Любовь слепа

ГЛАВА VI

Когда Ванесса проснулась на следующее утро, свет врывался в широко открытое окно, на котором шторы были не совсем опущены. Она услышала, как старинные часы во дворе пробили девять, и в испуге села на постели. Где она? Что с ней случилось?.. Несколько секунд она не осмеливалась взглянуть на другую сторону кровати, а затем поняла, что она одна. Не было ли все это сном? Нет, она замужем, на самом деле замужем. Ванесса потрогала свое бриллиантовое обручальное кольцо и внезапно задрожала в порыве нахлынувших на нее чувств. Снова откинувшись на подушки, она спрятала свое пылающее лицо в тонкое полотно. Как она осмелится при дневном свете взглянуть в лицо Губерта? Что она ему скажет? И что скажет он ей? Как она его любит! О, чудо и радость любви! Теперь, конечно, он уже не будет больше таким чопорным, каким был за обедом.

Мысль Ванессы не останавливалась на отдельных моментах происшедшего, она испытывала только смутное чувство удивления, как будто изменилось все, что воспитала в ней жизнь. Весь комплекс тонких эмоций, составляющих ее духовную сущность, проснулся с неведомой ей раньше силой. Она рассматривала свои белые руки, затем снова робко взглянула на другой край громадной кровати. Здесь покоилась его голова с густыми волнами каштановых волос — она наклонилась и поцеловала подушку. Затем истерически засмеялась.

Вернется ли он или ей следовало теперь встать? Снаружи раздавался дремотный шум летнего утра. Она почувствовала, что сердце ее сжалось. При свете дня комната выглядела такой огромной, Ванесса казалась себе такой незначительной…

Миссис Гопкинс показала ей, в какой звонок надо звонить к прислуге и в какой — к ее собственной горничной. Она позвала Мадлен. Когда француженка вошла, Ванесса уже совершенно пришла в себя. Она хотела сейчас же напиться чаю, а потом уже встать. Свойственный Мадлен такт не оставил ее, но, выходя из комнаты, она украдкой взглянула на подушку Губерта.

Одевшись, Ванесса растерянно спросила себя, каковы могут быть здешние обычаи. Дома, в Хемпстеде, ровно в девять часов она должна была сойти вниз, чтобы налить отцу кофе, а теперь уже пробило десять. Ждет ли лорд Сент-Остель, чтобы она пришла налить ему кофе? Она едва осмелилась думать о нем, как о «Губерте». Мадлен была полна симпатии к ней, но слишком хорошо знала гордость и скрытность своей молодой госпожи, чтобы подсказывать ей. Все же она заметила, что видела, когда поднималась наверх, как милорд гуляет по террасе.

Губерт проснулся гораздо раньше и со щемящим чувством стыда и унижения пробрался на рассвете в свою собственную комнату. Когда он проходил через свою парадную уборную, он бросил взгляд на одного из предков, бывшего послом во Франции во время царствования Людовика XV, портрет которого, кисти Ван-Ло, висел здесь над старинным комодом. Спокойные циничные глаза, казалось, смеялись над ним и говорили: «Нечего сказать, хорошую услугу оказал роду мой потомок, сделав графиней дочь ростовщика и затем…» Он ускорил шаги — это становилось невыносимым.

Когда Губерт вошел в свою комнату, где в широко раскрытые окна вливался утренний свет, его взгляд упал на золотую охотничью фляжку. Бешеный порыв гнева поднялся в нем — он схватил ее и бросил в угол. Фляжка прошлой ночью не была плотно закрыта и тонкая струя оставшегося спирта вылилась на ковер, острый запах настиг его, когда он бросился в большое кресло у камина. Лорд был полон презрения к самому себе. Теперь он должен окончательно уяснить свое положение.

Так не может больше продолжаться. Как он мог согласиться на этот брак? Он больше не будет унижать себя — комедия должна окончиться. Под влиянием алкоголя играть роль мужа! Он содрогнулся от гнева и отвращения к себе, а затем в течение долгого часа сидел совершенно неподвижно, опустив голову на руки.

С бьющимся сердцем Ванесса сошла вниз, в зал и, подойдя к высоким открытым окнам, выглянула на террасу. Она увидела Губерта, сидящего на каменной скамье и с унылым видом гладившего по голове свою собаку. Он взглянул на нее и волна негодования с новой силой нахлынула на него. Она — эта женщина, его жена, принимала участие в его унижении.

Чуткая Ванесса сразу увидела выражение гнева в его глазах. Боль и страх заставили ее молчать. Что она сделала дурного?

Он поднялся и подошел к ней, сдерживая себя.

— Доброго утра, — он говорил едва слышно. — Вы завтракали?

Она робко покачала головой.

— Я думал, вы захотите, чтобы вам подали в вашу комнату, — небрежно прибавил он, не глядя на нее. — Я уже позавтракал, но все же пойдемте.

Он повел ее через террасу в столовую. Слуги, неподвижные как статуи, ждали их.

