Любовь и другие виды спорта

Глава шестая

Любовные истории сродни снежной лавине, цунами или урагану: если угодил в эту стихию — спасения не жди.

Через пару дней после нашего с Алексом разговора я обнаружил на автоответчике сообщение от Джени.

— Привет! — весело и беззаботно щебетала она. — Вот решила звякнуть, поблагодарить, что нашел минутку завернуть на день рождения. Жаль, не удалось поболтать как следует. Приволоклось больше народу, чем мы рассчитывали. И потом, ты так быстро слинял! Куда-то торопился?..

Не надо быть Кассандрой, чтоб предугадать, что будет дальше.

— Заметила, ты болтал с сестрой Мэтта. Замечательная де-е-е-вушка-а-а, — протянула Джени со значением. — К тому же не замужем.

Хотя в комнате никого не было, я непроизвольно закатил глаза.

— Кстати, — продолжала она, — не собираешься прошвырнуться в Мет[6] на следующей неделе? Ты ведь, кажется, все еще член благотворительного клуба?

Ну, в общем, да. Хотя я об этом почти забыл.

Несколько лет назад, когда мне удалось скопить немножко деньжат, я решил заняться благотворительностью. Ежемесячно выкладывал пятьсот долларов на поддержку музея «Метрополитен», Городского балета Нью-Йорка и Публичной библиотеки. Это не давало мне права носить гордое звание «меценат», но повышало самооценку, сокращало налоги и позволяло посещать лекции, спецпоказы и представления, самый пафосный из которых — ежегодный бал-церемония. Когда присутствие на презентациях не обязанность, а редкая возможность приодеться и выползти в свет, ждешь их с нетерпением. Особенно если учесть, что там всегда толкутся дочки и племянницы корпоративных боссов. Конечно, эти расфуфыренные девицы не лишены снобизма, и мода их обычно интересует гораздо больше, чем книги, картины или балет, зато они весьма недурны собой и умеют прикинуться утонченными штучками. Несколько моих выходов в свет заканчивались приглашением продолжить вечеринку в особняках Лонг-Айленда или Коннектикута, а пару раз дело даже дошло до постели. Пусть воспоминания и не самые яркие, зато роскошные апартаменты хорошо запомнились.

— Я отчаливаю в Чикаго по делам, — ворковала Джени, — поэтому прийти не смогу, но там будет Мэтт. Он представляет фирму, и… — опять этот бесстыжий тон, — Мэтт рассчитывает, что Сара составит ему компанию. Ну, это так, к слову. — Смешок за кадром. — Пока, дружочек.

Что ж, шикарная нью-йоркская вечеринка сейчас как раз то, что надо. Приемы в «Метрополитен» и другие «подшефные» мероприятия я забросил с тех пор, как расстался с Ким. Она обожала церемонии и все с ними связанное: ощущение избранности, возможность повыпендриваться, блеск, великолепие и всю эту шикарную мишуру. Естественно, любая подобная вылазка ассоциировалась у меня исключительно с Ким. Но нельзя же киснуть до бесконечности! Пора немного развеяться, а заодно и приобщиться к достижениям культуры. К тому же вполне возможно, что светская болтовня под изысканные переливы струнного квартета пойдет на пользу моему душевному состоянию.

Правда, меня изрядно раздражало и беспокоило неприкрытое сводничество Джени. Мало того, что мне предстоит оказаться там, где мы бывали исключительно с Ким, так еще прикажете держаться начеку и ни на секунду не забывать о Саре Митчелл и матримониальных планах моей давней приятельницы.

Несколько дней я старательно взвешивал «за» и «против», а потом все же решил рискнуть. Наверняка туда зазвали целую толпу, и мне не составит труда скрыться от Сары и Мэтта. Может, я их и вовсе не увижу. Да и должен же я хоть что-нибудь поиметь за свои кровные пятьсот монет.

В тот вечер Манхэттен накрыл антициклон. Душный день сменился прохладным вечером, а липкая влажность уступила место бодрящему ветерку. Ярко освещенный «Метрополитен» сиял на фоне ночного неба, напоминая гигантский бриллиант.

