Любовь

СЦЕНА II

Графъ.

Мы съ тобой, стало быть, нынче второй разъ кофе пьемъ. Впрочемъ, здeсь я не считаю. Здeсь можно вотъ такъ сидeть, глядeть на эту весну и ничего не дeлать… Ахъ, хороши такiе дни!.. Смотри, все въ легкой-легкой вуали. Точно кто набросилъ. И хороша эта кротость, весна, тоска. Какъ сейчасъ въ деревнe! Помню, я провелъ одинъ тихенькiй сeрый апрeлъ, и это чувство было такъ сильно… мнe все казалось, что сейчасъ изъ этого сeренькаго воздуха глянетъ на меня… кто-то. Прекрасное чье то лицо.

Вася.

Что-то Божье есть въ этомъ. Богородицыно.

Графъ.

Вeрно. Въ этомъ родe. Но словами не скажешь.

(Идутъ прохожiе, неторопливо и изрeдка; барышня пронесла сиреневый букетъ; сквозь листики деревьевъ далеко въ небe маячитъ куполъ собора; онъ блeдно-золотой, и въ немъ, какъ тeни, бродятъ отраженiя облаковъ, городовъ, дальнихъ полей, которыя видитъ одинъ онъ; вeчное и легкое движенiе. Вася смотритъ туда).

Вася.

Гдe-то теперь наши.

Графъ (улыбается).

Наши?

(Вася краснeетъ).

Вася.

Таня, Вeра Николаевна. Счастливый вотъ этотъ куполъ. Насколько онъ видитъ? Нeтъ, всетаки мало. Я бъ хотeлъ видeть далеко… гораздо дальше… и то, что въ человeческихъ сердцахъ.

Графъ.

Что тамъ въ человeческихъ. Въ Таниномъ. Вонъ ты куда! Значитъ, нашего полку прибыло. «Томленiе духа» — это хорошее выраженiе. Да, вижу, вижу. Ты ужъ давно околдованъ, давно я замeчаю, ты весь вскипаешь и розовeешь. Вася, Вася, это твой первый выходъ, первое жизненное крещенiе. Но крещенiе большое… огнемъ.

Вася.

Знаю, да. Но хорошо. Богъ мой… (Вытягиваетъ впередъ руки, какъ будто чтобы потянуться, и духъ у него захватываетъ). О, какъ я странно теперь живу. Она далеко, и вeрно… никогда не отвeтитъ мнe любовью, и иногда сердце мое останавливается — такъ больно и такъ чудно. У насъ въ садикe есть качели небольшiя, я цeлыми днями качаюсь на нихъ, улыбаюсь и бормочу. Все теперь какъ-то спуталось во мнe… жить ли, умирать ли, дeйствительность, недeйствительность…

Графъ (улыбается).

Ты, Вася, стало быть, «визiонеръ». Но правда, какъ это чудесно, всe мы другъ за другомъ вступаемъ въ этотъ кругъ… будто кто намъ назначилъ. Это вeдь, Вася, магическiй кругъ какой-то. Вотъ мы родимся, живемъ, зрeемъ потихоньку и потомъ вдругъ у-ухъ, вплываемъ въ беззвучную, тихую… пламенную полосу. И тамъ насъ крутитъ, завиваетъ… кто-то будто носитъ на своихъ плавныхъ рукахъ, какiя-то теченiя подводныя. И однимъ предназначена жизнь, другимъ — смерть. И это называется любовью.

Вася.

А по-твоему мнe что?

Графъ (не сразу).

Рано или поздно всeмъ смерть, а потомъ опять жизнь. А вблизи что — не знаю.

Вася.

Да мнe, собственно, все равно. Это я такъ.

(На бульварe показывается Рыжiй; онъ въ свeтло-зелномъ пальто, зеленeющей вуали. Рядомъ съ нимъ слегка въ припрыжку Равенiусъ, въ крылаткe и огромной шляпe).

Равенiусъ.

Филозòфы засeдаютъ. Даю слово, разговоры о мистицизмe или еще объ умномъ. А мы вотъ съ мамой по дeламъ, чуть не полгорода обeгали. (Графу). У тебя нынче балъ, оказываетя, а ты ни слова. Довольно гнусный фактъ. Мы приглашали и заказывали шампанское, устрицы, оркестръ… Ну, тамъ на нeсколько сотъ франковъ. (Подходитъ лакей). Мамуся, тебe чего?

Рыжiй.

Все равно.

Равенiусъ (человeку).

Вдвоемъ eдемъ въ Турцiю.

Графъ.

Блестяще. А вeдь правда, угадала, безъ тебя мудровали.

Равенiусъ.

Ну, ясное дeло.

Графъ (смeется).

У меня былъ прiятель, онъ любилъ спрашивать пришедшихъ: «а какъ вы смотрите на смыслъ жизни?» Ну-ка, экспромтъ «о любви?» Ну, ну?

Равенiусъ.

