ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава 1

Акапулько, 1955 год

Съемочная группа, специалисты и консультанты начали собираться в Акапулько в начале января. Макетисты, плотники, художники, штукатуры, подсобные рабочие находились тут уже четыре месяца, тщательно готовясь к съемкам «Легенды Кортеса». Сюжет фильма был явно слабым, хотя сам фильм, не претендуя на историческую достоверность, преподносился как широкомасштабная многосерийная эпопея. В 1518 году испанский король Карл V посылает Фернандо Кортеса и его верного друга Франсиско Пизарро в дальние страны с особым поручением. Ему нужно золото. До Мексики доплыли всего шестьсот человек из всей экспедиции. Кортес был встречен Монтесумой, последним правителем ацтеков, который отнесся к нему как к богу, но Кортес отплатил ему тем, что предательски взял его в плен, а потом захватил всю империю ацтеков.

Когда люди Кортеса попытались покинуть столицу Монтесумы, Теноктилану, ацтеки подняли против них восстание. Они неудачно атаковали войска Кортеса: те слишком хорошо подготовились к бою. Многие воины Монтесумы дезертировали и перешли на сторону испанских конкистадоров.

Император ацтеков умер в тюрьме, а Кортес завладел единственной оставшейся у него драгоценностью – красавицей-дочерью. Как утверждают, они прожили долгую и счастливую жизнь.

Но Спиросу Макополису нужен был более серьезный сюжет. Да, исторические фильмы сейчас в моде, и чем больше их будет, тем лучше. История, колесницы, тоги и развалины будут всегда привлекать внимание людей: Ирвинг и Шерли Франковичи были специально наняты, чтобы яркими красками расписать жизнь сеньора Кортеса.

Они начали тщательно исследовать документы и писать сценарий в начале 1953 года, клюнув на неслыханный аванс в сто тысяч долларов, который им предложил Макополис, плюс семь процентов от общей прибыли. На следующий год студия разослала по всему миру своих представителей, чтобы они подыскали подходящие, а главное дешевые места для съемок этого цветного широкоформатного суперфильма стоимостью в четыре миллиона. «Коламбиа пикчерз» рассчитывала, что фильм будет пользоваться огромным кассовым успехом, и поэтому не жалела на него ни сил ни средств.

Проведя в этих дорогостоящих поездках около месяца и посетив десятки самых экзотических мест в мире, они вернулись назад в Голливуд и сообщили в отчете, что благодаря восьми роскошным пляжам, десяткам необыкновенно красивых тропических лагун и заливов, чистой спокойной воде и ни с чем не сравнимым закатам, Акапулько самое подходящее место для съемок.

Написав в Нью-Йорке первые две части сценария и одну в Лос-Анджелесе, Ирвинг и Шерли прилетели в Акапулько, чтобы написать тут финал. Сейчас супруги сидели на обвитом виноградом балкончике своего номера люкс в отеле «Вилла Вьера» и спокойно пили прохладное вино, ожидая прибытия остальных членов съемочной группы. Город окутали влажные теплые сумерки.

– Вот и Джулиан со своей невестой, – ужасно любопытная Шерли всегда совала свой нос туда, куда не надо. Держа в руках бинокль, она наблюдала за приближающейся парой.

Глядя, как гордо она идет рядом с ним, как держит его под руку, ни у кого не возникало сомнения, что эта Инес Джиллар, такая стройная и хрупкая в легком платье цвета шампанского, любит только его, Джулиана Брукса. Он, бедняжка, немного перегрелся, подумала Шерли. На лбу под светлой панамой блестели капельки пота, а его усы, которые всегда были загнуты вверх, уныло висели вдоль рта.

Инес заметила блеск линз бинокля в лучах заходящего солнца и, повернув голову к Джулиану, улыбнулась. Интересно, кто же это за ними наблюдает? Нет, нет, не за ними, а за ним, за Джулианом. Ведь это он был знаменитостью, и весь мир интересовался им, а не ею. Она знала, что студия и Франковичи сделали все, что было в их силах, потратили немало средств, чтобы роль пирата-авантюриста Кортеса была отдана Джулиану, который прекрасно для нее подходил и в свои тридцать восемь лет был в самом зените своей мужской красоты.

И хотя развод с Фиби пробил существенную брешь в его бюджете, все время, пока Инес жила с Джулианом, она верила, что он по-настоящему счастлив. Он действительно любил ее. Намного сильнее, чем любую другую женщину. Правда, Джулиан все-таки актер, и Инес понимала, что, если он ей когда-нибудь изменит, лучше будет закрыть на это глаза. Долгие годы на панели научили ее тому, что многие мужчины ничем не отличаются от маленьких мальчиков. Секс был для них спортом, охотой и вызовом судьбе. Даже если они безумно любят своих жен, не очень волнуются о супружеской измене. Долгое время измена была в Европе нормой, и умные жены никогда не обращали на это внимание. Инес прекрасно играла в сексуальные игры, радуя Джулиана своим живым умом, знанием искусства, политики, музыки и финансов. Из нитей своего сексуального колдовства она сплела прочные сети любви, и он чувствовал себя в них так хорошо, как ни с одной женщиной в мире.

Наступал новый год, и скоро Инес станет миссис Брукс. Ей было почти тридцать. Она считала, что должна забеременеть, чтобы хорошо выглядеть. Джулиан очень часто говорил ей, как он хочет ребенка, конечно, они еще не женаты, но она уверена, что Джулиан будет взволнован и обрадован, узнав, что она ждет ребенка, если, конечно, доктор подтвердит ее подозрения.

Джулиан улыбнулся своей будущей жене. Для него она – само совершенство.

Он не переставал восхищаться тем, как после изнурительного четырнадцатичасового рабочего дня, проведенного на студии или на съемках, после всех этих фехтовальных упражнений, скачек и головокружительных трюков, которые он выполнял без дублера, она каждый раз превращала его возвращение домой в целое событие. Услышав, что его машина остановилась около дома, она готовила ему мартини со льдом. Одетая изысканно, но просто, по последней парижской моде, Инес ненавязчиво подчеркивала необычайную красоту своего тела. Упругая грудь, просвечивающая через шифон платья, матовые плечи, свободно выступающие из бархатного платья, или прекрасные длинные ноги под короткой сатиновой юбочкой вливали в него новые силы и возбуждали. Она нежно массировала ему затылок, чтобы снять напряжение, и ее холодные пальцы ласкали его уставшие мышцы. По тому, как он вел себя во время этого массажа, Инес всегда определяла его настроение. Она могла сказать, хочет он заниматься любовью или нет (он почти всегда хотел этого). Они вместе плавали в бассейне и стояли под душем, сильные струи которого расслабляли его тело, а она мыла его душистым мылом.

Она нежно и умело смывала с него мыло, слегка касаясь его груди своими сосками, и Джулиан возбуждался. Ее язык прокладывал себе дорогу у него во рту, а упругие струи кругового душа приятно били по телу со всех сторон. Инес целовала его, поворачивая так, чтобы вода попадала на его эрогенные зоны.

Инес никогда не думала о том, как выглядит, единственное, чего она хотела, это доставить удовольствие своему любимому. Иногда она ненадолго оставляла его, разомлевшего от ее поцелуев, и уходила к себе в спальню, чтобы натереться маслами и благовониями. Он приходил за ней в спальню и заставал ее стоящей у окна. Тогда он обнимал ее, и они яростно и страстно любили друг друга. Но частенько они так и оставались под душем. Чтобы он кончил, она ласкала его эрогенные зоны. Инес знала все секреты мужского либидо и мастерски этим пользовалась. Потом Джулиан лежал на прохладных льняных простынях, а она готовила ему ужин и приносила на подносе в спальню. Он ел, а она смотрела на него. Если ему хотелось поговорить, они болтали, если он молчал, она сидела тихо, как мышка, если ему нужно было учить роль, она раскрывала книжку и начинала читать. Она идеально подходила на роль его жены: тигрица в постели и мудрая женщина во всем остальном. Единственное, что ему не нравилось, это новый цвет волос. Он так любил ее длинные темно-каштановые волосы, ему нравилось наматывать их на руку, как шелковые нитки. Эта новая прическа шла ей, но Инес как будто потеряла былую индивидуальность, стала выглядеть более заурядно. Конечно, ничего страшного, это увлечение Грейс Келли рано или поздно пройдет, и Инес опять станет брюнеткой. Но цвет волос Инес не мог повлиять на мужчин, по-прежнему смотревших на нее с восхищением и восторгом.

Многие мужчины домогались Инес, их притягивала ее яркая сексуальность. Но она принадлежала только ему.

Каковы бы ни были ее отношения с мужчинами в прошлом, сейчас она любила только его. Она говорила, что у нее было трое мужчин до него, и наотрез отказывалась обсуждать детали, хотя он настаивал. Инес была умной женщиной. Джулиан сам понимал, что чем больше она расскажет ему о своем прошлом, тем больше он будет ревновать и захочет узнать еще что-нибудь. Теперь у Инес не было прошлого. Ее жизнь началась с момента их встречи.

Глава 2

Умберто Скрофо сидел в своей гостиной в Риме, в окружении своих любимых картин, мебели и скульптур; он ковырял в зубах ножницами для бумаги и читал прибывшую с авиапочтой «Уикли Вэраети».

«Потерянный город» имел в Англии колоссальный успех. Он оказался прав, настояв, чтобы Рамона и остальные участвовавшие в съемках артисты совершили рекламное турне по Европе. Несмотря на то что актеры требовали себе лимузины и роскошные люксы в самых дорогих отелях, затраты оправдали себя. Картине сделали колоссальную рекламу. В Европе она была фильмом номер один. Это был его дебют, и дебют успешный, и Умберто был безмерно счастлив.

В полутемную комнату вошла его новая молодая экономка. Окна были закрыты ставнями от полуденного солнца. Она вела себя как рабыня.

– Может, вам что-нибудь принести, синьор Скрофо?

– Да, – отрывисто произнес он своим сиплым голосом. Его всегда интересовало, почему она так говорит, как будто за что-то извиняется. – Холодный кофе и много сахара. Только не просыпь его на поднос, как ты сделала это в прошлый раз!

– Да, синьор, – кивнула девушка и исчезла. Синьор Скрофо вселял в нее ужас, но она не могла потерять эту работу. Он ей хорошо платил, а ее большой семье были так нужны деньги.

Умберто вздохнул. Ему было скучно, а он ужасно не любил скучать. Пришло время нанести еще один визит синьоре Альбертони в ее апартаментах на Виа Систина. С ней ему никогда не бывает скучно. Особенно когда она стоит перед ним в черных туфельках на высоком каблуке, в черных шелковых чулках, кружевные подвязки плотно облегают полные ляжки, светлые волосы рассыпались по раскрасневшемуся лицу, а он хлещет ее одним из тех изощренных приспособлений, которые она держит для особых клиентов.

Пять минут спустя в комнату нервно вошла горничная.

– Вас к телефону. Кажется, из Америки. – Когда она улыбалась, ее лицо было очень красивым. Он знал, как ей хочется побывать в Америке. Он тоже рвался туда. Может быть, теперь, когда его картина пользуется таким успехом, он, наконец, попадет в Америку.

Еще в Лос-Анджелесе Умберто подписал контракт с фирмой Уильяма Морриса. Его мало волновало, что эта организация объединяет почти триста продюсеров всего мира: его непомерное самомнение заставляло его считать себя вне конкуренции, ведь он, Умберто Скрофо, создал великий фильм. В Риме все так говорили, да он и сам всегда знал себе цену. Урод Умберто считал себя неотразимым, остроумным и культурным мужчиной. Они просто глупцы, если не понимают этого.

Он открыл ставню и выглянул в окно. По Спениш Степс ходили толпы туристов. Умберто разозлился, потому что они нарушали его спокойствие своими громкими выкриками и вспышками фотоаппаратов.

Джиа принесла ему телефон, в трубке потрескивало. Это был его агент Абе.

– Привет, Умберто, как поживаешь?

– Прекрасно, Абе, просто прекрасно. Какие последние новости о фильме?

– Картина наделала много шума. Новорожденный оказался в центре внимания. Думаю, ты уже смотрел «Вэраети». У нас тут тоже кое-кто тобой заинтересовался, – сказал Абе.

– Да?! – Умберто зажег сигару, чувствуя, что расплывается в лучезарной улыбке. – Кто-нибудь из тузов?

– Ну, не совсем из тузов, кое-кто из независимой корпорации. Роджер Корман, например.

– Роджер Корман! – взорвался Умберто. – Черт бы тебя побрал, он снимает ужасные фильмы! Мне он не подходит. Я же говорил тебе, Абе, что после «Потерянного города» я хотел бы сделать что-нибудь в Голливуде, понимаешь? Ты что-нибудь разузнал?

– Мы пытаемся, пытаемся, – ответил Абе привычно умиротворяющим тоном, которым он разговаривал и с актерами и с продюсерами. Для Абе не было никакой разницы, сделает Умберто фильм в Голливуде или в каком-нибудь другом месте. В Голливуде продюсеры росли прямо на пальмах; всем хотелось попасть из Европы в Голливуд.

Фильм Умберто пользовался большим успехом в Европе, но в Америке особого восхищения не вызвал. Работая сверхурочно, за небольшое вознаграждение, Абе не думал делать ничего, выходящего за рамки прямых обязанностей, чтобы протолкнуть фильм Скрофо. Он был рядовым клиентом Уильяма Морриса, одним из тысячи, поэтому для Абе это был самое заурядное дело.

– Да, но если вы читали европейские отзывы в «Взрасти», то почему же не рассказали об этом там? – спросил Скрофо.

– Да, да, мы говорили им, что это хорошая картина, сильная… Вы же знаете, мы пытаемся послать ее на Каннский фестиваль. Я просто хочу, чтобы ты понял, Умберто, у нас тут до чертиков работы, целое море проблем, надо вкалывать, – спокойно ответил агент. – Поверь мне, очень скоро лед тронется. Вот увидишь, что-то обязательно произойдет. А сейчас, дорогой, тебе надо просто сохранять терпение и верить.

– Я хороший продюсер, Абе, может быть, даже очень хороший, – холодно сказал Умберто. – Не только Огги, но и Джентес Темпо говорили мне, что я новый де Лаурентис, а эти поцы в Голливуде, эти твои Макополис, Занек и Кон, они даже не захотели посмотреть мой фильм.

– Я знаю, знаю, мой маленький Умберто, – мягко сказал Абе. – Ну, потерпи чуть-чуть, скоро все изменится. Тебе осталось ждать недолго, потерпи. Мы найдем длятебя картину. Послушай, я должен идти. Пока, малыш.

– Чао, Абе, – резко сказал Умберто и бросил трубку.

В ярости он проглотил холодный «капуччино». Если фильм пользуется такой популярностью в Европе, то почему к нему не проявляют никакого интереса в Америке? У него появилась навязчивая идея – снять фильм в Америке и стать одним из самых влиятельных людей Голливуда. Добиться Оскара, ходить на банкеты к Джеку Уорнеру, Рею Старку и Чарли Фелдману. Рождество у Макополиса совершенно его поразило. Ему там очень понравилось. Поэтому тот факт, что прекрасная пресса о «Потерянном городе» не произвела на Америку никакого впечатления, сильно ударил по его самолюбию. Но он не собирался сидеть сложа руки, жалея себя. Здесь, в Европе, у него три проекта, и он решил всецело посвятить себя им.

Проклятая Америка! – выругался он про себя, продолжая расчесывать шрам. Кто же им нужен? Ладно, я останусь здесь. Лучше быть большой рыбой в маленьком пруду, чем…

Скрофо стоял и смотрел на освещенную солнцем картину Моне, которая висела на бледно-золотой с розоватым отливом стене. Эта картина всегда успокаивала его, хотя нарисованная на ней светловолосая девушка чем-то смутно напоминала ему французскую проститутку, которая пыталась убить его в отеле «Риц». Может быть, он когда-нибудь с ней встретится. Тогда он выместит на ней весь свой гнев, всю ярость, он отомстит! Ну а пока надо делать фильмы.

Глава 3

– Я бы не отказался прожить так всю жизнь, – радостно прокричал Блуи Рейган. – Кому нужен этот кинобизнес, когда в мире есть такие яхты?!

Блуи Рейган, наполовину ирландец, наполовину американец, работал помощником режиссера с тех самых времен, когда появилось звуковое кино. Он работал с самыми разными людьми и знал все о процессе создания фильма. Жизнерадостный, веселый и приветливый, он был мечтой любого режиссера, и Ник Стоун очень ценил его, считая своей правой рукой. Ведь то, чего не знал Ник, всегда знал Рейган.

Ник согласился с Блуи. Это было прекрасно. Ничто так не улучшает настроение, как дружеские взаимоотношения между двумя мужчинами на таком маленьком суденышке.

С тех пор как они покинули Лос-Анджелес холодным туманным утром, прошло уже тридцать шесть часов. Море пугало: вокруг вздымались громадные пенящиеся валы, на верху которых болталась их стофутовая двухмачтовая яхта, не способная совершить ни малейшего маневра. «Изабель», экипаж которой состоял из пяти человек, прошла так почти полторы тысячи миль. В детстве Ник все время проводил в лодке, ловя рыбу, он обожал море, и это очень сблизило его с Блуи. Но даже его мучила морская болезнь во время этого шторма. Но теперь все было позади. Они приближались к тропикам, и серые воды Тихого океана постепенно становились голубыми. Ник и Блуи были загорелыми, сильными и мускулистыми, сменяя друг друга у штурвала, они обменивались веселыми шутками и историями.

Блуи было сорок восемь лет. Его волосы выгорели и приобрели странный светло-желтый цвет, а морщинистая кожа стала темно-коричневой, задубев на солнце; голубые глаза светились озорством, и он был счастлив только тогда, когда у него появлялась возможность совершить путешествие на яхте. Сейчас он совершенно расслабился и не утруждал себя мыслями о предстоящей работе.

Ник по натуре был менее жизнерадостным. Он неохотно согласился на уговоры Блуи плыть в Акапулько морем. Он очень любил море, но хотел все-таки лететь самолетом, потому что у них было еще очень много дел до начала съемок.

Но его первый помощник был непреклонен.

– Черт тебя побери, Ник, чтобы долететь до этого богом забытого местечка, потребуется столько же времени, сколько и на яхте. Во-первых, чтобы добраться до Тигуаны по этой раздолбанной дороге, тебе нужно, по меньшей мере, часов шесть-семь. Потом ты выбьешь поломанный двухмоторный самолетик, который стоит там еще со времен компании «Уингс», а пилотом наверняка окажется Ричард Арлен. Когда ты, наконец, дотащишься до Мехико, тебе придется там переночевать. А ночи там просто кошмарные, поверь мне! Утром ты проснешься с такой головной болью, что от нее выпадут все зубы! И, наконец, когда ты сядешь в Мехико в самолет компании «Аэро Нервозо» или как их там еще назвать, этих полудурков, тебе понадобится огромное количество гигиенических пакетов, чтобы не обляпаться, малыш. Ник улыбнулся, и Блуи продолжил: – Я скажу тебе правду, Ник. Ты ни за что не затащишь меня в самолет, если в кабине не будет сидеть старый американский пилот с не менее чем пятилетним опытом службы в американских военно-воздушных силах. – Он широко улыбнулся. Ник хохотал. – Поплыли со мной на «Изабель», малыш. У тебя будет четыре дня, чтобы расслабиться, поработать над сценарием, ты будешь в отличной форме. Обещаю тебе, что не буду пить по вечерам.

Члены экипажа – друзья Блуи – были одновременно телохранителями, компаньонами и слугами, естественно, когда не работали официантами и поварами. «Ребятки» Блуи были вместе уже много лет, и атмосфера была настолько дружеской, что шутки и смех не смолкали.

Ник очень беспокоился о своем продюсере Захарии Домино. Захарии было шестьдесят восемь лет, и он внезапно ослаб. За плечами у него был более чем пятидесятилетний опыт работы в кино. Он начинал посыльным в первых фильмах Чарли Чаплина, потом был помощником оператора в картинах Мэри Пикфорд, в двадцатых вместе с Кларой Боу был режиссером «Рыжих волос», снимавшегося по заказу «Фест нэшнл пикчерз». Он был прекрасный продюсер, знающий свое дело, умный и жесткий. Он разбирался во всех тонкостях кинобизнеса, и Ник мечтал научиться у него всему. Домино был ему очень нужен. Это был первый серьезный фильм Ника, и весь Голливуд внимательно следил за тем, что же у него получится. Если ничего не выйдет, он вернется к фильмам типа «Маленькие девочки в космосе». Но если «Коламбиа пикчерз» понесет убытки, надеяться будет не на что.

Ник очень волновался из-за этого фильма. Он знал, что многие на студии не хотели, чтобы режиссером был он, считая его слишком молодым и неопытным, хотя две его картины пользовались успехом. На студии было очень много режиссеров, и они думали, что выберут одного из них. Джордж Кьюкор, Дэвид Линн и Фред Зиннеманн хотели заполучить сценарий. Но старый дядюшка Спирос, верный родственным связям, настоял па кандидатуре Ника. Он был «главный судья» на студии, и остальным пришлось подчиниться… на время.

Руководство «Коламбиа пикчерз» не верило, что Ник сможет справиться с этой трудной задачей. Ему всего двадцать семь, а для этой картины нужен человек с огромным опытом, умеющий обращаться со звездами, охлаждать их горячий темперамент и решать тысячи проблем, которые будут возникать ежедневно в картине такого уровня. Они не верили, что Ник будет в состоянии с этим справиться, и ждали подтверждения своей правоты. Но Спирос был совершенно уверен, что Ник справится как нельзя лучше, особенно если ему поможет главный продюсер этого фильма Захария Домино. Бедный добрый дядюшка Спирос, он все-таки выпутался из трудного положения.

Блуи положил тяжелую руку на плечо друга, придерживая штурвал другой.

– В чем дело, Нико?

– Надеюсь, что с Заком все будет в порядке, – тихо ответил Ник. – Я читал отчет доктора из страховой компании. Он курит по шестьдесят сигарет в день, пьет виски, как рыба воду, а его сердечко все еще тарахтит. Он лучший продюсер в мире, и он нам очень нужен на съемках этого фильма.

– Не беспокойся, малыш, Зак настоящий борец! Он крепче, чем любой армейский ботинок с ржавыми гвоздями. Да он любого за пояс заткнет, выпорет всех этих врачей по их толстым задницам, и примчится к нам на съемки еще раньше, чем мы приплывем в Акапулько. Не волнуйся, Ник. Все будет о'кей.

После того как они взлетели, Доминик не прекращала возбужденно болтать и смеяться. Ее детское восхищение росло, чем ближе они подлетали к Акапулько. Весь переезд длился два дня, и Агата чувствовала, что вот-вот закричит, если Доминик не прекратит тараторить. Она скупила в аэропорту все киножурналы и теперь листала их, внимательно разглядывая фотографии тех звезд, которые, возможно, будут сниматься в «Кортесе» или приедут в Акапулько на съемки.

У Агаты раскалывалась голова. С каждой минутой боль становилась все мучительнее, а Доминик все болтала, не останавливаясь ни на минуту.

Шум двигателей усиливал боль, и ей совсем не хотелось смотреть фотографии, которые ей подсовывала Доминик.

– Смотри, Агата, Джулиан Брукс. О-ля-ля, Агата, он очарователен, не правда ли? Классный парень! Знойный мужчина, да?

Агата вырвала журнал из рук Доминик. Очаровательный, это слабо сказано, подумала она. Он просто Бог, самый прекрасный среди мужчин, живой Адонис. У нее даже засосало под ложечкой, когда она рассматривала его тело. Одной рукой он обнимал какую-то женщину, наверное, одну из своих партнерш.

– Это его невеста, – сказала Доминик. – Он помолвлен. Она тоже хороша, как ты считаешь?

Сердце Агаты сжал ледяной обруч. Невеста? Джулиан помолвлен? Агата внимательно смотрела на женщину, которая была сфотографирована в профиль, на ее длинные темные волосы. Судя по тому, как Джулиан смотрит на нее, они без ума друг от друга. Кто же она?

Агата яростно бросила журнал на колени Доминик.

– Все это чепуха, Доминик, – резко сказала она. – Я не интересуюсь кинозвездами. А теперь давай отдохнем, и прекрати болтать, у тебя впереди долгие дни напряженной работы.

Она закрыла глаза и попыталась заснуть, но ревность и разочарование завладели ее мыслями, которые были заняты Джулианом и его новой подругой. Как Джулиан может на ком-нибудь жениться… и именно сейчас, когда Агата наконец-то оказалась рядом с ним? Как он может так поступать с ней?

Глава 4

Сразу же по прибытии на Билла Вьера Ник позвонил Электре, которая ужасно обрадовалась его звонку. Он распаковался, принял душ, переоделся и через двадцать минут уже сидел в одном из номеров отеля, специально переоборудованном для работы. Вокруг стола собралась вся съемочная группа: режиссеры, мастера по свету, костюмеры, помощники режиссеров, консультанты по комбинированным съемкам, издатели и авторы сценария, мрачно выглядевшие супруги Франкович и, естественно, тот, кто был здесь важнее всех, – Захария Домино, главный продюсер Ника. Глаза Зака были усталыми, плечи ссутулились, и сигареты «Кэмел» одна за другой таяли в его желтых от никотина пальцах.

– Как вы себя чувствуете? – спросил Ник.

– Сегодня не так жарко, – вяло улыбнулся Зак. – Но ты не беспокойся. Думаю, это знаменитое проклятие Монтесумы. Он, наверно, ужасно зол на нас за то, что мы ворошим прошлое.

Все вокруг рассмеялись, только Киттенз, художник по костюмам, стояла молча.

– Проклятие Монтесумы не продлится больше трех недель, Зак, – с тревогой сказала она и, повернувшись к Нику, добавила. – Ему было очень плохо, Ник, мы так волновались.

Ник сжал кулаки. Черт, только час, как он прибыл па место, а все уже беспокоятся о его работе с Заком.

– Я посоветовала ему заказать «Пептобисмол», но есть и салаты, – бесстрастно произнесла Шерли Франкович. – Но он меня не послушался, не правда ли, Ирвинг?

– Да, дорогая, – ответил Ирвинг, – но послушался.

Его мысли были постоянно заняты сценарием: как лучше выписать характеры героев и то ситуации, в которых они будут существовать. На Шерли он теперь почти не обращал внимания. Пьяный скандал, учиненный ею на банкете у Макополиса, окончательно убедил его, что она просто старая вульгарная женщина. Говорить об этом он не любил, так что большую часть времени просто не обращал на нее внимания.

Ирвинг выглянул в окно расположенного на втором этаже люкса. Небо было нежно-голубым, а солнце, похожее на большой абрикос, потихоньку садилось за один из холмов. Ирвинг медленно пил коктейль, думая, на что похоже кокосовое молоко, которое его герой впервые попробует, высадившись на острове Ла Рокита. Он посмотрел на пальмы: их ярко-зеленые листья раскачивал легкий ветерок. Отель окружен целым морем зелени. Акапулько был настоящим тропическим раем, буйным и пышным. Разнообразие и красота его деревьев и цветов восхищали Ирвинга. Он совсем не слушал Зака, который говорил о некоторых общих технических проблемах, с которыми они столкнулись при перевозке на Ла Рокиту технического оборудования.

Ирвинг очнулся только тогда, когда Зак сказал, что студия хотела бы, чтобы сцена, в которой Кортес в первый раз занимается любовью с прекрасной принцессой, была еще чувственней, но, естественно, в рамках приличий. Руководство «Коламбиа пикчерз» хотело, чтобы в фильме было много секса. Голливуд все время что-то требовал, им очень хотелось секса, и чтобы все было как в жизни. Ирвинг и Шерли должны были сделать этот сценарий самым лучшим и откровенным сценарием десятилетия. Им придется немало потрудиться, потому, что когда сценарий попадает в руки режиссера и актеров, то Бог знает, сколько вреда они могут принести, пытаясь «усилить» диалоги. Франковичи были старыми голливудскими волками. Дважды великолепные сценарии Ирвинга были погублены бестолковыми, тупыми киношниками, поэтому они с Шерли настояли на том, чтобы все время находиться на съемках, хотя сценарист на съемочной площадке чувствует себя как сутенер в публичном доме.

С заходом солнца жара постепенно стала спадать, но в комнате было очень душно, и даже вентиляторы под потолком не помогали. Мужчины были в рубашках с коротким рукавом, но лбы у всех блестели от пота. На Шерли было широкое свободное платье, «муму», которое она успела купить на местном рынке. Она обожала торговаться и делать покупки, тем более что одежда здесь стоила копейки по сравнению с ценами Нью-Йорка и Беверли-Хиллз. «Муму» было прекрасной покупкой, особенно для ее фигуры, ведь за последние месяцы она сильно растолстела.

Шерли посмотрела на Захарию Домино, как будто спрашивая, как же он выдержит восемнадцать месяцев напряженных съемок на пляжах, москитовых болотах, лесах и реках.

Зак закурил еще одну сигарету, наплевав на запрет врачей. В Лос-Анджелесе он заглянул к своему доктору на обычный осмотр. Доктор Золотос заверил его, что для своих лет он выглядит просто прекрасно.

– Помните, что каждое утро вам надо глотать соленые пилюли и никогда не пить воды, что бы там ни говорило мексиканское правительство, вода это яд! Воздерживайтесь от фруктов и овощей, особенно от салата-латука. Не переутомляйтесь и бросьте курить.

Легче сказать, чем сделать. Когда вы главный продюсер самого грандиозного фильма десятилетия, это просто невозможно. Зак жил практически на сигаретах и кофе. Он поднес к губам бокал и отпил немного солоноватой на вкус минеральной воды. Все вокруг курили, и никто не задумывался о том, что он делает со своими легкими и сердцем. Захария глубоко затянулся и попытался сосредоточиться на обсуждении.

По другую сторону стола сидела Шерли, глядя на него своими хитрыми глазами. Они друг друга недолюбливали. Он считал ее сварливой бабой и пьянчужкой, которая постоянно сует нос не в свое дело. Зак попытался еще раз спокойно объяснить Франковичам, что их переработанные сценарии влетят студии в копеечку.

– Деньги, деньги, деньги! Это единственное, о чем ты думаешь, Зак, чтоб тебя разорвало! – орала Шерли. – Это же искусство, чертов толстосум! Искусство! Кто же тут думает о деньгах!

– Нам не нужны двести пятьдесят человек, которые будут смотреть, как Кортес с принцессой Изабеллой прогуливается вдоль моря. – Зак пытался сохранять спокойствие. – Предполагается, что это должна быть лиричная, романтическая сцена. Нам не нужна эта куча бездельников, которые будут таращиться на главных героев во время прогулки. – Он повысил голос, чувствуя, что все его попытки сохранить спокойствие летят к черту. – Я их вычеркиваю, понимаете, вычеркиваю! Ни одного лишнего человека. И закончим с этим. – Зак не любил кричать, но он понимал, что ему надо отстоять свою точку зрения, иначе Франковичи просто наступят ему на горло.

Ник одобрительно кивнул головой.

– Я совершенно согласен. Прости, Шерли, но Зак прав. В этой сцене не должно быть никого лишнего.

Шерли не собиралась сдаваться без борьбы. Никто не смеет вести себя так с Шерли Франкович! Она обернулась к Ирвингу в надежде на поддержку, но тот только пожал плечами. Хотя Ирвинг был намного талантливее Шерли, он привык уступать ее громким воплям, мольбам, хитростям и коварным всхлипываниям.

Для Шерли это очень много значило. Она хотела, чтобы ее сценарий прошел без изменений и исправлений, чтобы студия знала, что они – легендарная супружеская пара Шерли и Ирвинг Франковичи – самые лучшие сценаристы Голливуда. Но было ясно, что на этом затянувшемся обсуждении победы им не видать. Большая часть их смелых, нестандартных идей была отвергнута и Заком и Ником. Атмосфера в комнате накалилась добела. Атмосфера враждебности повисла в воздухе, пахло потом и сигаретным дымом.

Ирвинг удивленно поднял брови и посмотрел на Шерли. Они могут все это обсудить потом, позже, в спокойной обстановке. Он вздохнул, с сожалением вспомнив взаимопонимание, которое было у него с Умберто Скрофо год назад на съемках «Потерянного города». В разговорах с Шерли Ирвинг очень хвалил Умберто. Он всегда охотно шел на изменения, которые предлагал Ирвинг, и давал возможность в полной мере проявить себя самому известному сценаристу Голливуда.

Хотя Шерли и корчила из себя дуру на банкете у Макополиса, Скрофо все равно приходил потом к ним обедать, пока жил в Лос-Анджелесе. Шерли сказала, что он ее развлекает. Ей нравились его юмор и саркастичное отношение к жизни, это совпадало с ее собственным циничным отношением к жизни. Она считала «Потерянный город» великолепным фильмом. Еще раньше она предлагала Макополису этот сценарий, но старый грек в последний момент отказался, а у Шерли не было времени переписывать сценарий.

Скрофо согласился с Шерли, что сценарий самая главная составляющая фильма, а все остальное мелочь, пустяк. Неважно, участвуют в фильме самые яркие звезды или нет, не все ли равно, как оборудованы съемочные площадки. Если в сценарии чушь, то люди никогда не пойдут смотреть фильм.

Николас Стоун нервно ерзал в своем кресле. Интуиция подсказывала ему, что он прав. Шерли Франкович настоящая сучка, а ее муж слабовольный и жалкий человек. Он считал, что их сценарий местами очень хорош, но слишком раздут. Он представлял этот фильм как простую историю о приключениях и открытиях, о битве двух сильных людей, Кортеса и Монтесумы. Ему хотелось, чтобы центром этой истории была любовь между Кортесом и принцессой Изабеллой. Он хотел показать нетронутую красоту мексиканских просторов, ни с чем не сравнимые лагуны, волшебные закаты. Ник хотел, чтобы это были настоящие люди, с обыкновенными человеческими чувствами, желаниями, страстями. Франковичи же, казалось, хотят совсем другого. Их сценарий – сплошная война, в которой одна гигантская битва сменяет другую, вокруг горы трупов, убитых и раненых, совершивших на поле боя геройские подвиги. Любовные сцены так банальны, что кажутся списанными с еженедельных журналов для девушек. Ник посмотрел на Захарию. Взгляд его главного союзника, которому явно нездоровилось, не предвещал ничего хорошего.

Неожиданно Зак замолчал. Атмосфера настолько накалилась, что эмоции переходили за точку кипения.

– Утро вечера мудренее, мальчики и девочки, – спокойно сказал он. – До начала съемок у нас осталось несколько дней, так что мы вполне успеем обсудить все наши проблемы. Завтра в десять утра проведем первое чтение ролей с некоторыми актерами. А пока давайте немного отдохнем.

Утренняя тошнота и слабость, от которых Инес страдала с самого момента их приезда сюда, накануне вечером наконец-то прошли. Она спала так тихо и безмятежно, что Джулиан решил согласиться на предложение Ника пообедать на террасе одного из ресторанов неподалеку от Вилла Вьера. Они не хотели, чтобы на них пялились и чесали языками, как это обычно всегда бывает до начала съемок. Прохладная веранда выходила прямо на залив, где черная вода переливалась лунным серебром.

С моря дул приятный слабый ветерок. На столе было несколько видов рыбы в масле, с лимоном и авокадо, жаренные на углях креветки, много вина, виски и пива.

Они курили, и Ник делился с Бруксом своими проблемами. Джулиан внимательно слушал, понимая, что перед Ником действительно стоят серьезные препятствия.

– Если Захария полностью на твоей стороне, – сказал он, – то в чем же проблема? Ты режиссер, он продюсер, в конце концов, за вами последнее слово. Так что скажи Франковичам, чтобы они заткнулись.

Ник посмотрел на него с хмурым беспокойством.

– Не знаю… Просто ума не приложу, как поступить. Мне кажется, что Зак не совсем хорошо себя чувствует, а эта сучка Шерли ждет не дождется, когда ей подадут его яйца на подносе вместе с завтраком. Я хочу, чтобы этот фильм был максимально приближен к действительности, чтобы зрители увидели в Кортесе каждый свое. Да, я знаю, это человек шестнадцатого века, но я хочу, чтобы он был настоящим, живым, сегодняшним парнем. Я же знаю, что именно этого публика сейчас хочет. Они уже по горло сыты развлекательными комедиями, мюзиклами и героическими фильмами. Они должны поверить, что это человек из плоти и крови, такой же, как они. Думаю, студия не будет препятствовать. Но Франковичи очень тесно связаны со Спиросом, ему плевать на то свинство, которое Шерли устроила на банкете. Если бы ты видел, Джулиан, какие диалоги они включили в новый вариант сценария, они просто непроизносимы! А пара сцен напоминает репертуар «Гран Гиньоля»![9]

Джулиан улыбнулся.

– Не думаю, что все так плохо, Ник. Сегодня я получил новый вариант сценария, всего несколько часов назад, но ничего такого там не заметил. Ну что ж, просмотрю его еще раз с самого начала. Ну и что ты собираешься делать?

– Сегодня вечером, дружище, я хочу в задницу напиться. – Ник поднял свой бокал и кисло улыбнулся. – А завтра, как Скарлетт О'Хара, я начну серьезно думать и заставлю всех крутиться, чтобы сделать все как надо. Может быть, срабатывают мои старые греческие комплексы, старина, но я очень волнуюсь.

Глава 5

Доминик прибыла на Вилла Вьера на следующий день. Она обвела взглядом роскошную обстановку номера и подумала, усмехаясь про себя: «Ну и хлам». Подойдя к окну, она остановилась и затаила дыхание. Вдоль всей каменной террасы росли ярко-красные цветы, приветливо светился океан, ярко-синее небо над холмами вокруг Акапулько становилось серо-синим, вызывая в душе неописуемый восторг.

Портативный магнитофон был аккуратно уложен в чемодане вместе с драгоценными кассетами. Доминик немного подумала и выбрала свою самую любимую – «Жизнь в розовом цвете» Эдит Пиаф. Затем она улеглась на софу и стала вспоминать последнее письмо Гастона и те нескромности, которые он в нем написал. Почувствовав неожиданный прилив энергии, она вскочила и стала рыться в своей сумке в поисках купальника. На студии ей дали огромное количество всяких нарядов, ведь кроме съемок она должна будет много позировать фотографам. В костюмерном отделе летние платья тщательно завернули в мягкую шуршащую бумагу, и Доминик мурлыкала от удовольствия, разворачивая ее.

Натянув крошечный розовый купальник и короткую юбочку такого же цвета, она схватила соломенную шляпку, сценарий и помчалась по выложенной камнем дорожке к приветливо-спокойному бассейну. Слава богу, Агата крепко спит, ее утомил этот долгий перелет из Лос-Анджелеса в Мехико, а погода в этих тропиках отняла последние силы. Доминик любила оставаться одна, особенно когда надо было учить роль. Было около двух часом дни, и все обитатели Вилла Вьера обедали. В бассейне никого не было кроме усталого мексиканского мальчики, который лениво развешивал на спинках стульчиков пляжные полотенца.

Бросив свое полотенце на стул, Доминик надела солнцезащитные очки, соломенную шляпку и оглянулась вокруг. Да, прекрасно, ничего не скажешь. Весь бассейн выложен светло-голубым кафелем и притягивает прохладой прозрачной воды. Вокруг него в чашах из гладкого розового камня растут гигантские цветы, переливающиеся всеми оттенками красного: лиловые, лилово-розовые, густо красные, красно-малиновые, фиолетовые. В глубине сада росли высокие пальмы, их широкие толстые листья отбрасывали густую тень на мягкие лужайки, где чирикали тропические птички. На поверхности бассейна плавали десятки красных, белых и желтых цветов. В дальнем конце сада у бассейна стояло тюльпановое дерево, его ярко-красные бутоны напоминали штыки. Еще дальше виднелись ветви банановых деревьев, кусты гибискуса и заросли индийской смоковницы. Огромные разветвленные корни этих деревьев выступали из-под земли и были прекрасным прибежищем для птиц, радостно щебетавших в этом благоухающем раю.

Несмотря на жару, Доминик чувствовала легкое дыхание морского ветерка, ласкавшего ее тело, когда она лежала под огромным зонтиком. Появившийся официант с вежливой улыбкой спросил ее по-испански, не хочет ли она чего-нибудь выпить. Его жадные глаза скользили по ее телу, лицо стало похотливым. Доминик всегда с опаской относилась к мужчинам, слишком явно реагирующим на ее тело. Она заказала «кока-колу» и, удобно устроившись в шезлонге, раскрыла сценарий «Кортеса». Единственным шумом, нарушавшим тишину, было журчание маленького фонтанчика, встроенного в каменную колонну. Вокруг него исполняли свой танец большие бабочки баттерфляй с бархатными мягкими крыльями. Журчание воды было нежным и убаюкивающим.

Откуда-то снизу донеслись звуки веселой музыки мексиканского ансамбля. Ей говорили, что ночи Акапулько восхитительны, хотя с голливудскими их все равно не сравнить. Доминик знала, что Лана Тернер, Тирон Пауэр и Эррол Флинн обожали Акапулько, покоренные его экзотической красотой, и часто приезжали сюда отдыхать. Может быть, она даже встретится с ними.

С небольшой террасы на первом этаже Джулиан увидел, как Доминик уткнулась в сценарий.

