Любовь и зло

13

Кто-то потряс меня за плечо. Я проснулся, освобождаясь от кошмара. В темноте надо мной стоял Шмария, повернувшись спиной к слабо бледнеющему окну. За ним дремали ночные улицы.

— Ты проспал целые сутки, — сообщил ангел. Мы были в моем номере в «Миссион-инн». Я лежал на кровати поверх скомканного покрывала, одежда на мне измялась и промокла от пота, все мышцы ныли. В комнате было холодно.

Кошмар все еще не отпускал меня, полный своих обычных предательских штучек: странных перемещений, искаженных лиц, нелепых и незаконченных фонов. Он был нисколько не похож на кристальную ясность Времени Ангелов.

Я снова и снова силился услышать пение ангелов, однако до меня доносилось только слабое эхо, а фрагмент из ночного кошмара стоял перед глазами, заслоняя собой остальной мир.

Анканок спорил со мной по поводу самоубийства Лодовико.

— Согласно твоей системе верований, — снова и снова повторял он, — эта несчастная душа отправится прямо в адское пекло. Но такого места не существует. Его душа возродится, и он научится тому, чему не сумел научиться в предыдущий раз. — Я видел адское пекло. Слышал вопли проклятых. Анканок все смеялся без умолку. — Ты думаешь, я дьявол? Но с чего бы мне захотелось обитать в подобном месте? — Насмешливая ухмылка, а затем лицо каменело. — Думаешь, тебя посетили ангелы Господни? Почему же ты тогда так терзаешься по множеству поводов? Если твой персональный Господь тебя простил, если ты действительно обратился к Нему лицом, разве Святой Дух не преисполнил бы тебя утешением и светом? Нет, ты ничего не знаешь о Небесных Духах. Но пусть тебя это не пугает. Добро пожаловать в человеческую расу!

Я сел, склонил голову и помолился:

— Господи, избавь меня от этого.

Голова кружилась, я ощущал нестерпимую жажду. Боль поражения из-за того, что я допустил гибель Лодовико, я испытывал с той же остротой, как и в Риме. И еще я был зол, зол на то, что Анканок явился в мой мир, ворвался в мои сны, мои мысли.

«Если твой персональный Господь тебя простил, если ты действительно обратился к нему лицом, разве Святой Дух не преисполнил бы тебя утешением и светом?»

— Все уже закончилось, — произнес Шмария спокойным, доброжелательным голосом, звучным и по-юношески звонким, а одет он был в точности как я сам: голубая рубашка и брюки защитного цвета.

Ангел-хранитель помог мне подняться с кровати. Я подошел к окну и взглянул на наручные часы. Два часа ночи. Светятся только фонари на улице внизу.

Воспоминания о приключении в Риме теснились в голове, переплетаясь с обрывками кошмара.

— Пожалуйста, пусть этот сон уйдет! — прошептал я.

К несказанному изумлению, я ощутил на плече руку Шмарии. Он глядел мне прямо в глаза. «Я подвел Лодовико. Он погиб».

— Оставь борьбу, — проговорил ангел-хранитель. Лицо его было невинным, вопрошающим, брови на миг сошли к переносице, когда он пояснил мне: — Душа этого человека не у тебя в руках.

— Творец должен знать все, — сказал я. Голос у меня сорвался. Я слышал смех Анканока, но это было всего лишь воспоминание. Рядом со мной стоял Шмария. — И только Творец имеет право судить.

Ангел кивнул.

— А где босс? — спросил я. Я имел в виду Малхию.

— Он скоро придет, — пообещал Шмария. — Пока что тебе нужно подумать о себе.

— Почему у меня такое чувство, будто ты его недолюбливаешь?

— Я люблю его, — просто ответил ангел. — И ты сам это знаешь. Но мы с ним не всегда соглашаемся. Все-таки я ведь твой ангел-хранитель. У меня самая простая задача. Я забочусь о тебе.

