Любовь и свобода

Глава вторая

– Штрафники, говорите? – переспросил господин Хаби, Гил Хаби, тот самый контролёр, у которого дочка без объяснения причин не ходила в школу. – Слышал, слышал о вашем геройском поступке, да. Помню, мы в старших классах и не так куражились…

– Ничего плохого мы не сделали, – сказал Лимон.

– А я и не говорю, что плохое, – усмехнулся господин Хаби. – Окна-то целы остались?

– Все до единого.

– Ну, вот. А мы бунтовали – так наоборот, ни единого стекла не осталось. Это, правда, давненько было… Так что вы конкретно хотите от нас?

– Мы должны навестить больную, – сказал Лимон.

– Больную… Больная никого не желает видеть, о чём и мне сообщила громогласно – не далее как час назад. Думаете, вы будете успешнее?

– Не знаю, – Лимон сделал вид, что растерялся. – А что с ней?

Господин Хаби поднял голову и задумчиво посмотрел на открытое окно второго этажа.

– Илли, детка, – сказал он. – Ты ведь всё слышишь?

– Я не детка, – грустным голосом отозвалось окно.

– Не детка, – согласился господин Хаби. – Бледная отважная девица, летящая в ночи… как там дальше?

– Я всё равно не выйду.

– Пожалуйста, – сказал Лимон. – Иначе нам штраф не погасят.

– Ну и пусть, мне-то что?

Господин Хаби развёл руками.

– Женщины, – сказал он. – И жить не дают, и убить нельзя. Держитесь от них подальше, пока есть возможность.

Вообще-то, наверное, можно было с чистой совестью поворачиваться и уходить, потому что ну никак этот человек не походил на несчастного отца, которого вынуждают изменять Родине, приставив нож к горлу любимой и единственной дочери. Видно было, что ситуация его искренне забавляет, и вообще держался он весело и раскованно – притом, что на первый взгляд показался мрачным угрюмцем: невысокий, широкий в плечах и поясе, с коротко стриженной круглой головой почти без шеи и с маленькими бесцветными глазками, и не сразу можно было рассмотреть множество морщинок у уголков глаз и уголков рта, какие появляются у людей, часто и охотно смеющихся, но ещё чаще вынужденных сдерживать смех; последняя книжка, которую Лимон прочитал, была «Физиогномика преступления» доктора криминалистики Б. Фарха, и теперь в форме голов и лиц, в рисунке подбородков, губ и бровей Лимон разбирался как никто до него. Да, можно было уходить, но тут из-за спины высунулся Шило и сказал:

– А давайте мы споём!

– Это ещё зачем? – спросили из окна.

– Ну мы должны хоть что-то сделать, – сказал Лимон. – Мы же не можем сказать, что навестили больную, если не навестили. И не можем не навестить, потому что нам поручили навестить.

– Коллизия, – сказал господин Хаби.

– Ладно, – сказал грустный голос из окна. – Одну песню, и всё. Только… Пап, ты им скажи, чтобы не пялились!

– Вот! – строго поднял указательный палец господин Хаби. – Пялиться не будете?

– Ни за что, – твёрдо сказал Лимон.

– А на что? – одновременно спросил Шило.

– Ни на что, – сказал господин Хаби. – Глаза в землю.

– Так точно, – ответил Лимон. Шило промолчал.

– Ну, заходите, – сказал господин Хаби и сделал приглашающий жест в сторону двери.

Дома здесь, в станционной слободке, сильно отличались от привычных городских. Во-первых, построены они были не из камня или кирпича, а из деревянных брусьев; во-вторых, не выходили фасадами на улицу, а стояли в глубине более или менее обширных дворов и двориков, где кто-то разбивал огороды, кто-то держал кур и коз – а здесь вот росли несколько плодовых деревьев и колючие кусты «змеиной ягоды». Дом окружала открытая веранда под выцветшим полотняным тентом. Слева от дома и в глубине стоял сарайчик с решетчатой дверью, за которой, ворча, ходила большая рыжая собака.

Шило быстро обогнал Лимона и шагнул в дом первым.

– Ух ты! – сказал он.

Лимон вошёл следом. В просторной прихожей – а может, гостиной, а может, столовой – было полутемно; сильно пахло печеньем. Посередине комнаты стояла будто бы светящаяся изнутри скульптура: вскинувшая руки женщина в лёгком плаще. Фигура была невелика, меньше живого человека, но почему-то казалось, что ты смотришь на неё снизу вверх.

