Любовь и шпионаж

Глава 1. Лиза и ее любовь

И вот настал, наконец, момент, о котором я мечтала много дней.

Мне дьявольски хотелось, чтобы ОН целиком принадлежал мне, – он, единственный человек в мире, которого я когда-либо любила.

Он сам попросил меня посидеть с ним два танца подряд, и это заставило меня подумать, что ему действительно хочется побыть со мной, – не только потому, что я – «сестра красивой девушки», но ради меня самой, Лизы Друммонд. Меня всегда бесило, что мужчины влюбляются в девушек главным образом за их красоту… хотя мне тоже больше нравятся красивые мужчины.

Не знаю, был ли Ивор Дандес красивейшим из всех мужчин, виденных мною, но он казался мне таким. Не знаю, был ли он очень добрым или выдающимся, но он был умен, честолюбив, и его ожидала блестящая карьера. Он умел нравиться женщинам, да и мужчины восхищались им. Когда он говорил с вами, он глядел вам прямо в глаза, как будто интересовался только вами. И если б я была художницей и писала портрет смуглого молодого рыцаря, отъезжающего в крестовый поход, я попросила бы Ивора Дандеса позировать мне.

Может быть, выражение его лица было не совсем подходяще для набожного крестоносца, потому что в нем не хватало религиозной восторженности, готовности к подвигу, но иногда я подмечала у него и такое выражение. Обычно это случалось, когда он глядел на Ди.[1] Но я не позволяла себе верить, что за этими взглядами кроется нечто серьезное. Он имел репутацию мужчины, который покорил массу женских сердец, – это было первое, что мы услышали о нем, когда я и Ди приехали из Америки по приглашению лорда и лэди Маунтстюарт… А затем мы услышали скандальную историю о его флирте с актрисой Максиной де Рензи; каждый говорил об этом, когда мы впервые прибыли в Лондон.

…Мое сердце билось очень сильно, когда я ввела ЕГО в комнату, которую лэди Маунтстюарт отвела мне и Диане специально для наших приемов; эта комната отделялась от танцевального зала другой большой комнатой, но обе двери были открыты настежь, и мы могли издали видеть танцующие пары.

Я сказала ему, чтобы он сел рядом со мною на диван, потому что там мы сможем удобно переговорить. Обычно я не люблю сидеть против зеркала, потому что… ну да просто потому, что я – только «сестра красивой девушки». Но в тот вечер я не придала этому значения.

Мои щеки разрумянились, глаза блестели. Когда я сидела, меня можно было принять за высокую девушку, а платье, сшитое на особый манер, скрывало, что одно мое плечо немного выше другого (этот фасон придумала для меня Ди). И мне казалось, что если я и некрасива, то все же могу выглядеть интересной, оригинальной; это не так уж мало!

Встречаясь с Ивором Дандесом, я думала, почему он последнее время так любезен со мной, неужели стал неравнодушен ко мне? Конечно, это могло быть ради Дианы, но разве я сама такая уж дурнушка, что ни один мужчина не может плениться мною?.. Говорят, жалость – родная сестра любви; что, если он сперва начал жалеть меня, потому что Ди обладает всем, а я ничем, – а потом нашел, что я хорошо образована, неглупа, симпатична? Какое б это было счастье!

Он сел возле меня и первое время молчал. Как раз в этот момент мимо открытой двери бального зала прошла Ди, танцуя в паре с юным лордом Робертом Уэстом, братом герцога Глазго.

– Я так благодарна вам за книгу! – сказала я (он прислал мне утром книгу, которую я попросила у него накануне).

Он, по-видимому, не слыхал моих слов, но потом вдруг повернулся ко мне с одной из своих чарующих улыбок. Я всегда считала, что его улыбки – самые обаятельные в мире; и, конечно, у него был неотразимый голос. Глаза его глядели ласково и немного печально… Мне страшно хотелось, чтобы он полюбил меня!

– Я была счастлива получить ее, – продолжала я.

– Я был счастлив послать ее, – сказал он.

– Разве вам доставляет удовольствие оказывать мне услуги? – поспешно спросила я.

– Ну разумеется!

– Значит, я вам чуточку нравлюсь? – не удержалась я. – Несмотря на то, что я не похожа на других девушек?

– Может быть, как раз по этой причине, – сказал он с лаской в голосе и взгляде.

– О, что я буду делать, если вы уедете! – вскричала я, отчасти искренне, а отчасти потому, что надеялась этим заставить его произнести слова, которые так хотела услышать. – Представьте себе, что вы получите это дрянное консульство в Алжире!

– Надеюсь, что получу, – быстро сказал он. – Быть консулом в Алжире – не слишком много, но это только начало. Сейчас мне это просто необходимо.

– Я хотела бы иметь влияние на министра иностранных дел, – сказала я, умалчивая о том, что министр не переносит меня. – Вы ведь знаете, что он – двоюродный брат лорда Маунтстюарта, так что сюда приходит запросто, как в свою семью. Но, к сожалению, я не являюсь родственницей Маунтстюартов. Раньше я никогда не жалела о том, что мы с Ди не родные, а только сводные сестры, нет, ничуть не жалела, хотя ее мать и владела большим состоянием… Но сейчас мне бы хотелось быть племянницей леди Маунтстюарт, как и Ди. И обладать тем кокетством, которое она пускает в ход, если ей нужно выклянчить что-нибудь. Тогда я заставила бы министра иностранных дел сделать для вас все, что вам нужно, даже если б это увело вас далеко-далеко от меня!

При этих словах он внимательно посмотрел на меня, и через загар на его лице стал медленно пробиваться румянец.

– Вы очень добры, Бесенок! – сказал он. «Бесенок» – это прозвище, которое он придумал для меня, и мне нравилось, когда он называл меня так. В этом было что-то интимное.

– Добра! – отозвалась я. – Разве это просто доброта, если ты… если тебе кто-то… нравится?

По его глазам я увидела, что он догадался, но это не обеспокоило меня. Пусть знает! О, если б я могла сделать так, чтобы он произнес желанные слова, – хотя бы лишь потому, что жалеет меня и понял, как я его люблю! Я уже решилась поймать его на слове, если он даст мне этот шанс; тогда я сказала бы Ди, что он страшно влюблен в меня, – это заставило бы ее скорчиться!

Я не сводила с него глаз, предоставляя им высказать все за меня.

Он понял, в этом не было сомнения; но он не сказал тех слов, на которые я надеялась. Он помолчал, а потом, пристально глядя по направлению к двери бальной комнаты, заговорил очень нежно, словно я была капризным ребенком, которого надо утешить (хотя я старше Ди на целых четыре года):

– Благодарю вас, Бесенок, за то, что вы проявили себя таким преданным маленьким другом. Вижу, что вы действительно заинтересованы в моих делах, и, думаю, могу сказать вам, почему мне так нужно ехать в Алжир… хотя очень возможно, вы уже угадали – ведь вы такое интуитивное созданьице! И кроме того, я не очень тщательно скрывал свои чувства, – далеко не так тщательно, как следовало, поскольку понимал, как мало могу предложить такой девушке, как… ваша сестра… Теперь вы поняли все, не правда ли? – даже если не понимали раньше. Я люблю ее. И если отправлюсь в Алжир…

– Не говорите больше ничего! – резко прервала я его. – Мне больно это слышать! Я поняла. Я… догадывалась и раньше.

