Любовь изгнанницы

5.

Прошло несколько дней. В воскресенье двор собрался послушать мессу в соборе Святого Павла. По этому случаю Анна надела платье из пепельно-серого генуэзского бархата с небольшим заостренным декольте и накладным воротником, сплошь расшитым жемчугом. Платье было с высокой талией, и под грудью его стягивал широкий, в ладонь, пояс, также весь унизанный рядами мерцающих молочно-белых жемчужин. Позади веерными складками расходился небольшой шлейф, а рукава были двойными: одни, выходящие из-под жемчужных опоясок над локтями, ниспадали почти до пола, другие, узкие, обхватывали руку до самых пальцев и, по бургундской моде, оканчивались воронкообразными манжетами.

Анна долго рассматривала себя в большом, оправленном в перламутр зеркале. «Я красива, – отметила она. – Но отчего же тогда ни красота, ни богатство, ни власть не могут изгнать эту живущую в глубине души безысходную тоску?»

Она опустилась на бархатный пуф и глубоко вздохнула. В покое пахло духами и притираниями и еще розовой эссенцией, которую добавляли в воду для купания. Запахи были густые, тяжелые, и от них голова шла кругом.

За спиной принцессы появилась высокая фигура ее камеристки Сьюзен Баттерфилд. Сия елейная особа, походившая на овцу, была отдаленной родственницей Невилей.

– Ах, ваше высочество, вы просто восхитительны! Серый бархат придает вашим глазам изумительную яркость, они сверкают, как изумруды. Однако вы немного бледны. Не желаете ли наложить немного румян?

Сьюзен подала серебряную коробочку филигранной работы – подобие маленькой раки для мощей. Анна последовала ее совету и коснулась кисточкой щек. Ее лицо сразу ожило. Кто бы сейчас мог подумать, что эту юную женщину гложет тоска?

Неподалеку от принцессы на резной скамеечке сидела ее молоденькая фрейлина Бланш Уэд, перебирая струны лютни и напевая веселую французскую песенку графини де Она[7]:

+Мне любовь дарит отраду,

Чтобы звонче пела я.

Я заботу и досаду

Прочь гоню, мои друзья!

Леди Бланш всегда пребывала в отличном расположении духа и не расставалась с лютней. Анне она нравилась, но суровая Грэйс Блаун считала ее непростительно легкомысленной и беспечной и не раз выговаривала ей, так что Анне приходилось заступаться за свою любимицу, чей веселый голосок разгонял ее меланхолию.

Вот и сейчас, когда строгая статс-дама заворчала на бедняжку Бланш, требуя, чтобы та занялась ногтями принцессы, Анна остановила ее жестом и, протянув руку, сказала:

– Дорогая леди Блаун, оставьте Бланш в покое. С этой обязанностью вы справляетесь намного лучше. А юная Уэд пусть напевает.

Девушка тут же ударила по струнам:

+Злобный ропот ваш не стих,

Но глушить мой смелый стих –

Лишь напрасная затея:

О своей пою весне я!

Тучная Грэйс Блаун опустилась подле принцессы на складной стул и молча принялась полировать ее ногти. Рогатый головной убор статс-дамы подрагивал от усердия, но Анна знала, что эта женщина ненавидит ее всей душой и проявляет старание лишь по долголетней привычке покоряться Ланкастерам. Да и эта овечка, леди Сьюзен, что хлопочет сейчас за ее спиной и старается придать своему голосу медовую сладость, на самом деле властна и жестока с младшей прислугой и мечтает лишь о том, чтобы приобрести как можно большее влияние при дворе.

– Ах, моя принцесса, какие у вас волосы!, Этот каштановый отлив я замечала лишь у соболя. Густые, пышные и гладкие, словно грива породистой лошади!

Анна поморщилась. Это сравнение не слишком ей понравилось, хотя своими волосами она действительно гордилась.

В этот момент дверь распахнулась и появилась Дебора Шенли. Она шла настолько торопливо, что едва не оттолкнула дежурившего у дверей пажа. Это совсем не походило на всегда ровную, сдержанную баронессу.

Сьюзен Баттерфилд уперла руки в бедра.

– Вы что, не в себе, милочка? Кто позволил вам врываться в покои принцессы Уэльской, когда ее туалет не окончен?

