Любовь моя

4

Минута тишины – и Инна избрала новый объект для своего неугомонного красноречия.

– У тебя все подчинено вдохновению, потому и книги такие, а вот от Аллы за версту университетским академизмом несет. Вы разительно отличаетесь. В ее произведениях значительность, многоуровневая разветвленность смыслов того, о чем она говорит, и в большей степени, о чем умалчивает. У нее острый, цепкий ум. Алла не сомневается в том, что изрядно поднаторела в вопросах изящной словесности, и в ней она видит свое откровенно счастливое всесилие. Ее тексты насыщены афоризмами и крылатыми фразами, полны мудрого остроумия. Отличная «выделка» текста! Это бегство в сторону интеллектуальности? У нее злое, но не злобное слово, без кипения и глухого раздражения, без всепожирающей вакханалии ненависти. Но все… как бы теоретическое.

Понимаю, талантливый писатель может написать художественное произведение, взяв за основу любую научную статью. Именно поэтому тексты Аллы концентрированы, самодостаточны. И чувствует она себя в них как рыба в воде, проявляя при этом свое прекрасное образно-поэтическое мышление. Мне случалось обнаружить завораживающие и ослепительные фразы и даже целые абзацы, но ее блистательная риторика и переизбыток внутренних монологов героев затрудняют понимание смысла прочитанного. Раздражает бесстрастная точность деталей, математическая лаконичность формулировок. Будто в них заложена некая схема. И это при том, что замысел и фабула на удивление просты. Они не ее сильная сторона. Они только повод пофилософствовать? Но где тонкий нерв чувств? Почему у нее отстраненный, малоэмоциональный взгляд на события? Порой текст будто выскоблен и отмыт. Ей бы политические памфлеты писать. Она уходит от рефлексии персонажей по отношению к их поступкам и чувствам. Сама все оценивает. Понимаю: точность и достоверность – ее козыри. Но в этом мне видится какая-то ее зажатость.

– Такова ее особенность и манера письма, – объяснила Лена.

– Ей не хватает чего-то живого… и получается тягомотина.

– О фильмах Тарковского то же самое говорили, а теперь в первый ряд ставят, – возразила Аня.

– С моей точки зрения у Аллы социальная концепция превалирует над художественной. Ей бы расширить диапазон чувств, больше внимания уделить страстности… и вообще человеческим качествам. Это важно для понимания ее героев. Она не боится разгромных статей? Интересно, когда она видит природу, ее эгоцентризм на стороне цивилизации или Бога? Сейчас в литературе катастрофически много соотнесения с высшими силами.

– Не думаю, что она должна выбирать и принимать чью-то сторону. Но ты сама у Аллы спроси, – предложила Жанна.

– К ней не подступишься. Строит из себя глубокомысленную особу. Надеется стать предтечей нового направления в искусстве? Тоже мне самопровозглашенный гений! Излишнее мудрствование лишает удовольствия от чтения. Не ложатся на среднюю аудиторию ее произведения, они не формат.

– Умные фразы – те, что вносят в понимание что-то новое, те, которые развивают – это же отлично! – не согласилась Аня.

– Я бы посоветовала Алле простегать сюжет легким искрящимся юмором и приправить более едкой иронией. Их можно позаимствовать, допустим, в томах анекдотов. Беспроигрышный вариант. В крайнем случае, пусть запасется безответственной иронией. Мы, женщины, очень чувствительны к таким вещам.

Я как-то вышла из автобуса и две бабульки со мной. Им лет по восемьдесят. Маленькие, сухонькие, волосики на их головках редкие, серебристые. И тут одна другой говорит: «Гляньте, у вас рукав в чем-то испачкан». А вторая ей отвечает, весело подмигнув: «Видно в автобусе к какому-то мужичку прижалась». Обе рассмеялись заливисто и звонко, совсем как молодухи. Густые морщинки по их личикам побежали солнечными лучиками. И пошли они в разные стороны довольные друг дружкой. И я развеселилась, – с удовольствием вспомнила Инна милых старушек.

– Школьники юмор прекрасно понимают. Помню, один раз я очень серьезно побеседовала с шестиклассниками «про жизнь». Они вышли задумчивые, строгие. А в другой раз у меня настроение было легкое, радостное, и я поведала детям о маленьких приключениях из своего раннего детства, о веселых моментах из студенческой жизни. А потом даже серьезную тему раскрывала с юмором. И мы вместе смеялись над незадачливостью, нерасторопностью и откровенной глупостью моих «героев». Вышли дети из школы радостные, возбужденные, говорили, что «здоровски» побеседовали, что, оказывается, физику тоже можно интересно и весело преподавать». И в своих отзывах про встречу ребятишки о моих шутках вспоминали. Каждый жест, каждое слово подметили и запомнили! Я этот опыт учла в своих следующих встречах, – поделилась Лена. – А как-то на очередном мероприятии услышала удивленный шепот девочки: «Я думала, что придет ветхая старушка. А она еще очень даже ничего! И понимает нас, не «козлится».

– Мы «уехали» от писательства, – заметила Инна. – Продолжим. В твоих книгах, Лена, прозрачная ясность высказываний и такой густой замес печали! Читаешь и воспринимаешь события как личную боль. Проходя через души, она становятся частью читательского опыта. А всё потому, что сердца людей входят в резонанс с биением твоего сердца, точнее с его нервными вибрациями. Они трепещут наравне с ним. Происходит проникновение, понимание… И заметь: без всякого давления на мозги как у Аллы. Опровергни меня. Ты же с детства ненавидела всякую фальшь и притворство. Вызволяй свою подругу из железных лап дилетанта. Моя критика не всегда созидательна. Ничего не упускай. Безжалостно заставь меня заплатить по всем счетам. Вскрой свои еще нетронутые, невостребованные писательские резервы или милостиво согласись со мной. Мне крайне желательно выслушать твое мнение. Для тебя, наверное, критика – рядовой момент, а для меня – особый, исторический! – весело «закруглила» свою речь Инна.