Это была правда. Я догадывалась, но не позволяла себе верить. Я надеялась – безнадежно. Он был добрей ко мне, чем какой бы то ни было другой мужчина за все горькие двадцать три года моей жизни.

– Диана могла бы сказать мне! – продолжала я, задыхаясь, чтобы только не допустить долгих пауз между нами: я была достаточно горда для того, чтоб не дать ему увидеть меня плачущей (впрочем, если б это могло изменить положение, я упала бы к его ногам и оросила их слезами). – Но она никогда не говорит мне о своих делах!

– Мисс Диана так неэгоистична и так любит вас, что, действительно, предпочитает больше говорить о ваших делах, чем о своих, – заступился он за нее; и тогда я почувствовала, что могу ненавидеть его так же сильно, как ненавидела Ди, – всем сердцем. В тот момент мне захотелось убить ее и понаблюдать за его лицом, когда он найдет ее мертвой, навсегда потерянной для него.

– Кроме того, – торопливо добавил он, – я еще не говорил с ней о замужестве, не спрашивал ее согласия, потому что… мои перспективы пока далеко не блестящи… Но она знает, конечно, что я люблю ее…

– А если б вы получили консульство, вы задали бы ей этот важный вопрос? – перебила я.

– Да. Но я говорю вам все это только потому, что я… что вы были сегодня так любезны. И мне захотелось, чтобы вы знали все.

Любезна! Да, я была чересчур любезна с ним. Но если б толчком ноги я могла разрушить для него всякую надежду на будущее, т. е. надежду относительно моей сводной сестры Дианы Форрест, я бы сделала это так же охотно, как когда-то в деревне топтала муравьев, чувствуя наслаждение при мысли, что я – даже я! – имею власть над жизнью и смертью.

Я с трудом подавила рыдания. Я вообще никогда не была слишком мужественной, а теперь чувствовала себя совсем разбитой, готовой умереть. И обрадовалась, когда услышала, что музыка в бальной комнате прекратилась.

– Вот! – сказала я. – Два танца, о которых вы меня просили, окончились. Я уверена, что вы ангажированы на следующий.

– Да, Бесенок, я ангажирован.

– Кем? Ди?

– Нет, с мисс Дианой я буду танцевать тринадцатый номер.

– Тринадцатый? Несчастливый номер!

– Любой номер счастлив, раз он дает мне возможность быть с ней. А сейчас я танцую с миссис Эллендэйл.

– О, с женой антрепренера! – воскликнула я, решив болтовней скрыть свое отчаяние. – Эта молодящаяся дама бывает во всех светских салонах. Лорду Маунтстюарту нравятся эти театральные знаменитости. Наш дом должен быть солидным и политическим, не правда ли? – а мы принимаем тут всех людей без разбора, если только они оригинальны и имеют успех в обществе… или красивую внешность. Говорят, Максина де Рензи тоже частенько бывала здесь, когда играла в Лондоне, в театре Джорджа Эллендэйла. Это было, вы помните, еще до того, как я и Ди приехали в Англию?

– Я помню. О да, она заходила сюда. Кажется, в этом доме я и увидал ее впервые вне сцены.

– Какое сладкое воспоминание! Наверное, миссис Эллендэйл страшно ревновала своего мужа, когда у него в театре играла такая поразительная красавица?

– Я никогда не слышал, чтобы она ревновала.

– О, вам незачем косо смотреть на меня! Я не сказала ничего плохого о вашей очаровательной Максине.

– Конечно, нет. И никто не может сказать. Но вы, Бесенок, не должны называть мадемуазель де Рензи «моей Максиной»!

– Прошу прощения, – сказала я. – Просто я слышала, что другие называют ее так. И потом, ведь вы посвятили ей свою книгу о Лхассе, которая принесла вам такую известность, не правда ли?

– Вовсе нет! С чего вы это взяли? – теперь он действительно встревожился, и я была довольна, – если только что-нибудь могло принести мне удовлетворение в моем горе.

– Как? Все думают это. Книга была посвящена «М», как будто имя держалось в секрете, и потому все…

– Значит, «все» очень глупы! «М» – это одна старая дама, моя крестная мать, которая снабдила меня деньгами на мою экспедицию в Тибет, в Лхассу; без ее помощи я не смог бы поехать. Но она не принадлежит к числу тех, кто любит видеть свое имя в печати… Где же мы теперь увидимся, Бесенок? Сейчас я должен идти искать миссис Эллендэйл, скоро начнется танец.

– Я останусь здесь, благодарю вас, – сказала я. – И буду смотреть, как вы танцуете – издалека. Вы знаете, таков мой удел – смотреть издалека, как танцуют другие…

Когда он ушел, я откинулась на подушки, и мне казалось, что сейчас повторится один из моих сердечных приступов. Я чувствовала себя ужасно одинокой и покинутой. Мне нужна была Ди, хотя я ненавижу ее и всегда ненавидела, – с тех самых пор, как она крошечным голубоглазым ребенком появилась со своей молодой матерью в доме моего отца в Нью-Йорке. Нам с отцом так хорошо жилось без них! Какого дьявола ему вздумалось жениться вторично, на этой противной богачке, калифорнийской вдовушке, с которой я вечно ссорилась? На мой взгляд, в ней не было ничего красивого, хотя все были от нее без ума. Я возненавидела их обеих – мать и дочь – с первого же дня. И свою злость вымещала на Ди: отбирала у нее игрушки и книги, портила ее вещи, а иногда щипала ее исподтишка, чтоб она пожаловалась своей матери, а та поскандалила с моим отцом.

Но Ди ни разу не пожаловалась.

Потом мы обе подросли, и я убедилась, что Ди очень терпелива и лучше чем кто-либо умеет обращаться со мной, когда я в дурном настроении. Вот и сейчас я была готова позвать ее, но сидела по-прежнему беспомощно, глядя в открытые двери; и наконец увидала ее, – как будто мое желание было призывом, достигшим ее ушей среди грохота музыки.

Она окончила танец и со своим партнером, лордом Робертом Уэстом (которого мы называем запросто Боб) вошла в комнату, находящуюся между нашей «приемной» и танцевальным залом.

Скорей всего, они направлялись в оранжерею, но тут я окликнула ее.

Мгновение она помедлила, чтобы отослать Роберта, а затем пошла прямо ко мне.

Должно быть, Боб разозлился на меня, однако мне было наплевать на него. Мне была нужна Диана… Но когда я увидала ее такой сияющей и красивой, как будто она была воплощенной радостью жизни, мне захотелось больно ударить ее, сперва по одной щеке, затем по другой, чтобы сгустить ее румянец до уродливых пунцовых пятен.