Живя с Инес, Джулиан относился к ней с огромной любовью и нежностью, не реагируя на многочисленные предложения других женщин. Инес была внимательная, добрая, красивая – чего же еще желать? Действительно, чего? Но ясный взгляд нежных красивых глаз Доминик, ее длинные черные волосы и тело цвета меда вдруг безумно возбудили его. Самым волнующим было то, что она была необычайно похожа на Инес. Казалось, это ее миниатюрная копия, такая же чувственная, но невинная. Странно, но именно это сходство и делало Доминик такой привлекательной для Джулиана.

Натянув до самых бровей панаму, Джулиан внимательно наблюдал, как она не спеша сняла короткую юбочку, из-под которой выглянула ее маленькая попка, такая круглая и упругая, что у него перехватило дыхание.

Без всякого стеснения, не зная, что за ней наблюдают, Доминик провела рукой по волосам, сняла очки и направилась к бассейну. Лучи солнца, пробиваясь сквозь пальмовые листья, ласкали ее плечи. Думая о предстоящей сцене в бассейне, которую они должны были снимать на следующей неделе, она расстегнула лифчик, оглянулась, чтобы убедиться, что вокруг никого нет, положила его на край бассейна и стала медленно погружаться в воду.

У Джулиана пересохло во рту. Это была самая чувственная сцена, которую ему пришлось видеть за долгие годы своей актерской карьеры. В конце концов, он всего лишь мужчина, то, что происходит в его душе, совершенно естественно. Он повидал на своем веку немало прекрасных женских тел. Но эта богиня с золотистой кожей, купающаяся обнаженной в бассейне, с прилипшими к плечам мокрыми черными волосами как-то особенно возбуждала его.

Краем глаза Доминик успела заметить, что за ней наблюдают. Она лениво плескалась в воде, наслаждаясь прохладой, которая приятно ласкала ее разогретую солнцем кожу. Убедившись, что из-под панамы за ней наблюдает не кто иной как Джулиан Брукс, она начала напевать своим необыкновенно похожим на Эдит Пиаф голосом песенку «Жизнь в розовом цвете».

Глава 6

Агата никак не могла заснуть. Полная луна проглядывала через бамбуковые ставни. От вентилятора под потолком было мало толку, хотя некоторое облегчение он все-таки приносил. Агата ерзала в постели как на раскаленных углях, ее ночная рубашка промокла от пота, рот совершенно пересох. Графин с водой был давно пуст. Она поднялась, чтобы напиться воды из-под крана, но потом вспомнила предостережения врачей, запрещавших пить сырую воду. Порывшись в чемодане, она нашла только микстуру от кашля.

Стащив с себя липкую ночную рубашку, Агата надела какие-то шорты, рубашку с короткими рукавами и резиновые шлепанцы. Взяв ключ от комнаты и несколько песо, она еще раз взглянула на волшебную луну, которая отражалась на черном песке, и, закрыв дверь, вышла в коридор. Толстый портье тихо дремал над газетой. Она несколько раз спросила по-английски, а потом по-французски, где она может купить что-нибудь попить, но он так ничего и не понял, пока она не произнесла магическое слово «кока-кола». Его жирное, липкое от пота лицо сразу оживилось, и он что-то оживленно затараторил по-испански, указывая на пляж.

На улице почти не было машин. До нее изредка доносилось бибиканье мотоциклов и откуда-то издалека испанские мелодии. Из некоторых домов слышались испанские песни, сладкой болью отзывавшиеся у нее в душе. Как она любила танцевать под эту музыку! О, как она кружилась и прыгала… если бы Джулиан мог оказаться рядом с ней! Она бы показала ему, как прекрасно танцует. Сейчас он уже, наверное, приехал в Акапулько.

Пляж был пустынным, на песке остались следы тысяч прошедших по нему ног. Здесь было несколько крытых соломой бунгало, вокруг которых валялись стулья и столики. Чуть дальше на самом большом из них сияла яркая неоновая надпись на испанском языке. Здесь я обязательно куплю чего-нибудь попить, подумала Агата, приближаясь к освещенному кафе.

За заваленным сигаретными окурками столом сидели четыре мексиканца и играли в карты. Позади них стояли несколько проституток. Их черные волосы и яркие испанские платья подчеркивали усталость их тел. За стойкой бара сидело с десяток свирепого вида мужчин, большинство были в стельку пьяны. Агата покраснела, пожалев, что не надела лифчик и трусики. Бармен выглядел не так отвратительно, как остальные, и она тихо спросила у него «кока-колу».

Молча он протянул ей бутылку и влажный стакан с выщербленными краями. Ни на кого не глядя, она быстро выпила эту бутылку и попросила еще. Со всех сторон па нее смотрели враждебные глаза.

Попросив бармена дать ей еще одну бутылку с собой, она спокойно направилась к выходу, делая вид, что не понимает слов, сказанных в ее адрес, хотя ясно поняла слова «красивая» и «грудастая». Агата почувствовала, что краснеет помимо своей воли. Мужчины обращали на нее внимание и восхищались ее женскими прелестями. Давно уже никто так не реагировал на нее.

Она шла под покровом бархатной ночи, утолив, наконец, жажду, но в крови было еще слишком много адреналина, и Агате не хотелось сразу возвращаться в отель. Была полночь, и она не спеша брела по песчаному берегу вдоль моря.

Вдалеке она видела огни города и яркие огни яхт. Медленно идя по самой кромке воды, Агата наслаждалась прохладой волн, лизавших ей ноги, и глубоко вдыхала мягкий запах жасмина с соленым привкусом моря. Она с волнением думала о предстоящих съемках. Она всего лишь наставница Доминик, последняя спица в огромном колесе «Кортеса», но у нее тоже важная роль. Здесь все имеет значение, ведь создание фильма – плод коллективных усилий. Но самое главное то, что она рядом с Джулианом. Агата гадала, будет ли им о чем поговорить, если они окажутся в одной компании, интересуется ли он искусством, философией или религией. Агата считала, что он необыкновенно умен, его интеллект наверняка под стать его красоте. Она медленно перебирали пальцами бусы, которые всегда носила на шее. Эти крошечные янтарные бусинки на красивой серебряной цепочке были ее талисманом, счастливым талисманом. Она с суеверием считала, что, если она забудет их надеть, с ней сразу же произойдет несчастье.

Замечтавшаяся Агата не услышала осторожных шагов, приближавшихся к ней со спины. Две сильные руки схватили ее, а еще две грубо зажали рот. Сколько их было? Она не знала. Казалось, что их грубые руки везде сразу. Агата была слишком хрупкой; чтобы бороться с ними, хотя отчаянно пыталась вырваться. Она слышала их пьяные голоса и, схватив в слепой ярости бутылку с «кока-колой», опустила ее на чью-то голову. С бешеной радостью она услышала хруст, очевидно, бутылка попала кому-то по носу, и один из насильников со стоном повалился на спину, пытаясь остановить руками хлещущую кровь. Но двое других крепко держали ее. Один из них пытался сорвать с нее блузку, а другой грубо стаскивал шорты. Они уже не зажимали ей рот, и Агата отчаянно закричала, зовя хоть кого-нибудь на помощь.

В лунном свете она разглядела грубую щетину на их подбородках, налитые кровью глаза, она чувствовала отвратительный запах их потных, немытых тел и гнилой запах изо рта. Она понимала, что они хотели с ней сделать. Они повалили ее на песок, сорвав рубашку и шорты. Видя, как они расстегивают штаны, она попыталась убежать. Она была девственницей и не хотела, чтобы ее лишили невинности эти скоты. Ни за что в жизни!

– Нет, о Господи, нет! – рыдала она, пока один из них пытался взгромоздить на нее свое потное вонючее тело. С гибкостью танцора она уворачивалась, перекатываясь из стороны в сторону и дергаясь, как краб на песке. Со спущенными до колен штанами насильники были не очень ловкими, и Агата этим воспользовалась. Продолжая звать на помощь, она с невероятной скоростью неслась по влажному песку. Тяжелые шаги за спиной слышались все ближе, они почти настигли ее. Как бы быстро она ни бежала, они все равно были быстрее и сильнее ее. Агата поняла, что не сможет убежать от них, что она уже проиграла. Слыша за спиной их хриплое дыхание и разъяренные пьяные крики, она представляла себе, что они с ней сделают. Куда же все подевались? О, Господь милосердный, есть тут хоть кто-нибудь, кто бы помог ей? В четырехстах ярдах от нее в заливе тихо раскачивались на волнах большие яхты. Она видела огни, слышала легкую музыку и нежный смех женщин. Цивилизация… увы, они слишком далеко. Ей надо добраться до яхт раньше, чем эти скоты схватят ее. Она должна. Вдруг грубая рука схватила ее за голую спину, но мокрой от пота Агате удалось выскользнуть. Их шаги были все ближе, и Агате казалось, что она чувствует кислый чесночный запах у них изо рта.

Джулиан первым услышал душераздирающие крики. Этот вечер он проводил с Ником и Блуи на «Изабелле», обсуждая животрепещущие темы: здоровье Зака, сучью натуру Шерли, сплетни и месть на студии. Инес решила, что Джулиану лучше провести время в компании друзей без нее, но ему уже хотелось к ней, а не вести скучные беседы. Напряженно всматриваясь в темноту, он разглядел обнаженную девушку, которую преследовали двое мужчин.

– Черт, – выкрикнул он, сбегая по трапу и зовя Ника и Блуи. – Дама в беде, ребята. Бежим скорее.

Подбежав ближе, Джулиан увидел, что это Агата, странная наставница Доминик. Какого черта она здесь делает в такой час?

Вместе с Ником и Блуи Джулиан набросился на негодяев. Они быстро расправились с преследователями Агаты, в считанные секунды все было кончено, и мексиканцы убрались прочь, выкрикивая жалкие угрозы. Агата опустилась на песок, дрожа от страха и стыда и тщетно пытаясь прикрыть голое тело руками. Слезы ручьем текли по ее лицу, она вся была покрыта ссадинами и синяками.

– Возьми. – Джулиан снял с себя рубашку и протянул ей. – Надень это. Мы переправим тебя на яхту. У нас есть аптечка первой помощи.

Агата быстро накинула на себя рубашку, радуясь, что она достаточно длинная и закрывает бедра. Ник пошел разыскивать ее одежду, а Джулиан помогал ей идти. Агата посмотрела на чудом уцелевшие часы. Было пять минут первого. Как быстро все произошло! Что бы эти твари сделали с ней, если бы Джулиан вовремя не подоспел? Ей было невыносимо больно думать об этом, а уж что Джулиан думает о ней!.. Он, наверное, думает, что она ненормальная.

– Ты сумасшедшая, – сказал он с милой улыбкой, положив крепкую руку ей на спину. Агата дрожала. – Что ты, черт побери, делала на берегу ночью? Разве ты не знаешь, что это опасно?

– Я стала жертвой… – сказала она слабым голосом, понимая, как нелепо это звучит. – Я зашла в бар…

– Хорошо. – Он улыбнулся. – Хотя это ничего не объясняет, пойдем на борт. Тебе, моя дорогая, надо выпить чего-нибудь крепкого.

Джулиан помог Агате взойти на борт «Изабеллы». Из-за своих светлых волос и бледной кожи она казалась такой болезненной и ранимой, что явно нуждалась в защите. Женщину, у которой хватает глупости гулять по ночам одной на мексиканском пляже, вряд ли можно считать вполне нормальной. Когда он ввел ее в кают-компанию, в душе у него проснулось старомодное чувство ответственности мужчины за женщину. Агата опустилась на софу, пытаясь восстановить дыхание, а Джулиан направился к стойке бара. Он налил ей полный бокал, и она с благодарностью выпила. Янтарная жидкость приятным теплом разлилась по телу. Он улыбнулся ей, и она робко улыбнулась ему в ответ. Что бы сказала Доминик, узнав о ее ночной прогулке? Она бы, наверное, подумала, что Агата недостаточно серьезна и ответственна, чтобы быть ее наставницей. Ее насмерть перепугали, избили, вываляли в грязи, она никому не нужна.

– Почему бы вам не принять душ? Вы почувствуете себя намного лучше, – сказал Блуи. – Давайте я провожу вас.

– Спасибо, – сказала Агата, заливаясь краской, когда глаза Джулиана еще раз с сочувствием остановились на ней.

Бодрящие струи воды потекли по ее ноющему телу, она стала тереть его мочалкой, как бы отчищая грязь. Грубые полотенца Блуи пахли камфарой, но ей было хорошо, она наконец-то очистились от песка, пота и следов грязных вонючих рук насильников. Она надела шорты, на которых каким-то чудом уцелели почти все пуговицы, за исключением верхней, и рубашку Джулиана. На столе лежала расческа, и Агата попыталась расчесать запутавшиеся волосы. Она посмотрела на себя в зеркало. Уже лучше. Испуг еще заметен, но от шока она уже оправилась. Вернувшись в кают-компанию, она застала Джулиана, Блуи и Ника сидящими за столом с бокалами в руках, они рассматривали какие-то журналы и книги, посвященные яхтам. Джулиан встал.

– Проходи и садись, Агата, – доброжелательно сказал он. – Ты выглядишь уставшей, выпей вот это.

Агата сделала глоток из своего бокала и скривилась: напиток оказался слишком крепким для нее.

– По специальному рецепту Блуи. – И он подмигнул ей. – Хорошо помогает от того, что тебя беспокоит, дорогая: морская болезнь, слабость в животике, ежедневная нервотрепка на съемочной площадке, короче, что бы там с вами ни было, специальный напиток Блуи излечит вас от всего.

– Что это? – с любопытством спросила она. Хоть Агата редко пила спиртное, разве что стаканчик вина, она чувствовала, что этот вкус ей нравится.

– А-а… это секрет, – улыбаясь ей, сказал Джулиан. Она была очень странная женщина, такая мягкая и невинная, у нее такие грустные глаза и трагическое выражение лица. Конечно, Агата не в его вкусе, но по ее глазам Джулиан понял, что она от него без ума. Внешне почти монашенка, на шее маленькие четки вместо бус, но в ней есть что-то непонятное, странное, только что? О, черт, какие влюбленные глаза! Он занервничал. Нельзя потворствовать фантазиям слабовольных женщин. Он берег себя для сцены.

– Выпей, – сказал он и посмотрел на часы. – Уже час ночи. Завтра всем нам рано вставать. Мало кто хотел бы оказаться в такой ситуации, правда? – Он хитро подмигнул Агате, которая нервно улыбнулась в ответ.

– Не говорите никому, они решат, что я совершенная дура, ведь меня предупреждали, чтобы я не выходила одна на улицу. Пожалуйста, пообещайте, что никому ничего не расскажете.

– Обещаю, Агата, и ребята поступят точно так же, – сказал Джулиан. Его голос прозвучал нежно, как любовная ласка. – Это наш маленький секрет, Агата, – добавил он, и она покраснела от счастья.

Агата была слишком взволнована, чтобы заснуть. В своей душной комнате, прижимая подушку к ноющему телу и закрыв глаза в любовном томлении, она вновь переживала дивные часы, проведенные с Джулианом. Пожалуй, стоило подвергнуться такому нападению, чтобы привлечь внимание своего идола, думала она. Она вспоминала его сильные загорелые руки, нежно убирающие с ее лба волосы и поддерживающие во время ходьбы, и ее пульс начинал биться учащенно. Его рубашка. На ней все еще была его рубашка, которую он отдал ей на пляже. От рубашки пахло его турецкими сигаретами, она различала слабый запах пота, смешанный с едва уловимым ароматом одеколона.

Она водила руками по телу, прижимая рубашку к животу, между ног, гладила ею свою грудь. Агата чувствовала, что у нее начинается жар. Она все время видела перед собой лицо Джулиана, его глаза смотрели на нее с нежностью и любовью. Его обнаженная грудь с бисеринками пота прижималась к ее груди… его мускулистые руки гладили ее плечи, а губы целовали волосы. Агата почувствовала, что достигла такого пика удовольствия, какого она никогда раньше не испытывала. Она перекатывалась из стороны в сторону с плотно закрытыми глазами, зажав между ног рубашку Джулиана, ее тело напрягалось и трепетало от неописуемого удовольствия, а губы шептали в темноте его имя.

Глава 7

Захария Домино добился того, что все в Голливуде считали невозможным. Пять лет у него был тайный роман.

Им с Рамоной Арман доставляла большое удовольствие любовная связь, о которой никто не знал. Это их вполне устраивало. Он был не женат, а Рамона хоть и была замужем, так редко видела мужа, что почти забыла, как он выглядит. Все тридцать лет ее карьеры Голливуд сотрясало от сплетен о ее интрижках и приключениях, но точно никто ничего не знал. Никто точно не знал, сколько ей лет, а она, в свои пятьдесят, выглядела очень и очень хорошо. На лице почти не было морщин, тело было гибким и стройным, а в постели ей позавидовала бы и двадцатипятилетняя женщина.

Они с Заком проводили время на ее роскошной вилле, расположенной на одном из холмов прямо над заливом. Тайна их отношений охранялась многочисленными телохранителями и немецкими овчарками.

Обед она приготовила ему сама: цыпленок в соусе с его самым любимым блюдом – жареными бобами и маисовыми лепешками, которые, по ее мнению, повышали потенцию. После обеда она принесла ему бокал красного вина и толстую гаванскую сигару. Они сидели, обсуждая фильм, в частности ее роль в нем. Она была недовольна своей ролью и согласилась играть ее только потому, что остальные роли в фильме для женщин ее возраста были гораздо хуже. То, что она играла мать Доминик, приводило ее в бешенство.

– Я все-таки звезда, – жаловалась она, – одна из самых ярких звезд за всю историю. Это просто свинство, что сейчас я вынуждена играть какую-то второстепенную роль. – Она произнесла слово «второстепенную» так, как будто сдула с губы крошку табака. – У меня такая прекрасная роль в итальянском фильме, просто прелесть. Роли молодых героинь я не собираюсь больше играть, но я очень жалею, что в этой картине не смогу сыграть роль получше. А ведь я же умею, Зак, я могу.

Захария нежно коснулся ее руки и с надеждой кивнул в сторону спальни. Он не испытывал особого энтузиазма от того, что ему придется в который раз обсуждать с Рамоной ее проблемы. Он хотел как можно быстрее сменить тему. Он мечтал полежать, а потом поехать домой, упасть в постель и еще раз просмотреть сценарий. Захария хотел отрешиться от всех проблем и не слышать стенаний и жалоб актрисы. Оставаться с Рамоной на всю ночь сегодня было нельзя, неожиданно мог нагрянуть ее муж, настоящий сукин сын. Разрываясь между отвратительной Шерли Франкович, которая выла над сценарием, Ирвингом, который постоянно угрожал вернуться в Нью-Йорк, сэром Криспином, который играл короля Монтесуму и злился по поводу и без повода, студией, которая настаивала, чтобы все съемки происходили при свете дня и под солнцем, и необходимостью отложить первый день съемок до тех пор, пока не будут решены проблемы со сценарием, Зак чувствовал себя опустошенным.

– Черт, пусть они проваливают, – устало сказал он Нику утром, когда Франковичи выскочили из комнаты, хлопнув дверью. – У нас есть половина довольно неплохого сценария. Мы вызовем кого-нибудь из Голливуда, если потребуется переписать некоторые сцены, вот и все. Они нам не нужны, эти проклятые Франковичи. Они корчат из себя черт знает что.

Ник был с ним полностью согласен. Они были верными союзниками, это было жизненно необходимо.

Зак вздохнул. Ему очень хотелось позабыть обо всех этих проблемах в объятиях своей любовницы. Как бы угадав его мысли, Рамона кокетливо посмотрела на него, встала и, виляя бедрами, пошла в огромную белую спальню. Он радостно пошел за ней.

После того как они закончили заниматься любовью, Рамона быстро встала с постели и направилась в ванную по розовому ковру, покрывавшему мраморный пол. Здесь она стала тщательно втирать в кожу лица и шеи сперму Зака. Это было драгоценное средство, применять которое ее научила много лет назад старая подруга Мае Уэст.

– Забудь обо всех этих дорогих кремах для лица и мягких лосьонах, – наставляла ее Мае. – Единственное, на что способны парни, так это производить эту эссенцию. Помни, дорогая, что они создают нас, а мы создаем их. Я делаю это всю жизнь, и моя кожа прекрасно выглядит, не так ли?

Рамона улыбнулась, вспомнив о мудрой Мае. Зак в это время лежал на кровати и курил свой «Кэмел», наблюдая за тропическими рыбками, которые плавали в огромном, на всю стену аквариуме. Он лениво размышлял, где носит мужа Рамоны, русского князя Казинова, еще более загадочного человека, чем его жена. Почему он так часто отлучается по делам? Никто не знал, чем он занимается, но все считали, что он сказочно богат, у него был огромный капитал, счета в банках и недвижимость. Его восхитительный замок напоминал дворец Шахерезады в тропических джунглях. Выстроенное из оникса, мрамора, стекла и гранита, с колоннами из каррарского мрамора, вывезенного из итальянских каменоломен за баснословную цену, это здание напоминало съемочную площадку самого дорогого и пышного фильма Висконти.

Рамона была замужем за князем Казиновым уже десять лет. После войны она вернулась в Голливуд из Вены, где снималась в одном из фильмов; и привезла с собой миниатюрного князя Казинова. Голливуд сплетничал и шушукался: этот титулованный «подарок» произвел на всех большое впечатление. В течение нескольких лет Рамона правила на Беверли-Хиллз, пока князь по непонятным причинам не переехал в Мехико. Она стала самой желанной гостьей на всех праздниках в городе, а приглашения на ее вечера и банкеты были нарасхват. На следующей неделе она устраивала большой праздник по поводу съемок «Кортеса». Из Голливуда прилетят десятки знаменитостей, будет высший свет Мехико и журналисты из разных стран.

За исключением самых близких друзей, а их у нее было немало, все остальные называли Рамону только Принцессой. Правда, во время съемок она не очень придиралась к окружающим. Эти приемы хоть как-то компенсировали закат ее карьеры: фотографии Рамоны появлялись в самых престижных журналах с восторженными и восхищенными комментариями. Ей очень хотелось, чтобы этот праздник стал самым запоминающимся событием сезона.

Взглянув на часы фирмы «Картье», стоявшие на прикроватном столике, Зак увидел, что пора уходить.

В десять часов основной технический персонал и главные исполнители собрались в специально оборудованной комнате Вилла Вьера на первый дубль. Все были точны, только Зак еще не пришел, что было очень странно – он всегда приходил первым. Все удобно расположились вокруг стоявшего посередине зала огромного дубового стола. В серебряном кофейнике готовился кофе, на столе стояли пепельницы и бутылки с минеральной водой. Ник, нервничая, посмотрел на свои часы. Было пятнадцать минут одиннадцатого. Он хотел выступить с короткой вступительной речью перед собравшимися, но ему нужна была поддержка Зака. Куда же он подевался?

– Думаю, надо ему позвонить, – сказал Ник Блуи. – Он никогда не опаздывает. Наверное, проспал.

Телефон в комнате Зака не отвечал, и Ник озабоченно посмотрел на Блуи.

– Совсем ничего не понимаю, – пробормотал он. – Это на него не похоже.

– Бросай трубку. Давай начинать, – резко сказала Шерли. – Что толку ждать его, он нам не нужен. Короче, мы с Ирвингом написали тут пару новых сцен и хотим их вам прочитать.

– Нет, этого мы делать не будем. Зак должен быть здесь, без него начинать нельзя, – ответил Ник.

Он взглянул на сварливое лицо Шерли, блестевшее от пота и напряжения. Господи, какая же она злобная сука, подумал Ник, да еще и типичная алкоголичка. Да, ужасная тварь.

Джулиан о чем-то разговаривал с Агатой. Ее черные внимательные глаза ни на секунду не отрывались от его лица. На щеках горел румянец, но ей удавалось сохранять внешнее хладнокровие.

Доминик осторожно подошла к Джулиану и как бы невзначай коснулась его своей упругой высокой грудью. Потом, подняв па него зеленые хитрые глаза, сказала:

– Как спалось, Джулиан, хорошо? – и улыбнулась.

– Спал как убитый, – улыбнулся он, отметив про себя, что сегодня она как никогда похожа на Инес. Сходство действительно было поразительным. Тот же рост, тот же овал лица, маленький носик и чувственные губы, к тому же это маленькое чудо на много лет моложе Инес.

Но она еще несовершеннолетняя, с ней нельзя заниматься любовью, даже если очень хочется. «Даже не думай об этом, Джулиан, – говорил его внутренний голос. – Это просто непристойно».

– Я так волнуюсь, – вздохнула Доминик. – Это будет необычайно интересный и захватывающий фильм, да? Я так горжусь тем, что буду играть с тобой, Джулиан. – И она по-взрослому подмигнула ему. Джулиан никогда не ошибался в женщинах и прекрасно понимал их намеки. Но эта еще ребенок! Он вспомнил ее красивое тело в бассейне и восхищенно скользнул глазами по груди, просвечивающей сквозь тонкую розовую блузку.

– Да, это будет по-настоящему интересный фильм, – сказал он и, чувствуя возбуждение, отвернулся к кофейнику, от греха подальше. – Я с нетерпением жду момента, когда мы начнем сниматься вместе, Доминик, – добавил он, наливая себе кофе и видя, что она не уходит и смотрит па него с загадочной улыбкой. Рядом с ними стояла Агата, снедаемая ревностью.

– Я схожу к Заку в комнату и узнаю, что там произошло, – сказал Ник, с силой опустив трубку на рычаг. – Сейчас вернусь, – бросил он и помчался наверх.

Съемочная группа зашумела, обмениваясь сплетнями. Доминик снова завладела вниманием Джулиана, попросив объяснить кое-что в сценарии: тем самым она лишила Агату последней надежды хоть немного побыть наедине с Джулианом. Она подошла к окну, угрюмо глядя на улицу. Она все еще перебирала в памяти приятные мгновения, проведенные с Джулианом на яхте прошлой ночью. Неожиданно резко зазвонил телефон. Блуи подошел и снял трубку.

– О, Боже милосердный! Нет, я не верю. – Лицо Блуи вытянулось, он прислонился к стене, чтобы не упасть. В комнате воцарилась тишина. – Немедленно иду. Ты доктора вызвал?

– В чем дело, старина? – спросил Джулиан.

– Это с Захарием. Он… э-э… кажется, не совсем в порядке. – Всегда невозмутимый помощник режиссера старался выглядеть как можно спокойнее. – Я поднимусь посмотреть, могу ли я чем-нибудь помочь.

– Что ты имеешь в виду под «не совсем в порядке»? – настаивал Джулиан. – Что случилось?

– Не знаю, сейчас пойду и посмотрю. Не волнуйтесь, я сразу же вернусь. – И быстро вышел из комнаты. Все начали тихо переговариваться.

Это выглядело зловеще. Люди шестым чувством понимали, что здесь что-то не так, что с Заком случилось что-то ужасное. Что-то такое, что может повлиять на съемки фильма.

С белым как мел лицом, пустыми, уже ничего не видящими глазами Захария Домино лежал на кровати. Судя по тому, под каким странным углом лежало его тело, он пытался встать, но уже не успел.

– Он умер, – подавленно сказал Ник, – о Боже.

– Иисус, – выдохнул Блуи, – как же это произошло?

– Не знаю, – тихо ответил Ник. – Думаю, сердце остановилось.

Он попробовал у Захарии пульс, но его не было; даже в такую жару тело совершенно остыло. Было видно, что он умер уже давно, наверное, несколько часов назад.

Джулиан вошел в комнату вместе с управляющим гостиницей, который, увидев труп, поднял глаза вверх и перекрестился. Смерть в отеле всегда плохое предзнаменование для владельца. Единственное, что его сейчас интересовало, так это смогут ли эти киношники замять это дело, чтобы никто ничего не узнал. Теперь этот номер долго нельзя будет сдавать, это уж точно.

– О Боже, – хрипло произнес Джулиан, увидев тело Зака. – Бедняга!

Ник тихо кивнул головой и посмотрел на Захарию. В глазах у него стояли слезы. Он видел сейчас мать, отца, всех маленьких братьев и сестер, которые умерли, и старался не плакать. Этот большой человек, лежавший сейчас без движения на кровати, значил для него так много: он помогал ему, оберегал и учил, и Ник не мог удержаться. Слезы текли по его щекам, а Блуи растерянно повторял:

– Бог дал, Бог взял. Но кто же теперь, черт меня побери, будет продюсером этого проклятого фильма?

Шерли Франкович немедленно позвонила Спиросу Макополису, по тот уже обо всем знал и срочно созвал чрезвычайное заседание совета директоров «Коламбиа пикчерз».

– Нам немедленно нужен главный продюсер, – кричала она в трубку своим визгливым голосом. – У меня прекрасная идея, Спирос, это просто класс.

– И какая же это идея? – спросил Спирос. Он всегда прислушивался к Шерли. Ее фильмы приносили студии большие деньги. Она все-таки была умной женщиной, хоть и уродливой и пьющей. Но он восхищался ее талантом, способностью безошибочно угадывать, что нужно публике, и умением писать сценарии, которые приносят большую прибыль.

– Умберто Скрофо, – торжественно прокаркала Шерли. – Он был продюсером «Потерянного города». Ирвинг в прошлом году написал для него в Риме сценарий. Он действительно прекрасный продюсер, Спирос, и очень талантливый. Ирвинг не умеет представлять людей, но он без ума от Скрофо. Ты видел его на приеме? Он культурный, интеллигентный, к тому же у него нестандартные подходы. Деньги у него есть, со съемочной группой и артистами он сумеет найти общий язык. Он тебе недорого обойдется.

– Я думал о Грегори Ратоффе, – после короткой паузы сказал Спирос. – Но мне сказали, что он на съемках в Египте. Мы уже связались с агентами Спреарса Фарнсвор и Джека Холла – они тоже заняты. Больше времени у нас нет, Шерли. Каждый день нам обходится в десять тысяч долларов, и это только съемочная группа! На данный момент у нас на студии нет подходящих продюсеров.

Шерли торжествующе ответила ему:

– Тогда давай используем Скрофо. Слушай, Спирос, дай шанс пробиться еще хоть кому-то, кроме членов твоей семьи. – Она спохватилась, что зашла слишком далеко, но Спирос пропустил это мимо ушей.

– Как ты думаешь, этот Скрофо сейчас свободен? – спросил он.

– Я разговаривала с ним на прошлой неделе, в Риме, – солгала Шерли. – Он наш хороший друг, Спирос. Он в Италии, и я наверняка знаю, что он снимет прекрасный фильм. Ты же видел «Потерянный город», правда? – спросила она, заранее зная, что не видел.

– Да, конечно, очень сильный фильм, – в свою очередь солгал он, вызывая по селектору помощника и приказывая ему немедленно найти «Потерянный город».

– Он вложил в него больше миллиона, – продолжала Шерли. – А какие там артисты замечательные: Мендельсон, Рамона… – В ее голосе послышались саркастистические нотки. Она терпеть не могла Рамону Арман и всех актеров вообще, считая их заносчивыми, высокомерными, жестокими тварями, которые интересуются только тем, как бы урвать побольше денег и прославиться. Исключением был Джулиан Брукс, которого она обожала несмотря ни на что.

– Позвони этому Скрофо, – сдался Спирос, – если он там, дай ему мой телефон и пусть немедленно позвонит. Мы должны шевелиться быстрее, Шерли. Каждый день простоя обходится нам в тысячи долларов, и владельцы акций уже начинают бить тревогу по этому поводу.

– Да, Спирос, конечно, дорогой, – прокаркала Шерли, – одна нога здесь, другая там, я уже в Италии.

Шерли повесила трубку, и на ее лунообразном лице засияла улыбка победительницы. Вот так-то, сказала она про себя, синьор Скрофо, вам теперь надо получше к нам относиться и не забывать нас. Подарок, который я вам преподношу, бесценен. Шерли подняла трубку и заказала срочный телефонный разговор с Римом.

В Риме было шесть часов утра. В огромных апартаментах было холодно, и Скрофо очень мерз. Казалось, его южная кровь никогда не привыкнет к холодным зимам в Риме. После второго звонка он снял трубку.

– Слушаю, – резко сказал он.

В последнее время у него было очень много неприятных телефонных звонков: слишком много голых те л в его последнем фильме, якобы оскорбили добрых католиков Италии. Междугородная линия донесла до него визгливый голос Шерли Франкович:

– Умберто, это я, Шерли. Ты меня помнишь?

– Конечно, – галантно ответил он. – Как я мог вас забыть, Шерли?

– У меня для тебя приятные новости, Умберто. Скажи, ты сейчас чем-нибудь занят?

– Ну, пара сценариев в папке есть, да и вообще работы до чертиков, Шерли, – попытался подстраховаться Скрофо, глядя на тощую стопку отвратительных сценариев на своем столе. – Но, должен признаться, ничего конкретного, ничего такого, что бы меня действительно волновало и интересовало.

– Как насчет того, чтобы приехать в Акапулько и взять бразды правления над «Кортесом» в свои руки? – возбужденно спросила Шерли. Возникла пауза, Скрофо судорожно соображал. – Алло, алло, Умберто, ты меня слышишь?

– «Кортес»? Фильм Макополиса с участием Брукса? Конечно, я слышал об этом фильме, но я думал, что над ним работает Захария Домино.

– Он сдох, – радостно заявила Шерли. – Умер сегодня утром. От инфаркта. Я разговаривала со Спиросом по поводу твоего приезда сюда, Умберто, он, кажется, склонен согласиться. Ты-то свободен? Можешь ты этим заняться?

– Да, да, я свободен. – Умберто не мог скрыть радость в своем голосе. – Э-э… очень печально, что такое случилось с Захарией. Он был великолепный продюсер. – Мысль о том, чем может оказаться для него это предложение, повлияла на Скрофо, как марихуана, от волнения его голос стал еще более хриплым и резким.

– Тогда позвони Спиросу Макополису немедленно. Его телефон: Крествью 7-79-33. Быстро грузи свою задницу в первый же самолет и улетай из своего сраного Вечного города, – тараторила Шерли. – Прилетай в Акапулько, и начнем работать, Умберто. Здесь работы по горло.

– Чао, Шерли, и большое спасибо, дорогая, – поблагодарил Умберто. Положив трубку, он почувствовал, что его сердце бьется так сильно, что может разорваться еще до того, как он совершит свой первый шаг к успеху в Голливуде. Он быстро позвонил на международную телефонную станцию, но, к его огромному разочарованию, ему ответили, что все линии связи с США заняты.

Он взял красивую золотую ручку, подарок Рамоны в день окончания съемок, и стал машинально рисовать ею на наволочке: ПРОДЮСЕР УМБЕРТО СКРОФО. Что-то выглядело не так. Видимо, все дело в его итальянской фамилии. В мире кино любили и уважали Карло Понти и Федерико Феллини, но в звучании его собственного имени было что-то… неприятное. По-английски это значит «неряшливый» или «аморальный. Да, впечатление гадкое. Для солидного голливудского продюсера это не годится. Нужно что-то придумать!

Он выписывал на наволочке варианты: С. КРОФА, КРОФФ, КРОФТ. Крофт – это то, что надо. Прекрасная фамилия. Для него в этом слове было что-то шотландское. Оно напомнило ему об очаровательном маленьком коттедже в горах Шотландии, где он недавно побывал. Умберто он заменит на Хьюберт. Хьюберт Крофт. Великолепно. Оставалось еще одно. Он вспомнил имена всех своих любимых продюсеров, которых он считал гениями: Дэвид О. Зелцник, Джек Л. Уорнер, Дэррил Ф. Занек. Не хватало еще одного инициала. Он возьмет букву «С» из слова Скрофо. Хьюберт С. Крофт. Теперь оно звучит как имя настоящего голливудского продюсера. Он снова позвонил на станцию, и на этот раз его соединили с офисом Спироса Макополиса.

Наконец-то он добился того, чего хотел. Он был на пути к своей мечте.

Глава 8

Наступил день банкета. Рамона проснулась в своей залитой ярким солнечным светом комнате от ужасной головной боли. Слишком свежа была память о трагической смерти Зака. Вместе с завтраком служанка принесла ей в постель последний номер «Новостей Акапулько». Газета была переполнена невероятными деталями и слухами о предстоящем знаменательном событии, посвященном началу съемок «Кортеса». Если верить корреспонденту отдела социальных новостей, это будет самое знаменательное событие в Акапулько за все годы его существования. Лана Тернер и Линда Кристиан скоро прилетят из Голливуда и присоединятся к уже отдыхающим здесь Эрролу Флинну, Аве Гарднер и Гилберту Роланду. Сам Мигель Алеман, бывший до недавнего времени президентом Мексики, пообещал приехать, не говоря уж о многих других известных политических и общественных деятелях Америки. Торжества начнутся на закате солнца, потому что закаты в Акапулько отличаются редкой, волшебной красотой и могут сравниться только с восходами.

На вечер Рамона пригласила два ансамбля: один из самой столицы, Мехико, и второй, больше похожий на бродячую группу музыкантов, из соседнего города. Они называли себя «Лос Парагвайос» и исполняли мексиканские народные песни.

В модных журналах Рамона постоянно просматривала «список десяти самых желанных гостей» и составляла свой собственный список, надеясь восстановить свою репутацию. Несмотря на огромную печаль из-за смерти Зака, она не отменила прием. Целая армия прислуги с самого восхода чистила, терла, мыла, подмотала и полировала огромный дом из мрамора и стекла. По ее замыслу, на поверхности двух бассейнов должны были плавать два роскошных цветочных ковра. И не какая-то там сирень и жасмин, а белоснежные розы, сотни белых роз, доставка которых обошлась ей в несколько тысяч долларов.

Этот праздник будет стоить целое состояние, но сама Рамона не заплатит за него ни доллара. Хотя князь и потакал всем ее прихотям, детство, проведенное в Венгрии, внушило ей огромное уважение к деньгам. Дидье, который начинал мальчиком на побегушках, прежде чем стал самым известным и влиятельным продюсером в Англии, научил ее всему, что необходимо знать о деньгах и денежных операциях. Его совет был прост: «Никогда не плати за все сама, если есть тот, кто может заплатить за тебя». Дидье всегда ругал ее, когда узнавал, что она покупает себе перчатки и чулки для тех фильмов, в которых играет второстепенные роли.

– Всегда бери в долг то, что тебе требуется для съемок. Это должно стать твоим девизом! – Рамона хорошо запомнила слова брата. Поэтому, когда Зак предложил ей организовать этот вечер, она согласилась, считая, что за все, естественно, заплатит «Коламбиа пикчерз».

Хладнокровно оценив ситуацию, Рамона решила не допустить, чтобы смерть Захарии испортила праздник. Она не видела никакого смысла оплакивать покойного слишком долго. Со дня похорон Зака прошло три дня. Этого было достаточно; жизнь продолжается.

Она набросила на себя кремовый пеньюар. Вставив в свои блестящие волосы черепаховый гребешок и смыв с лица косметику, она начала просматривать длинный список дел, которые ей надо было сегодня сделать.

Вечером все должно быть необычайно красиво и роскошно. Но ей хотелось поразить не только знаменитых гостей, которые скоро здесь соберутся, но и Умберто Скрофо, который стал новым продюсером вместо Зака, и которого она очень хотела заполучить к себе. Вчера вечером Ирвинг Франкович проболтался, что Умберто уже назначен главным продюсером, правда, он хочет изменить имя. Работа с Умберто в прошлом году доставила ей большое удовольствие, к тому же ей всегда было с ним интересно.

Тогда она играла одну из главных ролей. Теперь Рамона надеялась уговорить Умберто сделать ее роль в «Кортесе» более значительной. Именно то, чего Захария не хотел делать, несмотря на их отношения.

«Шахерезада» была огромным многоэтажным зданием, похожим на арабскую мечеть. На самом верху, где-то на уровне десятого этажа современного здания, находилась старая подвесная кабинка для съемок, которая по толстым железным тросам спускалась от дома Рамоны прямо к ее личному пляжу. Это была антикварная редкость, ее всегда содержали в порядке и безопасности, и все посетители «Шахерезады» обязательно спускались в ней на уединенный пляж Рамоны.

Верхний этаж представлял собой огромную открытую террасу, с витражами, сиявшими, как драгоценные камни. В центре журчал красивый фонтан, вокруг которого росли пальмы и всевозможные тропические деревья. Вокруг в тени деревьев стояли каменные верблюды.

На втором этаже было шесть спален для гостей, выходивших прямо к маленькому бассейну.

Расположенные по обеим сторонам здания винтовые лестницы были обвиты лианами. Внизу посетителям открывался вид на роскошный главный зал. Отсюда Тихий океан был виден во всем своем великолепии и красоте. Вокруг главного зала были расположены большие бассейны, казалось, что где-то вдалеке они сливаются с морем.

Большая золотая улитка с нарисованными на ее ракушке порхающими бабочками «охраняла» вход в грот, в котором гости по ночам частенько распевали серенады.

В стену была вделана переливающаяся половина жемчужной раковины, на которой вполне могла уместиться маленькая женщина. Рамона сама сделала ее для Зака, они часто предавались здесь любви. Бедный Зак!

Еще одна лестница вела к ее личному пляжу, единственному частному пляжу в Акапулько, и Рамона очень этим гордилась.

Рамоне и ее мужу потребовалось пять лет, чтобы создать «Шахерезаду», пять трудных лет, во время которых самые знаменитые и талантливые архитекторы и дизайнеры из Мехико, Нью-Йорка и Парижа создавали этот фантастический замок. Теперь «наисовершеннейшая» Принцесса Рамона царствовала здесь, уверенная, что ее дом самое грандиозное сооружение в Мехико.

