3 Где мы остановились?

ОЛИВЕР: Где мы остановились? Недавно? Давно? Но… Заметьте, кстати: каждое последующее из этих трех слов, как ни удивительно, включает в себя предыдущее и, сбрасывая буквы, символизирует ощущение потери, какое мы испытываем всякий раз, когда бросаем орфеевский взгляд через плечо. Щемящее убывание, если вдуматься. Рассмотрите и сопоставьте – как раньше говорили педагоги – биографии ведущих английских поэтов-романтиков. Для начала дайте списком фамилии, расположив их в порядке убывания длины: Вордсворт, Кольридж, Шелли, Китс. А теперь обратите внимание на даты жизни: 1770–1850, 1772–1834, 1792–1822, 1795–1821. Какое упоение для нумеролога и магистра тайного знания! У кого фамилия самая длинная, у того и самая длинная жизнь; у кого самая короткая фамилия, у того и самая короткая жизнь, а между ними – по убывающей. Что еще поразительнее: родившийся раньше других умирает последним, родившийся позже других умирает первым! Они выстроились по ранжиру, как матрешки. Невольно уверуешь в Божий промысел, да? Или, по крайней мере, в Божественное совпадение.

Так на чем мы остановились? Ладно, в виде исключения сыграю в игру «уточним подробности». Вообразим, что память сверстана как газета. Отлично: просматриваю новости из-за рубежа, цветные иллюстрации, добираюсь до самого низа газетной полосы – и что я вижу: «Конфликт в деревне Минервуа: жертв нет».

В тот момент, наугад выбранный для кропотливого поиска уточнений, я как раз исчезал из вашего поля зрения (ты, вероятно, понадеялся, что навсегда; у тебя, вероятно, вырвалось: «Катись подальше», небрежно брошенное вслед моим беззащитным лопаткам), сворачивая за угол у Cave Coopérative в своем надежном «пежо». Модель 403, наверняка помните, да? Решетка радиатора крошечная, как глазок тюремной камеры. Фирменная зеленовато-серая раскраска, характерная для эпохи, не иначе как ожидающей своего возрождения. А вас не раздражает, что в наши дни принято возрождать и канонизировать десятилетия, не дав им завершиться? Надо бы ввести закон о недавности. Что вы, что вы, шестидесятые возрождать нельзя: на дворе всего лишь восьмидесятые. И так далее.

Короче, я давил на газ, чтобы, едва вписываясь в поворот, поскорее убраться из вашего поля зрения и пронестись мимо сверкающих стальных чанов, наполненных выпущенной кровью минервуанского винограда, а Джиллиан тем временем стремительно уменьшалась в моем зеркале заднего вида. Какой-то неуклюжий термин, не находите: «зеркало заднего вида» – сомнительный, излишне конкретный? То ли дело французское слово rétroviseur. Вот только нужен ли нам «ретровизор», а? Живем же мы как-то без этих полезных маленьких зеркалец, которые увеличивают проделанный только что путь. Несемся по трассе A61 в сторону Тулузы и смотрим вперед, только вперед. Кто не помнит своего прошлого, обречен пережить его вновь. «Ретровизор»: способствует не только безопасности дорожного движения, но и выживанию человечества. Господи, сейчас начну сыпать рекламными слоганами.


ДЖИЛЛИАН: Где мы остановились? Я стояла посреди деревни в одном халате. На лице у меня выступила кровь, которая капала на Софи. Пятна крови на младенческом лобике: как благословение от Black Sabbath. Вид у меня был кошмарный, причем для этого мне пришлось постараться. Сутки, если не больше, уламывала Оливера, ездила ему по ушам, доводила до кондиции. Все было продумано. Мне казалось так: если Стюарт увидит, как Оливер терзает меня, а я терзаю Оливера, то он решит, что нашей семейной жизни не позавидуешь, и попробует заново выстроить собственную жизнь. Мама рассказывала, как он приходил к ней в гости и часами говорил о прошлом. Я попыталась разорвать этот круг, дать… какое там есть выражение?.. дать ему закрыть гештальт. К тому же я прикинула: от нас с Оливером не убудет, а я все изображу так, что комар носу не подточит. В конце-то концов, у меня это всегда хорошо получалось.

И вот я застыла на улице как пугало, как умалишенная. А кровь текла оттого, что Оливер, когда наносил мне удар, держал в руке ключи от машины. Я знала, что на меня глазеет из-за занавесок вся деревня. Знала, что после этого нам придется уехать. Когда доходит до таких эксцессов, французы проявляют еще больше ханжества, чем англичане. Главное – соблюдение приличий. Оливеру я все равно собирались сказать, что в деревне мы оставаться не сможем.

Но конечно, единственная пара глаз, которая для меня что-то значила, принадлежала Стюарту. Я знала: он там, наверху, в своем гостиничном номере. И думала: неужели у меня получилось? Неужели сработает?


СТЮАРТ: Где мы остановились? Точно помню, где остановился я. В номере, за который брали сто восемьдесят франков в сутки. Дверца шкафа не закрывалась. У телевизора была комнатная антенна, которую то и дело требовалось поправлять. На ужин подавали форель в миндале и крем-карамель. Спалось мне плохо. Завтрак обходился в тридцать франков дополнительно. До завтрака я подходил к окну, чтобы посмотреть на их дом.

В то утро я увидел, как Оливер уносится прочь на своей машине, не щадя подвеску и надсаживая двигатель. Похоже, он забыл, что, кроме второй передачи, существуют еще две. С техникой он никогда не дружил. Окно у меня было распахнуто, и я слышал этот жуткий визг тормозов, как будто визжала вся деревня, и у меня в голове отдавался тот же самый визг. А Джиллиан стояла посреди дороги. В халате, с младенцем на руках. Причем отвернувшись – прятала лицо. Мимо проехало два-три автомобиля, но она будто не слышала. Глядя вслед Оливеру, застыла как изваяние. Через некоторое время обернулась и посмотрела в мою сторону. Видеть меня она, конечно, не могла, да и не знала, что я так близко. К лицу она прижимала носовой платок. Ярко-желтый цвет ее халата резал глаза. Потом она медленно побрела к дому и затворила за собой дверь.

Я подумал: вот, значит, до чего дошло?

И спустился к завтраку (тридцать франков).

Загрузка...