– У тебя болит голова, дорогая? – спросила она тем бархатным голосом, которым всегда говорила со мной, словно я была существом, достойным лишь жалости и покровительства.

– Сердце! – сказала я. – Стучит как маятник. О, я хотела бы умереть, чтобы покончить со всем сразу. Кому я нужна?

– Не говори так, моя бедняжка. Хочешь, отведу тебя наверх, в твою комнату, и уложу в постель?

– Нет. Мне кажется, я упаду в обморок, если буду подыматься по лестнице. Но и здесь не хочу оставаться. Что же делать?

– Может быть, пойдем в кабинет дяди Эрика? – предложила Ди. – Это совсем рядом, там тебе будет спокойно.

Она всегда называет лорда Маунтстюарта «дядей Эриком», потому что его жена и ее покойная мать (моя мачеха) – родные сестры. А третья их сестра замужем за министром иностранных дел, двоюродным братом лорда Маунтстюарта. Вся эта семейка уверяла, что обожает наших американских девушек, однако для меня лорд Маунтстюарт делает исключение. Конечно, он вежлив со мной, потому что он – покорный раб Дианы, а она наотрез отказалась приехать к ним в Англию без меня. Но я очень хорошо знаю, что вызываю у него неприязнь, иногда мне даже нравится видеть, какую гримасу он корчит при виде меня.

– Я уверена, что дядя Эрик не заглянет туда сегодня вечером, – продолжала Ди, видя, что я колеблюсь, – он уже больше часа играет в бридж с компанией своих старых друзей в библиотеке. Идем, Лиза, я помогу тебе!

Она обвила рукой мою талию, и, оперевшись на нее, я прошла через коридор в кабинет лорда Маунтстюарта, минуя библиотеку, где у него хранятся редкие книги и старинные издания.

Кабинет – уютная комната, которая заменяет Маунтстюарту будуар. Здесь он принимает друзей, пишет (создал роман или два и воображает себя великим литератором), а на стенах висит несколько картин, написанных им же в разных частях света, потому что, вдобавок ко всему, он считает себя также художником и путешественником.

В одном углу стоит очень удобная широкая низкая софа с подушками, где знаменитый автор обычно валяется, обдумывая СВОИ сюжеты; к ней и подвела меня Ди. Она поместила меня между несколькими толстыми подушками из пурпурной с золотом парчи и спросила, не потребовать ли ей для меня немного брэнди?

– Нет, – сказала я, – через несколько минут мне станет лучше. Здесь так уютно и прохладно!

– Ты уже выглядишь гораздо лучше! – объявила она. – Если ты приляжешь и немного отдохнешь, то вскоре будешь отличной девушкой.

– Ах, как бы мне хотелось быть отличной девушкой! – вздохнула я. – Здоровой девушкой, высокой, красивой и чарующей всех, как ты… или как Максина де Рензи.

– Почему ты вспомнила о ней? – спросила Ди быстро.

– Мы с Ивором только что много говорили про нее. Ты знаешь, он называет меня своим маленьким другом сердца и рассказывает мне такие вещи, которых не доверил бы больше никому. Так вот, он и до сих пор все еще думает о ней…

– Ее трудно забыть, если в жизни она так же привлекательна, как и на сцене.

– Какая жалость, что мы не приехали сюда в то время, когда она еще играла в Лондоне, в театре Джорджа Эллендэйла! Похоже, каждый приглашал ее тогда в свой дом. Ивор сказал мне, что впервые он ее встретил именно здесь и что ему очень приятно вспоминать об этом, когда он бывает у Маунтстюартов. Полагаю, это – одна из причин, почему он приходит сюда так часто.

– Без сомнения! – сказала Ди резко.

– Он был так увлечен разговором о ней, – продолжала я, – что чуть не пропустил свой танец с миссис Эллендэйл. Конечно, Максина произвела на него большое впечатление, но тогда она еще не была так знаменита, как сейчас, и не имела ничего, кроме жалованья. Зато сейчас она – звезда Парижа, имеет свой театр и, наверное, уже скопила кучу денег. Мне думается, что Ивор сделал бы ей предложение, когда она была в Лондоне, если б был уверен в том, что ей успех на сцене обеспечен…

– Чепуха! – прервала меня Ди с сильно порозовевшими щеками. – Ивор не такой человек, чтобы думать об этих вещах… о деньгах.

– Как сказать. Он не слишком богат, но очень честолюбив; было бы скверно для него жениться на бедной девушке, не имеющей никаких связей в обществе. Он должен был думать об «этих вещах»!

Я попала в цель и наблюдала за эффектом моих слов полузакрытыми глазами. Дело в том, что Диана унаследовала весь капитал своей покойной матери – двести тысяч фунтов стерлингов, – а через лорда Маунтстюарта и свою тетку, выданную за министра иностранных дел, познакомилась со многими влиятельными людьми Англии. Кроме того, король и королева отнеслись к ней особенно милостиво, когда она представлялась ко Двору, так что она пользуется всеми привилегиями.

– Ивор Дандес может не зависеть ни от кого, – возразила она. – Он и сам имеет достаточно связей и должен получить вскоре какое-то наследство от тетки или, кажется, от крестной матери. Во всяком случае, между ним и мадемуазель де Рензи не было ничего, кроме легкого флирта; это сказала мне тетя Лилиан. Она рассказывала, что Максина гордилась ухаживаньем Ивора, потому что он всем нравился и потому что о его путешествии в Лхассу и о его книге тогда много говорили. Естественно, он восхищался ею: она красавица и вдобавок известная актриса…

О, твоя тетя Лилиан, леди Маунтстюарт, преуменьшает события, – засмеялась я. – Она сама флиртует с ним напропалую.

– Но, Лиза, тете Лилиан – за сорок, а ему только двадцать шесть!

– Сорок лет – еще не конец для женщины в наше время. Она недурна и аристократка, а Ивор всегда выбирает лучшее. Я замечала, как она кокетничает с ним.

Ди рассмеялась, но только затем, чтобы показать, как мало это ее интересует.

– Ты бы лучше не говорила этих глупостей при дяде Эрике, – сказала она, пристально рассматривая лепные украшения на потолке. – Какие забавные фигурки здесь наверху, я никогда их раньше не замечала… Но… да, насчет мистера Дандеса и Максины де Рензи: я не думаю, что он все еще беспокоится о ней, потому что на днях я… мне случилось спросить его, что она сейчас играет в Париже, и он не знал. Он сказал, что не ездит смотреть ее игру, потому что это чересчур далеко, и притом когда он не слишком занят, то делается ленивым.

– Он сказал это тебе, разумеется. Но когда он проводит время от субботы до понедельника в Фолькстоне с тетушкой, собирающейся оставить ему свои деньги, – разве трудно перескользнуть через Канал[2] к прекрасной Максине?

