Любовь под дождем

Перевод А. Тимошкина

Редактор И. Гурова

I

На улице шумел бесконечный людской поток. Пестрая толпа гудела, как растревоженный улей. Но даже в этой плотной массе можно было выделить молчаливо идущую молодую пару.

Девушка была одета в короткое коричневое платье. Распущенные волосы закрывали плечи, спадали на лоб. Юноша был в голубой рубашке и серых брюках. Время от времени девушка смотрела на своего спутника глазами, полными нежности. Ее тонкие ноздри нервно вздрагивали. Юноша медленно шел рядом и, казалось, не замечал волнения спутницы. «Неужели она собралась вот так бродить по улицам весь вечер?» — подумал он. Это его явно не устраивало. И он первым нарушил молчание.

— Ну и толчея! И куда только их всех несет?

— Наверняка у каждого есть какое-то дело, — с улыбкой сказала девушка.

Юноша расценил эту реплику как намек на нежелание продолжать бесцельное фланирование. В этот момент они подошли к кафе «Бедуин». Двери кафе были распахнуты, и он широким жестом пригласил свою спутницу зайти. Они выбрали свободный столик в небольшом саду, затененном плющом. Как только юноша и девушка сели, их взгляды, словно притянутые друг к другу магнитом, встретились. Жаркий влажный воздух проникал всюду, и даже здесь, в садике, было нестерпимо душно. Заказав бутылку лимонада, юноша уже хотел приступить к разговору на давно терзающую его тему, но передумал. Всему свое время, сказал он сам себе и как можно спокойнее произнес ни к чему не обязывающую фразу:

— Да, студенческие годы промелькнули как сон…

— С их трудностями и радостями, — добавила его спутница.

— И все кончается тем, что каждый из нас начинает где-нибудь служить…

Девушка тряхнула головой, как бы отмахиваясь от чего-то, и, выдержав короткую паузу, произнесла:

— И куда только идет наш мир?

Извечный вопрос! А и вправду — куда он идет, что его ожидает? Настанет ли наконец мир? А может, будет всемирный потоп?

— Куда-нибудь да придет, — нарочито безразличным тоном ответил юноша.

Официант принес лимонад. Он оказался таким холодным, что у обоих после первого же глотка заломило зубы.

— Что слышно о твоем брате Ибрагиме?

— Все в порядке, — ответила она. — Пишет он мало, но каждый месяц бывает дома. Его отпускают с передовой…

Она нашла оправдание для своего спутника, который сейчас, в такое тяжелое для родины время, находился с ней здесь, в этом уютном кафе, далеко от фронта:

— Ты ведь единственный сын, поэтому тебя и не призывают в армию… Счастливчик…

Он на это ничего не ответил. Оба замолчали. Юноша наконец решился заговорить более откровенно. Глядя прямо в глаза девушке, он произнес:

— Пожалуй, для нашей сегодняшней встречи есть более веские оправдания!

— А ты разве считаешь, что она аморальна, и потому выискиваешь оправдания?

— Я имею в виду то, что тебе рассказала моя сестра, Сания, — серьезно сказал он.

Она съехидничала:

— Насколько мне известно, у тебя нет недостатка в приятельницах.

— Послушай, очень часто нами движет страсть к развлечениям, удовольствиям. Но наступает время, когда человека полностью захватывает настоящая любовь и он начинает серьезно думать о женитьбе.

— Настоящая… любовь?!

— Именно это я и хочу сказать, Алият!

— А не рано ли ты заговорил о женитьбе? — спросила девушка после недолгого молчания.

— Я говорю совершенно серьезно. Я много думал об этом и убедился, что время здесь не имеет большого значения. Только два человека в состоянии сами решить свою судьбу…

— А ты уверен в своих чувствах?

Юноша с нежностью посмотрел на Алият.

— Один из главных моих недостатков — полная беспомощность в выражении своих чувств. Сколько раз мы встречались с тобой, и с каждой новой встречей я все больше и больше восхищаюсь твоей красотой, образованностью, а вот выразить все это словами не могу… Почему ты молчишь?

— Мне вдруг стало страшно, — сказала она со вздохом. — Сама не знаю, что со мной…

— Поверь, я тебя очень люблю! В мире нет для меня человека дороже, чем ты!

— Ну уж, скажешь…

— Это самые красивые слова, какие я знаю! — засмеялся юноша.

II

Время перевалило за полночь. Последние посетители покинули кафе «Аль-Инширах», что на улице Шейх-Камр, официант Абду Бадран остался в зале один. Чистильщик обуви Ашмави, нескладный и костлявый, примостился на пороге кафе, подслеповато щурясь в ночную темноту. Абду присел и закурил сигарету. Минут через пятнадцать рядом с кафе остановился белый «мерседес». Ашмави повернул голову и воскликнул:

— Устаз[8] Хусни Хигази!

Абду вскочил навстречу гостю, высокому худощавому мужчине с крупной головой, одетому в элегантный белый костюм. Поздоровавшись, гость направился к своему обычному месту, а Абду принялся готовить ему кальян. Тем временем Ашмави уже начал чистить ботинки ночного гостя. Хусни Хигази любил заезжать сюда в самые поздние часы. И официант и чистильщик были его давними знакомыми. Он привык разговаривать с ними по душам. К шестидесятилетнему Абду он питал большое уважение. Ему нравилась старая, потрепанная одежда официанта, его круглая красноватая плешь, добрый взгляд усталых глаз. Внушал ему симпатию и огромный худой Ашмави, человек неопределенного возраста — ему можно было дать и семьдесят, и много больше. Хусни Хигази восхищало мужество старика, который стойко переносил все жизненные невзгоды, несмотря на возраст и плохое здоровье.

Абду готовил кальян для устаза Хигази самым тщательным образом. Он умел это делать, и у него был свой секрет. Абду не сомневался, что получит хорошие чаевые, но не думал об этом. Старый официант гордился своим умением, а уж для такого клиента был рад и постараться. Он знал, что Хусни Хигази влекут сюда воспоминания детства. Он ведь родился на улице Шейх-Камр, в одном из соседних домов. В свои пятьдесят лет Хигази отличался завидным здоровьем и моложавостью. В его волосах еще даже не пробивалась седина.

Хигази и правда с большим удовольствием приезжал в это тихое кафе, подолгу там засиживаясь за кальяном и беседой с приятелями. Разговор, как правило, начинался с обмена новостями о положении на фронте. Они делились друг с другом прогнозами на ближайшее и более отдаленное будущее, вспоминали Ибрагима, сына Абду, и толковали о призванных в армию обитателях переулка Хилла, где жил Ашмави. Хигази видел в Ашмави типичного представителя трудового народа — единственной силы, которая может добиться победы. Задумываясь над тем, почему простые люди не страшатся последствий войны, Хигази объяснял это их высоким чувством собственного достоинства и отсутствием своекорыстных побуждений. Он считал также, что наибольшие тяготы всегда выпадают на долю наиболее честных и преданных своей стране граждан.

Ашмави уже почти вычистил ботинки устаза. Доверительно наклонившись к Хигази, Абду сказал:

— К моей дочери Алият сватается один ее знакомый.

— Поздравляю! — сказал устаз с неподдельной теплотой.

Внимание Хигази тронуло старика, и он продолжил разговор:

— Дело, конечно, хорошее, но жених еще нигде не служит. — В голосе его зазвучало беспокойство.

— Нынешняя молодежь привыкла торопиться.

— Я ведь всю семью один кормлю. Вот дал образование сыну, а его в армию забрали.

— Твоя дочь — умница. Она найдет свое счастье. А кто жених?

— Отец его такой же труженик, как и я. Писарь в торговой конторе.

— А почему жених не в армии?

— Освобожден как единственный сын. Только вот поговаривают, что он привык кружить головы девушкам, — пожаловался Абду. — Совсем недавно он ухаживал за подружкой моей Алият.

Хигази глубоко затянулся. Добрый человек Абду, подумал он, да только все больше мечтает, а жизнь сложна и тяжела. И больно его бьет. Нравы у нас не слишком строги, верности никто не требует. Вслух же он сказал:

— Есть практичные девушки, которые ищут богатых женихов. Обеспеченная жизнь — вот их идеал.

Официант замотал головой.

— Ну конечно, твоя дочь не из таких… — поспешил успокоить его Хигази.

— Упаси бог!

— Да будет так! — шутливо заключил устаз.

Но старый официант был задет за живое и продолжал говорить, все больше воодушевляясь:

— Алият — девушка, каких мало: еще студенткой зарабатывала, что-то там переводила. Старалась одеться получше, чтоб не было стыдно перед подругами. Моих-то ведь денег и на самое необходимое еле хватает, где уж тут тратиться на наряды. Да и скопила она немного.

— Алият и вправду умная девушка!

— Только надолго ли ей хватит этих сбережений?

— Верно, верно! Жизнь с каждым днем дорожает.

— А она и думать об этом не хочет.

— Ничего. Нынешняя молодежь способна постоять за себя. Они сумеют устроиться в жизни как следует.

Хигази представил свою роскошную квартиру на улице Шериф. Да, одни живут в реальном, уже устроенном мире, а другие тешат себя несбыточными мечтами.

— А ты, благороднейший, еще не надумал жениться? — спросил официант.

— Ну нет! Это не для меня.

Он вдруг вспомнил журналиста, который собирался написать очерк о киностудии. Журналист тогда задал ему странный вопрос — какова его жизненная философия. Он не нашелся, что ответить. А может быть, у него попросту и нет никакой жизненной философии?

III

Те немногие часы, которые Ибрагим Абду проводил в Каире, были удивительно счастливыми. Вот как теперь, когда он с трудом проталкивается через густую толпу, всю в разноцветных отблесках рекламных огней, и чувствует, как крепко вцепилась в его руку сестра. Они с Алият очень похожи, хотя глаза у него светлее, нос чуть приплюснут, а губы крупные.

Алият задала ему традиционный вопрос:

— Скажи мне. Вот совсем недавно ты был в окопах и кругом гремели взрывы, а сейчас окунулся в шум и грохот Каира. Как действует на тебя эта стремительная перемена?

И он ответил, как обычно:

— Я уже привык.

— А нынешней ситуацией ты еще не перестал возмущаться?

— И она стала привычной. Даже смерть теперь для меня привычней многого другого, — добавил он с грустной улыбкой.

Заглядывая брату в глаза, Алият спросила:

— А какой тебе представляется наша жизнь?

— Я вовсе не собираюсь переделывать мир. Мне нужно только одно: чувствовать, что друзья встречают меня как человека, вернувшегося с фронта, где люди сражаются, защищая родину. — Ибрагим задумался, затем добавил: — Я ведь не требую, чтобы меня встречали аплодисментами и криками «ура». Достаточно простого внимания и искренней теплоты.

— Но ведь все только о войне и говорят!

— Что о ней знают эти болтуны?

— Их можно понять. Они ведь тоже переживают.

— А что толку, черт возьми! Это ведь не кино. На фронте солдаты гибнут по-настоящему.

Крепче сжав руку брата, она попросила со вздохом:

— Не надо думать о плохом! Зачем портить такие счастливые часы? Может быть, навестим кого-нибудь из друзей, а потом сходим в кино?

Ибрагим согласился и заговорил о другом.

— Странно, что я не был знаком с Марзуком, с твоим женихом.

— Он тебе не нравится?

— Да нет, симпатичный парень. А сестра у него настоящая красавица.

Они остановились под козырьком кафе. Алият внимательно посмотрела на брата.

— Ты говоришь про Санию?

— Вот именно. Она, кажется, твоя подруга?

— Самая близкая! Она кончила университет на год раньше меня. А сейчас работает в министерстве земельной реформы. Значит, она произвела на тебя впечатление?

— Еще какое!

— Любовь с первого взгляда? — засмеялась Алият.

— По-моему, и она на меня посматривала, — в том же тоне ответил Ибрагим.

— Да не может быть!

— А что тут такого?

— Нет, а все-таки?

— А может она быть хорошей женой?

— В каком смысле?

— Ты же знаешь патриархальный дух нашей семьи.

— О, достойный сын своего отца!

— Меня интересуют ее представления о нравственности.

Она кивнула на рекламный плакат с парочкой, застывшей в страстном объятии, и бросила с досадой:

— Ну о чем ты говоришь!

— Но ведь ты сама не терпишь распущенности.

— Спасибо за доброе мнение!

— А теперь расскажи мне о ней!

— Чудесная девушка! — раздраженно ответила Алият.

— Не зли меня!

— Неужели же я буду злить солдата, приехавшего домой в отпуск?

Внезапно электричество погасло. Город погрузился в непроглядную тьму. Послышались крики, гудки автомашин. Ибрагим вздрогнул. Ему почудились слова команды «по местам!». Но он был не в окопах, и рядом раздался не голос офицера, а нежный голос сестры.

— Свет часто выключают. Иногда без всякой причины.

Ибрагим пришел в себя и, взяв сестру за руку, сделал шаг назад. Их спины уперлись в степу.

— Это надолго? — спросил он Алият.

— Кто знает? Когда как…

Глаза Ибрагима быстро привыкли к темноте, и, повернувшись к сестре, он спросил:

— Так что же ты мне посоветуешь?

— Подождать, пока не дадут свет! — засмеялась Алият.

— Я говорю о Сании!

— О Сании? Женись на ней, если полюбил.

— Дело не в любви!

— А в чем же?

— Мужчина и женщина — это не одно и то же!

Алият сердито топнула ногой, но заставила себя сдержаться.

— Значит, ты мне так ничего и не скажешь?

— Но я же сказала: она чудесная девушка, ну и женись, если полюбил ее.

— Я увижусь с ней завтра, поговорю…

IV

Солнце палило нестерпимо. Парк казался пустым. Только они бродили но тенистым аллеям. «Точно Адам и Ева перед грехопадением», — подумал Ибрагим и улыбнулся этой мысли. Заметив его улыбку, Сания спросила:

— Что тебя развеселило?

— Просто я счастлив! А вон под тутовым деревом удобная скамейка. Может быть, посидим немножко?

Девушка невысокого роста, Сания была прекрасно сложена. Красивые зеленые глаза были удивительно прозрачны.

Они сели.

— Быть с тобой — это такая радость для меня! — восторженно сказал Ибрагим.

— Но ведь мы не чужие. Наши семьи скоро породнятся, — ответила она.

Вчера они многое сказали друг другу взглядами. И обоим эта их встреча представлялась вполне естественной. Заметив, что Сания внимательно рассматривает его военную форму, Ибрагим спросил:

— Кто-нибудь из твоих близких служит в армии?

Она отрицательно покачала головой. И он продолжал:

— А что мешает нам думать о будущем? Ведь так естественно думать, что мы будем жить вечно!

— Наша жизнь в руках божьих!

Ибрагим никак не мог решить, начинать ему серьезный разговор или нет. Конечно, как-то так сразу не слишком ловко, но и тянуть нельзя. Ведь снова они встретятся не раньше чем через месяц, да и то если он останется в живых.

Она, по-видимому, угадала его мысли.

— Наверное, тебе там приходится очень трудно?

Ибрагим был растроган. Ведь до сих пор никто, кроме самых близких ему людей, его ни о чем подобном не спрашивал.

— Гораздо труднее, чем ты можешь себе представить!

— Как же вам удается выдержать?

— Теперь я совершенно уверен, что человек и из ада может выбраться благополучно.

Внимательно посмотрев на девушку, он добавил:

— И помешать человеку надеяться на лучшее не может никто. Он будет стремиться к желанной цели всеми силами.

Сания улыбнулась, чуть-чуть покраснев и прерывисто дыша. Она уже не девочка, думал Ибрагим, и совсем не кокетка. В ней чувствуется твердый характер, и, кажется, она хорошо воспитана.

Первой молчание нарушила Сания.

— Как ты думаешь, война возобновится?

Ибрагим не слушал.

— Мне говорили, что ты ни с кем не помолвлена.

— Значит, ты наводил обо мне справки?

— У нас с тобой есть общий друг: Алият.

— А я-то думала, что ты такими вещами не интересуешься.

— Алият обрадовалась, что ты мне нравишься.

— Правда?

— И пожелала мне счастья! — многозначительно добавил Ибрагим.

Оба снова умолкли. Ибрагим решил, что первый шаг сделан. Успешно. Сания отвела глаза, избегая его настойчивого взгляда.

— Ты мне так и не ответил, будет ли снова война?

— Я говорил о вещах более определенных — ты мне очень нравишься.

— Но ты ничего обо мне не знаешь.

— Сердцем можно узнать больше, чем разумом.

Наступила пауза. Потом Ибрагим спросил:

— Ты что-то сказала?

— Я счастлива…

Он взял ее за руку и с благодарностью посмотрел ей в глаза.

— В следующий раз мы все решим окончательно. А до тех пор, что бы ни случилось, знай, что я счастлив.

— Да сохранит тебя аллах!

— Значит, теперь еще одно сердце будет тревожиться за нас там, на передовой.

Сания задумчиво слушала Ибрагима. И он высказал то, что мучило его постоянно:

— Мне кажется, о нас, солдатах, никто, кроме родных, и не вспоминает!

— У нас тут все по-другому. Чего ты от нас хочешь? Вот Хусни Хигази считает, что все идет по намеченному плану, — сказала Сания виновато.

— Кто это такой?

Девушка смутилась, но тут же взяла себя в руки.

— Чиновник нашего министерства. Служит у нас в отделе.

— А что он подразумевает под этим своим «планом»?

— Он говорит, что перед началом битвы мобилизуется весь народ.

— Что-то слишком туманно!

— Во всяком случае, я этого не понимаю, да и другие тоже. Но все-таки, начнется ли опять война?

— На фронте мы думаем, что да.

— А здесь в это мало кто верит.

— Как у вас тут оценивают обстановку?

— По-всякому. Каждый твердит свое.

— Ну конечно, вам хочется встать однажды утром и прочитать в газетах о победе! — насмешливо сказал Ибрагим.

Они рассмеялись. Напряжение сразу как рукой сняло. Они нежно смотрели друг на друга.

V

Хусни Хигази вскочил с дивана и направился к холодильнику. Как все-таки уютно и спокойно чувствуешь себя дома! Здесь он хозяин жизни. Кондиционер, дорогая мебель. На широких полках расставлены красивые безделушки, купленные на Хан аль-Халили, и японские статуэтки. Удобные кресла и диваны, хочешь — сиди, хочешь — лежи. Все это незыблемо, реально, несовместимо с мыслями о бренности бытия.

Он умело сбил два коктейля и вернулся с бокалами в другой конец комнаты. Один бокал он поставил на подлокотник кресла, возле самой руки Сании.

— За твое здоровье, милая! — И, выпив залпом свой бокал, Хусни произнес с чувством: — Эта комната не раз была свидетельницей расставания двух любящих!

— Ты благороден и в жизни, и в любви, — сказала Сания.

— Да, кстати! Я недавно достал новый фильм. Хочешь посмотреть? Он совсем коротенький. — И Хусни бросил на девушку испытующий взгляд.

Сания криво улыбнулась. Она вспомнила, как кричала, когда несколько лет назад впервые увидела подобный фильм. Она была еще студенткой, чуть ли не школьницей. Ее ошеломило бесстыдство того, что возникало перед ней на экране. Вздохнув, она сказала огорченно:

— С Алият все кончено. Она помолвлена и готовится к семейной жизни. Большая потеря. Как тебе кажется?

— Ну, до свадьбы она могла бы еще поразвлечься.

Зеленые глаза Сании насмешливо блеснули, и она заметила многозначительно:

— Мысль о замужестве возрождает женщину!

— А как будто замужние женщины не…

Она не дала ему договорить.

— Это уже другая тема! — И добавила со смехом: — Хоть раз ты мог бы отнестись к любви с уважением.

— Я пытался ее уговорить…

— Она правда тебе дорога?

— Женщины мне всегда дороги!

Тут Сания не выдержала:

— Когда я встречаю женщин на улице Шериф, мне так и кажется, что они направляются в твою квартиру или только что из нее вышли.

Хусни Хигази польщенно засмеялся.

— За что такая немилость к этой квартире?

— Ну что ты! Наоборот, я почтительно пришла с ней проститься!

— Как! И ты, Сания? — воскликнул Хусни.

— Да, пришел и мой черед, о царь! — весело ответила девушка.

— Его отец, Абду, мне о нем рассказывал. Он ведь солдат?

— Совершенно верно.

— Судя по твоему лицу, ты довольна.

— Он очень милый юноша!

— Короче говоря, ты по примеру своей подруги Алият решила изменить образ жизни.

— Почему бы и не пойти замуж за того, кто хочет на мне жениться?

Хусни подумал, что женщина — истинное воплощение мудрости и лишь она заслуживает поклонения. Но вслух он шутливо сказал:

— А, так это брак по расчету!

— Представь себе, я его полюбила!

— Неужели? А мне искренне жаль, что мы расстаемся.

— Ну, в этой квартире тебе одиночество никак не грозит!

— Увы, эта квартира не более чем проходной двор.

— Как будто бывает по-другому…

Хигази сел на диван, закрыл глаза и задумался. Потом начал рассказывать.

— Недавно я с группой операторов побывал в Порт-Саиде. Мы снимали фильм. Город совсем пуст. Ты когда-нибудь видела обезлюдевший город?

— Не приходилось.

— Зрелище словно из самой страшной сказки.

— В Порт-Саиде я была всего один день, еще до войны.

— Несколько лет назад мы снимали там фильм «Палестинская девушка». Город тогда жил днем, а по ночам спал, как все города мира. Но едва в порт заходил пароход, город мгновенно просыпался, будь даже глухая ночь, и вновь жизнь в нем бурлила. Открывались лавки и увеселительные заведения, улицы наполнялись народом, слышалось веселое пение.

— А теперь?

— В нем нет никакой жизни.

Сания задумалась и вдруг спросила:

— Будет ли опять война?

Хусни покачал головой.

— В ближайшее время о войне не может быть и речи. Ее возобновление нам ничего не обещает. После июньского поражения для нас главное — выстоять…

— Солдаты рвутся в бой…

— Это естественно. Народ тоже готов воевать. А вот мы не знаем, чего хотим… О родина, моя дорогая родина! — заключил он, глубоко вздохнув.

— Мы теперь ни во что не верим, — сказала Сания грустно.

— Вы дети революции, вам и следует решать все проблемы… Дорогая, еще коктейль? — спросил Хусни, чтобы переменить тему.