Ванесса сделалась холодной, как лед.

— Я хочу только кофе и фруктов, — очень тихо произнесла она. И когда они были поданы торжественным мистером Поддером, она и Губерт остались одни в комнате. Он сел напротив нее. Он был очень бледен и чувствовал себя еще более отчаянно, чем в предыдущую ночь, и еще сильнее негодовал на себя за это.

Наследственная гордость Ванессы победила в ней все другие чувства; она ждала, что скажет ей муж.

— Как вы относитесь к прогулкам в автомобиле? — спросил он. — Я полагаю, мы могли бы отправиться в Галфвик и осмотреть там старинный замок — гостям это обычно нравится.

Ванесса согласилась, хотя обратила внимание на слово «гостям», и сильнейшее удивление охватило ее. Неужели она все еще для него «гостья»?

— Мы можем выехать в двенадцать и позавтракать там в гостинице.

Ванесса снова согласилась.

Что еще, Боже, мог бы он ей сказать? Губерт был в отчаянии. Это еще хуже, чем он мог себе представить. Что должна была она о нем думать? Как пройдет этот день и все остальные дни?

Ванесса съела свою клубнику и выпила кофе. Мадам де Жанон хорошо воспитала ее, и Ванесса сумела скрыть охватившую ее отвратительную нервную дрожь.

Беспокойство и неловкость были разлиты в воздухе. И все же молодая женщина не переставала чувствовать привлекательность Губерта: все его манеры были исполнены изящества, которое приобретается человеком в результате долгого воспитания. Несмотря на отчужденность, исходившую от всего его существа, какая-то притягательная сила действовала на Ванессу, заставляя любить его. Бедное дитя, не привыкшее к сильным переживаниям, она вся трепетала. Ведь он был ее мужем, он держал ее в своих объятиях!

Они обменялись еще несколькими словами о погоде и об истории Галфвика. Завтрак был окончен, они вышли на террасу. Сославшись на необходимость распорядиться насчет автомобиля, Губерт оставил ее здесь. Его ослепленные гневом глаза не замечали красоты Ванессы, ее безупречной, поразительно белой кожи и огромных глаз с черными ресницами, бросавшими на щеки мягкие лиловые тени. Неотступная мысль, что он сделал ее своей женой, заставляла его дрожать от негодования.

Ванесса буквально оледенела от страха. Почему? Что происходит? Она направилась к ротонде, чистые греческие линии успокаивающе подействовали на нее, она стала любоваться парком. Какой будет ее новая жизнь? Неужели таковы все мужчины? После первого взгляда она не осмелилась больше смотреть на Губерта. Она чувствовала себя робкой, сконфуженной, очень смущенной. Спустя несколько минут Ванесса вернулась в голубую гостиную и здесь вновь заметила фотографию герцогини Линкольнвуд в удивительной серебряной рамке. Она взяла фотографию и стала внимательно рассматривать, лицо ее при этом выражало явную враждебность. Она вспомнила, что когда Губерт в опере наклонился к герцогине, в его манерах вовсе не было той холодной жестокости, которую он проявлял теперь по отношению к ней.

Для чего же ему понадобилось жениться на ней, если даже теперь, когда она была уже его женой, он остается таким же холодным? Все это было непонятно, похоже на тайну, и она с резким движением неудовольствия поставила фотографию как раз в ту минуту, когда Губерт входил в комнату. Он увидел ее движение — она заметила это — и глубокое смущение охватило ее. Лицо Губерта стало высокомерным, видимо, у него возникло чувство, будто кто-то из другого круга проявил неуважение к представителю его класса.

Ванесса поняла, что оказалась в ложном положении. Что, он подумает? Что она ревнует его? Она вдруг ощутила свое крайнее одиночество. Здесь было еще несколько фотографий женщин: одной пожилой дамы, очевидно, матери Губерта, и леди Гармпшир в чопорном подвенечном наряде. То, что тут стояла и карточка герцогини, очевидно, ничего не означало — рядом была фотография и другой молодой женщины. Но если это будет ее дом, должна ли она и тогда иметь вокруг себя карточки незнакомых людей?

Губерт заговорил:

— Вы скажете, какие комнаты вам более приятны, какой гостиной вы лично хотите пользоваться, и прикажете убрать их по вашему вкусу, а я заберу оттуда свои вещи.

Он не мог сдержать в своем тоне высокомерных нот. Чтобы дочь ростовщика, на которой его принудили жениться, стала высказывать нелюбовь к его друзьям — это было слишком большой дерзостью! Ванесса поняла, что он недоволен и полон презрения к ней.

Ей хотелось заплакать, но и на этот раз привычная выдержка пришла ей на помощь.

— Ради меня не стоит делать здесь никаких изменений, — сказала она, несколько высокомерно подняв голову, — но если я могу выбрать несколько комнат для себя лично там, наверху, я бы хотела, чтобы они были на солнечной стороне, — большие парадные покои угнетают меня.