– Отчего же ему и не перескользнуть, переплыть или перелететь на аэроплане? – засмеялась Ди, но невесело. – Ты выглядишь сейчас совсем неплохо, Лиза. У тебя отличный цвет лица. В состоянии ли ты подняться теперь наверх?

– Я лучше побуду немного здесь, раз ты уверена, что лорд Маунтстюарт сюда не придет, – сказала я. – Эти подушки так удобны. А потом вернусь в нашу приемную и буду опять наблюдать за танцами. Сегодня я хочу подольше не ложиться спать, потому что знаю, что не засну и ночь покажется мне такой длинной!

– Хорошо, – сказала Ди ласковым голосом, хотя, думаю, ей хотелось бы стукнуть меня. – Но, к сожалению, я должна сейчас убежать, иначе мой партнер сочтет меня неучтивой. Как насчет ужина?

– О, я ничего не хочу, – перебила я. – Я сама уйду наверх до ужина. Ты мне больше не нужна. Уходи и гаси свет!

– Позвони и пошли за мной, если почувствуешь себя опять плохо.

– Да, да! Иди же!

В это время она была уже возле двери и обернулась ко мне с выражением раскаяния на лице, вероятно, сожалея о том, что была резка со мной. Опять эта жалость!

– Если даже ты не пришлешь за мной, я сама приду наверх, как только освобожусь: посмотреть, как ты себя чувствуешь, – сказала она.

Затем она вышла, погасив свет и прикрыв за собой дверь, а я поглубже устроилась на софе; моя голова так отяжелела, что, казалось, давила на подушки как камень.

«Она испугалась, что пропустит тринадцатый номер с Ивором! – подумала я. – Ладно, она как раз успеет к нему; однако не думаю, что этот номер принесет много удовольствия ей или Ивору. Я надеюсь, они поссорятся!.. Мне бы хотелось, чтоб Ди вышла за Роберта, он так обожает ее! Может быть, тогда Ивор обратит внимание на меня… О, Боже, как я ненавижу ее, – и всех красивых девушек, ломающих жизнь таким, как я!..»

Тут я лихорадочно вздрогнула, так как грянувшая в зале музыка возвестила, что тринадцатый танец начался. Значит, они уже вместе. Что, если вопреки всему тому, что я им наговорила, Ивор признается ей в любви и они обручатся?.. При этой мысли у меня бешено заколотилось сердце. Казалось, оно вот-вот разорвется… Ну и пусть! Если по окончании бала они найдут меня мертвой, это все же омрачит их счастье!

Я придержала дыхание и прижала руку к сердцу, чтобы лучше чувствовать его биение. Не знаю, сколько времени пролежала я в такой позе, без движения и звука. Темнота действовала на меня успокаивающе, и я почти задремала.

…Но внезапно дверь кабинета открылась, я услышала чьи-то тихие голоса.

Глава 2. Лиза подслушивает

Кто-то зажег неяркий настольный свет.

– Оставляю вас наедине, – сказал лорд Маунтстюарт. И дверь закрылась.

«Что это значит? – подумала я. – Кто эти двое, кого он оставил наедине? Неужели он устроил тет-а-тет между Дианой и Ивором?»

Эта догадка словно ледяной рукой сдавила мне горло. Если это так, я непременно должна подслушать все, что они скажут!..

«А вдруг они обнаружат меня? – мелькнула тревожная мысль. – Ерунда, притворюсь спящей!»

Не раздумывая больше, я тихонько отодвинулась к стене и завалилась в узкое пространство между низкой спинкой софы и подушками, осторожно потянув за собой складки моего шифонового платья. Затем я замерла неподвижно, хотя кровь билась в моих висках и отдавалась в ушах. Из моего убежища я не могла видеть ничего, кроме части софы и кусочка потолка с теми лепными украшениями, о которых упомянула Ди, когда хотела показать свое равнодушие к теме нашей беседы.

Но я напрягла слух, как только могла.

– Лучше заприте дверь кабинета, мистер Дандес, будьте добры! – негромко произнес голос, который был мне хорошо знаком. Я чуть не вскрикнула от удивления: это был голос не Ди, а министра иностранных дел.

– Мы не должны подвергаться риску быть подслушанными, – медленно продолжал он четким, безупречным выговором, присущим большинству оксфордцев, особенно тем, которые окончили колледж Бэллиоль. – Я сказал Маунтстюарту, что мне нужно иметь частную беседу с вами… Кроме этого, он не знает ничего. Вы понимаете, что наш разговор, к каким бы последствиям он ни привел, будет совершенно конфиденциален. Я хочу сделать вам одно предложение. Можете принять его или нет – дело ваше. Но если вы не примете, то позабудьте о нем и обо всем, что я могу вам сказать.

– Я весь в вашем распоряжении, – отозвался Ивор веселым, счастливым голосом, который доказал мне, что он уже переговорил с Дианой и что она не оттолкнула его, несмотря на все мои уловки. – Чрезвычайно польщен тем, что вы удостаиваете меня своим доверием!

Я по-прежнему неподвижно лежала за грудой подушек и усмехнулась этим словам. «Конечно, – сказала я про себя, – ты готов сделать для министра иностранных дел все что угодно, раз твои грандиозные жизненные планы зависят от этого человека!»

– Откровенно говоря, я нахожусь в затруднении, и обстоятельства складываются так, что вы можете вывести меня из этого затруднения лучше, чем кто-либо другой, кого я знаю, – сказал тот же размеренный голос. – Это – небольшое дипломатическое поручение, которое вам надлежит выполнить завтра для меня… конечно, если вы согласитесь оказать мне добрую услугу.

– Я возьмусь за него с огромным удовольствием и приложу к этому все свои старания.

– Не сомневаюсь, что вы выполните его блестяще, – сказал министр иностранных дел, все еще медля. – И для вас это было бы весьма полезной практикой, если б оно вам удалось, – полезной для любой должности в дипломатической карьере, которая открывается перед вами.

«Он подкупает его этим алжирским консульством!» – подумала я, начиная не на шутку интересоваться тем, что мне предстояло услышать. Мое сердце уже не билось так часто. Я опять могла спокойно рассуждать и взвешивать услышанное. – Благодарю вас за доверие, – промолвил Ивор.

– Небольшое дипломатическое поручение, – повторил министр. – По виду, дело не так уж сложно, но это только кажется: в связи с другими обстоятельствами оно приобретает характер поручения особой важности, огромной важности. Когда я объясню вам, вы поймете, почему я обратился именно к вам. К моему кузену Маунтстюарту я пришел потому, что мне сообщили о вашем намерении быть сегодня здесь, на балу его жены. Сожалею, что новость, заставившая меня искать вас, не дошла до меня раньше, потому что тогда я мог бы прийти сюда с моей супругой заблаговременно, переговорить с вами и отослать вас сегодня же ночью. Теперь же приходится откладывать дело до завтра: сейчас уже слишком поздно, и вы не успеете на последний, полуночный, паром через Ла-Манш.