Я поднялся по широкой парадной лестнице, прошел через главный вход и словно попал в другую эпоху. Меня всегда поражало, как преображался Большой холл в подобных случаях. Огромное помещение больше всего походило на рыцарский зал какого-нибудь старинного замка, а никак не на вестибюль музея. Эта иллюзия создавалась при помощи сложного освещения: сверху лился интимный свет, а развешанные по периметру цветные прожекторы разбрасывали красные, зеленые и белые огни по высоким стенам и своду. Причудливые деревья и кустарники в огромных кашпо заслоняли скучные мраморные стены, превращая холл музея в подобие волшебного сада. Спрятанный в одном из таких уголков «дикой природы» струнный квартет играл Моцарта. Для удобства гостей в каждом углу вестибюля устроили бар, а по залу сновала целая армия официантов. В черных брюках, белых фраках и с серебряными подносами, они ловко маневрировали между гостями, предлагая закуску и напитки.

В музее, как я и думал, собрались сотни мужчин и женщин — сплошь смокинги и вечерние платья от-кутюр. Я молча рассматривал изысканную толпу, и все мое существо наполнялось трепетом и восторгом, знакомым только обитателям Манхэттена. Вот он — Нью-Йорк!

На входе меня оделили буклетом, в котором организаторы нахваливали вполне стандартную программу вечера: пара часов на коктейли в Большом холле и осмотр новых экспозиций, далее ужин и танцы в Храме Дендура[7]. К счастью, музейные залы достаточно просторны, так что будет легко отследить приближение Сары и вовремя смыться. Увижу ее издалека и стремительно растворюсь в толпе. Будто меня и не было.

Спустя полчаса я действительно заметил Сару и Мэтта — они болтали в кружке из пяти-шести человек. И опять, уже во второй раз, ее внешность поразила меня. Волосы Сара снова закрутила в тяжелый узел — как в день нашего знакомства, но выглядела при этом совершенно иначе. Скорее всего, все дело было в наряде. Пожалуй, по части элегантности Сара превзошла всех присутствующих дам: великолепное платье из ярко-си-него струящегося атласа, с глубоким вырезом и микроскопическими, едва заметными бретельками. И как последний штрих — двойная нитка жемчуга, нежно обвивавшая шею. Супер — вот единственное слово, каким я мог бы описать сегодняшнюю Сару. Я едва не присвистнул от восхищения.

Восхищение восхищением, но я остался верен данному себе слову. Женщины отныне меня интересуют лишь умозрительно, а сегодняшний мой выход в свет — это прежде всего ради поднятия душевного тонуса. Молодой, уверенный в себе человек возвращается к жизни — вот в чем суть предпринятой вылазки. Конечно, стоит вспомнить былые навыки и приемы, которые я успел подзабыть, так что легкая тренировка мне не помешает — как спортсмену, залечившему травму. Непринужденный, ни к чему не обязывающий флирт — вот моя тренировка. Но ничего серьезного. К тому же вон сколько красоток сюда набежало, элегантных, богатых и готовых на все. Так что, дорогая Сара Митчелл, вы в полном пролете, вы меня не интересуете. Как говорит Алекс, на пляж со своим песком не ходят, а тут песка видимо-невидимо.

Но пока я занимался этим самовнушением, Сара обернулась, заметила меня, дружески улыбнулась и… И все. Не помахала мне рукой, не предложила подойти. И уж точно не бросилась мне навстречу. Сдержанно улыбнулась, отвернулась и продолжила трепаться как ни в чем не бывало.

Вот черт, меня это задело. Не знаю почему, но задело. И чем дальше, тем больше я дергался.

Я изо всех сил старался вести себя так, как принято на подобных мероприятиях: фланировал по залу, расточал улыбки и кивал при виде любой мало-мальски знакомой физиономии, изредка даже останавливался, чтобы перекинуться словом-другим. Но я никак не мог сосредоточиться и приступить к осуществлению своего плана. Иной раз в самый разгар беседы я отвлекался проверить, что там поделывает Сара, и, естественно, терял нить разговора, а потом ловил на себе изумленные взгляды: видимо, мне задавали вопросы, которые я просто-напросто пропускал мимо ушей.