Лицо ее сияло от тайного удовольствия: вот, мол, как я вас обеих!

– Твои слова не обычный примитивный бубнеж… И в этом ты вся! Ты дремлющий вулкан, всегда готовый к извержению. Цены себе не знаешь, – улыбнулась Лена.

– Я-то знаю, да ценить некому.

– Мне сдаться на милость победителя? Как моя бабушка говорила? «Где совесть, там милость». А ты не побрезговала возможностью отточить на Алле и без того острый свой язычок. Разыгрываешь меня? С тебя станется, – невольно усмехнулась Лена и добавила уже вполне серьезно:

– Что я слышу? И это верх деликатности? Взвешенный взгляд? Тебе в Аллиной прозе не хватает «аппетитных», пикантных подробностей? Ты всегда их обожала, не правда ли? Не спеши с приговором. Не выставляй Аллу монстром. Разреши предварить твою последующую критику мнением профессионалов. Знаю, ты на уже сказанном не остановишься.

– Да, я имею смелость высказываться.

– Инна, не вяжись к Алле, она ничего из себя не строит. Она и есть такая, потому что, прежде всего, ученый. Соловья не заставишь каркать. Между прочим, культура включает в себя и науку. Открытия – это высшие достижения человеческого интеллекта. Аллины книги – сплав функциональной науки и личных эмоций. Она пишет «простите, не для среднего ума».

Инна в голосе Лены услышала нотки сарказма и отмахнулась:

– Нашла, на что обижаться.

– А теперь, после этого уточнения, я попытаюсь охарактеризовать творчество Аллы, расписать его достоинства. Ее прозу я осваивала в бурных спорах с коллегами. Кто, кроме меня, возьмется за «благородную и дерзкую» задачу ввести тебя в творческий мир Аллы? – не обращая внимания на реплику подруги, продолжила разъяснение Лена. – Понимаешь, существует широкое разнообразие художественных почерков. У всякого писателя свой склад ума, стиль, оценочные мнения, восприимчивость. У Аллы умные, добротно сделанные книги. В ее профессионально написанных произведениях отражена эпоха и просматривается незаурядная личность самого автора. Она много лет на научных статьях оттачивала свое мастерство, прежде, чем выйти на писательскую стезю. Она с творческой жадностью выстраивает изумительные логические комбинации. Я обожаю интеллектуальную прозу Аллы, ее психологические отступления, их особенную экспрессию. Они – мощный энергетический посыл читателю. Алла умело пользуется иронией, удачно сочетает нравственно-философские раздумья о причинах поступков своих персонажей с их жизненным выбором, четко и точно выносит приговоры согласно характерам и воззрениям героев.

– «И, не стесняясь, пишет маски, когда лица на ком-то нет». Не я, Зиновий Гердт так о ком-то сказал, – заметила Аня.

– Так ведь и правда редко кому в нашей среде удается прожить собственную жизнь. В основном все маски носят, – усмехнулась Инна.

– Алла не отлучена от читателей своей заумностью? – вклинилась в разговор с вопросом Жанна.

– Напротив. Она предоставляет им возможность задуматься, допустим, над тем, в чем состоит истинный долг человека и нужно ли ради его выполнения изменять себе; на чьей он стороне, и какую роль в судьбе человека играет ее величество Случай? В книгах Аллы четко разграничены зоны войны, мира и семьи. Ее произведения социально достоверны и художественно убедительны. В них таится секрет того, что с нами происходит. А ты ожидала увидеть за стройностью и изяществом мыслей особый романтический стиль? Мне приятна Аллина манера изложения и ее подчеркнуто условный язык. Мне кажется, философское осмысление жизни ее персонажами всегда будет интересовать серьезных вдумчивых читателей и помогать им осознавать себя в нашем сложном мире.

– Много веков, – дополнила Инна не без усмешки и подумала: «Ленка привыкла писать рецензии. Она ценит себя ниже Аллы?». Потом спросила:

– У Аллы все идет от головы? А как же тот факт, что мозг писателя работает по заказу эмоций?

– Их у нее тоже предостаточно.

– А мне представляется, что она отказалась от пафоса и излишнего драматизма в пользу иронии.

– Ей видней.

– Алла смело ворвалась в литературу, она вне конкуренции! Она в зените славы! От читателей нет отбоя. Ее книги отрывают с «руками и ногами»? Она – явление эпохи и лидер читательских симпатий. Беспрецедентный результат! Профессиональное признание! Ее произведения по твоему глубокому убеждению войдут в анналы и грозят стать заметным событием мирового масштаба, хотя интеллектуально перегружены…

– Такого уровня и направления эмоции у нее уж точно отсутствуют, – остановила Лена подругу. – Инна, каждый человек индивидуален и обязан отстаивать свои взгляды собственными методами. Не выступай, доверься моему опыту. Для Аллы важно совпасть с главной болью своего времени, прочувствовать его драматургию. Пишет она на злобу дня, но с дальним прицелом, с философским осмыслением событий. А все равно по сути дела про всех нас, только очень по-своему. Что и ценно.

Второй момент. Последнее время Алла устранилась от физических исследований. Это связано с тем, что она почувствовала нечто необъяснимое, какое-то новое внутреннее дыхание, требующее колоссальной сосредоточенности. Она отодвинула в сторону свою блистательную карьеру и занялась гуманитарным творчествам. Только лекции за собой оставила. Алла посвятила себя литературе и уже заняла определенное место в писательской иерархии.

– Ты серьезно? Не закралась ошибка? Это вызов? Бомба? Здорово. И это в то время, когда разбегание физиков и лириков достигло критической величины? Физика Аллу уже не соблазняет? Страна потеряла научного работника, но приобрела писателя! Анюта, конспектируй тезисы, будешь своих подопечных просвещать, мол, несравненная Алла Константиновна лучший физик среди писателей и лучший писатель среди физиков! О ней только в превосходной степени! Когда я читаю произведения таких писателей, как Алла, я без сомнения могу сказать, что литература есть и будет!