Николас Стоун всегда брился очень быстро. Он терпеть не мог попусту тратить время на бритье, душ и всякие светские условности. Его мысли постоянно были заняты какими-нибудь сценами из фильма, съемки которого наконец-то должны были начаться в понедельник утром. Его абсолютно не интересовали сливки общества, собравшиеся на сегодняшнее празднество. Банкеты и пирушки, даже самые пышные, были не его стихией. Идея этого праздника, на котором ему придется общаться с разными снобами, была ему не по душе. Он попытался дозвониться новому продюсеру Хьюберту С. Крофту еще вчера вечером, но служащий отеля сообщил ему, что мистер Крофт спит после тяжелого перелета из Рима и просил, его не беспокоить ни по какому поводу.

Чтобы успокоиться, он поговорил с Электрой и детьми. Хотя связь была очень плохой, он слышал в их голосах заботу, и сердце его переполнялось счастьем. Увидев, что пора идти за Блуи на его яхту, Ник схватил ключи и, быстро взглянув в зеркало, с выражением обреченности на лице вышел из отеля, думая о скучном вечере, который ждал его впереди.

В отличие от Ника, новоиспеченный Хьюберт С. Крофт уделил своему туалету очень много времени. К сожалению, его прекрасно сшитый костюм от Карацени совсем не скрывал его полноту, а белоснежная тонкая рубашка в полосочку еще сильнее подчеркивала болезненный желтый цвет лица. Он очень надеялся, что темно-синий шелковый галстук придаст ему респектабельности и солидности. Самое главное – произвести нужное впечатление на сегодняшнем вечере.

Крофт понимал, как много поставлено на карту. Как продюсер такого большого голливудского фильма, он должен был заслужить доверие режиссера, симпатии актеров, снискать уважение технического персонала и показать каждому, что он знает себе цену. Он добился успеха в Риме, в конце концов, он добьется успеха и в Голливуде. Вера в себя была его самым сильным оружием. Он уже завоевал союзников в лице Франковичей и Рамоны Арман. Теперь у него на руках были неплохие карты, чтобы начать игру.

Проведя рукой по остаткам волос, Крофт побрызгал на себя дорогим французским одеколоном, которым он пользовался уже много лет. Вставив в манжеты две золотые запонки с огромными сапфирами, он подумал, что его любимая сапфировая булавка в этих тропиках будет лишней. Он уже и так весь мокрый от пота, хотя в номере отеля довольно прохладно. Он очень рассчитывал, что на вечере у Рамоны будет попрохладней. На этом банкете он должен быть самым главным гостем, чтобы показать всей съемочной группе, кто здесь хозяин. И прежде всего он должен будет убедить в этом молодого строптивого режиссера Николаса Стоуна.

Накрасившись, Инес взглянула в зеркало и осталась довольна тем, что получилось. Все было ярко и эффектно. Светло-зеленое саронговое платье, обнажавшее одно плечо, прекрасно подчеркивало стройность ее фигуры. Перекинутая через плечо ткань была заколота красивой брошью из слоновой кости с жадом. Джулиан подарил се жене сегодня утром, прочитав письмо доктора Лэнгли из Лос-Анджелеса, подтверждавшее беременность Инес. Инес вставила в мочки ушей крошечные бриллиантовые сережки, в которых отражался свет, и туго стянула волосы красно-зеленой лентой. На запястье, как всегда, был янтарно-серебряный браслет, подаренный когда-то Ивом. Она никогда с ним не расставалась, это был ее талисман. Единственный раз, когда она забыла надеть браслет, привел к той ужасной трагедии, когда она перерезала горло итальянскому генералу его же бритвой. Инес передернуло. Забудь об этой страшной ночи, говорила она себе. Почему ей так тяжело это сделать?

Джулиан стоял в дверях, озабоченно глядя на Инес. Он был, как всегда, безукоризненно одет. Его загорелое лицо было сегодня особенно красивым.

– Дорогая, ты уверена, что тебе надо идти на этот банкет? – спросил он. – Я боюсь за тебя. Ты же знаешь, как мы оба хотим этого ребенка. Я бы не хотел, чтобы ты рисковала, переутомляясь.

– Не волнуйся, любимый, – ответила Инес. Она подошла к нему и мягко коснулась его щеки своими нежными пальцами. – Я чувствую себя прекрасно. Утром была легкая слабость, но доктор Лэнгли говорит, что этим страдают почти все женщины, особенно при первой беременности.

– Надеюсь, когда ты будешь носить второго, это пройдет, – искренне сказал Джулиан, взяв ее лицо в ладони и с любовью глядя в ее счастливые глаза. – А после второго будут еще дети. Ты же знаешь, как сильно я тебя люблю. Я хочу тебя. Я хочу быть с тобой всю жизнь, мой ангел. Ты не против?

– Нет, дорогой, я за, – прошептала Инес, чувствуя, что ее сердце переполняется любовью к Джулиану.

– Для меня это будет очень сложный фильм, милая. Я должен знать, что ты понимаешь меня, как прежде, и всегда, слышишь, всегда будешь рядом.

– Главное, верьте в это, мистер Брукс, – сказала Инес с улыбкой. – Вы мой Красавчик и Милашка и не пытайтесь бросить женщину, которая нуждается в вашем особом внимании.

– Я об этом никогда не думал. Никогда, – сказал он так трогательно и искренне, что Инес удивленно подняла на него глаза.

– Ты, кажется, чем-то обеспокоен? Чем? Что случилось?

– Я и сам не знаю, – ответил Джулиан. Он подошел к окну и стал смотреть на темно-синюю бархатную поверхность океана. – Все так прекрасно, Инес. Слишком прекрасно, чтобы быть правдой. Все… И ты, и то, что мы вместе, и наш ребенок… Я не вынесу, если что-то случится…

– Глупыш, ничего плохого не произойдет, – весело сказала Инес, подумав про себя, что это на него не похоже. У Джулиана не было привычки впадать в уныние. – Фиби согласилась на твои условия, как только придет решение о разводе, мы поженимся, с ребенком пока все в порядке, и доктор Лэнгли считает, что я смогу иметь детей, сколько захочу. Почему же ты так разволновался, дорогой?

– Да нет, нет, ничего, забудь об этом. – Он крепко обнял ее и нежно поцеловал в шею. – Я веду себя, как глупый суеверный актер перед началом съемок. Ну, ладно, старушка, давай собирайся, и пойдем на это идиотское представление.

Инес поцеловала его в щеку и ощутила огромное счастье от того, что у нее будет от него ребенок.

Джулиан ласково улыбнулся в ответ. Она была именно той женщиной, с которой он мечтал прожить всю свою жизнь.

Проснувшись после дневного сна, Доминик стала под душ и с удовольствием позволила холодным покалывающим струям развеять остатки сладкого сна. Она с нетерпением ждала наступления вечера. Ей нравились вечеринки, она с приятным волнением подбирала наряды, красилась и укладывала волосы так, чтобы получилась какая-нибудь необычайно смелая и красивая прическа. Доминик обожала флиртовать и кокетничать, особенно теперь, когда у нее появилась возможность заигрывать с таким мужчиной, как Джулиан. Джулиан Брукс. Знаменитый, очаровательный, самый красивый мужчина в мире.

Она знала, что он интересуется ею. Улыбаясь в душе, Доминик сидела около трюмо и вертела в руках помаду. Ей совсем не нужны были ни румяна, ни тени, ни другая косметика, это просто помогало ей думать. Да, она определенно нравилась Милашке Бруксу. Улыбнувшись хитрой кошачьей улыбкой, Доминик провела по губам ярко-красной помадой. Нет, она не просто нравится ему, он ее безумно хочет! Она поняла это, когда заметила, как он тайно наблюдает за ней с балкона. После этого она встречалась с ним несколько раз, и у нее не осталось никаких сомнений по поводу того чувства, которое он к ней испытывал.

Доминик все лучше осознавала, что она необычайно привлекательна и ее юная красота дает огромную власть. Это было приятно. Итак, Милашка Брукс хочет поиграть с ней, не так ли? В свои шестнадцать лет она была еще недостаточно опытна в любовных играх, но сейчас решила попробовать и провести эксперимент. Любовь Гастона в Сен-Тропезе доставляла ей много удовольствия. Но в тот самый момент, когда она только начала «входить во вкус» занятий любовью, ей пришлось уехать в Америку на съемки этого фильма. Интересно, на что будет похожа любовь с Джулианом?

То, что он наполовину разведен и помолвлен, ее абсолютно не волновало. «Любовь – это всего лишь игра, не так ли?» – подумала Доминик, надевая большие золотые клипсы. В конце концов, Инес ведь тоже француженка, а французские женщины знают толк в этих делах. Она не будет возражать, если Доминик немножко пококетничает с ее женихом. Это входит в условия игры.

Доминик достала из гардероба узкое платье без пояса. Он плотно облегало ее талию, и было таким коротким, что сразу привлекало внимание к ее стройным красивым ногам. Волосы высохли, и она расчесывали их, пока они не рассыпались у нее по плечам и спине роскошным пушистым водопадом.

Она постучала в соседнюю дверь.

– Ты готова, Агата? – прокричала она своим тонким девичьим голосом, в котором уже чувствовался американский акцент. – Пора идти, слышишь?

Ей очень хотелось весело провести время сегодня вечером и, если получится, еще больше очаровать Джулиана Брукса.

Ирвинг и Шерли тоже заканчивали одеваться. Ирвинг прекрасно чувствовал себя в свободных темных брюках и старой рубашке. Он мало заботился о своей внешности. Единственное, что его интересовало, была работа.

А Шерли суетилась у зеркала. Новое яркое платье в оранжевых и желтых тонах никак не скрывало полноту ее необъятной талии. Она не переносила солнце, поэтому лицо у нее было мучнисто-белого цвета. Полуседые волосы, завитые мелким бесом, плотно облегали голову. Это выглядело старомодно, нелепо и ужасно не шло ей. Сейчас она была очень похожа на Харлоу Маркс. Шерли старалась выжать из косметики все, что только возможно, чтобы к моменту встречи с Умберто Скрофо выглядеть как можно лучше. Умберто Скрофо или Хьюберт С. Крофт – ее не волновало, что за имя он там себе придумал. Накануне он позвонил Франковичам и сообщил им, что теперь, когда он будет снимать американский фильм, ему хотелось бы, чтобы его имя звучало на американский манер. Как Умберто Скрофо его знали только Ирвинг, Рамона и Шерли, и он сказал, что ему было бы очень приятно… что он бы оценил… что он даже настаивает… чтобы они никогда и ни за что не обращались к нему так, помня, что он теперь Хьюберт С. Крофт. Черт возьми, да она станет называть его хоть Дональдом Даком, если это поможет их общему делу. Скрофо может быть уверен в поддержке Франковичей, потому что он именно тот человек, который в состоянии вернуть в сценарий огромные батальные сцены и бесконечные лирические диалоги, которые Захария Домино и Николас Стоун безжалостно оттуда выбросили. Скрофо станет их защитником. Он будет вести себя так же строго и властно, как в Италии, внушая страх некоторым членам обслуживающего и технического персонала. Это не так уж и плохо. Это будет даже внушать уважение. Этакий жестокий надсмотрщик. Скрофо сделает так, что это будет их фильм. Картина в духе Франковичей, и критики не будут рассыпаться в похвалах только режиссеру и артистам, забывая по привычке нелегкий труд сценаристов. Прикалывая к платью изумрудную брошь, Шерли злобно улыбнулась. О да, она будет называть его так, как он хочет, пока он будет поддерживать у съемочной группы уважительное отношение к Франковичам, все время напоминая о их роли в создании картины. Скрофо даст им то, что они заслужили: славу и деньги.

Глава 9

Рамона была само очарование. Она ждала гостей в главном, выложенном мрамором зале. На ней было тонкое белое шелковое платье классического покроя, черные как смоль волосы украшал старинный бриллиантовый гребешок, подаренный князем, в ушах сияли два огромных грушевидных бриллианта, несколько бриллиантовых браслетов были надеты на запястья. От нее веяло прохладной элегантностью и очаровательным возбуждением, когда она приветствовала каждого входящего гостя.

Агата и Доминик приехали первыми. На Агате было длинное, в цветочек, платье, какие обычно носят почтенные дамы. Она выглядела в нем совершенно нелепо. На ее обычно непроницаемом лице был написан благоговейный трепет. Она была не просто гостьей в одном из самых известных домов мира, она увидит своего идола. Он улыбнется ей. Потом они шутливо о чем-нибудь поболтают, и он поймет, какая она веселая и образованная.

Агата взяла стакан с минеральной водой и была счастлива, что может, присев на край дивана, любоваться невероятным закатом и ждать приезда Джулиана.

Доминик медленно прохаживалась рядом. Она выглядела сегодня вечером намного старше своих шестнадцати лет. Ее загоревшая кожа приобрела золотисто-медовый оттенок. Весело подходя к гостям, она болтала и шутила с ними с дружеской непосредственностью и легкостью.

Агата завидовала ей. Где она научилась так себя вести, когда успела стать такой опытной, так легко знакомиться с людьми? Всего несколько месяцев назад она была обыкновенной французской школьницей. Теперь это была настоящая женщина, актриса, красивая и уверенная в себе. В ее присутствии Агата чувствовала себя как самая последняя деревенская простушка.

Вскоре в мраморном зале раздавались шутки и смех голливудских звезд, местных знаменитостей и политических деятелей. Блуи и Ник были поражены колоссальными размерами дома.

– Боже всемилостивый! – присвистнул Блуи. – В свое время я видел кое-какие чудеса, но это превосходит все. Кремовая, вишневая, сахарная лазурь, вот это да!

Ник кивнул головой. Несмотря на то, что он прожил в Америке уже десять лет, он никак не мог привыкнуть к роскошным, зачастую вульгарным проявлениям повседневной жизни звезд, продюсеров и режиссеров высшего голливудского общества. Однако эта вилла была такой необычной, такой безумно роскошной, что с ней не могла сравниться никакая другая. Его глаз режиссера был очарован красотой пейзажа, дорогими картинами, скульптурами и другими предметами роскоши, размерами и оригинальным расположением комнат. Он решил пройтись по дому, чтобы все получше рассмотреть.

Как всегда, измученные фотографы из «Лайф», «Лук», «Вог» и других киножурналов были так взволнованы, что суетились и отталкивали друг друга, чтобы сделать снимок получше. Здесь было столько звезд, что на них, пожалуй, не хватит пленки. Приехала Лана Тернер со своим новым мужем, Лексом Баркером. Волосы у нее были нежно-серебристого цвета, а загар темнее, чем у любого мексиканского официанта. Баркер был красив настолько, что вполне мог считаться звездой. Хедда Хоппер и Луэлла Парсонс прислали только своих дублерш, а пользующиеся большим влиянием разговорчивые Уолтер Уинчелл и Гаррисон Каролл из «Геральд Икземинер» прибыли лично и сейчас, влившись в толпу болтающих о пустяках гостей, весело смеялись и шутили. Шум голосов перекрывал даже музыку бродячих музыкантов.

Как только диск солнца коснулся горизонта, гости собрались в конце огромной террасы, чтобы посмотреть на великолепный закат. Даже официанты остановились, восхищенно глядя на солнце, ведь для мексиканцев оно было символом вечной жизни. Все буквально онемели от изумления, когда солнце быстро и печально закатилось на западе, осветив на прощание землю ножным оранжевым светом. Это было такое непередаваемое зрелище, что все не сговариваясь зааплодировали. Музыканты заиграли еще громче, а «Маргаритас» в бокалах все больше горячило кровь. Вокруг царило праздничное возбуждение.

Никто не обратил внимания на появление Хьюберта С. Крофта. Он стоял на самой верхней ступеньке мраморной лестницы и наблюдал за гостями, которые, ахая и охая, восхищались закатом. На его губах играла презрительная улыбка. Все они казались ему просто детьми…

Первой его заметила Рамона. Она поспешила к нему, громко приветствуя.

– Хьюберт, мой дорогой Хьюберт, я так счастлива снова тебя видеть! Ты прекрасно выглядишь. – Она была внимательна и назвала его так, как он просил.

Хьюберт взял ее руку и с истинно европейской галантностью склонил голову над бриллиантом в сорок каратов.

– Рамона, дорогая, вы красивы, как никогда. Что за прекрасный дом. Восхитительно, дорогая, просто великолепно.

Рамона улыбнулась ослепительной улыбкой и, после того как Хьюберт взял бокал у официанта, повела его в зал знакомиться с другими гостями.

Бросив взгляд поверх моря смеющихся лиц, Инес застыла от ужаса. Нет. Только не это. Не здесь, в Акапулько. Это сон или призрак? Почему он здесь? Ее взгляд не отрывался от мужчины невысокого роста с брюшком, который, улыбаясь с напыщенным видом, пожимал протянутые руки, а все присутствующие приветствовали его милыми дружескими улыбками. Он, наверное, какой-то знакомый Рамоны, в прошлом месяце она видела их вдвоем возле ресторана «У Романова».

По мере того как мужчина приближался к ним, Инес все яснее различала черты его лица, приземистую плотную фигуру, которые она так часто видела в своих кошмарных снах. В этот момент его губы были растянуты в какой-то непонятной гримасе, которую он, наверное, считал очаровательной светской улыбкой. Но больше всего он напоминал ужасную уродливую горгулью. Никаких сомнений, это был человек из ее прошлого. Инес вцепилась в руку Джулиана. Сердце ее бешено забилось, когда Скрофо направился к ней. На лице у него застыла мертвая кривая улыбка. Скрыться было негде.

– Привет, Джулиан, – сказала Доминик, проведя по розовым губам кончиком языка и соблазнительно улыбнувшись.

Джулиан открыто улыбнулся ей в ответ.

– Дорогая девочка, – мягко сказал он, – сегодня вечером ты выглядишь очень, очень мило. Совсем взрослая, не правда ли, Инес?

– Спасибо, Джулиан, – улыбнулась Доминик, глядя только на него. Она игнорировала Инес, хотя та стояла рядом со своим женихом. – А ты выглядишь… как бы это сказать… как франт. Да, так и есть, сегодня ты выглядишь как франт, Джулиан.

Он рассмеялся, ловя себя на том, что совершенно околдован. Черт, черт! Этот полуребенок-полуженщина просто неотразим.

– У тебя есть несколько минут, чтобы кое-что со мной обсудить, Джулиан? – продолжала Доминик, кокетливо потупив глаза. – Там есть сцена, которую я не совсем понимаю. Мне так необходим твой совет.

– Но это же праздник, дорогая. Может быть, завтра? – ответил Джулиан.

– Но иначе я сегодня не смогу спать, я буду все время думать об этом, Джулиан, – умоляла Доминик, глядя на него своими зелеными, как у Цирцеи, глазами, в которых застыла мольба. – Этот фильм для меня так важен. А я всего лишь начинающая актриса. Ты можешь многому меня научить, Джулиан.

Джулиан бросил на Инес быстрый взгляд, но она озабоченно смотрела куда-то в глубину зала. Он подумал, что она, наверное, любуется великолепной обстановкой.

– Прости, дорогая. Надеюсь, ты не будешь против. Мы с Доминик отойдем на минутку к бассейну, чтобы обсудить одну сцену.

Инес молча кивнула головой, и Джулиан, отпустив ее руку, позволил Доминик увлечь его в тень растущей возле бассейна пальмы. О Боже, как она на него действовала! Он возбуждался даже от легкого прикосновения ее пальцев. Что с ним происходит, он что, сошел с ума?

– Ну, и какая же сцена, Доминик? – строго спросил Джулиан, чувствуя, что ненавидит самого себя из– за того, что его член становится все тверже.

– Вот такая, – просто ответила она, открыв ему навстречу свой чувственный рот. Коснувшись своими мягкими губами его сухих губ, она провела по ним полным обещаний языком и прижалась к нему упругим телом. Он не успел ничего ответить, а она уже отстранилась от него, подняла глаза и улыбнулась, как шаловливый котенок. – Я думаю, что приблизительно так должен выглядеть наш первый поцелуй после моего танца, когда вся сцена будет ярко освещена. Как ты думаешь, Джулиан? – Ее глаза смотрели на него с притворной невинностью, она провела платком по своим губам, а потом медленно вытерла его рот.

Джулиан застыл от изумления. Он всегда думал, что разбирается в особенностях женского мышления не хуже других мужчин, если не лучше. Но Доминик была настолько непредсказуема, что ее трудно было сравнить даже с Инес. Сегодня вечером она выставляла напоказ свою сексуальность, как флаги на корабле во время праздника. Это была настоящая ведьма, зрелая, распутная женщина, и, о Боже, он хотел ее!

Джулиан стоял, не в силах произнести ни слова, а она спокойно подкрасила губы и, наклонившись, тихонько прошептала:

– Подумай об этом, Джулиан, подумай, дорогой. Этот момент должен быть особенно чувственным, ты согласен? Я имею в виду – по-настоящему сексуальным, но одновременно нежным и невинным, как у Лиз и Монти в «Месте под солнцем». Ведь так?

Ошеломленный актер ничего не успел ответить, а молодая дерзкая распутница, шаловливо улыбнувшись, растворилась в темноте, и смущенный и растерянный Джулиан стоял и смотрел ей вслед, слыша в голове сигнал тревоги.

Инес молилась о том, чтобы Скрофо не вспомнил ее, и чтобы разрумянившееся лицо не выдало ее мысли. Она попыталась скрыться в толпе, но Джулиан, закончив свой разговор с Доминик, отыскал ее в баре и повел знакомиться с новым продюсером, который в это время разговаривал с Рамоной.

– Инес, дорогая, мне очень хочется, чтобы ты познакомилась с Хьюбертом Крофтом. Хьюберт, это мадмуазель Джиллар, невеста Джулиана, – сказала Рамона.

– Приятно познакомиться, мадмуазель, – сказал Скрофо странным скрипучим голосом. – Вы очаровательны.

– Хьюберт наш новый продюсер, – расплылась в улыбке Рамона, – всем нам очень повезло, что он будет работать на фильме.

Инес чувствовала, что вот-вот потеряет сознание, и, чтобы не упасть, оперлась на руку Джулиана.

Продюсер? Умберто Скрофо вместо Захарии? Этого просто не может быть.

– Очень приятно, – пробормотала Инес. Она знала, что надо что-то говорить. У нее подкашивались ноги, и только твердая рука Джулиана удерживала ее от падения. Так значит, она его тогда не убила…

С горьким разочарованием смотрела она на розовый рубец набухшего шрама, который выглядывал из-под воротничка рубашки. Этот шрам оставила она. Именно из-за этого его голос превратился в резкий скрипучий шепот.

Целых одиннадцать лет она верила, что убила этого человека, а он стоял сейчас перед ней, держа ее руку с отвратительной улыбкой на своем жестоком лице. Да, он не привидение. Дребезжащим голосом Скрофо произнес:

– Вы самый счастливый мужчина, мистер Брукс.

Умберто упивался красотой Инес, ни единым жестом не давая понять, узнал он ее или нет, хотя он и смотрел на нее несколько дольше, чем позволяли приличия. Но к этому Инес уже успела привыкнуть. Ее красота часто заставляла мужчин вести себя не совсем прилично. Умберто пожал руку Джулиану, выразив свое восхищение и восторг по поводу того, что тот будет играть в фильме главную роль, отдал должное его предыдущим работам. Потом его взгляд опять вернулся к Инес. До нее донесся едва уловимый запах того вонючего одеколона, которым от него пахло той ночью в отеле «Риц». Ей хотелось уйти в другой конец зала от его назойливого взгляда, но Джулиан крепко держал ее за руку. Сердце Инес так колотилось, что, казалось, его слышат все вокруг. Почему он не называется здесь своим проклятым именем? Зачем он изменил его? Как же, черт побери, он может быть продюсером фильма Джулиана? Но важнее всего другое: почему он не умер?

Как бы угадав ее мысли, Хьюберт еще раз взглянул на Инес испытывающим пристальным взглядом.

– Вы очень красивая женщина, мадмуазель Джиллар, – в его голосе угадывался слабый итальянский акцент, – очень, очень красивая.

– Спасибо, – с трудом выговорила она и отпила вина. Она подняла глаза на Джулиана, как бы прося о помощи, но он был занят серьезным разговором с дублершей Хедды Хупер, которая что-то царапала в своем блокноте.

– Мы не могли встречаться где-нибудь раньше? – его черные, маленькие, как бусинки, глазки ощупывали ее красивую грудь. – Вы мне кого-то очень напоминаете.

– Вряд ли, – спокойно ответила Инес, делая шаг в сторону. – Я уверена, что вспомнила бы вас. – Хьюберт шагнул к ней, и ее накрыла еще одна волна знакомого мерзкого запаха. У нее похолодело в животе.

– Я никогда не забываю лица. Никогда. – Он смотрел ей прямо в глаза и неожиданно заметил в них ужас. Кто эта женщина? Он был уверен, что уже видел ее где-то. Но где? Что за тайна у этого прекрасного создания? Он должен это узнать. Ему надо узнать это во что бы то ни стало. Хьюберт всегда хотел знать все подробности о людях, с которыми ему приходится работать. Знание давало ему власть.

– Откуда вы? – настойчиво спросил он.

Инес чувствовала, что сходит с ума. Она же убила его, разве не так? Она помнила все до мельчайших подробностей: выражение его лица, кровь на полу ванной, розыски того, кто убил его, тогда, в Париже; свой побег в Англию, чтобы избежать неминуемой смерти. Вряд ли он узнал ее сегодня вечером. Она совершенно не похожа на ту худенькую несовершеннолетнюю проститутку из военного Парижа. Она стала настоящей женщиной – элегантной, шикарной, очаровательной. Но ведь она пыталась его убить. В таких обстоятельствах никто и никогда не забывает лица убийцы. Так изменилось ли ее лицо до неузнаваемости или нет? Она изменила прическу и цвет волос, ее скулы менее заметны, она теперь выше и крепче. Меня нельзя теперь узнать, говорила себе Инес.

Но она не могла солгать, отвечая на этот вопрос. Все здесь знают, кто она такая.

– Из Лондона, – пробормотала Инес. – Я из Лондона.

– Из Лондона? – удивленно спросил он. – Но вы ведь француженка, я не ошибся?

– Да, – спокойно ответила Инес, – я француженка.

– Она прожила в Лондоне двенадцать лет, – улыбнулся Джулиан, оторвавшись от своей беседы с репортером. Его актерская интуиция подсказывала ему, что между Инес и Крофтом возникла неловкость. – Там мы и познакомились, не так ли, дорогая?

– Ну конечно, – улыбнулся Умберто, все еще глядя на Инес. – А где вы родились, мадмуазель Джиллар?

– Во Франции, – прошептала она.

– Во Франции? – спросил он, удивленно подняв брови. – Во Франции? Франция большая страна. Где именно во Франции, мадмуазель Джиллар?

– Я родилась в Лионе, – солгала Инес. Глаза Умберто сузились.

– Действительно в Лионе?

– Да, – сказала она и добавила более уверенно: – В Лионе. Вы когда-нибудь там были? – Она с трудом сдерживала ненависть в своем голосе.

На его желтом лице застыла кривая ухмылка. Эта девка явно насмехается над ним. Но он уже к этому привык. Не в первый раз он чувствует, что производит на людей при знакомстве неприятное впечатление. Он не может ее винить, но все же, почему она скрывает, что он ей неприятен?

– Лион, хм-м?.. – Скрофо еще раз внимательно посмотрел на нее. – В Лионе я никогда не был, но мне кажется, я все-таки смогу вспомнить, где мы встречались. Я обязательно вспомню. Как я уже говорил, я ни когда не забываю лица людей и где я их видел. – Он хитро улыбнулся и не спеша направился на террасу к другим гостям.

Инес чувствовала себя так, как будто ее ударили в солнечное сплетение. Джулиан был прав, когда говорил, что все слишком уж хорошо складывается. Ей придется уехать. Джулиан с кем-то спорил в другом конце зала. Инес надо было сейчас остаться одной, чтобы обдумать воскрешение Скрофо.

Как только он ушел, она сбежала по каменным ступенькам лестницы, ведущей к пляжу, и, остановившись на песчаной дорожке, уставилась невидящим взглядом на море. Теперь у нее не осталось никаких сомнений: в один злосчастный день Скрофо обязательно вспомнит, что она та самая проститутка, которая перерезала ему горло. Инес вздрогнула. Что будет с карьерой Джулиана, если весь мир узнает, что его невеста – бывшая парижская проститутка, неудавшаяся убийца? Что она женщина, которая «обслуживала» солдат вражеской армии во время войны? Она не могла даже думать о том, как это повлияет на их отношения с Джулианом.

Как бы он ни клялся ей в любви, она знала, что он сразу ее бросит. Инес верила в искренность любви Джулиана, но понимала, что он будет просто не в состоянии связать свою жизнь с женщиной с преступным прошлым.

Ее жизнь будет разрушена, если Джулиан узнает даже самую невинную деталь ее биографии. Он получит развод не раньше чем через два месяца. Им надо пожениться как можно скорее, пока ее беременность еще не заметна, пока он не узнал правду. Если он узнает, всему наступит конец. Он бросит ее. О, он будет добрым и снисходительным, даже даст ей денег (в которых она не нуждается!). Она позаботилась о том, чтобы выгодно вложить деньги, и может сама себя обеспечить. Ей ничего не надо, она останется одна с ребенком. Никто даже не узнает, что она была беременна. Если общество узнает, что она беременна, это вызовет еще один скандал (правда, его нельзя будет даже сравнить с тем позором, который может навлечь на нее разоблачение Скрофо).

Инес присела на камень. В голове у нее проносились разные мысли. Чего хочет Скрофо? Ведь она не угрожает ему. Но если он ее вспомнит, то захочет отомстить. Судя по тому, как он смотрел на нее в зале, это вопрос времени. Она вдруг вспомнила, что, изменив фамилию, оставила прежним имя.

Инес осторожно положила руку на свой все еще плоский живот. Под легким шелковым платьем она была вся мокрая от пота. Сняв туфли, она поставила их на большой валун, каких было много на этом побережье. В наступавших сумерках она различила в море быстроходную яхту, которая тихонько покачивалась на спокойной воде залива. Там было очень много людей, которые смеялись и громко разговаривали. Поверхность моря была ровной и гладкой, не было даже намека на ветер, который обычно дул в это время со стороны залива. Неожиданно в сумеречном свете появился рыбак, на его ржавом гарпуне безвольно свисало маленькое тело детеныша осьминога. Оно напоминало мошонку дряблого старика. Инес вздрогнула. Слишком много она их видела. Мысль о том, чтобы заниматься любовью с кем-нибудь, кроме Джулиана, была для нее невыносима.

Она стала тихонько шлепать ногами по воде в надежде, что это охладит ее, но море было слишком теплым и только вызвало у нее тошноту. Инес наклонилась к воде, чтобы освежить пылающее лицо. Она думала о том стыде, насмешках и боли, которые ей придется пережить, если ее тайна выплывет наружу. Джулиан никогда ей этого не простит. Он был настоящим английским джентльменом, с манерами и воспитанием, полученными в закрытой английской школе, именно это помогло ему стать знаменитой кинозвездой. Да, он пожертвовал своим браком и огромным состоянием ради Инес, но она понимала, что он никогда не пожертвует своим будущим. Ее женское чутье говорило ей, что она в смертельной опасности. Ей надо предпринять какие-то решительные меры, и немедленно, пока Умберто Скрофо не разрушил ее жизнь.

Агата ждала наступления этого праздника со смешанным чувством. На всех многолюдных сборищах и вечеринках она обычно чувствовала себя очень неловко. Но как наставница Доминик она была просто обязана присутствовать на них. А сегодня среди гостей был Джулиан, и это делало вечер притягательным.

Агата чувствовала его всюду, ей казалось, что она ощущает в воздухе запах того же одеколона, что и от его рубашки, которая теперь хранилась у нее. Сегодня он был еще красивее, чем в тот раз на яхте; даже на расстоянии он возбуждал ее своим внешним видом. Агате казалось, что Джулиан выглядит даже более сексуально, чем в ее мечтах и снах. На нем был великолепно сшитый белый чесучовый костюм и шелковая рубашка необычайно нежного голубого цвета с воротником апаш, из-под которой выглядывали черные завитки волос на груди. Он смеялся, разговаривая с какой-то женщиной, густые волосы красиво падали на бронзовый лоб. Они смеялись радостно и открыто. Женщина была стройной крашеной блондинкой в зеленом саронговом платье, рука Джулиана небрежно лежала на ее обнаженном плече.

Агата глубоко вздохнула, как будто ей не хватало воздуха. У этой женщины какие-то неестественные волосы. Ни у кого из присутствующих здесь не было ни стиля, ни малейшего понятия о вкусе. Никто из них не пережил тягот войны, которую Агата никогда не сможет забыть. Что Джулиан делает здесь с Инес?

Как он может даже стоять рядом с этой шлюхой, которая в юные годы переспала с половиной гестапо в Париже? Неужели она действительно его невеста?

Их все приветствуют, как царствующую чету. Но ведь Инес далеко не императрица, думала Агата. Она всего лишь дешевая проститутка и предательница. Как Джулиан, который заслуживает всего самого чистого, светлого и нежного, мог обвенчаться с этой… этой… с этим олицетворением зла? Эта сучка, наверно, совсем его околдовала, потому, что такой красивый и добрый человек никогда не взял бы в жены проститутку.

Агата вспомнила те фотографии, которые показывала ей Доминик во время их перелета в Акапулько. Женщина, стоявшая рядом с Джулианом, была сфотографирована в профиль, и у нее были темные волосы, так что неудивительно, что она ее сразу не узнала. Но ошибки быть не может, это она, предательница. Она просто перекрасилась.

На нее снова нахлынули воспоминания. Это была именно та проститутка, которая убила итальянского офицера. Они прятали ее в том самом подвале, рядом с «Элефан Роз». Агата провела там чуть больше года. А у Инес всего за несколько дней случился нервный припадок. У нее не было воли. Она была слабой и злой. Конечно, все они тогда собрались вокруг нее. Ее сутенер Ив, старая Габриэль и все те, кто даже пальцем не шевельнул, чтобы помочь Агате, когда она там чуть не умерла. Зато для Инес, для этой проститутки, они сделали все, что могли. Состряпали фальшивый паспорт, изменили имя, перекрасили волосы и отослали в самое безопасное место, в Англию. Они ее очень баловали, эту маленькую сучку. С тех пор Агата о ней ничего не слышала. А теперь она здесь, невеста мужчины, которого любит Агата, и улыбается всем так, как будто она повелительница мира.

* * *

Блуи и Ник наблюдали закат солнца со второго этажа «Шахерезады». Ник восхищался:

– Такой красоты я никогда в жизни не видел. Этот закат намного красивей закатов на Гидре. Я хочу, чтобы именно такой вид открывался зрителям в последней сцене. Понимаешь, Блуи, это будет символизировать трагедию Мексики: умирающее солнце… то солнце, перед которым так преклоняются мексиканцы, солдаты умирают в лучах заходящего солнца, когда битва уже кончилась… – Ник эмоционально описывал, что символизирует собой закат солнца, но Блуи, который видел эти закаты не в первый раз, хотел только еще выпить.

– Слушай, дружище, давай еще выпьем, а? – сказал он. – Здесь будет еще много таких закатов, поверь мне.

Ник еще раз оглянулся на янтарное небо и неохотно вернулся в зал. Он все время думал о фильме. Да, он должен снять закат, обязательно должен.

В мраморном зале гости уже вполне освоились. Их веселые голоса и смех перекрывали даже музыку. Блуи и Ник подошли к бару. Похожая на луч лунного света, к ним направлялась Рамона.

– Ребята, приехал наш новый продюсер. Я вас везде искала. Пойдемте, я вас с ним познакомлю.

– Конечно, я с нетерпением жду этого, – сказал Ник, и Рамона повела его в глубь зала через толпу болтающих гостей. – Нам давно пора познакомиться.

В компании Шерли и Ирвинга Франковичей, Агаты и Доминик стоял маленький плотный мужчина. Ник видел только его спину в красивом дорогом костюме.

– Вы еще не знакомы с Хьюбертом, не так ли? – улыбнулась Рамона.

Мужчина повернулся к Нику лицом, и сердце режиссера оборвалось: на него смотрели маленькие черные глазки Умберто Скрофо, его кровного врага, человека, который убил его мать.

Пока их знакомили, Ник пытался взять себя в руки. Как будто в каком-то нереальном мире он пожал потную руку «борова», который десять лет назад уничтожил на Гидре всю его семью. Во рту у него так пересохло, что он не мог выдавить из себя ни слова. Он не слышал, что говорили люди вокруг, так громко отдавался у него в ушах стук собственного сердца. Он видел только жабье лицо человека, которого когда-то поклялся убить. Само собой разумеется, с годами его юношеский пыл несколько остыл, безумная ненависть и яростная жажда мести поутихли. Но теперь, столкнувшись лицом к лицу со Скрофо на вечере в жарком Акапулько, он чувствовал, что воспоминания нахлынули на него с новой силой. Изо всех сил он сдерживался, чтобы не броситься на эту жирную свинью и не заорать, что этот ублюдок – убийца и давно заслуживает только смерти. Но он смолчал.

Ник понимал, что его поведение выглядит странно. Рамона смотрела на него с насмешливой улыбкой, а на лице Скрофо расплылась снисходительная сочувствующая гримаса. Сквозь пелену он едва расслышал слова итальянца:

– Я очень рад с вами познакомиться, Ник. Мы снимем прекрасный фильм. Большая часть сценария мне понравилась, к тому же у нас замечательная съемочная группа, вы согласны? Думаю, нам надо сегодня поговорить более подробно. Я хочу поделиться с вами своими идеями.

Ник понимал, что все ждут от него ответа, но не мог сказать ни «да» ни «нет». Кивнув головой, он пробормотал что-то невнятное.

Хьюберт Крофт внимательным холодным взглядом смотрел на молодого режиссера. Его внешность так часто отталкивала от него людей, что за долгие годы он научился некоторым приемам, которые помогали сгладить первое впечатление, в том числе грубую лесть и шутки.

Но этот Ник Стоун, вундеркинд кинематографа пятидесятых, ведет себя совершенно непонятно. Он что, пьяный? Неужели вино так быстро ударило ему в голову? Хьюберт улыбнулся и сказал:

– Когда я увидел ваш первый фильм, Ник, я сразу понял, что вы страшно талантливы. Человек, который смог выжать из «Маленьких девочек в космосе» столько юмора, просто гений.

– М-м-м… спасибо, – с трудом пробормотал Ник. В горле у него так пересохло, что было больно говорить.

– Следующий ваш фильм, посвященный искусству, тоже замечательный. Я очень рад, что буду работать с вами, Ник. Это очень ответственно.

Внутренний голос говорил Нику: сдави эту жирную глотку и задуши Скрофо. Ему казалось, что они не в Акапулько, а на Гидре. Ему шестнадцать лет, его братья и сестры умерли ужасной голодной смертью, а отец замучен до смерти солдатами Скрофо на виду у всей деревни. Его мать умерла от руки Скрофо, а все друзья и родственники погибли либо под пытками, либо от голода.

Прошло чуть меньше минуты, но Блуи успел плеснуть свежего «Маргаритас» в бокал и сунул его Нику. Он осушил его, не сводя с итальянца глаз. Блуи с удивлением смотрел на Ника. Казалось, он в шоке, как будто у него на глазах его мечта разлетелась вдребезги. Лицо застыло в мучительном напряжении, как будто он проглотил язык и совершенно потерял самообладание. Когда Блуи представили Хьюберту, он отпустил какую-то шуточку, и Умберто, повернувшись к нему, расплылся в открытой улыбке, радуясь, что может, наконец, переключиться на кого-то другого.

Пробормотав какие-то жалкие слова о том, что чувствует себя не совсем здоровым, Ник решил немедленно уйти. Эта встреча была так невероятна, что он все еще не мог прийти в себя. Ему сейчас надо побыть одному, чтобы все хорошенько обдумать. Он должен позвонить Электре. Ник уже собирался уходить, как вдруг неожиданно зазвучали фанфары и Рамона, крепко схватив его за руку, пригласила всех за стол. Ник оказался в безвыходном положении. Принцесса держала его железной рукой и вела по ониксовым ступенькам винтовой лестницы вниз, на главную террасу.

Столы представляли из себя настоящее произведение искусства. В центре каждого круглого стола, накрытого на десять человек, на скатерти, расшитой золотом, стояла пирамида, обсыпанная золотым песком. В нее была вставлена пальмовая ветвь, расписанная золотом. В каждую пирамиду были вставлены десятки крошечных лампочек, которые бросали слабый отсвет на лица гостей. На каждой стороне пирамиды, прижавшись друг к другу, лежали два керамических верблюда с закрытыми глазами. Ножи и вилки были из чистого золота, так же, как салатницы, солонки и перечницы, тоже в виде верблюдов. Рамона считалась непревзойденным мастером сервировки стола. Три первых стола были самыми главными, за первым сидела сама хозяйка. Хьюберта она усадила справа от себя, а Ника, к его полному ужасу, слева. Рядом с ним сидела Шерли Франкович, что ввергло его в еще большее уныние. Он испытывал отвращение к этой псевдоинтеллектуалке, подлой женщине, которая возомнила о себе бог знает что, будто она литературный гений, хотя популярностью и успехом она была в основном обязана мужу.

