Любовное приключение

X

Пароход уходил в десять часов. Мой рассказ затянулся до семи. У дам осталось время лишь на то, чтобы встать, привести себя в порядок и позавтракать.

Я скромно удалился в свою комнату.

Трудно поверить, но это путешествие доставляло мне какое-то незнакомое удовольствие. Я в первый раз оказался в таком своеобразном положении: близость без обладания и непринужденные отношения без любви.

Чисто братская нежность не дает о таком никакого представления. К тому же братская нежность у немецкой женщины никогда не доходит до ее свободы в общении с другом.

Нельзя не добавить, что немки, по крайней мере те, которых я знал, имеют большое преимущество перед нашими женщинами: они всегда бывают готовы к назначенному времени и их внешний вид явно не страдает от такой спешки.

Через четверть часа после того, как я от них ушел, мои попутчицы вновь позвали меня. И не готов оказался я. Правда, добрых десять минут я провел в приятных размышлениях.

Они заказали первый завтрак. Второй завтрак нас ожидал на пароходе.

Я бы не сказал, что слишком восхищаюсь тем, как едят в Германии: я говорю не о качестве, а о количестве.

Кстати, именно поэтому я не раз задумывался о том, что репутация мечтателей вовсе не подходит немцам, поскольку, когда наблюдатель думает, что они мечтают, они на самом деле полностью поглощены процессом пищеварения.

Изложим суть.

Утром, лишь только они открывают глаза — у них первый завтрак. Это значит, что едят они что-нибудь легкое — два яйца, чашку кофе, небольшую сдобную булочку. Делается это для того, чтобы не было ощущения голода после сна.

В одиннадцать часов — второй завтрак. Он состоит из бифштекса, отбивных, а также картофеля или других овощей. Основная особенность второго завтрака — наличие вина, тогда как во время первого завтрака обычно пьют только воду.

В час — малый обед. В него входят ветчина, холодное мясо и какой-нибудь аперитив. Это очень хитроумное средство вызвать аппетит перед большим обедом.

В три часа подается большой обед. Обычные блюда его: суп с фрикадельками, говядина с хреном, зайчатина с вареньем, кабанина с вишнями, омлет с сахаром, приправленный шафраном и ванилью, и всевозможные кремы.

В пять часов слегка полдничают: едят, признаться, не столько для того, чтобы поесть, а чтобы, так сказать, не потерять привычки к приему пищи.

И наконец, выходя из театра, основательно ужинают, принимая во внимание легкий характер полдника, и уже после этого ложатся спать.

К этим различным приемам пищи не относят чай, сладкие пироги и бутерброды, которые едят в промежутках между установленными часами.

Должен сказать, что со времени моей последней поездки в Германию постели в рейнских гостиницах полностью изменили свой внешний вид.

Не без некоторого самодовольства объясняю эти перемены высказанными мною жалобами.

Качество хлеба также улучшилось. Сладкие рисовые пироги и пумперникель мало-помалу исчезли и уступили место своего рода бриошам, смазанным яйцом, — их называют венскими булочками. Это уже прогресс.

У нас на завтрак были яйца, кофе со сливками (читай: цикорий с молоком), безупречное масло и невероятно белоснежная скатерть (позже, когда я путешествовал по России, я гораздо чаще видел такую скатерть во сне, чем наяву).

Из гостиницы мы услышали колокол с парохода, стоящего на якоре в пятистах шагах от нас на левом берегу Рейна. Когда прозвучал этот первый призыв, мы почти закончили завтракать.

У нас в запасе было еще полчаса, но мои спутницы стали спешить — они хотели занять места получше.

Непонятно только, как это немки, которые любят так удобно сидеть, пошли на то, чтобы в течение стольких веков так неудобно спать?

И все же, надо сказать, что, несмотря на неправдоподобность того, как спят тридцать миллионов немцев и немок, Германия — самая мирная страна на свете.

По дороге на пароход мы явили собой живой пример умножения рода человеческого, которое предписывает Евангелие: мы шли по аллее вдоль Рейна, и к нам не преминула примкнуть молодая женщина двадцати четырех лет. Она держала за руку довольно крупную девочку шести-семи лет. Мальчик пяти-шести лет с круглыми и красными, как яблочко, щеками играл сзади нее с мячом. За ним шли, держась за руки, две маленькие сестрички четырех-пяти лет. Далее шествовала дородная кормилица-крестьянка из Шварцвальда: она держала на руках ребенка двух лет и тянула за собой маленькую коляску, в которой мальчуган восьми-десяти месяцев посасывал свой большой палец.