– Ну хватит тебе, – с укоризной заметила Лена. – Решение Аллы не укладывается в схему твоих понятий?

– А оно того стоило? Философия – пожалуй, излишняя роскошь для нашего послеперестроечного времени. Наука понесла тяжелую утрату! Продолжу, с вашего позволения, «разбор полетов». Отлично сознавая меру своего таланта, бросить физику и заняться писательством? Крыша у нее поехала. Тревожная тенденция. Оказывается не только Рита в плену своих чувств. Нет, я, конечно, говорю только от своего имени, но…

– А может, это еще один из ее способов раскрыть смысл своего пребывания на земле, – предположила Жанна.

– Устала от затяжного «романа» с наукой? На лирику потянуло. Не смогла отказать себе в удовольствии отвоевать еще один аспект жизненного пространства? Она полна сюрпризов. Насколько я знаю, несерьезное поведение никогда не вписывалось в ее характер. Лично для меня этот ее шаг стал культурным потрясением. Он вверг меня в глубокую задумчивость. Предать науку! Вот это поступок! Я раздавлена, я смущена!

– Тебя смутишь, – усмехнулась Лена. – Так бывает: какая-то внутренняя сила разворачивает человека и направляет по иному пути.

– Я корила себя за непонимание. Но тяжелое чувство сожаления недолго меня мучило, – окончила Инна свою мысль шутливым отступным шагом.

– Мне трудно поверить, что ты выступаешь в роли оскорбленного технаря. Ты ставишь Алле в вину это прекрасное занятие? Тогда и меня обличай, подвергай уничтожающей критике. Предъяви этот свой талант во всей красе. Пойми, Алла не отступает от своих принципов, она продолжает себя искать, – отрезала Лена.

В ее лице Инна не увидела и намека на усмешку.

– Из своего мнения и из всего вышесказанного тобой, я заключаю, что Аллины произведения «многоэтажные», претенциозные, и они по вкусу только духовным истязателям, которых душит раж самосовершенствования. Только они чувствуют в ее творчестве зашкаливающую взрывную энергию сжатой пружины и только у них она обречена на успех. Возьми хотя бы ее застывшие научные, трудно расшифровываемые обороты речи, перегруженность энциклопедическими знаниями, фактами, цифрами. А перенасыщение терминологией и ее отсылки к узким секторам знаний? У нее, знаешь ли, в писательстве избыточная профессиональная эрудиция. Слишком много интеллектуального, а надо бы побольше человеческого.

– Человечного? – переспросила Аня.

– Нет, я понимаю, писатель пишет своей личностью. Я знаю, что существует массовая литература, беллетристика и познавательная. И здесь особенно видна дистанция с великими… А есть элитарная, которая по сути дела не имеет широкого круга читателей. Алле это надо? Стоит ли густо застраивать пространство произведения мыслями и идеями автора таким образом, что не остается места для тайны и интриги, так необходимых читателю? И для собственных мыслей, – добавила Инна, будто услышав чье-то возражение. – Дорога писателей к широкой детской и взрослой аудитории проходит через бурлящую фантазию. Она не столько придумывается, сколько рождается внутренней сутью авторов. Отсюда фантасмагорические сказки, обязательно содержащие сюрреалистические линии, многослойная мистика с материализацией метафор, обращенных к нашему бессознательному. Поиски этих составляющих расширяют границы видения и чувствования авторов и их читателей, особенно детей. Я разделяю их по принадлежности к…

– Это не Аллино поле деятельности, не ее пласт. Ты еще озорной юмор с неё затребуй. Философские рассуждения содержательной части ее произведений не портят. По мне так они и есть ее озарение, ее вершина. Алла не беллетрист и не популяризатор, но ее книги находят живой отклик в умах и сердцах серьезных читателей. Страсть к стилистическим красотам, сгубившая не одного писателя, лучше? – спросила Лена.

– Ты права, она в этом не замечена.

– Ты чувствуешь в Алле публициста, но тебя иногда не устраивают ее взгляды? Только ведь позиция автора не всегда обязана совпадать с позицией ее героев. Ты же сама об этом говорила.

– Алла заработала себе имя? Какой из шедевров принес ей известность? Какова его фабула, в чем суть? Ее книги завоевали мир, они пользуются бешеным спросом и ее жизнь снова обрела смысл? Каких авторов она потеснила в очереди на премию? С талантом не поспоришь. Она в одной упряжке с тобой? – рассыпала Инна ехидные вопросы, будто горохом кидалась. Но добавила вполне серьезно:

– Ты пишешь в расчете на чуткого читателя, а она на слишком умного. У талантливых людей всегда присутствует щепотка шизофрении.

– Это последнее слово в критике? Где-то я подобное уже слышала, – усмехнулась Лена. – Ошибочный диагноз. Безумие вытесняет из человека его проблемы, а писатель в своем творчестве на них опирается.

– Как и в науке? Этот феномен еще предстоит изучить академикам РАН, – пошутила Аня.

И в тот момент ее лицо в мягком ореоле доброй чуть наивной улыбки показалось Лене по-детски милым и привлекательным. «И это несмотря на ее более чем пенсионный возраст?» – удивилась она.

– Почему во всякие времена у совершенно разных людей рождались похожие, талантливые мысли, образы, фразы и даже физические законы? Я, конечно, понимаю, что идеи могут быть одинаковые, но воплощение их разное. Существуют неожиданные комбинации и связи между предметами, людьми и событиями… – Это Жанна напомнила о себе. Но не была услышана.

«Она хочет новую тему начать или закрыть предыдущую?» – не поняла Аня.

– В каждом гении есть капля безумия, – снова провозгласила Инна.

– Ты и Лену к шизикам причисляешь? Симптомы налицо? С ее чувствительностью она входит в «группу особого риска»? И под чьей юрисдикцией находится этот скользкий вопрос? – ехидненько поинтересовалась Жанна.

– Да ты у нас веселый циник, – удивилась Инна.

– Может, нам исключить из своего лексикона этот медицинский термин? – остановила спорщиц Аня.