– Через Канал? – удивленно откликнулся Ивор. – Вам нужно, чтобы я отправился во Францию?

– Да.

– Всегда можно найти способ немедленно переправиться на ту сторону, – задумчиво сказал Ивор, – если в этом есть неотложная нужда.

– Она есть – величайшая. Но в данном случае применима пословица: «чем больше будешь торопиться, тем медленней поедешь». Если вы сейчас кинетесь опрометью и закажете специальный поезд, а потом в Дувре наймете буксирный пароход или катер через Па-де-Кале (как вы, очевидно, собираетесь поступить), то весь мой план разлетится вдребезги. Я обратился к вам именно потому, что те, кто следят сейчас за нами, едва ли смогут догадаться, что я впутал вас в это дело. И все, что вам предстоит сделать, должно быть сделано спокойно, без всякой суматохи, без признаков чего-либо срочного, необычайного, дабы не вызвать ни у кого подозрений. Ведь вполне естественно, что я пришел сюда на бал, устроенный сестрой моей супруги, не так ли? Никто, кроме спецслужбы, не знает об этом нашем свидании, – на этот счет я, кажется, могу быть спокойным. И точно так же естественно, что вы уедете завтра утром по собственным делам или ради удовольствия в Париж и там встретитесь с мадемуазель де Рензи…

– Мадемуазель де Рензи! – воскликнул Ивор, забыв на минуту всякую осторожность и ясно показывая, что он застигнут врасплох.

– Разве она – не ваш друг? – спросил министр несколько резко.

Хотя я не могла его видеть, я хорошо представляла, каков он сейчас перед Ивором: с прищуренными острыми серыми глазами, сжатыми тонкими губами и аристократической рукой, играющей бледной мальмезонской гвоздикой, которую он всегда носил в петлице своего фрака.

– Да, мы с ней дружны, – отвечал Ивор. – Но…

– Уже «но»!.. Может быть, мне лучше прямо сказать вам, что это поручение относится именно к мадемуазель де Рензи, и только к ней, ни к кому больше. Она является нашим секретным агентом в Париже.

– В самом деле? Никогда не предполагал, что она замешана в высокую политику!

– И вы никогда не предположили бы этого из моих слов, Дандес, если б необходимость не заставила меня быть совершенно откровенным с вами… раз уж вы беретесь помочь мне в этом деле. Но прежде чем пойти дальше, я должен знать – не будет ли связь мадемуазель де Рензи с этим делом причиной вашего нежелания участвовать в нем?

– Нет… если вам нужна моя помощь, – с усилием произнес Ивор. – Прошу вас не думать, что мое замешательство относится непосредственно к самой мисс де Рензи. Я питаю к ней величайшее уважение и восхищаюсь ее талантом.

– Как и мы все, – последовал ответ, – особенно те, кто знает ее ближе. Помимо всех ее многочисленных достоинств, она – одна из тех немногих женщин, которые умеют хранить секреты – свои и чужие. Она – талантливая актриса не только на сцене, но и вне ее. И теперь, когда я заручился вашим обещанием помочь мне, я должен сказать, что этим вы поможете также и ей. Я должен открыть вам всю правду: уже много лет мадемуазель де Рензи несет отличную службу, вы понимаете – секретную службу для Великобритании…

– Великий Боже! Максина – политический шпион! – импульсивно воскликнул Ивор.

– Это несколько резкое слово, не правда ли?.. Есть более мягкие выражения, например – осведомитель Интеллидженс Сервис.[3] При этом она не является изменницей Франции, потому что, как вы, может быть, знаете, по рождению она не француженка, а полька. Могу вас уверить, мы имели много случаев благодарить ее за ум, такт и красоту, и я жалею, что она служит нашим интересам в последний раз. Но лично за нее я рад, потому что она обручилась и готовится выйти замуж. И если вы сможете спасти ее от большой неприятности выполнением моего поручения, то она, вероятно, будет жить счастливо до конца своей жизни. Знаете ли вы о ее обручении?

– Нет! – отозвался Ивор. – Я видел мисс де Рензи часто, когда она играла в Лондоне года два назад. Но с тех пор, как она вернулась в Париж, она, говорят, там очень занята. У нее свой театр, она участвует в концертах, вращается в обществе, имеет массу поклонников; я же, со своей стороны, за весь этот год переезжал Канал всего один или два раза, только по самым срочным делам. Таким образом, мы не могли встретиться и, конечно, не переписывались.

(«Прекрасная причина, – горько подумала я. – Ты также был очень занят… ухаживанием за Дианой Форрест!»)

– Ее помолвка еще не объявлена, – сказал министр, – но я думал, что вы, как ее давний друг, уже знаете о ней. Мне кажется, мадемуазель хочет удивить нас всех в свое время… если только это дело не убьет бедную девушку!

– Разве оно представляет серьезную опасность?

– Самую серьезную. Если… не удивляйтесь, что я слишком часто говорю «если»… итак, если вам не удастся спасти ее – потрясется до основания не только «Сердечное соглашение»[4] (я уж не говорю о моей собственной репутации, которая поставлена на карту), но разобьется и ее личное счастье. Она сказала, что не переживет этого, покончит с собой, если произойдет крах. И хотя обычно самоубийство – прибежище, последний козырь трусов, а мадемуазель де Рензи отнюдь не трусиха, склонен думать, что на ее месте я пришел бы к тому же решению.

– Скажите мне, что я должен сделать! – сказал Ивор, заметно тронутый странными словами министра и его подчеркнутой серьезностью.

– Вы должны будете уехать в Париж завтра утром с первым поездом, не сообщив решительно никому о ваших намерениях; с вокзала вы немедленно отправитесь в какой-нибудь отель, где вы никогда раньше не останавливались и где вас не знают. Интеллидженс Сервис найдет способ известить мадемуазель, какой отель вы избрали. Вы должны записаться там под вымышленным именем (скажем, под именем Джорджа Сэндфорда) и заказать себе отдельные апартаменты с изолированной гостиной. Сделав это, вы заявите, что ожидаете к себе с визитом одну леди и никого другого принимать не будете. Подождав, пока явится мадемуазель де Рензи (а она, конечно, явится так быстро, как только сможет), и оставшись с ней наедине, вы должны убедиться, что за вами не подсматривают и не подслушивают, а затем передать ей в руки небольшой пакет, который я вручу вам прежде, чем мы сегодня расстанемся.

– Это звучит довольно просто, – заявил Ивор, – если это —

все.

– Это – все. Но это может оказаться каким угодно, только не простым.