– Кто это? – спросил Лимон.

– Семейная реликвия, – ответил господин Хаби. – Всё, что осталось.

Наверху раздались неровные шаги. Лимон посмотрел на лестницу: появились босые ноги, немного неуверенно нащупывающие ступеньки. От лодыжек и выше колыхались полы тяжёлого и явно слишком большого махрового халата. Ноги прошли примерно пол-лестницы и задумчиво остановились, но потом что-то решили про себя и уже легко и быстро сбежали вниз.

– Кхгм! – в наступившей тишине сказал господин Хаби.

Вид спустившегося сверху существа вызывал изумление: огромный халат – это ещё ладно; но вместо головы торчал серый бумажный пакет из-под хлеба, в котором были прорезаны две косые щели для глаз и одна, ещё более косая – для рта. Левая половина пакета была наспех вымазана чем-то красным.

– Илли, детка…

– Молчи, отец! – сказало существо, скрещивая руки на груди. – Ты мне не указатель! Ты дом не смог защитить от чужаков! Они пришли, чтоб петь – так пусть поют. Иначе – горе!

И правой рукой с хищно изогнутыми пальцами существо описало в воздухе медленную дугу.

– Пойте, – сказал господин Хаби. – А то мы точно таких бед огребём…

Лимон понял, что сначала надо закрыть рот.

– На рассвете туман, туман, на рассвете шаги, шаги… – затянул было Шило, но настолько не попал в мотив, что заметил это и сам.

– О, – вскликнул господин Хаби. – Что вы, оказывается, знаете!

– Наш отец собирает старые песни, – сказал Лимон. – У него целый ящик этих… – он показал руками. – Которые вставляют…

– Одних Имперских маршев – шесть штук! – гордо добавил Шило.

– А вы, получается, братья? – догадался господин Хаби. – А почему-то совсем не похожи.

– Сводные, – сказал Лимон.

– Так вы будете петь, или я ухожу и начинаю творить несчастья? – капризно спросило существо.

– Сейчас… – Лимон откашлялся и, пощёлкивая для ритма пальцами, начал: – На рассвете туман, туман, на рассвете шаги, шаги, будет нами экзамен сдан, захлебнутся кровью враги…

– …Этот тусклый и серый свет, этот горестный мокрый лес… – подхватил господин Хаби; Лимон удивлённо на него покосился.

– …где застряла в дубах картечь… – вплёлся, наконец, Шило, – где нам выпало лечь…

Господин Хаби обхватил одной рукой за плечо Лимона, другой – Шило, и втроём они допели до конца старинную песню о курсантах-пограничниках, которых забыли на рубеже. Когда они заканчивали, Лимон увидел, что у господина Хаби в глазах навернулись слёзы.

– Молодцы, – сухо сказало существо. – Теперь мне можно вернуться к моим печалям?

– Иди уж, – вздохнул господин Хаби. – Никакого в них понимания и никакого сочувствия… Эту песню ещё мой дед пел – и это как раз про их выпуск было.

– Он был пограничник?

– Да, в самом начале… когда ещё были границы. А потом он был чистильщиком. Это императорская контрразведка так называлась. А потом его оттуда прямым ходом – в штрафники… прямо вот как вас. Ладно, братцы, я с ночи, поспать надо. Давайте ваш бегунок, я подпишу.

Лимон достал из портфеля тоненькую папку с поддельным обходным листом (труднее всего далась подпись директора) и ручку.

– Вот здесь, – показал он.

– Вижу, вижу… – господин Хаби близоруко прищурился. – А что, у Брешке тоже кто-то болеет?

Лимона пробило холодным потом. Ах, как мы лопухнулись, подумал он. Но сказал совершенно спокойно:

– Нет, больных больше нет, там кто-то отстаёт по предметам, у кого-то книги в библиотеку не сданы…

– Ну, понятно… – господин Хаби длинно и вычурно расписался, отдал папку Лимону. – Может, будет время – ещё зайдёте? Споём…

– С удовольствием, – сказал Лимон.

– Только, наверное, это уже осенью будет, – добавил Шило.

Они вышли из дома, прошли под деревьями, миновали калитку и оказались на улице – почти в другом мире.

– Фффф… – Лимон оглянулся – господина Хаби видно не было. – Я думал, что напущу в штаны.