— А Малхия?

— И опять-таки ты сам знаешь ответ. Он серафим. Его отправляют отвечать на молитвы многих. Он знает то, чего не могу знать я. Он исполняет то, чего не могу исполнить я.

— Но мне казалось, вы все знаете всё, — заметил я. Фраза сейчас же показалась мне глупой.

Шмария покачал головой.

— Значит, ты не скажешь мне, отправится Лодовико в Ад или нет? — все-таки отважился спросить я.

Он снова покачал головой.

Я кивнул. Задернул занавески на окне и включил лампу у кровати.

Какая радость — видеть ангела во плоти, залитого светом. Шмария казался таким же материальным, как и предметы в комнате. Мне хотелось дотронуться до него, но я не стал, а в следующий миг вспомнил, что он сам только что касался меня.

Я ничего не мог прочесть по его голубым глазам, ангел рассматривал меня совершенно непринужденно. Он несколько изумленно приподнял брови, а затем проговорил шепотом:

— Доверься Творцу. Ни твои мысли, ни мои не могут ввергнуть человека в Геенну.

— Ты знаешь, почему я злюсь?

Он кивнул.

Я продолжил:

— Потому что до того, как я наблюдал самоубийство Лодовико, я не верил в Ад. Не верил в дьявола, не верил в демонов, и когда я пришел к Господу, то сделал это не из страха перед Адом.

Ангел снова кивнул.

— И вот теперь существует Анканок и существует Ад.

Шмария немного подумал, затем пожал плечами.

— Ты и в прошлом слышал голоса зла, — сказал он. — Ты всегда сознавал, что такое зло. Ты никогда себя не обманывал.

— Верно, только я думал, что эти голоса живут во мне самом. Я считал, что всякое зло, какое я когда-либо наблюдал, происходит от конкретной личности, а дьяволы и Ад — просто старинные выдумки. Я чувствовал, как сам стал злым, когда впервые убил человека. И я понимал, что зло во мне растет с каждым новым убийством. Я жил с этим злом внутри себя, наверное, только потому, что был способен к покаянию. Но теперь оказалось, что существуют Анканок, диббук, а я не хочу в них верить.

— Неужели это настолько все меняет?

— А разве не должно?

— Но чем мы измеряем зло? Теми поступками, какие оно вершит, разве не так? — Он выдержал паузу. И продолжил: — Ничто не изменилось. Ты оставил путь Лиса-Счастливчика, вот это по-настоящему важно. Ты Дитя Ангелов. И философия зла никак не влияет на все это.

Я кивнул. Однако его рассуждения, пусть и верные, почему-то не особенно утешали. У меня закружилась голова. И жажда сделалась совсем уже нестерпимой.

Я подошел к холодильнику рядом с обеденным столом, вынул запотевшую бутылку содовой и осушил в несколько глотков. Ни с чем не смешанное чувственное удовольствие от утоления жажды успокоило меня, и мне стало немного стыдно. Как легко, подумал я, все абстрактные рассуждения отступают перед телесными потребностями.

— Вы никогда не испытываете к нам ненависти? — спросил я у ангела.

— Никогда, и, повторюсь, ты сам это знаешь.

— Ты хочешь, чтобы я уже перешел от теоретических вопросов к практике?

Он засмеялся. Рассмеялся коротким смешком, соглашаясь.

Кофеин из выпитой содовой начал действовать.

Я переходил от окна к окну и задергивал занавески, включая все лампы, какие попадались на пути: на письменном столе, у кровати. Теперь номер казался мне более безопасным, причем без всякой причины. Под конец я включил обогреватель.

— Ты ведь не уйдешь? — спросил я.

— Я никогда тебя не покину, — заверил ангел-хранитель. Он стоял, скрестив руки на груди. Привалился спиной к стене у окна и глядел на меня через всю комнату. Несмотря на рыжие волосы, ресницы у него скорее имели пшеничный оттенок, однако достаточно заметный, чтобы придавать лицу определенное выражение. Даже ботинки на ангеле были как у меня, но вот часов он не носил.