– Добрый вечер, Ники, – язвительно сказала она, когда он сел. – Прекрасный вечер, не правда ли? У Рамоны всегда все на самом высшем уровне. Как тебе тут нравится?

Ник быстро кивнул головой и подозвал официанта, чтобы тот налил ему вина. Сегодня ему надо напиться, лучше в стельку.

Рядом с Шерли сидел Джулиан, который тоже недолюбливал сварливую сценаристку, но Рамона, чтобы компенсировать эту неловкость, додумалась посадить рядом с ним Доминик. Между Доминик и Инес сидел американский посол в Мексике, который много пил и почти все время молчал.

К огромному огорчению Инес, Скрофо внимательно наблюдал за ней. Между ней и отвратительным итальянцем сидели Тедди Стоффер, владелец «Вилла Вьера», мужчина, который называл себя «мистер Акапулько», местный босс и сама «Лаура», очаровательная Джин Тьерни.

У местных снобов, представителей прессы, актеров и съемочной группы, сидевших за другими столами, настроение было намного лучше, чем у тех, кто сидел за столом Рамоны. В мире кино не только много работают, но и умеют хорошо веселиться. Сегодня был именно тот вечер, когда вокруг должно было бы царить всеобщее веселье, и, как опытная хозяйка, Рамона пыталась понять, почему те, кто сидит за ее столом, ведут себя, как зомби. Она оживленно болтала с Хьюбертом, который, как обычно, отвечал ей тяжеловесными шутками. А вот Николас Стоун ведет себя просто как невежда. Уставившись остекленевшим взглядом в тарелку, он бокал за бокалом пил «Шато-Лафит» 1929 года, как будто это простой лимонад.

– Сегодня вы красивы, как никогда, Принцесса, – льстиво улыбнулся Хьюберт, поднимая свой венецианский бокал ручной работы, – и совершенно очаровательны.

– О, спасибо, дорогой Хьюберт. – Если бы Рамона умела краснеть, то сейчас она залилась бы алым румянцем, но в арсенале ее дарований этого таланта не было. – Ты очень любезен.

– Расскажи мне, пожалуйста, кто та женщина, с которой помолвлен Джулиан? Мне кажется, что я ее где-то видел.

– О-о. – Рамона была явно разочарована тем, что беседа так быстро перешла с ее персоны на Инес. – Джулиан познакомился с ней в Лондоне, Хьюберт. Она француженка, из очень порядочной семьи. Насколько я знаю, она осиротела еще до войны, и ее взяла к себе тетка.

– Хм-м-м… – Хьюберт отпил вина, искоса наблюдая за Инес, которая о чем-то разговаривала с послом. – Привлекательная женщина… Я уверен, что встречал ее когда-то.

Рамона ничего не ответила, и Хьюберт понял, что совершил непростительную ошибку, рассуждая о достоинствах другой женщины с хозяйкой дома, которая теперь пыталась завязать разговор с угрюмо пьющим Ником Стоуном. Крофт наклонился к Рамоне, чтобы принять участие в их беседе.

– Я думаю, первое, что мы должны сделать, Ник, это ввести в фильм образ Королевы. Ты не против?

Не в состоянии говорить, Ник кивал головой в знак согласия, кипя от ярости. Все это чушь и гадость. Сценарий и роли поменялись, хотя эта картина существует всего десять минут.

– О, Хьюберт, ты согласен? – Рамона просто сияла, ее глаза блестели, как у девочки-подростка. – У меня так много идей, позволь мне поделиться с тобой.

– Я с радостью выслушаю их, дорогая, – ответил Хьюберт. – Расскажи мне, чего ты хочешь, я уверен, что мы сможем найти решение, которое всех удовлетворит.

Сидя за столом напротив них, Инес ковыряла вилкой еду, стараясь не замечать, как Умберто Скрофо набивает брюхо, пожирая деликатесы и то и дело что-то роняя или капая себе на галстук. Несколько раз она ловила на себе его внимательный взгляд, в котором, казалось, был немой вопрос: кто ты?

Хьюберт думал, что эта красивая элегантная женщина, кажется, действительно из аристократической семьи. Знакомство с ней произвело на него неизгладимое впечатление. На вид ей было лет двадцать восемь-тридцать, значит, если он с ней и встречался, то это было десять-двенадцать лет назад, тогда она была еще совсем юной. Может быть, он видел ее в Лондоне в 1946 году? Десять лет назад он был на Гидре. Там ее, естественно, не было. А вот двенадцать лет назад он был в Париже. Может, он встречался с ней там? Нет, это невозможно, тогда она была совсем маленькой. Скрофо рассеянно слушал, как Рамона что-то лепечет о том, что, если ввести роль матери принцессы Изабеллы, сценарий только выиграет и станет более интересным и глубоким. Он делал вид, что слушает ее, усиленно пытаясь раскрыть тайну загадочной красавицы.

Лион… Лион… Лион? Он никогда в жизни не был в Лионе, но он знал эту женщину.

Джулиан даже не догадывался о страданиях Инес, потому что в этот момент Доминик решила поиграть с ним. Она сняла с ноги туфельку и ступней ласкала его щиколотку. Она не отрываясь смотрела ему в глаза, с радостью наблюдая, как растет его возбуждение. Джулиан посмотрел на Инес, но она о чем-то глубоко задумалась, и он решил поиграть с Доминик в ее игру. В конце концов, это ведь ничего не значит. Она всего лишь неопытная юная девушка, которая вступает на стезю флирта и кокетства. Ему не составит особого труда найти с ней общий язык.

Глава 10

Когда они вернулись в отель, Инес была совершенно разбита. Весь вечер ее преследовал пристальный взгляд Умберто Скрофо. После ужина, когда гости спустились вниз потанцевать, она хотела уйти, но Джулиан танцевал с Доминик, ведя какую-то серьезную беседу, и ей не хотелось его беспокоить. Инес понимала, что актерам надо больше времени проводить вместе, чтобы лучше узнать друг друга. Доминик была новичком в кино, и Инес была уверена, что Джулиан, как истинный профессионал, захочет помочь ей.

Она вышла из туалетной комнаты, и вдруг чья-то рука легла на ее обнаженное плечо.

– Почему вы все время избегаете меня, дорогая леди? – спросил Хьюберт. – Давайте потанцуем.

– Простите, но я не очень хорошо себя чувствую, – ответила Инес, освобождаясь от его руки. – Я не хочу танцевать.

– Тогда давайте сядем вот здесь, – сказал он, цепко взяв ее за руку и подводя к увитой плющом беседке неподалеку от танцевальной площадки. – Я бы хотел с вами поговорить. – В Скрофо была какая-то грозная внутренняя сила, он привык, чтобы все его приказы немедленно выполнялись. – Теперь я вас вспомнил, – неожиданно сказал он, и в его взгляде она прочла смертельную угрозу.

Она подняла на него глаза, стараясь выглядеть совершенно безразличной.

– О чем вы говорите? Мы с вами никогда не встречались.

– Нет, моя дорогая Инес, встречались. – Его голос звучал сейчас очень хрипло. – Определенно встречались. – Он сделал паузу, наблюдая за ее реакцией, затем закурил сигару и посмотрел на нее изучающим взглядом своих маленьких узких глазок. Инес осталась совершенно спокойной, но в душе она молилась, чтобы он ее не вспомнил.

– Теперь вы, естественно, выглядите совсем по-другому. Прошедшие двенадцать лет очень сильно изменили юную симпатичную девчушку. – Он улыбнулся, ожидая, как она прореагирует. Инес почувствовала, что ей трудно держать бокал, так дрожала ее рука, она почти окаменела.

– Ну, если вы не можете вспомнить, я вынужден подсказать вам. – Он зловеще улыбнулся. – Я уверен, что вы вспомните номер в одном из отелей Парижа в 1943 году.

Лицо Инес оставалось бесстрастным.

– Боюсь, что нет. Что вы имеете в виду? Этот разговор ни к чему нас не приведет. Простите меня.

Она сделала движение, чтобы уйти, но он был быстрее и успел схватить ее за руку. Она почувствовала, с какой жестокостью впились его пальцы в ее запястье.

– Я же говорил вам, что никогда не забываю лица. И еще я никогда не забываю имена. С вашей стороны было очень глупо не сменить имя. Инес – необычное имя. Оно такое красивое, что вы решили не менять его даже тогда, когда оставили свою профессию. Проституцию! – Его губы были рядом с ее ухом, когда он выкрикнул это слово, и Инес заметила, как безумная ненависть покрыла его болезненно-желтое лицо багровым румянцем.

– Мистер Крофт, я не понимаю, о чем вы говорите. Пожалуйста, позвольте мне уйти.

Но она не смогла высвободить руку из его крепкого захвата. Как во сне она наблюдала за танцующими на площадке гостями, музыкантами и смеющимися зрителями. Инес слышала тихое жужжание ночных насекомых, чувствовала нежный запах жасмина, но единственное, о чем она могла сейчас думать, это о тех страданиях, которые причинил ей этот человек, и как она ему за них отплатила.

– А-а, теперь, я вижу, вы припомнили, не так ли? – Его губы разделили лицо на две части, и теперь оно напоминало праздничную тыкву в канун Дня всех святых. – Вы можете не отвечать, Инес. Ваше молчание очень красноречиво. Кроме того, как я вам уже сказал, моя память никогда меня не подводила. Это вы были той маленькой проституткой, которая пришла обслужить меня в отеле «Риц», не так ли? А потом вы попытались меня убить, да?

Инес казалось, что этот ночной кошмар никогда не кончится, и она никогда не проснется. Менее чем в двадцати ярдах от них ее любимый мужчина танцевал с главной героиней фильма. Инес хотела бы оказаться рядом, прижаться к нему, она хотела стать миссис Брукс и как можно скорее. Она хотела исчезнуть. Это было единственное, чего она хотела. Но эта гадкая тварь крепко держала ее за руку. Чтобы вырваться, придется устроить сцену.

– Итак, мисс Недотрога, мисс Изящество, мисс Невеста Звезды, мисс Убийца. – Он выпустил ей в лицо облако вонючего сигарного дыма. – Видите, мы здесь, и снова вместе. – Прошло так много лет, а он совсем не изменился. Он остался тем же чудовищем, садистом.

– Чего вы от меня хотите? – прошептала Инес.

– Ничего, моя дорогая, абсолютно ничего… пока. Я просто хочу, чтобы вы помнили о том, что теперь я знаю, кто вы, Инес… независимо от вашего имени. Я вас хорошо запомнил. Вы были слишком юной проституткой. Скорее всего, вы были тогда сиротой. Вы были хороши, очень хороши. – Он сжал губы, смакуя воспоминания. – А потом вы попытались меня убить, не так ли? – Он так близко наклонился к Инес, что она заметила крошечные точки лопнувших кровеносных сосудов и едва заметную щетину на щеках. В ноздри ей ударил все тот же хорошо знакомый запах отвратительного одеколона. – И вам это почти удалось… сука! – Он так сильно сжал ее запястье, что Инес вздрогнула и поняла, что завтра на этом месте будут синяки. – Из-за тебя я чуть не сдох, паршивая шлюха. Смотри… – Он быстро развязал свой галстук и расстегнул ворот рубашки, в котором виднелся широкий шрам. Он проходил как раз посередине адамова яблока. Инес вся сжалась. След был около трех дюймов длиной – розово-белый, блестящий и бугристый. – Я пролежал в этом проклятом госпитале столько недель, сколько тебе и не снилось. – Брызгая слюной ей в лицо, он притянул ее поближе, и Инес с ужасом подумала, что сейчас на них, может быть, смотрит весь зал. Скрофо улыбнулся, оскалив зубы. – И я отомщу, – зловеще прошипел он, поправляя галстук. – Я слишком долго ждал, моя юная леди. Теперь вы проклянете тот день, когда снова встретились со мной. Инес дрожала.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, мистер Крофт, – вызывающе сказала она. – Все, что с вами тогда случилось, было давно и не имеет ко мне никакого отношения.

Он оказался еще омерзительней, чем она думала. Инес резко дернулась, сумев вырваться из его тисков. Как раз в этот момент закончился танец, и Джулиан медленно направился в их сторону, небрежно положив руку на талию Доминик.

– Я так устала, дорогой, – прошептала Инес, падая в надежные объятия своего жениха. – Пожалуйста, пойдем домой.

– Конечно, милая. Спокойной ночи, Доминик. – Его глаза задержались на девушке несколько дольше, чем нужно. – Хьюберт, было очень приятно с вами познакомиться. Думаю, завтра мы поговорим о фильме. – Взяв его под руку, Инес не спеша пошла прощаться с хозяйкой вечера.

Умберто Скрофо стоял и смотрел им вслед. Что бы она ни говорила, он был абсолютно уверен, что она та самая женщина. Да, это была она. Проститутка из Парижа.

Итак, он наконец-то нашел ее. Нашел девку, которая пыталась его убить. Он так долго мечтал о встрече с той маленькой худенькой проституткой, чтобы наказать ей самым ужасным извращенным способом. Наказание пока подождет, но только пока. Всему свое время. На первом месте должен быть «Кортес», а мадмуазель Инес Джиллар будет одной из его главных помощниц в этом трудном деле, независимо от того, нравится ей это или нет.

Инес спала урывками, ее преследовали во сне жестокие кошмары, связанные с садистскими выходками Скрофо. Она дергалась, крутилась и что-то выкрикивала во сне. Джулиан нежно прижимал ее к себе, шептал ласковые слова, чувствуя в груди нежное щемящее чувство любви к ней. Он попытался заняться с ней любовью, чтобы успокоить все ее страхи, но Инес впервые отказала ему. Самолюбие Джулиана было слегка задето, и он тщетно старался не думать о Доминик. Его мысли все время возвращались к ней.

– Прости меня, – слабым голосом сказала Инес, – мне действительно очень жаль, дорогой, что… я… я… так плохо себя чувствую. Я не знаю, что со мной случилось, Джулиан. Прости и, пожалуйста, пойми меня.

– Ну что ты, милая, – мягко ответил Джулиан, прижимая ее к себе. – Я все понимаю.

Он безмятежно заснул, а Инес, уставившись в потолок, лежала с открытыми глазами, думая в ночной тишине о своем враге.

На следующее утро она обнаружила на простыне следы крови. В ужасе она позвонила своему гинекологу в Лос-Анджелес. К сожалению, было воскресенье, и он уехал играть в гольф. Инес опять легла в постель, попросив Джулиана, чтобы он провел сегодня день один.

– Все будет в порядке, дорогой, – заверила она его. – Я просто хочу отдохнуть.

Инес ничего не сказала Джулиану о кровотечении, надеясь, что она отдохнет и все встанет на свои места.

За день до начала съемок Джулиан был ужасно взвинчен, как любой актер в подобной ситуации. Инес уже второй раз отказывала ему, не придумав никакой другой причины, кроме плохого самочувствия. Это еще больше раздражало его. Джулиан был очень чувственным человеком, и занятия любовью снимали у него стресс. Сейчас ему было просто необходимо снять то огромное напряжение, которое накопилось у него в душе.

Он очень нервничал, думая о съемках «Кортеса». Несмотря на то, что в Англии он снялся в невероятном количестве картин, это был его первый фильм в Америке, и на карту было поставлено слишком многое.

Джулиан взглянул на Инес. Ее белоснежное обнаженное тело раскинулось на простынях, на обычно прохладном лбу выступили мелкие капельки пота.

– Инес, ты уверена, что с тобой все в порядке? – спросил он.

– О, да, все хорошо, дорогой, – слабо пробормотала она. – Просто ужасно устали на вчерашнем банкете.

– Я хочу после утреннего сбора группы покататься на водных лыжах. Ты уверена, что не боишься остаться одна?

– О, нет, со мной все будет хорошо, не волнуйся, – сказала она, хотя ужасно хотела, чтобы он остался. Но она должна была остаться одна, чтобы обдумать создавшуюся ситуацию. – Пока, дорогой, желаю тебе хорошо провести день. Только смотри не разбейся на лыжах. Жду тебя вечером.

Когда он выходил, она послала ему воздушный поцелуй, но он не ответил, и Инес со стоном опустилась на измятую наволочку, думая, что странные предчувствия Джулиана сбылись.

Глава 11

Было только восемь часов утра, но все приглашенные на тайное утреннее совещание были в сборе. На маленьком, защищенном от солнца балкончике, сидели Ирвинг и Шерли Франковичи. Рядом с ними с видом хозяина расположился Хьюберт Крофт. Перед ними стоял стеклянный столик, заваленный сценариями, отчетами, счетами, тарелками с фруктами, булочками, джемами и сладостями. Между ними стояли чашечки с кофе.

Хьюберт ел и говорил одновременно. Когда он хотел что-то подчеркнуть, то поднимал вверх указательный палец и яростно им потрясал. В эти моменты его сходство с Муссолини было особенно поразительным. Шерли подумала об этом и взяла с блюда еще один банан. Прожорливость Хьюберта пробуждала в ней аппетит.

– Самая главная проблема, насколько я понимаю, заключается в том, что Николас Стоун во многом изменил первоначальный вариант вашего сценария. – Он посмотрел на Шерли. – Это был замечательный сценарий, Шерли, поверь, дорогая. Ты выполнила эту колоссальную работу просто потрясающе.

– Любое наше предложение, любую идею, все интересное и новое, что мы предлагали, Ник полностью отвергал, – с горечью в голосе сказала Шерли, очень довольная похвалой Хьюберта. – Это был замечательный сценарий, не так ли, Ирвинг?

– Главный союзник Ника – Блуи, – вступил в разговор Ирвинг. – Вместе с ним и Аварией Домино, который пользовался большой поддержкой студии, Ник пас просто подавил.

– Больше так не будет. – Хьюберт улыбнулся. – Не будет, дорогие мои. Я прочитал оба варианта сценария, тот, который написали вы и который пытались изменить Авария Домино и Николас Стоун, и второй, который предлагает сам Николас. К первому у меня нет никаких претензий, потому что он написан на самом высоком уровне.

– Наш! – выкрикнула Шерли, и жадно откусила еще один кусочек папайи.

– Да, ваш. Чтобы покончить с этим, нам надо перетащить на нашу сторону студию и остальную часть съемочной группы.

– Конечно. – Шерли и Ирвинг были с ним совершенно согласны.

– С Рамоной Армс никаких проблем не будет, – сказал Хьюберт. – Она наверняка будет нашей верной союзницей. Впрочем… она ведь великолепная актриса.

– Но у нее слишком маленькая роль, – возразила Шерли.

– Думаю, мы можем немного расширить ее роль, – вкрадчиво сказал Хьюберт, – не меняя в целом вашу трактовку. – На лице Шерли было написано сомнение, поэтому Хьюберт продолжил: – А эта юная девушка Доминик, как она отреагировала на оба сценария? Я пытался поговорить на эту тему с маленькой юной леди вчера вечером, но мне показалось, что голова у нее занята совсем другими мыслями.

– Еще бы, – ухмыльнулась Шерли, – у нее на уме только член Джулиана и больше ничего. При других обстоятельствах ее мысли уже давно бы реализовались в трахание. Я в этом не сомневаюсь.

Ирвинг осуждающе посмотрел на свою жену. Порой ее грубая, нецензурная брань производила на него ужасное впечатление.

– Да? Очень интересно. – Хьюберт сделал несколько заметок в своей кожаной папке. – Расскажите поподробней.

Ирвинг вздохнул. Он не верил в слухи о Доминик и Джулиане, которые уже вовсю гуляли в съемочной группе. Шерли сразу же затараторила, что позавчера видела, как Доминик зашла к Джулиану и провела там полночи. От нее ничего не ускользало. От этих наблюдений Шерли получала особое удовольствие: она как бы наслаждалась вместе с теми, за кем наблюдала. Ее сексуальная жизнь в этот период сошла на нет. Ирвинг по этому поводу особого сожаления не проявлял, потому что секс сейчас интересовал его меньше всего.

– У него очень красивая невеста, почему же он сбился с пути истинного? – Хьюберт потрогал пальцами свой шрам, вспомнив прекрасное тело Инес.

– Он актер, – пренебрежительно пожала плечами Шерли. – Ты же знаешь актеров, все они такие, большинство из них трахаются, ничего не стесняясь. – Она не обратила никакого внимания на осуждающий взгляд Ирвинга и положила в рот еще кусок папайи. – Он слишком знаменит, чтобы обращать внимание на подобные мелочи. Его не интересует, что о нем думают. Некоторые из его партнерш по фильмам даже пытались покончить жизнь самоубийством «ради самого красивого мужчины в мире», – презрительно усмехнулась она.

– Понимаю. Ну и как вы расцениваете его поведение сейчас? – спросил Хьюберт, продолжая делать пометки в папке. – На чьей он стороне?

– Где-то посередине пути, – ответил Ирвинг. – Кое-что ему нравится в нашем варианте, а кое-что у Ника. На него будет очень трудно повлиять, потому что он выступает против самых важных сцен в фильме. К тому же Джулиан не настолько эгоистичен и самовлюблен, как это любит расписывать Шерли. Он всегда играет в команде.

– Хм-м-м… – пробурчал Хьюберт, ковыряя в зубах.

Он молча стоял у перил, наблюдая, как какая-то желтая птичка залетела на балкон и уселась на край стеклянного столика, склевывая остатки пищи. Но по выражению его лица было заметно, что мыслями он сейчас далеко отсюда.

– Ник постоянно звонит по телефону в Голливуд этому старикашке. Он ему вроде как племянник, к тому же тоже грек. Так что все они там друг друга подпирают и подмазывают, – зло усмехнулась Шерли.

– Да уж. – Хьюберта это не удивило. Он хорошо помнил, как сильны были семейные связи у греков на Гидре.

– А сэр Криспин? – спросил он о всемирно известном и всеми любимом английском актере, который играл в этом фильме роль императора Монтесумы. – Как насчет него?

– О, это самое настоящее вонючее дерьмо, гомик, этакий рыцарь-актер времен королевы Виктории, который думает, что он знает все на свете, – съязвила Шерли. – Всегда разговаривает со мной так, как будто у пего полный рот. Плюс к этому у него все время какое-то ужасное выражение лица. Он слишком занят – строит глазки мальчикам, с которыми хочет трахнуться. Думаю, он заигрывает даже с мистером Бруксом и, наверно, не отказался бы поразвлечься с ним, если бы Джулиан согласился.

– Нам надо перетянуть всех актеров на нашу сторону, тогда не будет никаких проблем со сценарием, – сказал итальянец. – Студии придется уступить большинству, иначе на съемочной площадке не будет ничего, кроме ссор и неприятностей. Все это стоит денег, а вы прекрасно знаете, что студня очень не любит тратить деньги попусту.

– Это правда, – хором ответили Франковичи.

– Ну и как ты собираешься все это устроить? – спросила Шерли. – Сегодня в два часа встреча с Ником. Он снова будет громить наш сценарий, он всегда найдет к чему придраться.

– Предоставьте это мне, – сказал Хьюберт. В его памяти вновь, как на экране, всплыло бледное лицо Инес. – Предоставьте это мне, друзья. Я найду возможность снять фильм именно по нашему сценарию, поверьте мне. Это я вам обещаю.

Придя на официально назначенную встречу после обеда, Блуи чувствовал себя очень неуютно. Он ненавидел споры и разногласия. Единственное, что он любил на съемках, это смотреть в камеру. Но сегодня он был нужен Нику. Весь день тот выглядел очень странно. Оливковое лицо режиссера было пепельно-серым, а обычно весело улыбающийся рот напоминал гримасу.

Этот льстивый итальянец, который не понравился Блуи с первого взгляда, сидел бок и бок с Франковичами на другом конце стола. Это трио, размышлял он, будет, пожалуй, очень трудно победить в предстоящем споре. Словесная перепалка усиливалась и становилась все более невыносимой из-за палящего солнца.

Перед Хьюбертом Крофтом лежали два сценария, один в красной папке, другой в голубой.

– У меня нет никаких сомнений, Ник, – прохрипел Скрофо хорошо знакомым Нику дребезжащим голосом. – Этот сценарий… – и он поднял над головой голубую папку, как на ринге поднимают руку победителя, – великолепен, это настоящий сценарий для фильма. Я прочитал его вчера вечером и прослезился. Да, у меня по щекам текли слезы счастья… от того, что мне выпала честь участвовать в осуществлении грандиозного проекта, в котором заняты два таких замечательных, талантливых человека, я говорю об авторах сценария.

Увидев, что Ирвинг и Шерли с сияющими лицами кивают головами, как марионетки в кукольном театре, Блуи застонал.

– Как вы думаете, кто решает, по какому сценарию нам снимать, студия? – Ник старался говорить спокойно и по-деловому, скрывая нарастающую ярость к этому человеку и его поразительной наглости. Свой итальянский фильм об искусстве, который, кстати, так и не признали в Америке, он может засунуть в задницу или спрятать у себя под корсетом. Вчера вечером Ник заметил, что Скрофо носит корсет. А теперь он еще отдает тут приказы, как Муссолини, которого он всегда боготворил и на которого старался быть похожим. Ник буквально кипел от ярости, вспоминая, как вел себя Скрофо на Гидре: напялив на свое жирное тело нелепую, увешанную медалями форму, скорее похожую на клоунский костюм, чем на форму офицера, он с гордым видом разъезжал по островам и грабил местных жителей. Где бы он ни появлялся, повсюду он сеял хаос, панику и ненависть. Но сейчас нельзя думать об этом. Ему надо снять этот фильм, и снять так, как хочет он сам, а не эти люди.

Если этот фильм не получится, то виноват будет он, а не эти три ублюдочные рожи. Даже звезды не будут виноваты. Нет, это его фильм, фильм Ника Стоуна, и снимать его будет он. Неужели все долгие годы борьбы за то, чтобы стать настоящим режиссером, пойдут прахом? Господи, почему Спирос прислал в Акапулько эту жабу… этот пельмень на глиняных ногах? Вчера он позвонил старику в Голливуд, но тот ответил ему коротко и ясно: «Заткнись и делай свою работу. Тебе, в конце концов, платят за это деньги». Если с таким дорогим фильмом, как «Кортес», что-нибудь случится, если он не понравится зрителям и не принесет прибыли, понадобится козел отпущения, на котором можно будет сорвать зло. Ник понимал, что этим козлом будет именно он и никто другой и что на жертвенный алтарь в случае неудачи принесут именно его.

Тот сценарий, который предлагал Ник, был сжатым и исторически точным. Батальные сцены в нем действительно показывали ужас войны, а не красивости, как у Шерли. Любовь там была действительно любовью; у Франковичей же любовные сцены были слишком растянуты и напоминали патоку. В отличие от их текстов язык в его диалогах был современным и герои говорили на языке зрителей. У Франковичей герои говорили какими-то вычурными цветистыми фразами, за которыми трудно было пробиться к смыслу.

Завтра утром надо снимать первую сцену, где Кортес вместе со своими людьми приветствует императора Монтесуму на берегу. Ник хотел, чтобы с Кортесом в шлюпке было несколько матросов, а возле Монтесумы на берегу стояло не более десятка воинов. Франковичи настаивали на том, чтобы с Кортесом на берег высаживались шестьсот человек, а Монтесуму окружали двести или триста индейцев. Переубедить Франковичей будет нелегко, но этот эпизод должен сниматься так, как говорит он, или вообще не сниматься. Если он позволит им победить, то ему, видимо, придется вернуться в отдел почтовой корреспонденции, где он начинал свою карьеру.

Как только совещание закончилось, Ник поспешил в свой номер, чтобы позвонить Электре. Она была его надеждой и опорой. Она не очень разбиралась в современных веяниях и модах, но проявляла огромную мудрость в тех обыденных проблемах, которые зачастую важнее всего на свете. Она разбиралась в жизни и в людях, в их отношениях. Ее мудрость имела вековые корни. Из поколения в поколение передавалось это знание от старших младшим, и все греки жили по его законам. Вчера все международные линии были заняты, и Ник разочарованно бродил по комнате всю ночь, мысленно разговаривая с женой.

– Электра! – Он был так рад услышать ее голос, что сразу же перешел на греческий. Несмотря на то, что Электра прожила в Америке почти десять лет, она все еще предпочитала говорить на родном языке. – Что мне делать, Электра? Я знаю… Я больше не могу, дорогая… Я на грани того, чтобы бросить этот фильм ко всем чертям, отказаться, даже если Спирос отошлет меня обратно в отдел почтовой корреспонденции.

– Нет, Николас, – сказала Электра спокойным, но твердым тоном. – Ты этого не сделаешь. Ты потратил слишком много усилий, чтобы прийти к этой картине, и ты не можешь упустить свой шанс. Ты просто не имеешь на это права.

– Но ты не понимаешь, Электра, – в отчаянии прокричал он, – ты не знаешь, кто продюсер этого фильма.

– Кто? – спросила она.

– Скрофо, – мрачно произнес он, – Умберто Скрофо.

– Что?! – воскликнула Электра. – Нет, Николас, не говори ерунды. Это невозможно… Ведь Скрофо умер… Помнишь, мы с тобой слышали, что он много лет назад умер где-то в Италии?

– Он не умер, – резко ответил Ник. – Этот ублюдок оказался очень живучим. Теперь он здесь и снова пытается превратить мою жизнь в сплошной ад. Я хочу его убить, Электра. Всякий раз, когда я вижу рожу этого чудовища, я вспоминаю о том, что он сделал с моей матерью, и чувствую огромное желание вытрясти из него душу… Вместе с жизнью.

Он рыдал прямо в телефонную трубку, а Электра пыталась хоть как-то его успокоить.

– Не надо, Николас, прекрати, ты не можешь позволить Скрофо победить. Прежде всего, ты должен продолжить работу над фильмом. Должен, тебе надо будет это сделать ради нас, ради Спироса, ради наших детей. – Она сделала паузу, и в ответ по проводам телефонной линии до нее донесся уже более спокойный, лишь слегка дрожащий голос мужа:

– Я знаю, Электра. Я знаю, что мне придется это сделать, но как же, черт меня побери, я смогу работать бок о бок с этим убийцей и вором, с этим куском дерьма? Как?!

– Я знаю, это неимоверно трудно, – мягко сказала она. – Тебе будет очень трудно простить его за то, что он сделал с твоей матерью.

– Простить его?! Простить «борова»?!! Эту ублюдочную сволочь?! Все забыть?! – кричал Ник. – Я никогда не прощу ему этого. Как я могу простить? Я надеялся, Электра, что моя ненависть со временем уляжется, как-то успокоится. Я думал, что, когда я стану старше, меня уже не будут мучить те страшные мысли и видения, которые терзали меня на Гидре. Но я ошибся, Электра, ошибся. Моя ненависть еще больше выросла, она никогда не исчезнет. Она умрет вместе со мной.

– Николас, что ты имел в виду, когда сказал, что ошибся? – со страхом спросила Электра.

– Я хочу убить его. – Его губы были так близко к трубке, что она хорошо почувствовала решимость и твердость в его голосе, когда он, тщательно выговаривая слова, повторил: – Я хочу его убить, Электра, и я убью его.

– Не надо, Николас, не говори так. – Электра перепугалась, вспомнив, как он хотел задушить ее в их собственной постели. Иногда греческий темперамент ее мужа и его горячая кровь делали его ужасно жестоким. – Не делай глупостей, Николас, – умоляла она. – Пожалуйста, не делай.

Разговор с женой принес Нику небольшое облегчение. Он взял себя в руки и успокоился. «Не волнуйся, Электра, ни о чем не волнуйся. Я не собираюсь делать это прямо сейчас. Я все-таки сниму этот проклятый фильм. Черт с ним, я смирюсь на время. Я даже буду работать с этим дерьмом. Но, когда все это закончится, клянусь тебе, Электра, Умберто Скрофо умрет.

Было время обеда, и Джулиан не спеша шел вдоль берега по горячему песку Калета Бич. Повсюду в тени соломенных хижин сидели инструкторы по водным лыжам, которые тараторили, как сороки, несмотря на жару. Джулиан поблагодарил Бога за то, что их совещание наконец-то закончилось. Честно говоря, его не волновало, сколько человек будет с Кортесом, когда он ступит на землю Мексики, шесть или шестьсот. Внутренние, духовные черты личности героя, вот что его интересовало больше всего, а Франковичи, Крофт и Ник ни разу об этом не заговорили.

Джулиан заказал себе «сервезу», местное пиво, и, подозвав Ангелито, мальчика с катера, сказал ему, что хочет покататься на лыжах прямо сейчас.

– О, сеньор, простите, – сказал Ангелито. – Сеньорита Доминик… она заказать меня для этого уже после полудня.

– Ну а ты как? У тебя-то есть свободное время? – раздраженно спросил Джулиан у другого парня.

– У меня все прекрасно, сеньор, прекрасно, – улыбнулся Мигуэль, гордый обладатель вставных золотых зубов, которые стоили ему, наверное, годового жалованья. – Моя лодка есть хорошая. Мы ездить хорошо вместе, сеньор.

Неожиданно по пляжу пронесся вздох восхищения. Так все находившиеся на пляже мужчины выражали свои чувства, когда видели Доминик. Увидев Джулиана, она радостно вскрикнула и, подбежав к нему, поцеловала в губы, специально касаясь сосками его груди. На ней был полупрозрачный купальник, который почти ничего не скрывал.

– О, как я рада видеть тебя, дорогой, – выпалила она. – Почему бы нам не покататься вместе?

– Но я… я только что заказал Мигуэля, – заикаясь, ответил Джулиан.

– Ну, не будь таким противным, – проворковала юная шалунья, одарив его неотразимой улыбкой, которая очарует всех зрителей так же, как сейчас она очаровала его. – Мы могли бы покататься вместе и совсем одни. – Она схватила его за руку и потащила за собой по золотому горячему песку прямо к морю.

– Ты вполне мог бы научить меня кататься на водных лыжах вдвоем. Говорят, ты прекрасно это умеешь. – На ее лице засияла озорная улыбка. – Давай попробуем, ладно?

Доктор позвонил Инес из Лос-Анджелеса после ланча и сразу же приказал лечь в постель и соблюдать постельный режим безо всяких исключений.

– Только постельный режим, вы понимаете?.. Да, это значит не двигаться. Вы должны все время лежать в постели… Вставать только для того, чтобы дойти до ванной и обратно. Все! Никакого секса в течение двух недель! И никаких хождений по крайней мере неделю.

– О нет. – Инес чуть не плакала от разочарования. – Завтра начинаются съемки фильма. Джулиан очень хотел, чтобы я все время была рядом с ним на съемочной площадке или где-нибудь поблизости. Ну… вы же… вы же знаете, что Джулиан к тому же очень чувственный мужчина, – смущенно добавила она.

– Ну, тогда Джулиану придется выбирать, – резко перебил ее доктор. – Он, естественно, может заниматься с вами любовью, по любить вас и иметь ребенка не получится. Я предупреждаю вас, Инес, что если вы будете напрягаться, то останетесь без ребенка. Я уже говорил вам, что в вашем положении забеременеть будет очень трудно, вам очень повезло, что у вас это получилось. Поэтому, если хотите ребенка, будьте послушной и оставайтесь в постели.

Он продиктовал названия лекарств, которые можно было получить у местного доктора, и Инес попросила портье принести их. Потом она снова легла на кровать и попыталась расслабиться. Ее трясло как в лихорадке. Голова напоминала раскаленный котел, во рту пересохло, но чем больше она пила, тем больше ее мучила жажда. Инес попыталась успокоиться и лежать тихо. Но у нее ничего не получалось, все тело дрожало от страха. Она с ужасом чувствовала, как из нее медленно вытекает теплая кровь… та кровь, которая может оказаться ее ребенком.

Она не должна потерять его, ведь Джулиан так хочет иметь сына. Зачатый в любви, он будет невероятно хорош, и она просто не имеет права его потерять. Инес погрузилась в беспокойный лихорадочный сон, из которого ее вырвал громкий звонок старомодного телефона, который стоял рядом с кроватью.

Она сразу же узнала этот отвратительный голос.

– Мадмуазель Джиллар… – хрипло произнес он.

– Да?

– Я знаю, что вы одна, потому что я видел утром вашего мужа на пляже, когда он катался на водных лыжах с нашей юной очаровательной звездочкой.

– Ну и что? Что вам нужно, мистер Крофт? Я отдыхаю, – ответила Инес ледяным тоном. Она решила, что не позволит ему запугать ее. Она сильная и сумеет победить. Весь ее опыт общения с мужчинами, садизм Скрофо в Париже, бесцеремонное поведение Ива, когда он бросил ее в Лондоне, долгие годы, проведенные с чопорными и упрямыми английскими аристократами, все это заставило ее дать клятву, что она никогда и никому не позволит больше оскорблять ее. Она настоящая женщина, и Джулиан помолвлен с ней, красивой, умной, счастливой и беременной от него Инес Джиллар. Да, она пыталась убить вражеского офицера много лет назад. Ну и что? Ну что теперь Умберто Скрофо может ей сделать, как он может повлиять на ее жизнь? Но она прекрасно знала, что он может сделать. Вот только осмелится ли?

Если Умберто намекнет техническому и обслуживающему персоналу на съемках, что она проститутка и что он был ее клиентом, все сразу же догадаются, если еще не догадались, что он во время войны был одним из генералов Муссолини. Многие члены съемочной группы воевали на берегах Анжио и Дюнкерка, на Тихом океане, в пустынях Северной Африки и в небе Британии. Война закончилась всего десять лет назад, и многие люди все еще ненавидели немцев, японцев и итальянцев, особенно если те были жестоки. Нет, синьор Скрофо допустит большую ошибку, если позволит кому-нибудь узнать, что он был одним из высокопоставленных военных офицеров в оккупированном Париже. В ее нежных руках прекрасный козырь, и Скрофо можно будет обмануть.

– Так как вы одни, – продолжал все тот же ненавистный голос, – то я настаиваю на том, чтобы встретиться с вами. Это в ваших же интересах, мадмуазель Джиллар.

– Послушайте, – прохрипела Инес, – мне плохо. Мой доктор сказал, что мне нужен покой, и я пытаюсь не нарушать его предписаний. Если вам что-то нужно от меня, мы можем поговорить по телефону.

– Мадмуазель Джиллар, я сейчас спущусь в вестибюль отеля. – В голосе Умберто прозвучала явная угроза. – Я отниму у вас пять минут вашего драгоценного времени, но я должен увидеть вас. – На слове «драгоценное» он сделал ударение. – Вокруг меня люди из съемочной группы «Кортеса»… Не думаю, мадмуазель Джиллар, что вам бы хотелось, чтобы они услышали то, что мне надо вам сказать, не так ли?

– Хорошо, – сказала Инес с тяжелым вздохом, – номер семнадцать на втором этаже. – Она бросила трубку.

Джулиан и Доминик удобно улеглись на ярких цветных полотенцах, подставив жаркому тропическому солнцу свои тела. Катер представлял собой довольно грубую посудину, но Ангелито прекрасно с ним справлялся. Вода в заливе была спокойна и напоминала зеркало. Перед тем как повернуть к острову Ла Рокита, катер прочертил ровную окружность по его поверхности.

Когда Доминик нежно прижалась к нему всем телом, Джулиан почувствовал, что ее близость действует на него возбуждающе. Ее глаза очаровывали его, а стройное упругое тело золотисто-медового цвета в крошечном бикини доводило его до безумия. С Инес он занимался любовью по меньшей мере раз в день. Получив отказ вчера вечером и сегодня утром, он мог думать только об одном, находясь рядом с Доминик. Эрекция стала настолько явной, что Джулиан отвернулся от девушки, чтобы не выглядеть полным идиотом.

– Ангелито, я хочу прокатиться по заливу, – скомандовал он. – Останови катер, я выпрыгну здесь. – Крошечное суденышко остановилось, и Джулиан соскользнул с борта прямо в прохладную, блестящую под солнцем воду, с облегчением почувствовав, что напряжение потихоньку спадает.

Ангелито сбросил ему лыжи и буксировочный фал. Джулиан сделал знак парню, и старая посудина, чихнув, дернулась вперед, набирая скорость. Доминик радостно завизжала, восхищаясь его мускулистой фигурой, когда он встал над водой во весь рост. В этот момент она подумала, что такому лицу и телу, как у Джулиана, могли бы позавидовать даже греческие боги. Неделя отдыха и напряженных тренировок по утрам вернула ему прежнюю форму. В брызгах воды его волосы красиво развевались па ветру, он щурился, веля Ангелито ехать еще быстрее.

В заливе и порту было всего несколько больших яхт, в основном здесь сновали скоростные катера и крошечные морские шлюпки. Ангелито направил катер к «утреннему» пляжу, где маленькие дети весело и беспечно плескались у берега, а их утомленные и разморенные отцы тупо смотрели на море. Матери, тетушки, сестры и бабушки церемонно раскладывали воскресный завтрак на берегу. Это был единственный день, когда вся семья собиралась вместе. Дети в основном купались голыми, потому что купальники и плавки были еще большой роскошью. Это могли себе позволить лишь самые богатые мексиканцы, которые весело катались на катерах по заливу.

Они вихрем носились вдоль «дневного» пляжа, который стал самым любимым местом отдыха туристов в Акапулько. Толстые и рыхлые пассажиры туристических лайнеров радостно улыбались под своими соломенными шляпами, расслабляясь на этом новом курорте. Потягивая прохладительные напитки, они мазали себя какими-то кремами и маслами, потому что тропическое солнце сжигало их кожу докрасна. На берегу виднелся силуэт строящегося отеля «Хилтон», железные балки и фермы уродовали окружающий пейзаж. «Если на этом прекрасном берегу начинают строить многоэтажные роскошные отели, это значит, что скоро все здесь изменится до неузнаваемости и от былой красоты не останется и следа», – думал Джулиан. Соленая вода неприятно щипала лицо. Он отпустил фал и подождал, пока его не подняли на борт.

