Любовь и зависимость

Сибил не стала разрешать противоречий между ценностями своего традиционного семейного окружения и молодой, свободной компании, частью которой стала в Лондоне. В наборе убеждений и мнений, которые она почерпнула и здесь, и там, она не выделяла тех, которые были бы действительно ее собственными. Вообще сексуально активная, она резко становилась целомудренной всякий раз, когда ее мать, строгая фундаменталистка, приезжала к ней с длительным визитом. Однако, это не было настоящей жертвой для Сибил, так как она, казалось, и не ценила секс (друзья находили ее манеры отчетливо асексуальными). Присутствие матери обеспечивало ей стабилизирующий фактор, ко-

торый она, будучи предоставлена самой себе, искала в мужчинах. Более того, она даже выражала согласие со взглядами своей матери — ярой противницы добрачного секса. В водовороте своего беспечного и рассеяного существования, она внутренне тосковала по репрессиям.

Подозрительно учтивая для своей семьи и необъяснимо поверхностная для коллег, Сибил оказалась в роли интеллектуалки, для которой имела необходимые способности, но ни малейшей склонности. Это было похоже на то, как если бы девочке с фермы трансплантировали одну часть мозга, дав ей знания городского архитектора, но не обеспечив ни одним из сопутствующих интересов или привычек. Сибил очень хотела заниматься чем-нибудь другим, но не могла собраться с силами, чтобы покончить со своей профессиональной жизнью, пока была возможность оставаться в подчиненном положении, а главные решения принимались кем-то старшим.

Всякий раз, сидя в одиночестве — например, пробуя читать — Сибил скоро начинала чувствовать напряжение. Энергия, которую она производила в своей безостановочной социальной жизни, становилась невыносимой разрушительной силой, если направлялась на ее собственное уязвимое существо. Так что она всегда "собиралась вместе" с кем-то другим. Это только отодвигало ее еще дальше от соприкосновения с работой и самой собой, и вызывало дополнительную тревогу. И она опять искала спасения в том единственном направлении, которое знала — в злоупотреблении людьми. Закончив интернатуру, она вышла замуж за одного из своих друзей, с которым у нее до этого не было сексуальных контактов. При его поддержке она отказалась от своей карьеры, продолжая круговорот социализации, каковой была вся ее жизнь. Никто не был достаточно близок к ней — даже она сама — чтобы поговорить с ней о том, представляла ли она себе свой брак как выражение любви.

Энн, Гай и Сибил без разбора использовали людей в качестве объектов аддикции, но все, в конечном счете, стали жить с одним человеком. Сибил сделала это из того же неконтролируемого эгоизма, который побуждал ее использовать мужчин и другими способами. Энн, ищущая надежный эмоциональный объект, закончила отношениями, напоминающими те, от которых ушла Мери — по крайней мере, в смысле сходства перспектив и потребностей этих двух женщин, принесенных ими в свои браки. Гай пытался преобразовать улучшение осознавания своих неудач и несчастий в изменение паттернов своего поведения. Возможно, самопознание и помощь других людей приведут Гая к окончательному вырастанию из аддикции. Мери, чье аддиктивное увлечение завершилось разводом, кажется идущей по надежному пути к психологической свободе — больше, чем кто-либо другой. Возможно, это произошло потому, что ее аддикция скорее предписывалась социально, чем была производной от ее аддиктивной личности.

Для всех этих людей очень остро стояла проблема выживания. Какой может быть рост, когда так много поставлено на карту? Нужно ли рисковать, подвергая себя опасностям перемен, когда под вопросом само существование человека? И как может быть конструктивно осуществлено изменение в такой рискованной и деликатной сфере?

ОБЩЕСТВО И ЛИЧНОСТНЫЙ РОСТ

Где побеждала надежда на здравый смысл и Божью волю среди людей, если они объявляли здравым смыслом и Божьей волей заведенный порядок, который безнадежно ограничивал их, и поверх которого у них не было сил взлянуть?

Мэтью Арнольд «Культура и Анархия»

Аддикция — индивидуальный паттерн, сформированный социальными и культурными силами. Аддиктивный дрейф общества имеет тенденцию увлекать за собой любого, кто не предпринимает усилий к тому, чтобы понимать свою судьбу и управлять ею. Вырасти из аддикции — значит, произвести изменения и в себе, и в своем отношении к обществу.

Эти темы затрагиваются в "Женщинах в любви" Д. X. Лоуренса, где показана крайняя значимость, которую они имеют в наше время. Лоуренс понял многое из того, что имеет отношение к аддикции — сомнительную психологическую стабильность некоторых индивидов, факторы, содействующие внутренней силе и слабости, социальные корни личностного отчуждения, и, наконец, отношения между аддикцией и любовью. В "Женщинах в любви" он соединил критический анализ современного социального контекста аддикции с контрастирующим видением личностной автономии и роста. Центральная фигура в этой картине -любовь; она видится как часть сознательного, и все же спонтанного способа жить и расти. Для Лоуренса любовь - духовная антитеза аддикции.

Книга "Женщины в любви" написана о двух сестрах, Урсуле и Джадрен Брэн-гвен, и их отношениях с мужчинами — Урсулы с Рупертом Биркином, Джадрен с Джералдом Кричем. Эти отношения развиваются в противоположных направлениях, потому что жизненные подходы их участников фундаментально различаются. Джералд и Джадрен, с их беспокойством о внешнем впечатлении, пробуют моделировать себя в соответствии с социально заданным образцом. Они подавляют любые несоответствующие данной концепции импульсы, которые чувствуют, и которые должны затем находить выражение в виде неуместных или разрушительных действий. Примером этого может являться случай, когда Джералд и Джадрен вместе мучают кролика и оказываются пораненными им. Джералду и Джадрен комфортно на поверхностных уровнях социального взаимодействия, но на некоторой глубине им становится неуютно с самими собой, и поэтому они уклоняются от эмоциональной близости с другими. Джералд, к примеру, из-за своих конвенциональных мужских комплексов может только оборонительно реагировать на предложение дружбы Биркином.

Биркин и Урсула, с другой стороны, самовыражаются более свободно, но также и с более глубокой целью. Они взбалмошны и делают странные вещи, смущая своих друзей. Но их беспорядочное самовыражение — часть процесса узнавания себя, направленного на то, чтобы, в конечном счете, достигнуть стабильности и удовлетворенности, которая ускользает от Джералда и Джадрен. Они — серьезные люди, глубоко уважающие живых существ и живые импульсы, что открывается в их трепетном отношении к сережкам на деревьях, о которых Урсула рассказывает ученикам, когда Биркин приходит к ней в роли школьного инспектора. Биркин и Урсула не подавляют себя, и ничто в них не вырастает до таких нездоровых размеров, чтобы вылиться в виде вредного для жизни прорыва потребностей. С тех пор, как каждый из них становится целостным и не-

зависимым — Джадрен с завистью характеризует Урсулу, как "сильную и, бесспорно, находящуюся в центре своей собственной вселенной" — они могут объединиться в отношениях, где они не чувствуют угрозы (и не являются таковой) для целостности каждого из них.

Это экзистенциальное равновесие — то, чего недостает Джералду и Джадрен, ни один из которых не самодостаточен. Джералду после смерти его отца, жизнь представляется "шумом, в котором он участвует внешне, а внутри этой пустой скорлупы — темнота и пугающее пространство смерти". Чувство Джадрен, что она находится "вне жизни", заставляет ее "страдать от ощущения собственного ничтожества". Также, как Джералд "знал, что он должен найти подкрепление, иначе он бы обрушился внутрь", Джадрен тоже "должна всегда требовать, чтобы другой осознавал ее, находился в связи с ней". Эти аддиктивные любовники могут только искать завершенности — смерти в жизни, — так что Джадрен восклицала: "О, почему не было кого-то, кто взял бы ее на руки и закутал безопасно и безупречно, чтобы можно было уснуть".

В то время как Джералд и Джадрен хотят запечатать свою жизнь, защитно укупоривая свои желания, пока они не взорвутся, Урсула и Биркин стремятся оставаться открытыми жизненному опыту. Биркин заверяет Урсулу: "Я предоставляю себя неизвестности, приближаясь к тебе. Я, без резервов или защит, полностью обнаженный, попадаю в неизвестность". Урсула, в конечном счете, порывает со своей сестрой, видя, что Джадрен "совершенно перестала жить, она делает все таким уродливым и окончательным".

Джералда, в то же время, отталкивает изменчивость Биркина. "Я чувствую", — говорит он Биркину, — "что в тебе всегда есть элемент неопределенности — возможно, ты сомневаешься в себе. Я никогда не уверен в тебе. Ты можешь уйти и измениться так легко, как будто у тебя нет души". Биркин вовсе не является непоследовательным или ненадежным в дружбе с Джералдом. "Неопределенность", которую Джералд видит в нем — это его готовность быть гибким, принимать несовершенство, и потребность искать и изменяться. "Ты должен оставить окружающее тебя отрывочным, незаконченным", — говорит Биркин, — "так,

чтобы ты никогда не был вмещен, никогда не был ограничен, никогда не был под властью того, что снаружи".

Отношения Джералда с Джадрен начинаются, когда он приходит к ней ночью. Потеряв отца, Джералд теперь нуждается в другом фокусе для своей разрушающейся идентичности:

"Я пришел, потому что я должен", — сказал он. "Почему ты спрашиваешь?"

Она удивленно смотрела на него, полная сомнений.

"Я должна спросить", — сказала она.

Он слегка покачал головой.

"Ответа нет", — ответил он со странной безучастностью.

Он имел странный и почти богоподобный вид — простоты и наивной прямоты. Он напоминал ей призрак молодого Гермеса.

"Но почему ты пришел ко мне?" — настаивала она.

"Потому, что должно быть так. Если бы в мире не было тебя, то в мире не должно было быть и меня тоже".

Джералд здесь — лунатик, практически автомат. Нет никакого общения, никакой связи между ним и Джадрен. Они — ведомые люди, говорящие мимо друг друга, потому что "должны" дать выражение влечениям, которых не могут ни понимать, ни контролировать. Их отношения -взаимно собственнические и разрушительные для обоих. Каждый из них пытается поддержать себя, подчиняя другого своей воле. Одновременно каждый проявляет негативную реакцию, желая быть свободным от связи, но обижаясь на любой признак независимости в другом. В конце романа они жестоко зависят друг от друга. Во время каникул в Альпах Джадрен находит другого любовника, неприятного художника-нигилиста. Вступив с ним в драку, Джералд снова движется, как будто в трансе

— на сей раз к своей смерти в снегу.

В отличие от бессмысленного, навязчивого поведения Джадрен и Джералда, Урсула и Биркин экспериментально исследуют свои чувства и действия, чтобы обнаружить, чего они действительно хотят и не хотят для себя и своих отношений. Вот как Биркин пробует гармонизировать свои различные желания:

"На следующий день, однако, он чувствовал тоску и томление. Он думал, что был, возможно, неправ. Возможно, неправильно было идти к ней [Урсуле] с. идеей о том, чего он хотел. Действительно ли это была только идея, а не интерпретация его глубокой тоски? Если верно последнее, то как же он всегда говорил о чувственной удовлетворенности? Эти два факта не согласовывались".

Что отличает Биркина и Урсулу от Джералда и Джадрен, так это способность думать о себе и о том влиянии, которое они оказывают друг на друга.

В то время как Биркин и Урсула свободны и автономны, способны двигаться туда, куда хотят, вырабатывая собственную систему ценностей, Джералд и Джадрен пойманы в ловушку не только в себе самих, но и в обществе. Обычным образом связанные и придушенные своими социальными ролями, они иногда сопротивляются этим ролям чрезвычайно экстремально и негативно. В такие моменты "они оба чувствовали тайное желание отпустить, отшвырнуть все, и впасть в явную несдержанность, в зверство и распущенность". Джералд, будучи промышленным магнатом, живет с тяжелым грузом прошлого, "социальной Англии", традиций и соглашений, давящих на него. Однако, в Лондоне он участвует в оргиастической сцене с группой богемных персонажей. "Он был настолько конвенциональным дома, что, когда находился действительно вдалеке от него и был свободен, как сейчас, он ничем так не наслаждался, как абсолютным неистовством".

Шатания Джадрен еще более очевидны. Хотя она, войдя в роль художницы, часто с пренебрежением относится к материализму и конвенциональности, также часто она и принимает их. Особенно когда они связаны с тем искусственным образованием, которое она называет браком. Объявляя, что она ищет "очень привлекательного человека с достаточными средствами", она не может представить себе того, что пытаются создать Биркин и Урсула — брака как духовного союза. Неудача Джадрен в достижении устойчивого равновесия видна в ее неспособности добиться свободной жизни в рамках того общества, в котором она живет. "Никогда нельзя почувствовать [свободу] в Англии", — жалуется она, — "по одной простой причине: там угнетение никогда не отпускает тебя. В Англии совершенно невозможно действительно пустить все на самотек, в этом я уверена". В конце концов, она убегает в никуда со своим другом-художником.