Губерт предложил ей немедленно пойти осмотреть их — это как раз займет время до отъезда в Галфвик. Он позвонил и приказал вошедшему слуге позвать миссис Гопкинс.

— Миссис Гопкинс, пожалуйста, покажите весь дом: ее светлость хочет выбрать себе комнаты.

Затем он повернулся и вышел на террасу.

Замешательство Ванессы еще усилилось. Неужели этот холодный, сдержанный, совершенно чужой мужчина — тот, кто был ее молодым мужем этой ночью? Она не могла ни с кем сравнить его, и для нее он был идеальным любовником, хотя ничего не говорил ей, не сказал ни одного ласкового слова. И жизнь, и любовь, и брак — все было полно глубоких тайн…

Ванесса взяла себя в руки и отправилась, сопутствуемая экономкой. Ее удивление и восхищение, не лишенное благоговения, все возрастало по мере того, как она шла по величественному дому, но перед экономкой она сохраняла невозмутимый вид. Длинный ряд благородных итальянских предков передал ей любовь к великолепным жилищам и, проходя теперь по этим огромным, изумительным комнатам, она чувствовала, что вполне достойна их. Она была грациозна и царственно-снисходительна, как королева, и миссис Гопкинс в разговоре с мистером Поддером вынесла своей новой хозяйке благоприятный приговор. Миссис Гопкинс не признавала современной фамильярной манеры обращения. Леди должна знать свое место так же, как она знала свое, и кем бы ни была жена ее господина, она с должным почтением будет встречена ею, верной хранительницей традиций прежних дней.

Ванесса выбрала комнаты, выходящие на юг, рядом с теми, которые принадлежали ранее матери Губерта, на противоположном конце коридора, ведущего в парадные комнаты. Они были оклеены приятными китайскими обоями в стиле XVII века и носили отпечаток старинной прелести.

Миссис Гопкинс недоумевала, как будет попадать сюда его светлость, но ничего не сказала.

И пока Ванесса одевалась для поездки на автомобиле в Галфвик, Мадлен было приказано перенести ее вещи. Она чувствовала, что не сможет больше провести ни одной ночи в большой, страшной, золоченой кровати, которая пугала ее, — даже если будет в ней не одна.

Губерт рассуждал сам с собой. Он сознавал, что должен стараться быть более вежливым, несмотря на принятое решение фактически положить конец этому браку. Так что когда молодая жена встретила его в зале, готовая к отъезду, Губерт имел несколько более приветливый вид, и они вместе пошли через зал к ожидавшему их автомобилю. Он даже взял на себя труд указать ей границы соседних поместий, мимо которых они проезжали, и Ванесса сделала несколько интересных замечаний. Все кругом поражало ее. Деревенская богадельня, учрежденная его матерью, больницы, которые она открыла, и дом для отдыха. Хотя и с чувством глубокого благоговения, но неизменно холодно называл ей Губерт все эти места — он не должен был выказывать перед этой чужой женщиной свои интимные чувства. А в том, что Ванесса останется для него всегда чужой, он был теперь твердо уверен.

Вениамин Леви мог заставить его жениться на своей дочери, но не распоряжаться его чувствами по отношению к ней, как не мог требовать от него близости или дружбы. И, приняв на рассвете это решение, он намеревался сохранить установившуюся между ними преграду отчуждающей вежливости. Но как бы то ни было, Губерт, восьмой лорд Сент-Остель, был прежде всего светским человеком, поэтому поездка по очаровательной местности, завтрак и посещение замка прошли совсем гладко, и, когда они перед вечером вернулись к себе домой, неловкость между ними, казалось, уменьшилась.

— Вам следует теперь отдохнуть, — сказал он Ванессе, — мы будем обедать не раньше девяти.

С каждой минутой в течение этого дня бедное дитя все больше и больше влюблялось в своего мужа. Его холодная вежливость одновременно и пугала, и привлекала ее. Может быть, английские аристократы всегда так ведут себя? Может быть, это считалось бы очень грубым — взять ее за руку и целовать сейчас, при дневном свете? Ведь при свете звезд произошел и тот дивный поцелуй на террасе, и все остальное… Да, конечно, так оно и есть — знатные люди не высказывают своих чувств в неурочное время.

Ванесса старалась давать Губерту толковые ответы и понять, какое большое значение имеют для него эти места, и теперь… Ванесса взглянула из окна на сад, сверкающий под еще ярким солнцем, и дала себе обет во всем следовать примеру его матери. Она будет выполнять все обязанности, вытекающие из ее нового положения. Он сможет гордиться ею, даже если они отчасти останутся чужими. Ей в голову не приходила мысль, что он мог презирать ее за то, что она была еврейкой и дочерью банкира, и потому чужой для него.

Когда Ванесса спускалась по большой лестнице навстречу мужу, ожидавшему ее перед обедом в зале, на ее юном чистом лице выражались лишь любовь и преданность.