Леди Дебора стояла, сцепив пальцы, и молчала. Лицо ее заливала бледность, а в ее глазах сверкало такое отчаяние, что Анна поняла: произошло нечто из ряда вон выходящее.

– Оставьте нас наедине с баронессой! – приказала она.

Лютня Бланш Уэд смолкла, а леди Блаун рискнула напомнить, что если принцесса не поспешит, то может опоздать к мессе.

Анна оборвала ее:

– Пусть моими волосами займется баронесса Шенли. Всем известно, что она в этом большая мастерица, и самые лучшие прически леди Бофор делает ей ее камер-фрейлина. Думаю, она не откажет в подобной услуге и мне.

Еще в ту пору, когда Анна только осваивалась в Вестминстере и знакомилась со двором, она была приятно удивлена, узнав в одной из придворных дам леди Маргариты Бофор вдову грозного Мармадьюка Шенли. Анна загорелась желанием поближе познакомиться с нею, и вскоре камер-фрейлину леди Бофор можно было нередко видеть в обществе принцессы Уэльской. Они подружились, хотя баронесса и была поражена тем, как много знает о ее прошлом эта зеленоглазая принцесса, с которой прежде ей никогда не приходилось встречаться. Помня наставления отца, Анна ни о чем ей не говорила, но продолжала выпытывать у баронессы, как сложилась ее судьба после той ночи в Фарнеме.

В последний раз принцесса видела Дебору Шенли едва живой, когда ее, бесчувственную, уносили солдаты барона. Когда же несчастная женщина пришла в себя, то узнала, что стала вдовой. Поначалу ей трудно было управлять огромным поместьем и замком, гарнизон которого скорее напоминал разбойничью шайку. Однако едва она стала налаживать хозяйство, как на нее обрушились новые напасти.

Леди Дебора была хороша собой, одинока, а главное, после смерти мужа многим показалась завидной партией. Потому-то, едва она оправилась от болезни, в Фарнем стали наезжать холостые сквайры, рыцари и вельможи, стремившиеся заполучить руку, сердце и владения молодой вдовы. Поначалу она принимала их, но вскоре, ссылаясь на то, что ее изувеченный покойным бароном духовник находится при смерти, стала отказывать им и в конце концов просто заперлась в замке.

Однако от женихов не было отбоя. Леди Дебора после того, что ей пришлось пережить с Мармадьюком Шенли, приходила в ужас при одной только мысли о новом замужестве. Больше всего ей хотелось со временем уйти в один из монастырей, а поскольку она еще не решила, в какой именно, то вскоре между близлежащими аббатствами и монастырями, также зарившимися на состояние молодой вдовы, вспыхнула настоящая распря, и святые отцы принялись досаждать баронессе не меньше, чем женихи.

Именно в это время к власти вернулись Ланкастеры, и, пока в провинции царила полная неразбериха, некий сельский сквайр решил, воспользовавшись моментом, силой принудить Дебору Шенли стать его супругой. Ничего удивительного – если многие лорды вели себя, как разбойники, то не было ничего необычного в том, что вчерашний воздыхатель собрал большой отряд и осадил замок Фарнем. Но не тут-то было. Хрупкая баронесса сумела оказать такой отпор и проявила такое мужество и доблесть, что завоевала искреннее уважение своих вассалов, которые готовы были стоять до последнего даже тогда, когда после поражения сквайра замок был осажден другим, куда более могущественным феодалом.

В это тревожное время до леди Деборы дошел слух, что могущественная графиня Ричмонд – леди Маргарита Бофор с сыном намерена проехать через Норт-гемптоншир, и она написала ей, умоляя оказать поддержку и покровительство.

Маргариту Бофор тронуло письмо одинокой молодой женщины, и она выслала отряд на помощь баронессе, а затем пригласила ее к своему двору, сделав придворной дамой. Графиня нашла леди Дебору изящной и воспитанной и предпочла держать ее при себе. Однако все неожиданно усложнилось тем, что ее шестнадцатилетний сын Генрих Тюдор внезапно воспылал страстью к прелестной вдове.