Для Биркина и Урсулы свобода не означает отказа от всех социальных условностей. Просто, когда хочешь свободы, нужно достичь чего-то более реального, чем то, что традиционно предлагается обществом. Уже в значительной степени отделившись от своих семей, они символически отказываются от конвенционального порядка, бросая работу после женитьбы; но они все-таки женятся, потому что брак — тот социальный институт, из которого, как они верят, они могут сделать что-то личное и живое. Отношения Биркина и Урсулы не аддик-тивны, хотя они и не укрепляются другими социальными контактами. Пара обращается к миру с последовательным дружелюбием, даже при том, что обычно оно наталкивается на отказ. Их сильно заботят Джералд и Джадрен, и, когда Джералд умирает, они прерывают свою поездку и выполняют социальные формальности, которых требует ситуация. Изящество и чувство ответственности, которое они при этом демонстрируют, доказывает их честные намерения в вопросах этих самых формальностей. На последней странице романа Биркин снова говорит Урсуле о ценности мужской дружбы, подобной той, которую он хотел иметь с Джералдом. Открытый самоанализ Биркина и Урсулы, уравновешиваемый уважением к себе, контрастирует с образом аддикции и является способом выхода из нее.

Абсолютный, почти абстрактный контраст между самодеструктивностью и само-релизацией, который Лоуренс представляет в "Женщинах в любви", параллелен различию между аддикцией и неаддикцией, которое мы раскрываем на всем протяжении этой книги. Но применяя эти модели непосредственно к себе, с целью их практического использования, мы должны осознавать, что ни один из нас не соответствует полюсам на этой шкале. Все мы, живые люди, находимся где-то между ними. Все мы имеем более или менее аддиктивные тенденции в своем характере, наряду с позитивными тенденциями поиска жизни. Вопрос, который стоит перед нами, таков: что каждый из нас может сделать, чтобы помочь себе в современном обществе? Первая вещь, которая возможна — это честная и реалистичная оценка того, где мы находимся. И хотя некоторая степень аддикции неизбежна — и некоторые аддикции более разрушительны, чем другие — мы должны признать, что она всегда приводит к потере чего-то.

В случае Энн мы видели аддикцию, которая настолько понятна, что кажется почти разумной. Хотя Энн имела так называемые преимущества рождения деньги и социальное положение), воспитание лишило ее сил, поддерживающих жизнь. Ей привили мало самоуважения, препятствовали обнаружению способностей в себе и интересов в своем мире, и не давали увидеть, каким мог бы быть человеческий контакт. Обнаружение другой души, составляющей ей компанию — это облегчение для нее самой и для любого чувствительного наблюдателя. Возможно, этого будет достаточно, чтобы поправить ее существование и принести ей постоянное и возрастающее удовольствие. Ее аддикция сосредоточена на другом человеческом существе, чтобы всегда был шанс поделиться эмоциями, совместно расти и помогать друг другу в затруднениях.

Как это ни парадоксально, именно здесь аддиктивные отношения более всего желанны и часто очень обманчивы. Близость стимулируется острой нуждой, которая может исчезнуть через мгновение, и которая слишком отчаянна, чтобы допускать подлинное понимание или признание. Совместный рост также может быть искусственным, основываясь на непосредственном присутствии другого человека и не имея никакого значения вне этого контекста. Желание помогать может быть окрашено более сильным желанием обладать, даже если это подразумевает эмоциональный, социальный и практический саботаж любимого. Таким образом, в аддикции Энн не хватает того, что кажется готовым шансом исследовать и узнавать другого человека — интимно, и все же в связи с большим миром. Эта упущенная возможность — самая большая потеря при межличностной аддикции.

К этой правде трудно подойти вплотную, потому что люди, вовлеченные в аддиктивные отношения, зачастую поздравляют себя с романтическими победами и сопротивляются самоисследованию, тем более не отвечая на чужие расспросы. Они считают, что люди, думающие и задающие вопросы о любви, не могут знать, что это такое. Их поддерживает в этом убеждении вся наша культура и исполненные лучших намерений наблюдатели, не видящие, что название "любовь" может быть присвоено разрушительной эксплуатации себя и других.

Этой социальной поддержкой объясняется то, что для Энн очень мала вероятность выбраться (или захотеть выбраться) из аддикции. Но если бы она когда-нибудь смогла заменить аддикцию более осмысленным отношением к жизни, она почти наверняка приветствовала бы изменение. В конечном счете, аддикция — вовсе не вознаграждающее состояние, когда в нем оказываешься. Это особенно заметно, если аддикт не по своей воле отделен от объекта аддикции и не может сказать ничего хорошего о нем в ретроспективе. Аддикт будет испытывать сильнейшее побуждение оправдать свой опыт перед самим собой.

Есть люди, признающие, что аддиктивные отношения — это слабость, лишения и деструктивность, которые вслед за этим спрашивают: "Если это — единственный способ, с помощью которого многие люди могут справляться с жизнью, то зачем беспокоить их идеями о том, что можно быть более активными или жизнерадостными?" Это, конечно, трудный вопрос. Я не имею ни малейшего желания навязывать свои ценности кому-либо еще. Но для меня было бы проще принять утверждение, что некоторые люди предпочитают аддикцию, если бы эти люди были более честны и откровенны в своем предпочтении. Если бы кто-то сказал: "Я — аддикт, и я этим доволен", — тогда, хотя он и отказался от многого, он выразил бы свой определенный выбор. Однако, большинство людей не хочет быть аддиктами, и особенно они не хотят думать о себе как об аддиктах. Аддиктивные люди явно попались в ловушку того образа жизни, который сами не уважают.

И все же, большинство аддиктов находится именно там, хотя и подтверждая ценность, которую наша культура абстрактно придает независимости, деятельности и росту. Люди не хотят быть вынужденными говорить о том, что не могут жить полной жизнью. Они формально восхищаются теми, кто предприимчив и реализует себя. Они ищут эти качества в героях кино, художниках, спортсменах и политических лидерах. И постоянно удивляются неиспользованными возможностями, не прожитыми полностью жизнями. Большинство людей не возражало бы против расширения своих горизонтов, небольшого или существенного, если бы только они знали, как это сделать, и могли почувствовать достаточную уверенность в себе, чтобы начать. Для этих людей преодоление аддикции походило бы на разрушение стен, которые сдерживают их и их судьбы. Когда люди, случаи которых рассмотрены в этой книге, хладнокровно признают себя в этих образах, они чувствуют и показывают свою способность к росту. Они больше не аддикты, и поэтому не связаны каким-либо прошлым описанием себя.

Время идет, и есть только два направления, в которых мы можем двигаться; стоять неподвижно невозможно. Или мы расширяем наше восприятие, наше знание, наш опыт, или мы плотно закрываемся и увядаем в навязанных самим себе границах. Мы держим себя открытыми для жизни или закрываемся от нее

— последнее является только другим способом умереть. Некоторые люди, например, делают это, проводя слишком много времени во сне — это самое точное моделирование смерти в жизни. И множество людей выбирает разные варианты смерти в течение своей жизни. Это — пассивный дрейф аддикции. Если мы не можем начать прояснять свои мотивы и выявлять паттерны, которым подчиняются наши отношения, то мы вынуждены следовать предопределенным курсом, который может быть разрушительным и для нас, и для других людей. Альтернативой является понимание того, что нам дано, и что можно изменить в своей личности и в нашем обществе, а также действия, основанные на этом понимании.

Реальное лекарство от аддикции заключено в социальном изменении, которое переориентировало бы наши главные институты и типы опыта, который люди получают в них. Если мы должны сделать нечто большее, чем освобождение одного человека за другим — начиная с тех, кто уже является наиболее цельным, и медленно работая над тем, чтобы охватить других, менее удачливых — тогда мы должны изменить наши институты и, в конечном счете, наше общество. Так же, как мы не можем понимать аддикцию без понимания отношения людей к своим социальным условиям, мы не можем исцелять от нее в отсутствие более универсального доступа к ресурсам нашего общества и к его политической власти. Если аддикция базиру ется на чувстве беспомощности, она будет с нами, пока мы не создадим социальную структуру, чувствительную к желаниям людей и к их усилиям на нее воздействовать. Взаимозависимость всех людей и организаций ставит устранение аддикции в зависимость от базового социального изменения. Но эта же самая взаимозависимость приводит к тому, что наша работа по влиянию на те институты, с которыми мы обычно сталкиваемся, вносит в дело вклад, который будет чувствоваться во всей системе. В частности, семья — это то место, где любой человек может быть непосредственным двигателем изменения. Когда мы находим новые способы контакта со своими родителями, партнерами и детьми (скажем, делая такие отношения менее исключительными и обязательными), мы воздействуем на все аспекты нашей социальной структуры. Мы даем больше шансов несексуальной дружбе, уменьшаем напряжение в браке, и, что важнее всего, изменяем путь взросления наших детей и то, каким они учатся видеть мир. Мы Даем своему потомству новые возможности для жизни в любви.

Коммуна — социальная форма, воплощающая попытку изменить современную семейную жизнь. Группы людей (и даже целые страны) заимствовали ее, пытаясь противодействовать ограничительному давлению нуклеарной семьи. Так как она обеспечивает более широкий доступ к воздействию других людей, коммуна в идеале является возвращением к духу расширенной семьи и соседского сообщества. Для взрослых коммуна может быть альтернативой стандарту организации общества в группы по двое. Позволяя людям иметь множество доверительных отношений одновременно, коммуна предлагает им перспективу более богатой эмоциональной жизни, освобождая от необходимости искать одного человека, который удовлетворит все потребности. Детям коммуна может обеспечить разнообразный набор взрослых моделей — наряду с другими детьми всех возрастов, с которыми можно контактировать — с тем, чтобы они выросли, не только имитируя своих родителей и выучив один набор реакций на жизнь. Конечно, коммуны, основаны ли они на идеологических или других принципах, могут быть так же строго изолированы, как и браки. Но есть множество примеров того, что открытые отношения, практикующиеся в пределах коммуны, распространяются также и на отношения ее членов с внешним миром.

Насколько хорошо работают коммуны в реальности? Исследования коллективного воспитания в России (Ури Бронфенбреннера) и в Израиле (Бруно Беттел-хейма) указывают на то, что дети этих народов искушены в отношениях с другими людьми и в независимых действиях ради достижения целей группы. Эти достоинства достигнуты благодаря подчеркиванию (с самого раннего возраста) сотрудничества, инициативы, ответственности и контроля, осуществляемого скорее товарищами по группе, чем взрослым. Это достигается, однако, ценой высоких показателей группового конформизма. Возможно, в Америке и других Западных странах, где коммуны добровольны и не институционализированы, разовьются более разнообразные формы коммун и их ценностей. Они могли бы быть в большей степени способны поощрять и поддерживать индивидуальные отклонения, чем это возможно в более однородных или тоталитарных культурах.

В настоящий момент в Америке проблема состоит не в чрезмерной коммунали-зации, а в ее противоположности, как Ури Бронфенбреннер указывает в своей статье "Истоки отчуждения". Бронфенбреннер находит, что многие признаки социальной нестабильности и семейной психопатологии — включая разводы, побеги детей из дома и злоупотребления ими, юношескую наркоманию, алкоголизм и преступность — более распространены, чем когда-либо прежде. Он делает вывод, что обычное положение ребенка подразумевает изоляцию от содержательного человеческого контакта, так же, как и от содержательной работы. Чтобы противостоять этой тенденции, он защищает идею реформ в образовании и семейной структуре, которые напоминают призывы Ивана Иллича о погружении школьников в реальность. Например, он находит, что планировка жилых микрорайонов могла бы быть значительно улучшена, если бы детям не только предоставлялось место для игры, но также и обеспечивалась возможность взаимодействия с детьми различных возрастов и взрослыми — на работе и во время отдыха.

Бронфенбреннер настроен пессимистически, что объясняется наблюдаемыми социальными обстоятельствами. Тем не менее, увеличивается число людей, которые пробуют для самих себя разобраться в проблемах отчуждения и изоляции, устраиваясь работать с перерывами или становясь фри-лансерами, чтобы посвящать больше времени личной жизни и семье. Некоторые организуют более открытые домашние хозяйства, которые, формально, не будучи коммунами,

радушно принимают гостей и иногда приглашают их побыть временными членами семьи.