– Браво, – закричала Доминик. – О, Джулиан, ты бесподобен. Где ты научился так великолепно кататься на лыжах?

Перегнувшись через борт лодки, она посмотрела на него таким откровенным взглядом, что трудно было поверить, что этой юной девушке всего семнадцать лет. Джулиан заметил, как у Ангелито, помогавшего Доминик садиться в катер, появился в штанах заметный бугорок. Да, это была необычайно чувственная девушка, маленькая коварная соблазнительница, которая быстро научилась искусству сводить мужчин с ума.

Ангелито вопросительно посмотрел на желто-зеленый остров, который лежал впереди по курсу и формой напоминал толстого человека, спящего после хорошего обеда. Джулиан кивнул, и катер, подпрыгивая на маленьких волнах, помчался вперед.

Часы показывали час дня – время слишком ранее для ланча, поэтому в «Ла Роките» было мало посетителей. Жизнерадостный официант предложил им самый укромный столик в ресторане. Пока он провожал их, его взгляд не отрывался от Доминик и ее крошечного бикини. Нескольких слов Ангелито по-испански, и он понял, что перед ним великий артист Джулиан Брукс.

– Ну-ка, принеси нам самое лучшее, самое крепкое, самое мексиканское, что есть выпить в этом доме, – сказала Доминик, и в ее глазах блеснул озорной огонек.

– Замечательная идея, – рассмеялся Джулиан, уже наполовину пьяный от ее красоты и очарования. – Две порции каждому.

Вскоре перед ними стояли половинки кокосовых орехов с соломенными трубочками. Опытной рукой здесь были смешаны ананасы, бананы, три вида рома, сухое вино, бренди, фруктовый сок и еще что-то.

– М-м-м… Вкуснятина, – улыбнулась Доминик. – Намного лучше, чем ежедневный утренний шоколад.

Мягкий тропический воздух, ласкающий кожу, чувство радости и возбуждение от водных лыж и этой красивой полуобнаженной женщины – все это заставило Джулиана почувствовать себя необычайно молодым и сильным. Даже самые страстные, самые чувственные ночи с Инес не могли так возбудить и разжечь его сексуальное воображение, как это делала Доминик. Он чувствовал себя как медленно тлеющий огонь, который может в любую секунду либо потухнуть, либо разгореться ярким пламенем пожара. Джулиан не понимал, что с ним происходит. Но он и не хотел понимать…

Он быстро выпил обе свои кокосовые пиалы и с жаром выпалил:

– Черт, ты такая красивая. Я знаю, это звучит стран но… Я не должен говорить этого, но я хочу поцеловать тебя, Доминик. – Он чувствовал, что тормоза отказали, никаких препятствий нет, а на ее лице играет радостная улыбка.

– Я тоже этого хочу, Джулиан, – хрипло прошептала она, – очень.

Она произнесла это так просто, что Джулиан почувствовал себя как школьник, ведь те женщины, с которыми ему приходилось иметь дело раньше, не отличались искренностью. Эта очаровательная невинность, не знающая слова «нет», когда чувства говорят «да», делала ее еще более привлекательной и желанной, чем если бы она лежала перед ним обнаженная в постели.

После еще нескольких таких же «пиал» и вкусного ланча, состоявшего из жареных креветок и омара с рисом, Джулиан и Доминик пошли прогуляться по этому крошечному, почти пустынному острову. Единственным признаком цивилизации был этот ресторан, сейчас наполовину пустой из-за раннего времени. Джулиан чувствовал, что вот-вот полетит, как на крыльях. Легкое прикосновение руки Доминик к его руке было подобно электрическому разряду. Они не спеша гуляли между скал и валунов вдалеке от тех мест, где обычно любят гулять туристы. Доминик почувствовала волну приятного возбуждения и неясности, когда они, срезав угол, подошли к старому банановому дереву, в тени которого у самой воды образовался маленький пляж.

Джулиан остановился и, сжав в ладонях лицо Доминик, стал мягко и ласково целовать ее губы, напоминавшие розовые лепестки. Таких упругих и податливых губ он никогда раньше не целовал. Девственно-невинные и горячие, это были губы самой молодости, и, когда ее язык стал жадно искать его рот, они превратились в безумных вампиров. Да, это был рот женщины, прекрасно знавшей, чего он хочет, и еще лучше знавшей, как это сделать. Она интуитивно угадывала, где находятся его эрогенные зоны. Рука Джулиана медленно потянула вниз топкую завязку ее лифчика. Как долго он мечтал о том моменте, когда возьмет в руки эту грудь, сможет гладить ее, возбуждать языком и пальцами упругие соски и внимательно наблюдать за ее нарастающим возбуждением. Но Доминик была не готова удовлетворить его желание.

Отойдя от него, она достала из своей соломенной сумочки крем для загара и, прислонившись спиной к стволу дерева, стала медленно втирать его себе в плечи и руки. Голова откинулась назад, глаза томно закрылись, и Джулиан, как зачарованный, смотрел, как медленно опускаются бретельки ее купальника, обнажая розовые соски. Ее дыхание участилось, когда она начала втирать в них крем. В ярких лучах солнца они блестели, как нераскрывшиеся бутоны роз. Она возбудила их. Джулиан подошел к ней, но она, не переставая ласкать себя, остановила его предупреждающим жестом. Этому ее научил прошлым летом Гастон Жирандо. Теперь она достигла пика возбуждения. Пальцы, продолжая совершать круговые движения, опустились по животу в самый низ, к крошечному треугольничку бикини. Джулиан совсем обезумел от желания. От жары у него все плыло перед глазами. Вскоре она оказалась совсем обнаженной и, стоя возле дерева, вся блестящая и возбужденно дрожащая, подняла на него глаза. Джулиан понял, что настало время…

Запустив пальцы в густые темно-каштановые волосы Джулиана, она таяла от удовольствия, пока его язык и губы жадно целовали ее грудь, а руки крепко прижимали к себе мягкие упругие ягодицы. Постепенно вздохи, вырывавшиеся из ее груди, перешли в слабые стоны. Что-то бессвязно бормоча в экстазе, она стаскивала с него шорты и рубашку. Потом резким толчком Доминик повалила его на песок, обжигавший спину. Взяв в рот его член так, как учил ее Гастон, она почувствовала, что все его тело напрягается, а эрекция становится все сильнее. Ее кошачьи глаза улыбались ему хитрой улыбкой, а губы в это время скользили по члену, лаская теплую, упругую, трепещущую плоть.

Он не мог больше ждать, он должен был овладеть ею немедленно. Джулиан забыл об Инес, об их любви, о ребенке и о свадьбе… Сейчас он думал только об этой фее. Он нежно оторвал Доминик от себя и перевернул ее на спину. Потом, склонившись над ней, он на несколько мгновений замер и с хриплым вздохом удовольствия вошел в нее. Она была прекрасной партнершей и сразу понимала, что он хочет. Пот тек по их разгоряченным телам, губы и языки слились воедино, ее широко раскрытые веселые глаза кричали о счастье. Он входил в нее все глубже, ритмично раскачиваясь, и, когда попал в такт, на его лице застыла гримаса безумного удовольствия. Доминик почувствовала, что внутри нее начались какие-то глубокие, приятные, ранее не знакомые ей ощущения…

– Я люблю тебя, – прошептала она. – Я люблю тебя, Джулиан. Я люблю тебя. – Последние слова она прокричала уже в исступлении.

Звук мотора плывущего неподалеку от острова катера затих, и через некоторое время слабые волны тихо зашумели рядом с их сплетенными телами. В этот момент они оба испытали оргазм и громко закричали. Этот крик эхом отозвался в заливе.

Вдалеке па волнах спокойно покачивался одинокий катер, а сидящий в нем человек радостно смотрел в объектив, не переставая щелкать затвором фотоаппарата.

Шелковое кимоно неприятно липло к влажной коже, и Инес очень страдала, лежа в постели, вынужденная выслушивать наглого Скрофо, который пришел поговорить с ней:

– Пожалуйста, переходите к главному, мистер Крофт, – устало сказала она, прикуривая сигарету. – Я должна соблюдать полный покой. Так рекомендовал мне мой доктор.

– Тогда вам не следует курить. – Это было сказано раздражающе надменным тоном. – Особенно потому, что вы беременны.

– Откуда вы знаете, что я беременна? Этого никто не знает. Кроме того, это не ваше дело.

В его голосе зазвучали металлические нотки:

– Я все знаю. Я продюсер этого фильма и поставил себе целью знать все обо всех. – Он улыбнулся в душе. Это прекрасно прозвучало, надо не сплоховать и дальше. – Никогда об этом не забывайте, мадмуазель Джиллар, и оценивайте меня правильно.

– Чего вы от меня хотите? Я не имею никакого отношения к вашему драгоценному фильму, что же вам нужно?

– Вы имеете самое прямое отношение к фильму. Вы невеста кинозвезды и главного героя. Кажется, этой яркой звезде не очень нравится тот замечательный сценарий, который написали мистер и миссис Франковичи, сценаристы с огромным опытом и тонким чувством пре красного. Мне трудно было договориться сегодня утром с ним и с мистером Блуи Рейганом. – Его поросячьи глазки впились в нее. – И этому греку, Николасу Стоуну, так называемому режиссеру-вундеркинду, который снял все го два фильма, тоже не нравится этот сценарий.

– Но какое отношение это имеет ко мне? – воскликнула Инес. – Я едва знакома с Ником Стоуном и Франковичами.

Свесив со стула свое грузное тело, Скрофо презрительно посмотрел ей в глаза. Она почувствовала страх. Этот человек не может не внушать ужас, у него такая дьявольская улыбка, грязные мысли и уродливое тело, одетое в вульгарный роскошный костюм. Он выглядел так нелепо в бледно-голубом пиджаке, из коротких рукавов которого торчали его волосатые руки. Золотые пуговицы, выполненные в чисто военном стиле, казалось, вот-вот оторвутся под тяжестью его живота. Инес невольно передернуло от отвращения, когда она увидела на его шее, под небрежно завязанным шелковым галстуком, толстый шрам, оставленный бритвой. Но ведь он заставил ее это сделать, у нее просто не было другого выхода. Инес вздрогнула, вспомнив о тех муках и унижениях, которые причинил ей Скрофо, и холодная ярость переполнила ее душу. Разве сможет она когда-нибудь забыть эту боль? Неожиданно она вспомнила зловещие слова доктора Лэнгли:

– Вы здоровая женщина, Инес, и я не вижу никаких причин, которые помешали бы вам иметь очаровательного малыша. Но когда-то в прошлом с вами очень плохо обошлись. У вас была повреждена внутренняя ткань, и сейчас там шрамы. Там были серьезные раны.

– Это может сказаться на ребенке? – со страхом спросила Инес.

– Нет, если вы, конечно, будете осторожны. У вас очень серьезно пострадала шейка матки и сама матка. Я не говорю, что так обязательно будет, но это вполне может повлиять на вашу беременность, если вы, как я уже сказал, не будете осторожны.

И теперь, глядя на Скрофо с нескрываемым презрением в глазах, она неожиданно поняла, что именно этот человек и был той самой причиной, из-за которой она теперь лежит в постели и страдает от боли, кровотечения и страха, все это из-за тех ужасных извращений, которым он подверг ее много лет назад.

Скрофо встал с узкого стула и пересел на край кровати. Его коричневые ботинки процокали по мраморному полу, и покрытое липким потом лицо наклонилось над Инес. Она слышала, как внизу накрывают столы для ланча. Из внутреннего дворика доносилась веселая мексиканская музыка. Инес подумала, что сегодня замечательный день, и с грустью посмотрела на позолоченные солнцем белые хлопья облаков. Как ей хотелось оказаться сейчас далеко-далеко отсюда, неважно где, лишь бы не здесь, наедине с этим чудовищем.

– Итак, – произнес он. В его голосе слышались злость и угроза. – Теперь я постараюсь растолковать это тебе поподробней, мерзкая шлюха. – Он непроизвольно провел пальцами по шраму, и его губы скривились в той знакомой омерзительной улыбке, которую она никогда не могла забыть. – О твоем прошлом здесь никто ничего не знает, не так ли? Даже твой драгоценный жених? – он с угрозой посмотрел на нее. – Или знают, Инес? Проститутка, шлюха, уличная девка… со скольких лет? Сколько тебе было, когда я тебя снял? Тринадцать? Четырнадцать?

Инес чувствовала, что у нее перед глазами плывет красная пелена. Как будто сбылись ее ночные кошмары. Ей казалось, что у нее в руке сейчас точно такое же лезвие, как тогда, в Париже. Инес почувствовала, что в животе у нее все сжалось и начались спазмы. Теплая кровь потекла по бедрам, и они стали скользкими. Она отчаянно пыталась сдержаться.

– Это не ваше дело, Скрофо! Скажите мне, чего вы от меня хотите! – Она затушила сигарету и сразу же закурила следующую. От крови постель стала мокрой, но она не двигалась. В голове у нее все звенело и кружилось. У нее на глазах этот призрак из прошлого разрушал ее будущее, ее прекрасное будущее.

– Больше я не скажу вам ничего такого, что могло бы вас огорчить. – Он посмотрел на нее с притворным сожалением. – У вас лицо белее снега, и вообще вы выглядите не очень хорошо. Вам надо немного отдохнуть, поэтому я перейду к главному, а потом оставлю вас в покое. Мне надо сказать вам всего одну вещь. Как я уже говорил, мне удалось узнать, что никто в Америке, никто среди съемочной группы, и тем более Джулиан Брукс, не знают о вашем позорном прошлом. Мне нужна будет ваша помощь в определенных, стратегически важных моментах съемок. Я знаю, что вы обсуждаете со своим женихом сценарий. И еще я знаю, что его поведение во многом зависит от вашего мнения или совета. Когда я вам скажу… – он угрожающе наклонился вперед, – я повторяю, когда я вам скажу, что Джулиан должен выбрать сцену «а» вместо сцены «б», вы должны будете убедить его в этом, использовав все свое влияние. Понятно?! Если вы не будете выполнять эти мои «пожелания», обещаю вам, последствия будут очень серьезными.

Инес молча кивнула головой. Сейчас она была готова согласиться с чем угодно, лишь бы эта тварь убралась подальше с ее глаз.

– Хорошо, я все сделаю. Обещаю, – прошептала она, с трудом сдерживая слезы.

– Хорошо, тогда твой секрет, как говорят, будет в безопасности, я его сохраню, Инес. – Он поковылял к двери. – Первые две сцены будут рассматриваться сегодня вечером. Уверен, что вы сумеете настоять на том, чтобы мистер Брукс отдал предпочтение первой. – С этими словами он закрыл за собой дверь.

Издав глубокий стон, Инес, шатаясь, направилась в ванную, с ужасом глядя на кровавый след, тянувшийся за ней по мраморным плиткам.

– О нет, – плакала она, – нет, нет. О Господи, пожалуйста, не надо!

Глава 12

На следующий день после свидания со Скрофо Инес никак не могла прийти в себя, и, когда Джулиан, приятно проведя время с Доминик, вернулся домой, она встретила его не так ласково и заботливо, как делала это прежде. Занятая мыслями о Скрофо и переживая все происшедшее, она, к сожалению, не заметила, что Джулиан стал другим, что он уже не так внимателен и предупредителен, как раньше.

Он все еще волновался о ее здоровье, хоть Инес и старалась его убедить, что все будет нормально, если она будет внимательна и осторожна. В душе Джулиан очень переживал, что не сможет заниматься с ней любовью целых две недели.

Вечером он вспоминал все подробности проведенного с Доминик дня. Помимо его воли, она стала сниться ему каждую ночь. С чувством вины и ужаса, весь мокрый от пота, он просыпался среди ночи, бормоча ее имя. Но Инес крепко спала и ничего не слышала. Перед сном она принимала пилюли, надеясь, что они позволят ей забыть мрачные угрозы Скрофо.

Джулиан был очень обеспокоен. Ему было стыдно за то, как он вел себя с Доминик. Он долго пытался понять, чем она его околдовала, но так и не смог. Их занятия любовью были ни на что не похожи и действовали на него слишком возбуждающе. Может быть, причиной тому ее молодость и жизнерадостность. Они не прятались, в мысль о том, что их каждую минуту могут обнаружить, возбуждала еще сильнее.

Печально вздохнув, он посмотрел на свое отражение в зеркале. Ну и подлец же ты, Джулиан Брукс, сказал он сам себе. Что же ты, скотина, делаешь? Еще минуту или две он смотрел на свое отражение в зеркале, но оно так ничего ему и не ответило. Умывшись холодной водой, он вернулся в спальню и уселся учить диалог из завтрашней сцены.

Утром, завтракая на террасе, Джулиан и Инес почувствовали, что разговор не клеится. Наступил первый день съемок, и Джулиан выглядел очень озабоченным. У Инес весь низ живота ныл от тупой боли. Она не знала, то ли от недавнего кровотечения, то ли от страха перед угрозами Скрофо. Она чувствовала, что впервые со дня их знакомства ей будет легче, если Джулиан уйдет. Весь вчерашний вечер она потратила на то, чтобы доказать ему, что сцена из сценария «а» ему как актеру подходит намного больше, чем та же сцена из сценария «б». Апеллируя к его самолюбию, она, кажется, добилась успеха и убедила его, хотя он ушел на съемки с двумя сценариями.

Теперь она осталась наедине со своими мыслями, и только пение птиц нарушало тишину ее комнаты.

Был первый день съемок, и Ник пытался побороть нервозность, овладевшую им вчера вечером. Расположившись в заливе, они снимали первую сцену, когда Кортес, Пизарро и сопровождавшие их матросы ранним утром впервые ступили на землю Мексики. Кортеса приветствовали император Монтесума и его воины, а его очаровательная дочь, принцесса Изабелла, скромно стояла в стороне.

Костюмерный отдел завернул Доминик в расшитую яркими цветами толстую ткань, которая, спадая мягкими складками, образовывала платье. В этой сцене ей практически ничего не надо было делать. Она играла скромную девственницу, которая, встретившись взглядом со смелым Кортесом, стыдливо опустила глаза.

Сидя на брезентовом стуле под большим зонтом, воткнутым в песок, она пыталась поймать взгляд Джулиана. Было всего восемь часов утра, но жара была сумасшедшая. Завернутая в несколько ярдов толстого материала, от которого у нее чесалось все тело, с огромной копной искусственных волос, уложенных в причудливую прическу, весившую не меньше тонны, Доминик чувствовала себя очень плохо. Ее гример постоянно разбрызгивал вокруг нее холодную воду. Отпив несколько глотков, она стала обмахивать себя маленьким соломенным веером.

Неожиданно прибежал посыльный, который принес две телеграммы – одну для Ника, другую для Скрофо. Когда Крофт прочитал свою телеграмму, он с триумфальным видом поднял голову и улыбнулся. Он знал, что теперь победа будет за ним.

Накануне поздно ночью ему позвонил Джулиан и сказал, что он выбрал первый вариант сценария. Потом Крофт быстро переговорил по телефону с Доминик, которая была готова делать все, что захочет Джулиан. Сэр Криспин тоже согласился.

Теперь публика увидит более пышное и помпезное зрелище; будет больше массовых сцен и кровавых битв. Крофт и Франковичи сделают из «Кортеса» настоящий захватывающий фильм, который по своему успеху, популярности и прибыли сравнится с «Мантией», «Quo Vadis» и другими широкоэкранными боевиками пятидесятых. Все актеры будут сиять в лучах славы, как тридцатикаратные бриллианты в оправе фирмы «Ван Клиф и Арпелье».

Ник молча прочитал свою телеграмму. Она была от дяди: он проиграл.

Спирос Макополис расставил все на свои места. Вместе с вице-президентом «Коламбиа пикчерз» он тщательно оценил все достоинства и недостатки двух сценариев, и они вынесли свой окончательный вердикт: более соответствующим требованиям съемок можно считать сценарий Франковичей. Они хотели, чтобы Ник снимал фильм именно по этому сценарию, и теперь ему, видимо, придется придерживаться его.

Им нужно было яркое роскошное зрелище с жестокими битвами. Тем мексиканцам, которые были задействованы в массовых сценах, платили так мало, что для бюджета фильма не играло никакой роли, будет их там шесть или шестьсот. Даже в такую жару они все были одеты в костюмы моряков и воинов шестнадцатого века, а еще двести пятьдесят человек, голые по пояс, в черных париках и узких набедренных повязках, сидели на берегу.

– Ты победил, проклятый ублюдок, – прошипел Ник, с дикой силой сдавливая протянутую руку итальянца, который с видом победителя на сине-багровом лице посмотрел на него сверху вниз. – На этот раз, свиная твоя рожа, ты победил, но не дай Бог тебе осмелиться указывать мне, где и как я должен расставлять актеров, зрителей или монтировать декорации во время съемок… Не вздумай учить меня, как мне работать с моими актерами. И, если твоя толстая рожа окажется рядом хоть с одним человеком из технического персонала, пеняй на себя, я буду бить по ней, пока она у тебя не превратится в котлету.

Доминик навострила уши, с удивлением наблюдая за остальными членами съёмочной группы, пока Ник и Хьюберт Крофт «сражались» у кромки воды.

Рядом с ней сидел сэр Криспин Пик. По его благородному лицу стекали маленькие капельки пота. Он задыхался в своем огромном парике. Он даже отложил кроссворд из «Таймс», чтобы послушать спор двух мужчин. Он любил быть в курсе событий, и они с Джулианом обменялись понимающими взглядами.

Сэр Криспин очень любил Джулиана, они вместе играли в нескольких спектаклях в Вест-энде. Он согласился сниматься в этом фильме за огромную сумму. Хотя у критиков его «Король Лир» пользовался огромным успехом, зрители не спешили заполнить залы театров, где он играл. Он согласится на эту роль частично ради того, чтобы спасти свою репутацию, а частично, чтобы, как он любил повторять, «Тони ходил на золотых каблучках». Тони был красивым молодым парнем, который жил с ним и был постоянно занят перестановками и украшениями в двух огромных принадлежавших им домах.

Ему, как выдающемуся театральному деятелю Англии, было пожаловано почетное звание «сэр», поэтому на съемках к нему приставили персонального костюмера, вездесущего Альфа, который был постоянно занят тем, что приносил «Его Высочеству» то, что требовалось его «голубой английской крови», чтобы легче переносился тропический климат. Даже сейчас сэр Криспин пил холодный чай из хрупкой китайской чашечки, держа в другой руке сигару «Фриборг Трэйер». Маленький китайский бумажный веер, которым он то и дело обмахивался, мало чем помогал, и его патрицианское лицо было кирпично-красным.

Плебейское лицо Скрофо тоже было мокрым и красным. Ходя по песку широкими шагами, он судорожно размахивал руками и кричал на Ника хриплым гортанным голосом. Его тонкая рубашка промокла от пота и прилипла к телу, а несколько кустиков оставшихся на голове волос жирно блестели на багровом черепе. Ему было тяжело. Всю ночь он не мог заснуть из-за жары и волнения. Ожидая звонка от Спироса Макополиса о том, что студия согласна снять фильм по сценарию Франковичей, Скрофо вскакивал и снова ложился, не в состоянии думать ни о чем другом, кроме фильма. И он выиграл! Успех был за ним.

Ник и Блуи чувствовали, что их обошли во всем: и в хитрости, и в количестве сторонников, и в поддержке студии и актеров.

Умберто попытался что-то сказать, но пальцы Ника сжались еще сильнее.

– Ты не помнишь меня, «боров», не так ли? Зато я тебя помню. Я помню тебя так хорошо, что мне все равно, как ты себя называешь или назовешь в будущем. Я никогда тебя не забуду, никогда! Хорошо, я сниму этот фильм по твоему сценарию, который сделали эти старые калоши и проклятая студия. Я найму тысячи ротозеев для массовки и сниму эти чертовы батальные сцены так, что там будет участвовать не меньше пехотной бригады. – Весь берег с удивлением наблюдал за разбушевавшимся режиссером, который очень редко повышал голос. Он грозно возвышался над толстым итальянцем, и, хотя съемочная группа почти не разбирала слов, все было ясно по выражению лиц споривших.

– Просто стой и смотри. И ничего не говори, залупа ты конская, – со злостью прохрипел Ник. – Лучше береги свою толстую задницу. Я буду играть по правилам, но это будет мой фильм, и снимать его буду я, я и только я. Я сам решу, ставить сюда толпы этих придурков, которые будут чесать яйца во время съемок, или нет. – И, презрительно сплюнув, он отпустил руку Скрофо. От неожиданности итальянец споткнулся и чуть не упал.

Достав из кармана греческие четки, которые приятно ласкали пальцы, Ник стал быстро их перебирать, одновременно выкрикивая команды:

– О'кей, Блуи, начинаем. Актеры первой сцены и все ротозеи должны занять свои места… немедленно!

Тихоокеанский прилив омывал сшитые на заказ туфли Умберто. В душе итальянца боролись два чувства – радость и дикая злоба. Да, он победил. Он будет продюсером этого фильма и сделает его с таким же мастерством, как в «Потерянный город». Но этот бешеный молодой режиссер унизил и оскорбил его на глазах у всей съемочной группы, сделав из него полного идиота, слабого и безвольного. О Боже, как он ненавидел выглядеть дураком и слышать, как над ним смеются окружающие.

Скрофо подумал, что ненависть Стоуна явно выходит за рамки их короткого знакомства. Они знакомы всего несколько дней. Ник был греком, и Умберто подумал: а не был ли он на Гидре в бытность Скрофо комендантом? А даже если так? Все греки – глупцы. Крестьяне тогда дохли на Гидре, даже не сопротивляясь. Они умирали либо от голода, либо под пытками, на расстрел они шли, как послушное стадо овец. У него не было к ним ни капли сожаления или уважения. Тем не менее, Скрофо вынужден был признать, что, хоть этот грек и унизил его, в своем деле он профессионал.

– Все хорошо, – с радостной улыбкой сказала Рамона, – все хорошо, дорогой Хьюберт. – Солнце ярко переливалось на ее богато разукрашенном костюме, а она продолжала изливать свои чувства: – Ты знаешь, дорогой, я так рада, что мы будем снимать «Кортеса» по сценарию Франковичей… Он мне намного ближе.

Умберто знал, что этот сценарий ближе ей только потому, что по нему к ее роли добавлено еще, несколько эпизодов. Однако он с благодарностью улыбнулся ей в ответ, хотя в душе у него все кипело от ярости и злобы. Он чувствовал, что краем глаза за ним наблюдают сейчас все актеры и операторы и, как ему казалось, украдкой смеются над ним.

– Хьюберт, у меня тут появилась идея. – Рамона накрыла его руку своей увешанной браслетами холеной рукой, и они не спеша пошли вдоль берега к съемочной площадке. – В этом убогом отеле, где вы остановились, нет ни кондиционеров, ни вентиляторов, там такое ужасное обслуживание… Я уверена, что всю эту ночь вы промучились от жары и не спали. Ведь не спали, так?

Умберто кивнул.

– А я живу одна-одинешенька в огромном доме, – кокетливо сказала она. – У меня столько комнат для гостей, что я не знаю, что с ними делать. Мне кажется, что вам будет у меня намного удобней и приятней, чем в отеле. Весь второй этаж будет в вашем распоряжении, вы сможете держать там слуг и секретаря. Тем более, здесь всего пять минут до Вилла Вьера. Ну, что вы скажете, дорогой Хьюберт, устраивает вас это?

– О, это очень кстати, благодарю вас. Спасибо, Рамона, – ответил он. – Вы очень предупредительны… впрочем, как всегда.

– Замечательно, – просияла Рамона. – Я предложила переехать ко мне этой маленькой француженке Доминик и ее наставнице. – Рамона с таинственным видом наклонилась к нему. – Молодой женщине небезопасно одной гулять по ночам в Акапулько. Я слышала, что на эту наставницу напали и чуть не изнасиловали прямо на пляже… всего несколько дней назад.

– Да??! – Умберто удивленно поднял брови, посмотрев на худую, похожую на привидение Агату, которая, как сторожевой пес, ходила вокруг Доминик. Кому же взбрело в голову ее насиловать?

Так как на съемках не было никаких секретов, вскоре вся съемочная группа знала о том, как Агата спасалась от головорезов из бара. Некоторые заключали пари, что, когда Джулиан выпроводит Инес рожать в Европу, Доминик переедет к нему жить со всем своим имуществом. Кое-кто спорил даже на деньги.

Глава 13

Сэр Криспин Пик смотрел на стройное загорелое тело Доминик, которая вместе с несколькими ребятами из съемочной группы весело бегала по песку возле воды. Съемки длились уже неделю, за это время она успела перезнакомиться со всеми, кто в них участвовал.

– Эта девочка чертовски соблазнительна. Хорошая приманка, а? – спросил он Рамону, которая сидела рядом с ним под большим зонтом и пила холодный чай.

– Да, хорошая, – улыбнулась Рамона, которая испытывала к Доминик отнюдь не материнские чувства. – Но я даю голову на отсечение, Криспин, что она еще девочка. Ей ведь только шестнадцать лет, она приехала из Франции и воспитывалась в хорошей семье.

Сэр Криспин медленно закивал головой. В его волосы были вплетены тяжелые косы.

– В это очень трудно поверить, моя дорогая. Откуда такие берутся во Франции? – спросил он, наблюдая, как Доминик со смехом и визгом вбежала в воду, преследуемая одним из самых симпатичных парней. – Да, в ней еще много детского, но выглядит она так, как будто ей нравятся не только эти невинные игры в волнах… но и кое-что другое.

Рамона приподняла очки, чтобы получше рассмотреть веселящуюся у воды нимфу.

– Чушь, Криспин. Агата следит за девочкой, как тигрица. Нет, не может быть, чтобы она уже ложилась с кем-нибудь в постель. У нее великое будущее. Она станет звездой, не ты ли это говорил? С таким лицом и с такими формами другого просто быть не может.

– Не знаю, дорогая, она не в моем вкусе, – иронически улыбнувшись, ответил сэр Криспин. Он с усмешкой посмотрел на ее накрашенное лицо. Да, она настоящая королева макияжа.

– Но твоя звезда, дорогая, сияла намного ярче. А сейчас вся «звездная система» распадается у нас на глазах, – сказал он.

– К сожалению, вы правы, – согласилась Рамона. – С каждым годом студии все чаще нанимают актеров по контракту. Большие звезды стараются быть независимыми.

– Как ты думаешь, из десяти подписанных ими контрактов принесет ли хоть один долговечную славу? – сухо спросил сэр Криспин.

Рамона ничего не ответила. Она думала о своей длинной и богатой событиями карьере, вспоминал, какой она была в возрасте Доминик.

– Мне интересно, что с ней будет в будущем, – сказал старый актер, обращаясь к самому себе. – То ли она Золушка, которая вернется в Сен-Тропез, чтобы через несколько лет стать добропорядочной домохозяйкой, то ли ребенок, которому суждено всю жизнь развлекаться, тратя себя на небогатых мужчин. Кто знает…

– Вряд ли она будет такой, Криспин, – рассмеялась Рамона. – Она так очаровательна, что мужчины будут выстраиваться в очередь, чтобы получить право сопровождать ее. Она не из тех, кто теряет голову из-за мужчины.

– Хм-м-м, – промычал себе под нос сэр Криспин, когда к ним присоединился Джулиан, вспотевший и раз горяченный после только что отснятой сцены.

– Господи, ну и жара! – прохрипел он, стягивая с себя бархатный кафтан и набрасывая на плечи легкую рубашку, – Послушай, старина, как ты можешь весь день таскать на голове этот идиотский парик? Никак не пойму. Какого черта ты его не снял?

– Мой дорогой друг, – шутливо ответил сэр Криспин, – дело в том, что на мою лысину, перед тем как надеть этот парик, вылили, по меньшей мере, фунт самого вонючего и самого крепкого клея. Смею тебя уверить, мой мальчик, что снимать его по вечерам настоящая пытка. Это намного ужасней, чем то, что мог бы выдумать Торквемада и вся испанская инквизиция.

Рамона и Джулиан громко рассмеялись. Костюмер Джулиана принес ему бокал холодного пива, и он жадно припал к нему губами, продолжая краем глаза наблюдать за предметом своей страсти, резвящимся в волнах.

Сэр Криспин повернул свои крошечные глазки в сторону Джулиана. Его особенно привлекали грудные мышцы Брукса, мощно перекатывавшиеся на груди, когда он жадно глотал пиво. Сэр Криспин был всегда неравнодушен к красивому мужскому телу, но он видел мало таких красивых мужчин, как Джулиан Брукс. Джулиан всегда напоминал ему скульптуру Аполлона работы Бернини, которую он видел в одном из музеев Рима.

– Дорогой мой мальчик, мы только что говорили об этой юной девственнице, – шутливо сказал он. – Я сказал Рамоне, что, по-моему, эта девочка совсем не дилетантка в таком виде спорта, как борьба под одеялом. А ты что об этом думаешь, Джулиан?

Джулиан чуть не подавился пивом и, к своему ужасу, почувствовал, что заливается краской.

– Ну, ну, Криспин… э-э… я ничего не могу сказать… – бессвязно пробормотал Джулиан. Его костюмер бросился вперед, чтобы вытереть залитые пивом бархатные штаны премьера.

– Криспин, ты невыносим, – проворчала Рамона, – Доминик просто ребенок. Как ты можешь так говорить о ней?!

– Мне кажется, что чем они моложе, том больше им хочется заниматься любовью, – с видом знатока сказал сэр Криспин.

– Ты-то это знаешь точно, старина, но так ли? – подмигнул Джулиан, обернувшись к Рамоне.

– Неожиданно Доминик пронзительно завизжала, когда один из парней, с которыми она дурачилась, прыгнул на нее сверху в воде.

– Наш ребенок быстро взрослеет, – заметил сэр Криспин. Его глаза под солнцезащитными очками сияли от удовольствия. – Знаешь, если она девственница, то я – Эдит Эвинз!

– Если вы пришли к такому выводу, то вы действительно похожи на Эдит, – насмешливо сказал Джулиан, стараясь не смотреть в сторону Доминик. Она была насквозь мокрая, ее длинные волосы красиво развевались ни ветру, когда она гналась по волнам за двумя громадными операторами из съемочной группы.

– Это, наверное, парик, – рассмеялась Рамона.

– Эта копна волос, старина, очень похожа на тот парик, который был на Эдит в «Клеопатре», – еле выговорил Джулиан. От смеха у него по щекам текли слезы.

– Но у меня грудь больше, чем у нее, – хитро сказал сэр Криспин, присоединяясь к хохочущим собеседникам. – Помню, я как-то пошел на дневной спектакль «Клеопатры» с Эдит Эвинз, – начал он свой рассказ. – Так вот, мои дорогие, в зале сидели три пожилые леди и одна афганская борзая, причем она смеялась громче всех.

Они снова рассмеялись, и в этот момент к ним подбежала визжащая Доминик, за которой гнались поклонники.

– Джулиан, Джулиан, пожалуйста, помоги мне! – закричала она в притворном ужасе, бросившись к нему в объятия. – Эти парни постоянно дразнятся и пристают ко мне, – сказала она, прижимаясь своим мокрым телом к его теплой груди. – Пожалуйста, защити меня, Джулиан, – жалобно попросила Доминик, бросив на него хитрый двусмысленный взгляд из-под черных ресниц. – Пожалуйста!..

Джулиан почувствовал, что начинает возбуждаться, и быстро, но ласково отстранился от нее.

– Что ты вытворяешь, маленькая озорница? – притворно строго сказал он. – Ник сказал, что в следующей сцене мы должны сниматься все вместе, а ты тут прохлаждаешься в волнах. Ты очень непослушная девочка.

Доминик кокетливо надула губы.

– Очень непрофессионально, дорогая девочка, – сказал сэр Криспин, назидательно покачивая указательным пальцем. – Никогда не заставляй никого на съемочной площадке ждать тебя. Лучше жди сама, как это делаем мы.

– О'кей, о'кей, – рассмеялась Доминик и, быстро выхватив у Джулиана его бокал, сделала большой глоток. – Уже бегу. Я буду готова меньше, чем через десять минут, обещаю. Вы увидите, как быстро я умею переодеваться.

– Что ж, ловим тебя на слове, – сказал сэр Криспин, с тайным удовольствием наблюдая, как Джулиан поправляет брюки. В душе он похвалил себя за наблюдательность и за то, что сумел заметить, как неожиданно быстро возбуждается Джулиан при виде этой девчонки. – Ну и чертовка, – весело продолжил сэр Криспин, – там, где молодость, там всегда веселье и радость, не правда ли, Джулиан?

– Это точно, – согласился Джулиан, допивая пиво. Он как бы невзначай положил на колени сценарий, чтобы прикрыть ширинку.

– Она очень красивая и жизнерадостная, эта наша маленькая мадмуазель, – улыбнулся старый актер. – Держу пари, что она разобьет немало мужских сердец, и очень скоро.

Все обеды, которые проходили по вечерам на втором этаже дома Рамоны, были тихими и спокойными. Съемки закончились как раз на закате солнца. Умберто провел в этот день несколько серьезных совещаний, пять раз звонил в Голливуд и орал на всякого, кто попадался ему на пути. Когда день кончился, всем хотелось только тихо и спокойно посидеть за столом.

Доминик безумно нравилась жизнь в роскошном дворце Рамоны. Она чувствовала себя здесь, как в каком-то большом кукольном доме. Агата была просто восхищена картинами и скульптурами. Она жила в постоянном нервном ожидании того момента, когда на обед придет Джулиан.

Когда Рамона впервые протянула приглашение на обед Нику, молодой грек резко спросил ее:

– Крофт там будет?

– Почему ты об этом спрашиваешь? Конечно, будет, – ответила Рамона, удивленная промелькнувшим в глазах Ника огнем. – Он один из моих гостей.

– Тогда, Принцесса, большое спасибо за приглашение, – сказал он, – но я не собираюсь тратить свое время на общение с этой тварью вне съемок.

– Понимаю, – сказала Рамона, подняв вверх подведенные брови, хотя на самом деле она абсолютно ничего не поняла. – В таком случае, наверное, будет лучше, если я больше не буду тебя приглашать.

Казалось, ее самолюбие сильно задето, и Ник, который всегда старался быть дипломатом и искренне восхищался Рамоной, сказал:

– Только, пожалуйста, не относи это на свой счет, Принцесса. Ты же знаешь, впрочем, как и вся съемочная группа, что мы с Крофтом друг друга недолюбливаем. Мы просто ненавидим друг друга. Пожалуйста, пойми это. Хорошо?

– Конечно, – мягко сказала Рамона, – но я надеюсь, что когда-нибудь ты изменишь свое мнение.

Он мрачно улыбнулся.

– Если ты гарантируешь, что этой жабы не будет, я с радостью приму твое приглашение на обед, Принцесса.

– Это невозможно, – улыбнулась Рамона, мысленно вычеркивая Ника из списка гостей, который она всегда держала в памяти.

Сэр Криспин Пик, чей эксцентричный английский юмор всегда мог поднять настроение даже самым угрюмым гостям, числился у нее в списке одним из первых. Она часто приглашала симпатичных молодых дипломатов из американского посольства, общественных деятелей, звезд кино и политиков. Обеды Рамоны были необычайно популярны. Многим хотелось бы получить от нее приглашение, но, к огорчению Агаты, Джулиан никогда не появлялся на этих вечерах.

По сути дела, Инес оказалась узницей в своем номере люкс. Доктор Лэнгли настаивал на том, чтобы она провела оставшиеся семь месяцев в постели, если она действительно хочет иметь ребенка.

– Встать можно будет только в день свадьбы. И никакого секса. Даже не обниматься, – постоянно повторял он.

Хотя Джулиан относился к ситуации с огромным пониманием, Инес знала, что альтруизм мужчин имеет предел. Она разрывалась между любовью к нему, стремлением доказать эту любовь и страстным желанием иметь ребенка. Они проводили вместе каждый вечер, он учил роль, а она лежала в постели, стараясь не жалеть себя и поддерживать оживленную беседу. Но в ее положении, когда она целый день проводила в постели, лежа на спине и невидящим взглядом глядя в потолок, было очень трудно говорить о чем-нибудь интересном и веселом. Инес делала все, что было в ее силах, но чувство, что Джулиан постепенно отдаляется от нее и мысли его заняты чем-то посторонним, преследовало ее. Она понимала, что съемки – дело трудное, что на съемочной площадке царит слишком большое напряжение. Инес не знала одного: каждый день после ланча и практически все время после обеда Милашка Брукс и Доминик занимались любовью за закрытыми дверями и зашторенными окнами ее вагончика.

Глава 14

Студия была в восторге от первых смонтированных кадров. Ник мастерски совместил реалистичность и глубину своего стиля с невероятной слащавостью и цветистостью слога сценария Франковичей. В результате получился великолепный эффект величия, грандиозности и роскоши XVI века. Студия считала, что это принципиально новый взгляд на кинематограф, и они уже радостно строили планы следующего широкоэкранного исторического фильма, который тоже должен был снимать Ник.

Каждый день Агата спокойно сидела на площадке и, не говоря ни слова, наблюдала за съемками. С ней почти никто не разговаривал. Из-за замкнутости и странного внешнего вида и примитивного английского общаться с ней было все равно, что с манекеном. Она репетировала с Доминик ее роль и внимательно наблюдала, как девушка почти наяву бредила Джулианом.