Она отказалась.

— Ну а великолепный фильм, который я достал?

— О священнике и булочнице?

— Нет, о двух женщинах и мужчине. Затем появляется незнакомец и присоединяется к ним…

— Почему ты не женишься? Смотри, как бы твой поезд не ушел!

— Дорогая! Мой поезд давно ушел!

— Достойную жену найти можно всегда!

— Давай поговорим о чем-нибудь другом, более приятном, или помолчим.

— Тебя устраивает такой образ жизни? — смело спросила Сания.

— Я как-то над этим не задумывался.

— Иногда меня пугает страсть к вещам, к их приобретению, пусть даже они необходимы, — возмущенно сказала она.

— И напрасно! Человеческое общество строится на принципе купли-продажи.

Сания топнула ногой и крикнула:

— Ну так будем мы смотреть твой новый фильм или нет?

VI

В кафе «Аль-Инширах» царила тишина, нарушавшаяся лишь бульканьем воды в кальяне. Ашмави притулился у двери, ужиная бобовой лепешкой. Абду Бадран сидел слева от Хусни Хигази и бдительно следил, не понадобится ли тому что-нибудь. Он был готов в любую минуту начать разговор. Но Хусни Хигази задумался. Он размышлял о том, как Абду справляется со всеми трудностями жизни и умудряется содержать большую семью при такой дороговизне. Как он сводит концы с концами? Ведь, казалось бы, они должны есть только хлеб и требуху, а жить в лачуге, во всем себе отказывая. Тем не менее дети Абду ходят в школу, двое из них — Ибрагим и Алият — окончили университет! Каким чудом живут правоверные? Вот он за одну ночь тратит столько, сколько иной семье хватило бы на добрых полгода! А ведь стоит на месяц-другой наступить перерыву в съемках, и его уже начинает грызть тревога. Каково же приходится Абду Бадрану, который каждый день работает как вол и все равно почти нищенствует! Алият убедила отца, будто покупает себе новые платья на деньги, которые зарабатывает переводами. И простак ей верит! Ему и в голову не приходит, что деньги девушке дает он, Хусни Хигази. О-хо-хо! Когда он узнал, что Алият — дочь Абду, ему стало не по себе. Прямо-таки совесть заговорила. Но неприятное чувство быстро рассеялось. Разве его совесть не чиста? Он ведь уважает Алият, не бросает ее, ни в чем ей не отказывает.

Хусни Хигази чуть было не спросил Абду, как ему все-таки удается обеспечивать семью, но тут же передумал. К чему портить свой полуночный отдых? Вдруг старик попросит взаймы!

Наконец Абду сам рискнул нарушить затянувшееся молчание.

— Ибрагим теперь жених Сании, сестры Марзука, — сообщил он.

Хусни уже знал об этом. Невеста получила от него кое-какие деньги, как и Алият. Но он сказал, не моргнув и глазом:

— Сохрани бог жениха и пошли счастье невесте!

— Хорошие люди, и живут вроде нас. Она служит в министерстве земельной реформы.

Внезапно в разговор вмешался Ашмави:

— Не нравится мне, когда женщины служат!

— В переулке Хилла все девочки учатся, а которые постарше, так уже работают, — заметил Абду.

— Ну и что? — заспорил старый чистильщик.

— Были бы у тебя дочери, ты бы так не говорил!

— Благодарение богу, он послал мне только четырех сыновей.

Хусни об этом услышал впервые. Он поинтересовался:

— А чем они занимаются, Ашмави?

— Старшие работают на бойне. Одному пятьдесят лет, другому шестьдесят, — и нехотя добавил: — Третий попал под трамвай, а четвертый в тюрьме.

Хусни опять повернулся к Абду и спросил:

— Ибрагим думает жениться теперь же или будет ждать мира?

— Это уж как он захочет. А по мне, лучше сегодня, чем завтра. Кто знает, когда кончится война?

— Пожалуй, никто, Абду.

— То-то и оно.

— И никого это не волнует.

— Нет, тут ты ошибаешься! Конечно, волнует! Просто люди никак не оправятся от горечи поражения.

Разговор о войне заинтересовал Ашмави, он поднялся и вошел в зал.

— Аллах не оставит нас своей милостью! — заявил он еще с порога.

— Лучше скажи: если аллах позволит! — посоветовал Хусни Хигази.

Но старик не заметил насмешки.

— Все в его воле! А только нам надо добиться победы! Иначе не быть миру на земле!

— А если дело кончится мирным урегулированием? — спросил Хусни.

— Не приведи бог! — воскликнул Ашмави, щуря подслеповатые глаза, и добавил, по-видимому желая засвидетельствовать могущество аллаха: — Пророк свидетель, вчера ночью я дважды приласкался с женой! Вот как!

— О чем ты говоришь, Ашмави! Постеснялся бы!

А старик продолжал:

— Веру мы потеряли, правы испортились!

«Да разве в этом дело?» — подумал Хусни Хигази.

VII

На тротуаре перед баром «Америкен» в ярком свете вывески толпилась молодежь. Одни лениво переговаривались, другие молчали, третьи, закрыв глаза, пританцовывали на месте. Прохожие с трудом пробивались между молодыми стройными фигурами. Кто-то возмутился:

— Небось мужчинами себя считаете?! Так шли бы на фронт! И не стыдно вам?

Но молодых людей эти слова не смутили.

— Кажется, нас хотят досрочно отправить на фронт? — небрежно бросил какой-то юноша.

Вмешался еще один прохожий:

— Какое им дело до этого? Ждут, наверное, что вместо них в армию пойдут женщины и малые дети.

Молодые люди предпочли не вступать в пререкания и отправились в бар «Женева». Сгрудившись у стола, уставленного пивными бутылками, они говорили наперебой, почти не слушая друг друга. Марзук наливал пиво в стаканы и раздавал приятелям.

— Проблема отношения полов сводится всего лишь…

— На фронте проблемы куда сложней, — перебил чей-то голос.

— Я имею в виду внутренние проблемы.

— Не мешай, пусть человек говорит.

— Старики рассказывают, что в их время проституция была разрешена законом.

— Ну, сейчас куда лучше! Женщины стали доступны, как воздух и вода.

— Как воздух и вода! Скажешь тоже! Да ведь девчонки ничего не делают просто так! Только и знают, что требовать!

— А ты чего хочешь? Такая уж теперь жизнь.

— Добродетель капитулирует перед автомобилем.

— Надо только поймать свой шанс.

— Или ездить на автобусе!

— Все это ерунда! А вот есть ли бог?

— Что это ты вдруг?

— Нашей главной заботой было арабское единство, африканское единство…

— Но какое это имеет отношение к вопросу, есть ли бог?

— Теперь наша главная забота — как и когда можно преодолеть последствия агрессии.

— Прошу внимания! Все-таки — есть бог?

— А ведь и мы знавали дни славы!

— Химеры все это!

— Иллюзии…

— Вот дьявол, постоять перед баром нельзя!

— Сволочи!

— Если Израилю суждено отступить, то он отступит.

— Кто, кроме нас, будет драться каждый день?

— А кто дрался в пятьдесят шестом году? В Йемене? Кто дрался в шестьдесят седьмом?

— Старик рассчитывает сохранить невинность полуобнаженной девицы. Для него нет ничего важнее.

— Нам надо начинать с нуля…

— Пора избавиться от кошмаров…

— Почему никто мне не хочет ответить — есть бог или нет?

— Послушай, братец, если повсюду мы видим полную анархию, откуда взяться богу?

— Если предположить, что он царствует, но не правит…

— А египтяне считают себя его рабами?

— Ты и вправду решил жениться?

— Да! Возьми стакан…

— Чего ради?

— Я ее люблю!

— А при чем тут это?

— Но должны же мы…

— Чем объясняются ранние браки?

— Бедностью!

— Страхом перед смертью!

— Системой правления!

— Завтра мы задохнемся от перенаселенности.

— А может, лучше не жениться, а эмигрировать?

— Брак — это внутренняя эмиграция.

— Неплохо бы нам позаимствовать у стариков изворотливости и беспринципности!

— При такой скученности без этого и шагу не сделаешь!

— Тогда почему мир так страшится войны?

— Война еще не самое страшное из того, что грозит миру.

— Что может быть страшнее?

— А то, что никто не чувствует себя в безопасности даже дома! Сосед боится соседа, нашей родине угрожают другие страны, планету подстерегают неведомые опасности, на нее обрушивается солнечная радиация, а само Солнце может взорваться в любую секунду…

— Ты с ума сошел!

— Мы должны веселиться! Долой все, что мешает нашей счастливой жизни!

— Да будет так!

— Да будет так!

— Да будет так!

VIII

Ашмави сидел, мрачно насупившись. Он выглядел таким дряхлым, что казалось, вот-вот душа его расстанется с телом. Когда устаз Хусни поздоровался с ним, он даже не ответил. И, садясь за столик, Хусни спросил Абду с некоторой тревогой:

— Что случилось?

Услышав вопрос, Ашмави подошел к ним.

— Я проклинаю все на свете, и первым — себя самого! Меня терзает старость, немощь, близость неминуемой смерти! Кем я стал? Я — Ашмави Хишн, с железными кулаками, с горячей кровью в жилах? При упоминании моего имени дрожали от страха мужчины и трепетали женщины. Меня боялась полиция. Я не знал жалости, был на короткой ноге с самим дьяволом!

Старик захлебнулся словами. Хусни не скрывал удивления. Он никак не ожидал услышать подобные признания от столь давнего своего знакомого.

— Все это в прошлом! Вот послушай, устаз! Я был славой и защитником жителей переулка Хилла. Горе было тому, кто смел обидеть моих соседей! Благодаря мне они жили в мире и безопасности. А если сами били кого-нибудь или грабили, то благодаря мне избегали наказания. Мое имя было законом, карающим мечом, символом процветания и богатства, но также и нищеты. Что я делал, когда жителя моего переулка обижали? Я как злой рок обрушивался на всю округу, не разбирая, где правый, где виноватый, — разбивал кулаками головы прохожих, громил лавки, поджигал тележки, дубинкой крушил окна и ломал двери. Расспроси меня о счастливых днях, но не спрашивай о жертвах моего гнева, о том, сколько их было. Как-то я убил англичанина и напился его крови! Вот каков был Ашмави Хишн!

Хусни Хигази попытался прервать поток старческой похвальбы.

— Все это нам давно известно. Лучше объясни, что тебя так рассердило.

Но старик ничего не ответил и, вернувшись на свое место у двери, погрузился в угрюмое молчание. Хусни Хигази вопросительно посмотрел на Абду Бадрана. Тот дрожащим от волнения голосом сообщил:

— Привезли двух раненых соседей.

— А я-то думал!

— Они на фронте ранены, — объяснил Абду.

Хусни молчал, подыскивая подходящие слова, но тут опять загремел голос Ашмави:

— Бабка одного из них прибежала ко мне, прося защиты, как в былые времена…

— Они герои, Ашмави, — сказал Хусни.

— Ты ведь их не видел! — сдавленным голосом ответил старик.

— А ты побывал в госпитале?

— Да, я видел их, говорил с ними. Я понял, что бессилен, и проклял все на свете!

Обращаясь к Абду Бадрану, Хусни патетически воскликнул:

— Оба они — герои! Война есть война, она всегда и всюду одинакова.

— Будь проклята моя немощь! — крикнул Ашмави.

— Бог даст, они поправятся.

Пытаясь хоть как-то рассеять свой страх и тяжкие предчувствия, Абду повернулся к Ашмави:

— А ты-то все твердил о войне и победе!

Гнев старого чистильщика сменился печалью.

— Война… победа… Что пользы от меня, старика?!

— Но ведь в молодости ты не раз задавал жару англичанам? — сказал Абду и снова обратился к устазу Хусни. — В дни первой революции я был слишком мал, а теперь слишком стар для войны. Так мне и не удалось достойно послужить родине!

— Но ведь у тебя сын на фронте! Зачем ты себя упрекаешь?

— Не так уж часто и упрекаю! За всякими заботами да хлопотами подумать об этом хорошенько — и то времени нет.

Хусни решил, что и сам он в таком же положении: будничные мелочи заслоняют главное и важное…

От этих мыслей его отвлек Абду:

— Как ты думаешь, устаз, чем все это кончится?

— Святой вопрос! — засмеялся Хусни, — Подождем — увидим!

— Но смерть-то не ждет!

— Тут уж кто кого опередит! Не одни мы умираем.

— Разве дети богатых тоже гибнут? — вмешался Ашмави.

— Смерть не выбирает! Ей все равно — что бедный, что богатый.

— А я вот сердцем чую, что богатых на фронт не посылают!

— Не верь сердцу, Ашмави!

Хусни глубоко вдохнул в себя дым. Он был расстроен: вместо желанного отдыха эта ночь принесла только разговоры о горьком поражении и его последствиях. И вот теперь его гнетет печаль. И избавиться от нее невозможно. Гора спокойствия рассыпалась, рассеялся мираж убаюкивающих иллюзий. Одно только утешение: не ему, а стоящим у власти принимать решения и ломать голову над тем, как добиться их выполнения. А ему бы только отыскать место, где бы не говорили о войне!

IX

В небольшой комнате с окном, выходящим на Нил, сидели три подружки — Алият Абду, Сания Анвар и Мона Захран. В воздухе веяло осенней свежестью, в небе плыли белые облака. Мона пригласила Алият с Санией к себе, в квартал Маньял, и они с удовольствием пришли, надеясь узнать приятные новости. Все трое крепко подружились еще в школе. Мона была очень красива — почти белая кожа, лучистые черные глаза, стройная высокая фигура. Семья ее ни в чем не нуждалась. Отец был директором нотариальной конторы. Мать, в прошлом учительница, выйдя на пенсию, устроилась работать в управление по туризму. У Моны было два брата. Один, инженер, стажировался в Советском Союзе, другой, врач, работал в провинции Мануфия. Он надеялся поехать за границу для усовершенствования знаний. Мона всегда о чем-то мечтала, из-за чего-то бурно волновалась.

Комната Моны напомнила Алият и Сании квартиру Хусни Хигази, хотя, конечно, обставлена она была совсем по-другому. Но они искренне любили подругу и не завидовали ей. Им не терпелось услышать ее новости. Но Мона ошеломила их.

— Помолвка не состоялась! — объявила она.

— Не может быть!

Месяц назад все трое случайно встретились в «Чайном домике» и Мона познакомила их с молодым человеком. Салем Али был юристом и служил в государственном совете. Она представила его как своего друга, а возможно, и жениха. Вот почему теперь девушки ждали услышать от Моны совсем другое — ее настойчивое приглашение, казалось им, могло быть продиктовано только желанием поскорее поделиться с ними радостью.

— Уж наверное, порвала с ним ты! — заметила Сания.

— Ты, как всегда, права, — хмуро ответила Мона.

— Но ведь он очень приятный человек. И с положением!

— Нам казалось, что он тебя любит, да и ты к нему неравнодушна! — добавила Алият.

Эти слова вывели Мону из грустной задумчивости. Подруг она позвала, чтобы они ее пожалели, посочувствовали ей. С тяжелым вздохом она сказала:

— Я узнала, что он относится ко мне несерьезно.

Наступило неловкое молчание, которое прервала Сания:

— Только и всего?

— Разве этого мало?

Алият сказала решительно:

— Держу пари, он ухаживал за тобой с самыми честными намерениями!

— Ах, при чем тут это! Просто я убедилась, что мы, девушки, для него существа низшего класса.

Мона помолчала, а потом снова заговорила, горячо и нервно:

— Я, не задумываясь, бросила это ему в лицо. Он смешался, забормотал что-то невнятное, попытался оправдываться, но я с негодованием отвергла его лицемерные объяснения. Я потребовала, чтобы он хотя бы к себе отнесся с уважением. Он извинялся. Не помню, да и не хочу вспоминать этих притворных извинений! Я не приняла их и никогда не приму. Я спросила его: «Может быть, ты решил узнать обо мне больше того, что знаешь? Вот для того-то ты и добиваешься меня? Вот какова подоплека твоей так называемой любви?» Он пытался защищаться, утверждал, что любит меня, верит, что я чиста, как белая роза. Я зло рассмеялась и сказала, что ненавижу ухаживания с оглядкой, что мое прошлое принадлежит только мне и никому больше. Ведь я же не интересуюсь его прошлым — это его личное дело. Я прямо сказала ему, что решительно отвергаю любые формы зависимости и рабства!

Лицо Моны пылало от гнева, губы нервно подергивались, глаза сверкали. Ей было больно, что подруги явно ее не одобряют, что она напрасно ждала от них сочувствия.

— А ты не преувеличиваешь, Мона? — спросила Алият.

— Ведь таковы обычаи и традиции нашей страны! — добавила Сания.

— Для меня они неприемлемы! — отрезала Мона.

— Мужчины — народ не простой. Их приходится долго муштровать, воспитывать, — заметила Сания.

— Я лучше останусь старой девой, чем выйду замуж ценой лицемерия и лжи!

— Ты ведь знаешь наше трудное положение, — возразила Алият.

— Но не могу же я отказаться от своих принципов, от своих представлений, от самой порядочности, наконец! — воскликнула Мона.

Да, Алият знала ее взгляды. Она знала, что Мона осуждает легкомысленное поведение. В отличие от них с Санией у Моны всегда было достаточно собственных денег, чтобы хорошо одеваться, покупать книги. Но Мона, порицая подруг, любила их искренне. Она с большим интересом выслушивала все новости об их помолвках. Однако лицемерие и заведомый обман ей претили. И все это прикрывается высоким именем любви!

Подруги пробовали отговорить Мону от ее решения, но она была непреклонна. Им было ее жалко, но настаивать они не решались. Пусть поступает, как хочет.

— Такая девушка, как ты, Мона — красивая, образованная, хорошо воспитанная — заслуживает самого прочного семейного счастья, — сказала Алият.

— А в своем будущем, которое опирается на обман, вы уверены? — спросила Мона.

— Оно опирается на любовь! — возразила Сания.

Растерявшись, Алият пробормотала, что Хусни Хигази — человек надежный и умеет хранить тайны. Но Мона сказала только:

— Дело ведь не в том, каков Хусни Хигази.

Алият взволновалась еще больше:

— Знаешь, как бывает в кино: любая случайность может все испортить.

Сании это надоело, и она заявила не терпящим возражений тоном:

— У нас не было выбора. И теперь нам остается лишь мужественно встретить свою судьбу.

От разговора с Моной на душе у Алият и Сании остался неприятный осадок. В них пробудилась неясная тревога. Но в конце концов будь что будет — от судьбы ведь не уйдешь!

X

Мону совсем не радовала победа ее принципов и порядочности. Ее все чаще одолевали сомнения — а правильно ли она поступила? Значит, и она способна делать глупости, совершать необдуманные поступки? И она не могла не признаться себе, что по-прежнему любит Салема Али. Однако Мона отдавала себе отчет в том, что никто, кроме нее самой, не может вывести ее из тупика, в котором она очутилась.

Неожиданно в отпуск приехал брат, доктор Али Захран. Мона очень обрадовалась. Она рассказала Али о своем неудачном романе. Али огорчился. Но у него были собственные неприятности.

— Знаешь, я решил эмигрировать, — сказал он.

— Как так? — удивилась Мона.

— Честно говоря, я все давно обдумал и твердо решил уехать из Египта.

— Но ведь ты собирался поехать в научную командировку?

— А, это долгая история! Одна волокита! Мне надоело ждать, и я решил уехать.

— Но как? Куда? На что ты будешь жить?

— Я завершаю исследования по паразитологии. Пошлю свою статью приятелю, который уехал в США. Пусть покажет ее в каком-нибудь университете или научном центре. И буду ждать приглашения на работу. Мой приятель именно так и попал туда.

— Я поеду с тобой! — заявила Мона. — Я специализировалась по статистике, да и английский знаю неплохо.

— Вдвоем уезжать веселей, — засмеялся брат.

Мона и Али сообщили родителям о своем намерении. Те начали их отговаривать. Зачем куда-то уезжать, когда обоим легко сделать карьеру у себя дома, в Египте.

— Но положение в нашей стране совсем не такое, как вы думаете, — заявил брат.

— И оно не изменится в лучшую сторону, — добавила сестра.

Отец попытался воззвать к патриотизму сына, но Али грубо перебил его:

— Родина — это ведь не географическое понятие, часть земли, очерченная государственными границами. Родина — это система мышления, духовные ценности!

Отец был страшно расстроен. Сам он принадлежал к поколению 1919 года, для которого патриотизм был живой силой. Решение детей его возмущало и обескураживало. Он не находил ему никакого разумного объяснения. И страдал оттого, что и сын и дочь равно остаются глухи к его увещеваниям. С глубокой горечью он упрекал детей за то, что они хотят бросить его и мать, не желают жить с ними в родной стране.

Мона очень любила отца, но не могла с ним согласиться. Ее удивляло, что поражение воскресило в его сердце горячие патриотические чувства. А вот она умеет подчинять чувства требованиям здравого смысла. Точно так же поступают Алият, Сания да и ее брат Али. А она чем хуже?

И Мона сказала брату:

— Наша жизнь здесь лишена цели.

— А мне кажется, что я и вовсе не живу! — воскликнул Али.

— Вот почему нам надо уехать отсюда.

— Мы и уедем при первой возможности!

Мона чувствовала себя беззаботной туристкой, и разрыв с Салемом Али вдруг отодвинулся в прошлое.

Все подруги и знакомые Моны скоро узнали о ее намерении. Мона предавалась сладким мечтам о чистой любви и достойной жизни, огражденной от бед и несчастий.

Мона возвращалась из библиотеки домой и на площади Талаат-Харб вдруг увидела перед собой Салема Али. Конечно, они встретились не случайно. Впрочем, он и не собирался этого скрывать.

Салем протянул ей руку.

— Мне сказали, что ты собираешься уехать с братом в Америку. Я счел своим долгом попрощаться с тобой.

— Спасибо, — Мона холодно пожала его руку.

Но он, не обращая внимания на ее возмущенный вид, продолжал идти рядом с ней. Мона рассердилась.

— Я уже поблагодарила тебя за внимание!

— А я все равно не уйду, — невозмутимо возразил Салем.

— Это почему же? — с напускным равнодушием спросила Мона, — Теперь я твердо знаю, что люблю тебя. Это чувство на всю жизнь!