– Не предпочитаете ли вы, чтобы я зашел прямо к ней в дом, не дожидаясь ее приезда в отель? Я охотно сделаю так, если…

– Нет! Я уже сказал вам, что если ваша встреча станет известна, то те, кто сторожат ее сейчас, не должны подозревать настоящего мотива этой встречи. Притом же, мы должны считаться и с ней: ежедневно после пяти часов дня один молодой француз, с которым она обручена, имеет обыкновение заходить к ней и проводить у нее время вплоть до того часа, когда ей нужно идти на репетицию. Однако в театр он ее не провожает, потому что сейчас это было бы чересчур публично, поскольку их помолвка еще не объявлена. Он обожает ее… но слишком ревнив, как и большинство людей латинской крови. Очень вероятно, он слышал ваше имя в связи с ее именем, когда она гастролировала в Лондоне, и, как истый француз, не допускает мысли, что мужчина может восхищаться прекрасной женщиной, даже не влюбляясь в нее… и тогда ваш визит в ее дом причинит мадемуазель Максине много неприятностей.

– Понятно. Но если она сама приедет ко мне в отель…

– Ну, я уверен, она найдет какую-нибудь приличную отговорку, чтобы уйти в театр раньше обычного и таким образом отделаться от своего обожателя. Она достаточно умна для этого. А так как ваше подлинное имя не будет значиться на другой день ни в одном гостиничном списке, публикуемом в газетах,[5] то самое ревнивое сердце не будет иметь повода для подозрений. Если же, не дай Бог, некоторые личности, которых мадемуазель и мы должны опасаться, откроют, что она посетила Ивора Дандеса, который указал фальшивое имя ради удовольствия встретиться с ней наедине, то… – министр слегка замялся.

– То что?

– Тогда государственные интересы, которые важнее, чем самая пылкая любовь, будут защищены предлогом вашей давнишней дружбы с Максиной. Теперь вам все понятно?

– Думаю, да, – сказал Ивор, очень серьезный и встревоженный; из его голоса испарилась всякая веселость. – Постараюсь сделать это как можно лучше.

– Если вы пожертвуете какими-либо важными личными делами на ближайшие два дня, вам не придется сожалеть об этом впоследствии, – многозначительно добавил министр иностранных дел.

…Без сомнения, Ивор уже видел, как алжирское консульство плывет ему в руки, связанное шелковыми лентами со свадебным пирогом: получить консульство – наверняка означало для него получить вместе с ним и руку Ди. Вот чего я безумно боялась. Лишить их свадебного пирога должно стать моей целью!

– Благодарю вас, – сказал Ивор.

– Какой же отель выберете вы в Париже? – спросил министр. – Это должен быть первоклассный отель с хорошей репутацией, куда мадемуазель де Рензи могла бы прийти без риска скомпрометировать себя, если ее узнают несмотря на вуаль, которую она, по всей вероятности, наденет. В то же время он не должен занимать центральное положение в столице.

– Может быть, выберем отель «Елисейский Дворец»? – спросил Ивор.

– Хорошо, это вполне устраивает, – отозвался министр после минутного раздумья.

И я чуть не захлопала в ладоши в приступе «бесовской радости», как выразился бы Ивор, потому что во время своих визитов в Париж лорд и леди Маунтстюарт останавливаются обычно в «Елисейском Дворце». А завтра они как раз собирались поехать туда с молодым лордом Робертом Уэстом посмотреть какой-то изумительный автомобиль последней модели, выставленный на продажу, о чем было напечатано в газете.

Эта шикарная машина была сделана во Франции по заказу одного богатого индийского раджи, который скончался прежде, чем она была готова.

У леди Маунтстюарт каждые полгода появляется какая-нибудь новая прихоть. И последней прихотью было купить машину и научиться самой управлять ею. По ее словам, приличные люди скоро перестанут ездить в каретах, кэбах и омнибусах, так как автомобиль начинает входить в моду и постепенно вытеснит из Лондона бедных лошадей.

Роберт также увлекается автомашинами и считает себя большим специалистом в этой области. Он хвалился, что может разобрать мотор на части и собрать его снова. А на днях уверял леди Маунтстюарт, что ей было бы очень к лицу сидеть за рулем и вести машину. Это подогрело ее каприз, и она заявила, что если не будет слишком утомлена, то на другой день после бала съездит в Париж дневным поездом через Булонь, так как не привыкла вставать рано. И я подумала: «Вот будет здорово, если она увидит Максину в отеле вместе с Ивором!..»

Министр иностранных дел посоветовал Ивору тотчас заказать по телеграфу несколько комнат в «Елисейском Дворце», потому что завтра не должно быть никаких помех для его встречи с Максиной, которой сегодня же будет сообщено место явки.

– Любое недоразумение может стать роковым, – продолжал он таким серьезным тоном, будто жизнь Максины зависела от поездки Ивора. – Я хотел отправить вас сегодня ночью, чтобы завтра утром вы могли уже встретиться с ней. Она в большом смятении, бедняжка. Но я только днем получил от Интеллидженс Сервис документы и показал их премьер-министру. А перед тем, как идти сюда разыскивать вас, получил от мадемуазель шифрованную телеграмму с сообщением, что граф Алексей Орловский, о котором вы, наверное, слышали, – военный атташе русского посольства в Париже – каким-то образом начал догадываться о той политической игре, которую мы ведем, – последней игре, в которой она участвует.

– Это осложняет дело?

– Безусловно. Мне кажется, что этот человек, хорошо известный в парижских кругах, сделал предложение мадемуазель Максине, получил отказ и преследовал ее до тех пор, пока она не была вынуждена сделать ему резкий публичный выговор. Орловский – тщеславный мужчина и не прощает выговора, особенно если слух о нем распространился в обществе. Он – опасный враг. Мадемуазель считает, что он очень злой и решительный, однако она не знает, что именно стало ему известно, и известно ли вообще что-либо. Может быть, он только подозревает ее и шантажирует, добиваясь своей цели намеками и угрозами. Но одна-то вещь несомненна, к несчастью: за каждым паромом, каждым поездом между Лондоном и Парижем в течение ближайших двух-трех дней русская агентура будет следить более тщательно, чем всегда; и ни один из наших агентов не проскользнет незамеченным. Однако я не вижу причины, почему это не удалось бы вам.

– Я также не вижу, – отозвался Ивор с коротким смешком. – Думаю, что не поздоровится всякому, кто вздумал бы остановить меня!

– Тсс, осторожность и хладнокровие прежде всего! Не забывайте, вы готовитесь к дипломатической карьере. Если вы утратите пакет, который я вам сейчас передам, то, предсказываю, через двадцать четыре часа мир навсегда освободится от Максины де Рензи. Обстоятельства, сложившиеся в связи с этим делом, необычайны и касаются непосредственно ее жениха – виконта Рауля дю Лорье…

– Рауль дю Лорье! – воскликнул Ивор. – Так это с ним она обручена?

– Да. Вы его знаете?

– Лично нет, но у меня есть друзья, которые его знают и рассказывали мне о нем.