После того случая на берегу она с большим подозрением относилась ко всем мужчинам за исключением Джулиана. Но она совсем не замечала разгорающегося чувства между ним и Доминик. Она считала, что Доминик все еще маленькая школьница. Хоть она и снимается в одном из самых главных фильмов десятилетия, она не более чем ребенок. Она – девочка, которая совсем ничего не знает об этой жизни. Образ Джулиана вертелся в мозгу Агаты, как в калейдоскопе. Где бы ни проходили съемки – на пляже, в лагуне или в горах, – она сидела в стороне и тихо наблюдала за ним. Надев темные очки и натянув до самых бровей панаму, она не пропускала ни одного его жеста, ни одного движения.

Тот факт, что он по-дружески, даже больше чем по-дружески относится к Доминик, воспринимался Агатой как нечто вполне естественное, она считала, что во время съемок люди близко сходятся друг с другом. Веселые шутки, наглая фамильярность в общении, граничащие порой с откровенной непристойностью, сближали всех еще больше.

Единственным человеком, который иногда общался с ней, был сэр Криспин Пик. Он часто сидел вместе с ней под зонтиком на песке и рассказывал длинные «бородатые» анекдоты о старой Англии. Агата считала его немного скучным, она с трудом понимала его театральные шутки. Тем не менее, она старалась проводить с ним как можно больше времени, потому что его очень любил Джулиан. Он всегда прибегал поболтать в перерывах между сцепами. Сбросив кафтан, потный и блестящий, он усаживался рядом и до упаду хохотал над шутками старого Криспина. Это еще больше смущало Агату. Она была очарована Джулианом. Проведя день рядом с сэром Криспином и Джулианом, Агата переживала ночью невероятные эротические сны и с неистовой страстью мастурбировала.

Однажды, когда поблизости никого не было, она стащила у него из вагончика еще одну рубашку. Это была белая батистовая рубашка, в ней он снимался в сцене дуэли. У костюмеров всегда было несколько костюмов для каждой сцены, к тому же рубашка была уже порвана. Агата даже не считала, что она крадет. Она просто одолжила у Джулиана одну из его вещей, которая позволит ей чувствовать себя ближе к нему. Когда ночью она прижимала эту рубашку к себе, ей казалось, что она физически ощущает прикосновение его тела.

Что касается этой проститутки Инес, она совсем не появляется, ходят слухи, что она беременна и вынуждена лежать в постели. Беременна! Агата не простит Джулиану, если это окажется правдой. Она никак не могла осмелиться поговорить с ним: в его присутствии она так краснела, что он без труда мог догадаться о ее чувствах. Агата просто кипела от бессильной ярости, когда думала о том, что этот прекрасный мужчина дарит свое семя этой проститутке Инес.

Глава 15

Доминик казалось, что она сойдет с ума от любви к Джулиану. Две недели бесконечных занятий любовью только усилили ее чувство к нему. Когда они оставались одни на съемочной площадке, между ними как будто пробегал сильный электрический разряд. Где бы он ни находился, она не спускала с него глаз. Их страсть на сцене была настолько правдоподобной, что Ник постоянно получал из Голливуда восторженные телеграммы, в которых его поздравляли с созданием невероятного фильма. В первое время все, кто был на съемочной площадке, буквально таяли от умиления и восторга, видя, как целуются Джулиан и Доминик. Отовсюду раздавались вздохи восхищения, актеры переживали вместе с Джулианом и Доминик их чувство.

«Больше любовных сцен! Две последние получились намного лучше, чем у самих Габле и Лея, Клифта и Тэйлор. Снимайте еще». Таким было содержание телеграмм, которые получали Ник и Хьюберт Крофт.

– Больше любовных эпизодов! – прокудахтала Шерли, склонившись над своей допотопной машинкой и попыхивая крепкой сигаретой. – Как жаль, что мы не можем снять те знойные сцены, которые они каждый день во время ланча устраивают в вагончике этой потаскушки! Хорошо, я напишу еще больше любовных сцен, эти сцены никого не оставят равнодушным…

Ирвинг не утруждал себя ответами. Он не обращал внимания на Шерли, когда та вела себя, как стерва. Она так сильно и так явно наслаждалась развивавшимся у всех па виду романом, что он готов был позволить жене написать еще одну сцену любви между Доминик и Джулианом, о которой так просила студия. Сидя в другом конце гостиной, он записывал в лежащий у него на коленях желтый блокнот новую концовку фильма.

Ник не сдавался. Хотя «Коламбиа пикчерз» настаивала на том, чтобы фильм снимался по сценарию Франковичей, он стремился усовершенствовать фильм, все время заставляя их менять сюжет и отшлифовывать каждую сцепу почти до блеска. Ирвинг был восхищен его упорством и уважал его за это. Скрепя сердце ему пришлось признать, что почти всегда Ник оказывался прав. Крофт и Шерли хором отметали все новые идеи Ника, и их споры носили ожесточенный характер. Но теперь Ирвинг все чаще становился на сторону Стоуна.

Шерли громко стучала на машинке, выдумывая эротическую сцену, в которой юная принцесса Изабелла долго танцует перед тем, как заняться любовью с Кортесом. Ее все время мучил вопрос: что же придумать такого из ряда вон выходящего, чтобы сценка получилась действительно «знойной». Она хотела, чтобы от этого эпизода захватывало дух, чтобы он стал самым чувственным в американском кино. Шерли вспомнила все последние фильмы: «Мантия» слишком глубока по содержанию, «Десять заповедей» слишком сложны, и даже «Мисс Сэди Томпсон» с Ритой Хэйуорт был отвергнут Шерли. В Голливуде кричали о ней на каждом углу, но фильм получился на редкость скучным и банальным.

– «Гильда» – вот настоящий сексуальный фильм, – громко сказала Шерли.

– Что, дорогая? – переспросил Ирвинг.

– Ты помнишь тот танец, который Хэйуорт танцевала в «Гильде»? «В этом всем виновна мама, ребята», эротично звучит, а?

– Очень, – ответил он. – Но нам не подходит по времени. Мы же снимаем о шестнадцатом веке, а «Гильда» вышла в 1947 году.

– Хм-м-м, – Шерли постучала карандашом по зубам. – А что ты скажешь об Аве в «Пандоре и Летучем Голландце»? – Она с визгом бросилась к нему через всю комнату. – Она классно выглядела в той сцене, где, подплывая к «Голландцу», забирается на его палубу совершенно обнаженной.

– Да, это была прекрасная сцена, – задумчиво проговорил Ирвинг, – ее тоже снимали в лунном свете… Съемки, по-моему, проходили в Средиземном море…

– Да, да, да, этим надо обязательно воспользоваться, – сказала Шерли, возбужденно набрасываясь на пишущую машинку. – Класс, просто класс… Принцесса Изабелла подплывает к кораблю Кортеса и забирается на палубу обнаженной, – радостно говорила Шерли. – Да, она должна забраться на борт абсолютно голой. – Шерли еще больше развеселилась. – А потом она должна станцевать для сеньора Кортеса коротенький возбуждающий танец в…

– Не будь такой наивной и глупой, Шерли, так нельзя. – Идиотизм жены вывел Ирвинга из себя. – Отдел цензуры вырежет все голые задницы. На экране не должно быть ни одной сцены с обнаженным телом.

– Нет, можно! – ответила ему Шерли и, схватив трубку стоявшего на столе телефона, сказала хриплым голосом телефонистке: – Соедините с мистером Крофтом. Ирвинг, все равно будет по-моему, – продолжила она. – Студии это понравится. Мы снимем сцену в двух вариантах: с накидкой и без. – Тут она каркающим голосом закричала в трубку: – Хьюберт, это Шерли. Послушай, мне в голову только что пришла прекрасная идея. Не мог бы ты подняться и поговорить с нами прямо сейчас?.. О'кей. Тебе эта сценка должна прийтись по вкусу, Хьюберт, я в этом просто уверена.

Джулиан был как комок нервов, машина для занятий любовью. Он никак не мог понять, что за муха его укусила. Он ведь обожает Инес, даже боготворит ее. Развод с Фиби решился, и свадьба с Инес была запланирована уже на следующую неделю. Он все еще безумно хотел жениться на ней. Он понимал, что с Доминик ему придется расстаться. Джулиан убеждал себя, что если и дальше он будет заниматься с ней любовью так часто, то в один прекрасный момент он просто умрет от перенапряжения. Но чем более яростно и страстно они любили друг друга, тем больше ему хотелось обладать ею. Он просто не мог насытиться темпераментом этой юной Мессалины, которая к тому же была похожа на его любимую женщину.

Болезнь Инес оказалась для него горем, принесшим удовольствие, хотя в глубине души он чувствовал щемящее чувство вины и пил больше, чем обычно. Но ее долгие, полные тайных обещаний взгляды, совершенная красота и чувственные прикосновения заставляли его забывать обо всем на свете, кроме безумного желания обладать ею. Как-то утром во время съемок они уединились в вагончике, и она стала дразнить его, лаская губы розовым влажным языком. Он сразу возбудился, началась долгая любовная игра, пока она не отдалась ему наконец. Было время ланча, и, ослепленные страстью они ничего ни замечали. Доминик и Джулиан были в костюмах и не стали раздеваться, он вошел в нее с такой яростью и страстью, что фанерные стенки вагончика дрожали и потрескивали, а вся съемочная группа понимающе улыбалась.

– Любовный роман на съемках, подумаешь, обычное дело, – сказал Тим. – У меня еще никогда не было такого босса, как он: он и артист потрясающий, и мужик что надо, и профи в своем деле.

Доминик обожала заниматься любовью. Она чувствовала, что секс поработил ее, одновременно дав власть над мужчинами. Этот знаменитый и красивый мужчина, который был помолвлен с другой женщиной, так обезумел от страсти, что она могла водить его на веревочке и наслаждаться его любовью сколько душе будет угодно, и он ничего не мог поделать.

– Это просто невозможно, Доминик. Я не могу позволить тебе сниматься в этой сцене. Это стыдно и неприлично… даже скандально. – Щеки Агаты покрылись красными пятнами, когда они обсуждали новые страницы доставленного вчера «голубого» сценария.

– Ну не будь ты такой занудной, Агата, – крикнула Доминик. – Что ты тут выдумываешь? Почему я не могу сниматься немного обнаженной? Это же естественно, почему я должна стесняться своего тела? Что в этом такого?

– Это аморально, – быстро сказала Агата. – Это… это… это неприлично. В этом нет никакого смысла, это дешевка. Окоченевшей вылезать из воды… – ее голос стал на целую октаву выше, – а потом, забравшись на борт, танцевать голой перед Джулианом Бруксом? – Она была почти в истерике и говорила с такой яростью, что Доминик изумленно уставилась на нее.

– А что ты хочешь, чтобы я ждала того времени, когда уже не смогу танцевать голой перед мужчиной? Не могу понять, в чем причина твоего волнения. Почему ты так на это реагируешь?

– Я твоя наставница, Доминик, и слежу, чтобы ты не зашла слишком далеко… я забочусь о твоем благополучии, о твоей морали и помогаю тебе сберечь те духовные ценности, которые были заложены твоими родителями.

– Чушь, – грубо ответила Доминик. – Мои родители не заложили в меня никаких ценностей.

– Это ложь. Ты испорченная непослушная девушка. Так говорить нельзя, – визжала Агата. – Я знаю твоего отца. Он один из самых уважаемых банкиров в Сен-Тропезе. О Боже, что он скажет, когда увидит тебя на экране обнаженной? Да он с ума сойдет! – Она перекрестилась и стала перебирать четки, которые всегда были у нее под рукой.

– Слушай, не будь такой старомодной, Агата, – сказала Доминик. – На вот, взгляни. Посмотри на эту девушку. Она тоже француженка, и ее родители уважаемые и респектабельные люди. – Она бросила Агате «Синемонд», который читала перед этим.

Агата развернула его и посмотрела на фотографию. Там была изображена красивая молодая блондинка, которая лежала на животе, подперев руками подбородок. Вьющиеся светлые волосы скрывали от зрителя ее грудь, но обнаженная попка самым бесстыдным образом красовалась перед объективом, а сама актриса улыбалась соблазнительной и многообещающей улыбкой.

– Настоящая порнография. Куда смотрит мир? – прохрипела Агата, до глубины души пораженная увиденным.

Доминик пожала плечами.

– Это Бриджит Бардо, – сказала она так, как будто это все объясняло. – Она на пару лет старше меня. Ей, может быть, восемнадцать-девятнадцать… не больше. То, что они снимают сейчас во Франции, тоже кино. Она работает сейчас с молодым режиссером по имени Роже Вадим. Фильм называется «И Бог создал женщину».

– Меня это не интересует, даже если он называется «И создал Бог дерьмо», – прошипела Агата в непривычной для нее вспышке богохульства. – Я немедленно встречусь с нашим продюсером и скажу ему, что я никогда не позволю тебе сниматься в этой отвратительной сцене! Никогда, слышишь?!

Доминик снова пожала плечами. Агата, несомненно, выглядит очень нервной и раздраженной. Интересно, почему?

Хьюберт Крофт безуспешно пытался хоть немного вздремнуть, когда без всякого предупреждения, небрежно стукнув в дверь, в комнату ворвалась Агата. Когда она появилась, на нем были только широченные трусы и майка. За несколько минут до ее появления он снял штаны и рубашку.

– Как вы смеете посылать Доминик такие непристойные сцепы, – заорала она, размахивая страницами сценария перед его носом. – Я не могу разрешить моей подопечной сниматься в этой сцене. Я за нее ответственна, поэтому я запрещаю это.

– А что ваша так называемая подопечная говорит по этому поводу? – саркастично спросил Хьюберт, закутывая свое необъятное тело в огромную мантию, на которой золотыми и красными нитками был вышит герб Рамоны. – Уверен, что она точно не против.

– Это неважно. Она еще ребенок и совсем ничего не понимает, – упрямо ответила Агата. – Я взрослая и несу за нее ответственность, и я никогда, слышите, никогда не позволю ей бесстыдно обнажаться и сниматься в таких мерзких, постыдных сценах! Это отвратительно! Я завтра же позвоню ее родителям и все им расскажу. Она несовершеннолетняя, и вы не должны предлагать ей подобные вещи.

– Присядьте, мадмуазель, – спокойно сказал Хьюберт. Он показал да покрытое бирюзовым бархатом кресло. Агата села вне себя от гнева, она с трудом дышала и обмахивалась сценарием.

Мысль о том, что Джулиан может увидеть Доминик абсолютно голой, наполняла Агату такими противоречивыми чувствами, что у нее начинало ныть все тело. Ее Джулиан, ее любовь… смотрит на Доминик, исполняющую перед ним развратный танец без всякой одежды. Единственной ее одеждой будет улыбка. Ей становилось плохо, когда она наблюдала за их романом на съемочной площадке. Сидя в стороне, где-нибудь в тени, она с пересохшим от похотливого желания ртом смотрела, как они целуют и ласкают друг друга, как влюбленно смотрят и смеются. Все эти сцены были наполнены такой неистовой страстью, что порой Агата ощущала влагу в самом интимном месте своего тела. Для нее было невыносимой мукой смотреть, как Джулиан держит в объятиях этого ребенка, как он целует ее губы, как ее упругие груди прижимаются к его мускулистой груди, как крепко обнимают ее его сильные мужские руки. Это было какое-то горько-сладкое безумие, особенно когда Ник заставлял снимать одну и ту же сцену по нескольку раз с разных камер. Агата страдала… о, как она страдала от разрывавших ее тело ревности и страсти. Не в состоянии контролировать себя, она медленно волочила ноги к пустому вагончику Доминик и удовлетворяла себя тем единственным способом, который был ей известен. Шепча его имя, она била себя по губам до тех пор, пока они не начинали кровоточить, а потом начинала тереть себя его рубашкой, испытывая один за другим невероятные оргазмы.

– А теперь, мадмуазель Гинзберг, – сказал Хьюберт, закуривая сигару и внимательно наблюдая за ней своими маленькими глазками, – успокойтесь… Это все просто чепуха. И вы это знаете, не так ли?

– Естественно, нет, – оскорбилась она. – Доминик всего шестнадцать лет. Я ее наставница и…

– Заткнитесь, мадмуазель Гинзберг, – рявкнул Хьюберт. – Сядьте и прекратите вести себя как двуличная сука.

– Что… что… вы сказали? Как вы назвали меня? – Его резкий командный тон привел ее в ярость и смятение.

– Я сказал, что вы ведете себя, как самая настоящая лицемерка, – ответил он. – Вы думаете, я совсем дурак и не удосужился разобраться в том, что тут происходит?

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – тихо сказала Агата.

– Не притворяйтесь, что вы такая дура, как это кажется со стороны, – резко перебил ее Хьюберт. – Послушайте меня одну минуту перед тем, как звонить родителям девушки, в полицию или в эту проклятую береговую охрану. – Он затянулся сигарой и почти парализовал ее презрительным взглядом. Господи, какой он урод. Его не любит вся съемочная группа. За спиной Скрофо они часто отпускали в его адрес едкие шутки, окрестив его «жабой». Он был похож сейчас на огромную бородавчатую жабу: ссутулившаяся толстая фигура в темно-зеленом балахоне, лысая, блестящая от пота голова и щетина на обвисших щеках, похожая на черную копирку.

– Не надо думать, что я ничего не знаю, особенно о том, что происходит на съемочной площадке, – тихо сказал он. – Я знаю все.

– О чем вы? – Агата пыталась говорить твердо, но Крофт не просто внушал отвращение, он еще обладал способностью подавлять волю своих жертв. Агата ужасно не любила ссоры, и сейчас ей захотелось уйти и никогда больше здесь не появляться.

– Я знаю, что вы думаете, мадмуазель Агата Гинзберг. – Он наклонился вперед и так пристально посмотрел ей в глаза, что она была вынуждена отвести взгляд. – Я знаю каждую вашу мысль, я читаю их, когда вы сидите на съемочной площадке и следите за Джулианом Бруксом.

– Что вы имеете в виду?

– Вы любите его, не так ли, Агата? – Он злорадствовал. – Вы страстно влюблены в него и мечтаете о его теле.

– Нет… нет, не мечтаю, это ложь! Чудовищная ложь!

– Чушь! Я видел вас… знайте, что я ничего не упускаю из виду. – У Хьюберта потухла сигара, и он поднес к ней дорогую золотую зажигалку. – Я видел выражение вашего лица, когда вы с сэром Криспином и Джулианом сидели под зонтиком на берегу. Поэтому я знаю, что сейчас творится в вашей голове, с вашим телом.

– Вы не знаете… вы ничего не можете знать, – со страхом сказала Агата.

– Не будьте идиоткой. – Он снисходительно улыбнулся, зная, что следующее его разоблачение добьет ее окончательно. – Я видел вашу тетрадочку, я имею в виду ваш драгоценный альбомчик. Неужели вы думали, что сможете спрятать его от меня?

– Нет! – закричала Агата. – Вы не могли его видеть!

– О, не только мог, но и видел. Душевный альбомчик, Агата, так красиво оформлен, с таким чувством!.. Я должен вас похвалить за такой тщательный отбор фотографий нашего дорогого мистера Брукса. – Он неприятно рассмеялся. – Он порядочно залапан, этот ваш альбомчик.

– Как вы его нашли? – прошептала Агата, чувствуя, что в ней, как лава в кратере вулкана, поднимаются два чувства – стыд и ненависть.

– Я обыскал твою комнату, дурочка, – снова улыбнулся он. – У меня было подозрение, что у тебя что-то такое есть, что ты где-то это прячешь. Мне надо было найти эту вещь. Ты его не очень хорошо спрятала, Агата. Под матрацем, ха! Очень оригинально. Любая из этих дурных уборщиц легко нашла бы его, несмотря на то, что он был завернут… в одну из рубашек Джулиана, если я не ошибаюсь. – Его глаза так и блестели от удовольствия.

– Нет, – мягко произнесла она. – Нет. Нет, это моя собственность… это личное… личное. Вы нарушаете закон о частной собственности.

– Мадмуазель Гинзберг, я готов забыть о том, что между нами вообще была какая-то беседа, но только если вы прямо сейчас, как умная и понятливая женщина, спуститесь вниз и разрешите Доминик делать свою работу. Ну, а если вы выберете другой путь и захотите закатить скандал или еще что-нибудь в этом роде, например, позвонить ее родителям, то я лично позабочусь о том, чтобы каждый из работающих здесь, включая Джулиана Брукса, узнал о вашей похотливой и жалкой страсти к нему. Надеюсь, я понятно выражаюсь?

Агата кивнула головой. В глазах у нее стояли слезы.

– А если родители Доминик узнают, что та женщина, которой они доверили следить за своей драгоценной дочерью, всего лишь слабовольная, сексуально озабоченная извращенка, то, естественно, вас вышвырнут отсюда в мгновение ока. Я понятно говорю?

Она еще раз кивнула и, не в состоянии ничего сказать, встала, чтобы уйти.

– Из ваших уст, мадмуазель Гинзберг, не вылетит ни одного слова… и вы никому ничего не расскажете… и мы все останемся одной дружной семьей. Вы понимаете?

Пока Агата шла к двери, он не спускал с нее глаз. У нее сильно дрожали плечи, голова бессильно опустилась на грудь.

Бедолага, подумал он, ощущая в душе несвойственное ему новое чувство – жалость. А ведь он пожалел ее и не рассказал о тех отношениях, которые были между Доминик и Джулианом. От такого потрясения она могла умереть.

Глава 16

Была ясная лунная ночь, когда Ник решил снять сцену купания обнаженной Доминик и танец обольщения Джулиана. Когда об этом узнали на студии, всех охватило сильное волнение. Эта сцена нарушала почти все цензурные запреты. Спирос Макополис знал, что это новое опасное пространство, которое они сейчас осваивали, проложит дорогу будущим эротическим фильмам. Если цензор пропустит сцену из «Кортеса» без купюр, это позволит другим постановщикам снимать обнаженных актрис, а зрители будут требовать все больше пикантных сцен.

После напряженных дискуссий с управлением цензуры, со Скрофо, Франковичами и с самой Доминик Ник понял, как надо снимать, чтобы сцена была эротичной и чувственной, но открыто не показывала запретные части тела Доминик. Очертания ее прекрасного тела должны были как бы выступать из дымки, с большого расстояния. Для полной безопасности следующей ночью эту сцену должны были снимать еще раз, но уже одев на Доминик бикини.

Агата что-то тарахтела, пока Доминик готовилась к первому дублю. Совершенно не стесняясь, она стояла обнаженная перед Агатой, и той пришлось отвести взгляд, когда девушка-гримерша стала накладывать водостойкий грим на соски Доминик. Ее груди были твердыми и упругими, а соски темно-розовыми. Гримерша пыталась с помощью губки скрыть их цвет, чтобы они не попадали в камеру, которая будет стоять на корабле в лагуне, в двухстах метрах от берега.

Доминик нравились прикосновения мягкой губки, она думала о том, как проведет сегодня вечером время с Джулианом в перерывах между съемками. У них обоих были каюты на корабле, и она была уверена, что, как только они снимут первый дубль, он обязательно возбудится. Доминик задрожала от ожидания, чувствуя, что возбуждается от мыслей об их близости.

Глядя в большое зеркало, она любовалась своим отражением. У нее был гладкий плоский живот, а черные волосы на лобке костюмерша заклеила маленьким кусочкам ткани телесного цвета. Это было не уступкой скромности (ее просто не существовало), а мерой предосторожности, чтобы уберечь отснятый материал от возможного гнева цензора.

Раздался резкий стук в дверь, и голос Блуи протрубил:

– Как твои дела, Доминик?

– Я готова, – весело ответила она, откинув волосы на плечи и улыбаясь своему отражению. Агата еще раз украдкой взглянула на свою подопечную. У девушки, без всякого сомнения, были совершенные формы. Она очень повзрослела за те несколько месяцев, которые прошли с тех пор, как они покинули Сен-Тропез. Теперь это была не школьница, а созревшая молодая женщина. Агата почувствовала, как на нее накатилась волна ревности: она представила себе, что должен был чувствовать Джулиан, когда впервые увидел обнаженную Доминик. Она содрогнулась. Ей не хотелось даже думать об атом.

Костюмерша обернула Доминик широким цветастым саронгом,[10] и она сразу же бросилась на пляж, где на песке была установлена маленькая палатка.

Там ее уже ждал Ник.

– Все в порядке, Доминик? Ты выглядишь великолепно, дорогая. Как ты себя чувствуешь?

– Превосходно, Ник, превосходно. Я так взволнована и могу, кажется, сделать все что угодно.

– Ты уверена, что действительно согласна сниматься раздетой?

– Конечно, – рассмеялась Доминик. – Без одежды мы все выглядим одинаково. Для меня это не имеет никакого значения, Ник. Даже меньше. Я думаю, сцена от этого только выиграет, будет более, как вы говорите, эротичной, да?

– Да, эротичной. – Он широко улыбнулся, восхищаясь искренностью девушки и ее жизнерадостностью. Да, они правильно сделали, выбрав Доминик. Она прирожденная звезда. Казалось, ее сексуальность с каждым днем становится все сильнее. – О'кей, я иду на корабль. Жди к палатке, пока я не скажу «поехали». Затем ты медленно выходишь, оглядываешься вокруг, не смотрит ли охранник. Подходя к воде, ты сбрасываешь свое одеяние, и медленно, очень медленно входишь в воду. Все это время ты с волнением и страстью смотришь на корабль. Ты страстно хочешь увидеть Кортеса. Теперь покажи мне, как ты все это сделаешь.

Здесь же, в палатке, Доминик повторила все, что он сказал, и довольный Ник поцеловал ее в щеку.

– Ни пуха, ни пера, малышка. Ты будешь просто великолепна. Если у тебя вдруг начнутся судороги, когда ты поплывешь, ты только крикни, у нас здесь вокруг полно водолазов. Так что ты в полной безопасности.

– Я знаю, – улыбнулась она. – Я хорошо плаваю, Ник, не забывай, я из Сен-Тропеза.

Улыбнувшись в душе, Ник вернулся на катер, который доставил его к величественной шхуне шестнадцатого века с гордо возвышающимися мачтами. Если верить чутью, должна получиться неплохая сцена.

Съемочная группа устроилась на палубе, и, когда Ник подошел к осветителю, чтобы посоветоваться с ними, его остановил Крофт.

– Дружище, мне надо поговорить с вами, – неожиданно дружелюбным тоном сказал итальянец, дотронувшись до руки Ника.

Ник отшатнулся от него, как от змеи, и сказал:

– Хорошо, давайте спустимся в мою каюту.

В своей тесной каюте Ник кивнул Крофту на стул. Не обращая внимания на итальянца, он стоял, сунув руки в карманы, и обдумывал сценарий.

– Я о той сцене, которую мы собираемся снимать, – начал Умберто.

– Что такое? – резко сказал Ник. – Студия в основном согласна с этой сценой, так в чем же дело, малыш Хьюби? – Он не мог сдержать иронии, не мог заставить себя смотреть на эту мерзкую тварь.

– Я хочу точно знать, как вы собираетесь снимать ее, чтобы не повредить репутации Доминик, – сказал Умберто. – Она юна и не должна выставляться голой напоказ перед всей съемочной группой. Я хочу, чтобы вы все вели себя по-джентльменски.

Ник поднял брови.

– С каких это пор ты стал моралистом? – усмехнулся он. – С каких это пор ты знаешь, как должен себя вести джентльмен? Я не думаю, что тебя волнует репутация Доминик. Я полагаю, что у тебя насчет нее совершенно другие планы.

– Что ты этим хочешь сказать? – прохрипел итальянец.

– Ничего, ничего, – сказал Ник, невинно глядя в свой сценарий, – у тебя, малыш Хьюби, тоже есть член, не так ли?

– Послушай, ты, дерьмо. – Умберто встал, и его огромное тело, окутанное клубами сигарного дыма, заполнило всю крошечную каюту. – Чтобы больше таких наездов не было, я все-таки продюсер этой чертовой картины, нравится тебе это или нет, греческое дерьмо. Вот. – Он бросил на стол скомканную телеграмму. – Прочти это.

Ник взял клочок бумаги и прочитал: «Управление цензуры чрезвычайно озабочено тчк несмотря на согласие пропустить сцену с обнаженным телом необходимо чтобы любые снятые кадры дубли и прочее не содержали непристойного положения тел визави или непристойных кадров с девушкой тчк там но знают что она несовершеннолетняя тчк позаботься обо всем тчк пока что картина великолепна но нам нужна эта сцена сделай ее хорошо тчк с уважением Макополис».

– У меня уже есть копия этой телеграммы, – сказал Ник, возвращая бланк Умберто. – Вчера и весь сегодняшний день я провел на корабле с оператором, осветителем, Доминик и ее дублершей. Мы тщательно прошлись по каждому кадру. Если возникнет хоть малейшая опасность, что будет видна грудь или что-нибудь еще, мы прикроем ее парусом или другими декорациями. Удовлетворяет ли это твою стыдливость, малыш Хьюби?

– А как насчет съемочной группы, они увидят со тело? – настойчиво спросил Умберто.

– Конечно, они могут увидеть его! – взорвался Ник. – Но они, черт побери, профессионалы, а не стая любопытных ворон. – Таких, как ты, чуть было не добавил он, но ему очень хотелось поскорее избавиться от «борова». Само присутствие этого человека, его голос приводили Ника в неописуемую ярость, пора было приступать к работе. Сегодня вечером ее будет особенно много.

– Хорошо, я буду наблюдать за вами, чтобы вы точно соблюдали указания студии, – сказал Умберто, и его глаза сверкнули угольками. – И пусть никто даже не пытается воспользоваться ситуацией.

И меньше всего ты, дерьмо, подумал Ник и сказал:

– Все, ты закончил, Хьюберт? Ты удовлетворен?

– Тебе надо знать обо мне одну вещь, Ник, – ухмыльнулся Умберто, приблизив свое лицо к лицу Ника. – Я никогда не бываю удовлетворен. – С этими словами он величественно удалился, хлопнув дверью каюты.

Ник пожал плечами и вписал несколько исправлений в сценарий. Это был еще один типичный день с Хьюбертом С. Крофтом. Каждый день он пытался вставлять палки в колеса, каждый день ему удавалось привести в ярость кого-нибудь из актеров или членов съемочной группы.

Ник выглянул из маленького иллюминатора, который выходил на палубу, и увидел, что Хьюберт сердито разговаривает с одной из костюмерш Доминик, которая терпеливо, с трудом сдерживая раздражение, смотрела на него. Ник улыбнулся. Это выражение он видел на лицах практически всех членов съемочной группы. Все они терпеть не могли Скрофо. Ник выбросил из головы мысли об итальянце, лучшее из того, что он мог сделать, и, бесцельно прогуливаясь по палубе, сосредоточил свое внимание на предстоящей сцене.

– Мальчики, готовы? – обратился он к двум группам операторов, которые устанавливали на палубе две камеры так, чтобы они располагались под различными углами.

– О'кей, готовы, Ник, – откликнулись они в один голос.

– Хорошо, тогда начнем!

Помощник оператора ударил хлопушкой сначала перед первой камерой, а потом перед второй. Звукорежиссер крикнул: «Съемка». И Ник через громкоговоритель прокричал магическое слово: «И-и-и поехали!

Там же, на палубе, спрятавшись от всех, стоял Умберто Скрофо. Мощный бинокль был тесно прижат к его маленьким поросячьим глазкам. Он не хотел пропустить ни одной секунды этого представления. С того самого момента, как он увидел Доминик, он сразу же оценил ее красоту и сексуальность, но она решительно игнорировала его. Когда он пытался заговорить с ней, она односложно отвечала ему, едва скрывая скуку.

Стоя на берегу, Доминик неотрывно смотрела на стоящий па якоре корабль. Медленно, с необычайной, очень естественной чувственностью она развязала тонкий саронг и с легким шорохом уронила его на песок. Полная луна освещала ее безупречную грудь и тело неземной красоты. Она выглядела как рожденная из пены Венера Боттичелли, только более смуглая и смелая. Божественно красивая, она была воплощением молодости и женской прелести.

– Матерь Божья, – пробормотал Скрофо. Он возбудился и еле дышал.

Он был далеко не единственным, кто до последнего момента восхищался обнаженной красавицей, стоявшей у кромки воды. Медленно, слегка покачивая бедрами, она вошла в прохладную темную воду. Океан коснулся ее тела, и она на мгновение замерла, с нескрываемой страстью глядя на палубу корабля, где ее ждал Джулиан.

– Господи, что за женщина, – прошептал Блуи Нику, который зачарованно смотрел на нее. – Черт возьми, из всех ангелочков, которых мне приходилось видеть, у этого самое красивое тело.

Ник и не подумал отвечать. Эта сцена была так совершенна, так первозданна, проста и неописуемо прекрасна, что ему тоже захотелось участвовать в ней. Доминик сделала еще два или три шага, вода коснулась се талии, она вскрикнула и нырнула, чтобы через несколько секунд вновь появиться на поверхности с волосами, плывущими за ней, подобно черным водорослям. Камера крупного плана снимала ее лицо и плечи, и оператор старался, чтобы в кадре не было даже намека на грудь.

– Фантастика, – прошептал он своему ассистенту, который держал в кадре Доминик, все ближе подплывавшую к кораблю, – фантастика, черт возьми.

Джулиан стоял между двумя камерами, так что Доминик, бывшая на расстоянии тридцати метров от корабли могла его хорошо видеть. Она улыбнулась ему с обезоруживающей невинностью, в которой был привкус сладострастия и вожделения, и Джулиан почувствовал, что у него пересохло во рту, а его член в ожидании будущего наслаждения начал неудержимо возбуждаться.

Наконец она достигла веревочной лестницы, свешивавшейся через борт, крепко схватилась за нее и взобралась на палубу. Мгновение она стояла абсолютно неподвижно, позируя камерам, которые ловили исходившее от нее электризующее воздух сладострастие. Затем, глубоко вздохнув, она прошептала:

– О, Эрнан, любовь моя, – и бросилась в объятия Джулиана.

– Стоп, – крикнул Ник. – Великолепно, Доминик, просто великолепно. Нам хватит и одного дубля, это было прекрасно, дорогая, просто замечательно. Отдохни часок, пока мы подготовим съемку твоего танца. Вытрись насухо и выпей чего-нибудь горячего. Нам не нужно, чтобы ты простудилась.

Костюмерша уже набросила на Доминик полотенце и махровый халат, та завернулась в них, повязав одно полотенце вокруг головы, как восточный тюрбан. Пока толпа помощников суетилась вокруг, Джулиан стоял рядом, и ей казалось, что она ощущает напряжение, прорывавшееся сквозь одежду. Она отослала своих помощников и осталась одна. Джулиан подошел к ней.

– Принести тебе что-нибудь выпить? – прошептал он.

– Да, – выдохнула она, – но лучше давай займемся любовью.

В маленькой каюте Джулиана они не стали сдерживать свое безумное нетерпение. Одетый Джулиан сидел на кровати, а Доминик стояла между его коленями, дрожа скорее от нетерпения, чем от холодной воды, пока он медленно снимал полотенце с ее мокрого тела.

Они слышали шум голосов съемочной группы, готовившейся на палубе к следующей сцене, и мягкие удары волн по корпусу корабля. Полотенце упало, обнажив груди Доминик, и тусклая лампа осветила их теплым золотистым светом. Его губы переходили от одной груди к другой, лаская и мягко покусывая их, пока она не откинула назад голову и не застонала, прося его остановиться. Тогда он снял полотенце с ее талии и начал ласкать бедра Доминик. Он гладил ее мягкие упругие ягодицы, а его губы опустились к бархатистому холмику.

Почувствовав мягкое нежное прикосновение его языка, она тихо застонала. Джулиан хорошо знал, как удовлетворить ее, и через несколько секунд она кончила. Ее пальцы вплелись в его густую шевелюру, пока он мягко массировал ее соски ладонями. Затем она пылко бросилась на него, расстегнула брюки, и член рванулся наружу. Он показался ей просто громадным. Она нежно взяла его в рот и стала ритмично сосать, и он чуть было не кончил сразу. Затем она ввела его в свое лоно, мягко качнувшись, потом их движения стали быстрее, и они превратились в единую плоть.

Примерно через час в дверь каюты Джулиана постучал Блуи.

– Доминик случайно не здесь? – спросил он с притворным равнодушием.

– Я сейчас выйду, – весело крикнула Доминик, одаривая своего возлюбленного поцелуем и оставляя его лежать на кровати в полном изнеможении.

Ник был готов к репетиции сцены танца. Доминик надела трико, и они работали до тех пор, пока Ник не сказал, что все отлично. Умберто с сигарой во рту стоял рядом с камерами и молчал. Но в его присутствии все чувствовали себя не в своей тарелке.

Камеры были расставлены так, чтобы «запретные» части тела Доминик были закрыты корабельными снастями. Это была очень сложная съемка, которая заняла практически всю ночь. Тремя камерами им пришлось сделать около пятнадцати дублей.

Доминик была в своей стихии. Она нашли чрезвычайно возбуждающей идею танцевать обнаженной перед сорока мужчинами, в том числе перед Джулианом. Каждый раз, когда Ник кричал: «Стоп, это снято, следующая сцена», они с Джулианом ускользали в одну из кают. Никто им не мешал. Все знали об их романе, и среди съемочной группы ходили непристойные шутки, но никто не хотел обижать любовников.

– Может быть, будем называть ее «подводная лодка»? – шутил Блуи с оператором.

– Почему?

– Потому что она все время где-то внизу, – рассмеялся Блуи, кивнув в сторону каюты Джулиана.

После пятой сцены Джулиан отдыхал на кровати. Съемки танца Доминик продолжались шесть часов, и он был совершенно измотан. Но не из-за танца, ведь он был только зрителем, а из-за неуемного темперамента Доминик. Каждый раз, когда они возвращались и каюту, она хотела заняться любовью. Она была так возбуждена, что Джулиан не мог не ответить ей. Вся съемочная группа чувствовала исходящее от нее возбуждение, и, глядя на нее, почти все мужчины испытывали такое же чувство. Доминик заглянула в каюту и увидела Джулиана, лежащего на кровати.

«Господи, сегодня ночью мы трахались уже четыре раза. Она просто не может хотеть меня, – подумал он, – тем более после всех этих купаний и танцев». Халат Доминик упал на пол, и Джулиан увидел, что она дрожит от желания.

– Доминик, может быть, достаточно для одной ночи? – слабо сказал он, чувствуя, что несмотря на усталость он опять возбуждается.

– Конечно, нет, – промурлыкала она.

Оперевшись на дверь красного дерева, с блестящими мокрыми волосами она выглядела как распутница.

– Я хочу, чтобы ты всегда хотел меня, Джулиан. Я опять хочу тебя, любовь моя. Прямо сейчас. – Она начала ласкать себя, зная, что Джулиан тут же возбудится. Нежно лаская одной рукой свои соски, она опустила другую между ног. Два ее пальца стали скользить туда и обратно, глубоко погружаясь в розовую, влажную плоть.

– Конечно, я хочу тебя, – сказал он хриплым от страсти голосом. – Я чертовски хочу тебя, волшебница, и ты знаешь это, маленькая ведьма, ты просто сводишь меня с ума.

– Я хочу тебя, – простонала она, все еще стоя у двери. Ее пальцы двигались так быстро, а дыхание стало таким частым, что он понял: она скоро кончит. Как зачарованный, Джулиан смотрел на Доминик, выкрикивавшую его имя.

– Я люблю тебя, Джулиан, я люблю тебя. – Он видел ее тело, которое дрожало в экстазе.

– Иди сюда, – хрипло сказал он. – Господи, что ты со мной делаешь, Доминик, что ты делаешь!

– Ничего, – прошептала она, – совсем ничего. Глаза Доминик расширились от восторга, когда он вошел в нее.

– Я всего лишь заставила тебя полюбить меня, я надеюсь на это, потому что я люблю тебя, Джулиан, и буду любить вечно.

Когда Джулиан шел на верхнюю палубу, где велась съемка, он увидел силуэт мужчины, стоявшего в тени около груды снастей. Он задержался на секунду, его актерская интуиция подсказала ему, что здесь что-то не так.

Думая, что его никто не видит, Хьюберт Крофт спрятался за собранным парусом и смотрел на танцующую вдалеке обнаженную Доминик. Его рука быстро двигалась в кармане широких льняных брюк, глаза были полузакрыты. До Джулиана доносилось его тяжелое дыхание.

– Чем, черт возьми, вы здесь занимаетесь, Крофт? – прошипел Джулиан.

Итальянец вздрогнул и уставился на Джулиана.

– Ах, ах, ах, похоже, мистер Брукс пришел проверить, как там его Лолита, – усмехнулся он. Казалось, он не чувствует ни стыда, ни раскаяния, что его уличили в мастурбировании. С усмешкой глядя на Джулиана, он медленно вытащил руку из кармана брюк.

– Господи, Крофт, ты вел себя как поганый извращенец, – с отвращением сказал Джулиан. – Если бы кто-нибудь из съемочной группы увидел, чем ты занимаешься, тебя бы сразу выгнали.

– Тебе не следует бросать в меня камни, старина Джулиан, – сказал Крофт, передразнивая безупречное английское произношение Джулиана. – Если бы кто-нибудь из них видел, что ты делаешь с этой маленькой шлюхой, открыто выставляющей себя напоказ пород всеми, тебя бы считали не вторым Оливье, а жалким стареющим Лотарио.