Поскольку я никак не мог найти себе места, то решил прибегнуть к старой тактике, знакомой еще со школьных времен. Прячась за спинами официантов, моих невольных соучастников, я медленно приближался к Саре, стремясь очутиться в ее поле зрения. А достигнув нужного места, принялся там болтаться с независимым видом, ни с кем не заговаривая и изображая беспомощного идиота — вот, мол, один я одинешенек, поговорить и то не с кем. Сара наверняка меня видела — неприкаянного, точно буй на волнах, — но даже бровью не повела. Просто ноль внимания. Она меня явно игнорировала, что не могло не раздражать. И, сознавая свое раздражение, я раздражался еще больше.

Пораскинув мозгами, я понял, что свалял дурака, когда бесцеремонно, не попрощавшись, свалил со дня рождения Джени. Неудобно вышло. Как-никак, мы с Сарой болтали, даже какая-то искорка между нами проскочила, а я вдруг взял и сбежал. Исчез, не сказав ни слова. Наверняка ее мой демарш обидел. Или хотя бы озадачил. Меня бы такое поведение точно озадачило. Да что там озадачило — покоробило бы! Но черт возьми, не мог я слушать всю эту ахинею про сексуального душку Билли Клинтона. Да и вообще, случались и более странные вещи, — например, когда Кристи Бринкли слиняла от Билли Джоэла[8]. Ладно, надо подойти самому и поздороваться. Может, даже извиниться за то свое исчезновение, наврать про срочные дела, свалившиеся как снег на голову. Словом, продемонстрировать хорошее воспитание.

Неторопливо обогнув толпу, я вплотную подкрался к Саре с фланга. Она увлеченно внимала какому-то идиоту с толстой шеей — явно спортсмен, переквалифицировавшийся в банкиры. Искусственный загар, подтянутая фигура, элегантный смокинг… Толстая Шея распинался, как один из клиентов недавно прикупил подержанную яхту, а десятилетняя дочка клиента отрыла в одной из кают несколько пакетиков с кокаином. Сара из кожи вон лезла, изображая интерес, но получалось у нее крайне неубедительно.

— Какой ужас, — заметила она безучастно, дослушав рассказ до конца.

Толстая Шея загоготал:

— Я ему так и выдал: «Вот что бывает, когда экономишь и вместо новья покупаешь всякую рухлядь!»

Хотя Сару явно утомило его общество, я не желал навязываться, торчал себе с краю и терпеливо слушал этот бред.

— А вы чем занимаетесь? — просипел Толстая Шея, сверкнув отбеленными зубами.

— Я — юрист, — коротко ответила Сара.

— Правда? И в какой сфере?

— Боюсь, что в самой скучной — корпоративные тяжбы.

— Во как. А чем занимаетесь в свободное время?

Похотливый подтекст был очевиден. Этот парень просто на ходу подметки резал, но, как оказалось, не на ту напал.

— Свободного времени у меня просто нет. — Сара выдавила улыбку. — Сплошная работа.

Заметьте, ни слова ни про фотографию, ни про гитару. Сам того не желая, я обрадовался. Слегка сместился влево, чтобы Сара посмотрела на меня. Но она не посмотрела, хотя не заметить меня просто не могла. С каждой минутой мое положение становилось все более идиотским. Как полный придурок я мозолил ей глаза, а она в упор меня не видела. С этим пора было кончать, и я уже собирался отчалить, как Сара вдруг уставилась на меня и радостно вскрикнула:

— Джек!

И такая искренняя радость была в ее голосе, что я на мгновение даже поверил, будто мое появление стало для нее приятным и крайне неожиданным сюрпризом. Зато ее толстошеий собеседник полоснул по мне злобным взглядом, словно я только что увел его бумажник.

— Как поживаешь?

По идее, я должен был чувствовать обиду, но почему-то ничего такого не чувствовал.

— Надо же, все-таки решился.

— Что, прости?

— Сам знаешь что.