О любви? (Вдругъ, задумчиво). Нeтъ, не согласенъ. (Стихаетъ и углубляется въ турецкiй кофе и газету>. Пусть мамуся говоритъ. Она у насъ «магистеръ любви и докторъ наслажденiй».

Рыжiй.

(стаскиваетъ съ тонкихъ рукъ перчатки — длинныя — точно свeтлыя змeйки).

Вотъ тебe, вотъ тебe! (Даетъ подзатыльникъ перчаткой). Дурачекъ ты у меня уродился, голубчикъ. Вродe Иванушки. А о любви я не могу, я не умeю умныхъ разговоровъ разговаривать.

Равенiусъ (бурчитъ).

Да, да, сказала. Ты, братъ, какъ перчатки снимаешь, однимъ движенiемъ этимъ лучше скажешь, чeмъ эти… дьяволы — словами.

(Рыжiй побалтываетъ ложечкой и смотритъ вдаль бульвара. Всe смолкаютъ. Графъ куритъ и тоже думаетъ о чемъ-то).

Равенiусъ.

Эхъ, господа! Вы думаете, это плохо? И правда другiе этого не понимаютъ? Нeтъ, милые, пони… (Обрывается голосъ, вдругъ онъ блeднeетъ и будто слезы замерли гдe-то внутри). Человeкъ! за одинъ турецкiй кофе!

Рыжiй.

Сыночка, милый, что съ тобой, дорогой ты мой, успокойся!

(Графъ, Вася даютъ ему воды, зубы у него стучатъ, всe встревожены).

Графъ.

Голубчикъ, чего ты, а?

(Вася молчитъ).

Равенiусъ.

Нeтъ, нeтъ, ничего, пройдетъ, пустите… я сейчасъ… сейчасъ.

(Убeгаетъ. Всe смущены).

Графъ.

Что съ нимъ такое? Рыжiй, не знаешь?

Рыжiй.

Это такой ужасъ, онъ такой нервный, онъ, пока шли-то мы съ нимъ, все дергался какъ-то, блeднeлъ, краснeлъ… Я знаю, ему тяжело, не только нынче, вообще ему плохо.

Графъ.

Все то еще, прежнее?

Рыжiй.

Конечно.

Графъ.

Да, это я дуракъ. Глупо, очень.

(Молчатъ. Черезъ нeсколько минутъ Вася подымается. «До вечера». «Прощайте». Графъ и Рыжiй остаются).

Рыжiй.

Мой дорогой, вы знаете, я сейчасъ отъ Люси. Графъ, милый, вы опять думаете о чемъ-то? Я вижу, вы сейчасъ не мой, нeтъ вы во что-то погружены… и пока вы погружены, я какъ маленькiй песикъ на веревочкe буду прыгать вокругъ васъ и тявкать… о чемъ я могу тявкать? Только объ одномъ.

Графъ.

Пустое, это у меня только видъ такой «глубокомысленный». Стоитъ человeку остановить глаза на одной точкe, и всегда уже думаютъ, что онъ рeшаетъ вопросы бытiя.

Рыжiй.

Ну, простите, виноватъ, если не такъ сказалъ.

Графъ.

Ахъ, ты, Рыжiй, Рыжiй, ребенокъ ты мой милый. Нeтъ, на самомъ дeлe, если уже на то пошло. Правда, у меня въ башкe бредетъ что-то такое сейчасъ. Богъ его знаетъ что. И тоска какая-то, и сладость. И не знаешь, чего больше. Точно зарыдалъ бы сейчасъ, — отъ печали-ль, восторга? Вотъ смотрю на вуаль твою зеленую, вотъ она вьется, овeваетъ тебя, и какое-то очарованiе идетъ оттуда… съ этимъ зеленeющимъ вeтеркомъ. Что, братъ, если правда какой-нибудь тамъ духъ любви, богъ-амуръ поетъ сейчасъ въ тебe, а я слышу? Почему это такъ, ты сидишь, а я слышу и чую что-то, и въ сердцe у меня кипитъ… блаженство, печаль! А-а, Рыжiй, Рыжiй, я не могу говорить, у меня плохо выходить, но тутъ что-то есть.

(Рыжiй сидитъ въ блаженномъ туманe, только глаза свeтлeютъ слезой. Вeтерокъ ходитъ по листочкамъ деревьевъ; кто-то вздыхаетъ въ нихъ съ лаской и будто тихою грустью. Длинные шелковистые концы вуали плывутъ въ воздухe и вeютъ).

Графъ.

Вонъ по тротуару бeжитъ Люси! Какая тоненькая, гибкая Люси! Самая красивая женщина города. Это мое старое убeжденiе.

Рыжiй.

(не отрывая отъ него глазъ, все въ томъ же забвенiи, очень тихо).

Если-бъ ты зналъ, какъ я тебя люблю! Какъ я тебя люблю! Кажется, я сейчасъ умру!

(Люси замeтила ихъ, киваетъ, подбираетъ свои юбки и, потряхивая черными кудряшками, легкимъ вихремъ мчится къ кафе.)