– Вообще-то говоря, безумцы обладают огромным диапазоном страстей, у них наблюдаются поразительные проявления ума, но только в узком диапазоне знаний. Они интересны… нормальным людям. Гении меняют мир. Уж поверь моему жизненному опыту. Да шучу я. Помнишь наши любимые строки о любви? «С ума схожу. Иль восхожу к высокой степени безумства», – пропела Инна и добавила с милой улыбкой:

– Аня, не заморачивайся. Лена не в счет, она – особая статья. Разница между нею и безумцами мне очевидна. Я приберегла для нее самое точное определение. Она родилась писателем, а Алла раньше не помышляла об этом, – гордо заявила Инна, словно сама имела отношение к успехам подруги.

– Алла вольно или невольно взрастила в себе писателя, и что лучше, еще не известно, – заметила Лена.

– Вот тебе тема для следующей диссертации, – весело подсказала Инна.

– Почту за честь ее разработать, – как шарик пинг-понга на ракетку, шутя, приняла предложение Лена и тем самым «отбила» желание Инны поспорить. – Первая книга Аллы выдержала четыре издания. Но спрос так и не перекрыла. Она мгновенно исчезала с прилавков книжных магазинов. На долю Аллы в независимости от ее желания выпало искупаться в лучах газетной и телевизионной славы. Я думаю, эта ее книга пополнит сокровищницу мировой литературы.

– Читала. С первых страниц пробирает сердце и бередит мозги. Невозможно оторваться. Возносит над повседневной жизнью. Будто в другое измерение попадаешь, – выразила свое впечатление Аня, явно примкнув к мнению Лены.

– И ты до сих пор оттуда не можешь вернуться? – не со зла, скорее по привычке поддела ее Инна.

– Путешествие по ее книге – как обновление восприятия жизни, – продолжила свою мысль Аня. – Есть в ней композиционная, ситуационная и смысловая смелость, богатство эмоциональных интонаций и даже искренность поэтического языка. Своеобразно вычерчивает геометрию человеческих взаимоотношений. (Чувствуется немалый опыт изучения чужих и написания своих рецензий.) Я с интересом знакомилась с богатой палитрой характеров ее героев. Алла состоялась как писатель. У нее, между прочим, насыщенный график встреч с читателями. Я на одной присутствовала: в малом зале для элитной публики. Слушатели, захваченные ее выступлением, ловили каждую фразу. Она не испытывает недостатка во внимании со стороны библиотек, школ и вузов. А любовь читателей нельзя симулировать.

– Череда удач! Кавалькада поклонников! Их немой восторг не имеет предела!

– Конечно, для ее книг надо созреть, вот Алла и воспитывает своих читателей, особенно школьников, готовит задел на будущее, приобщая их к умным книгам. Ее страстные речи буквально гипнотизирует слушателей. Она никогда не теряет высоты заданного накала беседы. И в интернете свою колонку ведет, потому что считает его дополнительной степенью общения. Этот форум – живое дело, затрагивающее широкий круг заинтересованных почитателей, – не моргнув глазом продолжила Аня. Тон ее рассказа был не надменный, но уверенный.

– Ну, это дело второе. А какая одна из самых важных сторон ее творчества? Новаторства и гиперреализма не разглядела? – небрежно спросила Инна, бесстрастно взирая на Аню. Но подумала о ней раздраженно: «Ох уж этот мне бескомпромиссный учительский пафос! С необыкновенно смелой прямолинейностью судит обо всем. Нахваталась вершков, а до корней так и не добралась. Училка, критик-самоучка».

– Второе? Как сказать… – протянула Аня.

– Алла успешно обкатала первый том, можно сказать, имела восторженный интерес к себе и бешеный успех. А другие ее книги критики обошли гробовым молчанием? На них были прохладные, кислые отзывы или вообще случились тихие провалы? Что-то я не слышала, чтобы падкие на сенсации газетенки (?) раздували пожар ее тщеславия. И еще одна проблема частенько возникает. Читатель в следующей книге ищет что-то понравившееся в предыдущей, как бы ее продолжение, а Алла им предлагает совсем другое, новое. Им приходится перенастраиваться.

– Так это и хорошо. На мой взгляд, следующие ее книги тоже стилистически выдержанны и интересны образованному читателю. Ты права: они сложны для понимания простого обывателя. Мне кажется – я, конечно, могу ошибаться, – если произведение не сразу стало всем понятно, то это не означает, что оно не талантливое. Может, его время не пришло. И потом, важна не только позитивная реакция читателей, негативная тоже много чего полезного в себе заключает. Андре Моруа писал: «Не бойтесь быть непонятыми». Мое предположение, правда, не относится к книгам для детей, – уточнила Аня. – Сложное произведение постепенно затягивает читателя. Достоевского я тоже долго училась читать.

– Зачем? – насмешливо спросила Инна.

– Чтобы понять. И теперь я вижу, что он слишком резонирует с современностью. Иуды и Раскольниковы не перевелись. Тема преступления и наказания особенно злободневна в нынешние времена. И Чайковского я не скоро полюбила. Лишь когда почувствовала, что его музыка озарена светом небес, когда доросла до понимания.

– Пушкин тоже не скоро дошел до нашего национального сознания, – сказала Жанна, чтобы хоть чем-то поучаствовать в разговоре.

Оказывается, она не спала и с закрытыми глазами внимательно слушала беседу подруг.

– Алла очень осторожная и не любит заранее говорить о своих книгах, пока не убедится в их одобрении в соответствующих кругах. Она не спешит распахивать душу журналистам, которые работают на «массы». И на этот раз она не станет грешить против своих правил, – сказала Аня и покраснела, сконфуженная серьезным тоном своей речи.

– Породу ничем не испортишь. Фрукт всегда будет аристократом, а овощ – простолюдином, – беззлобно проехалась Жанна на счет именитой сокурсницы. – И ты не устояла перед ее авторитетом.