— Я имел в виду — останешься видимым! — пояснил я, взмахнув обеими руками. — Останешься здесь, пока я принимаю душ и переодеваюсь.

— Тебя ждут дела, — заметил он. — Если я отвлекаю твое внимание, мне придется исчезнуть.

— Я не могу позвонить Лионе в такой час, — сказал я. — Она еще спит.

— А что ты делал в прошлый раз, когда вернулся?

— Искал информацию, писал, — вспомнил я. — Записал все, что произошло. Узнал об истории того периода, какой успел увидеть лишь мельком. Но ты же знаешь, что босс никогда не позволит мне опубликовать эти записи. Робкая мечта о том, чтобы сочинять, стать писателем, выпускать книги, уже в прошлом.

Я снова вспомнил о том, как хвастался перед своим бывшим боссом, Хорошим Парнем, что буду писать о «кое-чем интересном», что случилось со мною, о том, как перевернулась моя жизнь. Я советовал ему посматривать на прилавки книжных магазинов, потому что в один прекрасный день он может увидеть на обложке мое имя. Каким глупым и импульсивным казался теперь тот разговор. И еще я помнил, что назвал ему свое настоящее имя, о чем теперь сильно сожалел. Ну зачем я сказал ему, что его верный наемник, Лис-Счастливчик, на самом деле зовется Тоби О’Даром?

Перед глазами возникли образы Лионы и Тоби.

И жуткие слова Анканока снова зазвучали в ушах. «Разве Святой Дух не преисполнил бы тебя утешением и светом?»

Ведь я же и был преисполнен утешением и светом, когда произносил те слова перед Хорошим Парнем, но вот теперь я смущен. Я ничего не имел против того, чтобы никогда и никому не рассказывать, какую работу исполняю для Малхии. Дитя Ангелов должно молчать о своих поступках, это само собой разумеется. Точно также подразумевалась полная секретность, когда я убивал по приказу Хорошего Парня. Разве я могу предложить ангелам меньше того, что давал Хорошему Парню? Но сейчас дело было не просто в смущении и тревоге. Я ощущал страх. Рядом со мной стоял воплощенный ангел, а я боялся. Страх не становился всеобъемлющим, однако было больно, как будто бы меня подсоединили к электрической сети и включили ток.

Я вынул из холодильника еще одну бутылку содовой и, хотя мне до сих пор было зябко, выпил, наслаждаясь прохладой воды.

Присел в кресло у письменного стола.

— Хорошо, конечно же, вы нас не ненавидите, — согласился я. — Но ведь вы наверняка должны терять с нами всякое терпение, глядя, как мы вечно не можем принять самое простое решение.

Шмария улыбнулся, как будто ему понравилось, как я выразил мысль.

— С чего бы мне терять терпение? — мягко поинтересовался он. — На самом деле, с чего ты вдруг вообще интересуешься моими мыслями и переживаниями? — Он снова пожал плечами.

— Я не понимаю, когда и как ты вмешиваешься в земные дела, а когда и как остаешься в стороне.

— Ага, вот это уже серьезный вопрос. И я могу объяснить тебе правила, — спокойно ответил он. Голос его звучал так же мягко, как звучал всегда голос Малхии, но он был звонче, моложе, почти мальчишеский. Как будто мальчишка рассуждал со сдержанностью пожилого человека. — Главное значение имеет твоя свободная воля, — пояснил он, — и мы никогда не идем наперекор ей. Поэтому, чтобы мы ни говорили и ни делали, как бы ни проявляли себя, мы всегда руководствуемся этим главным постулатом: человек волен поступать по своему разумению.

Я кивнул. Допил вторую бутылку содовой. Тело впитывало влагу как губка.