Сара взглянула мне прямо в глаза, чуть приподняв брови. Скрыть растерянность я не смог, и Сара, довольно хмыкнув, обратилась к Толстой Шее:

— Было приятно познакомиться.

— Может, как-нибудь встретимся, — удрученно пробормотал тот.

Но Сара уже отплыла от него на приличное расстояние. Я послушно следовал за ней. Мы миновали несколько «кружков по интересам» и добрались до бара. Сара заказала шампанское и повернулась ко мне:

— И почему же ты передумал?

— Насчет чего?

— Почему подошел ко мне?

Я изобразил недоумение:

— Что значит — почему?

— Откровенно говоря, мне казалось, ты так и исчезнешь, не сказав ни слова.

Я прикинулся, будто только что сообразил:

— Ты сердишься, что я тогда ушел по-английски.

— Сержусь? — удивленно переспросила она. — Не обольщайся. Хотя, надо признать, слинял ты ловко. Я даже решила, что, может, чем тебя обидела.

— Брось. Я тогда ушел так быстро, потому что обещал еще в одно место заскочить. К Джени я заглянул совсем ненадолго, собирался поздравить ее и сразу уйти. Хотел с тобой попрощаться, но ты с кем-то разговаривала, вот я и не стал мешать.

Тут я заметил, что Сара явно прокручивает в уме события того вечера, и попробовал сменить тему:

— Как тебе эта тусовка?

— Ужасно. — Она скривилась. — Шампанское сносное, и на том спасибо. Но на эти приемы, как правило, сбегаются главные зануды в городе.

— Это ты о них? — Я оглядел зал. — О нашей надежде и опоре, о высшем свете Нью-Йорка? О тех, кто спонсирует «Метрополитен» и знает толк в искусстве?

Сара расхохоталась.

— Побойся бога, Джек. Кто приходит сюда ради искусства? Да все эти люди заявились с одной целью — завести полезные знакомства или снять кого-нибудь. Только ради этого они и записались в меценаты.

Я покраснел.

— А избранные они только потому, — продолжала Сара, — что у них есть немного лишних денег. Только при чем тут искусство?

— А ты цинична.

— Цинична? Ты так считаешь? В нашем распоряжении целый музей, гуляй по залам, наслаждайся шедеврами сколько душе угодно. И сколько человек воспользовались этой возможностью?

Я огляделся. А ведь Сара права: в Большом холле не протолкнуться, здесь шумно и весело, а в музейных залах царит гробовая тишина. Разве что пара любопытствующих ошивается у входа в первый картинный зал.

— С таким же успехом можно было и в баре устроить эту вечеринку, — заметила Сара.

— Тогда зачем ты пришла?

Она напряглась, будто я ее подловил, и сухо ответила:

— Моему брату позарез требовалась спутница. А вот что ты здесь делаешь?

— Я тоже из меценатов. Так что решил прошвырнуться — на людей посмотреть, себя показать, а заодно выяснить, что из себя представляет новое поколение красоток. Глядишь, и мне что-нибудь перепадет.

— И как, перепало? Кого-нибудь подцепил?

— Так, приглядел парочку экземпляров.

Сара натянуто улыбнулась.

— Может, прервешь охоту ненадолго? Хоть узнаешь, куда идут твои денежки.

— Ну, если это поднимет мне настроение, я готов.

Сара показала на свой пустой бокал бармену, и тот с улыбкой наполнил его. Пригубив шампанское, она потащила меня сквозь толпу кутил и прожигателей жизни к главной лестнице. В атласном платье и жемчужном ожерелье, с бокалом шампанского в руке, Сара прекрасно вписывалась в рыцарский интерьер музея. Мы взобрались по лестнице под необъятные своды галереи и оказались у грандиозного полотна Тьеполо «Триумф Марии».

Наверху Сара повела меня по кругу. Мы миновали витрины с китайским фарфором, тарелками и вазами эпохи династии Цин и задержались у какого-то невзрачного чайничка, почему-то приглянувшегося Саре.

— Глазам своим не верю, — сказал я. — Только на прошлой неделе видел такой же в универмаге.