Мону захлестнула волна жгучей радости. Она даже глаза закрыла, но тут же постаралась справиться с собой.

— Все уже решено.

— Прошу тебя, пойдем в «Чайный домик».

По дороге Мона поняла, что все ее планы и намерения рассыпались в прах. А Салем торжествующе говорил:

— Любовь важнее всего на свете! Остальное — пустяки, не стоящие внимания. — Он вопросительно взглянул на свою спутницу: — Ты правда уезжаешь?

— Я уже сказала — да!

— А если бы я поехал с тобой?

— А что тебе мешает?

— Профессия! — засмеялся Салем. — Никуда не денешься — придется оставаться в психиатрической клинике.

XI

Марзук Анвар и Алият Абду были зачислены на государственную службу одним приказом. Ее направили в министерство социального обеспечения, его назначили инспектором просвещения в Бени-Сувейф. Назначения были очень хорошие, но радость молодых людей была омрачена — ведь она остается в Каире, а он уезжает в Бени-Сувейф. А как же свадьба?

На вокзал Марзука провожали отец и Алият. Они сидели в буфете, ожидая поезда на Асуан. Отцу Марзука было шестьдесят лет, но на вид ему можно было дать и все семьдесят. Он был из тех людей, которые смотрят на жизнь просто, принимают ее такой, как она есть, и ни на что не ропщут. Сын давно уже был для него отрезанным ломтем, и, даже останься он в Каире вместо того чтобы уехать в Асуан, это ничего не изменило бы. Старик не отходил от сына. Он начал рассказывать о том, как жил в тридцатые годы, когда мировой экономический кризис захватил и Египет. Каждый день терпели банкротство все новые компании и фирмы, закрывались магазины и лавки…

Алият нагнулась к жениху и тихо спросила:

— Скажи, это твой знакомый? Вон тот, прямо перед нами?

Марзук поднял голову и увидел мужчину с трубкой в зубах, который пристально на него смотрел. Марзуку стало неловко, и он быстро ответил:

— Нет, я его не знаю и знать не хочу!

Он сказал правду, но в то же время ему почудилось, что он уже видел это почти квадратное лицо, блестящие внимательные глаза, лохматые брови, большую лысую голову. Но где и когда?

Алият снова зашептала:

— Он все это время не спускал с тебя глаз.

Увидев, что молодые люди смотрят на него, незнакомец встал и направился к их столику. Он поклонился и представился:

— Мухаммед Рашван. Кинорежиссер.

— Марзук Анвар. Служащий. Очень приятно! — Жених Алият встал и тоже поклонился.

Продолжая внимательно разглядывать Марзука, кинорежиссер спросил:

— Вам не приходилось выступать на сцене или сниматься в кино?

— Нет, — с недоумением ответил Марзук.

— А не хотите ли попробовать свои силы на этом поприще?

— Мне ничего подобного и в голову не приходило! — засмеялся Марзук.

— Могу предложить вам главную роль, — сказал режиссер.

— Как главную? — еще больше удивился Марзук.

— Я давно уже ищу подходящий типаж. И вот, увидев вас, сразу понял: это то, что мне надо. Ну, как?

— Надо подумать!

— Он едет на место своего назначения, — вмешался отец.

— У меня найдутся для него и другие роли. Я убежден, что его ждет успех, — не отступал Мухаммед Рашван.

— Но ведь он никогда в жизни не играл! — возразила Алият.

— Тем лучше! Я отшлифую его, и он заблестит, как бриллиант чистейшей воды.

У Марзука голова пошла кругом от такого соблазнительного предложения. Кто бы мог подумать? Он колебался недолго.

— Я согласен!

— Все-таки подумай, сынок! — посоветовал отец.

— О чем думать! Я согласен! Когда еще выпадет такой случай?

Мухаммед Рашван протянул Марзуку свою визитную карточку.

— Придешь завтра в десять утра по этому адресу. У тебя есть телефон?

Марзук отрицательно покачал головой.

— Твоя роль — новое слово в нашем кино, — продолжал режиссер. — В центре фильма юноша с университетским образованием, призванный в армию. Он приезжает с фронта в Каир на несколько дней и становится участником удивительных событий. В него влюбляется иностранка. Она уговаривает его уехать с ней…

— И он соглашается? — спросил Марзук.

— Вот фильм и должен ответить на этот вопрос. Только бы положение оставалось таким, какое сейчас.

— Какое положение?

— На фронте.

— А вы думаете, оно может измениться? — спросил отец Марзука.

— Так, во всяком случае, считает продюсер. Не то…

— Что же?

— Если мы потерпим еще одно поражение или даже одержим победу, фильму и его продюсеру не стоит ждать ничего хорошего! — засмеялся Мухаммед Рашван.

XII

Марзук знакомится с женщиной неизвестной национальности. Она его давно выслеживала, но он об этом не знает. И заговаривает она с ним с притворным равнодушием, задает какой-то ничего не значащий вопрос. Он отвечает ей вежливо, вовсе не придавая значения этой случайной встрече. Однако его поражает красота иностранки. Он чувствует, что влюбляется. На нем военная форма, в глазах — решимость и бесстрашие.

Среди зрителей, присутствовавших на съемке, были Алият Абду, Сания Анвар, Мона Захран, Ибрагим Абду и Салем Али. Они смотрели, затаив дыхание, боясь помешать, боясь нарушить достоверность иллюзии. Но вот Мухаммед Рашван объявил перерыв, и все ожили.

— Нет, он настоящий артист! — восхищенно воскликнула Мона.

— Просто не верится! — добавил Ибрагим Абду.

Алият безуспешно пыталась взять себя в руки, унять радостное волнение. Марзук подошел, поздоровался со всеми и обнял Ибрагима. Оба были в военной форме. Они осмотрели друг друга и весело рассмеялись.

— Ведь он тебя играет! — сказала Алият Ибрагиму.

Ибрагим еще раз оглядел приятеля и воскликнул:

— Какой элегантный! Офицер, да и только!

— Это потому, что он играет влюбленного, а не бойца, — пошутила Сания.

— Автор сценария пошлет тебя на фронт? — поинтересовался Ибрагим.

— А как же! Мой герой будет творить чудеса храбрости!

Ибрагим засмеялся, но промолчал. Подошел Мухаммед Рашван. И начал пожимать всем руки. С Алият и Санией режиссер был уже знаком. Они представили ему Мону Захран и ее жениха Салема Али. Режиссер вглядывался в лица молодых людей с дотошностью ювелира, оценивающего драгоценный камень. Потом повернулся к Ибрагиму и спросил:

— Ты не мог бы помочь нам получить некоторые сведения…

— Секретные, конечно? — улыбнулся Ибрагим.

— Да что ты! Речь идет о съемках…

— А что там снимать?

— Мы хотим прославить ваш героизм! — обиделся режиссер и, обернувшись к Моне, спросил: — Они ведь этого заслужили, не правда ли?

Она кивнула, а Рашван принялся убеждать Ибрагима:

— Мы ведь все солдаты! Только сражаемся на разных фронтах!

— Ну, сражаемся-то мы, а вы только играете!

Возражение Ибрагима вызвало всеобщий смех. Но тут перерыв кончился и Марзук с Рашваном вернулись на съемочную площадку. Мона сказала негромко:

— Что-то в этом режиссере не внушает мне доверия.

— Во всяком случае, он пользуется известностью, — заметила Алият.

— В отличие от вас я предпочитаю кинокомедии, — объявила Мона.

— Почему, дорогая? — удивился Салем Али.

— Они по крайней мере ни на что не претендуют.

— Что верно, то верно, — засмеялся Ибрагим. А Сании он шепнул: — Вчера дважды чуть не простился с жизнью.

— Да хранит тебя аллах!

Алият тихо спросила Мону:

— Ты все-таки уезжаешь?

— Нет. Он сорвал все мои планы! — Мона указала на Салема Али.

— Мы так за тебя рады! — воскликнула Алият.

— Теперь раньше чем через год я не уеду, — вздохнула Мона.

— Неужели ты можешь уехать в США? — спросил Ибрагим.

— А хоть бы в ад!

XIII

К Моне неожиданно пришли Алият и Сания. По их лицам она сразу догадалась, что у них какие-то интересные новости.

— Мы пришли к тебе с очень важным поручением! — сообщила Алият.

Это еще больше разожгло любопытство Моны.

— От кого?

— От Марзука Анвара!

— Великого артиста?

— Да. Дело в том, что с тобой хочет увидеться Мухаммед Рашван, кинорежиссер, — сказала Сания.

Мона не могла произнести ни слова, так ошеломили ее слова подруги.

— Он введет тебя в мир кинозвезд! — подлила Алият масла в огонь.

— Сказать по правде, ты для этого и создана, — добавила Сания.

— Но мне и в голову не приходило, — смущенно пробормотала Мона.

— Вот и Марзук говорил то же самое, — заметила Алият.

— Надо посоветоваться с родителями…

— О чем советоваться? Так можно упустить свой шанс! — воскликнула Алият.

— Какие могут быть сомнения? — добавила Сания.

— Но что я понимаю в актерском искусстве, что умею?

— А что ты понимаешь в любви? Но ведь любишь же! Вот так и тут, — философски заключила Сания.

За какой-нибудь час жизнь Моны перевернулась. Мысль о том, что она станет киноактрисой, была полна неотразимого соблазна. И все-таки Мона колебалась. Она позвонила Салему Али. Едва дослушав, Салем небрежно бросил:

— Это, конечно, шутка!

— Нет! Я убеждена, что это серьезное предложение.

— Так ты решила стать киноактрисой?! — вспыхнул Салем.

— Почему бы и нет?

— Я этого не потерплю.

— Не говори со мной таким тоном! — рассердилась Мона.

— Я не хочу грязи!

— Чего, чего? Да как ты… как ты смеешь!

— Все во мне возмущается от одной только мысли об этом! Я ведь хорошо знаю так называемый мир кино!

— Ты понимаешь, что ты говоришь?!

— Именно то, что ты слышишь!

Мона побледнела от злости.

— Довольно!.. Довольно, — крикнула она в трубку. — Прошу тебя… Я не хочу тебя больше видеть!

— Ты с ума сошла! — кричал Салем.

Снова помолвка Моны оказалась под угрозой. Нервное возбуждение и желание пойти наперекор жениху взяли верх над благоразумием. Мона не стала откладывать встречу с Мухаммедом Рашваном. Она только попросила Марзука Анвара сопровождать ее в контору кинорежиссера на улице Ураби. Рашван был рад их приходу и не скрывал этого. Поздоровавшись, он снова сел за стол и заговорил, не скупясь на похвалы в собственный адрес.

— Меня прозвали Колумбом, дорогая моя, за умение открывать новых кинозвезд. Я еще ни разу не ошибся. И не сомневайтесь, дорогая, вас ждет огромный успех.

— Должен подтвердить, что все это — святая правда, — вставил Марзук.

— Я предлагаю вам главную роль в фильме, которому придаю большое значение, — продолжал кинорежиссер. — Вы поете?

— Нет, — ответила Мона.

— Ну, неважно, что-нибудь придумаю. Но должен предупредить: съемки начнутся не раньше чем через полгода.

— Больше будет времени на подготовку, а у вас — на рекламу, — заметил Марзук.

— Браво, Марзук! Значит, договорились?

Дня через два Мухаммед Рашван позвонил Моне и опять пригласил к себе в контору. Ее сфотографировали в разных позах, записали голос. Кроме того, режиссер попросил ее сыграть какие-нибудь запомнившиеся ей эпизоды из его прежних фильмов. Рашван очень хвалил Мону, то и дело приходил в восторг, и это ей льстило. Тем не менее она оставалась недовольна собой. А потом все чаще ее одолевали сомнения — она чувствовала, что актрисы из нее не получится, и сказала об этом Рашвану.

— Я себе очень не нравлюсь!

Он рассмеялся.

— Слово в слово то же самое говорила в свое время Надер. Думаю, ты ее знаешь. Она тоже окончила университет. И вот стала королевой экрана.

Они встречались все чаще и много говорили об искусстве, о жизни вообще. Мона начала понимать, что, несмотря на свою известность, Рашван далеко не уверен в себе. Его часто одолевали мрачные мысли, быстро менялось настроение. Спустя какое-то время она заметила, что интересует его больше как женщина, а не как будущая звезда экрана. С каждым днем эти подозрения крепли, и вскоре она уже не сомневалась, что искусство тут ни при чем.

Ее охватило негодование, сменившееся отчаянием. А Рашван тем временем решил, что плод созрел и настала минута сорвать его, и предложил:

— Обстановка конторы не слишком располагает к искреннему разговору. Не пойти ли нам куда-нибудь поужинать?

К горлу Моны подступил комок. Но Рашван не заметил волнения девушки и вкрадчиво добавил:

— Киноактрисе полезно познакомиться с тем, как кормят в ресторане «Аль-Амария».

Мона услышала его учащенное дыхание и вне себя от гнева влепила ему звонкую пощечину. Рашван пошатнулся, но удержался на ногах, и в ярости ударил девушку. Мона упала, а он, стоя над ней, вопил:

— Мерзавка! Кем ты себя считаешь! В наш век вздумала разыгрывать из себя недотрогу?!

Мона с трудом поднялась с пола. Перед глазами ее расплывались круги, ей казалось, что она бредит. Но голос Рашвана вернул ее к действительности:

— Пошла вон, дура! Да не забудь пожаловаться своей мамочке!

Голова кружилась все сильнее. Взяв сумочку, Мона поправила прическу и медленно, неуверенно побрела к двери. Сзади опять раздался голос Рашвана:

— Приглашение к ужину остается в силе. Привет милой мамочке.

XIV

Салем Али был вне себя от ярости. Ему хотелось избить Мону, опозорить ее на весь свет. Он почти не сомневался, что она сошла с ума. Ведь он знал, что Мона — глубоко нравственная девушка из порядочной семьи. Да разве он захотел бы на ней жениться, будь это не так? Но младший брат Салема — Хамид был уверен, что его гнев скоро пройдет. Он даже позволил себе сказать:

— И тем не менее ты ее любишь.

— Вовсе нет! Ты скоро в этом убедишься.

Хамид очень любил брата и считал, что хорошо его знает, а потому рискнул пошутить:

— У тебя, милый брат, самые буржуазные взгляды на все, в том числе и на брак.

— Это вы думаете только о выгоде, о своих эгоистических интересах! Но погодите… — в бешенстве закричал Салем.

— Ты, как юрист… — пытался продолжать Хамид, но Салем не дал ему договорить:

— Вот сам увидишь!

Салем вновь впал в отчаяние, которое не раз охватывало его с тех пор, как он познакомился с Моной Захран. Чтобы отвлечься, он решил поехать в кабаре «Маркиб аш-Шамс» неподалеку от Большой пирамиды. Хотя было прохладно, Салем выбрал столик на открытом воздухе. Он попросил официанта позвать Самиру выпить с ним виски. Самира, танцовщица из кордебалета, была его давней приятельницей. Ей было за тридцать, однако фигура сохранилась прекрасно. К тому же обходилась она недорого. Самиру очень удивило внезапное появление Салема после многомесячного отсутствия. Она изобразила возмущение, и вместо того чтобы поздороваться, кокетливо бросила:

— А-а, изменник, вернулся!

Потом присела и взяла рюмку. Она сразу заметила, что с Салемом что-то произошло, — прежде у него не было обыкновения пить залпом. Вообще он ей нравился своей обходительностью и щедростью. Да и автомобиль, пусть небольшой, также играл какую-то роль. Самира шутливо заметила:

— Что-то сегодня ты пьешь, как верблюд!

— Я буду ждать тебя после представления, — предупредил Салем.

Самира вовсе не собиралась отказываться от его предложения, но решила набить цену:

— Не стоит.

Они многозначительно посмотрели друг на друга.

— Сегодня я занята.

— Ах так!

— Как-нибудь в другой раз.

— Где твоя дочка?

— У матери она, разве ты не знаешь?

— У меня появилась неплохая мысль, — сказал Салем, выпив еще рюмку.

— Это какая же?

Хотя Салем был уже пьян, он не сразу решился ответить ей. Он знал, что совершает, пожалуй, самый безрассудный шаг в своей жизни. Но тут же устыдился собственной слабости и сказал решительно:

— Я хочу, Самира, чтобы мы жили вместе!

— Надумал, нечего сказать, — пробормотала танцовщица.

— Ты не поняла, о чем я говорю!

— Чего ж тут не понять!

— Я хочу на тебе жениться, — объяснил Салем, уставившись в рюмку.

— Ты пьян! — рассердилась Самира, — Не валяй дурака.

— И мы сегодня же начнем совместную жизнь! — Взяв танцовщицу за руку, Салем продолжал: — Дочка твоя пусть остается у бабушки, а я буду давать деньги на ее содержание. Конечно, я небогат, но не так уж и беден.

— Ты серьезно? — Самира все еще не могла поверить.

— Если ты согласна, не будем терять времени.

— С чего это ты? — спросила танцовщица.

— Я хочу остепениться, связать свою судьбу с разумной женщиной, а не с капризной лгуньей. Ты готова забыть прошлое и начать новую жизнь?

— Но ведь поздно, шейх уже спит[9],— с нервным смешком сказала Самира.

— Подумаешь! Придем утром, когда он проснется, — заявил Салем, вставая из-за стола.

XV

Выслушав сестру, доктор Али Захран пришел в ярость. Внутри у него все кипело, но лицо его выражало только искреннее сочувствие. Пытаясь успокоить сестру, он сказал:

— Да как он посмел! Так обойтись с честной девушкой из порядочной семьи!

— Не надо больше о нем.

— Но ведь это оскорбление и мне!

— Поговорим лучше об отъезде.

— К сожалению, надо еще преодолеть столько бюрократических рогаток! Но ничего, у меня хватит терпения! Я добьюсь своего.

— А я и дня не хочу оставаться в этой стране!

— Жаль, что ты не умеешь сдерживаться. Зачем было под влиянием минутной вспышки порывать с таким человеком, как Салем Али?

Мону душили слезы отчаяния, но она только повторила:

— И дня здесь не останусь!

— Он ведь очень хороший человек и любит тебя.

— Довольно об этом! Я прошу!

— Иногда я задаю себе вопрос: почему мы всегда считаем себя правыми?

— Потому что мы правы, — улыбнулась Мона.

— Поражение слишком потрясло нас.

— Но и многое прояснило.

— Разреши мне поговорить с Салемом Али.

— Ни за что! — Мона в ужасе вскочила со стула.

— А если немного подумаешь?

— Нет и нет!

— Может быть, ты хочешь…

— Я хочу уехать отсюда! — перебила она.

Доктор Али досадливо пожал плечами, попрощался и вышел из дому. Зайдя в ближайшую аптеку, он позвонил в контору кинорежиссера Мухаммеда Рашвана. Ему ответили, что тот уехал в студию «Миср». Доктор попытался позвонить туда, но номер был занят. Али сел в машину и помчался в студию. Было уже десять часов вечера, и ему сказали, что Рашван уехал ужинать в ресторан «Ямайка». Доктор Али поехал в ресторан прямой дорогой — через пустыню. Он поискал Рашвана в саду, заглянул в зал, но тут хозяин сказал ему, что устаз Мухаммед еще не приезжал. Али решил подождать у входа. Около одиннадцати подъехала машина. Из нее вышли двое. Швейцар показал на одного из них:

— Вот устаз Мухаммед Рашван.

За режиссером медленно шел Марзук Анвар в кожаной куртке и форменных брюках цвета хаки. Доктор Али медленно пошел им навстречу через полосу света, отбрасываемую двумя фонарями у входа. Режиссер, не обращая внимания на незнакомца, продолжал увлеченно обсуждать со своим спутником съемки. Доктор молча подошел вплотную к Рашвану и изо всех сил ударил его в живот. Режиссер захрипел, закатил глаза и рухнул на землю лицом вниз. Все произошло так быстро, что Марзук не сразу опомнился. Он крикнул:

— Ты что, с ума сошел?!

К ним подбежал перепуганный швейцар и шоферы такси. Одни окружили доктора Али, другие склонились над Рашваном. Повернувшись к лежащему, Али крикнул:

— Я брат Моны Захран, подлец!

Марзук бросился на Али и вцепился ему в горло.

— Сумасшедший! Но ты от меня не уйдешь!

Доктор вырвался и гневно крикнул:

— Он грязный негодяй и получил по заслугам!

Окружавшие их люди зашумели. Кто-то прижал ухо к груди режиссера.

— Он умер… Хватайте убийцу!

XVI

Мона шла с отцом в контору адвоката Хасана Хамуды, которая помещалась на улице Сабри-Абуль-Ильм. Устаз Захран в своей беде вспомнил о нем не только как о старинном приятеле, он знал, что Хасана Хамуду называют в числе трех лучших каирских адвокатов по уголовным делам.

Они вошли в большой, красиво обставленный кабинет. Хамуда был высок, смугл. Он сердечно поздоровался с гостями, усадил их в кресла и устремил на Мону пристальный взгляд горящих глаз.

Захран рассказал суть дела. Хамуда удивленно воскликнул:

— Так это твой сын? А мне и в голову не пришло! Подробности я знаю из газет. — И добавил, обращаясь к Моне: — Рашван был негодяй и понес заслуженную кару. Тем не менее, если исходить из норм уголовного кодекса, ваш брат совершил преднамеренное убийство.

Сдавленным, полным отчаяния голосом Мона произнесла:

— Ну могла ли я предвидеть такую трагедию?

— Как все это произошло, понятно, но вообще тут столько неясного, запутанного.

— Брат никогда не был вспыльчив и несдержан…

— Ну разумеется. Настоящий убийца редко идет на такое тяжкое преступление без какой-либо конкретной цели.

Адвокат попросил Мону подробно рассказать все обстоятельства, предшествовавшие трагедии. Внимательно выслушав девушку, он спросил:

— При этом никто не присутствовал?

— Нет, мы были вдвоем.

— Разве это хоть как-то оправдывает негодяя? — спросил устаз Захран.

— Ты ведь и сам знаешь законы, — улыбнулся адвокат.

— Но ведь совершенно ясно, что у брата не было намерения убить его, — убежденно сказала Мона.