Анна заметила это, едва прибыв в Вестминстер. Генрих Тюдор не сводил глаз с Деборы Шенли, но она оставалась неизменно холодна с ним и всячески избегала его общества. Она была услужлива с его матерью, считая себя многим ей обязанной, однако знаков внимания Генриха упорно старалась не замечать. Но чем дальше, тем настойчивее становился молодой граф. Он подстерегал ее в пустынных переходах замка, забрасывал нежными письмами, сочинял в ее честь куртуазные стихи и читал их в присутствии всего двора.

Маргарита Бофор благосклонно относилась к сердечной привязанности своего сына и даже намекнула, что баронессе стоит быть снисходительнее к чувствам юноши. Однако Дебора Шенли, всегда и во всем покорная своей патронессе, выказала непреклонное упорство. Более того, вскоре она сама не на шутку увлеклась шталмейстером герцога Кларенса Кристофером Стэси.

Все это Анна узнала из бесед с леди Деборой. Она и не заметила, как привязалась к баронессе. Среди холодно-льстивых и лицемерных придворных у нее вдруг появилась подруга, столь же одинокая и замкнутая, как и она сама.

Однажды, когда они остались наедине, Анна в упор спросила Дебору:

– Скажи, а как ты относишься к тому, кто убил твоего мужа?

– К Филипу Майсгрейву?

У Анны упало сердце. Слишком долго не слышала она звуков этого имени. Леди Дебора не мигая смотрела на принцессу, и Анна отвела взгляд, опасаясь выдать свои чувства.

– Он спас меня от смерти, – медленно проговорила вдова. – Он пришел на мой зов, когда никому до меня не было дела, и я в душе молюсь за него, как и за мальчика-пажа и за того воина, что разорвал цепь, которой меня приковали к стене. И за несчастного старого слугу, которого убил мой супруг. Но если судьба сведет нас с Майсгрейвом, мне придется обойтись с ком, как с убийцей, и я не подам ему руки. Анна была возмущена.

– Клянусь задницей сатаны! – по-солдатски выбранилась она, отчего благонравная баронесса испуганно перекрестилась. – Нет, вы только послушайте! Эта воспитанная в монастыре особа скоро год как носит траур по своему мучителю и палачу, а тому, кто ради нее рисковал жизнью, она, видите ли, не подаст руки! У вас странные представления о благородстве и справедливости, моя красавица.

– Но ведь барон был моим супругом перед Богом! Нас соединили перед алтарем!

Анна в ярости сжала кулаки, а затем бросилась к аналою и, схватив с него роскошно переплетенную Библию, вернулась к Деборе.

– Клади руку сюда! А теперь поклянись, что ты сожалеешь о том, что Майсгрейв убил твоего мужа!

Леди Шенли отдернула руку так, словно медь и позолота переплета внезапно раскалились, и Анна захохотала.

– Вот-вот, миледи, ваше благонравие суть лицемерие и ложь, и вы такая же притворщица, как и все здесь.

Дебора Шенли удалилась вся в слезах, но через день они уже помирились, и баронесса признала, что была не права.

Анну поражало в этой молодой женщине противоречие между воспитанием и прирожденной силой характера. Дебора с содроганием вспоминала супруга, но тем не менее регулярно заказывала поминальные мессы и носила траур. Она рассуждала о зависимости женщин от мужчин, но выдержала осаду в замке. Она нередко говорила о том, как признательна Маргарите Бофор, но всячески отвергала ухаживания ее сына. Выросшая сиротой и приученная к тому, что ее судьбой распоряжаются другие, она неожиданно проявила несокрушимую волю и недюжинную силу духа, зная, однако, что эти черты характера считаются недостатками женщины, которую Бог создал слабой.

Однако именно это и импонировало Анне в ее подруге. Она сознавала, что такая противоречивость духа роднит их, хотя ее собственная судьба не обошлась с ней так жестоко, как с баронессой, и она не испытала таких унижений и ужаса, которые надломили Дебору и вселили в нее робость.

Тем не менее она была поражена, когда всегда скрытная Дебора решилась поведать ей о своем чувстве к шталмейстеру герцога Кларенса. Баронесса с облегчением вздохнула, убедившись, что Анна не осуждает ее за столь неистово вспыхнувшую страсть.