В связи с обычной сегодня мобильностью рабочей силы, многие представители как академических, так и других профессий не имеют постоянного дома, а, следовательно, и шанса сформировать прочные отношения на основе продолжительных ежедневных контактов с другими людьми. В этом состоит серьезный ущерб, который имеет в виду Бронфенбреннер, когда говорит, что личное отчуждение сейчас глубже, чем когда-либо. Но в этом есть также и выгода, потому что многие индивиды и пары активно поддерживают дружбу вопреки барьерам расстояния и времени. Увеличение живых визитов друзей компенсирует то, что обычно было представлено приходами соседей. Дети могут видеть, что даже в их постоянный дом люди приходят и уходят, и приходят снова. Основываясь на таком опыте, они могут приспособиться жить в изменяющейся окружающей среде, учась ценить продолжительную дружбу и рассчитывать на нее.

Эволюция сексуальных ролей также изменяет домашнюю атмосферу. Бронфенбреннер видит негативную сторону этого процесса, поскольку некоторые матери пренебрегают своими детьми ради других удовольствий. Это случается тогда, когда женщины имитируют дремучий мужской паттерн бездумного самоутверждения. Есть и другие семьи, в которых реорганизация материнской роли сопровождается увеличением личного осознавания обоих родителей, и в этом случае воздействие на детей может быть весьма позитивным. С отцом, проводящим больше времени с детьми, и матерью, являющейся полностью развитым, уважающим себя человеком, дети находятся под воздействием двоих взрослых, и оба родителя способны полностью дать им то, что могут предложить.

Вопросы социальной структуры и традиций, которые мы рассмотрели — это, в основном, вопросы степени, в которой ребенок подвергается воздействию своих родителей и всевозможных других людей — вопросы "кто?", "сколько?" и "как часто?". Это важные проблемы, но именно таков характер взаимодействий между родителями и детьми. Является ли окружение ребенка коммуной, открытым домашним хозяйством или неизменной нуклеарной семьей, критерии для аддиктивного или неаддиктивного детства, по существу, остаются теми же самыми. Возможности для конструктивных достижений велики даже там, где родители в обычных конвенциональных условиях пытаются сами преодолевать собственную аддиктивность.

Однако, мы должны быть осторожны, отделяя то, что действительно имеет значение для воспитания не-аддиктивных детей, так как в этих областях люди находятся в большом замешательстве по поводу того, какой урок извлечь из некоего опыта. Многие люди, например, смотря на историю Патрисии Херст, возлагают всю вину на попустительскую политику общежития, которая позволила ей проводить ночи в квартире Стивена Вида, когда она была еще студенткой-первокурсницей. Ища "рациональное" объяснение тому, что она впоследствии приняла антиобщественную идеологию, они делают вывод, что ее радикализировала марихуана и политика Беркли. Это объяснение необоснованно, поскольку факты как раз говорят о том, что в Беркли она жила изолированной, аполитичной и замкнутой на себе жизнью. Резкие изменения должны были происходить в жизни Патрисии Херст потому, что она не имела отчетливой идеи о том, кем она была и чего хотела. Мораль ее истории — не в том, что строгое обращение с детьми якобы защитит их от позднейшей дезинтеграции. Она в том, что дезинтеграция происходит всякий раз, когда люди покидают убежище внешнего контроля, если именно на него они возложили задачу контролировать себя. В таком случае выбором Для наших детей является проведение всей своей жизни в пределах жесткой социальной структуры (которой больше уже не существует), или научение самодисциплине и самоопределению, пока они еще юны. Такое научение может быть достигнуто только в процессе контакта с жизнью во всех ее проявлениях и со всеми ее трудностями.

Эта книга — не педагогическое руководство, но мы можем выделить некоторые принципы воспитания детей из того, что мы рассматриваем в качестве истинных причин аддикции. Строгая регуляция жизни детей, подчеркивающая их ограничения, и пренебрежительное отношение к их статусу и способностям лишает их необходимых средств для эффективного самоуправления. Но личностная пустота также может являться и следствием того, что называется вседозволенностью. Избегание конфронтации со стороны родителей отражает их собственную неуверенность в своих ценностях и их страх потерять привязанность своих детей., Такое родительское избегание, не вытекающее из какой-либо концепции помощи детям в их росте, формирует людей, пренебрегающих обязанностями по отношению к другим, потому что они, в глубоком смысле, не заботятся о себе. Дети не приобретают отчетливого ощущения ценности своих усилий, слов и мыслей, а потому они обесценивают слова и действия других. Таким образом, борьба между вседозволенностью и директивностью — в значительной степени ложная проблема. Реальная проблема — это активное поощрение жизни и роста.

Очевидно, что отношение взрослых к самим себе сильно влияет на то, вырастут ли их дети аддиктами. Когда родители вовлечены в содержательную деятельность и имеют некие смыслы в своей жизни, кроме наличия детей, они с большей вероятностью будут лелеять независимость, радость и компетентность своих детей, вместо того, чтобы ограничивать их рост страхом, виной или чрезмерным контролем. Когда у родителей нет надобности завидовать ребенку и его идентичности, ребенок может приобрести уважение к своей автономии и к автономии других, вместо побуждения к их эксплуатации, которое представляет собой часть аддикции. Неаддиктивные родители — лучшие модели, которые может иметь ребенок, поскольку радостный дух (так же, как его противоположность) заразителен. Даже если мы имеем собственную аддикцию и в какой-то области не уверены, мы все же можем показывать детям свое наиболее позитивное, конструктивное лицо, передавая им идеалы, которым сами можем и не соответствовать, при условии, что мы не пробуем отрицать это несоответствие и не стыдимся его. В подобных обстоятельствах для детей также может быть ценным наличие других моделей, помимо родителей. Однако, учитывая то, в какой степени дети берут пример со своих родителей, и как мало у них других примеров в ранние годы, заслуживают внимания попытки ограничить выражение озабоченности. Даже будучи очень естественной, она не конструктивна ни как модель для подражания, ни как руководящий принцип поведения ребенка.

Дети обладают природным интересом и инстинктом исследователя. Воспитание неаддиктивных детей подразумевает поддержку и вознаграждение их исследований, таким образом, прививая им дух предприимчивости, который сохранится у них во взрослые годы. Это означает предоставление им по возможности большей независимости в любом возрасте, без того, чтобы мешать им получить ответ — даже если это болезненный ответ — от внешнего мира. Это значит, что следует побуждать их заканчивать самостоятельно начатые Дела, которые дают им ощущение собственной ценности. Это значит давать им возможность частично, а в конечном счете и полностью, брать на себя ответственность за управление своей собственной жизнью, так же, как за достижения в работе, которая

имеет реальную ценность в семье или в другом месте. Это значит приветствовать спонтанные импульсы и новые интересы, которые увлекают их из сферы родительского наблюдения и влияния. Это значит относиться к ним с уважением, что научит их уважать себя и других. И наконец, это значит устанавливать отношения взаимности, в которых общение является искренним обменом. Когда Вы серьезно относитесь к тому, что говорите ребенку, и делаете то, что говорите, когда Вы серьезно слушаете его и даете ему реальную возможность влиять на Вас, тогда ребенок имеет лучшие шансы стать реальной личностью. Он может рассчитывать на себя и других и знает, что может влиять на человеческие отношения и на практические дела.

Наши главные надежды на будущее лежат в воспитании детей и социальных изменениях. Но ключевой вопрос, занимающий каждого из нас — это "Что мы можем сделать для себя?". Что, если мы выросли в доме, где нас научили нуждаться в других для собственной завершенности? Что, если мы живем в институционализированном обществе, которое отказывает нам в возможности ощущать самодостаточность, отвлекая неудовлетворительными заменами? И что, если в результате мы видим, что фундаментально не уверены в себе? Можем ли, мы сделать что-нибудь со своими аддикциями? Я полагаю, что большинство из нас может, хотя процесс не будет быстрым и тотальным.

Если мы хотим освободиться от аддиктивных паттернов жизни, то первое, что мы должны сделать это разрушить цепь взаимной зависимости, тянущую нас в наше прошлое. Другими словами, как только мы поймем социальные и семейные условия, частично породившие наши проблемы, мы должны продвинуться вперед. Постоянная озабоченность слабостями, которые мы приобрели, когда были слишком молоды для того, чтобы защищаться, сама является бегством, препятствующим нам в том, чтобы управлять своей жизнью. Возьмем Портного, из "Жалобы Портного" Филиппа Рота. Он хочет, чтобы мы видели, что его родители возложили на него тяжелое бремя, и продолжает жить с этим бременем даже после того, как стал взрослым. А параллельно он живет мире ночных кошмаров, где в изображении его жизни всегда присутствуют пугала его родителей; таким образом, он живет ими. Всегда принимая родителей за точку отсчета в своих действиях — в качестве оправдывающих, препятствующих или провоцирующих фигур — Портной не может действовать автономно. Жить кем-то еще — это аддикция. Обвинять родителей или общество в своих неудачах — значит, возвращаться к той же самой пассивной позиции и к вере во внешний контроль, которые и порождают аддикцию. Принятие личной ответственности

— первый шаг на пути освобождения от нее.

Мы имеем хорошие основания для того, чтобы проследить истоки аддиктивных склонностей сегодняшних молодых взрослых в их домашней обстановке и воспитании. Но в том, чтобы свалить вину за свои проблемы на старшее поколение

— на людей, которые сами должны были реагировать на обстоятельства, не ими созданные — не больше смысла, чем в том, чтобы обвинять себя в неспособности решить все эти проблемы раз и навсегда. Более конструктивным выбором является признание того, что каждый из нас имеет собственный набор психических и личностных ограничений, которые должен преодолеть; эти ограничения

— просто условия человеческого существования. Есть, конечно, идеал независимой самореализации, к которому мы стремимся, анализируя свои зависимости

и распутывая угнетающие ситуации. Но это — идеал, к которому мы можем только приближаться, не достигая его, и обвинение прошлых поколений в том, что они оказались не в состоянии это осуществить, не приносит нам никакой пользы.

Мы не можем убежать от прошлого или от современного аддиктивного общества. Но в этом обществе существует возможность получить некоторую степень контроля над своей жизнью и природой своих увлечений. Мы можем получить пользу от рассмотрения некоторых способов обращения с аддикциями, когда они распознаны как таковые. Это может оказаться не только героиновая наркомания, но и алкоголизм, обжорство и компульсивное курение. Многие из нас страдали от одной или нескольких таких зависимостей, возможно, в сочетании с межличностной аддикцией. Так как аддикции тесно связаны и имеют массу сходств по таким параметрам, как причины возникновения, формы, которые они принимают, и люди, которые от них страдают, мы должны попытаться найти в лечении общепризнанных аддикций некоторые конструктивные модели для преодоления зависимости любого вида.

Однако, мы должны проявлять осторожность, чтобы различить продуктивное и пустое в методах лечения. В рамках культуры, где взгляд на аддикцию настолько расфокусирован, не стоит удивляться тому, что многие виды терапии аддикции не в состоянии постичь проблему. Самая обычная ошибка в программе лечения — это замена одной аддикции на другую. Это сходно с тем, как поступаем мы сами: скажем, начиная сильно курить, чтобы удержаться от обжорства, или после разрыва отношений. Рациональное объяснение метадоновой поддержки, например, состоит в том, что героиновому аддикту предлагается вещество, которое немного менее разрушительно (главным образом потому, что законно), хотя оно также будет аддиктивным. В статье в журнале "Наука", называющейся "Метадоновая Иллюзия", Генри Леннард и его коллеги обсуждают терапевтическое использование метадона в качестве примера культурной тенденции решать сложные социальные проблемы с помощью наркотиков и похожих на наркотики панацей. Кажется, аддикция столь глубоко внедрилась в наше общество, что вылечить ее полностью считается почти невозможным, да и не очень нужным.

Что-то похожее на такую замену может иметь место в программах реабилитации наркоманов, даже в тех, которые в других отношениях конструктивны. Это происходит, когда наркоману позволяют стать настолько зависимым от поддержки группы, что он переносит свою аддикцию с наркотика на группу. Таким образом, если он будет вынужден оставить группу, он, вероятно, возобновит употребление наркотиков. Замена наркотической зависимости социальной обычно наблюдается в Обществе Анонимных Алкоголиков (АА) — реабилитационной программе, которая явно социальна по своей природе. Члены АА черпают силы и в получаемой поддержке других, и из наблюдения, что они сами могут играть позитивную роль в группе. АА стало последним убежищем для людей, которых собственное пьянство довело до отчаяния, и его успех в удержании многих из них от возвращения к алкоголю не может быть преуменьшен. Но алкоголик все еще стоит перед ключевой задачей распространения своих новых ощущений самоценности и самоконтроля на другие социальные контексты, помимо самой группы АА.