— Ну, прежде чем что-либо утверждать, я должен поглубже ознакомиться с делом. По газетам нельзя составить правильной картины. Ведь газеты в один голос утверждают, что доктор Али настойчиво искал встречи со своей жертвой. Побывал в студии, ждал около ресторана…

— Но разве этого достаточно, чтобы утверждать, будто мой брат заранее решил убить Рашвана?

— Нет, конечно. Но необходимо точно знать, какие повреждения обнаружила судебно-медицинская экспертиза.

— В любом случае смерть Рашвана — роковая случайность! — настаивала Мона.

— Охотно верю, дорогая! Но веру приходится подкреплять фактами. К тому же ваш брат — врач, и это усугубляет его вину в глазах судей.

Глаза Моны вновь заволокла пелена отчаяния. Но она упрямо стояла на своем:

— Мы должны доказать, что Али убил его случайно. Только так можно его спасти. Но есть ли хоть какая-нибудь надежда? — Из ее груди вырвался тяжелый вздох.

— Конечно, есть! Да поможет нам аллах! — успокаивал адвокат.

Мона теперь жила словно в бреду. Алият и Сания не отходили от нее. Бедная девушка без конца повторяла:

— Даже если он будет оправдан, его карьера кончена… Будь я проклята! Это я во всем виновата…

Ей удалось добиться свидания с братом. Она захлебывалась от рыданий. Но к своему удивлению, она почувствовала, что брат покорился судьбе. Али думал только о том, чтобы утешить сестру.

— Ну не плачь, Мона! Что толку в слезах?

— Но ведь ты из-за меня терпишь этот ужас, — всхлипывала Мона.

— Он покушался на твою честь, — уговаривал ее Али. — Разве я, твой брат, мог простить такое оскорбление? Я потерял контроль над собой и сам не понимал, что делаю…

Он что-то невнятно прошептал, потом снова заговорил громко:

— Всему виной слепой случай, который невозможно предвидеть… И вот человек убит, а потому…

— Этот слепой случай — я!

— Не терзай себя так! Мы не властны над случайностями. Не плачь же… не надо…

— Если бы ты хоть рассердился на меня…

— Что случилось, то случилось. Теперь я должен думать о том, как достойно встретить свою судьбу.

XVII

Продолжать работу над неоконченным фильмом было поручено другому режиссеру — Ахмеду Радвану. Его просили, насколько возможно, не отступать от стиля покойного Мухаммеда Рашвана. Марзук с нескрываемым восхищением наблюдал за работой нового режиссера. Отчаяние сменилось надеждой.

Ахмед Радван был очень популярен. Ему наперебой предлагали контракты. Публика хорошо принимала его фильмы, и он напрягал все силы, чтобы не разочаровать ее. До сих пор ему это удавалось. Марзук решил, что перед ним вновь открываются светлые горизонты.

Ахмед Радван часто повторял ему:

— Ты не лишен таланта. Я постараюсь сделать из тебя достойного преемника Анвара Вагди[10].

От таких слов сердце Марзука сладостно замирало. Он уже не сомневался в своей будущей славе. Новый режиссер поучал его:

— Но не следует только подражать хорошим образцам в кино, хотя и это весьма полезно. Надо самому искать и находить новое. Твоя игра должна воплощать добро и зло одновременно. Именно на этом построен весь сценарий, и в этом главное достоинство и трудность твоей роли… Правда, покойный Мухаммед Рашван думал иначе, — со вздохом сожаления заключил Радван. — Какой замечательный был человек и как глупо, напрасно погиб! Ты, кажется, говорил мне, что знаком с сестрой убийцы — Моной?

— Не то чтобы знаком. Просто с ней дружат моя сестра и невеста.

— Ты веришь тому, что она сказала следователю?

— Право, не знаю. Но как иначе объяснить то, что случилось?

Режиссер неуверенно сказал:

— Ходят слухи, что убийца и его жертва… Как бы выразиться помягче… были очень близки.

Марзук смутился.

— Но ведь покойный… Не может быть… Я по крайней мере ничего не замечал…

— А впрочем, какое нам дело? Следствие установит истину, о мертвых же — ничего, кроме хорошего.

Они сидели в столовой студии. Вдруг, не спросив разрешения, к ним подсела какая-то девушка. Режиссер познакомил молодых людей.

— Надер, новая звезда экрана, блистающая в небесах кино уже больше года.

Марзук сразу узнал ее по многочисленным фотографиям. Слышал он и о связи Надер с Ахмедом Радваном. Их свел покойный Мухаммед Рашван. Актрису нельзя было назвать красавицей, но она обладала удивительным обаянием. Марзук уже не раз убеждался, что привлекательность и красота — далеко не одно и то же. Надер была небольшого роста, но стройная, изящная и необычайно женственная. А это покоряет мужчин.

Ахмеду Радвану было пятьдесят пять. Его дети давно стали взрослыми — дочь вышла замуж за дипломата, сын, инженер, был в длительной командировке в Советском Союзе. Но хотя он вот-вот мог стать дедом, это не мешало ему оставаться неутомимым Дон-Жуаном. Надер окончила университет. В мире кино считалось, что она любовница богатого шейха Язида, который снимал ей меблированную квартиру на двадцатом этаже небоскреба «Нил». В Каире шейх бывал редко, главным образом в жаркое летнее время, и лишь проездом.

— Очень талантливая и темпераментная актриса, — сообщил Марзуку режиссер. — В новом фильме она будет твоей партнершей.

Ахмед нежно взял девушку за руку и, обращаясь к Марзуку, добавил:

— Она достойна всяческого уважения еще и потому, что ее брат был офицером и героически пал на поле боя в июньской войне…

Наконец фильм был закончен. Он имел большой успех у публики и критики. Марзука все называли очень талантливым актером и прочили ему блестящее будущее. Ахмед Радван подписал с ним контракт на три фильма. Теперь Марзук мог считать себя обеспеченным человеком и решил как можно скорее отпраздновать свою свадьбу с Алият.

Снимаясь в одном фильме с Надер, Марзук начал замечать, что она проявляет к нему особое внимание. Это было ему неприятно, потому что грозило испортить его отношения с режиссером Радваном.

Как-то раз Надер и Марзук в перерыве между съемками сидели в парке студии.

— Правду говорят, что ты женишься? — неожиданно спросила кинозвезда.

— Да, и очень скоро.

— Поздравляю! Ты будешь первым женатым дебютантом нашего кино!

— Возможно.

— Послушай, артисту необходима свобода, тем более начинающему. Ты об этом подумал?

— Я не могу больше откладывать свадьбу. И так уже все сроки прошли.

Поежившись от вечерней прохлады, Надер спросила:

— Твоя невеста тоже актриса?

— Мы вместе учились в университете. Сейчас она служит в министерстве социального обеспечения.

— Ну, чтобы быть счастливой с тобой, ей понадобится мудрость Сократа.

— К чему преувеличивать?

Надер встала и прошлась по дорожке. Она скрылась в тени, затем вернулась к скамейке и предложила:

— А не создать ли нам собственную фирму?

— Как фирму?

— Не в коммерческом смысле, разумеется. Но мы могли бы стать постоянными партнерами, создать дуэт, которому гарантирован успех.

— Устаз Ахмед уже намекал на что-то подобное. Я был бы счастлив…

— Тем более нам следует подумать о творческом союзе.

— Я со своей стороны готов сделать все!

— Я вполне доверяю своему учителю Ахмеду. Он нам поможет.

Надер бросила Марзуку гвоздику, которую вертела в руках, и ушла. Ее предложение заронило в душу Марзука радужные надежды. Счастье само шло ему в руки. Но тут он вспомнил про Алият, и его охватил стыд. А как же она?

XVIII

Хусни Хигази был настроен решительно. Стоя посреди комнаты, он похотливо рассматривал Мону Захран. Она закрыла глаза, делая вид, что ничего не замечает. Сейчас даже это было для нее неважно. Мона свернулась в кресле и как будто задремала.

А Хусни вспомнил, как эта девушка категорически отвергла его ухаживания. Она признавала лишь любовь, искреннюю, неподдельную. Она впервые пришла к нему вместе с Алият и Санией, когда была еще студенткой. Просто из любопытства. Он вспомнил, какое впечатление произвели на нее его порнографические фильмы. Но и они ему не помогли. Она соглашалась только на дружбу — ему было нужно совсем другое.

— Я пригласил тебя потому, что, по-моему, сейчас ты переживаешь трудное время и нуждаешься в дружеской поддержке, — говорил Хусни.

Мона постаралась изобразить благодарную улыбку.

— Я уже приглашал тебя, но ты не захотела…

— У меня было слишком тяжело на душе.

Он наклонился над девушкой и начал вкрадчиво ее успокаивать:

— Уповай на волю божью! Да и Хасан Хамуда — прекрасный адвокат, он спасет твоего брата от петли.

— Но десять лет тюрьмы! На что ему тогда рассчитывать? — горестно возразила Мона.

— Судьи милостивее судьбы!

— По-настоящему судить надо меня! — нервно бросила девушка.

— Но что ты могла сделать?

— Все равно я считаю себя виноватой в том, что произошло.

Хусни поднес бокал к губам и кивнул на тот, который стоял на подлокотнике кресла Моны, приглашая ее выпить с ним. Он отошел к бару и снова заговорил:

— Вспомни, сколько вокруг нас бед, страданий и несчастий, и тебе станет легче переносить свое горе.

— Не думаю…

— Ты что же, собираешься сокрушаться всю жизнь?

— Я не сокрушаюсь. Просто у меня пропал вкус к жизни.

— На меня тоже иногда нападает тоска! И знаешь, о чем я в таких случаях думаю? О тысячах убитых людей, о неприятных неожиданностях, которыми чреват завтрашний день. И моя печаль рассеивается. Что она по сравнению с горестями миллионов людей во всем мире?

Мона неопределенно пожала плечами.

— Студенческие волнения, дорогая, потрясли меня до глубины души. Но о чем я думаю, вспоминая эти события? О том, что в любое мгновение мы можем оказаться похороненными под обломками.

— А по-моему, намного страшнее другое: мы ведь практически живем, как попрошайки!

Хусни громко рассмеялся.

— Сильно сказано! Но, пожалуй, верно.

— Что тебя так развеселило?

— Поверь, после пятого июня я ни разу не смеялся от души! А сейчас… Разве я смеюсь? Просто нервы пошаливают.

— И как только люди могут оставаться спокойными в такое время?

— А они надевают очки истории, и им кажется, что настоящее ничем не отличается от прошлого.

— Но разве в такие очки не видны тысячи и тысячи жертв?

— Нет, зато в эти очки видны куда более страшные вещи!

— Ты говоришь серьезно?

— Какие сейчас могут быть шутки?

— Ну и как ты поступаешь?

— Я не принадлежу к творцам истории, не обладаю острым зрением. Глаза мои полны скорби, их туманит пелена обреченности.

Хусни вновь наполнил бокалы. Мона взяла свой и отпила половину.

— Помочь тебе могут три бокала, не меньше, — заметил Хусни. — Пей, это ведь лекарство.

Впервые за все время их разговора Мона улыбнулась.

— А как обстоит дело с патриотизмом моего любезного хозяина? Он свой патриотический долг выполнил?

— В моем возрасте уже хорошо, если хватает сил держать в руках кинокамеру и ездить на фронт снимать. Так я исполняю свой долг перед родиной! — возразил Хусни и выпил свой бокал.

— А с фронта ты возвращаешься в эту сказочную обитель?

— Здесь я могу стряхнуть с себя тоску, насладиться отдыхом.

— Поистине пожилой возраст — самый приятный!

— Нет страны несчастней той, где завидуют людям преклонных лет!

Они пристально посмотрели в глаза друг другу.

— Я позвал тебя, чтобы показать…

— Устаз Хасан Хамуда сделал мне предложение, — перебила Мона.

Ее слова поразили Хусни Хигази как гром. Он совсем опешил, но потом воскликнул:

— Но ведь он мой ровесник!

— Ему всего сорок, — возразила Мона.

— Готов держать пари, что ты согласишься!

— Ты так думаешь?

— Или все это в пику мне? А ведь я тебя так люблю! Но помни, такое замужество не принесет тебе ничего, кроме разочарования.

— Вот и Салем Али женится, — с горечью сказала Мона.

— Это ничего не значит!

— Не смешно ли, что двое любящих друг друга людей поступают, как я и Салем? — задумчиво произнесла Мона.

— Допей свой коктейль и выходи замуж за Хасана Хамуда. Это все-таки лучше, чем всю жизнь быть одинокой. Ты изведешься от тоски.

И Хусни Хигази принялся рассказывать Моне про адвоката, про его семью, еще совсем недавно владевшую большим поместьем в Верхнем Египте, — земли они лишились, когда проводилась аграрная реформа. Хусни не забыл похвалить адвоката и за профессиональное искусство, а затем спросил Мону:

— Ты ведь не видела моего последнего фильма?

Она засмеялась, и хозяин дома направился в темную комнату, служившую кинозалом.

XIX

На этот раз Хусни Хигази не обрел в кафе «Аль-Инширах» привычного покоя. Он курил кальян в тишине, полной тяжкой печали. Абду Бадран, погруженный в тягостные мысли, смотрел в пустоту невидящими глазами. Ашмави сидел у входа на тротуаре и чертил на асфальте пальцем замысловатые узоры. Хусни подумал о том, что за этой тоскливой ночью последует много других таких же. Наконец Абду Бадран очнулся от мрачных раздумий и сказал Хигази:

— Теперь уже свадьбы не будет…

— Но она ведь только отложена!

— Услышал бы тебя аллах, благороднейший!

— Бог милостив!

— Он не приехал, как обычно, и у меня сразу сердце защемило от недоброго предчувствия. А матери его как раз приснился страшный сон.

— Бог даст, рана не опасная.

— Кто же знает! Видел-то я его одну минуту — больше не позволили. Лицо все забинтовано, и шея тоже…

— Ну, в госпиталях бинтов не жалеют…

— А мы-то готовились к свадьбам — его и дочки.

— Ничего, все уладится, и через педелю, самое большее через месяц, сыграете вы свои свадьбы!

Неужели такова судьба отцов и матерей во всем мире? — спрашивал себя Хусни Хигази. А может быть, есть такие народы, чей боевой дух и доблесть способны преодолеть любые невзгоды? Или история лжет, рассказывая о подвигах? Неужели отсутствие элементарного мужества характерно лишь для нашего народа, или так было во все времена и эпохи? Но почему же тогда одна война следует за другой? Где граница между самопожертвованием, о котором мы читаем в газетах, исторических книгах и стихах, и тем, что мы наблюдаем в кафе, в домах, на улице? Конечно же, человек рождается не для того, чтобы стать профессиональным убийцей…

— Несчастные мы люди, устаз! — заметил Ашмави.

— Будь я помоложе — обязательно пошел бы в армию, — сказал Хусни.

— Сын соседа потерял ногу, — продолжал Ашмави.

— Что делать — война, наши земли оккупированы…

— Когда я вижу, как люди смеются, меня так и тянет плюнуть им в рожи, — злобно сказал старик.

— Уж очень ты суров! Война все больше захватывает каждого из нас. Если так будет продолжаться дальше, то скоро ее огонь спалит всех — и на фронте, и в тылу.

Хусни попробовал представить себе, что бы сказал этот несчастный старик, если бы узнал, какие дела творятся у него дома, в его роскошной квартире. Он бы проклял его. А за что, собственно? Ведь жизнь уже почти прожита, а манит по-прежнему. Любовь к жизни — как это понятно! А ты, Египет, ты мне тоже очень дорог, но любовь к тебе далеко не так понятна!

Снова заговорил Ашмави:

— Справедливость требует, чтобы тяготы жизни распределялись между всеми поровну.

— Мудрые слова!

— Никак не возьму в толк, о чем это вы? — вдруг сказал Абду Бадран.

— Дни горестей и печали обрушиваются на нас, словно дождь!

— Мы, египтяне, находимся в центре арабского мира, а что нас ждет? — Оккупация, независимость, пятьдесят шестой год, Йемен, шестьдесят седьмой год и снова оккупация…

Хусни охватило раздражение. Едва сдерживаясь, он воскликнул:

— Надо завтра же взяться за обновление родины!

— Тяжело у меня на душе, ох как тяжело! — вздохнул Абду.

— Ты ведь только что вернулся из госпиталя. А думал отпраздновать свадьбу.

— Несчастная наша страна.

— Страна кумовства и своекорыстия! — добавил Ашмави. — О арабы!

Хусни снова овладели невеселые мысли. Чего мы хотим от жизни, в которой смешались слабость и сила, глупость и мудрость, нежность и жестокость, невежество и наука, уродство и красота, угнетение и справедливость, рабство и свобода? А сам-то я что выбираю? У меня все еще нет ясной позиции, да и жить осталось совсем немного. Я люблю тебя, Египет, но, если можешь, — прости! Жизнь я люблю все-таки больше.

XX

У входа в казино «Сахар-сити» остановилась машина. Из нее вышли Хасан Хамуда и Мона Захран. Они направились в дальний уголок сада, где голубоватый свет фонаря еле пробивался сквозь густую листву пальмы. Мона была красива, как всегда, правда, в ее глазах пряталась глубокая печаль. Но Хасан надеялся, что сумеет рассеять ее грусть. Его смуглое лицо излучало жизнерадостность, а движения были преисполнены уверенности. Еще раз внимательно посмотрев на девушку, он улыбнулся, словно бы подавая ей пример, а потом, глубоко вдохнув прохладный, напоенный запахами трав воздух, произнес:

— Как тут тихо и спокойно, словно весь остальной мир отодвинулся куда-то далеко-далеко.

— Да, — негромко уронила Мона и тут же, словно устыдившись своей минутной радости, поспешила добавить: — Но его заботы остаются в наших сердцах.

— Да, у тебя немало тяжких забот, но ты попробуй представить себе состояние человека, когда он в один миг теряет тысячу федданов земли, когда его отец умирает от сердечного приступа… Попробуй представить себе, что переживает человек, доброе имя семьи которого растоптано, хотя патриотическое движение в Египте, начиная с восстания Араби-паши, обязано ей довольно многим.

Мона взвесила его слова и ответила вопросом на вопрос:

— Разве ты не знаешь, что феодалы не внушают мне симпатии?

— Вполне понятно, — рассмеялся Хасан. — Ты же принадлежишь к послереволюционному поколению. Но ведь и ты осуждаешь студенческие выступления?

— Это совсем другое дело!

— Пусть так. Но вернемся к твоим заботам и огорчениям. Ты совершенно ни в чем не виновата!

— И все-таки… Ведь он…

— Еще раз повторяю — ты ни в чем не виновата, — перебил девушку Хасан. — Он наклонился к Моне. На его лицо упал свет фонаря. — И после нас останутся кладбища, больницы. Но разве это мешает немного поесть и выпить? Стать мужем и женой!

— А ведь мы чуть не уехали, — прошептала Мона.

— Ну вот, опять! — засмеялся Хасан. — Послушай, а не поговорить ли нам о чем-нибудь другом?

Мона не слушала.

— Нас упрекали, что мы хотим бежать с родного корабля, когда на него обрушилась такая буря.

— Меня тоже воспитывали в патриотическом духе. А что это мне дало? Но прошу тебя, найдем для разговора другую тему.

— Разве тебя не интересует, победит наша родина или нет?

— Меня интересует лишь мирная и счастливая жизнь. Если дорога к ней через победу — тем лучше. А если через поражение, то опять-таки тем лучше.

— Я что-то не поняла, — с недоумением сказала Мона.

— Это простительно. Но я ведь приехал с тобой сюда потому, что люблю тебя…

Он мог бы сказать ей гораздо больше о своих чувствах, но знал, что от разговора о политике все равно не уйти.

— Если они победили в июньской войне, то что могут сделать люди, подобные нам? Да, несмотря на всю его горечь, поражение имеет свою положительную сторону для побежденных…

Мона промолчала. Он подумал, что не убедил ее, и более мягким тоном добавил:

— Родина — это тот клочок земли, где человек чувствует себя счастливым и уважаемым.

Он не знал, что еще сказать, и тут Мона, глубоко вздохнув, произнесла голосом, полным горечи:

— Во всяком случае, я не бросила бы в тебя камень, если бы ты решил эмигрировать.

Тут подошел официант, и Хасан, посоветовавшись с Моной, заказал бутылку пива и жареных голубей. Когда официант скрылся в темноте, Хасан сказал назидательно:

— В меня бросали тысячи камней… Чем тяжелее испытания, выпадающие на долю человека, тем упорнее он ищет счастья!

— Странная логика!

— Но на поверку всегда выходит, что счастье, которого он так жаждал, всего лишь химера.

— У меня есть две близкие подруги. У обеих надежды на счастье разрушила война.

Хасану этот разговор был скучен и неприятен. Несчастья Алият и Сании его нисколько не интересовали. Но он делал вид, будто внимательно слушает Мону. Хасан успел узнать твердость ее характера. Но женой она будет отличной! Он поднял стакан:

— За нашу скорую свадьбу!

XXI

Во время поездки на фронт Надер не отпускала от себя Марзука Анвара ни на шаг. Из Каира артисты выехали рано утром. Они направлялись в Порт-Саид, который выбрали потому, что там в сравнении с остальной зоной Суэцкого канала было относительно тихо. Ехали они кружным путем на Рас аль-Барр, чтобы не попасть под артобстрел противника. Поездка обещала быть спокойной и интересной. Надер про себя посмеивалась над режиссером Ахмедом Радваном — он отказался поехать с ними, сославшись на болезнь, но она-то знала, что причиной была просто трусость.

В Порт-Саид группа добралась около полудня. Сначала артисты отправились к губернатору и обменялись с ним приличествующими случаю речами, исполненными боевого энтузиазма и веры в победу. После этого они в течение нескольких часов объезжали воинские части и в городе, и на передовых позициях. Их руки разболелись от бесчисленных пожатий. Офицеры и солдаты радостно встречали любимых киноартистов. Надер вспоминала погибшего брата, на ее глаза навертывались слезы. Марзук думал о своем друге Ибрагиме Абду, который лежал сейчас в госпитале, пребывая между жизнью и смертью.