Около малыша лежала кукла, казалось также принадлежащая к этой семейной общине.

Эта семья, состоящая из восьми человек, насчитывала в совокупности возраст в сорок шесть — сорок восемь лет.

Мы поднялись на судно. Дамы выбрали себе места, что им легко удалось сделать. И через полчаса пароход отправился в путь.

Небольшой замок, принадлежащий нынешнему королю Пруссии, напомнил мне об одном довольно странном случае.

Это было в 1838 году. Я тогда впервые путешествовал по Рейну.

Предупрежденный о том, что принц Пруссии (а тогда нынешний король был еще наследным принцем) превратил этот замок в настоящий музей картин, оружия и мебели шестнадцатого столетия, я остановился перед ним, велев высадить меня, и попросил разрешения осмотреть его.

Мне ответили, что три дня назад приехал управляющий наследного принца и привез приказ временно закрыть замок для осмотра. Однако посетителей просили занести свои имена в книгу записей, хранившуюся у привратника, и управляющему надлежало делать кое-какие исключения, если положение важных особ казалось заслуживающим этого.

Мне казалось, что мое имя мало что скажет управляющему наследного принца, но, поскольку я был вынужден оставаться до следующего дня в одной маленькой уединенной гостинице, я на всякий случай написал свое имя и сведения о гостинице, которая должна была служить для меня домом ближайшие двадцать четыре часа.

После этого я отошел шагов на двадцать от замка и стал рикошетом бросать в Рейн камешки. Такое занятие, как известно, служило хорошим развлечением Сципиону в ссылке. Надеюсь, нет нужды уточнять, что камешки он бросал в Тирренское море, а не в Рейн?

Я успел забросить третий камешек и насчитать пятнадцать или восемнадцать рикошетов, когда ко мне подошел совсем запыхавшийся привратник. Принимая меня за путешествующего инкогнито принца, он поприветствовал меня, склонившись до земли, и сказал, что запрет на посещение замка в отношении меня снят и я могу свободно войти в него.

Он добавил, что управляющий ждет меня, чтобы выразить мне свое почтение.

Не будучи сильно захвачен своим развлечением и не желая заставлять ждать управляющего его королевского высочества, я направился к замку.

Управляющий ждал меня на пороге оружейной залы.

Это был мужчина в возрасте около тридцати шести — тридцати восьми лет, с загорелым лицом, светлыми волосами и голубыми глазами. Он принял меня очень учтиво, извиняясь за то, что привратник, послушный запрету и необразованный, как и все швейцарцы, не сообразил, что подобный запрет не может касаться меня.

Я со своей стороны рассыпался в благодарностях. Управляющий свободно говорил по-французски, словно житель Турена: очевидно, это был весьма просвещенный человек. У него было приятное лицо, изысканная осанка. Я протянул ему руку в знак благодарности, и мы обменялись рукопожатиями, как старые друзья.

Я уже путешествовал какое-то время по Германии и привык к подобному радушию и сердечности со стороны немцев.

Моя непринужденность, по-видимому, в конце концов заставила его держаться свободно. Он сказал, что сочтет за честь быть моим гидом по замку.

Манеры управляющего доставляли мне большое удовольствие, однако мне казалось, что они были слишком утонченными для служителя.

Мы обошли замок комнату за комнатой, осмотрели его во всех подробностях, переходили из одной башни в другую по подвесному мосту, который был виден с парохода и был похож на паутину, сплетенную огромным пауком. Наконец, мы остановились в библиотеке, состоявшей из великолепных изданий Гёте, Шиллера и Шекспира.

Наступило время обеда, и господину управляющему пришли объявить, что стол накрыт.

— Не знаю, успели ли вы привыкнуть к тому, во сколько мы садимся за стол, но, надеюсь, что вы мне окажете честь и пообедаете со мной: я распорядился, чтобы накрыли и для вас.

Невозможно было отказать, когда так приветливо приглашали. Я согласился.

Спускаясь в обеденную залу, мой хозяин сказал:

— Думаю, что, находясь в Германии, вы достаточно настрадались от немецкой кухни, и, чтобы у вас не осталось слишком плохих воспоминаний о нашем бедном замке, я заказал для вас обед на французский лад.