– Мы по телефону иногда спорим с Аллой, но наши диспуты касаются исключительно особенностей и тонкостей литературного языка, – сказала Лена, желая своим замечанием закончить затянувшееся обсуждение. Но Аня «не просекла» намерения Лены и продолжила озвучивать свое мнение:

– В моем понимании, язык – орудие чести и гуманности. Его надо применять так, словно находишься под присягой верности своей стране, своей культуре и уважения к людям…

Инна не замедлила воспользоваться ее заминкой.

– У Аллы есть очень длинные рассказы. Они… как жвачка, – сделав выразительную паузу, заметила она. – Чуть-чуть перефразирую Уинстона Черчилля: «Оратор должен исчерпать тему, но не терпение слушателей».

– Длинные они, потому что обстоятельные. Каждый рассказ подробно муссирует одну тему. Как ее разорвешь на куски? Когда текст «провисает», Алла укрепляет и оживляет его включением вкраплений, отвлечений от основной мысли. Но этого недостаточно, поэтому композиционно рассказы она составляет из суммы отдельных микрорассуждений, иногда даже из маленьких новеллок, разграниченных паузами. Она как бы делит произведение на множество фрагментов, несущих определенную символично заостренную мысль, что не дает читателю утомляться. Дробление связано еще и с тем, что произведение «населено» большим количеством героев, которые появляются и очень быстро уходят со страниц книги, оставляя назначенный им след. Это интересный художественный прием, – терпеливо объяснила Лена. – Последняя ее книга – лучшая на сегодняшний день.

– Расчленяет длинные рассказы? Сознательный прием? Экая невидаль. Я к нему прохладно отношусь. Возьми себе на вооружение, если хочешь. Ты тоже для перебивки настроения читателя пишешь прелестные зарисовки. Еще у Аллы слишком много размышлений молчком, «про себя». Эти ее сплошные «она подумала»… – повторилась Инна, упорствуя в своем мнении. – Я воспринимаю их как недочеты и шероховатости. Притом она играет с логикой, а ты знаешь, к чему это может привести.

– В бессюжетном произведении, в котором мало событий, глубину характера человека трудно высветить без внутренних монологов. Ты неверно истолковываешь… – начала было доказывать Лена.

– Длинные рассказы? Я, например, люблю ее пространные рассуждения. Вся прелесть в том, что в них интересно докапываться до сути. Они вызывают желание узнавать, осмысливать, чувствовать, как автор ведет тебя к намеченной цели. Алла в разных техниках работает, – опять вторглась в беседу подруг Аня. – Читаешь такие книги и уважаешь себя. Я где-то слышала – наверное, по телевизору, – что поэт может достичь своей цели, а философ – никогда. Но я думаю, это смотря какие цели он себе ставит.

– «То, что птица умеет летать, видно уже по тому, как она ходит». Аллу либо не понимают, либо восхищаются ею. Читая, воображаешь себя умной? Тебя на туфте не проведешь, – съязвила Инна.

Но Аня восприняла ее слова как комплимент и опущенные уголки ее губ, чуть дрогнув, на миг качнулись вверх.

– Алла активно вовлекает читателей в процесс познания того, что казалось бы за гранью понимания.

– Глубоко не вникай в себя. Вдруг обнаружишь там посредственность, – добавила издевки Инна.

Аня, растеряно помолчав, неожиданно нашлась:

– Вздрючиваешь всех? Чуть что не по тебе – вмиг шашки наголо. А мне наплевать на твои наезды. Прячешься за маску шутихи?

Но Инна продолжила напористо цепляться:

– Я неудачно к тебе апеллировала? Мне выбрать другую кандидатуру? Но ты меня устраиваешь. Тебе же было бы лучше, если бы писатели всё разжевали и в рот положили. Сама-то ты не скоро «въезжаешь».

Проглотив обиду, Аня неожиданно азартно возразила:

– А тебе так не надо? Можно подумать, тебе всё быстро удается обмозговать самой. А почему тогда встречаешь книги Аллы в штыки? Откуда у тебя высокомерный подход к простым читателям? Я подозреваю, что из вредности всем и даже себе противоречишь.

– Противоречия, знаешь ли, иногда объясняют друг друга, а не противоречат, – усмехнулась Инна.

– Я в свое оправдание так скажу: книги Аллы имеют разные степени доступности. Каждый читатель в них находит свой уровень.

– А ты останавливаешься на первом?

– Знаю, но не проболтаюсь, – старой шуткой отмахнулась от обидчицы Аня.

«Мало, кто способен признаться, что не понимает книг Аллы. А грубить-то, зачем без особого повода? – удивилась Лена и сжала плечо подруги. – Устали девчонки. По малейшему поводу взрываются».

– Ты считаешь, что для простого народа в любом произведении обязательно должно присутствовать чуть-чуть пошлости и безвкусицы? – достаточно крепко щипнула Жана Инну, припомнив Ленин укол на эту же тему.

– У Аллы?! Не приписывай! – Инна буквально задохнулась от возмущения.

«Совсем юмора не понимает», – разозлилась она, прекрасно сознавая, что в их с Аней разговоре юмором и не пахнет.

Не удостоив Жану дальнейшим объяснением, Инна отвернулась.

Аня вдруг заявила:

– Читаю книги Аллы и чувствую, что писал их счастливый человек, чего не скажешь о Ритиных.

– Ритины – оптимистичные. И это по нынешней жизни уже хорошо, – заметила Жанна.

«Спорщицам интересно мнение друг друга об Аллиных книгах, поэтому они поддерживают беседу. Похоже, разговор затянется надолго. Сначала по Ритиной прозе круги нарезали, теперь по Аллиной стали проезжаться, потом за меня возьмутся. Если только сообразят, как подступиться», – поняла Лена и посмеялась над собой с привычной для Инны иронией: «Путь художника – всегда голгофа. Ленка, готовься терпеть».

– Премии у Аллы есть, избалована наградами? – Это Жанна спросила. Поменяла предмет разговора.