Сара ухмыльнулась и потянула меня дальше. Свернув направо, мы чуть не заплутали в плохо освещенных залах, под завязку набитых статуэтками, керамическими горшками и чеканкой с Кипра. Точнее, это я чуть не заплутал. Сара, похоже, знала музей как свои пять пальцев.

Наконец мы приблизились к длинному залу. Над входом висела табличка: «Живопись и скульптура Европы XIX века». Оставив за спиной древних киприотов, мы смело шагнули через две тысячи лет. Сам зал, в котором располагалась скульптурная галерея Кантора, отвечал духу времени: величественные неоклассицистские колонны, замысловатая лепнина на потолке. Яркий электрический свет, льющийся сверху, словно подчеркивал, что перед нами искусство нового времени.

Пройдя в глубь зала, мы повернули налево и оказались в просторном помещении, где висели картины Дега: сплошь обнаженные красотки, занятые туалетом. Названия замысловатостью не отличались: «Женщина обтирает руку», «Женщина обтирает ногу» и «Женщина расчесывает волосы». Словом, красотки предавались главному занятию красоток во все времена — прихорашивались.

Сара остановилась у первой же картины, на лице ее проступила едва уловимая улыбка. Казалось, она рассматривает фотографию старого друга.

— Любишь Дега?

Она кивнула:

— Вообще импрессионистов люблю. Мне близок их подход к изображению мира. Мягкие краски, отрывистые мазки, игра света. А особенно нравится пастель, как у Дега. Она свободнее и смелее, чем масло. Знаешь, это вообще был великий период. Не только в живописи, но и в музыке.

— И в литературе, — добавил я.

Она резко обернулась:

— В литературе?

— Ага, старик Хемингуэй как-то сказал, что старался писать так же, как писал Сезанн.

— Правда? Потрясающе! — почти вскрикнула она, но продолжила уже поспокойнее: — Постой… а разве можно писательский труд сравнивать с работой художника? Это же огромная разница.

— А почему нет? Я не уверен, что точно Хемингуэй имел в виду, но, если подумать, труд писателя не так уж отличается от труда художника. Вот ты сказала про отрывистые мазки. А Хемингуэй любил писать отрывистыми фразами и описания предпочитал немногословные. Он старался писать беспристрастно, объективно, не приукрашивая и не вдаваясь в пространные рассуждения. Просто рассказывал о жизни, какой он ее видел. В точности как импрессионисты.

— Действительно, — чуть слышно сказала Сара.

Мы медленно двигались по комнате, ненадолго притормаживая перед каждой картиной. Я чувствовал легкую неловкость, разглядывая обнаженных женщин в присутствии Сары. Решив разрядить обстановку, я попробовал сострить:

— «Плейбой» девятнадцатого века.

Сара оглянулась.

— Ты что, издеваешься?

— А что? Так оно и есть.

— При чем здесь «Плейбой»? Как вообще можно сравнивать?

— Может, ты не заметила, но тут сплошная обнаженка.

— Разве это главное? Тут важны свет, текстура и техника. Важно изображение предмета, а не сам предмет.

— Тем не менее это голые женщины. Если бы Дега интересовали исключительно нюансы света и текстуры, он продолжал бы писать своих балерин. Или деревья, поля и пляжи. Но он писал голых баб.

— Что-то ты перевозбудился…

— Я просто пытаюсь тебе втолковать, что Эдгар и компания писали обнаженную натуру, потому что им нравилась обнаженная натура. Это сейчас можно скачать фотки из Интернета или купить журнальчик в киоске. А тогда с этим было туго.

— Ты что, правда так думаешь? — Сара покрутила пальцем у виска.

Кажется, я вот-вот потеряю очки, так ловко заработанные всего несколько минут назад. Но, как ни странно, меня это ничуть не трогало. Более того, я с удивлением вдруг обнаружил, что совсем не прочь поругаться. Может, виной напряг — все-таки впервые за долгое время заявился в «Метрополитен», да еще без привычной подруги. А может, просто разозлился из-за того, что Сара весь вечер игнорировала меня. Или же испугался, что попался на ее крючок. В общем, неважно, по какой причине, но мне вдруг захотелось побыть в шкуре злобного карлика и побренчать на чужих нервах. Вывести Сару из равновесия. Посмотреть, какая она во гневе. И потом, любая точка зрения имеет право на существование, в том числе и моя. Особенно моя.