К вечеру они вернулись в Порт-Саид и снова отправились в резиденцию губернатора. Надер предложила Марзуку немного погулять. Скоро шумная, забитая машинами площадь, где сновали солдаты и служащие губернаторской канцелярии, осталась позади. Длинная улица уводила их все дальше в пустоту и тишину. Дома по обеим сторонам улицы казались вымершими. Они зияли темными глазницами окон. Двери их были наглухо закрыты. Казалось, что они покинуты навечно, что в них никогда никто и не жил. Все было окутано мраком, и звенящую тишину не нарушали ни детские крики, ни мяуканье кошки, ни лай собаки. На мостовой валялись клочья газет. Даже окурков не было. Ничто не указывало, что здесь все-таки живут люди. Надер испуганно прошептала:

— Какой ужас!

— Можно подумать, что наступил конец света.

— Нет слов, чтобы выразить то, что я сейчас чувствую.

— Ничего подобного мы еще не переживали, и трудно сразу разобраться в том, что мы сейчас чувствуем.

— Мне так страшно, что я предпочла бы вовсе не родиться!

— А я ощущаю себя свободным! Совершенно свободным от цивилизации, истории…

— Мне кажется, я сейчас сойду с ума!

— Вот-вот мы увидим призраки!

Они подошли к распахнутым дверям кафе. Оно было пусто. На пороге стоял какой-то человек — по-видимому, хозяин. Он был одет в свитер и щегольские брюки. Рядом стояли два официанта. Это было так неожиданно, что хотелось протереть глаза.

— Вероятно, открыли по приказу губернатора.

— Да, конечно.

Надер посмотрела на хозяина, улыбнулась ему, как старому знакомому, и спросила:

— Можно у вас выпить по чашке кофе?

— И кофе, и все что угодно.

Молодые люди сели в дальнем углу террасы, чтобы не видеть мертвой пустоты улицы. Им подали кофе. Первой молчание прервала Надер:

— Насколько мне было хорошо среди солдат, настолько жутко здесь. Это какое-то безумие.

— Солдаты — это понятно. Они рвутся в бой.

— Я не представляю себе, как люди преодолевают страх смерти.

— Дело привычки. И еще нужна глубокая убежденность в величии цели, готовность пожертвовать ради нее жизнью. В этом вся суть.

— Поражение как будто нисколько их не сломило.

— Их вдохновляет благородная цель, вера в будущее. Как нас с тобой.

Надер вдруг побледнела. Она прошла через террасу и исчезла за дверью туалетной комнаты. Когда она вернулась, ее губы улыбались. Марзук курил, глубоко затягиваясь.

— Как раз сегодня я прочел, что глубокие затяжки ведут к раку легких, — заметил он.

— И ты веришь?

— Честно говоря, я довольно критически отношусь к тому, что пишут в газетах.

— А ты уже оправился от разочарования, опять отложив свадьбу?

— Ты, кажется, иронизируешь?

— Ну что ты! Откровенно говоря, я была искренне рада!

— Пойду ополосну руки! — сказал он хмуро.

Он ушел, но быстро вернулся. Волосы его были тщательно причесаны.

— Наводил красоту? — улыбнулась Надер.

— Нет, проклинал время, в которое мы живем!

— Ты стал настоящей звездой экрана!

— Увлечение искусством сейчас — просто дань моде.

— Терпеть не могу философии!

— Я освобожден от воинской повинности, но кто мне мешает уйти добровольцем к палестинским партизанам? — спросил он с горечью.

— Но артист тоже солдат! — улыбаясь возразила Надер.

— Мне кажется, я растоптал в себе все лучшее. Для меня больше нет ничего святого! — продолжал Марзук.

— Но ведь ты хочешь жениться!

— Ты намекаешь на гору, которая родила мышь?

Надер слегка побледнела и поспешила заговорить о другом.

— Как ты думаешь, когда мы вернемся в Каир?

— Перед рассветом.

— Ну так приглашаю тебя позавтракать! — сказала она шутливо.

— Ведь у тебя уже есть двое мужчин, — зло бросил Марзук.

— О да! Один покровитель и один наставник! Но сердце мое пусто, как этот город.

Они направились к выходу. Он многозначительно сказал:

— Я ведь уже почти женатый человек!

— Не говори глупостей! — резко перебила актриса. — Теперь ты мой! Разве ты этого еще не понял?

XXII

Марзук Анвар отдыхал в парке киностудии в перерыве между съемками. Вдруг он увидел, что к нему подходят Сания и Алият. Он растерялся. Поняв, что от разговора с девушками не уйти, он постарался взять себя в руки и невнятно поздоровался. Воцарилось тягостное молчание.

— Тебя последнее время совсем не видно! — нервно сказала Сания.

Он действительно уже целых десять дней не заглядывал домой. Но оправдываться не собирался и ничего не ответил. Сания открыла сумочку Алият и вытащила из нее конверт.

— Это твое письмо?

Марзук нехотя кивнул.

— Стыд и позор! — воскликнула Сания.

— Не могу с тобой согласиться, — возразил Марзук.

— Что ты такое говоришь?

— Видишь ли, я долго мучился, колебался, но в конце концов пришел к выводу, что порядочный человек не имеет права строить свою семейную жизнь на обмане…

— Так, по-твоему, то, что было между нами, — обман? — спросила Алият дрожащим голосом.

— Я о тебе самого высокого мнения, — ответил он с мягкой грустью. — И мне очень стыдно перед тобой. Но от судьбы не уйдешь. Она сильнее нас.

— Разве может настоящая любовь вдруг умереть и уступить место новой? — гневно воскликнула Сания.

— Я всегда знала, что была для тебя лишь игрушкой! — горестно прошептала Алият.

— Я очень виноват перед тобой! У меня нет оправданий. Но ты ведь молода, красива, и тебе обязательно улыбнется счастье, — просительно сказал Марзук.

— Твое новое увлечение — это каприз или расчет? — спросила Сания.

— Ни то ни другое! — грустно ответил Марзук.

— Ну, я пойду! — резко сказала Алият.

— Прости меня! — смиренно попросил он.

— Я благодарю судьбу за то, что узнала, каков ты, пока еще не поздно! — закричала Алият, не обращая внимания на то, что ее могут услышать посторонние. Задыхаясь от гнева и рыданий, она выбежала из парка.

— Ты негодяй! — заявила Сания, сурово глядя на него.

Марзук безнадежно пожал плечами и сказал — просто чтобы что-то сказать:

— Мне приходится работать чуть ли не круглые сутки.

— Как видно, искусство требует, чтобы ты жертвовал всем своим временем, не щадя себя, — съязвила Сания.

Он пропустил эту шпильку мимо ушей и продолжал:

— Недавно заходил в госпиталь, где лежит Ибрагим, но не рискнул беспокоить его пустыми разговорами.

— Разве ты не знаешь, что он ослеп? — спросила Сания, низко опустив голову, и вдруг заплакала.

— Как ослеп?

— Совсем.

— Полностью и навсегда потерял зрение?

— Да.

— А сам он об этом знает?

— Конечно.

Они замолчали. Было слышно лишь, как шелестят на ветру листья.

— Я от души сочувствую твоему горю! — пробормотал наконец Марзук.

— Ну, во всяком случае, мое положение лучше, чем положение Алият!

— Что же ты решила?

— Ты еще спрашиваешь? Конечно, останусь с ним до конца своих дней!

— Ты понимаешь, что говоришь? — растерянно спросил брат.

— Разумеется, понимаю!

— Конечно, он будет получать пенсию, но…

— Я все взвесила, и мое решение твердо!

— Оно принято на зрелом размышлении или под влиянием момента?

— Поверь, я себя знаю гораздо лучше, чем ты думаешь!

— Что ж, искренне желаю тебе счастья.

Сания вновь заговорила о том, что привело ее сюда.

— А свое решение о разрыве с Алият ты изменить не можешь?

— И рад бы, но не могу, — спокойно и без колебаний ответил Марзук.

— Значит, свою новую невесту ты любишь по-настоящему?

— Мы поженимся в самое ближайшее время.

После паузы он сказал:

— Я восхищаюсь тобой, сестра!

— Чего о тебе я сказать не могу! — уходя, бросила Сания.

XXIII

Хусни Хигази, удобно расположившись на диване под люстрой, благодушно смотрел, как его друг, кинорежиссер Ахмед Радван, беспокойно ходит по комнате.

— Сядь-ка лучше и выпей! — посоветовал он.

— Я ни в ком не нахожу ни понимания, ни сочувствия! — жаловался Ахмед Радван.

Хусни Хигази улыбнулся и подумал о том, что все последние годы отмечены печатью равнодушия. Когда-то и он любил искренне и страстно, а потом вовсе забыл, что бывает на свете любовь. Неужели и ему уготовано судьбой вновь влюбиться и сходить с ума в пятьдесят с лишним лет?

От этих мыслей его отвлек гневный возглас режиссера:

— Я сам думал, что это мимолетное увлечение, и даже не подозревал, насколько оно серьезно.

— Мой дорогой Ахмед! Прости, но я должен напомнить тебе, что время — беспощадный спутник каждого из нас.

— Я по-прежнему полон сил!

— Лучше сядь-ка на диван и выпей.

— Знаешь, я вполне серьезно думаю, не убить ли мне ее!

— Вспомни, чему учат мудрецы.

— Я убью ее!

— Ну сядь же и выпей!

Режиссер окончательно потерял контроль над собой и затопал ногами.

— Мы же договорились с ней пожениться немедленно! А ты понимаешь, что значит ее обман? В накладе останутся все: и я, и шейх Язид, который сменил ветхую лачугу на улице ас-Сакальби на комфорт «Нила», и она сама! Ведь я знаменитостью ее сделал!

— Ну что ж! Порой выпадает случай сделать кого-нибудь знаменитым, но в конце концов мы неизбежно утрачиваем власть над своим творением!

— Истеричка! Не понимает, что кинозвездой ей оставаться недолго! Никто не рискнет подписать с ней контракт даже на вторые роли!

— Послушай, не прокатиться ли тебе в Европу?

— К черту Европу!

— Ты меня очень огорчаешь, мой друг!

— Лучшего утешения ты не нашел?

— Мне известно и другое такое же несчастье. Я знаком с бывшей невестой Марзука. Она страдает, как и ты.

— У нее это пройдет через день, много — через два, — огрызнулся Ахмед Радван.

Хусни невольно рассмеялся.

— Кажется, ты себя считаешь единственным влюбленным в этой стране!

— Да покарает аллах ее и меня! — несколько успокоившись, сказал Ахмед. — Но без нее я жить не могу!

— Милый мой, возьми себя в руки! Готов держать пари, что ты развелся бы с ней через полгода.

— Ах, что ты понимаешь! Я не в силах больше терпеть и страдать!

— Сядь и выпей.

— Не мог бы ты мне посоветовать что-нибудь более дельное?

— Но что же?

— Ведь я действительно способен убить.

— Ну нет, ты не кровожаден.

— Ведь я предложил ей выйти за меня замуж! — крикнул Ахмед, опять впадая в бешенство.

— Ну успокойся же!

— Ты знаешь, что сказала эта шлюха? Видишь ли, она выходит замуж, но за другого! — Свирепо сжав кулаки, он продолжал: — Ведется усиленная подготовка защиты населения от воздушных налетов, готовится всеобщая война… Отлично, гениально! Но я предупреждаю: эту проклятую землю постигнет новая катастрофа, еще большая, чем предыдущая!

Эти слова напомнили Хусни, что вновь замазываются синей краской окна и уличные фонари, а перед подъездами сооружаются защитные стенки из кирпича. У него защемило сердце. Единственное, чем он еще дорожит, — это своей квартирой. Как он будет доживать остаток своих дней, если в дом попадет бомба и он окажется в палаточном городке среди беженцев? Упаси бог!

— Я тебе очень рекомендую после окончания работы над фильмом съездить за границу, — посоветовал он Ахмеду. — Рассеешься и все забудешь.

Тяжело вздохнув, Ахмед направился к бару.

— Ну, в таком случае мне придется пробыть за границей довольно долгое время, если не вечность.

XXIV

На столе Моны Захран зазвенел телефон. Она сняла трубку и услышала знакомый голос — Салем Али сказал вежливо, но твердо, что просит ее зайти на несколько минут в индийский «Чайный домик». Если ей это неудобно, он будет ждать ее там, где она пожелает. Мона ответила, что им вообще не к чему встречаться. Он начал ее уговаривать, а когда она спросила, чем вызвана такая настойчивость, сказал, что это не телефонный разговор. Ему необходимо сообщить ей нечто очень важное. И Мона уступила его просьбам. Она отправилась в «Чайный домик», испытывая волнение и тревогу. Салем Али уже ждал ее там. Они поздоровались, сели за столик. Мона сразу заметила, как он сильно изменился, но постаралась внушить себе, что ее это не трогает, и тут же рассердилась на себя. Он очень похудел, глаза ввалились и потускнели. Вдруг она увидела в них свое отражение, и ей пришло в голову, что Салем тоже, наверное, думает, как она осунулась. Неужели это так заметно? Но ведь и все близкие твердят, что она совсем извелась.

Салем начал горячо говорить, как он ей благодарен за то, что она пришла. Но Мона прервала его. У нее мало времени, а он ведь хотел сообщить ей что-то важное. Ее холодность больно кольнула молодого человека. Правда, ничего другого он и не ждал.

— Если бы ты знала, сколько мне пришлось пережить с тех пор, как мы виделись в последний раз! И как мне тебя не хватало все это время!

Мона ничего не ответила.

— Страшно подумать, сколько глупостей я натворил!

Она снова промолчала.

— Мой брак был своего рода самоубийством.

— Я ведь тебя поздравила! — не удержалась Мона и сразу пожалела о своих словах, но он словно не услышал.

— Мне сказали, что ты выходишь замуж.

— Да, и очень скоро.

Несколько секунд он не в силах был говорить. Потом, совладав с собой, спросил:

— Прости, но ты выходишь замуж по любви?

— По какому праву ты задаешь мне такой вопрос? — резко сказала Мона.

— Да, правда! Я не должен тебя об этом спрашивать. Но по своему печальному опыту знаю, как опасна опрометчивость, когда дело идет о чувствах, и как один необдуманный поступок приводит к катастрофе.

— Роль проповедника тебе не идет!

Он глубоко вздохнул.

— Мона, я люблю тебя, и теперь даже сильнее, чем прежде. Я не мыслю жизни без тебя!

Она бросила на него взгляд, полный гнева, но Салем не отступал:

— До чего ты меня довела? Я женился на танцовщице из кабаре, которая торговала собой. И это твоя вина!

— Моя?

— Конечно! Ведь это ты не берегла нашу любовь, не относилась к ней серьезно. Конечно, и я в своем упрямстве зашел слишком далеко. Но ты ведь требовала от меня невозможного. Вот так люди собственными руками разрушают свое счастье.

— К чему ворошить прошлое?! Что было, то бесследно прошло, — ответила Мона, тщетно стараясь подавить в себе раздражение.

— Не губи нашу любовь!

— Но ведь она умерла!

— Я не верю. Этого не может быть.

— Она существует лишь в твоем воображении!

— Послушай, я покончил с фарсом, каким был мой брак, я развелся.

Мона была так ошеломлена и растеряна, что не могла говорить.

— Я быстро понял, что недопустимо так легкомысленно и пошло играть с жизнью. Мне скоро стало ясно, что я не могу быть мужем этой несчастной женщины. Мы не любили друг друга и были совсем чужими. К тому же судьба обошлась с ней очень жестоко. Существование, которое она вынуждена была вести, иссушило ее сердце, отняло все человеческие чувства, привило гнусные привычки. Она оказалась наркоманкой.

— Не понимаю, зачем ты мне все это рассказываешь?

— Потому что люблю тебя. — Он замолчал, затем заговорил снова: — Если ты по-прежнему видишь в любви лучший дар жизни, то не останешься глуха к моим словам. Я знаю, любовь была для тебя священным чувством. Если ты действительно любишь этого человека, то мне остается только извиниться, что я напрасно отнимаю у тебя время. Но если ты ищешь в браке средство заполнить пустоту в сердце, то знай — такая пустота заполняется только любовью!

— Чего ты, наконец, хочешь? — зло спросила Мона.

— Вернем нашу любовь!

— Смешнее ты ничего не мог придумать?

— Это мое единственное желание в жизни!

Она равнодушно, всеми силами стараясь не выдать своих чувств, пожала плечами. А Салем все говорил:

— Надежда будет скрашивать мою жизнь, давать мне силы…

— Мне пора, — сказала она и встала.

Он шел за ней следом.

— До свидания! Я не теряю надежды! Мое сердце навеки принадлежит тебе.

XXV

Они остались в комнате втроем — Ибрагим, Сания и Алият. Ибрагим, одетый в галабею и жилет, сидел рядом с Санией на диване. Его голова словно стала меньше — лицо исхудало, глаза прятались за темными очками. В этот день он вернулся из госпиталя домой. Встретить его собралось много народу, и никто не скупился на сочувственные, ободряющие слова. Но вот гости разошлись, и они остались одни. Ибрагим откинул голову назад, прислонившись к прохладной стене. Сражения для него кончились, навсегда погас свет солнца. История его жизни перечеркнута. Когда он узнал правду, подумал: «Лучше бы меня убили!» Но теперь минуты отчаяния остались позади. Тепло домашнего очага согрело его.

Сания не умолкала ни на минуту. Она вся светилась радостью.

— Вот я много раз писала тебе и говорила, что надо радоваться жизни. Но сама поняла истинный смысл этих слов только сегодня.

Он улыбнулся, слушая милый любимый голос.

— Я буду тебе читать, пока ты не овладеешь системой Брайля. Ты найдешь для себя интересное и полезное дело.

— Ты бесконечно добра ко мне, Сания…

Помолчав немного, он сказал твердо:

— Я освобождаю тебя от твоего обещания!

— Я ничего не слышала! — ответила девушка и нежно приложила ладонь к его губам.

— Подумай хорошенько. Чувство — плохой советчик, надо полагаться только на разум…

— Я все обдумала! — сказала она категорично.

— Я не хочу быть эгоистом…

— Эгоизм тут ни при чем. Ты пожертвовал самым дорогим, чем только может пожертвовать человек.

Он потерся головой об ее руку и тихо сказал:

— Мне грустно, что ты…

— Я счастлива!

— Ты верь ей! Я знаю, она говорит правду! — убеждала Алият.

В окна ударил ветер. Начался и тут же кончился ливень. Воздух стал прозрачным и душистым. Нежно заголубело небо. Ибрагим, охваченный истомой, вскоре уснул. Алият и Сания ушли в другую комнату и сели за стол, на котором стояли чайник и тарелка с бобовыми стручками. Санию переполняло счастье. Ей дышалось легко и вольно. Она чувствовала, что ради Ибрагима готова на любые жертвы. Она первая прервала молчание:

— Знаешь…

Алият внимательно посмотрела на подругу.

— Я не хочу его обманывать…

— Что ты?! — испуганно вскрикнула Алият.

— Мне так тяжело!

— Мой брат, конечно, принадлежит к новому поколению, но во всем, что касается брака и семьи, следует взглядам отца и матери. Тут он тебя никогда не поймет! — перебила Алият.

— А я думаю, наоборот…

— Он не сомневается в твоей верности.

— Но у него есть право узнать все, — робко заметила Сания.

— Мне кажется, это жестоко — причинять человеку напрасные страдания. Понять же тебя он не сможет.

— А вдруг он сам спросит?

— Ну и что? Ты ведь верна ему! А такая верность важнее всего, что было в прошлом.

Обе чувствовали себя неловко.

— Мы не стыдились своих увлечений, так почему ж должны стыдиться настоящей любви! — сказала Алият.

Сания подумала о том, что совсем недавно пришлось пережить Алият, и сказала убежденно:

— Ты снова обретешь любовь! Ведь любовь — неизменный спутник жизни!

— Несчастья и беды подстерегают людей не только на войне.

— Да, и с моим братом Марзуком случилось несчастье, только он этого не понимает.

Алият тряхнула головой, словно отгоняя нахлынувшие тягостные воспоминания, и вдруг сказала:

— Вот с доктором Али Захраном судьба и вправду обошлась жестоко…

Вдруг Сания вспомнила Мону Захран и засмеялась. Алият удивленно посмотрела на подругу.

— Я просто подумала, какую штуку выкинула Мона.

— Ей стоило бы выпускать ежедневный бюллетень со сводкой своих намерений! — тоже рассмеявшись, добавила Алият.

— Как по-твоему, она совсем порвала с Хасаном Хамудой?

— Я думаю, что в самое ближайшее время она выйдет за Салема Али.

— Она, конечно, ненормальная, но такое решение было бы самым разумным!

— Ну, оба они ненормальные!

Девушки помолчали. Потом Алият спросила:

— Когда они поженятся?

— Мона и Салем?

— Нет, Марзук и эта кинозвезда!

— Не знаю, — угрюмо сказала Сания. — Говорят, они откладывают свадьбу до окончания работы над фильмом.

Сердце Алият сжалось — рушились ее последние надежды.

XXVI

Журналист Сафват Мирган пригласил устаза Хасана Хамуду пообедать у него дома на улице Ахмеда-Шауки. Они расположились на веранде, выходящей в сад. Жена Сафвата Миргана, Нахад ар-Рахмани, сидела за столом с мужчинами. Хасан Хамуда ел с аппетитом и много пил. Он старательно делал вид, будто разрыв с Моной совершенно его не трогает. Хозяин дома сказал осторожно:

— Я боялся, что найду тебя удрученным.

— Что за вздор! — ответил Хасан с напускным безразличием. — Ну разумеется, приятного в этом мало.

Честно говоря, Хасан Хамуда никак но ожидал, что Мона поставит его в столь трудное положение. Он уже назначил день свадьбы и решил отпраздновать ее в ресторане «Оберж де пирамид». О предстоящем событии знали и родственники, и друзья, и сослуживцы. Но Мона с обычной своей решительностью ему отказала. Хасан никак этого не ожидал и был расстроен до глубины души. Он умолял девушку подумать еще о своем решении. Он так любил Мону! Так мечтал о спокойной счастливой жизни с нею! И вдруг все рухнуло. Как будто судьба обрекала его быть таким же неудачником в любви, как в политике!

— Что же ты намерен делать? — спросила гостя госпожа Нахад.

— Укроюсь в горах по примеру преступников на моей родине, в Верхнем Египте, и буду грабить путников, — с самым серьезным видом ответил Хасан.

Сафват от души рассмеялся. Потом спросил:

— Зачем тебе современные девушки? Да охранит тебя от них аллах!