Все аддикты должны научиться новым способам справляться с жизнью и относиться к себе. Для химического аддикта это может включать такие элементарные вещи, как приобретение каких-либо навыков и культивирование здоровых

рабочих привычек, наряду с более трудными переориентациями — например, подобными рассмотрению себя в качестве человека, вносящего во что-то свой вклад. Чтобы достичь этих целей, ответственные реабилитационные программы комбинируют терапию с тренингом навыков и с групповыми занятиями, которые готовят аддикта к участию в реальном мире. В Дейтоп Виллидж в Нью-Йорке, например, на аддиктов возлагают все увеличивающуюся ответственность в рамках группы, чтобы их компетентность могла возрастать, и наказывают потерей привилегий, если они проваливают данное им задание. Групповая терапия используется для того, чтобы делать этот опыт осмысленным и помогать аддик-там превращать свои новые умения в постоянную часть своей жизни. Более широко рапространенные аддикции — например, курение и обжорство требуют таких же решений. Многие из нас сохраняют пристрастие к еде или сигаретам даже тогда, когда имеют полезные навыки и место в обществе. Хотя эти зависимости не могут привести человека в тюрьму или в центр, подобный Дейтоп Виллидж, они, в конечном счете, должны подвергаться такому же воздействию (в условиях повседневной жизни), как героиновая аддикция.

Фактически, именно в этих областях лечение аддикции было наиболее успешным. Альберт Станкард и Хильда Бруч, среди других, разработали программы модификации поведения тучных пациентов, чтобы изменить их привычки, связанные с едой. Такая терапия пытается дать человеку власть над своими ком-пульсивными реакциями, путем их осознавания. Пациента можно попросить вести записи того, когда, где, что и сколько он ест, и что он чувствует в этот момент. Таким способом он может обнаружить, что ест, главным образом, когда сердит, или что объедается в конкретных местах. Тогда он может действовать или в направлении избегания подобных обстоятельств, или удаления из окружения ключевых раздражителей, которые приводят его к употреблению пищи, или исследования своих собственных непроизвольных реакций на такие раздражители. Аналогичная программа лечения для курильщиков требует от человека, чтобы он оценивал ожидаемое удовольствие всякий раз, когда берет сигарету. Если оценка ниже некоторого уровня (который повышается каждую неделю), от сигареты нужно воздержаться. Эта техника может отучить человека от сигарет не с помощью прямых инструкций, которым надо следовать, а заставляя человека самого исследовать свое побуждение курить. Вооруженные осознанием того, почему они постоянно занимаются чем-то вредным и, возможно, совсем не приятным, обжора или курильщик могут думать о своем поведении и вырабатывать новые паттерны вместо того, чтобы пассивно управляться внешними стимулами и неизвестными эмоциями.

Для многих аддиктов (независимо от вида аддикции) такое решение — существенный шаг к выздоровлению. Какими бы бихевиористскими и механистичными ни казались нам подобные программы, они — именно то, что требуется в широком диапазоне ситуаций. Человек может, по какой-то причине, просто научиться нездоровым реакциям в одной из областей своей жизни. Или он имеет настолько существенные проблемы, что не может вести себя соответствующим образом в самых элементарных ситуациях. В любом случае, необходимо вызвать непосредственные изменения в поведении. Это также связано и с экзистенциальными проблемами. Когда кто-то слишком тучен или пристрастился к героину, он выражает этим отношение не только к еде или к наркотикам, но к себе и к миру. Таким образом, реабилитационная программа требует проникновения в суть своего бытия и своей мотивации - через групповую ли терапию, как в Дейтоп Виллидж, или через осторожное самоисследование, как в формуле Станкарда. Поведение должно быть изменено, но к этому приводит понимание и осознавание себя. Одно не может произойти без другого. Мы не можем

знать, что именно контролировать, или как это сделать, без глубокого осознания своих проблем. В то же время, само видение себя, меняющегося и действующего в большем контакте со своими потребностями, хотя и не может помочь, но увеличивает самоуважение. Обретение контроля над собой требует такой комбинации экзистенциального и поведенческого анализа. Вместе они предлагают нам ключ к избавлению от аддикции.

Процесс высвобождения из аддиктивных отношений (и из аддикции вообще) смоделирован на основе конструктивной терапии химической и продовольственной аддикции, которая действительно работает. Это процесс исследования каждой части своей жизни и обнаружение того, где, как и почему мы аддиктив-ны. Это также процесс прояснения наших целей и инициация поведения, необходимого для того, чтобы их достичь. Когда мы смотрим на себя без притворства, мы можем начать спрашивать, кто мы есть и чем мы недовольны. В то же время, мы можем сделать первые шаги к осуществлению того, какими мы хотим быть. После начального инсайта, который может ошеломить, приходит момент, когда мы должны преобразовать свою самооценку в обновленную вовлеченность в жизнь. Используя свое понимание для активного обмена с реальностью, мы можем учиться, развиваться, и более уверенно — менее аддиктивно — иметь дело со всем тем, что нас ограничивало.

ГЛАВА 10

ПРИВЕДЕНИЕ СЕБЯ В ПОРЯДОК

О, если есть одна вещь, которой мужчина должен научиться ... это заключить собственную душу глубоко внутри себя, и оставаться ей верным.

Д.Х. Лоуренс «Самодовольный Змей»

Любовная аддикция — основная тема этой книги, но мы не можем научиться справляться только с этим или любым другим видом аддикции в отдельности. Поскольку аддикция — общая предрасположенность, она не может быть преодолена без существенного личностного обновления. Любовь возможна, только если мы тянемся к другому человеку от своей силы, а не от слабости. Если мы оказываемся в отношениях, основанных на слабости, их невозможно поправить без предварительного (или параллельного) восстановления нашего собственного духа. Эта глава — о саморазвитии, которое должно обеспечить основание для неаддиктивного отношения к другим. Она закладывает основу для дискуссии о росте внутри отношений (в следующей главе).

Что мы можем сделать, если понимаем, что обладаем аддикцией к людям? Так как мы не можем полностью воздерживаться от аддиктивного объекта (впрочем, воздержание все равно не излечивает от аддикции), мы должны стремиться стать подлинно неаддиктивными. Мы знаем, что проблема аддикции состоит не в ее объекте, а в нашей ориентации по отношению к нему. Таким образом, цель периода абстиненции состоит в том, чтобы повторно изучить свою ориентацию по отношению к тому, что стало зависимостью, но чем можно было бы наслаждаться вполне конструктивным образом. Чтобы добиться этого, мы должны произвести фундаментальное преобразование своей мотивации, способов решения проблем (копинг-методов) и источников удовлетворения. Только

это позволит строить все более здоровые любовные отношения, а не заменять один вид аддиктивных отношений на другой.

Самоисследование, которое, как мы надеемся, ведет нас к тому, чтобы лучше чувствовать себя и целостно реагировать на других, таит в себе некоторые опасности. Первая заключается в том, что мы можем оценить свою жизнь, исходя из некоторого понятия идеализированной любви и, неизбежно находя свой опыт несовершенным, с сожалением заключить, что мы жили не на полную катушку. Как раз эта вера в идеализированную романтическую любовь и порождает наше отчаянное поведение, делая нас предрасположенными к аддикции. Вместо этого, мы должны захотеть приобрести способность чувствовать удовольствие от того, что мы живые, и от знания того, кто мы есть.

Это чувство позволяет любить, а еще не паниковать, когда любовь не доступна тотчас же. То, от чего аддикт желает убежать — это осознание невозможности быть "полностью вместе" все время. Он думает, что должен быть некий способ (если бы только он смог его найти!) всегда и все делать безупречно. Фактически, когда мы осознаем, что будем иметь некоторые неисполнившиеся стремления к любви, и что это нормально — время от времени чувствовать неудовлетворенность, мы сможем прийти к кому-то другому с реалистичными желаниями и ожиданиями, из которых в действительности и складываются устойчивые отношения. Этот эмоциональный баланс позволяет нам действовать в гармонии со своими важнейшими интересами и потребностями, наряду с таковыми других людей. Когда мы читаем об удивительно живых и прочных отношениях, например, между Жаном-Полем Сартром и Симоной де Бовуар, мы видим, что два человека не могут всегда давать друг другу то, в чем они больше всего нуждаются в определенный момент. Вместо этого, их личная уверенность в себе позволяет им поддерживать доверие и привязанность друг к другу.

Сосредоточение внимания прежде всего на любви — не лучший способ ее достичь. Глубинное понимание состояния своей души не должно исходить исключительно из того, насколько хорошо мы ладим со своими возлюбленными, мужьями или женами. И при этом мы не должны поздравлять себя только потому, что, очевидно, не имеем аддиктивных связей с представителями противоположного пола. Оценивая себя и других, естественно критически смотреть на отношения между влюбленными, которые кажутся аддиктивными — или потому, что эти отношения исключительны, или потому, что неистовы. Но воображать, что аддикция существует только между любовниками, столь же ошибочно, как думать, что аддикцией могут стать только наркотики. Это может привести к серьезным просчетам относительно других увлечений или нашей действительной способности иметь дело с людьми или с любовью. Так как аддикция может сформироваться к работе, религий, друзьям и социальным группам, так же, как к наркотикам и любовникам (гетеро- или гомосексуальным), отсутствие постоянного любовника или какого-либо значимого сексуального контакта не является гарантией того, что человек неаддиктивен. Фактически, отсутствие эмоциональной вовлеченности и контакта с другими людьми может быть таким же признаком недостаточной целостности и страхов, которые составляют аддикцию, каковым могут быть цепляющиеся отношения.

Чтобы понятие аддикции было полезным для нас, оно не может использоваться в качестве оружия — для самозащиты, самобичевания или запугивания других. Если мы воспринимаем его как способ разнести в пух и прах людей, которых мы знаем, мы, вероятно, пытаемся отвлечь внимание от себя, и не будем полезны для других. С другой стороны, если все мы с готовностью находим в себе

каждый симптом, описанный на этих страницах, и торопливо решаем, что все в нас должно быть изменено, мы обнаруживаем панику и неуравновешенную реакцию, которые больше являются причиной аддикции, чем частью ее лечения. Но если мы честно используем то понимание собственного поведения, которое нам дает понятие аддикции, чтобы понять поведение других, мы можем начать постепенно, но неуклонно продвигать себя и тех, о ком мы заботимся, к самореализации.

Позвольте сначала представить вам идеал неаддиктивности. Как думает и действует человек, свободный от аддикции? Описание, приведенное ниже, не соответствует полностью ни одному реальному человеку и, конечно, не является стандартом, с которым мы должны буквально сравнивать себя. Но это - стандарт, к которому мы можем стремиться, пока верим в себя, как в людей, способных изменяться и расти.

Ключ к неаддиктивности — зрелость. Открытие Ви-ником того, что героиновая аддикция зачастую является искусственным продлением юности и уклонением от взрослой ответственности, предлагает нам разумное понимание любой аддикции. Аддиктивные отношения также могут быть временными прибежищами на дороге к ясности мысли и целеустремленности действий, которых люди должны достигать, становясь старше. Аддикция прекращается, когда человек приобретает неуловимое ощущение свободы и самообладания — ощущение, что в его власти моделировать условия своей жизни вместо того, чтобы быть их заложником. Трудно сказать точно, когда и почему такое изменение происходит с этим человеком, это нельзя запланировать. Это случается большей частью в результате накопления опыта и развития понимания себя — "врастания в себя".

Существенный признак зрелости — способность справляться с неизбежным конфликтом между нашим желанием связи с другими и нашей собственной индивидуальной обособленностью. Имея такую способность, мы больше не должны искать в других полноты жизни, потому что она уже находится внутри нас. Скорее, мы можем безопасно взаимодействовать, исходя из устойчивого ощущения своей человечности и понимания того, что в нас есть что-то, что не исчезает, даже если мы терпим неудачу в отношениях. Эта стабильность вытекает из разнообразия наших эмоциональных контактов с жизнью. Когда есть больше, чем одна вещь, о которой мы заботимся, больше, чем один человек, который нас удовлетворяет и оживляет, то мы не можем быть разрушены — независимо от того, насколько мы травмированы — потерей одного человека.

Проверкой нашего безопасного существования, или связности, является способность наслаждаться одиночеством. Человек, отношения которого не ком-пульсивны — это тот, кто ценит свою собственную компанию. Легче быть самодостаточным с таким Я, которое способно создавать удовлетворяющие связи с жизнью. Мы приветствуем периоды одиночества, когда можем развивать и выражать это Я и в реальном мире, и в воображении. Мы можем гордиться собственной самоподдержкой, которая, хотя и не совсем тотальна, может позволить нам противостоять множеству давлений. Эта самоподдержка также служит защитой для наших отношений.