— Разумеется, я так думаю. Потому что так оно и было.

— Это же смешно! — возмутилась Сара. — Что тут общего с «Плейбоем»?

— А в чем разница?

— Да во всем!

— Например?

— А ты сам не видишь?

— Не вижу, так что объясни.

— Во-первых, женщины на картинах — самые обычные, если хочешь, обыденные. Это не нимфы с полуоткрытыми ртами, о которых вы, мужчины, вечно грезите. Это здоровые, пышные женщины, а не вешалки с силиконом. У них большие ягодицы, толстые бедра, складки жира на талии и обвислая грудь. Когда в последний раз ты видел таких в «Плейбое»?

— Так себе аргумент. Просто в те времена мужчинам нравился другой тип женщин. Вкусы меняются. Если бы Дега жил в наши дни, он позвал бы в натурщицы кого-нибудь вроде Синди Кроуфорд. Еще аргументы? — Я старался говорить как можно беззаботнее. Не то чтобы мне хотелось победить в этом споре, и все же…

Но Сара не собиралась сдаваться.

— Хорошо. Если ты приглядишься повнимательнее, — тон ее уже мог сойти за надменный, — то заметишь, что женщины не позируют. Не смотрят вожделенно на художника. Не лежат, раздвинув ноги. И не ползают на четвереньках, нелепо изогнувшись и оттопырив задницы.

Так-так, всего за пару минут мы перешли от «ягодиц» к «заднице».

— Они заняты обычными, повседневными заботами. Принимают ванну, вытираются, расчесывают волосы. Они даже не замечают, что на них кто-то смотрит. К твоему сведению, Дега однажды признался, что писал своих женщин так, будто украдкой подглядывал за ними. Что его купальщицы вели себя естественно и непринужденно, как кошки, когда те вылизывают себя.

— Дега украдкой подглядывал, как женщины вылизывают себя? — поразился я, с трудом сдержав смех.

— Как кошки вылизывают себя, извращенец.

Я не выдержал и громко расхохотался.

— И еще, заметь, натурщицы не симулируют блаженный экстаз. На большинстве картин, — Сара обвела рукой зал, — ты даже лиц их не увидишь.

— Если подумать, это еще хуже. Выходит, твой Дега женщин и за людей-то не считал. Натурщицы для него были безликой плотью.

— Ну, это уже ни в какие ворота… — возмутилась Сара и, вспомнив про свой бокал, отхлебнула шампанского.

— Почему тебе так претит мысль, что Дега был обычным мужиком и любил смотреть на голых женщин? Неужели это умаляет ценность его картин? Разве женщины сами не мечтают казаться привлекательными и сексуальными? Да все замужние женщины жалуются, что для своих мужей они только матери да кухарки, и вечно ноют, что мужья засматриваются на малолетних свистушек. Вы ведь сами хотите, чтобы в вас видели объект желания.

— Мы хотим, чтобы в нас видели личность, — объявила Сара. — Личность, а не какой-то там объект. А в желании казаться привлекательной нет ничего зазорного! — Она уже почти кричала.

— Тогда нет ничего зазорного и в том, чтобы воспринимать женщину как сексуально привлекательную личность, правда? А если так, то почему Дега не мог писать голых женщин только потому, что ему нравилось на них смотреть?

— Не мог!

— Да почему?

— Потому! Я уже все тебе объяснила!

Ого, неслучайно говорят, что гнев красит женщину.

— Ты что, меня совсем не слушаешь? Если бы Дега писал женщин для того, чтобы взбудоражить свое воображение, он делал бы это иначе! Ты посмотри на эти картины. Разве можно, глядя на них, думать, что Дега был импрессионистом-вуайеристом?!

— Но это все равно голые женщины. И с этим ничего не поделаешь, — невозмутимо сказал я.

— Да что ты как заведенный талдычишь «голые, голые». Они не голые, а обнаженные.