– Я не собираюсь вступать с тобой в спор, Крофт, – сказал Джулиан, чувствуя, что лицо заливается краской. Он знал, что о нем и Доминик думают в съемочной группе. Но он не мог их винить. – Это не твое дело, черт возьми.

– Да нет, это мое дело, – самодовольно ухмыльнулся Скрофо. – Послушай, парень, как продюсер фильма, я восхищаюсь тобой на экране, но твое поведение за его пределами доказывает, что ты просто пустой актеришка, который пытается сохранить молодость, занимаясь любовью с этой несовершеннолетней.

Ну конечно, подумал Джулиан. Доминик была так же невинна, как клубок змей. Он никогда не задавался вопросом, почему она стала такой.

– Я должен быть на съемочной площадке, Крофт, – напряженно сказал он. – Я не хочу продолжать этот разговор. Если честно, меня от тебя тошнит.

– Не так плохо, как будет чувствовать себя мадмуазель Инес, когда прочтет вчерашний номер «Геральд Икземинер», – сказал Скрофо.

– Да? И что, скажи на милость, в нем интересного?

– Прочти, и ты зарыдаешь, – сказал Скрофо, – то же, без сомнения, сделает и твоя невеста. Я уже сказал тебе, Брукс, не бросай в меня камни, иначе сам окажешься в грязи.

Он натужно рассмеялся и вразвалку пошел на съемочную площадку. Джулиан окаменел. Что в газете может досадить Инес? Он застонал. Он прекрасно знал, что это может быть: какие-нибудь слухи о нем и Доминик. Сплетники часто перемывали ему косточки, но если это заденет Инес…

Он быстро возвратился в каюту, где его гример деловито точил карандаш для бровей.

– Старина, у тебя случайно нет вчерашнего номера лос-анджелесской газеты? – мимоходом спросил он Тима.

– Не-а, шеф, ты же знаешь, я читаю только комиксы, – бодро ответил Тим, вытирая салфеткой вспотевшее лицо Джулиана. – Но у кого-нибудь она наверняка есть. Я постараюсь достать.

– Спасибо, Тим, я ценю твое внимание, – выдохнул Джулиан, мечтая, чтобы ночь поскорее закончилась. Раз говоры с Крофтом всегда оставляли у него во рту кислый осадок.

Тим пошел искать газету, а в это время Киттенз, кипя от негодования, рассказывала костюмершам о том, что она видела Крофта, подглядывавшего за обнаженной Доминик и мастурбировавшего. Через час все уже знали о том, что делал их продюсер, и общая неприязнь к нему еще увеличилась.

Следующей ночью вся сцена была снята еще раз, но теперь Доминик была закутана в несколько прозрачных накидок. Это хорошо сработало в воде, но, как только она вылезла на палубу, прозрачный шифон прилип к телу. Это было столь откровенно сексуально, что уже после первого дубля Хьюберт вновь загнал Ника в угол в его каюте. Киношники стали свидетелями бурного спора между двумя мужчинами, они так орали, что их было слышно на самой высокой башне виллы Рамоны. В конце концов, они оба, с мрачными лицами, появились на палубе, чтобы проконсультироваться с Агатой, Киттенз и костюмершей.

Оказывается, Хьюберт считал, что соски Доминик слишком заметны сквозь намокший тонкий материал, и поэтому цензор наверняка пустит в ход ножницы и вырежет эту сцену.

Доминик вызвали из каюты Джулиана, где они как раз собирались заняться любовью. Все суетились вокруг нее, а она, надув губы, угрюмо стояла в своей каюте, в ярости от того, что ей пришлось покинуть любовника. Ник был взбешен, но вынужден был согласиться, что опасения Умберто небезосновательны. Во время танца влажная ткань терлась о грудь Доминик и так сильно возбуждала соски, что их было хорошо видно с нескольких метров. Необходимо было что-то придумать, чтобы они не попадали в камеру.

– Я не пойму, к чему вся эта суета, – сердилась Доминик, которой больше всего хотелось вернуться к Джулиану. – У всех женщин есть грудь. Почему американцы так боятся показывать ее?

Но Киттенз и костюмерша совещались тихими голосами, и никто не обратил на нее внимания. Наконец мужчин выгнали из комнаты, и женщины попытались хоть как-то скрыть дерзкие соски Доминик. Но чем плотнее они прижимали к телу накладки телесного цвети, тем больше набухали соски, выпирая через ткань, как два желудя.

Доминик чувствовала нетерпение и проклинали эти условности, приводившие ее в ярость. Она успела возбудиться в каюте Джулиана. Прикосновения к груди только усиливали это состояние. Она страстно хотела вернуться, прижаться к Джулиану и почувствовать его внутри себя.

Наконец они остались довольны своей работой и отпустили Доминик. Она рванулась в каюту Джулиана, где ее ждал совершенно остывший любовник. Когда он увидел груди Доминик, покрытые странной смесью маскирую щей пленки и кусочков шелка телесного цвета и как будто нарисованные художником-кубистом, он откинул голову и захохотал.

– Над чем ты смеешься?

– Дорогая, они выглядят так странно, как два маленьких забинтованных персика!

– Не таких уж и маленьких. Большое спасибо. Ты просто невежа, – сказала Доминик, улыбаясь одной из самых соблазнительных улыбок. – А сейчас, раз их нельзя трогать, – она резво прыгнула на его кушетку, – я поиграю с этой нежной штучкой. – С этими словами она взяла увлажняющую жидкость и стала втирать ее в дремлющий член. Через мгновение он возбудился. Джулиан в экстазе застонал, и она медленно опустила на него свое тело.

Чувственный танец Доминик до такой степени возбудил всех мужчин в съемочной группе, что несколько следующих ночей в публичных домах Акапулько кипела неутомимая работа.

Хьюберт Крофт был чрезвычайно взволнован чувственным танцем девушки. Хотя ему было наплевать на Джулиана Брукса, он считал его тщеславным актером, которому просто повезло, но все же чувствовал злобу и ревность, потому что Доминик сходила с ума по этому человеку. Его единственным утешением было то, что эта шлюха Инес получила по заслугам. Он понимал, что ее планы, скорее всего, сорвутся, и ему доставляло огромное удовольствие видеть, как жених этой суки изменяет ей с девушкой, которая годится ему в дочери.

На следующую ночь после этих съемок компания Рамоны ужинала, как обычно, на освещенной свечами террасе ее дома. Доминик очень устала. Впрочем, так и должно было быть, подумал Скрофо. Вскоре после ужина она извинилась и ушла в свою комнату.

Через полчаса Хьюберт постучался к ней в дверь.

– Пожалуйста, оставьте меня, – сонным голосом ответила девушка. – Я сплю.

– Я должен поговорить с тобой, Доминик, – сказал продюсер. – Это очень важно.

– Черт его принес, – услышал он ее бормотание, когда она открывала раздвижные двери в свою спальню. – Что вам надо? – сердито спросила она, быстро возвращаясь в комнату и сонно усаживаясь на краю кровати. Она даже не позаботилась накинуть халат, и была в маленькой детской ночной сорочке из прозрачного белого хлопка с вышивкой и голубыми ленточками. Взглянув на угрюмо смотревшую на него Доминик, Умберто заметил, что на ней крошечные трусики под рубашкой.

В ее присутствии он всегда чувствовал себя неуверенно. Казалось, она обладает твердостью взрослого человека и, в отличие от многих других актеров, совершенно его не боится.

– Я считаю, что твоя связь с Джулианом Бруксом должна прекратиться, – холодно сказал Хьюберт, чувствуя, что возбуждается.

Она презрительно рассмеялась.

– Это не ваше дело, мистер Крофт. Вас не должно касаться, чем мы с Джулианом занимаемся вне съемочной площадки.

– Наоборот, моя дорогая, должно, – холодно ответил он. – Пожалуйста, не забывай, что ты еще несовершеннолетняя, и, как продюсер этого фильма, я отвечаю за твою безопасность.

– За все это отвечает Агата, – зевнула Доминик, положив скрещенные ноги на полосатую спинку кровати и с вызовом глядя на Крофта.

– И она ничего не знает о твоих отвратительных делишках? Ты была очень умна, Доминик, очень умна. Но, если бы Агата была на корабле прошлой ночью, она обязательно узнала бы обо всем. Все остальные уже знают.

– Ну и что? – сказала Доминик. – Я не делаю ничего плохого.

Дыхание Умберто стало учащаться, Доминик опустила глаза и, к своему ужасу, увидела вздыбившуюся ткань его брюк. Она быстро подняла глаза: черт, эта свинья начала возбуждаться! Какой ужас! Она убрала ноги и попыталась стянуть пониже сорочку.

– Если вы скажете об этом Агате, она не поверит вам. Она считает, что я скромная девственница, такая же, как и она сама.

– Ты ведь не разрешила ей посмотреть на твой танец на корабле, – угрожающе сказал Умберто. – Значит, она поняла, что ты делаешь что-то отвратительное.

– Ну, это была ее идея, – пожала плечами Доминик. – У нее, кажется, была мигрень. Единственное, чего она хотела, так это оказаться в постели.

Какой ловкий выход нашла Агата, подумал Умберто. Она не смогла бы смотреть, как ее идол занимается любовью с этой девчонкой.

– Что она думает, когда во время ланча ты находишься в закрытом трейлере мистера Брукса? – Это действительно интересовало Умберто.

– Она, конечно, уверена, что мы повторяем наши роли, или едим, – рассмеялась Доминик. – Репетируем, ведь именно этим мы и занимаемся, – добавила она, еще больше пугаясь его возбуждения.

Он сделал шаг к ее кровати.

– Этим мы и занимались прошлой ночью, Хьюби, и ничего ты не сможешь доказать.

– Ах, не смогу? – ухмыльнулся Умберто. – А как насчет этого? – Он вытащил из-за спины большой конверт, сделанный из оберточной бумаги, и бросил его на кровать. – Открой его.

Доминик медленно открыла его и вытащила несколько черно-белых фотографий. Она с трудом сдержала крик.

– Что это? Где ты их взял?

– Я уверен, ты прекрасно знаешь, что это, – усмехнулся Скрофо. – На этих фотографиях ты и мистер Брукс. Я сделал их на пляже в тот день, когда вы там совокуплялись и любой мог видеть вас. Шлюха, – прошипел он, – французская шлюха.

Глаза Доминик смотрели на него с неподдельным страхом, и он внезапно почувствовал власть над ней.

– Что ты собираешься с ними делать?

– Это зависит от многого. – Скрофо медленно направился к ней. В полумраке комнаты его фигура выглядела зловеще. – Это зависит от того, как хорошо ты будешь относиться ко мне.

– Хорошо? Это, конечно, шутка? Нет, нет! – Доминик попыталась переползти через огромную кровать, но Умберто оказался быстрее нее. Он схватил ее за лодыжку и стал тянуть к себе зовущую на помощь девушку.

Огромное тело Скрофо прижало ее к кровати, и потная рука закрыла ей рот. Черт, этот ублюдок, оказывается, сильный, подумала она с нарастающей паникой и, судорожно извиваясь, попыталась отпихнуть его. К своему ужасу, она поняла, что он пытается расстегнуть брюки, одновременно выкрикивая свои похотливые желания.

– Не кричи, Доминик, будь доброй хорошей девочкой. Тебе понравится это, я знаю, тебе это очень понравится, я это тоже люблю. Я хороший, я такой же хороший, как и Брукс. – Она пыталась выскользнуть из-под него, но он был очень тяжел и прижал ее, как бабочку в коллекции насекомых.

– Будь хорошей девочкой, – скрежетал он ей в ухо, – доброй хорошей девочкой, и я не покажу эти фотографии твоей наставнице, потому что если я сделаю это, – его рука беспощадно сжала ее лицо, – будь уверена, она сообщит об этом твоим родителям, и тебя с позором отошлют назад, в Сен-Тропез, быстрее, чем ты расстегиваешь ширинку Джулиана.

Доминик пыталась крикнуть, но это было невозможно из-за его влажной руки, крепко прижатой к ее рту. Своими сильными ногами танцовщицы она пыталась ударить его в живот, прежде чем он успеет оказаться в ней, но его вес делал это невозможным.

На мгновение она замерла, мысль о том, что может случиться, парализовала ее. Агата. Сообщит ли она маме и папе? Конечно, нет, Доминик обведет Агату вокруг пальца, эта женщина живет как во сне.

Умберто продолжал бубнить своим ужасным скрипучим голосом, упираясь напряженным членом в ее голое бедро.

– Будь хорошей девочкой, Доминик, только будь хорошей, моя дорогая, и если я кончу, то разорву все эти фотографии, и ты не будешь ни о чем беспокоиться.

– Нет, убирайся! – крикнула она, ощутив внезапный прилив сил, и стала бешено сопротивляться, почувствовав, как его грубая рука срывает с нее трусы. Острый запах его отвратительного одеколона ударил ей в ноздри; она мотала головой, но его толстые губы приближались все ближе к ее лицу.

В этот момент раздался стук в дверь, и пронзительный голос Агаты прокричал:

– Доминик, с тобой все в порядке?

Глаза Доминик расширились от радости, и она торжествующе посмотрела на сальное лицо Умберто. Он застыл. В дверь опять постучали.

– Доминик, я спрашиваю, с тобой все в порядке? Мне кажется, я слышала твой крик. Ответь, Доминик, иначе я позову охрану.

Умберто наклонил свою огромную голову и прошептал:

– Я уберу руку с твоего рта, и тебе лучше сказать, что с тобой все в порядке, иначе ты пожалеешь. Ясно? И чтобы никаких фокусов!

Она кивнула, и он медленно убрал руку. Глубоко вздохнув, она крикнула:

– Агата, о Агата, слава Богу, это ты. Я видела такой страшный сон, я так испугалась!

– Впусти меня, дорогая, – приказала Агата, с беспокойством дергая закрытую дверь. – Сейчас же.

– Нет, нет, не входи, – крикнула Доминик, с ликующим злорадством глядя в лицо Умберто, которое исказилось от злобы и страха. – Я сейчас выйду к тебе, сегодня я хочу спать в твоей комнате, Агата. Мне приснился такой ужасный сон.

– Конечно, дорогая, иди скорей. Поторопись. Я позабочусь о тебе.

Торжествующая Доминик выскользнула из-под итальянца, схватила халат, сунула в карман фотографии и бросилась к двери.

– Это еще не конец, – хрипло прошептал Умберто, когда она от двери взглянула на него. – Меня еще никто не мог перехитрить, маленькая шлюха, никто.

Ничего не ответив, Доминик раздвинула стеклянные двери и упала в объятия Агаты.

– О, Агата, это был такой ужасный сон, – всхлипнула она, слезы радости текли по ее раскрасневшимся щекам.

– Тихо, тихо, не плачь, дорогая. Я позабочусь о тебе, моя крошка. Пойдем, пойдем со мной.

Обняв дрожащую девушку, Агата повела Доминик в свою комнату и закрыла за собой дверь.

Умберто Скрофо внимательно слушал голос в телефонной трубке; его до синевы выбритое лицо раздвинулось в широкой улыбке. То, что он слышал, доставляло ему удовольствие.

– В Париже, ты говоришь, ты нашел его в тюрьме? – Он выслушал еще раз и рассмеялся. – Французские пьяницы, я видел их, все они одинаковы. За стакан абсента они продадут своих родителей. Сколько он хочет? – Услышав ответ, он нахмурился. – Сто тысяч франков?

Это смешно. Я и не подумаю платить ему столько. Предложи ему десять тысяч.

На другом конце провода что-то быстро говорили, и Умберто стал постепенно выходить из себя.

– Скажи ему, пусть позвонит мне. Нет, у нищего ублюдка наверняка не хватит денег на звонок. Я сам позвоню ему. Как, ты сказал, его зовут? – Умберто нацарапал имя и номер телефона, повесил трубку и тихо сказал: – Ив Морэ… очень, очень интересно.

Чувство вины повергло Джулиана в смятение после тех двух безумных ночей, которые он провел с Доминик во время съемок на корабле. Он прекрасно понимал, что то, чем он занимается с Доминик, отвратительно, но в последнее время его тело отказывалось ему повиноваться. Ему казалось, что у него остались только нервные окончания рядом с членом, радостно поднимавшимся каждый раз, когда он оказывался с Доминик.

Они часами занимались любовью в его каюте, и он уже едва мог ходить. Он возвратился в отель рано утром, когда рассвет слегка коснулся холмов.

Когда он, шатаясь, вошел в ванную, то невольно вспомнил о Доминик. И сразу возбудился. Почувствовав отвращение к самому себе, он в шоке уставился на себя в зеркало. Он либо Супермен, либо кандидат в психбольницу. То, что разбудила в нем Доминик, сделало его ее рабом, он знал, что это может навсегда разрушить его отношения с Инес.

Он пытался найти номер газеты, о котором упоминал Крофт, но его ни у кого не оказалось, и Джулиан выбросил это из головы, решив, что со стороны Хьюберта это была просто дешевая уловка, чтобы разозлить его. Крофт не стоил того, чтобы беспокоиться о нем. Это был человек низкого происхождения, которого Джулиан находил чрезвычайно неприятным. Он знал, что Инес тоже невзлюбила итальянца. Она сказала ему об этом после приема у Рамоны. Может ли хоть кто-нибудь сказать о Хьюберте Крофте доброе слово или испытывать к нему теплые чувства? Никто!

Заснувшая с помощью снотворного Инес проснулась, услышав шум моющегося в душе Джулиана. Для того, чтобы она могла спать по ночам, доктор Лэнгли прислал ей пилюли. Целыми днями она ничего не делала, только читала и смотрела в окно, поэтому заснуть становилось все трудней и трудней.

– Как твои дела, дорогой? – спросила она, когда Джулиан тихо скользнул на свое место в их большой двуспальной кровати. – В последнее время тебе приходится так много работать, столько часов подряд, я беспокоюсь о тебе.

– У меня все хорошо, только я очень устал, – прошептал он. Новый приступ вины причинил ему физическую боль. – Не стоит беспокоиться обо мне, моя радость, думай только о себе и о нашем ребенке. Спокойной ночи, дорогая. – Он нежно поцеловал ее в лоб, отвернулся и сделал вид, что спит.

Инес смотрела в темноту. Ее женская интуиция подсказывала ей, что здесь что-то не так. Она знала все о его прошлом и о той череде любовниц, которые были у него всегда. Но разве это возможно с шестнадцатилетней девочкой? Тем более сейчас, когда между ними царит полное взаимопонимание и она носит его ребенка, которого он всегда так хотел? Разве он мог даже подумать об этом?

Хотя Джулиан не был человеком аналитического склада и не любил делиться своими проблемами, он понимал, что ему надо выговориться, иначе он сойдет с ума. Он решил довериться Нику Стоуну, которого считал рассудительным человеком, которому можно было верить. На следующий день съемки закончились сразу после сцены с танцем. К счастью, рядом не было Доминик, которая своими чарами заставляла его все время возбуждаться, поэтому на обратном пути со съемочной площадки он обратился к Нику:

– Не хочешь выпить, дружище?

– Неплохая мысль. Как насчет «Ла Перла»? Мы сможем посмотреть на искателей жемчуга. Не знаю, как ты, но я чувствую, что с удовольствием выпью «Маргаритас», – сказал Ник. У него было приподнятое настроение, хотя в глубине души по-прежнему тлела ненависть к Скрофо. Он с трудом контролировал себя, малейшей провокации со стороны Умберто было достаточно, чтобы привести его в ярость.

В «Ла Перла» Джулиан и Ник выбрали столик в углу, подальше от туристов. Как только они сделали заказ, Джулиана прорвало:

– Черт возьми, я не знаю, что делать, Ник, – сказал он. – Я по уши в дерьме.

Вдалеке несколько молодых мускулистых мексиканцев, готовясь показать свои знаменитые смертельные прыжки в находящийся далеко внизу океан, как пауки карабкались по отвесной скале, но Джулиан и Ник не обращали на них внимания.

– Я полагаю, ты знаешь, что происходит? – спросил Джулиан.

Ник сочувственно улыбнулся.

– Малыш, с таким же успехом ты мог бы забраться на статую Свободы и прокричать это на весь штат Нью-Йорк, – сказал он. – Я думаю, ты о себе и о девочке?

– Конечно, – мрачно сказал Джулиан. – Девочка. Я не могу насытиться ею, Ник. Я не хочу этого, но не могу остановиться. Боже, мне тридцать семь, я гожусь ей в отцы. Я ненавижу себя за это, но она действительно околдовала меня.

Ник сочувственно слушал, радуясь в душе, что сам не сталкивается с подобными проблемами. Может быть, они возникают от излишней привлекательности, подумал он. Джулиан всегда был ненасытен в любовных связях, но кто может винить его, если они сами бросаются на него?

– Ты любишь Доминик? – спросил он.

– Черт, конечно нет. Я до безумия люблю Инес, по крайней мере, я так считаю. Поэтому я в таком дурацком положении с Доминик. Каждый раз, когда я оказываюсь рядом с этой маленькой ведьмой, я хочу овладеть ею. Мне кажется, я схожу с ума. Мне кажется, я становлюсь полным придурком.

– Ну, это не так, – сказал Ник. – Ты не сумасшедший, Джулиан, ты просто мужчина, всего лишь один из нас.

– Мужчина так себя не ведет, – с горечью сказал Джулиан. – Мужчина верен женщине, которую любит, особенно если это такая женщина, как Инес, лежащая целый день на спине, чтобы сохранить нашего ребенка.

– Тогда почему ты это делаешь?

– Она колдунья, я и ей говорю то же самое, – выдохнул Джулиан. – Сирена, Цирцея. Она юна, она невинна, и она невероятно сексуальна. Секс с нею изумителен. Ей шестнадцать, Ник, но она занимается любовью, как богиня. Оказываясь рядом с ней, я хочу ее. Она как наркотик, и я стал настоящим наркоманом.

Они заказали еще устриц и смотрели, как первый мексиканский ныряльщик ласточкой летит с вершины скалы и входит в воду в тот самый момент, когда огромный вал ворвался на отмель. Как только голова паренька появилась над водой, все собравшиеся стали приветствовать его аплодисментами. Джулиан наклонился вперед.

– Я хочу покончить с этим, Ник. Но каждый раз, когда я принимаю решение, я снова натыкаюсь на нее, и эта чертова штука, – он со злостью указал на ширинку, – заставляет мой ум изменять мне. То же происходит и с остальными частями тела.

Ник рассмеялся.

– Тогда у тебя действительно проблемы, и я ничем не смогу тебе помочь. Жаль, но не смогу. Я могу только сказать, что любой из парней, участвующих в съемках, отдал бы свои яйца, чтобы трахнуть ее.

– Даже сэр Криспин? – рассмеялся Джулиан. Ник улыбнулся.

– Он, может быть, и нет, но я разговаривал с ребятами. Я слышал, что они говорят о ней. Не только ты Джулиан, не ты один. Она ловушка для мужчин, она усиливает их потенцию. Каждый из них сохнет по ней. Чем больше они ее видят, тем больше они ее хотят. Как они завидуют тебе! Я думаю, что она олицетворение сексапильности, это тоже дар.

– Это точно, – уныло сказал Джулиан.

– Монро, Бриджит Бардо, им придется сторожить свои лавры, когда наша девчушка появится на экране, – сказал Ник. – Я думаю, она станет самой яркой звездой Голливуда.

– Да, но это не решает моей проблемы, – сказал Джулиан. – Ясно, что, пока не родится ребенок, женщина, которую я люблю, вне игры. А я не могу не потворствовать своим желаниям и прекратить трахать эту нимфетку. Когда же я, наконец, смогу?

– Послушай, Джулиан, – сказал Ник. – Я не светский человек, в твоей среде я никто. Я всего лишь простой греческий парень, которому удалось счастливо жениться, и хочу, чтобы так было всегда. Позволь мне дать тебе маленький совет.

– Какой? – спросил Джулиан. – Ради Бога, я сделаю что угодно, лишь бы это помогло мне избавиться от неприятностей.

– Есть только один путь, – открыто сказал Ник. – Если ты действительно любишь Инес, ты должен притвориться, что Доминик не существует. Ты актер, разве ты не сможешь этого сделать?

У Джулиана был скептический вид.

– Холодный индюк, – сказал Ник. – Вот единственный путь, Джулиан. Это единственный путь избавиться от чар.

Потрясенная Инес сидела на балконе. Сегодня утром на подносе с завтраком ей принесли тонкий конверт из оберточной бумаги. Когда она открыла его, на нее накатила волна отвращения. На неясных черно-белых фотографиях, сделанных на пляже с помощью телескопического объектива, была видна сплетающаяся в объятиях пара.

Можно было легко узнать спину Джулиана, так же, как стройные красивые ноги и длинные черные волосы Доминик, тело которой было прикрыто от камеры телом Джулиана. В ужасе Инес прочитала вложенную в конверт газетную вырезку из колонки слухов Гаррисона Кэрролла:

«Мистер X, привлекательный, но еще но разведенный идол женщин, во время съемок в тропиках был чрезвычайно «близок» с восхитительной, но очень молодой мисс Y. Мы обеспокоены тем, как очаровательная мисс Z, невеста вышеупомянутого X, справится с возникшей ситуацией».

Кто мог так ненавидеть Инес, чтобы послать эту отвратительную вырезку и сделать эти грязные фотографии? Она хорошо знала кто.

В мире был только один человек, который хотел причинить ей боль. Это был Умберто Скрофо.

Что же Джулиан делает? Один счастливый год вместе, скоро будет ребенок, прекрасная жизнь, сплошное счастье, и вот он уже изменяет ей. Почему? Что он получил от Доминик такого, чего не могла ему дать она? Она знает мужчин, значит, она может найти ответ. Инес угрюмо смотрела в окно. Он получал от нее секс, очень много секса. Но был ли это просто секс или нечто большее?

Джулиан не должен подозревать, что она знает об этой связи, она должна вести себя с ним как ни в чем не бывало. Любая перемена заставит его задавать вопросы, на которые она не хотела бы отвечать. В последнее время он был по-прежнему ласков и заботлив, несмотря на то, что они не могли заняться любовью. Что он сказал об этом Доминик, девочке, которой нет и семнадцати? Сказал ли он ей правду, что Инес беременна? Или он солгал ей, сказав, что Инес холодная и равнодушная и не дает ему того, чего он хочет? Инес знала эти старые сказки. Ее прошлые любовники часто говорили ей, что их жены разочаровывают их в постели.

Она положила руки на пока еще плоский живот. Доминик молодая красивая француженка. Когда-то Инес обрадовалась тому, что Доминик так похожа на нее. Когда они впервые встретились, Джулиан заметил между ними удивительное сходство.

Только из-за Скрофо она не могла уделять Джулиану достаточно времени. Скрофо, который втянул ее в интриги со сценариями. Скрофо, который в последнее время сделал ее жизнь такой напряженной, Скрофо, который так жестоко унизил ее, когда она была девочкой, почти искалечил, и теперь ей грозит выкидыш. Если бы только она тогда убила его, сегодня ничего бы не случилось.

Инес покрутила пальцами свой приносящий удачу браслет. Эта гадкая тварь разрушила ее жизнь. Ей нужно что-то делать. Но что? Он продюсер фильма, в котором снимается ее жених, у него влияние и связи, а она всего лишь невеста Джулиана. Один раз она уже пережила чудовищное унижение от Скрофо. Она сделает это еще раз… она должна решиться.

Не было никаких сомнений, что это он послал ей гнусные фотографии, желая причинить боль. А вдруг он сообщит журналистам все о ее прошлом? Зная его извращенный ум, можно предположить, что это будет его следующий шаг.

На улице пели птицы, догоняя друг друга в зарослях под балконом. За пальмами Инес видела теннисный корт с твердым красным покрытием, слышала удары мяча и возбужденные крики игроков.

Это война, подумала она, но никто из вас не победит. У меня уже было немало схваток, и из всех я вышла целой и невредимой. Она мрачно улыбнулась в пустоту комнаты.

Вас, мадмуазель Доминик, будет легко устранить, хотя вы на двенадцать лет моложе меня и секс-бомба в придачу. Что касается Скрофо, то это совсем другая проблема. Пока он не исчезнет из ее жизни, у нее не будет того безопасного будущего, о котором она так страстно мечтает.

Глава 17

Ужин, данный Рамоной Арман в честь семнадцатилетия Доминик, стал большим праздником для всех актеров, занятых в фильме. Съемки шли хорошо, и гости, собравшиеся на освещенной звездами террасе, чтобы поздравить Доминик, были в прекрасном настроении. Но сама Доминик была мрачной. Она испытала страшное потрясение, когда увидела Джулиана с Инес, которая упросила доктора Лэнгли разрешить ей выйти из номера. Инес решила, что пора брать быка за рога. Несмотря на возможную угрозу выкидыша, такое решение было лучше, чем отдать Джулиана этой достигшей половой зрелости «Изабелле».

Джулиан удивился, когда Инес сказала ему, что доктор разрешил ей вставать и заниматься чем-нибудь еще. Когда она оделась, он с восхищением увидел, что она по-прежнему прекрасна. Она была еще более красивой, чем прежде, еще желанней. Он знал, что секс им запрещен, но понял, что действительно любит ее.

– Я люблю вас, миссис Брукс, – прошептал он, когда они рука об руку входили во дворец Рамоны. – Я не могу дождаться, когда ты выйдешь за меня замуж.

Она лучезарно улыбнулась ему, и они вошли в зал, как воплощение двух любящих. Бледная, но восхитительно красивая Инес была одета в облегающее фигуру платье от Баленсиага из шифона абрикосового цвета, который так шел к ее роскошным золотистым волосам. Как всегда неотразимый, Джулиан был в черной полупрозрачной рубашке и белых льняных брюках.

Доминик резко выдохнула и стиснула зубы. Ногти глубоко вонзились в ладони, и она покраснела от ярости. Как мог Джулиан показаться с этой? Почему он не сказал ей, что придет на день рождения вместе с Инес? Она же должна быть прикована к постели. Дьявол! Это, конечно, испортит вечер. Особенно когда этот ужасный Хьюберт Крофт, от которого она несколько дней старалась держаться подальше, смотрит на нее с отвратительной злорадной улыбкой. Ее передернуло. Этот человек был ей ненавистен. Он был омерзительным чудовищем, которому лучше было бы умереть.

Сам Хьюберт Крофт считал, что выглядит просто великолепно: в обтягивающих черных шелковых брюках и белой, с оборками, мексиканской рубашке. Но он тоже был чрезвычайно удивлен, увидев Инес. Удивлен и разозлен, несмотря на то, что она в точности исполняла все его указания. Шесть или семь раз он приказывал ей склонить Джулиана к выбору нужного ему варианта сцены, и ей всегда удавалось сделать это.

Хьюберт испытывал наслаждение от того, что она больна и, без сомнения, страдает от страха за ребенка. Так ей и надо, этой проститутке, убийце. В последнее время он выбросил ее из головы, сосредоточив все внимание на съемках фильма и контактах со студией, сообщая им все, что происходит.

И вот она здесь, воплощение элегантности, как будто сошедшая со страниц журнала мод, под руку со своим знаменитым женихом, и улыбающаяся так очаровательно, словно получила драгоценный подарок! Стоя на террасе, он наблюдал за прекрасной хладнокровной Инес, и его губы сложились в злобную гримасу. Она, естественно, получила посланные им фотографии. Это была лишь маленькая шутка, чтобы заставить ее побольше страдать теперь, когда она вынуждена день за днем проводить в постели. Ясно, что шутка не достигла цели, потому что Инес вся светилась, выглядела беззаботно и смотрела на Джулиана, как будто он ее Ромео, а она – Джульетта. Ему хотелось стереть с ее лица эту улыбку. О, как он хотел причинить боль этой женщине, которой почти удалось покончить с ним. Он провел пальцем по шраму, который начал чесаться. Но ничего, еще не поздно, совсем не поздно. До конца съемок осталась неделя, достаточно времени, чтобы мадмуазель Инес Джиллар сполна получила то, чего заслуживала.

Рамона тоже была встревожена. Она испытывала суеверный страх от того, что за ее столом сидело тринадцать человек, так как сэр Криспин привел с собой своего друга Тони, который неожиданно прилетел из Лондона. Ей оставалось только постучать по дереву и, молясь Деве Марии, нервно вертеть в руках ожерелье, сделанное из золотых и янтарных бусинок. Вечером с присущим ей вниманием она рассадила гостей. Ей помогала Агата, которая хорошо относилась к ней и была полезна во многих отношениях. Рамона была довольна тем, что может помочь этой робкой женщине выйти из своей раковины.

Рамона удалилась в зимнюю столовую, где роскошный стол, накрытый на двенадцать человек, сверкал серебром и хрусталем. В отполированных до зеркального блеска подставках для блюд отражались белые лилии и тепличные розы, которые специальным рейсом были доставлены на ее личном самолете сегодня утром из Мехико. Тринадцать человек за столом. Черт, черт, черт. Ей не хотелось тревожиться по пустякам, но она чувствовала, что это ужасное знамение. Она приказала дворецкому поставить еще один прибор и после нескольких искусных перестановок убедила себя, что все будет нормально. Она очень надеялась, что никто из гостей не заметит плохую примету.

Ужин удался, и никто не обратил внимания на плохо скрываемую угрюмость Доминик. Устрицы были очень вкусными, некоторые гости попросили еще, а жареные куропатки, доставленные из Англии, вызвали всеобщее восхищение.

– Я хочу произнести тост, – сказал Ник, поднимая бокал с марочным «Крагом». – В честь нашей юной звезды. С днем рождения, Доминик, мы все любим тебя, дорогая.

Сегодня вечером Доминик, надув губки, сумела уговорить его прийти к Рамоне. Он не смог отказать ей.

Инес поморщилась, когда все подняли бокалы за Доминик. Затем ввезли огромный розовый торт, сверкающий огоньками семнадцати длинных свечей. Доминик аккуратно разрезала его, раскрасневшись от возбуждения и позируя фотографам из «Лук» и «Фотоплей». Она взглянула на Джулиана, который прохладно улыбнулся ей в ответ.

Напыщенный Хьюберт Крофт произнес речь своим каркающим голосом, затем сэр Криспин сказал несколько забавных, тщательно отрепетированных фраз, и, наконец, после долгих просьб, Джулиана уговорили сказать пару слов. Он встал. Никто за столом не упустил пикантности этой ситуации: Джулиан и две его любовницы, обе ловят каждое его слово. После того как он закончил свой короткий и простой тост, стараясь не встречаться с жалким взглядом Доминик, воцарилась внезапная тишина. Чтобы разрядить обстановку, Ирвинг Франкович решил «выйти на сцену».

– За юную актрису, очаровательную, талантливую и привлекательную не по годам, – начал он. – Мы все восхищены…

Внезапно приступ боли исказил его лицо, он вздрогнул и тяжело опустился на стул, его лицо стало пепельно-серым.

– Прошу прощения, но я чувствую себя не очень хорошо, – прохрипел он. К нему сразу же бросилась Шерли.

Внезапно Инес тоже почувствовала приступ слабости, у нее возникло ужасное ощущение, что если она немедленно не встанет из-за стола, то потом не будет знать, куда деться со стыда.

Ребенок, о, мой ребенок, подумала она, почувствовав под ложечкой знакомое и мучительное ощущение пустоты. Она умоляюще взглянула на Джулиана, пораженного ее бледностью. Проклятие! Он говорил, что ей не следует выходить, но она убедила его, что доктор разрешил. Теперь она стала белой как мел и была на грани обморока. Джулиан попытался помочь ей выйти из комнаты, но тут раздался пронзительный крик Шерли Франкович, которая увидела, как ее муж тяжело упал на стол. Его лысая голова с грохотом рухнула на лиможское блюдо с праздничным тортом. За столом возникло всеобщее смятение: гости с позеленевшими лицами вскакивали со своих мест и бросались в ванную, некоторые из них со стонами падали на пол.

Рамона была в панике.

– Боже, что происходит? – крикнула она пораженному дворецкому, который, казалось, не мог даже двинуться с места. Случилось именно то, чего она так боялась. Проклятие числа тринадцать сбылось!

– Ради Бога, вызовите доктора, – прокричал Ник, чувствуя, что не может справиться с накатившей на него волной слабости. – Вызовите «скорую помощь»!

Ошеломленный дворецкий и официанты застыли от ужаса, как будто малейшее движение могло заразить их этой ужасной болезнью.

– Нас всех отравили!

Инес не помнила ни своего обморока, ни дороги в больницу, ни перелета в Мехико на самолете Рамоны, ни длительной, сложной и опасной операции, которую провели, чтобы спасти ее жизнь.

Только через несколько дней Инес окончательно пришла в себя. Она увидела узкую белую комнату, трубки и шприцы, соединенные с капельницами, и бледного, обезумевшего от горя Джулиана, стоявшего у ее кровати.

– Дорогая, моя дорогая, – тихо вскрикнул он, нежно целуя ее руки и лицо. Затем он стал на колени и прикоснулся своими теплыми и спокойными руками к ее лицу, глядя на нее с изумлением, печалью и любовью. – Я думал, что потерял тебя, мой ангел. Я думал, ты навсегда покинула меня. – Его утомленные глаза были полны слез, и Инес увидела, какое у него изможденное лицо.

– Что случилось? – Ей казалось, что ее голос звучит откуда-то издалека. – Мы были на ужине, а потом я ничего не помню. Что это было, Джулиан? Что случилось?

– Пищевое отравление, – сказал он. – Мы все отравились, все, кто был на ужине. Некоторые перенесли его хуже, чем остальные. К несчастью, ты оказалась среди них.

– Где я? – Она взглянула в окно, ожидая увидеть пальмы и буйную растительность, но ее взору предстали бетонные плиты большого города.

– В Мехико, дорогая, в лучшей больнице Мехико. Рамона отправила нас сюда на своем самолете. О Господи, Инес, ты чуть было не умерла. Это заставило меня понять, каким глупцом я был, каким ужасным болваном. Прости меня, дорогая, прости. – И из его глаз потекли слезы раскаяния и облегчения.

– Не надо, милый, пожалуйста, не надо. – Она нежно провела рукой по его волосам и дотронулась до мокрых щек. Никогда прежде она не видела Джулиана плачущим. Затем ее рука двинулась к плоскому животу. – У меня не будет ребенка?

Он печально кивнул.

– Послушай, дорогая. – Он сел на кровать поближе к ней, стараясь говорить очень бодро. – Пожалуйста, не думай о ребенке, это трагедия, я знаю, но ты молода, у тебя еще будет ребенок, доктор сказал, много детей.

Инес начала плакать. Он дотронулся рукой до ее дрожащих губ и придвинулся ближе.

– Нет, Инес, не надо, – твердо сказал он. – Прекрати. Не надо жалеть себя. Все могло быть гораздо хуже.

– Хуже? – Она пыталась остановить слезы, но поняла, что но может. – Почему хуже?

– Ирвинг Франкович умер.

– О Боже, нет! – Она прикрыла рот рукой. – Как? Почему?

– Как показало вскрытие, все это из-за тех проклятых устриц, которые мы съели. Их, скорее всего, привез ли из Мехико накануне, по все они были испорчены. – Он покачал головой. – Господи, дорогая, ты даже представить себе не можешь, как плохо мы себя чувствовали. Я никогда не видел ничего подобного, но у бедного Ирвинга не было шанса выжить. Его скрутило, он в агонии рухнул и умер на наших глазах, еще до прибытия доктора. Сэру Криспину тоже пришлось тяжело, но он и не такое переживал, кажется, сейчас он отошел.

– А Доминик, как она? – Инес постаралась сказать это так, чтобы голос не выдал ее, и очень внимательно наблюдала за реакцией Джулиана.

– Я думаю, так же, как остальные, – просто ответил Джулиан. – Я не разговаривал с ней. – Это была правда. – Единственным человеком, кто не отравился, была Рамона.

Он не хотел говорить о Доминик. После того вечера еще большее бремя стыда и вины тяготило его. Теперь он ясно понимал, что его слабость была обыкновенным и примитивным соблазном плоти, жадной похотливостью, собственной распущенностью. Взрослый мужчина занимается любовью с девушкой-подростком. Он чувствовал свою глупость и слабость.

Джулиан презирал себя за связь с Доминик, за то, что он допустил это, за то, что он по своей глупости сделал ее объектом слухов. Теперь он понял, что будет ненавидеть себя всю жизнь, если сделает хоть что-нибудь, что может ранить Инес. Но он уже ранил ее – он видел на ее лице боль, которую она тщетно пыталась скрыть.

– А почему Рамона?.. – слабым голосом сказала Инес. – Почему Рамона не отравилась?

– Она ненавидит устрицы и никогда их не ест, – сказал Джулиан. – Нам повезло, что она не любит их, – она смогла организовать запаниковавших слуг, вызвала врачей и «скорую помощь» и предоставила тебе самолет. Боже, дорогая, это было ужасно!

– Да, наверное. – Глаза Инес стали закрываться. Она очень устала, но по-прежнему крепко держалась за руку Джулиана. – Я не помню… Мне надо поспать, дорогой. Ты не возражаешь?

Он поцеловал ее в бледный лоб.

– Конечно, нет. Спи спокойно, мой ангел, – прошептал он. – Я люблю тебя, Инес, я так тебя люблю! Я буду здесь, когда ты проснешься. Я всегда буду ждать тебя. Всегда.

Все это время Доминик пыталась связаться с Джулианом. Так же, как остальные, она пострадала от пищевого отравления, вызванного сальмонеллой, в течение суток у нее была рвота и жар, и еще несколько дней – вялость и слабость.