– С чего это? – не понял Шило.

– Не знаю. Мне вдруг показалось…

– Что?

– Что он… они, вернее… настоящие шпионы.

– Брось.

– Ну, сам подумай: мы узнали то, за чем приходили?

– Ну да!

– А что, если эта, с пакетом на башке – вовсе не его дочка?

– А кто?

– Шпионка. И он всё время под её надзором. Или его вообще загипнотизировали. Представляешь…

– Если загипнотизировали, то мы с тобой тут ничего не сможем. Это надо просто отцу сказать…

– Да, наверное… Слушай, надо вернуться, только не отсюда, а обойти дом… Я вроде бы понял, где её комната – вдруг удастся заглянуть?

Заглянуть не удалось. Задней стеной все дома этой части улицы выходили на обрывистый берег Юи, были неотличимы друг от друга – а главное, совершенно неприступны. Лимон покусал кулак, но ничего не придумал – а время уже поджимало. Пришлось отправиться на место встречи, так и не добившись никаких результатов.

Разведчики собрались под Каменным мостом всемером – то есть те, до кого Лимон успел утром дотянуться: Порох, Хвост, Сапог, Костыль, Маркиз – ну, и братьев Шанье двое. Костыль притащил пакет сушёных груш и пустил его по кругу. Время было сильно после обеда.

Обсудили, кто что добыл. Побывавшие в доме другого контролёра, Ингми Шанку, Порох и Хвост ничего опасного не увидели: двое ребятишек, оба ещё дошкольники, мирно играли во дворе, и за домом наверняка никто не следил. Костыль же, Маркиз и Сапог вообще провели с тремя сёстрами Клеп, дочерьми последнего из подозреваемых, пару приятных часов на Пандейском рынке, где давно уже не торгуют, а только развлекаются, – и тоже ничего подозрительного не засекли. Потом обсудили рассказанное Лимоном и пришли к выводу, что да, дело остаётся неясным, и стоит продолжать наблюдение – только как это сделать, чтобы не привлечь к себе ненужного внимания?

Бинокль не годился: дом с улицы прикрывали деревья, с боков – соседние дома, сзади стена была глухая, без окон: наверное, чтобы не мешали спать звуки реки. Забраться ночью во двор и прицепить куда-нибудь шпионскую камеру было нереально, поскольку рыжую собаку наверняка именно на ночь выпускали побегать. Делать подкоп со стороны обрыва? – долго; а шар с камерой пустить? – во-первых, нет шара, во-вторых…

Дом, вроде бы такой простой на первый взгляд, оказывался всё более и более подозрительным.

– Так, – сказал рассудительный Порох. – Допустим, ни в дом, ни во двор мы не проникнем. Значит, нужно что? Правильно, установить постоянное наружное наблюдение: кто приходит, кто уходит…

– Я знаю, откуда дом будет хорошо видно, – сказал вдруг всё это время сосредоточенно молчавший Шило. – С фермы Стального моста. С самого верха.

– С ума сошёл? – поинтересовался Порох. – Там охрана. Кто нас туда пустит?

Лимон сосредоточился и попытался вспомнить, виден ли был мост из двора? Да, виден. Самый верх фермы – как раз над коньком соседней крыши…

– Какая там охрана, – махнул рукой Шило. – Бабушка Дацу с вязальной спицей. Я лазил, знаю.

– Когда ты лазил? – не поверил Лимон.

– Месяц назад.

– Зачем?

– Змея снимал.

На весенних ветрах в городе всегда проходили бои воздушных змеев, и да, Шило приволок с них чьего-то очень красивого и почти целого змея, изображавшего собой довоенный бомбовоз. Змей сейчас висел под потолком его комнаты.

– Не мост! – сказал Лимон. – Рискованно и всё-таки далековато. Змей с камерой!

– Точно, – сказал Порох. – Нечего сидеть, пошли делать, вечером испытаем.

– У кого будем делать? – деловито спросил Маркиз.

Все переглянулись.

– Может, Шилов используем? – предложил Порох.

– Нет, – сказал Лимон. – Слишком заметный, яркий, да и чинить его надо. Простенький: ромб или коробку, и прозрачный.

– Тогда ко мне, – сказал Костыль. – Не ромб и не коробку, а я знаю что. И у меня всё есть.

И они побежали к Костылю.