— Какая разница…

— Большая. Серия называется «обнаженные», а не «голые».

— Это нечестно, — возмутился я. — У тебя кончились аргументы, и ты начинаешь придираться к словам.

— Все честно! Не мне тебе объяснять, какое значение могут иметь слова.

— Тогда тебе, наверное, будет неприятно узнать, что, по-моему, «обнаженная» звучит даже более эротично, чем «голая».

— По-моему, тоже.

Я изумленно уставился на нее.

— А что тут такого? — Сара пожала плечами.

— Все это время ты утверждала, что картины Дега — чистое и непорочное искусство. Что в них нет и намека на эротику. Что женщины на картинах обнаженные, а не голые. А теперь ты признаешься, что слово «обнаженные» звучит более эротично, чем «голые». — Я вскинул руки. — Ты противоречишь сама себе!

Кажется, я ее доконал. Она шагнула ко мне, глаза ее сверкали.

— Во-первых, это ты противоречишь мне. Во-вторых, твои заявления настолько абсурдны, что я не понимаю, что́ мы обсуждаем. В-третьих, Дега никогда не был женат и однажды даже заявил, что женщины безобразны. Сомневаюсь, что ему так уж нравилось смотреть на безобразных женщин. В-четвертых…

— Он считал женщин безобразными?

— В-четвертых, «обнаженная» звучит более эротично, чем «голая». Но эротизм не равнозначен похоти. Эротизм куда тоньше и сложнее, чем сексуальность.

— Согласен, но…

— Между «обнаженная» и «голая» огромная разница. Такая же, как между эротикой и порнографией. Как между Моцартом и Мерилином Мэнсоном. Любовью и совокуплением. Благородным вином и мочой, которую подают в китайских ресторанах. Все дело в утонченности вкуса. В умении различать оттенки, чувствовать нюансы и глубину. Это то, что отличает нас от африканских горилл, членов студенческих клубов и биржевых брокеров.

Нет, она была просто восхитительна.

— И в-пятых, Джек. Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, поэтому кончай прикидываться.

Я невольно ухмыльнулся.

— А ты знаешь, что я знаю. Так, да?

— Да!

— Откуда?

Сара отвернулась и снова уставилась на картину. Рассматривая «Женщину, купающуюся в неглубоком тазу», она сказала:

— Я не привела бы тебя сюда, если бы чувствовала, что ты думаешь иначе.

Через несколько месяцев после того, как мы с Ким расстались, я наведался в одно заведение, расположенное в нескольких кварталах от моего дома. Мне о нем рассказал один мой приятель.

Это было самое обычное кафе, с заурядным интерьером, ничем не выделявшееся из сотен других нью-йоркских забегаловок. Традиционно длинное и узкое помещение с маленькой барной стойкой у входа, десяток затертых кушеток и стульев и столько же шатких обшарпанных столиков. Кафе напоминало студенческий клуб. Подавали там кофе, пиво и вино, выпечку и пирожные — все по заоблачным ценам. Чем-чем, а ценами в Нью-Йорке никого не удивишь.

Что делало это место особенным и достойным упоминания — по крайней мере, так считал мой приятель, — это агентство знакомств. Пользоваться его услугами — одно удовольствие, уверял он.

Везде, где только можно, на полках, столах, стульях, в стопках и россыпью валялись папки-скоросшиватели с пометками «Мужчина ищет женщину», «Женщина ищет мужчину» и, как полагается прогрессивному заведению на Манхэттене, «Мужчина ищет мужчину» и «Женщина ищет женщину». Папки буквально распухли от тысяч аккуратно заполненных анкет.

Сами анкеты были достаточно банальными: пол, возраст, образование, любимое место отдыха, любимое время суток, любимая музыка, что больше всего привлекает вас в мужчине/женщине, что больше всего отталкивает в мужчине/женщине, как вы обычно проводите выходные, ваши достоинства и недостатки. Словом, все, что нужно знать, чтобы отыскать свою половину… или партнера/партнершу на следующую пятницу.