– По всем признакам она вот-вот должна получить. Разве что…

Инна не дала Лене договорить:

– Ой, помолчи, а то напророчишь… Раньше в литературе автор сам не оценивал своего героя, отдавал на суд читателя. Но Алла…

– Писатель это делает в случае, если персонаж не обнаруживает в себе чего-то или намеренно не хочет этого подмечать, как бы замалчивает. «Я думаю» применяется авторами, чтобы глубже высветить понимание действующим лицом себя и поведения других героев. Обычный метод. Как говорится: альфа и омега писательства. Подобных приемов много. Нельзя одним ключом открыть все сердца. И потом, Инна, – если уж ты взялась сравнивать, – у каждой из нас свои преданные читатели и почитатели. Вкусы у всех разные.

– Но все вы влияете на массовое сознание, манипулируете подсознанием людей, совершаете «проникновения со взломом» в души своих читателей. Писатели – особая категория людей, – сказала Инна.

– Каждому писателю хочется, чтобы читатели пропитывались его мыслями и чаяниями. А манипуляцией в большей степени занимаются артисты и прикормленные журналисты. Ты же не хуже меня знаешь, что есть кратковременные события, и эти интересы момента отражают СМИ. А глубинными, долговременными проблемами, касающимися всего народа, занимаются политики и писатели, – заметила Жанна. – Писатель, делая на чём-то акцент, положительно влияет на читателя, как, допустим, хорошая музыка. Но она тоже разная. По аналогии получается что-то типа того: у Аллы классическая литература, а у Лены и Риты – популярная. Они как бы полярные.

– Мои с Аллой миры пересекаются, но мы расходимся в подходе к материалу. Для меня главное – человек и сочувствие к нему. И принимая во внимание тот факт, что…

– И в основе – принцип недопустимости насилия? – снова прервала Лену Инна.

– У Аллы более высокие цели. Она во главу угла ставит мысль как философское понятие. Это совсем иная, во многом непознанная планета. Там другие меры глубины познания мира человека, иные пути и способы постижения действительности. Трудно найти соответствие ее таланту. Она не опускается до мелочей. Вот тебе пример. Поэт сказал: «Движение – это мука материи». А философ? «Движение – это форма существования материи». И у того, и у другого присутствует озарение ума, но у первого оно из области чувств, у второго – логическое, научное. Иногда они смыкаются, синтезируются. Может, поэтому Алла, как никто другой, чувствует ту грань, на которую поставлена та или иная человеческая судьба. Она развивает не фабулу, а мысли. Поняла? Прониклась? Не погрешу против истины, если сообщу, что редко кому удается стать выразителем чаяний всего народа. Я тебе больше скажу: Алла, наверное, не станет голосом нового поколения, но внесет существенный вклад в развитие философии и теории литературы. Тебя устраивает мое объяснение и мой вывод?

Мы с Аллой и пишем по-разному. Я – пока чувства не остыли, а она ждет, пока эмоции улягутся. Но обе мы любим или ненавидим то, о чем сообщаем читателям.

– Какого калибра Человек! Мне сложно жить рядом с титаном мысли, создающим нетленные, ни на что не похожие вещи, те, что не с конвейера, в репертуаре которого доминируют философские шедевры! Как бы мне ненароком своей болтовней не осквернить ее ауры. Не около каждого человека могут произрастать и буйно распускаться прекрасные цветы. По нашим деревенским меркам, я как анклав феодализма среди умов-небоскребов капитализма, – шутливо-патетически отозвалась Инна. – Алла счастливая. На ней лежит божья благодать? С детства отец внушал ей, что она самая красивая и бешено талантливая. Она чувствовала себя защищенной. Наверное, всю жизнь держалась памятью своего детства. Это о ней с уважением говорили: «Девочка из Ленинграда!» Счастливое детство – это подарок судьбы. Детство, проведенное у Христа за пазухой, определяет основной вектор и выстраивает дальнейшую жизнь. А мы были многого лишены. Нам приходилось перебарывать комплексы, взращенные детством. Я – бравадой, а ты, Ленка, – упорным трудом доказывала свое первенство или превосходство. Я не считаю, что наше детство благотворно сказалось на нашей жизни. И хотя, безусловно, кое-какие уроки мы из него извлекли, я бы никому не пожелала его повторения. Правда, кое у кого судьбы были на порядок хуже наших… и тогда они оказывались ставкой ценой в жизнь. Разве те дети того заслуживали?

Аллина судьба продолжится и после смерти. А мое «будущее» под сомнением. Ты, Ленка, с Аллой одной группы крови, мудра при всей своей наивности и детскости, но и твое будущее, которое… за гранью, тоже под большим вопросом. Ты не допускаешь, что…

– Звучит умопомрачительно устрашающе. Это твой новый, нерасхожий репертуар немыслимой глубины, необъятности и трудности восприятия? – усмехнулась Лена. – Если, как ты считаешь, Алле рукой подать до бессмертия, то растолкуй, где и когда будет происходить самое важное для нас с тобой?

– Вот так! И никакой тебе двусмысленности, неясности, и никаких затравленных, отчаянных выражений глаз, без которых не обходится ни одно обсуждение этой темы? Одна лишь мягкая ненавязчивая манера держаться среди друзей?! – как-то странно рассмеялась Жанна.

Инна с Леной переглянулись и не стали продолжать свой разговор.

– …Вижу, Лена, не расточаешь пустую хвалу «собрату» по перу. Я прикинула, и сочла твое нетривиальное объяснение творчества Аллы лучше моего собственного. Оно мне импонирует. Но и свое мнение я не забракую, оно сойдет за милую душу в кругу не очень… интеллектуальных слушателей, под тем предлогом, что философия не всем по зубам… по мозгам, – весело завершила Инна одну свою мысль и преподнесла следующую:

– Лена, просвети меня, по чьему совету Алла занялась философской стороной вечных проблем человечества, а не мироздания? Она случайно наткнулась на идею, на свидетельства современников, копаясь в архивах своей безграничной памяти? Всевышний надоумил? Может, в этом просматривается твое личное присутствие или твое опосредованное влияние? Сознавайся: с твоей подачи, при твоем содействии? Почему бы и нет? Алле оставалось только подобраться к теме, прорости в нее. Но одолевали сомнения: чтобы иметь право о ней говорить, надо получить какие-то скрепы. А тут ты… Я не в упрек тебе. Напротив. Ты подтверждаешь бездонную глубину ее мыслей и веришь в нее, а это уже много.