— Женился бы ты поскорее на достойной женщине, а не ждал, пока уйдет твое время! — сказала Нахад.

— На достойной женщине? — переспросил Хасан.

— На такой, которая подходила бы тебе по возрасту и была бы из хорошей семьи.

— У тебя есть для него невеста на примете? — осведомился Сафват.

— Разве так уж трудно найти хорошую невесту? Ну, что скажешь? — обратилась хозяйка к гостю.

— Дайте мне хотя бы оправиться от потрясения! — сказал Хамуда.

«Странная штука жизнь, — подумал Хасан. — Социалист Сафват женился на дочери богача, а дочь богача советует мне выбрать невесту попроще». Его размышления прервал Сафват.

— Твоя история с Моной напомнила мне один случай, который произошел двадцать лет назад.

— Какой случай? — спросила Нахад.

— Это давнишняя история, героями которой были Хасан и Самра Вагди.

— Что же произошло?

— Когда наш друг влюбился, он, как и я, был студентом юридического факультета, — начал Сафват. — Она происходила из очень знатного рода, но ее родители были бедны.

— Она стала его невестой? — спросила Нахад.

— Нет, просто он был в нее влюблен без памяти. По ночам он тайно пробирался во дворец ее дяди на берегу Нила…

— Тысяча и одна ночь!..

— Как-то раз его заметил ночной сторож и выстрелил. Только пуля задела ухо девушки, а наш друг успел убежать. На все расспросы она отвечала, что услышала чьи-то шаги и выбежала во двор позвать сторожа, а он выстрелил и ранил ее.

— Удивительная история!

— Говорили, что у нее было изуродовано лицо. И уж во всяком случае, она лишилась уха.

— Бедняжка!

— Наш друг не только сбежал из дворца, но и навсегда исчез из ее жизни.

Хозяйке очень хотелось услышать подробности столь интригующего происшествия, но Хасан был тверд:

— Но это все, о чем еще тут рассказывать?

— Тебе не следовало ее покидать, — заметила Нахад.

— Но это было увлечение, а не любовь. Жар в крови, рожденный юностью. Впрочем, и сейчас я далеко не всегда поступаю, как следует.

— Ты знаешь, что с ней сталось? — спросил Сафват.

— У нее магазин предметов дамского туалета на улице Шериф.

— И вы с тех пор не встречались?

— Несколько лет назад я видел ее в кафе «Пигаль», но она меня не узнала.

— И все-таки сердце у тебя не слишком доброе, — сказала Нахад.

— Э-э, мне хватало тогда других трудностей. Слава аллаху, от них меня избавила революция!

— Еще не поздно все поправить. Женись на ней теперь!

Хасан засмеялся.

— Проще сразу свести счеты с этой проклятой жизнью! Ведь сейчас эта женщина, пожалуй, самая известная в Ливане сводница!

— Сводница?

— Ну конечно, не профессиональная сводница, а, так сказать, дилетантка.

— Я что-то не понимаю, — заметил Сафват.

— У нее полно знакомых девушек, на которых она имеет огромное влияние. По вечерам она бывает с некоторыми из них у своих друзей. И делается это вовсе не ради денег, а так, по прихоти, от пустоты существования.

— Какой ужас!

— Мне передавали ее циничный афоризм: эпоха честности ушла в прошлое вместе с эпохой реакции, феодалов и колониализма!

— А не кажется ли тебе, что это ты толкнул ее на такой печальный путь? — спросила Нахад.

— Ну нет, дорогая! Кто ей мешал стать хорошей женой? Полюбить кого-нибудь по-настоящему, а не предаваться разврату. Короче говоря, она могла бы найти выход, если бы захотела.

Вот ведь люди — их волнуют давно умершие чувства! Но о том, как он страдает теперь, о его униженном достоинстве даже и не вспомнят! Да, Самра Вагди в тысячу раз счастливее Моны! Сын моей сестры погиб во время воздушного налета… Отец умер, доброе имя семьи втоптано в грязь и в довершение всего человек на пятом десятке лет влюбляется, как мальчишка, да еще без взаимности!

Чтобы отвлечься от этих мыслей, Хасан спросил у Сафвата:

— Есть какие-нибудь новости?

— Ничего определенного, но, по-моему, дела начинают идти на лад.

— Твоими устами да мед бы пить! — съязвил Хасан.

Сафват весело усмехнулся.

— Ах да, я же совсем забыл, что говорю с человеком, который в рядах израильской армии воюет против египтян!

— Так вот как ты оцениваешь мою позицию! — возмутился Хасан Хамуда.

— Должен признаться, что вопрос о твоем патриотизме меня несколько волнует.

— А что такое патриотизм? Демократия или социализм, Америка или Россия? Если вы считаете, что вам можно любить Россию, то почему отказываете нам в праве любить Америку?

— Есть ведь такое понятие, как воля народа! — с чувством произнес Сафват.

— Какого народа?

— Простых людей, которых ты совсем не знаешь!

Хасан Хамуда задохнулся от возмущения. В эту минуту он ненавидел все на свете: сад, где цвели апельсиновые деревья, вечернюю прохладу, своего друга Сафвата Миргана и его жену. «Успокойся! — сказал он себе. — Не то разговор может кончиться для тебя такой катастрофой, какую и представить-то невозможно».

XXVII

В одну неделю Алият пришлось дважды побывать на свадьбах: на очень скромном бракосочетании ее несчастного брата и Сании и на свадьбе Моны Захран и Салема Али в ресторане «Омар Хайям». Алият грустью думала, что теперь ее отношения с Санией и Моной уже не будут такими доверительными и нежными, как раньше, даже если они останутся подругами. Она ощущала в сердце ноющую пустоту. Мысль о том, чтобы вернуться к прежней жизни, ей претила. Она жаждала настоящей любви!

Как-то раз к ней на службу позвонил Хусни Хигази и пригласил к себе. В свободный вечер она отправилась к нему.

— Я давно хотел тебя увидеть, — радостно сказал Хусни, здороваясь с ней.

Но Алият только молча взглянула на него.

— Как живешь?

— Ем, пью и сплю, — вяло ответила Алият.

— Из несчастий, которые обрушивает на нас жизнь, следует извлекать полезные уроки. Не стоит падать духом, не стоит терзаться!

— Я и учусь на ошибках! Но на это требуется время.

— У тебя стойкая душа! Я спокоен за твое будущее.

Алият невольно засмеялась. Хусни внимательно посмотрел на нее.

— Что тебя так развеселило? — спросил он.

— Смешно видеть тебя в роли проповедника!

Хусни подошел к бару и начал смешивать свой любимый коктейль.

— Я это уже слышал!

— И не забыл? А новый фильм ты снимать не собираешься?

— Меня всегда заботит будущее моих девушек, и я не забываю их, не то что они, — заявил Хусни, протягивая бокал Алият. — Я поговорил о тебе с режиссером Ахмедом Радваном.

— Обо мне?

— Я сказал ему, что ты красива и очень фотогенична.

— Я? — воскликнула пораженная Алият.

— Ну да, ты!

Алият нервно рассмеялась.

— Но как же так… Я ведь ничего не умею…

— А Марзук? Разве он умел играть?

— Я не актриса. И ты забыл про моего отца.

— Он, конечно, будет против. Но его я беру на себя. Думаю, мне удастся его уговорить.

— Он гораздо упрямее, чем тебе кажется. Но главное препятствие не в нем. Все дело во мне самой.

— Давай попробуем, а уж тогда будем решать, что делать дальше…

— Ты серьезно?

— Он готов устроить пробные съемки.

— Почему ты так заботишься обо мне?

— Ну скажем, я не хочу, чтобы твоя жизнь исчерпывалась тем, что ты ешь, пьешь и спишь! — засмеялся Хусни.

Этот смех успокоил Алият.

— Я думал, ты обрадуешься, — продолжал Хусни. — Жизнь учит нас не терять надежды даже в самые трудные минуты.

Они выпили. Алият задумалась. Хусни отошел от бара к телевизору. Она открыла глаза, посмотрела на Хусни.

— Ты что-то сказал?

— Тоска рождает мудрость!

— А улицы затемнены.

— Ты ничего не способна понять!

— Будущее слишком туманно.

— В наше время надо дорожить каждой спокойной минутой!

— Сколько разного говорят!

— Даже если Каир будет разбомблен, он возродится.

— Мой бедный брат!

— Моего племянника должны были призвать в армию, но его мать, богатая вдова, небо и землю перевернула и добилась-таки, что его освободили от воинской повинности на том основании, что он эмигрирует в Канаду.

— Как это ей удалось?

Хусни только усмехнулся.

— Ну уж это ты сама сообрази! Но я вот что хотел сказать: неделю назад он погиб в автомобильной катастрофе!

Алият только грустно вздохнула, и Хусни добавил:

— Ну разве это не смешно?

— Неужели мы совсем лишены мужества?

— Те, кто бывали на передовых позициях, говорят, что боевой дух солдат необыкновенно высок! Зато в тылу неразберихи и паники хоть отбавляй. А вспомни о федаинах[11]! Это ведь подлинное чудо эпохи!

Их разговор прервал звонок. Хусни прислушался.

— Это, наверно, Ахмед Радван. Пожалуйста, возьми себя в руки и успокойся.

XXVIII

У Надер был последний съемочный день. Марзук не был занят на студии. Съемки закончились около девяти часов вечера. Все поздравляли друг друга с завершением работы над фильмом, пили. Ахмед Радван раздал деньги статистам и пригласил Надер выпить с ним чашку чаю в буфете.

За чаем Надер размышляла о будущем. По-видимому, у Ахмеда ей больше не сниматься. На студии открыто говорили, что он подыскивает ей замену. Конечно, при ее популярности Надер нечего опасаться. И все-таки у нее на душе кошки скребли. Слишком хорошо она знала повадки своего бывшего благодетеля.

— О чем задумалась? — спросил режиссер.

— Как нам остаться друзьями, — ответила Надер откровенно.

— Дружба любви не заменит! — сухо сказал режиссер.

— Будь справедлив ко мне!

— Значит, ты действительно выходишь замуж?

— Я же тебе сказала.

— Но в свое время ты говорила, будто и я тебе небезразличен!

— Зачем ворошить прошлое? Своим успехом я обязана тебе, твоим заботам и бесконечно тебе благодарна.

— Спасибо! Но зачем тебе выходить замуж? На этом свете можно неплохо прожить и без этого!

— Мне кажется, ты не веришь в серьезность моих намерений.

— Очень не хотел бы верить!

— Ты не веришь, что люди могут сходить с ума?

— Верю, конечно! Я ведь и сам на это способен, но…

— Что?

— Но можно ли настолько потерять голову, чтобы не думать о будущем?

«Вот он и угрожает! Значит, остался самим собой», — подумала она и сказала:

— Будущее в руках божьих!

— Какое благочестие! — колко заметил режиссер, но против обыкновения не засмеялся, а сказал, сдвинув брови: — Может, оставим все как было?

— Я ведь говорила серьезно, устаз! — возмущенно возразила Надер.

— По-твоему, наши прежние отношения — это несерьезно? — Ахмед пришел в бешенство.

Надер пыталась что-то возразить, но он зло прошипел:

— Помни, огонь души быстро гаснет!

— Если мы верны своему призванию, нам нечего опасаться.

— Ты сама не понимаешь, что тебе нужно! А я знаю, что для тебя нет ничего дороже искусства.

— Предоставь судить об этом мне!

— Ты меня толкаешь в пропасть! — крикнул режиссер.

— Не преувеличивай! Мне ли тебя учить житейской мудрости?

— Какое бесстыдство — вот так прямо заявить, что все прежнее было одним притворством!

— Прошлое пора забыть! — воскликнула Надер, задыхаясь от негодования. Взяв Ахмеда за руку, она сказала просительно: — Открой свое сердце для новой дружбы!

— А любви, значит, и вовсе не было?

— Видно, бесполезно говорить с тобой на эту тему, — грустно вздохнула Надер.

— Совершенно бесполезно! — отрезал режиссер.

Наступило молчание. Надер размышляла о том, какие последствия может иметь для нее этот неожиданный разговор. Ее позвали к телефону. Она встала со вздохом облегчения. Ахмед издалека наблюдал за ней. Он увидел, как Надер резко бросила телефонную трубку. Что-то случилось! И по-видимому, что-то очень серьезное. Глаза ее расширились от ужаса. Она бросилась к двери, забыв свою сумочку. Он схватил сумочку и побежал за Надер. Но едва он ее окликнул, она гневно обернулась и крикнула:

— Ты… ты… ты… преступник! — и как безумная вскочила в свою машину.

XXIX

Надер бессильно опустилась на металлический стул. Ее глаза опухли от слез. Марзук неподвижно лежал на больничной койке. Его голова и лицо были забинтованы. Ему только что сделали сложную операцию. В больницу его привезли с разбитой нижней челюстью и сломанным, изуродованным носом. Рядом с актрисой сидели Ибрагим, Сания и Алият. В палату заглянул было Ахмед Радван, но, почувствовав общую враждебность, поспешил уйти.

Началось следствие. Марзук рассказал, что возвращался домой довольно рано. На затемненной улице Айюб внезапно на него набросились несколько человек. Били по лицу. От боли он потерял сознание и пришел в себя уже в больнице. Следователь задал традиционный вопрос: нет ли у него врагов и не подозревает ли он кого-нибудь. Марзук ответил отрицательно. Однако вопрос следователя заставил его вспомнить все перипетии отношений с Надер. И у него невольно возникла мысль: а не дело ли это рук Ахмеда? Или тут замешана Алият Абду?

Шейха Язида в Египте не было. Ахмед Радван отрицал всякую причастность к случившемуся. Алият тоже утверждала, что ничего не знает. Следствие продолжалось, но пока безуспешно.

Родственников и друзей Марзука мучили опасения, что его лицо останется обезображенным или, во всяком случае, утратит прежнюю красоту.

— От этого зависит его будущее, — говорил Ибрагим Абду.

Наконец кончилось тревожное ожидание. Марзук вышел из больницы неузнаваемым. Хотя следов повреждений на его лице почти не осталось, оно утратило прежнюю привлекательность. Что-то исчезло — какое-то неповторимое своеобразие, одухотворенность. Марзук долго рассматривал себя в зеркало. На глаза навернулись слезы, сердце сжалось от страха.

«Конец!» — подумал он и горестно сказал Надер:

— Для меня все кончено.

Она обняла его и горячо возразила:

— Нет!

— Ты прекрасно понимаешь, что это конец!

— Нет, нет!

— Ты действительно так считаешь?

— Но ведь есть же…

— Не надо меня обманывать!

Она опустила глаза, полные слез.

— Ты прекрасный актер, и есть много других амплуа…

— Значит, ты думаешь то же, что и я?

Она прижала его к своей груди.

— Отложим этот разговор!

— Есть что-нибудь важнее?

— А наша свадьба? — И Надер поцеловала Марзука в щеку.

Он подумал, что ослышался. Его левое веко задергалось.

— Что ты сказала?

— Нам надо готовиться к свадьбе, дурачок!

— Ты смеешься надо мной?

— Я говорю совершенно серьезно!

«Что она говорит? Разве бывают чудеса на свете?» — растерянно спрашивал себя Марзук. Надер переполняли любовь, нежность и решимость пойти наперекор судьбе. Она вновь прижала голову Марзука к груди и воскликнула:

— Так поговорим же о свадьбе!

XXX

Хусни Хигази нежно обнял девушку и, поглаживая по плечу, тихо говорил:

— Все горести и страдания мира, сущего и потустороннего, написаны на твоем лице, Алият!

Она высвободилась из его объятий.

— Где ты пропадал последнее время?

— Я был в Югославии на фестивале короткометражных фильмов.

— Ты слышал, что произошло с Марзуком Анваром?

— У нас об этом только и говорили! Многие считают, что тут не обошлось без Ахмеда Радвана, хотя никаких доказательств нет. А ты как думаешь?

— Не знаю. Меня ведь тоже допрашивали.

— Я просто теряюсь в догадках.

— Надер и Марзук отпраздновали свадьбу.

— Ну как же! Всяких сплетен и слухов полным-полно, но что в них правда, а что нет — никому не известно.

— Сания и Ибрагим счастливы, — глухо сказала Алият. — Счастливым будет и этот брак.

— Ну нет! Разница тут огромная! Почему ты ничего не говоришь о себе? Как твои дела?

— Ты о чем?

— Но ведь пресловутый Ахмед Радван хотел пригласить тебя на пробную съемку.

— Полный провал! — угрюмо ответила Алият. — Никакого намека на артистический талант.

— Тебя это очень расстроило? — сочувственно спросил Хусни.

— Как сказать…

— Ты меня разыскивала?

— Я ждала, что ты позвонишь.

— Ты наконец поверила, что я в тебя влюблен по-настоящему? — с усмешкой заметил Хусни.

Она помолчала, а потом, показав на свой живот, пробормотала:

— Этого, я думаю, ты не ожидал?

— Не может быть! — испуганно воскликнул Хусни.

— Тем не менее это правда!

— Но ты же принимала меры?

— Как мне все это надоело!

Он смотрел на нее, а перед глазами вставали острова в Адриатическом море, улицы Дубровника в лунном свете.

— А отец кто?

— Как будто ты не знаешь!

— Кто все же?

— Какой-то незнакомый седобородый турист пригласил меня поужинать, и я забеременела!

Хусни долго хохотал.

— Этот перл остроумия заслуживает быть увековеченным!

— Тебе смешно, а я с ума сходила, пока тебя не было!

— Столько несчастий на твою бедную голову!

Алият чуть не плакала.

— Сначала следствие, потом эта свадьба! Мне казалось, что наступил конец света.

Тем не менее новость, которую сообщила ему Алият встревожила Хусни. Он подошел к бару и наполнил бокалы.

— За твое здоровье!

Они выпили. Хусни сказал сентиментально:

— В Дубровнике я как-то зашел в винный подвальчик и вдруг вспомнил тебя. Я почувствовал, что должен увидеть тебя сейчас же, сию минуту.

— А я думала о тебе каждый день! Беспрерывно звонила, но никто не отвечал.

— Помни, милая, мое сердце принадлежит тебе, и ничего не бойся!

Хусни несколько раз прошелся по комнате, напевая под нос. Его все сильнее тянуло к Алият, но благоразумие взяло верх, и, подняв телефонную трубку, он набрал номер.

— Алло! Самра?.. Как дела?.. Рад, что ты узнаешь меня по голосу… Мне нужно тебя повидать… Как можно скорее… лучше всего прямо сейчас… Ну до свидания!

— Ты знаешь Самру Вагди? — спросил он.

Алият отрицательно покачала головой.

— Я тебя с ней познакомлю…

XXXI

Никогда ранее Хасан Хамуда не помышлял о женитьбе. Но встреча с Моной Захран пробудила в нем желание расстаться с холостой жизнью. И даже после разрыва с Моной он не переставал думать об этом. Вот почему так задела его болтовня Нахад, когда они с мужем ужинали у него в доме. Собственно говоря, это был не дом, а дворец, окруженный пышным садом. Хасан получил его в наследство от матери и жил в нем один. Ужин был сервирован не хуже, чем в самом дорогом ресторане. Хасан любил поесть, и Нахад тоже не отказывала себе в этом удовольствии. Сафват же ограничился двумя рюмками виски, салатом и фруктами. Как ни странно, именно Сафват, любитель разговоров на политические темы, вдруг завел речь о женитьбе Хасана.

— Ну а как дела с невестой для нашего друга? — спросил он у жены.

— Бьюсь об заклад, он женится еще до конца года! — ответила Нахад. — Она вдова. Дочь у нее учится в университете. Она из очень влиятельной семьи. Как и ты, Хасан, — повернулась Нахад к хозяину дома.

— А лет ей не меньше сорока! — заметил Хасан.

— Совершенно верно.

— Но ведь мне самому сорок. Невеста должна быть моложе!

— Я же не сваха! — отшутилась Нахад.

— Тогда сам поищи себе невесту. Сходи в кино, в ресторан, а то и просто походи по улице, — посоветовал Сафват.

— У меня нет времени. С Моной Захран я познакомился только потому, что они с отцом пришли ко мне как к адвокату.

— Тогда дождись какого-нибудь нового дела, — засмеялась Нахад.

— Тебе действительно нравятся ультрасовременные девицы? — спросил Сафват.

— В этом вопросе я гораздо современнее тебя! — отпарировал Хасан.

Сафват Мирган расхохотался.

— Реакционер в политике и сторонник прогресса в любовных делах. Впрочем, не ты первый, не ты последний.

Смуглое лицо Хасана еще больше потемнело. В глазах вспыхнула злоба. Он терпеть не мог, когда его обвиняли в реакционности политических взглядов. Он искренне считал демократию венцом прогресса. Только демократия препятствует возникновению фашизма. Однако под демократией он понимал тесный союз избранных членов общества, то есть тех, кто способен влиять на это общество, — мыслителей, интеллигентов. Народа же как социальный фактор он не признавал и к простым людям относился с пренебрежением. Он просто не считал их равными себе. Его возмущало, что революция раскрепостила широкие народные массы. Он презирал тех представителей своего класса, которые примкнули к революции и с ожесточением выскочек подрывали освященные веками устои. Он считал, что они притворяются и заискивают перед «народом» из трусости, надеясь переждать бурю. Сам он гордился своим происхождением, своими знатными предками и подходил к людям и событиям с меркой надменного аристократа. И теперь слова Сафвата заставили его заговорить о том, что всегда интересовало его друга превыше всего, — о политике.

— Неужели ты считаешь, что американская демократия равносильна реакции? Соединенные Штаты — образованная страна. С помощью науки Америка опровергла коммунистические предсказания.

— А мы все не можем отвыкнуть от пустой болтовни, — вмешалась Нахад. — Даже когда враг начал наносить удары по глубинным районам нашей страны.

Хасан Хамуда сказал грустно:

— Вся беда в том, что мы потерпели поражение, но не хотим признать этого факта. Когда мы смиримся с этой печальной истиной?

Журналист закурил.

— Русские предпримут еще один шаг для дальнейшего укрепления нашей оборонной мощи.

Опять русские, которых Хасан Хамуда боится больше, чем холеры! Если бы не русские, то пятое июня стало бы для него счастливым днем. Но нет, счастья на этом свете не бывает.