Признаюсь, такое тонкое внимание не могло меня не тронуть. Мысль о том, что можно наконец поесть настоящего хлеба вместо бриошей или пумперникелей, привела меня в восторг.

И я просто воскликнул от радости, когда увидел то, что наши булочники называют короной.

Но все, кто знаком с моими пристрастиями, знают, что я ценю не форму, а содержание.

Обед был превосходен и, несомненно, приготовлен моим соотечественником. Я осведомился о национальности этого виртуоза — и, разумеется, им оказался француз. Французская кухня, сказал мне управляющий, почитается его высочеством. Повар живет в замке, хотя бывает занят лишь во время летних наездов принца.

Обед закончился, и управляющий объявил мне, что я попал в ловушку, так как без его согласия меня из замка не выпустят. А чтобы его получить, он предлагает мне на выбор партию в триктрак, партию в бильярд или прогулку верхом.

В триктраке я никогда не разбирался. Что же касается бильярда, то, с тех пор как я выиграл у моего друга Картье, о чем можно прочитать в моих «Воспоминаниях», восемьсот рюмок абсента и восемьдесят чашечек кофе, что позволило мне предпринять поездку в Париж, определившую мое будущее, я, думается, прикасался к кию не больше трех раз. И я отдал предпочтение прогулке верхом.

По приказу управляющего к крыльцу замка были подведены две оседланные лошади. Он сел верхом на одну, я — на другую, и мы направились через живописную долину к руинам старого замка.

По дороге мой спутник рассказал мне историю замка, из которого мы выехали.

Он был собственностью города Кобленца, и его на протяжении многих лет пытались продать за триста франков, но не могли найти на него охотника. В конце концов было решено подарить замок прусскому наследному принцу; тот с благодарностью принял подарок, истратив на его восстановление миллион.

После трехчасовой прогулки в горах мы вернулись в замок, где нас ждал большой обед.

Согласившись на малый обед, я не видел причины отказаться от большого. Однако, видя то великолепие, с каким был сервирован стол, я упрекнул управляющего за те расходы, которые предстоят из-за этого наследному принцу.

На это он мне ответил, что когда наследный принц нанимал его, то знал, чем рискует.

Мои упреки становились все более обоснованными по мере смены блюд. После бордо подали рейнские вина, после рейнских вин — шампанское, после шампанского — венгерские вина. Было поистине грешно, что все это великолепие предназначалось такому слабому любителю выпить, как я.

Кофе нам подали на террасу замка.

Невозможно описать красоту открывавшегося оттуда вида: горы, долины, реки, развалины старого замка, деревни — все это вместе представляло собой неповторимый пейзаж. Пожалуй, нигде Рейн не оживлен так, как здесь. На больших реках и дорогах всегда что-то движется: на реке — рыболовецкие суда, пароходы, огромные плоты, в которых сплавляют лес; на дорогах — всадники, пешеходы, кучера, повозки, кареты и коляски. Мы находились едва ли в четырех-пяти милях от Кобленца, а он один из самых шумных и оживленных городов на берегу Рейна.

Я провел там добрых два или три часа, оставившие самые красочные в моей жизни воспоминания.

Мой хозяин знал все рейнские предания — от легенды о Лорелее до истории о том, как Жанен дал автограф г-ну де Меттерниху, мог рассказать наизусть любую балладу Уланда — от «Хозяйкиной дочери» до «Менестреля». Мы вели горячие споры о Гёте и Шиллере; как и все немцы, ценящие в драматургии не столько действие, сколько отвлеченные рассуждения, он отстаивал в своих пристрастиях Гёте перед Шиллером, а я, как человек более склонный в драматургии к действию, чем к отвлеченным рассуждениям, напротив, предпочитал автора «Разбойников» автору «Графа Эгмонта». Более того, я считал, и моему хозяину это показалось идеей, достойной порицания, что «Фауст», воплощение немецкого гения, уступает в силе «Гёцу фон Берлихингену». Я даже дерзнул бы переделать «Фауста» от начала до конца в соответствии со своими взглядами. Услышав это, мой хозяин помрачнел ничуть не меньше, чем царь царей в чудесной сцене, описанной Еврипидом, между Менелаем и Агамемноном, в сцене, которой Расин поостерегся подражать из страха, как бы публика не признала в Менелае г-на де Монтеспана.