– То была свободная воля сильного, знающего себе цену человека… Так перед этим была еще не тема, а только подводка к ней, прелюдия? Не затевай, пожалуйста, нового спора, я его не переживу. Ну что ты привязалась к Алле?! Зря стараешься. Мы с ней не соперницы, не конкуренты.

Лена начала выходить из себя. «От скуки вяло перекидываемся ничего не значащими фразами. Инна, как же я сегодня от тебя устала! Бывает сердечная недостаточность, эмоциональная, а случается и умственная. Вот так иногда терпишь, терпишь… Я позволяю себе злиться?» – одернула она себя.

Но Инна не оставила своих рассуждений.

– Ты считаешь, Аллины шедевры надо сохранить для отечественной и даже мировой культуры? Она попала в топ или шорт-лист? Ты знаешь, призеры «Большой книги» автоматом переводятся на двадцать-тридцать языков! Вот это триумф!

– Этому должно предшествовать хорошее информационное сопровождение. Может, ей важнее получать призы читательских симпатий.

«Ну, если дальше не пускают… Любовь и признание – это орден и медаль?» – пренебрежительно фыркнула внутри себя Инна.

– А ты, у меня нет сомнений, попадешь в высшую лигу. Твои книги еще совершат полный оборот вокруг земного шара с остановками на всех континентах, во многих странах. И за столетия они ни на йоту не потеряют своей притягательной силы. Париж и Лондон тебя еще не ангажировали? (Вот болтушка!)

– Кругосветное путешествие? А может, и в параллельный мир?

– «Если не мечтаешь, что твои книги прочитают миллионы, не садись писать», – заявила Инна.

– Фантазерка! Попаду, если только ты станешь председателем комиссии по… – Лена умышленно не договорила. В ее улыбке промелькнула легкая вежливая насмешка. – Или хотя бы окажешься в числе тех ста специалистов самого высокого класса… Пошутила и хватит. Не будем касаться этого вопроса.

– Меня нелегко сокрушить. Алла – культурное событие в истории нашей страны? – сделала попытку отвоевать утерянную позицию Инна, но, зная, что перед ней достойный противник, поняла ее бесполезность и замолчала.

– А в моей теме академизм не очень уместен, – ушла от вопроса Лена, – хотя я этого не могу однозначно утверждать, нет внутренней уверенности. У меня много скепсиса по поводу собственных способностей, знаний и возможностей. Смогу ли понять тему иначе, развить интересней, насытить чем-то, чего нет у других авторов, чтобы не обмануть ожиданий читателей? И это при том, что мои литературные предпочтения сложились еще в детстве.

– У тебя есть творческая жилка, но ты человек вдохновенной… неуверенности и неудовлетворенности. Ты самоедка. «И мнится мне…» Не прибедняйся. Знаешь ведь, что достойна похвалы, что особенная. В тебе есть больше, чем требуется этому миру… Ты грешным делом не кокетничаешь? – Инна скорчила удивленную рожицу. – Шучу, шучу. Не пыли.

– Жванецкого все равно не перешутишь. Такова твоя «трактовка моего образа»? Диагноз окончательный и пересмотру не подлежит? – усмехнулась Лена.

– Нет, – с кротким достоинством ответила Инна.

Аня обратилась к Лене:

– Вот у тебя каждая следующая книга лучше предыдущей, а у моего знакомого наоборот. Его последние рассказы, как конвульсии предсмертной агонии. Он исписался? Был взлет творчества и сошел на нет? Но ты же знаешь, если писатель один раз понравился читателям, – особенно если он устанавливал связь между видимым и невидимым, но ощущаемым, между людьми и их чувствами, жизнью и смертью, – то он оказывается в вечном долгу перед ними. Они ждут от него еще более интересных произведений.

– Самое страшное для писателя – потеря вдохновения. С возрастом, когда душа неуклонно остывает и угасает, уже может не возникать яркого вдохновения. Исчерпывается ресурс памяти и воображения. Так бывает, – посочувствовала Лена неизвестному ей автору. – Только иногда одной книгой или одной песней имя автора остается в веках.

– «Когда дряхлеющие силы нам начинают изменять…» Тютчев был гений… Всевышний, спаси нас от клеветы, от озлоблений, – задумчиво себе под нос непонятно к чему пробормотала Инна. – Тебя писателем сделало детдомовское детство, ты в нем как сквозь асфальт проросла. Кто-то из великих грустно пошутил, что залог творческой гениальности – несчастливое детство.

– Если есть чему прорастать, – добавила она хмуро.

– Каким бы ни было детство – оно все равно детство. В детдоме я обрела жажду жизни, стремление бороться и достигать, – не согласилась Жанна.

– А Риту пробудила к творчеству ее неудавшаяся семейная жизнь? Она создает романы из своего разбитого сердца, чтобы оно не уставало от боли? – спросила Аня. – Я слышала, как она говорила на одной из наших субботних встреч: «Хороший человек радовался бы, что я быстро восстановилась после болезни и смогла вернуться к творчеству, а муж бесился».

– Насчет творчества не знаю, но думаю, что Стаса статус мужа знаменитости не устроил, вот они и разбежались, – вклинила в разговор свое замечание Жанна.

– Это только одна из причин. Кто-то из друзей дал ему почитать одну Ритину книгу. Так его не интересовало, сколько души и боли она вложила в свои строки, какова была высота накала ее горьких чувств, ни слова, которыми она их выражала. Не волновала и психологическая глубина произведения бывшей жены. Беспокоило одно: не написала ли Рита о нем что-то очень уж плохое. Не назвала ли она имени, по которому знакомые могли бы узнать, каким на самом деле гадким был он в своей семье, – сказала Инна. (И все-то она знает!) – А Рита в этой книге выложила всю свою ненависть к пошлости. Она говорила бывшему мужу: «В награду за все беды Бог послал мне творчество».