— А мы продержимся до тех пор, пока твои русские пришлют свою помощь?

— Русские не допустят нашего нового поражения! — убежденно заявил Сафват.

— Да хранит нас аллах!

— Русские не преследуют никаких своекорыстных целей! — засмеялся Сафват.

Нахад попыталась перевести разговор с политики на более интересную для нее тему. Она шутливо посоветовала:

— Почему бы тебе не дать брачное объявление в газету?

— Предлагаю такой текст, — добавил Сафват. — «Преуспевающий адвокат, богатый, аристократического происхождения, сорока лет, любящий Америку и про-израильски настроенный, хочет жениться на красивой девушке не старше двадцати лет, придерживающейся ультрасовременных взглядов».

— Боюсь, первым на такое объявление откликнется министр внутренних дел, — усмехнулся Хасан.

XXXII

Медовый месяц Марзук и Надер провели в Асуане. Вернувшись в Каир, они сняли квартиру на улице Фана. Марзук вновь обрел уверенность в себе, а с ней вернулись надежды и радужные мечты. Надер получила приглашение сниматься в новом фильме. Она поставила условие, чтобы главного героя играл Марзук. Ей заявили, что об этом не может быть и речи. Тогда она отказалась сниматься. Через несколько дней повторилось то же самое, и Марзук решил поговорить с женой.

— Больше ты не можешь отказываться от съемок, иначе…

— Я убеждена, что твое участие обеспечит успех любому фильму, — перебила его Надер.

— Беда в том, что продюсеры не разделяют твоего убеждения.

Его охватило странное ощущение, что снимался в фильмах и завоевал успех совсем не он, а кто-то другой. Он высказал вслух мысль, которую уже давно серьезно взвешивал:

— Пожалуй, разумнее всего будет, если я приму должность, которую мне в свое время предлагали.

— Работать каждый день но шесть часов за семнадцать фунтов в месяц? — сердито спросила Надер.

— Довольно витать в облаках. Пора посмотреть правде в глаза.

Надер ничего не желала слушать.

— Но пойми, дорогая! На роль героя-любовника я больше не гожусь.

— В фильмах есть и другие роли! Не надо только соглашаться на второстепенную — это ловушка, из которой потом не выбраться!

Да, ловушка… и эта роскошная квартира тоже ловушка. Его нынешняя любовь, ради которой он предал свое чувство к простой девушке, еще одна ловушка… Марзук вдруг почувствовал невыносимое отвращение к жизни…

Зазвонил телефон. Надер взяла трубку и услышала голос… Ахмеда Радвана! Режиссер просил разрешения зайти. Она вопросительно посмотрела на Марзука. Подавив неприязнь, он сказал:

— Если по делу, пусть зайдет.

Ахмед пришел точно в назначенное время. Он поздоровался очень вежливо, но протянуть руку не рискнул. Опустившись в кресло, он начал разговор.

— Мне кажется, наши отношения испортились из-за какого-то недоразумения.

Он внимательно посмотрел на обоих и продолжал:

— Это недоразумение следует выяснить. Ваше предубеждение ни на чем не основано. А ведь нам придется работать вместе.

Марзук и Надер молчали, не спуская с него глаз.

— Вызов к следователю был гнусным издевательством, оскорбительным для всякого честного человека…

Они по-прежнему молчали.

— Я не преступник! Я, как и вы, артист и, по-моему, не раз делом доказывал свое дружеское отношение к товарищам.

Тут Надер спохватилась, что даже не поздоровалась с гостем и ничего ему не предложила.

— Извини, пожалуйста, Ахмед! Не хочешь ли выпить?

Он встал, подошел к бару, взял бутылку «Курвуазье» и залпом выпил полную рюмку. Потом повернулся к Марзуку.

— От клеветы не защищен никто. И потому мне мало, что меня признали невиновным. Мне надо, чтобы вы оба этому поверили.

Вновь его слова были встречены ледяным молчанием. Ему стало не по себе.

— Открой мне свое сердце, Марзук, сбрось с него камень! — Радван взглянул молодому человеку прямо в глаза.

— Я больше не думаю о том, что произошло! Пусть этим занимается полиция.

— Вот и прекрасно! Подождем результатов. Я не сомневаюсь, что все разъяснится. А теперь поговорим о деле.

Гость выпил еще одну рюмку коньяку и сказал Надер:

— У нас ведь были совместные планы!

— Что же нам мешает их осуществить? — спросила актриса.

— Все зависит от тебя, — невозмутимо ответил Радван.

— Ну что ж! Но ведь и он принимал участие в разработке наших планов! — Надер улыбнулась мужу.

— У него будет хорошая роль!

— Я хотела бы прочитать сценарий и выяснить, какую роль ему предлагают.

— Отлично. Послушай, однако, моего совета и не требуй невозможного. В нынешних условиях постановка фильма сопряжена с большим риском. Стоит начаться военным действиям или воздушным налетам, и съемки будут сразу прекращены. Более того, могут закрыться все киностудии. Одному богу известно, что может произойти!

— Я сказала тебе, Ахмед, чего я хочу, — спокойно, но твердо повторила Надер.

— Наши личные беды и волнения — ничто по сравнению с тем, что переживает наша родина! Об этом следует помнить всегда.

Надер усмехнулась.

— Как-то странно слышать от тебя подобные призывы.

— И это ты говоришь человеку, у которого брат на фронте?! — возмущенно воскликнул Ахмед Радван.

Он встал и вежливо откланялся.

XXXIII

С Хамедом, братом Салема Али, Алият познакомилась в доме Моны Захран, в Замалеке[12]. Мона пригласила их с Санией поужинать. Хамед влюбился в Алият с первого взгляда. Он проводил ее и Санию до остановки автобуса и по дороге спросил Алият, где они могли бы увидеться еще раз, — он очень бы хотел продолжить знакомство.

Алият и Хамед встретились на площади Талаат-Харб. Он спросил, куда она хотела бы пойти. Алият назвала «Чайный домик» — ведь именно там Мона и Салем нашли свое счастье. Алият скоро заметила, что Хамед знает о ней очень много — видимо, информатором его была Мона. В разговоре выяснилось, что Хамед всего лишь мелкий чиновник в каком-то министерстве. Алият очень удивилась — слишком это не соответствовало тому впечатлению, которое он на нее произвел.

— А какой факультет ты окончил? — спросила она.

— Только среднюю школу, — с некоторым смущением ответил Хамед.

— Но ведь сразу видно, что ты образован и очень начитан.

— Это другое дело.

Он догадался, что Алият не терпится узнать, где же он столькому научился, и предупредил ее расспросы, сказав весело:

— Почти сразу после окончания школы я угодил в тюрьму!

— За что?

— По подозрению в причастности к деятельности коммунистов! — засмеялся Хамед.

Алият не спускала с него глаз, сгорая от любопытства.

— А ведь я вовсе не был коммунистом, когда меня арестовали, — продолжал Хамед.

— Подумать только!

— А ты знаешь, какая ты замечательная? — сказал Хамед и широко улыбнулся.

Алият привыкла к комплиментам, но они, как правило, относились к ее внешности.

— Да что ты!

— Едва я тебя увидел, как сразу же решил: мы должны быть вместе.

— Спасибо, — просто сказала Алият. — Но почему все-таки тебя обвинили в причастности к деятельности коммунистов?

— Я и сам не знаю.

— Вот уж никак не думала, что подобные обвинения могут бросаться с такой легкостью.

— В нашей жизни все возможно!

Ее глаза были полны негодования.

— Когда произошла революция, мне было восемь лет. Значит, я могу считать себя сыном революционной эпохи… Мона восхищается тобой. Она мне много о тебе рассказала. И о твоем брате-герое тоже…

— Он мужественно прокладывает себе путь в полном мраке.

— Судя по рассказам Моны, жена твоего брата тоже изумительная женщина.

— Любовь облагораживает человека.

— По-моему, истинное чувство всегда обладает такой властью.

— К сожалению, не всегда.

— Откуда такой пессимизм? Мне это не нравится!

— Ну хорошо, больше не буду.

Им подали чай.

— Тебя призывали в армию? — спросила Алият.

— Нет. Я почти слеп на левый глаз.

— У тебя болели глаза?

— Это случилось в тюрьме.

Алият помрачнела, но Хамед поспешил рассеять ее грусть.

— Я и одним глазом могу любоваться тобой!

— Но ты же не имел к коммунистам никакого отношения!

— Зато когда меня выпустили из тюрьмы, уже никто не сомневался, что уж теперь-то я действительно стал коммунистом!

Они рассмеялись. Как бы невзначай Хамед спросил:

— Ты куда предпочитаешь пойти: в кино или на танцы?

— Только не сегодня. Не сердись, хорошо?

XXXIV

Хусни Хигази не ждал этой гостьи. Он даже онемел от удивления. Но тотчас опомнился, заключил ее в объятья и повел в гостиную, приговаривая на ходу:

— Дорогая Самра Вагди! Как я счастлив, что снова вижу тебя!

Она выключила радио и насмешливо спросила:

— Слушал последние известия о воздушных налетах? Лучше приготовь мне твой знаменитый коктейль!

Он направился к бару, шутливо ее упрекнув:

— Наконец-то ты пришла ко мне одна!

— Не обольщайся. Я пришла не ради твоих прекрасных глаз, а по делу, — спокойно ответила Самра, беря у него бокал.

Она была среднего роста и гибка, как цирковая акробатка. Бело-розовое лицо еще сохраняло следы былой тонкой красоты, но правая щека казалась чуть воспаленной, в уголках рта собрались морщинки. Она сидела закинув ногу на ногу. Хусни стоял перед ней в почтительной позе.

— Я всегда бываю рад твоему приходу, Самра!

— Не лги. Ты радуешься птичкам, которых я с собой привожу.

— Но ты же знаешь, как глубоко я тебя уважаю.

— Нужно мне твое уважение!

— Подлинные чувства проявляются в трудные минуты жизни.

— Не напоминай мне о том, чего я не люблю вспоминать!

— Мы живем в век корысти! А ты можешь зарабатывать многие тысячи фунтов, но предпочитаешь щедро дарить удовольствия. Ты словно с луны свалилась.

— У меня собственный магазин, и я богата, — усмехнулась Самра.

— У тебя было много возможностей, которыми ты не разу не воспользовалась! Если бы ты захотела, то могла бы стать куда богаче.

Самра подошла к бару, наполнила свой бокал и опять села в кресло.

— Послушай, мой милый старый сластолюбец. Я пришла к тебе по делу.

— Все, что в моих силах! Может, хочешь посмотреть новый фильм?

— Мне нужна Алият, — спокойно сказала Самра, глядя прямо в глаза Хусни.

Он сделал вид, будто не может вспомнить, о ком идет речь. Но Самра не стала ждать.

— Та Алият, которой я по твоей просьбе помогла сделать аборт.

— А-а, эта Алият… Но я ее почти не знаю. Если она как-нибудь ко мне заглянет, я передам ей твою просьбу. Но может быть, ты объяснишь, зачем она тебе нужна?

— Ну скажем, я в нее влюбилась, — отрезала Самра.

— И рассчитываешь на взаимность? — не удержался Хусни.

— Все может быть.

— А нет у тебя новых девушек?..

— Хватит с тебя, старый развратник!

— Извини, дорогая, но ведь она была у тебя в руках.

— Как-то раз зашла в магазин, поблагодарить, и больше я ее не видела…

— Наверное, прячется от тебя.

— Как мне с ней связаться?

— Но я же сказал: если она придет ко мне, я передам, что ты хочешь ее видеть.

— Вот и вся твоя помощь?! — сердито воскликнула Самра. — Черствый эгоист! Ты привык брать, ничего не давая взамен! Ты не помнишь добра!

— А я-то хотел сосватать тебе хорошего человека.

— Ненавижу мужчин. Таких услуг мне не требуется.

Хусни Хигази задумался.

— Я знаю только, что она служит в министерстве социального обеспечения. Но понятия не имею, ни в каком отделе, ни где находится это министерство. Обычно новости о ней я узнаю от ее отца, официанта в кафе «Аль-Инширах» на улице шейха Камра.

— Я буду ждать твоего звонка, — закончила разговор Самра.

Они пристально посмотрели друг на друга. Улыбаясь во весь рот, Хусни Хигази сказал:

— Допей бокал, дорогая!

XXXV

Марзук Анвар все чаще и острее чувствовал, что его жизненный небосклон заволакивают черные тучи. Надер внутренне соглашалась с ним, хотя тщательно это скрывала. Ничто не утешало Марзука — ни любовь жены, ни комфорт, которым он был окружен. Чем нежнее была Надер, тем сдержаннее становился он, тем больше замыкался в себе. Понимая, что бесконечно так продолжаться не может, Марзук решил серьезно поговорить с женой.

— Сезон заключения контрактов кончается, а ты еще ни одного не подписала!

— Отдохну год! — небрежно бросила Надер.

— Так дальше жить нельзя!

— Почему? — возразила Надер.

«Нет, это не любовь, а борьба! Никто не сможет убедить меня, что любовь не используется как средство в жестокой борьбе за существование. Той, которая меня любила, больше нет», — угрюмо подумал Марзук. Он вновь попытался убедить жену:

— Откладывать решение больше нельзя. Ведь нам не на что будет жить.

— Ты слишком все усложняешь. Жизнь куда проще, чем ты думаешь.

— Прошу тебя больше не отказываться от контрактов.

— Даже если мне предложит сниматься Ахмед Радван?

— Даже тогда.

— Но я все равно потребую…

— Не нужно! — с горечью сказал Марзук.

— Ты согласишься на вторую роль?

— Лучше я поищу места.

— Выбрось это из головы!

— Все наладится, если ты будешь работать в своей области, а я займусь своим делом.

Надер нежно обняла мужа.

— Сейчас не время для нежностей, — сердито сказал Марзук.

— Я люблю тебя!

Он прикоснулся губами к ее щеке.

— Я не верю больше в свои актерские способности и в искусство вообще.

Надер резко отстранилась от мужа.

— Меня больше ничто не интересует, не заботит, — добавил он.

— А меня заботит наша любовь! — возразила Надер.

— Глупо ползать по земле, если можно летать!

— Что ты хочешь этим сказать?

Он хмуро молчал.

— Зачем ты себя терзаешь?

— Я устал от ненужных эмоций.

— Не говори так! — рассердилась Надер.

— Слушаю и повинуюсь!

— Ты сам все заводишь в тупик.

— Выход всегда можно найти.

— О да! Поступившись своим достоинством или счастьем, а может, тем и другим вместе!

— Лучше это, чем бесхребетность.

— Я с тобой не согласна!

— Надо смириться с реальностью: счастье, о котором мы мечтали, недостижимо!

— Не смей так говорить! — крикнула Надер.

— В моих словах нет ничего обидного!

— Это ты так думаешь!

— Мы хотели парить на крыльях, а они оказались подрезанными.

— Я мечтала только о том, чтобы выйти замуж за человека, которого люблю.

— Ну прости меня. — Марзук поцеловал жену в щеку и встал.

— Пойду немного проветрюсь.

— Но ведь уже поздно!

— Говорят, поздняя прогулка лучше любого лекарства…

XXXVI

Вечер был тих и прохладен. Все трое молча курили, Хусни Хигази по обыкновению наслаждался коньяком. Абду Бадран и старик Ашмави, который, как всегда, пристроился у входа на тротуаре, затягивались сигаретами. Издалека доносились крики толпы — был праздник святого аль-Байюми. Подошел торговец и протянул Ашмави лепешку, начиненную зеленью. Пока старик доставал деньги, торговец принялся рассказывать:

— Наши солдаты проникли в тыл врага и нанесли ему чувствительный удар. Говорят, скоро начнется общее наступление!

Ашмави удовлетворенно кивнул.

— Наша авиация тоже действует успешно. Пришел наш черед.

Ашмави задумчиво жевал лепешку.

— Ему выдали трехколесную тележку, — сказал он. — На ней можно ездить, отталкиваясь руками. Ну, правда, далеко не уедешь.

Хусни не сразу понял, что старик опять рассказывает про своего молодого соседа, который потерял на фронте обе ноги.

— Ну и хорошо. Очень хорошо.

— Как, по-твоему, Ашмави, он может жениться? — спросил Абду Бадран.

— Бабка его говорит, что она уже ему невесту подыскала.

— Женитьба вознаградит его за страдания, — заметил Хусни Хигази. — Человек все может перенести, но только не одиночество. Оно убивает человека…

— Ибрагим не утратил мужества и многого добился, — сказал Абду.

— Твой сын получил образование, а это большое дело! — заметил Ашмави.

Абду Бадран подсел к Хусни, словно ему не терпелось рассказать приятную новость. Хусни спросил, как идут его дела.

— Алият встретила хорошего парня, — сказал Абду.

— Неужели?

— Он чиновник. А брат у него адвокат.

— Да благословит их аллах!

Абду замолчал, что-то обдумывая.

— Вот, правда, говорят, что он в тюрьме побывал.

— Разве таких берут на государственную службу? — удивился Ашмави.

— Он сидел за политику, — добавил Абду.

— Очевидно, честь его не запятнана, — объяснил Хусни Хигази.

— Вот и Ибрагим так считает, — добавил Абду. — Не то он постарался бы положить конец их знакомству.

— Один раз и меня посадили за политику, — объявил Ашмави.

— Один-единственный! — усмехнулся Абду. — А ты лучше скажи, сколько раз тебя сажали совсем за другое!

— К твоему сведению, торговля наркотиками — та же политика! И она тоже не пятнает честь человека!

— Ну хорошо. А воровство и грабежи?

— Самое молодецкое занятие! — с гордостью сказал Ашмави.

— Ты уж скажешь! — засмеялся Абду.

— Чего только не делается на белом свете! — печально сказал Ашмави. — Бабы выходят на улицу чуть не голыми, человек попадает в чиновники прямо из тюрьмы, а израильтяне захватывают чужую землю.

Разговор оборвался. Все трое молча слушали радио. Передавали патриотические песни.

XXXVII

Алият работала в своем кабинете, когда к ней вошла продавщица из магазина Самры Вагди. Она рассказала, что совсем сбилась с ног, разыскивая Алият, — хозяйка просит ее прийти к ней в магазин на улице Шериф. У Алият тревожно забилось сердце. Конечно, Самра оказала ей большую услугу. Но ведь она ее отблагодарила! Правда, Алият еще тогда почувствовала, что Самра как будто хочет близкого и постоянного знакомства. Ее настойчивость испугала Алият, и с тех пор она всячески избегала встреч с Самрой. Почему эта женщина так упорно не хочет оставить ее в покое? Это было непонятно, а потому пугало. Самра происходила из знатной семьи и имела большие связи. Алият успела заметить, что между Самрой и доктором, который делал операцию, близкие отношения. Что могло их связывать — эту богатую, красивую женщину и врача, чья клиника казалась похожей на морг?

Алият решила пойти вечером к Хусни и посоветоваться с ним. Выслушав ее рассказ, он нисколько не удивился и с небрежным цинизмом, который всегда отталкивал ее, сказал:

— Самра в тебя влюбилась!

Она привыкла к его двусмысленным шуткам, но на этот раз ей стало не по себе.

— Я не понимаю…

— Милочка, ты отлично все понимаешь!

Алият нахмурилась.

— Надо ждать неприятностей!

— Каких неприятностей? — испуганно переспросила Алият.

Хусни Хигази рассказал Алият о прошлой и настоящей жизни Самры Вагди.

— Что поделаешь?! Несчастья, интриги, взлеты, падения…

— Я к ней не пойду, — испуганно прошептала Алият. — Ты можешь оградить меня?

— Попробую, — сказал Хусни, — но не обещаю.

Он сдержал слово — пригласил Самру к себе. Угощал ее коктейлем и молчал.

Самра не спускала с него пристального взгляда, прекрасно понимая, что он тянет время.

— Ну, хватит валять дурака, — сказала она наконец, — зачем ты меня позвал?

— С этой девочкой у тебя, кажется, вышла промашка. — Хусни попробовал перевести все в шутку.

— Она не пришла.

— Но побывала у меня.

— Ты ей сказал что-нибудь?

— Видишь ли, она не похожа на тех девиц, с которыми ты привыкла иметь дело. Оставь ее в покое. Она выходит замуж. — Хусни. старался говорить как можно спокойнее и убедительнее.

— Мерзавец! — крикнула Самра.

— Ну не надо так!

— Ты знаешь, что будет, если меня рассердить?

— Но у тебя нет причин сердиться.

— А уж об этом предоставь судить мне.

Хусни Хигази почесал подбородок.

— Но разве можно принудить силой?

— Ты что, забыл, как это делается?

— Самра! Ведь Алият, как и ты, много страдала! А сейчас она собирается выйти замуж…

— Этому не бывать!

— Но ведь ты не злая женщина… — вновь попытался уговорить он Самру.

— Плохо ты меня знаешь!

— Как ты можешь ей помешать, дорогая?

— Расскажу жениху всю правду.

— Ты этого не сделаешь!

— Еще как сделаю!

— Не верю.

— А вот увидишь!

Хусни понял, что его заступничество окончилось полной неудачей. Он молча направился к бару.

XXXVIII

Марзук исчез. Он тайно поселился в одном из отелей Хелуана и почти не выходил из номера, внимательно следя по газетам за новостями. А они были одна поразительнее другой: Марзук бросил жену и сбежал; он прислал ей развод; с актрисой сделался нервный припадок, но врачам удалось ее спасти; она повсюду ищет его, но ее усилия тщетны.

Время шло, и на смену старым сенсациям приходили новые. Имя Марзука все реже встречалось на страницах газет, а однажды он прочитал, что Надер подписала контракт на главную роль в фильме Ахмеда Радвана.

Марзук чувствовал себя живым мертвецом, который видит все, что происходит вокруг, но ни в чем не участвует. Он вновь и вновь напоминал себе, что у него не было выбора: либо оставаться комнатной собачкой знаменитой жены, либо бежать без оглядки.

Но теперь, когда все разрешилось, он подумал, что пора воскреснуть. Он вернется к родным и поступит на службу.

Когда он пришел в министерство к Алият, она растерялась от неожиданности. Марзук смутился.

— Я должен был прийти к тебе.

Алият смотрела на него с недоумением. Марзук понял, что его приход ее не обрадовал, но решил не отступать.

— Я хотел бы вновь вернуться к нормальной жизни.