Рассмотрим, каким образом некоторые люди обнаруживают, что легче уверенно взаимодействовать с другими людьми, уже имея некие базовые отношения, с которых можно начинать. Ощущение, что ты любим, дает чувство уверенности, чувство, что не все твое бытие связано с итогом каждого нового контакта. Это отсутствие отчаяния сообщает о себе едва различимо, но несомненно для других, будучи привлекательным и желанным качеством, поскольку люди вообще находят ободряющими отношения с теми, кто уже уверен в собственной ценности. Но почему же тогда человеком, принятие и поддержка которого настолько жизненно важны для подобного чувства самоценности, не можете быть вы сами? Ваши отношения с собой и вашим окружением — скорее, чем любое внешнее подтверждение ценности — являются самым безопасным якорем против бесконечной неуверенности и бегства от действительности . Это также и лучшее подкрепление для формирования отношений, которые делают завершенной жизнь эмоционально зрелого человека.

Хотя самопринятие и существенно само по себе, однако, оно — это только начало. Полное описание неаддиктивного человека должно включать отношения этого человека к своему окружению. Эти отношения — уравновешенность чувствительности к внешним стимулам и событиям с сильной самоидентичностью.

В "Одинокой Толпе" Дэвид Рисман сравнивает "направляемую изнутри" и "направляемую другими" личности. Направляемые изнутри люди определяют свой' курс посредством следования внутренним указаниям, в то время как люди, направляемые другими, полагаются на внешние сигналы — особенно на те, которые подают другие люди — чтобы решить, каким путем следовать. В последние годы, как полагает Рисман, направляемая другими личность стала преобладающей в Америке. Но Рисман также говорит о сложном типе, который, как он чувствует, может развиваться сегодня — это "автономная" личность, настроенная на внешние стимулы, но не чисто реактивным образом. Этот автономный человек способен получать информацию об уместности и вероятных последствиях любого направления действия, не будучи полностью скованным текущими установками и мнениями других людей.

Мы можем нарисовать автономного человека как компетентного мужчину (или женщину), который (ая)

не боится своей индивидуальности и устанавливает контакт со средой свободно, наслаждаясь взаимодействием, вместо того, чтобы страшиться его. Такие люди, уверенные в своей ценности, скорее приветствуют обратную связь от внешнего мира, даже когда она является критикой, чем вытесняют ее из сознания или блокируют. Они видят в этой информации не удар по своей самооценке, а помощь в том, чтобы стать лучшим человеком. Например, будучи отвергнутым возлюбленным, автономный человек может серьезно рассмотреть его критические замечания, не просто для того, чтобы вернуть себе благосклонность другого, но чтобы узнать, как лучше взаимодействовать с людьми.

До сих пор наше изображение неаддиктивной личности было абстрактным, не передающим в полной мере "вкуса" автономного поведения. В конце концов, в областях, где он или она наиболее уверены в себе, здоровый человек демонстрирует спонтанность и глубину чувств, которые не могут быть переданы категориями, которые я использовал, какими бы полезными они ни были для формулирования идей. Когда у меня случались наибольшие неприятности в области профессиональных обязанностей, связанные с моим стилем работы с людьми, я обращался за помощью к конкретному примеру. Только начав преподавать в Гарвардской Школе Бизнеса, я столкнулся с требованиями обучения не-

знакомому предмету в новой обстановке. Роль преподавателя была недирективной и заключалась в направлении дискуссии восьмидесяти студентов, и в этой роли я стал нервным и нездоровым. В этой ситуации мне помог пример баскетбольного игрока — Уолта Фрезиера.

Фрезиер, нападающий и руководящая сила "Нью-Йорк Никербокерс", легко комбинировал самоуверенный контроль с подвижностью и богатством вариантов. Перемещаясь по спортивной площадке, направляя и приводя в движение свою команду, он реагировал на все, происходящее перед ним, по-видимому, не замечая этого.

Он мог отреагировать соответствующим образом на любую комбинацию обстоятельств, и однако, он делал все это с расслабленной непринужденностью, которая показывала, что он полностью контролирует себя и ситуацию.

Баскетбол, наряду с некоторой другой исполнительской деятельностью, подобной джазу, является примером группового мероприятия, в котором участник должен постоянно осознавать то, что делают другие, одновременно играя свою активную роль. Роль индивида является адаптивной и кооперативной, не приводя к отказу от себя; она ассертивна без того, чтобы быть анархичной. Великий джазовый музыкант или баскетбольный игрок создает очевидное впечатление, что ему комфортно в том, что он делает, когда он принимает и отливает в форму кажущийся хаос вокруг себя. Его уверенная манера приходит от практики его мастерства перед хорошо осведомленными наблюдателями и товарищами, которые оценивают его исполнение и находятся под его влиянием. Он знает, что может отличиться выполнением правил дисциплины; он также знает, что может пойти дальше этих правил, расширяя и перетолковывая их, чтобы достигнуть подлинно личной формы экспрессии.

Этот уровень самореализации — это мастерство и яркость, которые в то же время несут с собой непринужденность и гибкость стиля — часто называют исполнением "с душой". К сожалению, душа в мире баскетбола и джаза не гарантирует общей адекватности личности, поскольку атлеты и музыканты печально известны своей восприимчивостью к аддикциям нашего общества: сексу, наркотикам, деньгам и публичной лести. Но аромат души, такой же антитезис аддикции в своем самообладании и свободе от внешних ограничений — это что-то, что имеет почти безграничное применение. Мы можем даже использовать ее в своем подходе к таким банальным ежедневным занятиям, как вождение автомобиля и приготовление пищи.

Что может придать вождению автомобиля или приготовлению пищи душу — это уверенность, основанная на опыте и способности, что мы сможем справиться почти с чем угодно из того, с чем мы могли бы столкнуться при исполнении этих задач. При вождении автомибиля это означает такое знание дороги и машины, которое позволяет быть готовым к критическим или необычным условиям. В приготовлении еды — это способность отклониться от рецепта, когда желателен другой вкус, или создать блюдо из идеи и доступных ингредиентов.

Эти навыки включают повышенное осознавание компонентов фона — изменения транспортных потоков, совершенствования вкуса пищи. Выдающийся повар или водитель спокоен и отзывчив, он готов импровизировать, когда видит в этом потребность. Он не паникует, когда возникают странные или неожиданные ситуации, не будучи при этом безэмоциональным. Деятельность, осуществляемая с мастерством и талантом, дает постоянное удовольствие при ее выполнении.

Незначительные сами по себе, вождение машины и приготовление пищи являются примерами видов деятельности, которые, выполняемые непосредственно, без надзора институций, могут передавать наши личные особенности. Если они совершаются в подлинно индивидуальном духе, они могут дать нам чувство собственной ценности и силы. Вся штука в том, чтобы распространить эти чувства шире — на всю свою жизнь.

В качествах, которые мы упоминали — зрелость, связность, самопринятие, автономия, душа — мы видим модель неаддиктивности, которую можем противопоставить образу аддикта. Поскольку аддикция — это, в некоторой степени, часть каждого из нас, не всегда просто сравнивать себя с двумя этими крайностями и решать, какое положение мы занимаем по отношению к ним. Рассматривая, что аддиктивно, а что нет, мы должны поднять несколько запутанных вопросов, установить несколько отвечающих здравому смыслу условий и руководящих принципов, и иногда дать себе возможность усомниться.

Во-первых, мы не всегда можем легко отличить ад-дикцию от нормального и универсального феномена привычки. Упорядоченная жизнь обязательно содержит значительную структурность и повторяемость; большинство из нас каждый день идет домой в одно и то же место и к одним и тем же людям. Так что в попытке изолировать свои аддикции мы должны быть осторожны, чтобы не установить неразумных стандартов тотальной несдержанности, так как мы — существа ограниченных способностей. В то же время, неаддиктивная жизнь скорее проверяет, чем считает сами собой разумеющимися границы нашей способности усваивать новую информацию и приспосабливаться к изменениям.

Есть также и более центральная проблема зависимости. Поскольку люди не являются ни физически, ни психологически самодостаточными существами, мы должны иметь некоторый уровень порядка, утешения и помощи, особенно со стороны людей и нашего социального окружения. Естественно то, что нам нужно чувствовать себя частью чего-то большего, чем мы сами, и что мы стремимся к привязанности. Но признание крайней недостаточности, которое приходит с осознанием своей смертности, не лишает законной силы обозначение некоторых зависимостей как нездоровых. Когда кто-то переедает до такой степени, что сокращает или ограничивает свою жизнь, он, очевидно, ест слишком много, даже при том, что каждый должен есть. Точно так же, только во младенчестве и в закрытых заведениях, подобных тюрьмам, здоровые люди полностью зависят от одного человека или предмета в получении поддержки. Взрослые, живущие в естественных условиях, чья жизнь вращается вокруг единственного центра, находятся в неустойчивом и опасном положении. Поведение, к которому это ведет, выражается либо в цеплянии за один объект, либо в сожалении о его потере, и является серьезным разрушением живой души. Различие между обладанием одной точкой соприкосновения с миром и многими (в данный момент) — это различие в степени, которое вырастает до различия в типе.

Если мы принимаем подавляющий, мономаниакальный характер зависимости за критерий аддикции, должны ли мы видеть призрак аддикции в любых знаках интенсивности переживания? На самом деле, верно как раз обратное. Аддиктивные страсти не ярки и не интенсивны; они пассивны, отрицательны, неразборчивы, банальны. Поскольку аддикт удовлетворяется самыми поверхностны-

ми качествами объекта или человека — его способностью заполнить его время и занять его внимание — его страсти никогда не обретают более глубокое значение и чувство. Энтузиазм и радость в наших занятиях — ответ на аддикцию. Как в случае с ученым или художником: когда мы оказываемся заинтригованными чем-то и занимаемся этим серьезно и преданно — мы не аддиктивны.

Об опыте невозможно судить с точки зрения времени и энергии, которые в него вложены. Критерий оценки любого интенсивного увлечения, по существу, тот же самый, что и критерий оценки любовных отношений. Заставляет ли интерес чувствовать себя и относиться к себе лучше через некое продолжительное время? Может ли конструктивная жизнь, даже если интерес необычен, быть построена вокруг него? Улучшает ли он тело, ум или способность контактировать с людьми? Делает ли человека более интересным или полезным? Поднимает ли уровень эстетического или духовного существования? Если он делает другие увлечения труднее достижимыми, достаточно ли в нем содержания, чтобы сделать жертву того стоящей? Весело ли это?

Вряд ли эти критерии безупречны, и ясно, что мы должны будем предаться значительным размышлениям и интерпретациям, чтобы применить их к своей собственной ситуации. Мы не можем с абсолютной уверенностью распознать аддикции или полностью покончить с ними. Аддиктивная тоска является частью человеческого состояния, а также состояния нашей эпохи. Практически говоря, мы можем только принять личное решение обращаться с чем-то, как с аддикцией, на основе того, насколько, как мы видим, это вредит нам, и как сильно мы хотим избавиться от этого. Более философски говоря, мы можем принять некоторую степень двусмысленности в своей жизни и отказаться от потребности в определенности и в безошибочных решениях, которая сама является одной из граней аддикции. Принимая себя в своем несовершенстве, с пониманием и с намерением изменяться, мы готовы стать свободными, отзывчивыми существами.

Мы обрисовали идеал неаддиктивного отношения к жизни и увидели, что этот идеал никогда не может быть полностью достигнут. И все же, если мы начинаем с реалистичных целей и ожиданий, мы можем предпринять некоторые шаги, чтобы развить личную силу, для которой аддикция является очень бледной заменой. В начале подобные действия помогают нам отказаться от аддикции и продолжать сопротивляться им. В конечном счете, эта сила, когда мы овладеем ей надежно, заставляет аддикцию казаться непривлекательной, бесполезной и в целом неуместной в нашей жизни. В поведенческой терапии личностное развитие рассматривается как процесс увеличения самоосознания способами, которые напрямую ведут к изменениям в поведении. Это означает понимание того, что мы думаем о чем-либо, как мы реагируем на это, как оно вписывается в наши эмоциональные миры. В то же самое время, это означает помещение себя в соответствующие ситуации и тренировку в реагировании на это новыми способами. В то время, как улучшение осознавания показывает, где в нашем образе жизни необходимы изменения и каковы могут быть хорошие способы их осуществления, действительное исполнение шагов — и переживание вознаграждения от них — дает нам самые яркие и запоминающиеся уроки.

Чтобы вызреть из аддиктивного поведения, нам потребуется время, усилия и вера. В случаях, которые я наблюдал, время, которое требовалось для того, чтобы произошло изменение, а также степень, в которой человек может реально ожидать изменения вообще, приблизительно одинаковы, вне зависимости от того, прибегал ли человек к помощи психотерапии. С терапией или без нее, окончательная ответственность за все лежит на нас самих. Терапия может помочь нам ясно думать о себе, кристаллизовать свои цели, прояснять альтернативы; она может обеспечить стимуляцию в ключевых точках. Но эти поиски только дополняют программу развития, которое должно иметь место прежде всего в нашем сознании и проявляться в наших действиях. К тому же, опасность формирования заместительной аддикции к терапевту или терапевтической программе — то есть использования терапии в качестве еще одной внешней поддержки, а не катализатора внутренних изменений - требует определенной степени бдительности и энергии, которые могли бы быть направлены непосредственно на проблему. Некоторые люди найдут терапию полезной или необходимой, но они должны всегда помнить о том моменте, когда нужно будет оставить офис терапевта навсегда, решив прорабатывать проблемы самостоятельно.