– Так вот. Он служит во французском министерстве иностранных дел, хотя, кажется, больше времени проводит на охоте или в литературных занятиях: пишет какие-то пьесы, в которых главная роль предназначена для мадемуазель де Рензи. Пьесы эти пока не приносят плодов, но, думаю, когда-нибудь принесут, потому что он довольно талантливый юноша… талантливый во всем, кроме дипломатической карьеры, которую выбрал для него отец. Говорят, он хороший спортсмен и необычайно красивый малый. Мадемуазель Максина имела достаточно причин влюбиться в него без ума. Она готова шагнуть за этого парня в огонь и сгореть с улыбкой Жанны д'Арк на лице.

…Это было не особенно приятно слышать Ивору, если он действительно неравнодушен к Максине, но я должна была признать, что он равнодушен: эти слова ничуть не обеспокоили его. Напротив, он повеселел.

– Я вижу, служба дю Лорье в министерстве иностранных дел Франции могла поставить мисс де Рензи в неловкое положение, если… если она слишком усердно помогала Англии, – сказал он.

– Именно. И в связи с этим есть одна история – громкая и даже романтическая, достаточно сложная, чтобы послужить сюжетом для повести. Когда вы встретите мадемуазель завтра после полудня, то, возможно, она доверится вам и в награду за вашу услугу посвятит вас в некоторые свои личные дела. Правда, они причудливо переплелись с серьезнейшими политическими и военными делами, но вы заслуживаете доверия. Можете сказать ей это от меня, если представится случай. От всего сердца надеюсь, что у вас все пройдет гладко; если же нет – «Сердечное соглашение между тремя государствами» взорвется, как бомба… Я, который взял на себя всю ответственность в данном деле, ясно понимаю, что Англия отвернется от меня в случае провала. Говоря фигурально, я буду ранен осколками этой бомбы, а прославленная артистка, звезда Парижа, будет удушена ее ядовитыми газами.

– Какая же судьба была бы уготована мне? – спросил Ивор.

– Вам пришлось бы носить траур по чужому несчастью. Ваша роль в этом деле будет такова, как если б вы несли бомбу, которая утратит разрушительную силу, когда пакет очутится в руках мадемуазель.

– Святые Небеса, я буду рад, когда она получит его! – сказал Ивор.

– Вы не можете быть более рады, чем она… или я. Вот, возьмите его! – отозвался министр. – Я рассматриваю это как большую удачу – найти такого связного и в таком доме, куда могу зайти с супругой, не вызывая ничьих подозрений, под единственным предлогом – съесть хороший ужин и посмотреть на красивейших женщин Лондона.

Я много дала бы, чтоб увидеть, что именно вручил он Ивору для передачи Максине, и была готова приподняться и взглянуть на них из-за подушек, но по их голосам заключила, что они стоят очень близко от меня, и не стала рисковать. Министр иностранных дел – довольно нервный мужчина, а моего присутствия он вообще не переносит. И если б к тому же он узнал, что я подслушивала его секреты, то, думаю, удушить меня счел бы таким же законным поступком, как утопить уродливого котенка.

Впрочем, последующие слова Ивора дали мне некоторое понятие о том, что я хотела знать:

– Его важность, как видно, заключается не в размерах, – сказал он беспечно. – Я свободно могу унести этот футляр во внутреннем кармане!

– Пожалуйста, положите его туда сейчас же и охраняйте так, как охраняли бы жизнь и честь женщины, – сказал министр торжественно. – А теперь я должен идти. Нас не должны видеть вместе; кто знает, может быть, в этой пестрой толпе гостей находятся нежелательные для нас лица. Я выйду в одну дверь, а вы, подождав несколько минут, можете выйти в другую.

Минуту спустя в комнате настала тишина, и я поняла: Ивор один.

Что, если б я вдруг заговорила и напугала его? Все, что есть во мне бесовского, загорелось желанием посмотреть, каким будет при этом его лицо. Но ставка на карту была слишком велика. Помимо того, что мне отнюдь не хотелось, чтобы он стал презирать меня за подслушивание, в моей голове уже созрела блестящая идея; я построила план, который мог принести мне немалую выгоду из всего подслушанного…

Глава 3. Лиза затевает интригу

Когда Ивор благополучно вышел из кабинета, моей первой мыслью было выбраться из-за подушек и подняться к себе наверх. Но едва только я приняла сидячее положение – измятая и жалкая, с затекшими левой рукой и ногой, как в кабинет вошел сам лорд Маунтстюарт собственной персоной, и я еле успела нырнуть обратно.

Он притащил с собой своего старого приятеля, как и он влюбленного в редкие книги и гравюры, и принялся показывать ему свои сокровища. И так как оба увлеклись этим занятием, то заставили меня проваляться там еще около часа, пока они приносили из библиотеки груды старинных фолиантов, которым давно бы следовало рассыпаться в прах, раскладывали их на столе и погружали в них свои носы. Они бормотали названия книг, восхищаясь Кэкстоном или споря о ценности Мазаринской Библии; что же касается меня, я с радостью сожгла бы всю библиотеку со всеми ее редкими изданиями!

Наконец, лорд Маунтстюарт вспомнил, что бал все еще продолжается и что он – хозяин дома. Поэтому он вместе с другим старым бездельником заспешил прочь, оставив комнату пустой, а дверь широко открытой. Но таково уж мое «счастье», что парочка флиртующих идиотов, для которых ни оранжерея, ни наша «приемная», ни вестибюль не показались достаточно уединенным местом, усмотрела эту открытую дверь прежде чем я пересилила свою судорогу и выбралась из-за софы. Полумрак кабинета соблазнил их, и после минутного колебания девушка позволила увлечь себя в эту комнату.

В довершение несчастья они избрали для себя мою софу, на которой и уселись рядышком. А я должна была лежать возле них, втиснутая между стеной и подушкой, в то время как мурашки кололи булавками мое сведенное судорогой тело, и слушать, как какой-то молодой болван, которого я не знаю, сделал предложение и получил согласие дуры, которую я наверняка никогда не увижу.

Они продолжали сидеть, воркуя и любезничая друг с другом, пока вдали не «послышались голоса» (так они выразились про начавшийся любительский концерт), после чего они вскочили и поспешили прочь.

К этому времени я была уже более мертва, чем жива, однако у меня хватило сил, чтобы выползти из моей тюрьмы и пробраться наверх к себе в комнату через заднюю лестницу, отведенную для прислуги.

Было уже поздно, и народ расходился, даже молодежь, которая так любит потанцевать. Поэтому я как можно быстрее скинула с себя бальное платье и надела капот; затем распустила волосы – свою единственную красу, и они заструились по моим плечам, так что никто не мог бы догадаться, что одно плечо выше другого. Я сделала это не для того, чтобы получше выглядеть в присутствии Ди, не казаться рядом с ней некрасивой; нет, просто мне было нужно, чтобы она, зайдя в мою комнату, подумала, что я нахожусь здесь уже давно.

Я была уверена, что она заглянет ко мне: уйти на цыпочках, если я сплю, или осведомиться о моем самочувствии и пожелать спокойной ночи, если я не сплю.

…Наконец, ручка двери неслышно повернулась – точь-в-точь, как я ожидала; увидев у меня свет, Ди вошла.