— Ну что ж, желаю тебе удачи.

— Давай пообедаем вместе! Мне столько нужно тебе рассказать.

— Это ни к чему, — холодно ответила Алият.

— Но я так хотел…

Алият заколебалась. Кончилось тем, что они пошли в старый ресторан «Курсаль». Оба ели без всякого аппетита. За кофе Марзук попробовал начать откровенный разговор.

— Вот что разбило мою жизнь. — Он показал шрам на щеке.

— Конечно, тебе очень не повезло, — спокойно сказала Алият. — Однако это не причина, чтобы опустить руки.

— Благодарю тебя.

— По-моему, никаких причин отчаиваться у тебя нет. Вспомни Ибрагима!

— Ты, конечно, на меня сердишься?

— Все это в прошлом и давно забыто, — твердо ответила Алият.

— Мне забыть труднее, — неопределенно улыбнулся Марзук.

Алият промолчала.

— Иногда нами овладевает необъяснимое безумие и мы творим глупости, в которых потом раскаиваемся.

— Необъяснимое? — недоуменно спросила Алият.

— В моем несчастье искупление моих грехов, — воскликнул Марзук.

— Не понимаю…

— Разве я не могу надеяться на твое прощение?

— О чем ты говоришь?

— Неужели тебе не ясно?

— Ты напрасно заговорил об этом.

— Но для меня это так важно!

— И все-таки напрасно.

— Может быть, мы начнем новую страницу?

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты прекрасно знаешь что!

— Не теряй напрасно времени, — отрезала Алият.

— Выслушай меня!

— Об этом не может быть и речи!

— Ты все еще сердишься?

— Не сержусь. Дело в том, что открывается новая страница моей жизни.

Только тут он заметил на ее пальце обручальное кольцо.

— Ты что, серьезно?

— Я выхожу замуж.

— Это окончательно?

— Конечно. — Алият встала. — Всего хорошего!

На душе у Алият было легко. Она чувствовала себя победительницей. Как хорошо, что она не испытывает к Марзуку ненависти и даже не жалеет его. «Для меня он умер», — подумала она спокойно.

XXXIX

Алият и Хамед сидели в «Чайном домике». Внезапно к их столику подошла Самра Вагди. Алият побледнела. Хамед недоуменно посмотрел на нее. Он хотел было что-то сказать, но незнакомка его опередила.

— Как видишь, я упряма! — сказала она, дыша винным перегаром.

— В чем дело? — спросил Хамед.

— Воспитанные люди прежде всего предлагают даме стул!

Хамед почувствовал, что ему и Алият угрожает какая-то опасность.

— Я не имею чести быть знакомым с вами.

— Ну так я сяду без приглашения! — объявила Самра.

— Вы ведете себя неприлично! — сдержанно сказал Хамед.

— Твоя невеста хорошо меня знает. Я пришла сюда для того, чтобы кое-что рассказать о ней.

Хамед заметил испуг Алият и решительно потребовал:

— Оставьте нас в покое!

Но она пропустила его слова мимо ушей.

— Я хочу сказать, что твоя невеста неблагодарна. Я оказала ей неоценимую услугу, а она…

Алият готова была ударить гнусную женщину. Ведь та на все способна. От ужаса она не могла выговорить ни слова.

— Чего же вы, наконец, от нас хотите? — Хамед не на шутку рассердился.

— Сначала я расскажу, какую услугу ей оказала, и ты сам все поймешь!

— Негодяйка! Преступница! — не сдержалась Алият.

— Да простит тебя аллах за такие слова! — насмешливо сказала Самра.

— Прекратите! — сдавленным голосом крикнул Хамед.

— История ведь обычная. Девушка из простой и бедной семьи случайно забеременела.

— Я не желаю вас слушать!

Но Самра невозмутимо продолжала:

— Представляешь ее состояние? Так во что же ты оценишь услугу человека, который помог ей избежать позора?

— Лучше уйдите или я за себя не ручаюсь! — крикнул Хамед, задыхаясь от негодования.

— Ты, кажется, мне угрожаешь?

— Вот именно!

— А ты что на это скажешь, Алият? — спросила Самра.

Алият молчала. На Хамеда было страшно смотреть. Самра поняла, что ее слова попали в цель. Она добилась того, чего хотела.

Хамед усилием воли сдержал свой гнев.

— Эту услугу оказали ей вы? — холодно спросил он.

— Да.

— И эта девушка была Алият?

Самра кивнула. Хамед уже полностью овладел собой.

— В таком случае я считаю себя обязанным отблагодарить вас. Сколько вы просите?

Самра в недоумении уставилась на юношу. Хамед повторил:

— Так сколько же вы просите?

Самра растерялась.

— Ну, если у вас нет других претензий, оставьте нас в покое!

Самра не нашлась, что ответить, и ушла.

Алият почувствовала, что вот-вот потеряет сознание. Хамед не сразу пришел в себя, но жалость и любовь к Алият взяли верх над остальными чувствами. Наклонившись к ней, он сказал нежно:

— Пойдем погуляем.

Она подняла голову и безжизненным голосом прошептала:

— Хамед…

— Ничего не надо говорить, — перебил он. — Нам обоим полезно подышать свежим воздухом.

XL

В этот вечер, сидя по обыкновению в кафе «Аль-Инширах», Хусни Хигази испытывал неясную тревогу. Стараясь отвлечься от неприятных мыслей, он непрерывно курил кальян. Табак догорел. Хусни ждал, что Абду Бадран вот-вот скажет ему, что жених Алият расторг помолвку. Старый официант курил сигарету и невидящими глазами смотрел в ночной мрак. А вдруг он выжидает удобного момента, чтобы свести счеты с еще недавно столь уважаемым клиентом? Ашмави сидел на своем обычном месте у входа и тоже молчал, внимательно глядя на Абду. Тот вдруг почувствовал, что пахнет горелым, и поспешил к Хусни.

— Добавить табаку?

— Лучше смени.

Старик принес новый кальян.

— А к нам заходил Марзук. С Санией и Ибрагимом, — сообщил он.

У Хусни отлегло от сердца.

— Для такого шага требуется немало смелости и благородства! — воскликнул он.

— Извинялся очень и поздравил меня с новой помолвкой Алият.

— Отлично!

— Получил место в транспортной компании и думает учиться дальше.

— Что может быть лучше! — заметил Хусни, забывая мучившие его недобрые предчувствия и страхи.

— Думает эмигрировать.

— В наше смутное время это модно.

«Значит, у Алият все хорошо, — размышлял Хусни, — Отравленная стрела Самры пролетела мимо цели!»

— А что нового у жениха с невестой? — непринужденно спросил он.

— Жених торопит со свадьбой.

— Ну и с богом!

— Но мне нечего дать за дочерью! — сокрушенно сказал Абду.

— Теперь это не имеет никакого значения.

Он услышал позади какой-то шум и обернулся. На пороге стояла Самра Вагди. Абду удивился, что в такой поздний час женщина решилась зайти в кафе. Ашмави поднял голову и, прищурившись, рассматривал нежданную гостью. Он почувствовал, что холодеет от ужаса.

— Не может быть!

Самра посмотрела на него угрожающе и повернулась к официанту:

— Это ты Абду Бадран?

Старик, увидев, что на неизвестной дорогой костюм, ответил угодливо:

— Чего изволите, мадам?

Самра прошла в дальний угол зала и поманила Абду за собой. Все трое не спускали с нее глаз. Хусни Хигази старался понять, что привело сюда Самру, и вдруг с ужасом вспомнил, что сам рассказал ей про Абду Бадрана и про это кафе, только чтобы она оставила его в покое. Всю жизнь, стараясь оградить себя, он подставлял под удар других людей. Но на этот раз все оборачивается против него самого. Что делать? Вмешаться? Как бы не вышло хуже. Он выдаст свою причастность к тому, что сейчас расскажет Самра. Тайна его уютной квартиры станет достоянием всего света. Не лучше ли и дальше наблюдать со стороны? Или стряхнуть с себя оцепенение, предостеречь Абду? Крикнуть: «Осторожнее, она алкоголичка и психопатка». Но слова застряли у него в горле. Он совсем обессилел от страха. Как ни напрягал он слух, ему не удалось разобрать, о чем говорили Самра и Абду. Ашмави, по-видимому, тоже вслушивался напрасно. Если бы он мог превратиться в муху и улететь отсюда! Но он сидел, наблюдая, как меняется лицо Абду. Официант внимательно слушал Самру, иногда беззвучно шевеля губами. Его взгляд становился все более тяжелым и мрачным. Потом он метнулся, как от удара, и выронил сигарету из безвольно разжавшихся пальцев. Взор его помутнел. Он стал похож на барана, которого ведут на бойню. И вдруг он бросился на женщину, схватил ее обеими руками за горло и начал душить.

— Нет! Нет! — в ужасе крикнул Хусни, вскочил, споткнулся о кальян, упал, но тут же поднялся на ноги.

Они с Ашмави бросились к Абду. Хусни попытался оторвать его от Самры.

— Не надо! Что ты делаешь?

Но старик официант сжимал горло Самры, не замечая, что душит уже труп.

XLI

— Ты задушил эту женщину?

— Да, я.

— За что?

Абду Бадран молчал.

— Почему ты ее убил?

Абду Бадран молчал.

— Какие у тебя были с ней отношения?

— Я вообще ее не знал.

— Ты на этом настаиваешь?

— В тот вечер я увидел ее впервые.

— Тогда почему же ты ее убил?

Абду Бадран молчал.

— Без всякой причины?

Абду Бадран молчал.

— Что она тебе сказала?

Абду Бадран молчал.

— Молчание не спасет твою шею от петли.

Абду продолжал молчать.

Следователь придирчиво расспрашивал Ашмави обо всем, что произошло в тот вечер.

— Она окликнула Абду Бадрана или спросила, здесь ли он?

— Посмотрела на него и говорит: «Это ты — Абду Бадран?»

— Значит, она не была с ним знакома?

— Как будто не была, а там один бог ведает.

— А ты знаешь, зачем она пришла?

— Нет.

— О чем они говорили?

— Я не слышал ни слова.

— А что тебе известно о связях твоего приятеля с женщинами?

— Аллах с тобой! Такой достойный человек! Да и до того ли ему было!

— Чем ты можешь объяснить преступление?

— Ничем. Бог свидетель, он в жизни курицы не зарезал, не то что человека!

— Хусни Хигази воскликнул: «Не может быть!»?

— Не помню. Только я и сам мог бы такое сказать. Где же это видано, чтобы красивые и богатые женщины шлялись ночью по кофейням?!

— Как ты думаешь, Хусни Хигази был знаком с этой женщиной?

— Они друг другу и слова не сказали, а там — одному аллаху ведомо.

Допрос Хусни Хигази тоже не помог выяснить обстоятельств и причины убийства.

— Вы воскликнули «Не может быть!»? — допытывался следователь.

— Не отрицаю. Посудите сами: женщина, одна, ночью заходит в простую кофейню.

— Вам приходилось видеть ее раньше?

— Да. Она была хозяйкой магазина на улице, где я живу.

— Не могли бы вы поточнее рассказать о характере вашего с ней знакомства?

— Ну, мы раскланивались.

— А на этот раз не сочли нужным?

— Я хотел поздороваться, но она меня не заметила.

— Чем вы это объясняете?

— По-видимому, ее внимание было поглощено тем, ради чего она пришла в кофейню.

— Что вам известно об отношениях, которые были у этой женщины с Абду?

— Ничего.

— Что произошло между ними?

— Я не слышал ни слова.

— Как вы объясняете это преступление?

— Оно кажется мне необъяснимым.

— Что вы можете рассказать об убийце?

— Да, собственно, ничего конкретного.

— Как по-вашему, почему он отказывается отвечать?

— Для меня это полнейшая загадка.

XLII

Полицейские — это исчадия ада, мечущие пламя в лицо своим жертвам. В двери стучат тихо, вежливо, а в дом врываются, как захватчики. Они топчут достоинство человека, превращают его в беззащитного барашка, ведомого на заклание. Они взламывают сейфы, отыскивают самые хитрые тайники и все переворачивают вверх дном. Из их рук человек выходит бессильным, слепым, лишенным надежды на спасение и навеки опозоренным. Полиция еще только тащит очередную жертву в участок, а приговор уже вынесен. Окончательный приговор, не подлежащий обжалованию.

«Имя?»

«Хусни Хигази».

«Возраст?»

«Пятьдесят лет».

«Профессия?»

«Кинооператор».

«Вы признаете, что эти кинофильмы принадлежат вам?»

«Признаю».

«И что вы показывали их молодым девушкам?»

«Да».

«И что вступали с этими девушками в связь?»

«Да».

«Вы утверждали, что только раскланивались с Самрой Вагди?»

«Теперь я признаю, что знал ее давно и близко».

«Она приводила к вам девушек, которым вы показывали порнографические кинофильмы?»

«Иногда…»

«Какие отношения были у вас с Алият, дочерью обвиняемого Абду Бадрана?»

«Она была моей приятельницей».

«А точнее — любовницей?»

«Да».

«Правда ли, что вы помогли ей сделать аборт?»

«Правда».

«Каким образом?»

«Обратился за содействием к Самре Вагди».

«Самра Вагди говорила вам, что влюбилась в Алият?»

«Говорила».

«Она просила вас содействовать ей в ее преступных намерениях?»

«Да, но я пытался помешать…»

«От вас Самра Вагди узнала адрес кафе, где работал Абду Бадран?»

«Она спросила меня, где работает Алият. Я ответил, что порвал с Алият и почти ничего о ней не знаю, хотя мне было известно, что она служит в министерстве. Правда, я упомянул, что ее отец работает в кафе «Аль-Инширах», но мне и в голову не приходило, что Самра явится туда и что это посещение закончится столь трагически».

«Зачем она туда пришла?»

«Она решила отомстить Алият за то, что та не захотела иметь с ней никакого дела. Самра сообщила про аборт жениху Алият, но тот с возмущением отказался ее слушать. Тогда она предприняла попытку опорочить Алият в глазах отца. Потому-то Абду Бадран убил ее».

«Вы считаете, что именно это было причиной убийства?»

«Другой не вижу».

«Что еще вы можете добавить к своим показаниям?»

«Это все».

Примерно так представлялся Хусни Хигази будущий допрос у следователя, когда он до рассвета бесцельно разъезжал на машине по городу. Его мучили кошмары. Полиция продолжит расследование причин убийства Самры Вагди. Неминуемо докопается до их действительных отношений, и его тайная жизнь, удовольствия, которым он упоенно предавался, станут известны всем. Они разыщут десятки свидетельниц. Разразится страшная буря, и он очутится за решеткой. Чьи фотографии и номера телефонов будут найдены в доме Самры Вагди? А вдруг она вела дневник? Что, если его снова вызовут к следователю? Грозит ли ему тюрьма? Может, покончить с собой? Где выход?

XLIII

Алият и Хамед снова встретились в «Чайном домике». Ее глаза опухли и покраснели от слез. Хамед всячески старался успокоить невесту, ободрить ее. Но сам он был полон тревоги. Алият не переставала повторять:

— Бедный отец! Я должна его спасти!

— Да, конечно, но как?

— Любой ценой! — настаивала Алият.

— Мы сделаем все возможное.

— Мы ведь знаем, что произошло.

— Да, но он решил молчать, чтобы спасти твою честь!

— Я не предам его! Ни за что на свете!

— Мы не допустим, чтобы ему вынесли приговор, которого он не заслуживает!

— Значит, мы должны открыть все? — Алият подняла на жениха заплаканные глаза.

— Это неизбежно.

— А нам поверят?

— Мона считает, что надо немедленно обратиться за советом к адвокату Хасану Хамуде.

— Я согласна.

— Ну так надо действовать.

— И нашу тайну узнают все! — в отчаянии пробормотала Алият.

— Что поделаешь!

— Я готова на эту жертву ради отца. Но зачем страдать тебе?

— Об этом не думай!

— Я не хочу взваливать на тебя такую непосильную ношу.

Хамед прекрасно понимал, какие испытания ждут его впереди.

— Это уж предоставь решать мне, — твердо сказал он.

— Но зачем тебе связывать себя…

— Не говори глупостей! Я никогда не отступлюсь от тебя!

XLIV

Комната была погружена в непривычную полутьму. Хусни Хигази и Алият холодно глядели друг на друга. Они походили на каменные изваяния. Хусни утратил прежнее добродушие и шутливость. Неизвестность и тягостные предчувствия вконец измучили его. Даже его комната казалась чужой и враждебной.

— Я повсюду спрашивал о тебе.

— Как видишь, я пришла сама.

Хусни замер от страха, но поспешил сказать:

— Всегда к твоим услугам.

— Мне советуют обратиться к адвокату Хасану Хамуде.

Хусни стиснул руки. Этого еще не хватало. Но ответил почти спокойно:

— Да, он специалист по уголовным делам.

— Говорят, что его гонорары очень высоки.

— Можешь рассчитывать на меня! — с облегчением сказал Хусни.

— Не знаю, как тебя благодарить!

Нежно взяв ее за руку, Хусни спросил:

— Алият, ведь я всегда был тебе заботливым другом?

Она утвердительно кивнула. Из ее глаз покатились слезы.

— У меня к тебе большая просьба, — продолжал Хусни.

— Какая?

— Не упоминай про меня ни у адвоката, ни на допросе.

— А какое это имеет значение? — спросила Алият, вытирая слезы.

— Не все в жизни человека предназначено для посторонних глаз. Мне это повредит.

— Можешь не бояться. Я не скажу.

— Спасибо! Скажи, что познакомилась с Самрой Вагди у нее в магазине и что она пыталась втянуть тебя в какие-то темные дела. Это ей не удалось, и потому она решила отомстить тебе, поломать твою жизнь и прочее.

— Так оно и было.

— Положись на аллаха, а о деньгах не беспокойся.

После ухода Алият Хусни вздохнул свободнее.

Сердце перестало бешено колотиться, мысли прояснились, и он почувствовал, что к нему возвращаются силы. Неужели он спасен и жизнь снова расстилается перед ним мягким ковром? Но где-то в потаенном уголке души по-прежнему жил страх. А может ли он положиться на обещание Алият? Сумеет ли она избежать ловушек, которые, без сомнения, расставит ей опытный следователь? Вдруг ее показания явятся ключом к раскрытию совершенного преступления и выяснится, что подлинной причиной его был он, Хусни Хигази? И так уже хватает расспросов и сплетен! Добровольные следователи рыщут повсюду, как голодные волки… Нет, нет, нет! Напрасно он решил, что опасность ему уже не угрожает. Надо бежать! Бежать при первой возможности. А, да он ведь обещал снять фильм в Ливане! Ну и нечего ждать! Надо немедленно уезжать, не дожидаясь, пока им заинтересуются всерьез. Он останется в Ливане навсегда. Здесь ему спокойно жить не дадут. А потому — прощай, Египет!

XLV

Нет, этого он никак не ожидал! Его просят взять на себя защиту убийцы Самры Вагди! Случаются же такие немыслимые вещи! Старательно пряча волнение под маской безразличия, он переводил взгляд с Алият на Хамеда. Затем, призвав на помощь аллаха и все свое самообладание, сказал:

— Я читал об этом преступлении в газетах и никак не мог понять: почему обвиняемый молчит?

— Нам все известно, — ответил Хамед.

— Молчите, молчите! — быстро сказал адвокат. — Я ведь еще не дал согласия взять это дело.

— Но неужели вы откажетесь? — проговорила Алият.

Ах, Самра Вагди! За что все-таки тебя убили? Наверное, ты затеяла какую-нибудь мерзость. Дать согласие — значит пойти на риск. На суде придется копаться в прошлом убитой. Нет, рисковать нельзя. Где гарантия, что в ходе процесса не выяснится роль, которую он сыграл в ее жизни, — ведь это он, именно он некогда толкнул ее на путь разврата.

Он решительно сказал:

— Мне очень жаль, дорогая моя, но сейчас я чрезвычайно занят.

— Вы не можете отослать нас ни с чем! — воскликнула Алият.

— Видите ли, по целому ряду соображений я не могу взять на себя столь сложное дело. Но, если угодно, я свяжу вас с моим коллегой, который не менее меня опытен в делах такого рода.

— Но нам настоятельно советовали обратиться именно к вам!

— Согласившись, я поступил бы не но совести, — вежливо, но решительно сказал он.

Алият попыталась настаивать, но Хамед перебил ее:

— Нам остается только поблагодарить вас. Будем надеяться на лучшее. Думаю, у нас есть для этого немало оснований.

Оставшись один, Хасан Хамуда в изнеможении откинулся на спинку дивана. Перед глазами у него плыли круги. Ему казалось, что кто-то настойчиво преследует его. Он вскочил и принялся нервно расхаживать по комнате, разговаривая с самим собой:

— Все это одно воображение, ничего больше! Прошлое умерло, мертвецы не воскресают!

Он почувствовал, что не может больше оставаться в конторе. Целый час он кружил на машине по городу. Вдруг ему нестерпимо захотелось увидеть Сафвата Миргана. И, даже не позвонив ему, он поехал на улицу Ахмеда Шауки.

Его друг сидел на диване и о чем-то оживленно беседовал с незнакомым Хасану человеком. Хасан хотел было уйти, но Сафват окликнул его и усадил рядом.

— Абуль Наср аль-Кебир из Палестинского движения сопротивления, — представился незнакомец.

Хасан готов был на все лады ругать человека, который помешал ему излить душу своему другу. Но уходить было неудобно, и он остался.

— Ты, конечно, слышал, что мы приняли предложение американцев, — сказал Сафват Хасану.

— Да-да…

— Это мы и обсуждаем.

— Извини, я налью себе чего-нибудь — что-то мне нездоровится, — сказал Хамуда.

Палестинец продолжил прерванный разговор:

— У этой проблемы есть две стороны, и покончено с ней будет еще очень нескоро. Наше поколение вряд ли успеет с ней справиться. Решать ее придется следующему поколению. И надо помнить, что это потребует множества жертв. Наши герои отдадут свои жизни во имя интересов арабов. Мы готовы умереть геройской смертью, чтобы завоевать достойную жизнь для нашего народа.

Палестинец продолжал говорить. Хасан Хамуда слушал его, еле сдерживаясь. Чтобы не выдать своих чувств, он закрыл глаза. К бокалу он так и не притронулся…