Таким же образом, конечно, никто не может извлечь большой пользы только из чтения этой книги, она может только помочь в достижении некоторого первоначального понимания. Единственная альтернатива ад-дикции — это действительная противоположность ад-дикции — а именно активное, личное участие в своей собственной судьбе. Книга может обеспечить общими принципами и иллюстрациями, но труд связать эти принципы со своей личной ситуацией, чтобы придумать индивидуальный курс действий, является частью того, что все мы должны сами делать для себя. В сущности, каждый из нас должен дописать свои собственные окончания.

Какие советы могли бы быть полезны тому, кто пробует вырасти из аддикции? Поведенческая терапия базируется на идее, что человек должен исследовать, почему и при каких условиях он обращается к аддиктивному объекту, а затем пробовать прервать этот паттерн любыми доступными средствами. При этом человек станет способен проводить больше и больше времени без аддиктивного объекта. Что он будет делать в это время? Депривация будет заставлять его развивать новые интересы и навыки — при условии, что он сосредоточит освободившуюся энергию на этом направлении. Первоначально эти новые занятия могут просто занять время, которое раньше занимала аддикция. В конечном счете, они предназначены для того, чтобы обеспечить твердое, позитивное удовлетворение того сорта, которое вытеснит аддиктивную тенденцию в целом.

Предположим - что верно для большинства из нас — что мы не подвержены тяжелой аддикции, которая занимает все наше время. Это позволяет нам идти напрямую к глубинной цели устранения аддиктивных тенденций с помощью полной и удовлетворительной жизни. Давайте же направлять наши терапевтические усилия именно на это. Мы можем начать с обучения способности наслаждаться одиночеством, так как это и есть неаддиктивность в миниатюре.

Большинству из нас может требоваться что-то, подобное программе поведенческой терапии, чтобы заставить себя проводить время в своей собственной компании конструктивно, а не в тревоге. Например, мы можем регулярно оставлять несколько часов или вечер на то, чтобы сделать в одиночестве то, что мы собирались сделать, или то, что, как мы думаем, было бы забавным. Важно смотреть на это не как на жертву, а как на выбор, который мы сделали. Деятельность

может представлять собой чтение книги, слушание музыки, написание письма друзьям, которыми мы пренебрегали, просмотр фильма или шоу, которое мы хотели посмотреть. Это может быть каким-то физическим упражнением, подобно пешему туризму или бегу трусцой, закаливанию или упражнениям из йоги. При выполнении этих уединенных действий мы позволяем своему телу и духу выздороветь от мира. Мы отдыхаем от изматывающих взаимодействий, которые вынуждают нас (возможно, такими способами, которые мы не всегда осознаем) следовать направлениям, которые могут не соответствовать нашим внутренним желаниям. С помощью уединения мы можем обнаружить, что мы действительно предпочитаем, и каков наш естественный темп жизни. В процессе такого само-исследования наше органическое Я может начать обретать ту форму, которую мы сможем признать самостью (self), которой мы являемся или хотели бы быть.

Для некоторых людей критические вопросы неаддиктивности состоят в научении тому, как обращаться с другими людьми, или просто во встрече и узнавании этих людей. Даже если это беспокоит нас больше всего, важно начать с области личной заинтересованности, где мы имеем устойчивую уверенность в своих способностях и своей ценности. Исходя из этого, мы можем произвести конструктивные социальные взаимодействия, скажем, присоединившись к хоровой, театральной или спортивной группе, или участвуя в кооперативном хозяйстве, или в центре по уходу за детьми, или в женской группе повышения осознавания. Так как подобные контакты с другими являются естественным последствием нашего самовыражения, они непринужденны, и мы можем вступать в них более расслабленно. Эти контакты не должны устанавливаться исключительно ради определенной выгоды, которой мы жаждем — например, возможности встретить представителей противоположного пола — а больше ради того, что они предлагают нам пути человеческого сотрудничества с подходящими и стимулирующими людьми. Также хорошо иметь в виду окончательные цели саморазвития, вместо того, чтобы просто выискивать социальную нишу, в которой мы можем укрыться. Это позволит избежать членства в группах, которые могут быть связаны с наркотиками или игрой в бридж, или любой деятельностью, имеющей тенденцию исключать посторонних и уменьшать в нас желание встречать других людей на собственной территории.

Конечно же, не все уединенные занятия одинаково заслуживают внимания как способы для роста. Некоторые люди проводят время, выпивая в одиночку или раскладывая пасьянс. Самообновление требует дисциплины, которой аддиктив-ное одиночество стремится избежать. Чтобы создать ощущение силы и стремления, мы должны выбрать занятиям, которые могут не всегда быть полностью приятными, но которые предлагают некоторое содержание и смысл, когда мы справляемся с ними. Заполняющие время хобби существуют в другой эмоциональной плоскости, чем романтические увлечения и другие сильные привязанности, и для того, чтобы излечить аддикцию, требуется нечто большее, чем хобби. Только через упорную работу, научаясь Делать хорошо что-нибудь важное для нас и для друтих людей, мы можем приобрести компетентность и самообладание, которые будут отличать нашу жизнь.

Если существует одно понятие, которое представляет природу отношения людей к своему миру, то это понятие компетентности. И теория мотивации достижения МакКлелланда и Аткинсона, и работы Роберта Байта по развитию эго изображают человеческий организм как то, что стремится распространиться через влияние на окружающую среду. Ребенок начинает свое движение во взрослую жизнь, спонтанно исследуя окружение, чтобы узнать, как работают разные вещи. Однако, к тому времени, когда человек проходит через школу,

этот импульс притупляется, а может быть и почти полностью подавлен. И все же, компетентность в определенной области и общее чувство компетентности являются лучшим противоядием против нерешительности и сомнений, характеризующих аддикцию. Это означает, что зачастую мы должны поднимать связующую нить, которая была потеряна в детстве, чтобы способствовать своему росту теперь, когда мы взрослые.

Когда мы знаем или делаем что-то хорошо, мы получаем представление о себе как о человеке, способном войти в контакт со своим миром. Элементы такого образа себя — уверенность, отсутствие тревоги, предприимчивость — репрезентируют должный способ действия и чувствования в каждой области нашей жизни. Чем более важен данный навык или вид компетентности для нашего существования, тем легче генерализуются сопровождающие его чувства. По этим причинам следование за зарождающимся интересом или преодоление своей инерции ради того, чтобы увлечься неким предприятием, находится в основе лечения аддикций.

Если вы еще не имеете определенного фокуса, который желали бы усилить, вы можете начать с чего-нибудь, что заинтриговало вас издалека, но с чем вы никогда не могли познакомиться. Это могло бы быть подводное плавание, выращивание растений, пристройка к дому, починка автомобиля или стерео, изучение истории второй Мировой Войны или чего-нибудь, что кажется вам достаточно привлекательным и ценным, чтобы дать себе труд это узнать. Удивительно, насколько приятным может быть первый шаг такого рода, и как быстро вы сможете увидеть себя и быть отмеченным другими в качестве хорошо сведущего в данной теме человека. Первоначальная попытка сделать что-то, первые усилия использовать свое тело, предварительное знакомство с какой-то областью в виде чтения книги (или двух) и задавания некоторых вопросов — и Вы часто можете оказаться весьма хорошо осведомленным или квалифицированным. По крайней мере, более осведомленным, чем средний человек.

Пример восстанавливающей жизнь деятельности, который может использовать большинство людей — это бег. Кеннет Купер, врач американских военновоздушных сил, написавший "Аэробику", нашел, что, помимо улучшения функционирования сердца и легких, бег также оказывает исцеляющее влияние на душу. Среди его пациентов были пилоты, которые больше не летали, и чье психологическое и физическое состояние ухудшилось в результате отсутствия привычной работы. Многие из них слишком много пили и курили, имели лишний вес и казались в целом лишенными энергии. После освоения серьезной беговой программы они часто переживали удивительное возрождение. Они гордились собой, восстановив свое физическое состояние и получив новое представление о том, как они могут проводить свое время.

Какие особенности бега, как опыта, приносят такие выгоды? Когда вы начинаете бегать, вы можете с беспокойством ожидать боли, которая будет сопровождать ваши старания; вы можете бояться перспективы неудачи или физического перенапряжения. После фактического окончания пробежки вас слишком продуло, чтобы вы могли получить какое-либо удовольствие от того, что вы сделали. Однако, когда вы упорствуете достаточно долго, чтобы освоиться с действиями, вы начинаете подходить к ним с уверенным проворством и чувствовать себя бодрыми и торжествующими по окончании. Кроме того, реально бегая, вы больше не думаете о том, что вы делаете, как о следующих друг за другом болезненных шагах. Вместо этого у вас появляется ощущение текучести, способности преодолевать расстояния, как будто в полете. Как только вы приобретае-

те надлежащую форму, вы готовы повторять упражнение регулярно в соответствии с мотивацией, противоположной мотивации аддикта — чувством достижения и хорошего здоровья, которое приходит от ваших усилий.

Конечно, всегда есть опасность одностороннего развития, которое может стать своего рода аддикцией. Есть также опасность, что как бегун — или механик, или музыкант, или шахматист — вы можете прекратить развиваться и застрять на некотором удобном для себя уровне опытности. В таком случае, ваше удовлетворение будет иным и менее внутренним, чем то, которое следует за расширением ваших способностей. Вы создадите застой на другом уровне, который, в конечном счете, не менее мертвящ.

Чтобы миновать эти опасности, вы никогда не должны лимитировать то, чего надеетесь достичь с помощью какой-то деятельности, и ограничивать свои усилия в личном продвижении одной этой деятельностью. На примере занятий бегом: вы, вероятно, обнаружите по пути, что вы уже не так склонны к перееданию или к таким аддикциям, как сигареты и алкоголь. Вы можете также найти, что имеете больше энергии и лучшее представление о себе. Заключение, которое будет сделано, придет из осознания того, что тем же самым способом, которым вы преобразовали неприятное напряжение в мастерство, вы можете сделать почти все, чего желаете. Уверенность, с которой вы занимаетесь бегом, вера в то, что вы можете достигнуть чего-то, кажущегося недосягаемым — это чувство, которое вы теперь знаете достаточно хорошо, чтобы взять его в остальную часть своей жизни.

Преодоление аддикции связано больше с вопросом поддерживающих позитивных отношений с окружающей средой, чем с отказом от аддиктивных привязанностей. Многие из проблем, которые возникают в одном процессе, также происходят и в другом. В каждом случае присутствует эмоциональное усилие, нужное для того, чтобы принять потребность в изменении. Затем принимается решение следовать новым курсом, будет ли это жизнь без наркотиков или возлюбленного, или новая иннициатива и новые виды отношений. Это сопровождается периодами разочарований в своем прогрессе, сменяющимися пониманием, что улучшение иногда будет медленным, и что рецидивы неизбежны. И наконец, появляется новое ощущение себя, посредством которого человек каким-то неуловимым образом врастает в более здоровый и ответственный образ жизни.

Признание того факта, что есть некоторая существенная часть нас, которую мы хотели бы изменить, особенно в случае, если мы избегали такого признания в течение долгого времени, должно быть болезненным. Даже если мы были не удовлетворены собой, изоляция некоторого вида поведения или мыслей, как вызывающих наше недовольство — это удар по нашему представлению о себе. Если этот удар поражает нас совершенно, наше намерение измениться может просуществовать недолго: боль просто нестерпима. По этой очень важной причине саморазвитие должно быть постепенным процессом. Оно должно нести с собой настолько большое уважение к тому, чем мы уже являемся, какое может обоснованно поддерживаться, и оставаться свободным от отвращения к себе или стыда.

Есть готовые причины для того, чтобы не стать жертвой ощущения своего полного ничтожества, когда мы противостоим собственным проблемам. Многие, многие люди имеют подобные проблемы; как и они, мы являемся функционирующими индивидами, независимо от того, насколько серьезны наши недостатки. Мы надеемся просто улучшить то, что имело по меньшей мере частично жизнеспособный вид, то есть стать лучшими людьми. Парадоксально то, что, когда мы можем убедиться в своей базовой ценности, мы больше всего желаем измениться. Когда мы признаем свои слабости, мы видим, что другие люди восхищаются нами не меньше, чем прежде. Мы чувствуем себя почти освобожденными для того, чтобы иметь дело с людьми на новой, честной основе, когда больше не думаем о своих недостатках как покрытых мраком тайнах, которые должны оберегаться от посторонних. Фактически, незащищенность и открытость становятся положительной частью нашего представления о себе, чтобы мы никогда не должны были снова чувствовать себя виноватыми в своих слабостях или в недостатке компенсаторных сил. Поэтому мы становимся более способны оценить то, где мы есть, приблизиться к другим людям, которые могут обеспечить нас критическим руководством, даже если поддерживают нас эмоционально, и признать потребность в изменении в условиях стабильного существования.