Чтобы назначить встречу тому, чья анкета тебе понравилась, необходимо выложить десять долларов и заполнить собственную анкету. После этого тебе присваивают личный номер, а твоя анкета вкладывается в соответствующую папку и заносится в электронную базу данных. Только после этого можно выписать номер понравившейся девушки и заплатить еще три доллара за запрос. Персонал кафе уведомляет ее по электронной почте о желающем познакомиться. Она обращается в кафе, получает твою анкету и решает, хочет ли она с тобой встречаться. Если хочет, то администрация кафе может позаботиться о месте встречи, то есть забронировать для вас столик. То же самое, только в иной последовательности, происходит, если кто-то выбирает тебя.

Сначала это заведение привело меня в дикий восторг. Грандиозная бизнес-идея! Переполненный зал — это во вторник-то вечером. Видно, дела у кафе идут отлично. Даже если ты не собирался платить по три доллара за адресок и оставлять свою анкету за десять, невольно все равно ввязывался в просматривание чужих анкет. Это цепляло: вдруг и вправду встретишь кого-то необыкновенного (интересно, а она/он захочет со мной встретиться?). В результате толпа народу ежедневно заказывала в кафе чашечку кофе за три доллара и пирожное за пять. Это как минимум. Вот он, наглядный пример предприимчивости и деловой смекалки: найди способ, как использовать энергию человеческой сексуальности, и всю оставшуюся жизнь можешь стричь купоны. Неудивительно, что в виртуальном мире самые большие деньги делают порносайты.

Но через какое-то время я впал в тоску. Сидя на продавленном диване и не спеша потягивая пиво, я наблюдал, как посетители без устали просматривают папку за папкой и выписывают номера. В переполненном зале все сидели впритык друг к другу. Но ни один человек даже не попытался познакомиться с соседом. Пожалуй, такого количества сексуально озабоченного народа, собранного в одном месте, Нью-Йорк не видел с конца семидесятых, когда гремел знаменитый клуб «Студия 54». Каждый из сидевших в том кафе запросто мог написать у себя на лбу: «Умираю, как хочу познакомиться!» Но при этом ни один не посмотрел на соседа/соседку и не сказал: «Привет. Может, познакомимся?»

В надежде разогнать тоску я пролистал пару папок под грифом «Женщина ищет мужчину». Читая анкету за анкетой, я узнавал, какое время суток предпочитают незнакомые мне женщины, где они любят отдыхать, какие напитки употребляют. Но на самом деле меня волновало только одно: на что они западают в мужчинах.

Большинство ответов меня ничуть не удивило: глаза, улыбка, доброта, упругие ягодицы, плоский и рельефный живот, ум и все такое. Несколько ответов слегка озадачило: красивый нос, мужественная челюсть, сильные ноги, свежее дыхание. Самой популярной мужской чертой, как и следовало ожидать, оказалось «хорошее чувство юмора».

Зато третий или четвертый по распространенности ответ поверг меня в шок, потряс и сразил наповал.

Руки.

Это же все равно что написать «локти» или «колени».

Руки? Больше всего женщин в мужиках привлекают руки? Не смешите меня!

Но вот же — черным по белому — снова и снова: «опрятные руки», «красивые руки», «сильные, сексуальные руки», «ОБОЖАЮ руки!!!».

Я чуть со стыда не умер за миллионы и миллионы мужиков. Мы сроду не стояли в очередях, чтобы записаться на прием к маникюрше. Да что там в очереди, нас в маникюрный салон под дулом пистолета не загонишь. Некоторые вообще моют руки только по большим праздникам.

Получается, мы ни черта не смыслим в женщинах и их сексуальных фантазиях?

Четыре дня после похода в «Метрополитен» я вел с собой внутреннюю борьбу, но в конце концов все же снял трубку телефона. Может, еще обойдется, может, в справочной нет ее номера или Сары не окажется дома, когда я позвоню.

Номер был, и она оказалась дома.

Кажется, она даже обрадовалась. Неожиданно для себя и я обрадовался, что она обрадовалась.

Мы немного потрепались. Пожаловались друг другу на работу. Обсудили общих знакомых.

Я предложил поужинать в субботу.

— С удовольствием, — ответила она.