Врачи сказали Хьюберту Крофту, что не стоит проводить съемки при тропической жаре, когда актеры еще так слабы. Лос-анджелесские страховые компании подняли крик, но врачи оставались непреклонны. Он мог разрешить работать только Рамоне, которая не отравилась, и Джулиану, который едва прикоснулся к устрицам и поэтому почти не пострадал. Но в «Кортесе» не было сцен с участием только Рамоны и Джулиана, поэтому съемочная группа и техники лениво сидели в кафе и на пляжах, пили пиво и пунш и играли в карты, а страховые компании кипели от злости. Лежавший на больничной койке Умберто слабым каркающим голосом давал указания и посылал па студию длинные телеграммы.

Доминик не смогла найти Джулиана и решила, что он слишком слаб, чтобы отвечать на телефонные звонки. Но, когда Агата сообщила, что он уехал в Мехико, чтобы быть рядом с Инес, она потеряла самообладание и вышла из себя.

Несколько часов она сидела в комнате, плакала, ничего не ела и слушала песни Эдит Пиаф о любви и измене. Она была несчастна, потому что Джулиан не позвонил ей, даже не послал записку, цветы или еще что-нибудь. Это была боль отвергнутой любви, о которой пела Пиаф. Теперь она поняла, что это такое, и ненавидела весь мир. Она ощущала пустоту в сердце, и у нее совсем не было сил.

Когда Агата или Рамона звали ее, чтобы узнать, все ли у нее в порядке, она отсылала их, а затем, уткнувшись головой в подушку, плакала до тех пор, пока не чувствовала, что у нее больше не осталось слез. Однажды ее навестил даже Хьюберт Крофт. Он постучал в дверь, но она с такой яростью крикнула ему: «Проваливай», что он больше не возвращался.

От Рамоны Доминик узнала о том, что случилось с Инес. Мысли о Джулиане, который был рядом с невестой, заставляли ее страдать от ревности. Узнав название больницы в Мехико, она поручила телефонисту Рамоны заказать разговор.

Когда она сквозь треск помех услышала голос Джулиана, у нее затряслись колени.

– Джулиан, – прошептала она. – О, Джулиан, любовь моя, это ты?

– Доминик? – Он говорил приглушенным голосом, так как стоял возле комнаты Инес. – Доминик, как твои дела?

– О, Джулиан, о чем ты спрашиваешь? Ужасно, – воскликнула она, тихо заплакав в телефонную трубку. – Я очень скучаю по тебе, но от тебя ни слуху, ни духу, ничего, о Джулиан, что случилось с тобой… с нами?

После долгого молчания Джулиан сказал:

– Доминик, я должен сказать тебе это… Я знаю, что это ранит тебя, но я должен сказать… я должен сказать это сейчас, иначе я буду трусом, впрочем, я и есть трус, Доминик, ужасный трус, и я презираю себя за это.

– Что ты говоришь? – спросила она, чувствуя, как ее охватывает паника.

– Это не может продолжаться, Доминик, – сказал он. – Мы не можем, мы просто не можем. Это должно прекратиться.

– Нет, – простонала она. – Нет, Джулиан, не говори так… я умру… я клянусь… я убью себя.

– Тише, глупая девочка, ты этого никогда не сделаешь. – В его голосе зазвучали властные жесткие нотки – почти отцовские, горько подумала она. – Я собирался с тобой серьезно поговорить, Доминик, сразу после возвращения в Акапулько. Я хотел поговорить с тобой лично, а не так, по телефону. Но раз уж ты позвонила, я должен был признаться.

– Признаться в чем? – прошептала она. – В чем, Джулиан, любовь моя, моя радость?

– Прекрати, Доминик, – сказал он. – Милый ребенок. Ты ребенок, Доминик, я не хочу ранить тебя, я никогда не хотел ранить тебя, я любил тебя… по-своему.

– Я знаю, что любил, – выдохнула она. – Я видела это, когда ты занимался со мной любовью, я знала, как сильно ты любил меня.

– Но это больше не сработает, Доминик, – твердо сказал Джулиан, – тебе это больше не поможет.

– Почему? – спросила она. – Ты любишь меня, ты столько раз говорил мне это. Почему это не поможет?

– Потому что я люблю Инес, – сказал он просто, – и моя жизнь, мое будущее в ней. Я знаю, Доминик, что тебе это трудно понять, и, честное слово, я чувствую себя последним ублюдком за то, что я говорил тебе о любви, но еще до этого отравления я хотел признаться тебе, что между нами все кончено. Наша связь, милая девочка, должна прекратиться.

– Нет, Джулиан, это неправда! – воскликнула она.

– Пожалуйста, Доминик, милая, пожалуйста, постарайся понять. Ты молода. Ты еще ребенок. Я на двадцать лет старше тебя. Тебе надо быть вместе с кем-нибудь твоего возраста. У нас ничего больше не будет. Я не хочу делать тебе больно, но это должно прекратиться. – До него доносились ее всхлипывания, но он продолжил: – Пожалуйста, пойми, малышка, пойми.

– Нет, – всхлипывала она. – Я не могу, я не могу понять.

– Ты должна, – прошептал он, – ты поймешь, дитя мое. Я знаю, что ты сможешь. А теперь будь хорошей девочкой и возвращайся в постель. Завтра ты забудешь обо мне… до свидания, дорогая.

– Никогда, – сказала Доминик. По ее лицу текли слезы. – Я никогда не забуду тебя, Джулиан, разве я могу?

Но в ответ она ничего не услышала, связь прервалась. Доминик бросилась на кровать лицом в подушку и плакала до тех пор, пока не заснула. А в пятистах километрах от нее, тихо улыбаясь в безмолвную пустоту белой больничной палаты, стояла Инес. Она слышала весь разговор между Доминик и Джулианом…

В конце концов, Доминик решила, что не стоит плакать из-за Джулиана. Присущий ей французский прагматичный эгоизм взял верх, и она решила, что было очень глупо любить мужчину, который годится ей в отцы. Да, он был прекрасным любовником, он многому научил ее, но то же самое делал и Гастон. Возможно, теперь пришло время применить на практике полученные от них знания.

Через два дня после телефонного разговора она оправилась, к ней вернулась ее природная жизнерадостность. Она надела свой пляжный костюм, постучала в дверь Агаты и крикнула, что направляется на пляж Калета покататься на водных лыжах, спросив, не хочет ли Агата пойти с ней. Дверь была немного приоткрыта. Доминик открыла ее чуть пошире и, к своему удивлению, увидела, что та крепко спит. Она была одета в грязную белую мужскую рубашку, старая тряпка сбилась к подбородку, а на полу рядом с кроватью лежал большой альбом с газетными вырезками и фотографиями.

– Агата, – тихо сказала Доминик, – не хочешь пойти со мной покататься на водных лыжах?

Спящая что-то простонала, и Доминик, пожав плечами, закрыла за собой дверь и быстро пошла на пляж.

Ей было семнадцать, она была очень красивая, подающая надежды кинозвезда. Весь мир принадлежал ей. Когда она проходила мимо, молодые люди присвистывали, а она улыбалась им в ответ. Ей не стоит ни о чем жалеть, даже о Джулиане Бруксе. Он мужчина средних лет, а она молода, свободна и прекрасна. У нее еще будут мужчины.

Доминик взяла один из джипов Рамоны, чтобы съездить на пляж. Мягкий ветерок развевал ее волосы, и она радостно вдыхала запах океана и аромат готовящегося в маленьком пляжном ресторанчике «такоса». Подъехав поближе, она услышала музыку и увидела танцующих юношей и девушек, которые радовались прекрасному дню. Она припарковалась, чувствуя, что все сейчас смотрят только на нее. Доминик всегда любила быть в центре внимания, поэтому она прошла мимо, слегка покачивая бедрами в коротких шортах.

Она пошла немного быстрей, увидев высокого загорелого парня с золотистыми волосами, который зовущим взглядом смотрел на нее и улыбался синими, как море, глазами.

– Привет. Хочешь «колы»? – спросил он, как только она вошла в бар. Она кивнула. Когда он принес «колу», она с интересом посмотрела на его мускулистые руки и грудь. Какие они крепкие, темно-бронзовые. Она заметила крошечные золотистые волоски, покрывавшие его руки. В самом деле неплохо, подумала она. Как это будет возбуждать, когда он обнимет меня. К тому же он симпатичный. Конечно, не самый красивый мужчина в мире, но молодой, сексуальный и очень мужественный.

– Может быть, мы вместе сходим покататься на водных лыжах? – Он мягко улыбнулся. Доминик улыбнулась в ответ. – Как тебе лыжи?

– Я люблю водные лыжи, – сказала она. – Я как раз знаю одно место, куда можно сходить. – И ее глаза опустились вниз, на его ширинку.

Агата проснулась, как только Доминик закрыла дверь. Сначала она не поняла, где находится, но потом все вспомнила. Всю неделю после отравления она ни о чем больше не думала.

Дура. Она была просто идиоткой. Ей не удалось сделать то, что было так хорошо спланировано. Это был верный план, совершенное убийство, о котором она прочитала в одной из книжек, вот только результат был совсем другой. Она убила не того человека. За все время Агата едва ли перебросилась хотя бы десятком слов с Ирвингом Франковичем, хорошим человеком, который теперь мертв из-за ее глупости.

За несколько дней до дня рождения Доминик она купила на местном рынке несколько устриц и спрятала их на подоконнике за окном своей комнаты. В день того приема она помогала Рамоне и ее слугам накрывать на стол и видела, как они принесли блюдо с устрицами. Незаметно для них она с помощью пипетки капнула несколько капель жидкости испорченных устриц в свежие. Одну из самых плохих устриц она положила на блюдо, которое предназначалось для Инес. Агата подумала, что соус, с которым подавались устрицы, не даст почувствовать необычный привкус и Инес умрет вскоре после того, как съест их.

Но сэр Криспин внезапно привел с собой друга, и Рамона не посоветовалась с Агатой о новой сервировке стола. Ирвинг Франкович съел устрицы, предназначавшиеся Инес. Так называемое «совершенное» убийство Агаты не удалось.

Она все испортила, все. Это Инес должна была умереть… Инес, проститутка… убийца… изменница… вражеская подстилка! Ненависть Агаты была так сильна, что, казалось, в груди у нее горит огонь. Она стонала, крепко прижав к губам превратившуюся в лохмотья рубашку Джулиана, нюхая ее, пробуя на вкус, чтобы уловить его запах, аромат его пота.

«Где он сейчас?» – подумала она. С ней, в Мехико, планирует их свадьбу, рождение их ребенка, их жизнь в Лондоне? Нет!

Агата сидела выпрямившись на застеленной светло-зелеными шелковыми простынями кровати Рамоны и смотрела на огромное панно, расписанное большими бабочками всех цветов радуги. Она сильно дрожала – и от последствий отравления, и от жгучей ненависти. Она оглядела обитую шелковыми панелями комнату, украшенную всеми видами бабочек, какие только можно было себе вообразить. Сердце билось так быстро, что она боялась, что оно разорвется, и в неудержимой ярости заколотила кулаками по перине.

Сначала эта женщина была Инес Дессо. Потом Инес Джиллар, а через несколько недель она станет Инес Брукс, миссис Джулиан Брукс. Нет… нет, тихо стонала Агата, лихорадочно крутя вокруг шеи янтарные четки. Не может быть. Этого не может быть. Она не выйдет за него замуж. Она не может. Она не должна.

Казалось, два существа борются в ее душе. Одно из них, Агата Гинзберг, чопорная компаньонка, незамужняя учительница балета, вежливая, спокойная и хорошо воспитанная женщина. Но была и другая Агата – исчадие ада, женщина, которая каждую ночь на кровати, в ванне из оникса или прямо на полу утоляла свою похоть, шепча имя Джулиана, ожесточенно растирая себя его рубашкой, целуя его фотографии и издавая стоны в безумном экстазе. Она уже не могла остановиться. Мысль о нем вызывала у нее тупую боль, и только грубые растирания его рубашкой могли ослабить жжение между ног.

На прошлой неделе, когда она, сидя на холщовом стульчике рядом с сэром Криспином, смотрела на смеющегося Джулиана, разглядывала крошечные капли пота на его мускулистой груди, именно тогда она почувствовала, как внутри нее поднимаются волны наслаждения. Она почти ощущала, как он проникает в нее, и крепко стиснула колени, пока не достигла вершины удовольствия, чувства, которого она не знала еще несколько недель назад. Казалось, что внутри нее прорвало плотину. Она не могла остановиться. Шесть, семь, восемь раз в день она, нашептывая его имя, достигала все более сильного оргазма. Но хотя бы раз, о Боже, хотя бы раз она хотела ощутить его любовные ласки, наяву слиться с его великолепным телом. Она жаждала этого.

Формально Агата была девственницей, она очень смутно представляла, как выглядит обнаженный мужчина, но на прошлой неделе она стащила свечи, которые Рамона держала для своей зимней столовой, и теперь использовала их, чтобы удовлетворить себя.

Тридцать один год воздержания кончился похотью, и Агата чувствовала, что попала в рабство. Джулиан принадлежал ей. Он был ее судьбой, ее мужчиной, она должна отобрать его у Инес. Он должен знать, как сильно Агата любит его, ведь они предназначены друг для друга. В отчаянии она снова сделала это. Почти со злостью она стала растирать себя голубой рубашкой, которая была теперь больше похожа на тряпку. После этого она в изнеможении пыталась заставить себя думать. Она должна думать; она знала, что пора освободиться от навязчивой идеи, связанной с Джулианом, его лицом, его телом, его глазами, его членом, который она как-то мельком увидела, когда он был в желтых плавках и играл в мяч с кем-то из съемочной группы.

Она знала, что то, чем она занимается, и то, что случилось с ней, было грехом. Но она больше не владела собой.

Агата позвонила, чтобы ей принесли кофе и папайю, и, безуспешно пытаясь заставить себя читать «Акапулькиан ньюз», вновь и вновь думала о неудавшемся плане. Это был хороший план, великолепный план, но следующий должен быть таким, чтобы сработать наверняка.

Глава 18

До конца съемок оставалось всего несколько дней, и Инес и физически, и эмоционально чувствовала себя намного лучше. Хотя выкидыш стал большим горем для нее, она была уверена, что у нее еще будут дети. Кроме того, испытания сблизили ее с Джулианом. Он сознался в своей связи с Доминик, он так горячо и искренне просил у нее прощения, что Инес простила его. Она теперь опять могла приходить на съемочную площадку и наблюдать за его работой. Она ходила туда каждый день, стараясь не пугаться Скрофо, его холодного мертвого взгляда.

К большому разочарованию Скрофо, между Доминик и Джулианом прервались всякие отношения. Любви как не бывало.

Он пытался вызвать разрыв между Джулианом и Инес, послав скандальные фотографии, которые сделал подкупленный им фотограф, когда Джулиан и Доминик ездили на остров. Они получились прекрасно, но хитрый план не сработал, и Инес с Джулианом по-прежнему были вместе. Глупая сука, она простила его. Разрешить мужчине вернуться в свою постель, зная, что он трахался с другой женщиной, – она не заслуживает того, чтобы быть счастливой.

Однажды ночью, когда Инес в одиночестве прогуливалась по пляжу в стороне от съемочной площадки, он пошел за ней и грубо остановил.

– Ты, наверное, чувствуешь себя в полной безопасности, французская шлюха? – сказал он. В темноте влажной ночи его глаза горели зеленовато-желтым светом. Он схватил ее руку и крепко сжал.

– Отойди от меня, Скрофо, – спокойно сказала Инес, сознавая, что рядом нет никого, кто мог бы помочь ей. Он еще сильнее сжал свои тиски, но она спокойно повторила: – Пожалуйста, дай мне пройти.

– Я пропущу тебя, когда мне этого захочется, шлюха, – прошипел он. – Я полагаю, ты получила мой подарочек?

– Если ты говоришь о тех грязных фотографиях, то получила. Я разорвала их, – холодно сказала она.

– Конечно, конечно, что тебе еще остается! Тебе не хотелось смотреть на снимки, на которых твой жених занимается любовью со своей несовершеннолетней партнершей, да?

– Послушай, Скрофо, зачем тебе все это? Я сделала все, о чем ты меня просил. – Помимо воли у Инес на глазах выступили слезы. Она была еще слишком слаба после операции и так ненавидела этого человека, что малейшее его прикосновение вызывало у нее тошноту и отвращение. – Я убедила Джулиана принять все сцены, которые ты посылал ему. Я занималась этим несколько недель, разве тебе этого мало?

– Этого никогда не будет достаточно, – проскрежетал он. – Этого слишком мало, чтобы расплатиться со мной. – Он показал на свою шею. – Это сделала ты, сука, и ты должна быть наказана. Я должен жестоко наказать тебя, и ты все поймешь, когда выйдет журнал. О, что это будет! – Он торжествующе рассмеялся. – Ты будешь корчиться в муках.

– Какой журнал? – спросила она.

– А это мой маленький секрет, – злорадствовал он. – Но вся Америка, весь мир увидит фотографии с трахающимися Доминик и твоим женихом, прошедшие цензуру, конечно, – усмехнулся он. – А потом весь мир узнает о тебе и твоем прошлом.

– Как они узнают? Как, что ты сделал? – воскликнула Инес. – Что бы я ни сделала, что бы ни было, прошло уже столько времени. Разве ты не можешь забыть все и оставить меня в покое? Для чего тебе это нужно? Зачем?

– Я никогда не смогу забыть тебя, шлюха, никогда, – жестко сказал Скрофо. – Но своим падением ты будешь обязана не только мне. У меня есть свидетель твоего грязного прошлого, которому можно верить. Он очень хорошо знает тебя. Лучше, чем Джулиан, лучше, чем кто бы то ни было.

– Кто? – выдохнула Инес. – Кто этот человек?

– Ив Морэ, – ликовал Скрофо, наслаждаясь мигом победы. – Твой бывший сутенер. Твой бывший любовник, тот, кто лишил тебя девственности. На прошлой неделе мои люди нашли его в Париже.

– Нет, это невозможно, – прошептала Инес. – Ты не мог найти его.

– Очень даже возможно. Мир действительно тесен, – ухмыльнулся Скрофо. – Вот мы, например. Кто бы мог подумать, дорогая Инес, что ты и я, встретившись при таких неудачных обстоятельствах в Париже, будем здесь, в прекрасном Акапулько, вместе снимать фильм?

Его рука так крепко сжимала ее плечо, что она чувствовала, что завтра на этом месте будут синяки.

– Где ты встретил Ива? – спросила она. От потрясения она говорила шепотом.

– Я не встречал его, я даже не видел этого человека. Все произошло совершенно случайно, счастливое для меня стечение обстоятельств. Он был арестован в Париже за продажу краденых драгоценностей. В полицейском участке он, пьяный, бормотал о своей непричастности к краже, о своей полной невиновности, но выглядел он, конечно, как жалкий пьяница-бездельник. Ему никто не поверил, и его бросили в камеру. Теперь представляешь, Инес? – Он наклонился и со злобным мстительным ликованием посмотрел на нее. – У одного из заключенных был журнал с фотографией, на которой ты стоишь рядом с Джулианом. Ив стал хвастать, что он знал тебя, он действительно очень хорошо знал тебя, потому, что ты работала на него, когда тебе было всего четырнадцать лет! Он говорил, что был твоим сутенером, а ты была девочкой-проституткой и он научил тебя всему, что знал.

– Нет… – выдохнула Инес. – Это ложь.

– О нет, моя дорогая, это не ложь, – сказал Скрофо, наслаждаясь своей властью. – Один из заключенных, синьор Волпи, мой старый армейский товарищ, и он знает, что я продюсер фильма, в котором снимается Джулиан Брукс. Он связался со мной и рассказал мне эту премиленькую историю. Затем я позвонил твоему старому другу Иву. Конечно, он рассказал мне обо всем. Удивительно, что только не сделает пьяница за несколько сот франков, – презрительно заметил он. – Как говорят, все это принадлежит истории. Получится великолепная история, Инес: из нищеты в богатство, из проституток в жены кинозвезды… вот так-то. – Он с жалостью посмотрел на нее. – Наслаждайся тем коротким временем, которое тебе осталось быть со своим женихом. Потому что, когда Джулиан Брукс узнает о твоем прошлом, он бросит тебя.

Ник шел от своего трейлера к пляжу, когда внезапно до него донесся скрипучий голос Скрофо. Что этот боров делает здесь? Кого он пытается запугать? Он подошел ближе и остановился в тени, чтобы посмотреть и послушать. Похоже, что Скрофо имеет зуб на Инес. Ник слышал все его злобные угрозы, он в гневе сжал кулаки. Скрофо подонок. Он не заслуживает того, чтобы дышать тем же воздухом, что и честные люди.

Ник уже почти собрался подойти и помочь Инес, как раздался голос Блуи, говорившего в громкоговоритель с другого конца пляжа: «Ник, где ты, черт тебя возьми? Мы уже готовы к репетиции, приятель, давай быстрее сюда». В этот момент итальянец отпустил руку Инес и так резко оттолкнул ее, что она оступилась и упала на песок. Для Ника Инес внезапно превратилась в его мать, которая сжалась, лежа на земле, пока это чудовище стояло над ней, готовое убить. Сцена была так реальна, так ужасающе живописна, что Нику захотелось кричать. Он собирался уничтожить этого кровожадного слизняка. Он должен это сделать.

Когда он рванулся к ним, сцена внезапно распалась. Инес встала на ноги и побежала вдоль пляжа, а Скрофо повернулся и с важным видом пошел в противоположном направлении. Рука Ника вцепилась в нож, который был в его кармане, и он последовал за Скрофо.

– Ник! Ради Бога, где ты? Скоро рассвет. Поторопись. – Громкий голос Блуи вернул Ника к реальности. Глядя, как приземистая фигура «борова» исчезает в ночи, он встряхнул головой, чтобы рассеять наваждение, и, еще больше ненавидя Скрофо, быстро зашагал к съемочной площадке.

На следующий день вечером в своем офисе Скрофо попытался сказать Нику и Блуи, что Инес была проституткой. Блуи с отвращением посмотрел на него.

– Ты несешь чушь и мерзость, – сплюнул Блуи. – Ты грязный человечишко, малыш Хьюби.

Ник внезапно пришел в неистовую ярость.

– Послушай, ты, сальная головка, – прорычал он, схватив итальянца за полные плечи, – никогда не говори так о женщине, о любой женщине… ни в моем присутствии, ни перед кем-нибудь другим, ты понял, мать твою? Умберто внезапно по-настоящему испугался: руки Ника были на его шее, в его хриплом голосе звучала дикая ненависть, он все сильнее сжимал жирную шею Скрофо.

– Ты, гнилая тварь, – орал он. – Ты осмеливаешься говорить о проститутках. Ты сам проститутка, ты кусок дерьма. Что ты сделал с теми людьми, что ты сделал с ними… – Его голос сорвался, давление усилилось… Лицо Скрофо стало темно-красным, глаза начали вылезать из орбит.

Перед Ником стояло лицо матери. Ее спокойная красота и доброта были погублены этим ублюдком. Сейчас он убьет его. Он избавит мир от этой грязи. Глаза Ника были закрыты, а руки, сжимавшие горло Скрофо, сдавливали его все сильнее.

Блуи увидел, что Хьюберт теряет сознание.

– Ради Бога, Ник, брось. Он не стоит этого, – крикнул Блуи, пытаясь оторвать друга от слабеющего итальянца. Перемена в человеке, который, несмотря на все трудности на съемочной площадке, всегда контролировал себя, был спокоен при любых обстоятельствах и почти никогда не терял головы, вызывала у него ужасную тревогу.

– Остановись, Ник, ради Бога, остановись! Ты навредишь самому себе, – кричал Блуи, – возьми себя в руки, парень, ты должен прийти в себя.

Когда голос Блуи прорвался в сознание Ника, он отпустил шею Скрофо и рухнул на стул. Дыхание у него было частым, лицо искажал гнев. Блуи понял, что, если бы он не вмешался, Ник мог убить Умберто. То же самое думал и итальянец. Его короткие толстые руки осторожно массировали покрытое кровоподтеками горло. Пальцы Ника оставили на нем синевато-красные следы.

– Господи, парень, успокойся, – сказал Блуи и быстро палил ему шотландского виски.

Ник оттолкнул виски, и его горящие глаза остановились на Скрофо.

– Проваливай отсюда, вонючая свинья, – прошипел он хриплым дрожащим голосом. – Я сделаю этот проклятый фильм. На съемочной площадке я сделаю все, что мне скажет эта идиотская студия. Но чтобы при мне ты никогда не говорил об этой женщине или о какой-нибудь другой, иначе я буду сжимать твою жирную шею до тех пор, пока у тебя не вылезут глаза. А теперь, свинья, сделай так, чтобы я тебя не видел.

Блуи налил еще виски, а насмерть перепуганный Умберто, который сейчас был совсем не похож на ту важную персону, которой он себя воображал, быстро выскользнул из комнаты. Я отомщу, подумал он. Когда эти идиоты увидят то, что опубликует «Конфиденшиал», они поймут, что я говорил правду об этой французской шлюхе. Они узнают, что она проститутка и убийца. Так я начну мстить ей. А что будет потом, кто знает? По темному коридору он медленно шел в свою комнату, в его голове роились мысли о том, как окончательно уничтожить Инес.

– Я ненавижу этого мерзавца, – вздохнул Ник. – Это только вопрос времени, я все равно убью этого ублюдка.

– Ну ладно, парень, давай оставим это, а? – Блуи пытался успокоить Ника. – Мы все знаем, что он настоящий говнюк, профан, который понимает в кино ровно столько же, сколько мое левое яйцо. Не давай ему задевать тебя… Ты делаешь все прекрасно. Студия всем довольна, ты показываешь себя с хорошей стороны, к тому же съемки идут по графику и не выходят за рамки бюджета. Нам осталось всего несколько дней. Ты просто молодчина, поэтому успокойся, хорошо?

Ник кивнул – виски немного прояснило мысли.

– Пойду посплю чуть-чуть, Блуи. – Он вытащил из кармана четки, и, мрачно помахивая ими, уставился на видневшуюся из окна бледную лунную дорожку, лежавшую на спокойной черной воде. Затем взял свой сценарий и решительно направился к двери. – Извини, Блуи. Хорошо, что ты остановил меня. Я не владел собой, я был вне себя.

– Иди поспи, – сказал Блуи. Он выглядел обеспокоенным. – Завтра важная сцена. Ты должен снять ее как можно лучше. Ради Бога, Ник, забудь о Хьюберте.

– Я не могу забыть его, Блуи. Я слишком часто вижу его лицо. Я вижу его в своих снах и во всех ночных кошмарах.

– О чем ты говоришь, парень? – спросил Блуи. – Ты познакомился с этим говнюком всего несколько месяцев назад.

– О нет, – хрипло сказал Ник. – Он преследует меня больше десяти лет.

– Господи. – Блуи молча смотрел на угрюмое лицо Ника. – Что же он сделал тебе? Что бы там ни было, это, наверно, не так уж страшно?..

– Он убил мою мать, – просто сказал Ник. – Он убил ее, и я собираюсь убить его.

Глава19

Инес никак не могла решить, идти ли ей смотреть, как Джулиан и Доминик будут сниматься в последней любовной сцене, или нет. После дня рождения Доминик они еще ни разу не снимались вместе, а когда встретились, возник легкий холодок отчужденности. По слухам Инес знала, что, несмотря на то, что у Доминик новый парень, она все еще переживает и злится на Джулиана. Инес знала, что должна чувствовать девушка; поведение Джулиана было вовсе не безупречным…

– Ты хочешь, чтобы я вечером пришла на съемочную площадку? – непринужденно спросила она, лежа в полумраке комнаты и наблюдая, как Джулиан готовится уйти.

– Как хочешь, дорогая. – Джулиан чувствовал, что ему трудно посмотреть ей в глаза. Он не знал, как поступить. С того момента, как он порвал с Доминик, они ни разу не виделись. Он чувствовал себя подлецом и трусом, потому что объяснился с ней по телефону, но обстоятельства не позволяли ему встретиться с Доминик лично. Он много работал над изматывающей сценой сражения, а свободное время посвящал налаживанию отношений с Инес. Они были неразлучны. Джулиан старался поддержать Инес после потери ребенка.

В глубине души он боялся сцены, в которой должен был заниматься с Доминик любовью. Было достаточно сложно имитировать страстную любовь с девушкой, с которой ты совсем недавно порвал, но еще больше eго мучило сознание того, что он вел себя по отношению к ней непорядочно.

Джулиан был очень зол на себя.

Мысль о том, что Инес увидит их жаркие поцелуи и ласки, смущала его.

С присущей ей природной интуицией она все поняла.

– Дорогой, не беспокойся, – улыбаясь, сказала она. – Я жду звонка из Лос-Анджелеса от врача. Он сообщит результаты анализов крови. Я думаю остаться здесь, пить «Маргаритас» и смотреть на закат.

– Нет, я думаю, ты должна прийти, дорогая. Да, да, я действительно хочу, чтобы ты была там, – твердо сказал Джулиан, потом подошел к кровати и посмотрел в ее дивные глаза. – Пожалуйста, приходи, дорогая. Ты нужна мне. Ты же знаешь, что между Доминик и мной все кончено, ты веришь мне?

– Конечно, да. Хорошо, я приду попозже вечером, – согласилась Инес и, легким движением откинув прядь волос у него со лба, нежно поцеловала. – Меня Доминик не тревожит. Я буду держаться в тени, мне там будет неплохо. Не беспокойся, дорогой. Я обещаю, что не буду делать глупостей.

Джулиан посмотрел на нее взглядом, полным раскаяния, поцеловал ее и взял сценарий.

– Я люблю тебя, Инес. Ты прекрасна. До встречи.

Несколько минут Инес смотрела на закрытую дверь и пыталась понять, хочет ли она действительно присутствовать при съемках сцены, где Джулиан и Доминик будут заниматься любовью. Возражает ли она? Беспокоит ли ее то, что вся съемочная группа будет наблюдать за ее реакцией? И мерзавец Скрофо, который слишком далеко зашел со своим шантажом, будет злорадно наблюдать за ней, выискивая признаки слабости.

Она пожала плечами и медленно пошла в ванную. Ее это больше не волновало. Она верила, что Джулиан преодолел свое безумное увлечение. Дело не в словах, его страстные объяснения в любви, несмотря на то, что они еще не могли заниматься любовью, убедили Инес, что он принадлежит ей и только ей. Что касается остальных, то Инес абсолютно не волновало их мнение. Если они начнут сплетничать и злословить, она останется спокойной. Единственным человеком, которого она боялась, чье присутствие заставляло ее передергиваться от отвращения, был похожий на слизняка Скрофо. Ей надо что-то сделать, чтобы эта ужасная история не попала в журнал. На следующий день после того, кик он угрожал ей, она попыталась уговорить его не печатать статью, но он просто рассмеялся ей в лицо и сказал: «У тебя, Инес, осталось немногим больше двух месяцев счастливой жизни. Журнал придержит историю до самого выхода «Кортеса». Это будет лучшей рекламой для фильма, все будут трубить о ней. Фильм наверняка побьет все рекорды посещаемости, ты согласна? Эти снимки занимающихся любовью Джулиана и Доминик так возбуждают… все бросятся смотреть фильм. Это будет сногсшибательный успех».

Чувствуя отвращение и не зная, что сказать, она ушла. Еще есть время, чтобы не допустить публикации, но все это станет предметом голливудских сплетен задолго до выхода журнала. Как только об этом узнает Джулиан, он начнет задавать вопросы. Конечно, она может солгать, но она скажет правду, отвратительную, ужасную правду. Инес передернуло.

На следующей неделе, как только они с Джулианом приедут в Лос-Анджелес, состоится их свадьба. Будет вынесен окончательный вердикт, и она наконец станет миссис Джулиан Брукс. Она должна помешать Скрофо опубликовать в этом журнале правду о ней. Она должна… но как?!

Агата сидела с Доминик в ее маленьком душном трейлере, стоявшем у самой воды. Вместе с ней она повторяла сегодняшний диалог, но делала это через силу.

На софе лежал недельной давности экземпляр «Голливуд репорт». Как только она присела, ей сразу же бросился в глаза заголовок из колонки слухов.

«Наконец свадебные колокола зазвонят для Джулиана Брукса и его прекрасной Инес Джиллар. Счастливая пара соединится брачными узами на следующей неделе в доме Спироса Макополиса, сразу после завершения длившейся три месяца трудной работы над фильмом «Кортес», который является первым американским фильмом легендарного Джулиана. Наши поздравления новобрачным».

Внутри у Агаты вспыхнул огонь ненависти, и она никак не могла сосредоточиться на том, что говорила и делала Доминик.

Гримерши и парикмахеры суетились вокруг молодой звезды, накладывая на ее грудь грим, похожий на блины. Как обычно, она совершенно не стеснялась: обнаженная по пояс она спокойно позволяла девушке-гримеру расписывать ее выставленное напоказ тело.

Кроме фраз «Я люблю тебя» и «Мой отец не поймет» ей надо было выучить всего несколько слов. Поцелуи и жгучая страсть были главными в сегодняшней сцене, где Кортес и принцесса при свете луны должны лежать обнаженными в объятиях друг друга на песчаном пляже. Чтобы цензоры не краснели от стыда, Доминик дали трико телесного цвета. Управление цензуры пропустило сцену танца, но все еще сохранялись некоторые ограничения.

Доминик думала о том, как бы это выглядело – снова заняться любовью с Джулианом. После совместных съемок он всегда хотел ее, и их страсть сотрясала хрупкие стенки трейлера. Но рядом никогда не было Инес. Теперь она постоянно стояла у края съемочной площадки и не отрывала глаз от своего жениха. Доминик вздохнула. Она понимала, что шансов на возобновление отношений с Джулианом у нее почти нет. Но она видела вспышку страсти в его глазах, когда они целовались во время репетиции, впрочем, она исчезала так же быстро, как и появлялась, и он опять превращался в профессионала, актера, прохладно-равнодушного, приятного, любящего пошутить со съемочной группой, вежливого и предупредительного с ней. Доминик знала, что она потеряла его, но, в конце концов, у нее теперь есть Фрэнк. Ее новый друг работал в съемочной группе, был молодым американцем, блондином, самым внимательным поклонником и хорошим любовником. Не настолько хорошим, как Джулиан, но зато более молодым.

Агата, которую собственная страсть к Джулиану ослепляла, не обращала никакого внимания на новую связь Доминик. Ее уже ничто не волновало. В съемочной группе она старалась вести себя как можно тише, надеясь; что никто не заметит, что она постоянно думает о Джулиане. Никто и не замечал.

В дверь постучали, с широкой улыбкой на лице в трейлер ворвался Фрэнк.

– О-о-о! – воскликнула Доминик, притворяясь, что ей стыдно, и прикрыла грудь. – Скверный мальчишка. Ты меня просто поражаешь! Поцелуй меня.

Они слились в долгом поцелуе, и никто из них не заметил, как Агата выскользнула из трейлера сразу после того, как юноша вошел туда. Она нуждалась в еще одной дозе своего наркотика. Его взгляд или хотя бы слово, только ради этого она жила все эти дни.

Как только молодой месяц исчез за темными облаками, одинокая фигура поспешно сбежала по каменным ступенькам лестницы замка Рамоны. Сторожевые собаки молчали: человек точно знал время, когда они совершают обход, и хорошо рассчитал, в какой момент он сможет подойти к подвесной тележке так, чтобы его не заметили ни сторожевые псы, ни их хозяева.

Человек присел около деревянного вагончика, достал из кармана несколько небольших инструментов и что-то подрегулировал в коробке передач. Это заняло всего несколько минут. Затем, украдкой оглядевшись и прислушиваясь к малейшему шороху, он исчез в густых зарослях, окружавших обширное имение.

Когда месяц вышел из-за облака, его свет выхватил из темноты несколько янтарных бусинок, которые упали за мягкое сиденье деревянного вагончика.

Любовную сцену Джулиана и Доминик решили снимать на частном пляже Рамоны, подальше от любопытных взглядов туристов из Акапулько. Около десяти ярких ламп освещали эту часть пляжа. Они располагались вокруг того места, где дублеры Джулиана и Доминик лежали на песке, сжимая друг друга в объятиях.

Ник, с сигаретой, которая вечно свисала у него изо рта, нервно ходил взад и вперед, разговаривая с оператором и Блуи. Иногда он бросал взгляд туда, где, наполовину скрытый лампами, стоял Скрофо, который, как обычно, ни с кем не разговаривал и только изредка с ненавистью поглядывал на Ника.

Ник посмотрел на него. Почему этот человек стал таким чудовищем, недоумевал он. Каким было его детство, откуда у него такие садистские наклонности? Должны же быть какие-нибудь причины его злобы, того зла, которое исходит от него. Он взглянул еще раз, но Скрофо уже ушел.

Ник пожал плечами и пошел к собравшейся съемочной группе. Все тихо переговаривались. Они были рады, что хоть сейчас Скрофо не крутится рядом и не раздражает их. Все последние месяцы съемочная группа и почти все актеры страдали из-за этого гнусного человека. Они презирали Скрофо, пытаясь игнорировать его.

Характеристика Шерли Франкович о его хватке продюсера оказалась сильно преувеличенной. Обаяния, такта и воспитанности, которые она так ярко расписывала, не было и в помине. Его знание процесса съемок было отрывочным, а стремление во всем идти наперекор съемочной группе и актерам просто поражало. Когда его не было рядом, Нику легче работалось, да и на съемочной площадке царило спокойствие.

Джулиан, одетый в легкий полосатый халат, наброшенный поверх купального костюма телесного цвета, сидел на брезентовом стуле чуть ближе к воде. Он небрежно листал страницы сценария и смотрел на Инес, которая подошла, чтобы сесть рядом. Она легко положила руку ему па плечо, и он улыбнулся.

Луна призрачно мерцала на глади спокойного океана, волны тихо набегали на берег. Инес взяла Джулиана за руку, и они задумчиво смотрели на море.

Внезапно появился один из мальчиков Рамоны и передал Инес записку.

– Извини, дорогой, – сказала она, – врач звонит из Лос-Анджелеса. Я должна пойти в главное здание, чтобы ответить.

– Надеюсь, что результаты анализов будут хорошими, – сказал Джулиан.

– Я уверена, что все так и будет, – улыбнулась она. – Я сразу же вернусь, дорогой.

Джулиан поцеловал ее и восхищенным взглядом проводил ее стройную фигуру. Она пересекла пляж и направилась к подвесному вагончику канатной дороги.

Тот располагался у основания зубчатой скалы. Его белый корпус был здесь явно не к месту, особенно на фоне экзотичной роскошной природы.

Инес вошла и нажала на третью кнопку. С дребезжанием и скрипом древний механизм начал подъем вдоль отвесной скалы прямо к дому. Кажется, он двигается намного медленнее, чем обычно, подумала Инес; в течение всего пути он трясся и дрожал, странный скрип исходил от его шкивов, пока они тянули стонущую машину до третьего этажа.

Весь этаж был совершенно темным. Инес ступила на белый мраморный пол, гулкий звук ее шагов разносился по всему этажу, пока она шла в офис постановщика.

В комнате было очень темно. Несмотря на теплую влажную ночь Инес дрожала. Она включила свет, подошла к телефону и попросила оператора соединить ее со звонившим из Лос-Анджелеса.

– К вам никто не звонил, сеньора, – сказал оператор.

– Да нет же, я только что получила записку, что звонит мой врач, – ответила Инес.

– Нет, извините, мисс Джиллар, но вам сегодня вечером никто не звонил. Ошибки быть не может.

Озадаченная Инес положила трубку и, прежде чем уйти, присела, чтобы подумать. Потом она встала, подошла к двери и увидела в коридоре знакомую приземистую фигуру, которая с важным видом медленно шла между мраморными колонками террасы. Инес замерла. Умберто Скрофо был тем человеком, с кем она меньше всего хотела бы сейчас встречаться. Ей не хотелось, чтобы он вновь загнал ее в угол. Только не ночью и не в пустынной темноте виллы.

Внезапно Скрофо резко остановился и стал оглядываться по сторонам, как будто что-то услышал. Он похож на животное, подумала Инес, у него какое-то звериное чутье.

Она чувствовала отвратительный запах его одеколона, который, как ядовитые испарения, висел в ночном воздухе, запах его тела.

Через несколько секунд Скрофо продолжил свой путь, явно направляясь к канатному вагончику. Инес увидела, как он нажал на кнопку, и, когда машина начала тяжелый спуск, услышала знакомый громкий скрип.

Не успел вагончик пройти и нескольких метров, как раздался резкий лопающийся звук, завизжали провода и шкивы, вырывающиеся из своих гнезд, и ужасный животный крик Скрофо. Деревянный вагончик сорвался с канатов и стал падать вдоль отвесной скалы.

Инес подбежала к тому месту, где только что был вагончик, и, к своему ужасу, увидела; что он стремительно падает вниз, к самым скалам. Скрофо в ужасе кричал. Как в замедленной съемке Инес видела ненавистную круглую голову, огромный, искривленный, как у горгульи, рот, который был открыт в мучительном предчувствии неизбежной смерти. Его тело, подпрыгнувшее метров на шесть вверх, как разбитая кукла, упало на скалы. Единственным, за что ему удалось уцепиться в поисках опоры, была разорванная нить янтарных бус с крошечным распятием на ней.

Загрузка...