Нам будет легче упорно продолжать свои попытки, если мы вспомним, что аддикция обеспечивает лишь мгновенное удовлетворение. Быть аддиктивным — значит, пробовать получить что-то важное, но бояться действовать ради этого. Действительные поиски, с другой стороны, в какой-то момент могут быть неприятными, беспорядочными или фрустрирующими, но они превращаются в опыт, который становится чем-то большим, чем сумма его частей. Это так же верно в отношении диеты или отказа от курения, как для приобретении навыка и для завершения сложного проекта. На ранних стадиях, когда наша несостоятельность более очевидна, чем наша сила, может быть трудным продвигаться к цели без значительного усилия воли. По мере того, как мы становимся все более решительно преданы курсу действий, наши сомнения тонут в поглощенности нашими усилиями, пока мы не достигаем точки, в которой эти усилия явно вознаграждаются. До этой точки мы, в некоторой степени, осуществляем акт веры — веры в ценность того, что стараемся осуществить, и веры в себя.

Полный человек, например, поддерживает свой эмоциональный баланс перееданием, возможно, используя это как способ снижения тревоги или как свидетельство того, что кто-то (даже если это только он сам) заботится о нем. Даже зная, что он был бы счастливее, если бы смог заменить свое обжорство конструктивными усилиями, он не может пересилить себя, чтобы сделать то, что, как он знает, является лучшим в долговременной перспективе, потому что он не привык к получению положительного подкрепления своих действий в таком направлении. Это тот момент, когда терапевт или программа, подобная Наблюдателям за Весом, могут помочь, обеспечив аддикта поддержкой или даже конкретной наградой за новые паттерны поведения. Такие награды, которые оказывают немедленный эффект, противодействуют укоренившимся чувствам, которые подкрепляли аддикцию и, таким образом, служат предзнаменованием наград реальной жизни, которых аддикт не заслуживал до этого, потому что не был достаточно упорным. Но использование временных опор, подобных таким искусственным наградам, рискованно, и может быть успешным, только если ведет аддикта к позиции, где он может начать получать естественные, долгосрочные выгоды от своего поведения. Мы можем захотеть, чтобы терапевт первоначально установил такие специальные награды для нас. Или мы можем попробовать создать их самостоятельно.

К сожалению, наша окружающая среда не всегда содействует нам так хорошо. Не все люди, с которыми мы регулярно имеем дело, могут или хотят помогать нам в наших стремлениях к самосовершенствованию. Некоторым из них, фактически, может быть комфортно с нашими слабостями и поэтому они не хотят видеть их устраненными. Госпожа Макомбер у Хемингуэя стреляет в своего мужа, когда он прекращает быть трусом. Когда наши друзья, возлюбленные или семьи привыкают видеть нас в предсказуемом свете, они могут не хотеть, чтобы мы достигли чего-нибудь слишком важного — возможно, потому, что это могло бы выявить их собственное чувство неадекватности. В таком случае они могут подкреплять пусковые моменты и внутренние настроения, которые сдерживают нас. Если такие препятствия присутствуют, может быть необходимо отдалиться

— по крайней мере частично — и сделать новую попытку в других условиях или среди других людей. Рост почти всегда подразумевает некоторую передислокацию. Само по себе изменение места действия не может рассматриваться как определенный признак прогресса, но может быть прелюдией к обнаружению новых способов действия.

Иронически говоря, у нас намного меньше способов получить внешнее подкрепление, когда мы хотим попробовать что-то новое, чем тогда, когда мы просто хотим вылечить аддикцию. Мы не имеем профессиональных консультантов или организованных групп, чтобы обратиться к ним, когда нам хочется построить дом или обзавестись информационным бюллетенем по теме, которая нам интересна. Наши друзья с большей готовностью спешат помочь нам, когда мы больны или обеспокоены, чем тогда, когда мы пробуем выйти за пределы старых границ. Именно поэтому некоторые

люди болеют, жалуются или даже совершают попытку самоубийства: для них очень трудно завоевать внимание конструктивными усилиями. В проектах, которые подразумевают концентрацию наших способностей на отдаленной цели, потребность развивать свои собственные ресурсы для удержания концентрации очевидна с самого начала. Как мы можем противостоять непрерывным сомнениям в том, принесут ли наши труды какой-нибудь плод? В эпоху, которая подавляет почти каждого, с ее моральными и техническими сложностями, мы все можем сказать, что в некоторой степени испытываем недостаток уверенности, имеем низкую самооценку. Проблема состоит не столько в том, чтобы покончить с различными сомнениями, сколько в том, чтобы сделать их менее значимым фокусом своего внимания.

Ответом для большинства людей является простое погружение в события и, при помощи метода проб и ошибок, выяснение реальных требований задачи, в противоположность запрещающим стандартам, которые часто имеются в наших умах. Если мы остаемся на абстрактном уровне спекуляций и останавливаемся на своих прошлых и настоящих недостатках, как поощряют нас делать некоторые формы психотерапии, мы не сломаем препятствий, с, которыми столкнулись. Один известный педагогический психолог сказал студенту, отвергающему хорошую работу, не желая прекращать свою терапию: "А вы когда-нибудь думали о терапевтических преимуществах наличия работы?" Преимущества состоят в том, что мы вынуждаем себя контактировать с реальностью, включая внутреннюю реальность нашей способности к умственному или физическому достижению.

Принимаясь за ремесло и делая один шаг за один раз, мы пытаемся укрепить свою выдержку, поскольку продвигаемся с полным пониманием того, что будут моменты срыва. Профессионал не оценивает каждую отдельную часть своей работы, чтобы решить, должен ли он продолжать ее. Он работает без смущения, с установкой "я стараюсь делать то, что делаю хорошо, и завершение последует через некоторое время". Мы должны иметь большее ощущение прогресса, придавая оправданную важность позитивным продвижениям, если должны преодолеть препятствия и исправить промахи, с которыми мы также столкнемся. Молодой плотник сказал мне, что почувствовал себя профессионалом, когда начал реагировать на оплошности или ошибки, выясняя, как их компенсировать. Осуществить совершенный замысел одним движением — это выше человеческих способностей, но человек в состоянии улучшить часть работы повторными и последовательными действиями.

Помимо своего собственного опыта работы, получение оценки своих действий от других людей может также рассеять нашу смутную неуверенность в себе. Когда другие люди полагаются на нас, чтобы мы что-то сделали, их общее одобрение результата, вместе с его критикой, могут обеспечить нам понимание того, что же в точности является важным в этой работе. Недавно нанятая журналом художница работала всю ночь, вручную делая проект цветной вкладки. Понимая, что работа не совсем совершенна, она с большим трепетом представила получившийся экземпляр на следующее утро. Художественный редактор бросил один взгляд на проект, сказал: "Это превосходно", — и вставил вкладку в журнал. То, что усвоила художница — это не как делать проект, а в какой момент прекратить волноваться об этом.

Как только человек уверился, что может сделать то, что намеревается сделать, и удовлетворить ожидания других, он не будет бояться взяться за работу. Он также захочет предъявить эквивалентные требования другим и ожидать, что они будут выполнены. Он (или она) станет заслуживающим доверия человеком, тем, на кого можно рассчитывать, делающим то, что говорит, и предпочитающим иметь дело с людьми, которые так же ответственны. Это чувство ответственности — самое твердое основание для профессиональных или личных отношений, которое может быть.

Давайте возьмем написание книги в качестве примера зрелого навыка, который влечет за собой обмен с другими людьми. Первый набросок обычно далек от того, что было бы приемлемым в качестве законченной рукописи — по стилю, организации или содержанию. Опытный автор признает это и не паникует, потому что знает, что книга не может быть сделана вся и сразу. Он оценивает то, чего достиг, и понимает, что это привело его на плато, с которого можно сделать следующий шаг к достижению своей цели. Он знает, когда книга нуждается в большой доработке, а когда он уже имеет материал, на который другие смогут реагировать как на разумный текст. Новичок, который судит свой первый черновик по стандартам прозы, увиденной в печати, не достигнет ничего. Стандарт, который он установил, слишком высок, чтобы быть для него полезным. То, что верно для отдельной книги, верно и для карьеры в целом. И для жизни. Автор может только сделать лучшую работу, на которую способен в данный период, какой бы нескладной она ни показалась даже ему самому. Практикуясь в данный момент на одном уровне, он может быть способен достигнуть более высокого уровня позже. Если он преувеличивает любую задачу из неуместного стремления к совершенству — подобно писателю в "Чуме" Аль-бера Камю, который постоянно переписывает свое первое предложение — он никогда не сдвинется с места.

Если бы мы просто говорили об избрании профессии или о части формальной экспертизы, казалось бы оскорбительным пробовать сравнить это с тонким

процессом личностного роста. Но если мы рассматриваем писательство, или что бы то ни было, как глубокую часть своего существа, тогда мы можем начать видеть большую значимость во многом из того, о чем мы говорили — неизбежная неуверенность и сомнения, концентрация усилий, важность реалистичности и гуманизма по отношению к самим себе, и ценность внимания к полезной критике. Является ли проблемой научение тому, чтобы быть одному, или тому, чтобы лично контактировать с другими, мы должны только делать это, проживать это, и не пытаться контролировать результат через слишком короткие периоды времени. Никто не уверен эмоционально или социально с самого начала, поэтому расширение своей личности поначалу не будет более естественным, чем напряжение мускулов, которые не использовались годами. Мы должны погрузиться в то, что мы делаем, и наблюдать настолько хорошо, насколько можем.

Зрелость может быть вопросом обнаружения чего-то стоящего, что мы можем делать хорошо, и основания на этом своего места в мире. С этого места и плотнику, пробующему учиться литературе, и писателю, пытающемуся строить, становиться легче изменить условия, которые сделали нас слабыми в одной области и сильными в другой. Это также верно, если мы сильны в некоторой профессиональной задаче, но слабы в общении с людьми, или наоборот. Начнем с наших сильных сторон, а дальнейшее — это уже вопрос гибкости, осознавания того, чего мы хотим, и постижения того, что наши жизни не должны быть статичными, а изменение не должно быть случайным. Преодоление ад-дикции — работа, но в более глубоком, более постоянном смысле — это веселье. Мы побеждаем аддикцию, как только приобретаем возможность сравнивать. Наркоманы и алкоголики часто срываются, но только потому, что они не дистанции-ровались от аддикции. Когда достигнуто реальное выздоровление, никто из тех, кто добился этого, никогда не чувствует соблазна вернуться назад.

Митч происходил из семьи интеллигентного, но неудачливого бизнесмена, который был одновременно и напыщенным, и исполненным жалости к себе. Отец диктовал своему сыну, как он должен поступать и что думать, подчеркивая отрицательные и циничные аспекты жизни. Мать Митча, чувствительная и тяжело трудящаяся, выносила оскорбительное и изменчивое поведение своего мужа, позволяя ему проявляться в невероятной степени. Она могла стоически переносить его, но была слишком традиционна, чтобы сопротивляться. Хуже того, она рекомендовала своим детям тот же самый путь подчинения и самоотречения.

Митч вырос человеком, не желающим бросать вызов силам, контролирующим его мир, а именно своему отцу и внешним условиям, на которые тот сетовал. Вместо этого, он старался умилостивить эти силы, устанавливая свои собственные личные порядки, но сдаваясь, когда возникал любой конфликт с авторитетом. Таким образом, только в пределах личного пространства — своей комнаты, своих мыслей, игры на гитаре, которой он начал заниматься в раннем возрасте

— он мог быть уверенным в своей власти над вещами. Хотя Митч был совершенно неассертивен, его дежурные привычки к мышлению и к старательной работе приносили ему постоянный успех в школе. Благодаря своей прямоте и серьезности он был также способен завязывать крепкую дружбу в средней школе и в колледже. Преуспевая в этих учебных заведениях, он возмущался их

порядками — как возмущался порядками своего отца — не будучи, однако, способным сделать что-либо по этому поводу.