– Талант не у всех и не сразу открывается. Иногда что-то должно послужить толчком к его выявлению. И потом, мало родиться писателем, надо умудриться им стать, – задумчиво сказала Аня. – А что Аллу подвигло на литературное творчество? Что стало его побудительной причиной?

– Думаю, что сначала всё-таки утрата любимого человека, а уж потом желание выразить себя как-то иначе. Я, например, после первой болезни в произведениях стала откровеннее и жестче. Хотя казалось бы должно быть наоборот. Во мне как бы открылось иное, глубинное понимание событий, может даже осознание другого предназначения. И я стала писать о взрослых, – сказала Лена.

– Ты вскоре после детской серии запустила взрослый цикл или был долгий перерыв? – спросила Жанна.

– Написала книги начерно быстро, но длительная отсрочка в их издании случилась из-за другой болезни. Организм после химий никак не приходил в норму, память не восстанавливалась.

– Ты пишешь, чтобы разбудить в людях светлые чувства, хочешь словом преобразить человека, чтобы он задумался о главном: для чего живет? Это важное, прочное дело жизни. – Аня как бы по-своему продолжила предыдущую Ленину мысль.

– Какие лакуны еще собираешься нам открыть, что разоблачить? – ухмыльнулась Инна на Анино замечание.

– Выступая от имени своей боли, вы с Ритой конвертируете в свои произведения серьезный эскорт собственных бед и печалей. Не от хорошей жизни вы сделались писателями, – вздохнула Аня.

– Грустными писателями, – уточнила Инна. – Вы в своих книгах то плачете на груди этого препаршивого и препаскудного мира, то смеетесь ему в глаза.

– Экстравагантно выражаешься, – одобрительно улыбнулась Лена.

Аня вдруг подумала: «Улыбка у Лены красивая, открытая, честная, а у Жанны какая-то хитренькая, будто исподтишка. Надеюсь, я ошибаюсь».

– Ваша жизнь не способствовала воспеванию искрящихся восторгов и трогательных радостей. В основе таланта многих писателей лежит какая-то трагедия. А вот в поэзии, как правило, всё начинается с восторгов любви. Поэту нужен постоянный приток свежей крови – состояние влюбленности, – чтобы его эрогенные зоны… мозги… не остывали, – фыркнула Инна, как раздосадованный чем-то котенок.

– Без сомнения, личные драмы влияют на обострение восприятия, но жизненные ситуации – только повод, а причина писательства лежит много глубже, – сказала Лена очень серьезно.

– Всех вас роднит понимание того, что настоящие писатели – люди с оголенными нервами, но проблемы вы затрагиваете разные, и раскрываете их согласно своим взглядам, предпочтениям и таланту. Формирует писателя Родина. Она – важнейшая пространственная, историческая и нравственная скрепа духа. Но для писателя в первую голову важен его язык, а потом уже место рождения и проживания. В нашем языке такое богатство оттенков и смыслов, что не любить его невозможно! – неожиданно восторженно закончила Аня.

«Шпарит, как по написанному… в учебнике. Вызубрила. Я на политинформации? А если писатель в эмиграции и пишет на чужом языке?», – подумала Инна, но диспут не стала устраивать, только спросила намеренно простовато улыбнувшись:

– А тебя какой толчок или случай привел к тому, кто ты есть сейчас? В чем фишка? Не пыталась изменить род занятий или глубоко вросла, укоренилась?

– Ты об учительстве? Конечно, учась в университете, я не видела себя в этой роли. Я уже рассказывала о начальнике цеха. У нас же неофициально принято руководителями извлекать доход из своей должности и получать некоторые другие привилегии… Я давно заметила, что те, которые оказываются профессионально непригодными, наиболее рьяно рвутся командовать.

– Такова наша ментальность. Мы сами делегируем власть какому-то человеку, а потом пресмыкаемся перед ним, – теперь уже как рассерженная кошка фыркнула Инна.

– Нет, это наши чиновники ставят нас на колени. А если мы пытаемся возражать, они изгоняют нас.

– А скажешь правду, то потом долго будешь сидеть на скамейке запасных в ожидании следующего шага в карьере. И можешь не дождаться.

– Я с первой попытки начальника приставать поняла, с кем имею дело. Вот и сказала: «Нормальный мужчина получает удовольствие с женщиной по любви, по согласию. А вы от насилия? Значит, вы маньяк. Думать надо, прежде чем что-то делать. До чего же вы, мужчины, бываете глупые!» И ушла с завода. Нельзя работать там, где тебя притесняют и унижают. Одна дверь закрылась, другая откроется. Я перераспределилась в школу. И должна признаться: как ни странно, быстро почувствовала себя на месте.

Все равно бы тот тип житья не дал. Опустил бы на дно, и никто бы не вступился. Только опозорилась бы. В таких делах никто, кроме себя и судьбы, не мог мне помочь. Но я на судьбу никогда не полагалась. Сногсшибательная история? Обыкновенная. Наверное, мне это нужно было пройти, чтобы кое-что понять и в жизни, и в себе, из какого я теста. Громко сказано? Трудно решение далось, до сих пор в сердце болью отзывается это травмирующее воспоминание, но другого выхода я не видела. Да, струсила. Я в себе это не люблю. Это не то, чем можно гордиться. Всю жизнь борюсь с проклятым недостатком. Конечно, мне рисовалась совсем другая судьба, не та, которую я прожила. Это ты у нас всегда в первых рядах, – с плохо скрываемым раздражением ответила Аня Инне, медленно встала и, ни на кого не глядя, пошла в кухню. Ее поташнивало при одном только воспоминании о давно пережитом.

Наступила неловкая пауза.

«Как неожиданно неприятно Инна закольцевала писательскую тему», – удивилась Лена, но вслух без Ани комментировать ситуацию не стала.