— Хорошо, — согласился я, — но Малхия показал мне всю мою жизнь.

— Он показал тебе прошлое, — возразил Шмария. — А сейчас тебя беспокоит будущее. Ты разговариваешь со мной, но обдумываешь множество разных вопросов, и все они связаны с будущим. Тебя интересует, когда и как вы снова встретитесь с Лионой, что случится, когда вы встретитесь. Ты размышляешь о том, что тебе предстоит сделать в этом мире, чтобы стереть ненавистное прошлое Лиса-Счастливчика. Ты не хочешь, чтобы твои прежние поступки как-то повредили Лионе и Тоби. И еще тебя волнует вопрос: отчего последнее задание Малхии настолько отличалось от первой миссии и с чем может быть связано следующее?

Все это было совершенной правдой. Мой разум действительно терзали все эти вопросы.

— С чего же начать? — спросил я.

Но я сам знал ответ.

Я отправился в ванную и постоял под душем: это был самый долгий за всю мою биографию душ. И эта самая моя биография каким-то образом заслонила все остальные мысли. Лиона и Тоби. Что их присутствие в моей жизни требует от меня в ближайшем будущем? Я думал не о телефонных звонках, разговорах и встречах. Я размышлял о том, что от меня требуется с учетом безобразного прошлого. Что делать Лису-Счастливчику со своим прошлым?

Я побрился и надел чистую голубую рубашку и выглаженные джинсы. Меня посетила не слишком благочестивая мысль: изменится ли наряд моего ангела-хранителя, если я переоделся?

Нет, он остался в том же, в чем был. Когда я вошел, Шмария сидел у камина в кресле с высокой спинкой, пристально глядя в пустой очаг.

— Ты прав, — сказал я ему, как будто продолжая прерванную беседу. — Я хочу знать все ответы на вопросы о будущем вообще и моем будущем в частности. Мне не стоит забывать, что ты явился сюда вовсе не для того, чтобы облегчить мне задачу.

— Ну, до какой-то степени да, а до какой-то — нет, — проговорил он. — Однако сейчас тебя ждут дела, и ты обязан ими заняться. Соверши еще раз то, что уже помогало тебе раньше.

Между бровями у него залегла тонкая морщинка, глаза двигались неспешно, но непрерывно, словно перед ним стоял не я, а огромный экран, наполненный движением и мелкими деталями, и это было мне непонятно.

— Вы тратите слишком много времени на изучение наших лиц, — пояснил ангел. — Таким способом вам никогда нас не постичь. Мы не можем объяснить, даже если бы очень захотели, как именно происходит у нас мыслительный процесс.

— Но выражение твоего лица может быть неверным или обманчивым? — спросил я.

— Нет, — ответил он, мягко улыбаясь.

— А тебе нравится то, что я тебя вижу?

— Да, — сказал он. — Нам нравится материальная вселенная. И всегда нравилась. Нас радует ваша материальность. Это очень интересно.

Я был зачарован.

— И тебе нравится разговаривать со мной так, чтобы я слышал голос? — спросил я. — Тебе правда нравится?

— Да, — повторил он. — Мне очень нравится.

— Наверное, те десять лет, когда я был убийцей, стали для тебя настоящим кошмаром, — предположил я.

Он беззвучно рассмеялся, закатив глаза к потолку. Затем взглянул на меня.

— То были не лучшие для меня времена, — подтвердил он. — Не могу отрицать.

Я кивнул, как будто услышав от него ровно то признание, какого ожидал, хотя, конечно, я ничего от него не ожидал.

Отправившись в отведенный под кухню угол, я сварил кофе. И, только налив первую чашку, я снова обернулся к ангелу, прихлебывая напиток, наслаждаясь горячим кофе точно так же, как до того наслаждался холодной содовой.

— Почему Анканоку позволили меня соблазнять? — спросил я. — Почему ему позволили увести меня за собой?