Когда Митч получил высшее образование, он явно отклонился от курса, который все планировали и предвидели для него. Он принял решение не продолжать учиться в аспирантуре, изучая литературу или музыку. Вместо этого он объявил, шокировав своих друзей и растревожив семью, что собирается посвящать все свое время написанию и исполнению собственных песен. Хотя Митч занимался музыкой в колледже, и люди знали его как человека, забавляющегося гитарой, никто не думал о нем как о музыканте или поэте-песеннике. Он, конечно, не играл профессионально до этого времени, и не имел никаких связей в мире музыки.

Но Митч был решителен в своих планах, какими бы нереальными они ни казались другим. Со службы в армии он пришел, намереваясь установить свою независимость раз и навсегда. Посмотрев вокруг в поисках места, где можно остаться, он решил двинуться к другу по колледжу, который теперь был студентом архитектурного факультета в Йеле. Там Митч был обеспечен готовыми социальными связями своего соседа по комнате. Тот активно поддерживал на высоком уровне социальные контакты, а Митч обычно ходил за ним по пятам. За это Митч был доверенным лицом своего друга. Эти роли простирались и на отношения с женщинами. Много раз Митч был третьим, когда его сосед по комнате и его очередная подруга ходили куда-то вместе, или когда они знакомили его с кем-нибудь, с кем он мог не иметь ничего общего.

Для своей карьеры Митч сделал немного. Он поддерживал на высоком уровне навык игры на гитаре и периодически пробовал писать песни, хотя многие из них не заканчивал, и не хотел исполнять даже те, которые действительно написал. При этом он не пытался получить ангажемент или присоединиться к союзу местных музыкантов. Он предпочитал самостоятельно развиваться музыкально и подрабатывать на случайных работах, подобных той, которой он занимался в музыкальном отделе университетской библиотеки. Идя по этому пути, он никогда не устанавливал значимых отношений ни с работой, ни с женщиной.

После нескольких лет подобного существования Митч пришел к заключению, что должен вести более солидный образ жизни. Его сосед по комнате собирался уезжать работать в другой город, и Митч должен был искать новое место жительства. В этот момент он был вынужден немного поразмыслить. Установил ли он с кем-нибудь реальные дружеские отношения, пока был в Нью-Хейвене? На самом деле нет. Они все замыкались на соседа по комнате. А как насчет его отношений с последним? Митч видел, что они были в основе своей некрепки, так как каждый поддерживал другого лишь в его слабых местах. Наконец, Митч должен был заключить, что не сделал ничего для осуществления своей музыкальной карьеры, и в 25 он был не ближе к тому, чтобы быть самостоятельным, уважа-емым человеком, чем во время учебы в колледже. Он больше не мог использовать свою юность для оправдания отсутствия реальной вовлеченности в жизнь.

Митч видел, что был на грани или решительного изменения, или несчастья. Страх перед движением вперед вынуждал его вести безопасное существование, которое не могло принести ему никакой длительной пользы. Сделав такое мрачное открытие, Митч позвонил старому знакомому по колледжу, с которым раньше импровизировал (и который, как он знал, любил :вою работу). Тот стал

импрессарио рок- и джазовых коллективов в пригороде Денвера. Друг сообщил Митчу о множестве возможностей и предложил приехать в Денвер, чтобы что-нибудь из этого попробовать. Митч был настолько же встревожен ответом, как и самим планом этого звонка (который он вымучивал в течение многих дней). Он не мог играть с реальными записывающимися группами, как он думал; а что он вообще мог делать?

Но Митч поехал, больше из-за отсутствия альтернативы, чем из реального энтузиазма. Приехав, он нашел доступными значительно меньше возможностей, чем мог ожидать. После нескольких непродуктивных обращений к своему другу, Митч получил работу. Это случилось, когда он должен был уже возвращаться жить к своим родителям из-за недостатка средств. Он не хотел лишаться независимости, которую предоставляла ему квартира в Денвере, и поэтому согласился на работу аккомпаниатора в группе, играющей латиноамериканскую музыку. Он трудился четыре долгих месяца в музыке, с которой не чувствовал никакой внутренней связи и которую, как он думал, исполнял неадекватно. Другие члены группы, казалось, принимали его, и Митч начал чувствовать себя комфортно по отношению к тому, что делал. По крайней мере, он перестал стесняться своей игры.

Митч был слишком измучен по утрам, чтобы делать значительную дополнительную работу, но однажды он столкнулся с человеком, первоначально пригласившим его в Денвер, который теперь спросил, есть ли у него мелодии, которые он мог бы исполнить. Митч подумал: "Конечно, почему нет", — и прослушался у владельца клуба, который искал исполнителя, могущего играть на студенческих вечеринках. Митч получил работу, оставил предыдущее место и стал также участвовать в постановке концертов. В это же время он присоединился к местным музыкантам. Скоро Митч был выбран казначеем, потому что его мышление было в гораздо большем порядке, чем у его товарищей. Союз был занят и внутренним, и внешним спором о том, нужно ли молодым рок-исполнителям платить по той же шкале, что и более "узаконенным" эстрадникам. Многие владельцы площадок и продюсеры использовали таких музыкантов, не платя им по таксе союза. В эту драку Митч ввязался с интересом, который был мотивирован и практически, и идеологически.

На пороге становления полноправным членом профессионального сообщества, Митч увидел, что его жизнь в прошлом была аддикцией, хотя и не во всех отношениях. Внутренне он не был доведенным до отчаяния индивидом, которому необходимо держаться за людей или искусственные субстанции, чтобы существовать. Он жил организованной жизнью, имел пытливый ум и отношения с людьми на достаточно высоком уровне. Он почти всегда наслаждался новизной и приключением, когда они были организованы для него другими людьми. Но Митч отказывался брать на себя полноценные обязанности взрослого — и в работе, и в отношениях с другими людьми, особенно с женщинами, — потому что не знал, как играть активную роль в отношениях. Его страх спровоцировать конфликт или быть непринятым другими заставил его очертить круг вокруг себя и своего удобного образа жизни, и полагаться на других в получении основных удовольствий, которые он не мог получить сам. Фактически, он стал способен изменяться только тогда, когда его объективная ситуация стала очевидно ненадежной.

Когда он был вынужден шевелиться — как и многие из нас в разное время — он задумался, как у него обстоят дела с серьезностью и достоинством. Он принимал любую работу, за которую брался, как заслуживающую того, чтобы делать

ее хорошо, и пробовал справиться с возникшей ситуацией, насколько бы далекой она ни была от его идеала. Но Митч не застревал в этих заботах настолько, чтобы терять из виду другие вещи, которые хотел сделать. Поэтому он был готов, когда ему представилась реальная возможность. Он не уступал другим в вопросах, которые были важны для него, таких, как поддержание его артистической целостности и справедливая оценка его талантов. Митч почувствовал себя существенно лучше. При встречах со своим прежним соседом по комнате и другими старыми друзьями он отступал назад, видя проявление старых паттернов, и настаивал на том, чтобы к нему относились с уважением. С людьми, которых он теперь встречал в Денвере, он уже в начале общения предполагал, что является достойным и разумным человеком, который может нравиться многим людям, если показывает им, кто он. А как насчет его отношений с женщинами? Здесь Митч не продвинулся так далеко. Его контакты с женщинами оставались временными и несколько неестественными, так как его манерам все еще недоставало убедительности и гибкости, которых требуют близкие отношения. Но Митч, по крайней мере, видел в себе человека, способного к росту и изменению своего поведения. Он не был счастлив, но не был и чрезмерно пессимистичен. Он полагал, что теперь имеет что-то, что можно предложить женщине. Он жил один, и его повседневная жизнь больше не поддерживалась соседом.

Он входил в контакт с чувством одиночества, которое, естественно, подталкивало его к занятию более активной социальной позиции.

Со всеми своими талантами и личными силами, Митч все же был в опасности и мог погрузиться в более мрачные занятия. Но, созревая, он стал способен полностью измениться. Митч никогда не был явным аддиктом, но все же понятие аддикции многое говорит о его жизни. Его случай — хорошая иллюстрация того, насколько универсальна аддикция, насколько тонки и разнообразны ее формы, и того, как много времени может потребоваться человеку, чтобы справиться с ней

ГЛАВА 11

ОТ АДДИКЦИИ К ЛЮБВИ

"То, чего я хочу - это странное соединение с тобой", - сказал он спокойно, "не встречи и растворения друг в друге - ты совершенно права - но равновесия, полнейшего баланса двух отдельных существ, как звезды уравновешивают друг друга".

Д. Х.Лоуренс «Женщины в любви»

Чтобы достичь понимания своих отношений, вы должны быть готовы анализировать и их, и себя. Это — первый шаг. Выяснение мотивации (своей и другого человека) может быть трудным делом, так же как и осознание распределения сил между вами, формы, которую принимают ваши взаимодействия, и даже того, что за люди вы оба. Но если Вы не желаете или не способны приложить эти усилия, будет невозможно обнаружить источники проблем в отношениях и средства для того, чтобы улучшить их. Люди избегают такой некомфортной са-мо-конфронтации, характеризуя ее как нечто "холодное", "неромантичное" или даже "аморальное". Такие установки часто присутствуют в наиболее эксплуатирующих и лицемерных отношениях, в которых партнеры приукрашивают поведение (как свое, так и, возможно, друг друга) до того момента, пока напряжения не становятся невыносимыми, и отношения — или один из участников — разрушаются.

Некоторые люди, без сомнения, могут быть счастливы в отношениях, сохраняя блаженное неведение об их механике, или некритически ее принимая. Чаще люди раздражаются и обижаются на бессознательное навязывание чужой воли, которое кажется им эгоистичным и неуважительным. Они все больше и больше закрываются друг от друга, и их наполняет едва сдерживаемый гнев. Множество подобных отношений длятся в течение долгого времени; в последние годы они все чаще не затягиваются навсегда.

Несмотря на потребность в критическом самоосознании, нужно быть осторожнее, чтобы не преувеличивать

"критическую", или негативную сторону. Внимательное исследование себя, возлюбленных и друзей, вероятно, обнаружит столько же хорошего, сколько и плохого. Кроме того, чрезвычайно негативный настрой сам является признаком аддикции. Решение подразумевает принятие и подтверждение сильных сторон отношений при осознании и исправлении их слабостей. Умеренная критичность не подразумевает также колебаний между восторгом и отвращением — это другой признак аддикции. Вы боретесь с аддикцией, сохраняя спокойное, реалистичное видение себя и ваших отношений, всегда находясь в поиске того, что может сделать лучше вас и тех, с кем вы имеете дело.

Поэтому, прежде чем оценивать аддиктивные тенденции в отношениях, я хотел бы похвалить дружбу и любовь, основанную на том, что люди долгое время знают друг друга. Аддикция — нестабильное состояние бытия, отмеченное навязчивым побуждением отрицать то, кто вы есть и кем вы были, в пользу некоего нового экстатического переживания. Влюбленность, на первый взгляд, имеет много общего с алкогольной или героиновой аддикцией. Это не значит, что страстное сексуальное влечение не является настолько же веской причиной, как и любая другая, чтобы переехать к кому-то жить. Интенсивность влечения — прекрасная вещь. Но выдавать ее за любовь глупо и опасно. То, чего требует любовь, кроме непосредственной эмоции — это время, разделенные переживания и чувства, и длительные, выдержанные узы между двумя людьми.

Пара, которая была вместе в течение некоторого времени, но видит проблемы в своих отношениях, не должна сбрасывать со счетов близость, которая между ними установилась, ради обманчивой надежды на что-то лучшее. Вместо этого, для них может быть более мудрым выходом коррекция своих ожиданий. Можно попытаться стать более реалистичными в отношениях, умерить те желания, которые они не могут удовлетворить друг для друга, и которые, возможно, не смогли бы удовлетворить никакие партнеры. Знание человека и, больше того, принятие, особенно взаимное, труднодостижимо. История совместной деятельности и взаимопомощи может быть самой твердой основой для любовных отношений. Существуют также внешние ограничения (например, общие дети), которые могут диктовать сохранение отношений или нахождение некоего решения между тотальным обязательством и полной сепарацией. Вообще говоря, готовность сурово осудить и отвергнуть другого человека может быть таким же большим препятствием к удовлетворению в любви, как и сверхприверженность стабильности и отвращение к изменению. В любом случае, результат не должен диктоваться страхом — не стоит цепляться за отношения из страха, так же, как и из страха заканчивать их.

Для некоторых людей история устойчивой связи может быть особенно ценна. Есть межличностные аддикты, чьи импульсы неоднократно диктовали им нездоровые реакции. Подобно Гаю, кажущемуся Дон Жуаном, такие индивиды иногда "возвращаются" в любовь, находя кого-то, кто изначально не был для них чрезмерно привлекателен, но с кем они любят проводить время, и кого они могут узнать неторопливо и постепенно. Через некоторое время два человека, которые объединились таким образом, могут обнаружить, что развили такую привязанность и такое уважение друг к другу, которые нелегко чем-то заменить.