В общем, несмотря на мои возражения, мой хозяин, который, как я говорил, был не только хорошо образован, но и в совершенстве владел всеми тонкостями французского языка, что проявилось в нашем споре, получал, по-видимому, большое удовольствие от разговора, чрезвычайно заинтересовавшего и меня тоже. Однако стало темнеть, приближалась ночь, и я поднялся, чтобы откланяться; но он заявил мне, что не желает, чтобы я рисковал собой и ложился спать на одну из тех кроватей, которые я ему описал, а потому послал за моим чемоданом в гостиницу, предвидя, что там я спать не буду, поскольку в замке мне приготовлена комната.

Продвинувшись так далеко в своей бесцеремонности, я решил, что мне ничего не остается, как идти до конца. И я согласился на комнату, как раньше согласился на большой и малый обеды, но при условии, что ни под каким предлогом судно не уйдет на следующий день без меня.

Мое требование было безоговорочно принято хозяином.

Пришло время ужина. Нас уже ждали чай, пирожные, бутерброды, булочки и марципаны. И нам пришлось отведать марципанов, булочек, бутербродов, пирожных и чая.

Должен сказать, что, будучи в Германии, я уже подвергался подобного рода насилию и с честью выходил из таких испытаний, хотя в Париже я ем не больше двух раз, а то и один раз в день.

Правда, мой хозяин весьма побуждал меня к этому.

Часы пробили полночь. Честно говоря, было самое время удалиться. Я поднялся. Мой хозяин позвонил, и лакей отвел меня в отведенные мне покои.

Мне предоставили ни много ни мало парадную спальню, в которой висели семейные портреты. Я был под присмотром целого полчища маркграфов, герцогов и королей, начиная с основателя Тевтонского ордена до Фридриха Вильгельма. Кровать была из резного дерева и вполне могла вместить шесть человек моих размеров; орел из дуба держал в когтях парчовые занавески.

Я подумал о моем дорогом Викторе Гюго и прочитал всем этим рыцарям, герцогам, маркграфам и королям чудесную сцену с портретами из его драмы «Эрнани».

После этого я решил преодолеть три ступени возвышения, на котором располагалось мое ложе, затем перешагнуть через боковую резную доску, похожую на огромную крышку от сундука, и, наконец, взойти на эту кровать.

Она, должно быть, принадлежала Фридриху Барбароссе или императору Генриху IV.

Я спал на этой кровати так же хорошо, как на своей собственной. Правда, я не был отлучен от Церкви, как оба мои предшественника, и к тому же не был императором. А уж если кто-то теряет подобный титул — ему не до сна.

С трудом я проснулся в восемь часов утра.

Мне понадобилось минут десять, чтобы прийти в себя и понять, где я нахожусь, и наконец вспомнить все. Я услышал, как прозвонили часы шестнадцатого века, и, подумав, что часы, которые так долго ходят, определенно должны отставать, вскочил с кровати.

При первом же звуке, донесшемся из моей комнаты, появился лакей, приставленный ко мне.

Меня ждал завтрак, а мой хозяин уже был на ногах с шести часов утра.

Я буквально попал из кровати за стол.

В половине десятого я решил, что мне пора собираться. Поднявшись из-за стола, я взял обе руки своего хозяина и сердечно пожал их.

Он оплатил мне за мою учтивость той же монетой.

Я попросил у него разрешения выйти на балкон, чтобы в последний раз полюбоваться пейзажем и посмотреть, пришел ли пароход.

Пароход проявил королевскую вежливость — появился в точное время. В десять часов десять минут по знаку, поданному ему с балкона, он остановился.

Мы спустились вместе: мой хозяин захотел проводить меня до причала. Там я повернулся и вновь протянул ему руку.

— Мой дорогой хозяин, — сказал я, — чтобы как-то отблагодарить вас за все, что вы для меня сделали, я предлагаю вам вот что: если вы когда-нибудь приедете в Париж, я, как смогу, постараюсь вернуть вам то тепло и радушие, которое я ощутил у вас на берегах Рейна.

— А вы, — ответил мой хозяин, — если когда-нибудь будете в Берлине, окажите мне честь своим визитом.

— Я вам это обещаю, но где вас искать?

— В королевском дворце, естественно.

— А кого спросить?

— Кого спросить?

— Нуда.

— Спросите наследного принца.