– Ты молода и красива, – говорила ей Анна. – Ты состоишь при одном из богатейших дворов Европы. Было бы просто противоестественно, если бы ты хранила верность умершему супругу, который к тому же был законченным негодяем.

Дебора Шенли скоро смирилась с тем, что принцесса с отвращением отзывается о бароне Шенли. Но вместе с тем она долго не могла решиться снять траур. Мнение большинства всегда сильнее, чем влияние подруги, будь она хоть принцессой Уэльской. Единственное, что удалось добиться Анне, так это убедить Дебору отказаться от плотно облегающего ее голову траурного чепца и непроницаемо черной вуали. Их сменили кокетливые кружевные накидки и муслиновые вуали. Однако Анна не без оснований подозревала, что это скорее заслуга молодого Кристофера Стэси, нежели ее…

И вот теперь леди Дебора стояла перед ней, заломив руки и едва сдерживая готовые хлынуть слезы.

– В чем дело, дорогая? – Анна протянула руки к баронессе.

В тот же миг Дебора бросилась к ногам принцессы и разрыдалась.

– Спасите меня, ваше высочество! Вы умны и благородны, и мне не на кого больше уповать!

Помилуй Бог, Дебора, что тебя так испугало? И баронесса поведала, что вчера вечером Генрих Тюдор спрятался в ее опочивальне и, когда она переодевалась ко сну, набросился на нее и хотел силой овладеть ею. Он и раньше подстерегал ее в темных углах или в нишах старинных окон, тискал, осыпал поцелуями, но ей всегда удавалось ускользнуть из его объятий.

– Я не понимаю, что на меня нашло, но меня вдруг захлестнула ярость. Я била его по голове и лицу, пока не заметила, что рассекла кожу во многих местах и по челу его струится кровь.

Анна присвистнула:

– Ого! Представляю, что испытал этот обожающий собственную персону мальчишка! Дебора обреченно кивнула.

– Да, он был очень зол и сказал, что не забудет до гроба эту ночь.

– А дальше?

– Он ушел, а затем все рассказал матери. Анна передернула плечами.

– Уж эти мне маменькины сынки! А что графиня?

– Сегодня с утра она была очень суха со мной, хотя и любезна. Затем отослала прочь всех дам и сказала мне почти с нежностью, что ее сын уже в том возрасте, когда его надлежит просветить в вопросах любви, и она была бы весьма признательна, если бы я, раз уж Генрих так благоволят ко мне, посвятила себя этому делу.

– Какова просьба. – возмутилась Анна.

– Ах, ваше высочество, это вовсе не просьба, это прямой приказ. Слышали бы вы, каким тоном все это было сказано! Я ведь близка к ней и знаю, на что графиня способна, невзирая на всю ее набожность и показное милосердие.

– И тогда ты бросилась ко мне? – с улыбкой спросила Анна.

Баронесса глядела ей в лицо своими большими, серыми, как осенний туман, глазами.

– Куда же мне было идти?

Анна встала и прошлась по комнате.

– Клянусь всеблагим небом и Пречистой Богоматерью, вы меня просто изумляете, баронесса Шенли. Разве вам неизвестно, что в знатных семьях время от времени ставят такие условия прислуге? Заметьте – только прислуге или кому-нибудь из захудалой родни, то есть тому, кто всецело зависит от своих покровителей. Но вы свободная женщина, а по чистоте и благородству происхождения не уступаете Бофорам или Тюдорам. Вы ничего не должны ни графине Ричмонд, ни ее отпрыску.

– О, моя патронесса так не считает! Она только и твердит о том, как много она сделала для меня, в каком я перед нею долгу и что ее сын, в жилах которого течет не одна унция королевской крови, должен приобрести любовный опыт только в объятиях высокородной дамы.

– Что ж, тогда ступай и служи им! – выходя из себя, воскликнула Анна.

Дебора начала всхлипывать, и Анна не выдержала:

– Послушай меня! Ты знатная дама, ты богата. Чего тебе опасаться? Пусть твой смуглый красавчик Кристофер поскорее объявит тебя своей невестой и таким образом возьмет под свою защиту.

– О, мы даже ни разу не говорили об этом!

– Но альбы и лэ он тебе уже пел! О, эти мужчины! Сколько в них малодушия и вялости! Хорошо, отчего бы тогда тебе не отказаться от службы и не вернуться в Фарнем? Или ты опасаешься жить под одним кровом с полоумным Джозефом Шенли?