Она танцевала весь вечер, но вместо того, чтобы казаться утомленной, выглядела прекрасно. Когда она заговорила, ее голос зазвучал так же весело и счастливо, как голос Ивора, когда он вошел с министром в кабинет Маунтстюарта.

Я сказала, что мне гораздо лучше и что я отдохнула на славу, что если б мне не захотелось послушать, как гости будут расходиться, я уже давно была бы в постели.

– Все уже разошлись, – сказала она. – По-моему, бал прошел с большим успехом.

– Ты танцевала все танцы? – спросила я, медленно подбираясь к тому, что хотела сказать.

– За исключением некоторых, на которых сидела в оранжерее, ела мороженое и разговаривала с партнером.

– Догадываюсь, с кем ты разговаривала, с Ивором Дандесом, – сказала я. – И один из твоих танцев с ним был номер тринадцатый, так?

– Откуда ты узнала?

– Он сам сказал мне, что ангажировал тебя на тринадцатый танец. О, тебе незачем пытаться скрывать от меня что-либо! Он все говорит своему Бесенку… Как он вел себя, когда делал тебе предложение?

– Он не делал мне предложения…

– Я отдам тебе мой сапфировый браслет, подарок тети Лилиан, если Ивор сегодня не признался тебе в любви и не спросил, будет ли для него надежда получить твою руку и сердце, когда его назначат консулом в Алжир.

– Я не возьму твоего браслета, даже если… если… Но ты – маленькая колдунья, Лиза!

– Конечно, колдунья, – воскликнула я, улыбаясь, хотя на сердце у меня скребли кошки. – Я даже знаю, что ты простила ему все его ошибки молодости и сказала, что он может рассчитывать на твою руку и сердце – с Алжиром или без Алжира.

– Я не верю, что у него были ошибки, о которых ты говоришь, – возразила Диана с сильно порозовевшими щеками. – Возможно, одно время он немного флиртовал, женщины испортили его. Но он очень любит меня, Лиза!

– А перед этим очень любил мадемуазель Максину, – засмеялась я.

– Неправда. Он никогда не любил ее. Я… видишь ли, часа три назад ты заронила в мою голову такие ужасные мысли, что я тотчас упомянула ее имя, когда он сказал мне… ну, когда сказал, что никого не любил серьезно, пока не увидел меня. Мне показалось, что эти слова никогда еще не были сказаны прежде – ни одним другим мужчиной ни одной другой женщине!

– Но могут быть сказаны этим же мужчиной другой женщине, – сказала я, усмехнувшись и делая вид, что все это меня очень забавляет.

– Лиза, ты иногда можешь быть гадкой! – воскликнула она.

– Да, я могу быть и дерзкой, и мерзкой, но если сейчас я гадка, то только для твоей пользы, – сказала я. – Я не хочу, чтобы ты разочаровалась потом, когда дело зайдет слишком далеко. Я хочу тебе открыть глаза, чтобы ты видела, куда идешь. Очень метко сказано: «Любовь слепа». Ты не можешь отрицать того, что сама влюблена в Ивора Дандеса по уши!

– Я и не отрицаю этого, – возразила она с гордым видом, который, наверное, заставил бы Ивора расцеловать ее.

– И ты не отрицала этого перед ним?

– Нет. Но благодаря тебе я все же назначила ему маленькое испытание. Сейчас я даже сожалею об этом, потому что мне хотелось бы показать, что я всецело верю ему. Да, да, я знаю, он заслуживает доверия. И завтра скажу ему…

– Не ручайся за завтрашний день, – сухо перебила я. – Завтра ты ничего не сможешь сказать ему, – разве только напишешь или телеграфируешь. Завтра ты его не увидишь.

– Нет, увижу! – возразила она, широко открывая свои большие газельи глаза, блестевшие от возбуждения. – Он придет на благотворительный базар, который завтра устраивает герцогиня Глазго, мать Роберта… придет непременно, потому что я сказала, что, наверное, буду там… И я приду туда!

– А он – нет.

– Как можешь ты знать что-либо об этом?

– Я знаю все. И кое-что скажу тебе, если пообещаешь мне две вещи.

– Какие вещи?

– Что не будешь спрашивать, откуда я это узнала, и поклянешься никогда и никому меня не выдавать.

– Конечно! Я тебя «никому не выдам», как ты выразилась, но… не думаю, что тебе следует рассказывать мне об Иворе, что-либо дурное. Я верю ему и не хотела бы слушать разные сплетни за его спиной.

– О, отлично! Тогда ступай завтра на благотворительный базар герцогини! – отрезала я. – И надень, глупышка, свое лучшее платье, чтобы понравиться Ивору, – в то время, как он будет в Париже на тайном свидании с Максиной де Рензи…

Ди внезапно побледнела, ее глаза из голубых сделались фиолетовыми.

– Не может быть, чтобы он поехал в Париж! – воскликнула она.

– А я знаю, что он поедет – специально повидаться с Максиной.

– Нет, нет! Это было бы вероломством! – в голосе ее прозвучало рыдание. – Он говорил мне, что не перешел бы даже улицу ради того, чтобы увидеться с ней. Я… я поставила ему условие: если он соскучится по ней и захочет ее повидать еще раз, то, конечно, вправе сделать это, но тогда должен оставить всякую мысль обо мне. Я не собираюсь делить его с другой!

– Ну, значит, он нарушил твое условие, решил, что соскучился по ней.

– Когда мы расставались с ним всего полчаса назад, он так уверял…

– А два часа назад назначил Максине свидание. Ха-ха-ха! И знаешь, на какой день? На завтра, после полудня.

– Ты бредишь!

– Напротив, я в полном рассудке. Завтра ты будешь «бредить» так же, если придешь на вокзал Виктории утром в десять часов, к отходу дуврского поезда.

– Я буду там! – вскричала она, то краснея, то бледнея. – Но и ты будешь со мной, чтобы убедиться, как ты неправа. Я знаю, ты все налгала.

– Заключаем договор, – сказала я спокойно. – Виктория-вокзал, десять часов, только ты и я, больше никто. И если я окажусь права, ты откажешь ему, не так ли?

– Он может быть срочно вызван в Париж по деловым соображениям, – она все еще пыталась защищаться. – Если б у него было намерение повстречаться с Максиной де Рензи, он непременно сказал бы мне. Но на вокзале я все же спрошу его… т. е. спрошу в том случае, если он там будет, потому что уверена, что его не будет.

– Что же именно ты спросишь?

– Встретится ли он в Париже с этой актрисой. Если он скажет «нет», я поверю ему. А если скажет «да»…

– Ты заявишь ему, что между вами все кончено?

– Он поймет это без моих слов, после нашей вчерашней беседы.

– И что бы ни случилось, ты не проболтаешься, никому не наябедничаешь на меня? Обещаешь?

– Обещаю, – отвечала Ди.

И я знала, что она сдержит свое слово.