— Это ты меня спрашиваешь? — удивился он. Снова слегка пожал плечами. — Особенные ангелы приходят за теми, кому назначена особенная судьба. И особенные демоны избирают этих же людей своей мишенью, находя к ним особенный подход.

— Значит, он явится снова, — заключил я. — Он никогда не успокоится.

Шмария немного подумал и жестом дал понять, что не знает ответа. Всего лишь едва заметное движение рук и взлетевшие на мгновение брови.

— Что ты о нем узнал? — спросил он.

— Он пытался повести наступление на меня с помощью логических выкладок, старых доводов, теорий, о которых я читал. Он прибегал к философии Нового времени, свидетельствам людей, переживших клиническую смерть, заявлявших, что они покидали собственное тело. Но он слишком поторопился. Беда в том, что он нападал на мою веру через доводы рассудка, вместо того чтобы воспользоваться моим смятением.

Шмария снова погрузился в размышления или в некое их подобие. Внешне он производил впечатление человека моего возраста, но я так и не мог понять, почему он выбрал рыжие волосы, и еще его тело казалось более упитанным, чем тело Малхии. Все эти детали должны что-то значить, но что именно? Наверняка здесь есть какая-то система, сложная система, и, вероятно, она слишком сложна и запутанна, чтобы я сумел в ней разобраться.

Ангел-хранитель вдруг заговорил, возвращая меня к прежней теме.

— Есть одна старинная история, — произнес он, — о святом, который сказал: «Даже когда Князь Тьмы принимает обличье одного из ангелов света, ты узнаешь его по змеиному хвосту».

Я засмеялся.

— Эту историю я слышал, — сказал я. — И знаю этого святого. Только у Анканока не было змеиного хвоста.

— И тем не менее он все-таки себя выдал. Ты ведь почти сразу его изобличил: но его речам, по недобрым словам, сказанным в адрес человеческих существ.

— Это верно, — согласился я. — И еще по тому, как он прибегал к постулатам философии Нового времени, рассуждая о жизни и смерти и причинах, по которым мы здесь. До чего же привлекательны эти самые постулаты, если их восприняли многие мыслители, если определенный образ мысли, заданный пионерами психологии, распространился по всему миру! Однако же Анканок говорил так, словно эти теории — догма, и он пытался втиснуть эту догму в меня.

— Не забывай об этом, — сказал ангел-хранитель. — Что бы он ни говорил и ни делал, он всегда выдаст себя. Демоны настолько переполнены гневом и ненавистью, что им недостает интеллекта. Не стоит их переоценивать. Это так же плохо, как и недооценивать их. И если ты назовешь демона по имени, он обязан отозваться, поэтому вряд ли Анканок будет маскироваться в следующий раз.

— Значит, из твоих слов получается, что демоны не так умны, как ангелы?

— Наверное, они могли быть такими же, — признал он, — но образ их мысли противоречит их же разуму. Противоречит их собственным наблюдениям, выводам. Противоречит всему, что они делают.

Они находятся в чудовищно сложном положении. Они отказываются признавать, что проиграли.

Вот это просто чудесно. Вот это мне по душе. Меня манила к себе эта загадка и включенная в ней истина.

— А ты знаком с ним лично? — спросил я.

— Лично? — он засмеялся. — Лично! — повторил он, сияя улыбкой. — Тоби, ты просто поразительный молодой человек. Нет, лично я его не знаю. Вряд ли он снизошел бы до меня. — Шмария снова засмеялся. — По его мнению, ему нет нужды обращать на меня внимание, ведь я «всего лишь ангел-хранитель». А вот Малхия доводит его до исступления. Ему еще многому предстоит научиться.

— Выходит, после работы, когда я засну, вы с Анканоком точно не отправитесь вместе в кафе во Времени Ангелов, чтобы пропустить по стаканчику?