У баронессы в ужасе расширились глаза.

– Помилуй Бог, миледи! Откуда вам известно о брате моего мужа? Это семейная тайна, и несчастный Джозеф вот уже год как обитает в одной из башен Фарнема.

Анна пожала плечами.

– По-моему, раньше барон не делал из этого тайны. Однако вы не ответили на мой вопрос. Если не общество Джозефа Шенли, то что в конце концов мешает вам оставить двор и вернуться в свои владения? Или вы опасаетесь снова стать яблоком раздора в Нортгемптоншире?

Дебора застенчиво улыбнулась:

– Нет, ваше высочество. Просто я очень не хочу покидать Лондон. Анна догадалась:

– Ах да! Я едва не позабыла о нашем шталмейстере.

– Ваше высочество!

Щеки Деборы стали алее роз, но глаза ее сияли.

– Леди Анна, а не могли бы вы замолвить за меня словцо сестре вашей, герцогине Кларенс? Ведь тогда и я, и Кристофер служили бы одному дому, чаще виделись и, быть может…

Дальше она не могла говорить и спрятала лицо в ладони. Видимо, ей стоило немалых усилий побороть застенчивость.

Анна вздохнула и протянула ей серебряный гребень:

– А теперь причеши меня поскорее. Я подумаю над твоими словами.

Правду сказать, она хотела видеть Дебору подле себя, хотя это и могло обострить их отношения с обидчивой леди Бофор. Однако Анна в который уже раз убедилась, что ее дружба не в силах противостоять влечению молодой женщины к красавцу шталмейстеру. От этого ей стало грустно. С уходом подруги в Савой она останется в полном одиночестве. Отец вот уже вторую неделю инспектирует гарнизоны, а может статься, что отправленное ею во Францию письмо возымеет свое действие и вынудит приехать сюда Эдуарда Уэльского. Тогда ей и вовсе не с кем будет отвести душу.

Анна подняла глаза и увидела в зеркале позади себя баронессу. При их первой встрече в замке Фарнем леди Шенли была крайне измождена голодом и жестоким обращением. Теперь же перед нею стояла просто красавица. Ее формы обрели приятную округлость, кожа лица стала атласно-розовой. Нос хоть и был несколько длинноват, но правильной формы и тонок, каштановые брови мягко оттеняли светлые глаза баронессы, кроткие и добрые, как у ангелов на алтаре в соборе Святого Павла.

Однако маленький яркий рот говорил о твердости в силе духа. У леди Шенли были светлые, почти белые, волосы, но сейчас их полностью скрывал замысловатый головной убор из дорогих фламандских кружев, один конец которого был пропущен под подбородком и плотно охватывал лицо, подчеркивая правильность его овала.

Красивые руки, изящные и округлые одновременно, с ловкостью и грацией управлялись с волосами принцессы. Разделив их на две густые волны, Дебора уложила их кольцами вокруг ушей и покрыла сеткой, искусно сплетенной из серебряных нитей и жемчуга. Сверху прическу удерживал тонкий чеканный обруч фероньеры, с которого на середину лба свисала удивительной красоты капле видная жемчужина.

– На вашем месте, принцесса, я бы наложила еще серые тени на веки в тон платью. Это придает бархатистость глазам, а если в уголках сделать тени гуще, глаза будут казаться еще сильнее приподнятыми к вискам.

Когда Дебора закончила, Анна не узнала себя. В ее внешности появилось нечто экзотическое и таинственное, а прическа подчеркивала горделивую посадку головы.

– Ты кудесница, Дебора! Неудивительно, что Маргарита Бофор казалась совершенством, выйдя из твоих рук.

Баронесса улыбнулась и вздохнула. Анна поднялась, и Дебора накинула ей на плечи плащ из синего бархата с большим капюшоном, подбитый нежным мехом серой норки.

– Я все решила, – сказала Анна, поворачиваясь к подруге. – Сейчас мы отправимся слушать мессу, а затем вернемся в Савой. Как известно, моя сестра в положении и почти не бывает на людях. И я сделаю так, чтобы вышло, как ты просишь. Думаю, Изабелла мне не откажет.