— Нет, — ответил он, снова смеясь. — И, между прочим, когда ты спишь, моя работа вовсе не заканчивается. Полагаю, ты и сам прекрасно это знаешь.

— А ты был со мной там, в Риме? — спросил я.

— Да, конечно. Я всегда с тобой. Говорю же тебе, я твой ангел-хранитель. Я рядом с тобой, начиная с одного момента незадолго до твоего рождения.

— Но ведь в Риме ты не мог прийти ко мне, появиться во плоти, помочь? — уточнил я.

— А сам-то как думаешь? — спросил он.

— Нет, только не начинай снова. Вы, ангелы, вечно отвечаете вопросом на вопрос.

— Да нет, не мы! — шепотом проговорил он. — Просто теперь мы оба знаем по меньшей мере одну причину твоей тревоги. Ты сердишься на то, что я не пришел и не помог тебе. Но ведь Малхия пришел, разве не так?

— В конце концов пришел, — согласился я. — Он пришел, когда все уже было кончено. Но неужели ни один из вас не мог хотя бы намекнуть мне, что то существо подстерегает меня с определенной целью?

Шмария пожал плечами.

— Полагаю, ты вынужден склоняться перед желаниями Малхии, — предположил я.

— Можно сказать и так, — согласился он. — Малхия — серафим. А я — нет.

— Почему же сейчас ты здесь? — уточнил я.

— Потому что ты нуждаешься во мне, ты хочешь, чтобы я был здесь, ты мечешься, не зная толком, как тебе быть дальше. Это, конечно, только одна из причин. Но мне кажется, тебе уже пора приступить к тому, чем ты занимался, вернувшись с первого задания. Поэтому я сейчас уйду.

— Мне бы хотелось, чтобы ты всегда был видимым.

— Это тебе только кажется. Какая у тебя короткая память. Я здесь не для того, чтобы мешать нормальной человеческой жизни.

— Значит, Дети Ангелов все-таки одиноки? — спросил я.

— Неужели ты одинок? — ответил он вопросом. — Неужели ты думаешь, что общество ангелов может освободить тебя от человеческих страстей? Мы здесь, потому что ты человек. И останешься человеком до самой смерти.

— Как бы мне хотелось увидеть тебя таким, какой ты на самом деле! — проговорил я.

Воздух вокруг в ту же секунду переменился. Казалось, некая сила встряхнула комнату, даже не комнату, а, наверное, целое здание и, вне всяких сомнений, мое мировое приятие.

Интерьер номера начал меркнуть. Сила притяжения исчезла. Я не стоял ни на чем. Раскатистый звук заполнил мой слух, звук, смутно похожий на вибрации громадного гонга, и в этот же миг бесконечный белый свет предстал перед глазами, и время от времени в этой белизне вспыхивали, проносясь по дуге, золотые искры. Я не видел ничего, кроме вездесущего белого света.

В нем имелась сердцевина, пульсирующий, вибрирующий стержень, от которого распространялись гигантские золотые волны, и неожиданно происходящее перестало поддаваться словесному описанию. Я лихорадочно подыскивал фразы, способные запечатлеть, передать момент, но все было тщетно. Чувствовалось движение, мелкая дрожь, какие-то конвульсии или даже взрывная волна. Но слова никак не передавали то, что я видел. В какой-то миг на меня вдруг снизошло понимание. Я услышал собственный изумленный возглас: «Да!» — но все завершилось раньше, чем и успел понять до конца. Свет заливал такое обширное пространство, какого я был не в силах увидеть и осознать, однако же и видел его, видел до самых лишенных границ пределов. Звук вдруг сделался едва слышным. Свет съежился и померк.

Я лежал на полу, глядя в купольный потолок над головой. Я закрыл глаза. То, что удавалось воспроизвести перед мысленным взором, не имело ничего общего с только что увиденным и услышанным.

— Прости меня, — прошептал я. — Я должен был догадаться.