Рэйчел

В пятницу днем я выезжаю из Си-Риджа на бабушкиной машине. Это старая темно-синяя «Вольво» примерно 1990-х годов, но зато моя. Бабушка хотела, чтобы я переехала к Роуз, так что машиной она меня подкупила.

Во время сеанса Гас, психоаналитик, который помогал мне справиться с депрессией, спросил меня, что я буду чувствовать, уезжая от океана. «Облегчение», – ответила я. Больше не придется сталкиваться ни с Джоэлом, моим бывшим бойфрендом, ни с разочаровавшимися во мне учителями, ни с друзьями – у нас больше нет ничего общего. Не придется встречаться с сотрудниками пляжного спасательного клуба, где я работала до гибели Кэла, с детьми, которых учила плавать в бассейне.

Тем не менее сегодня мне тяжело. Во-первых, получив права, я почти не водила машину, а бабушкина тачка на механике не разгоняется больше чем на 65 километров в час. Во-вторых, бабушка поставила в багажник коробку с вещами Кэла. Она не сумела придумать для нее общего названия. На ней стоит знак вопроса, а под ним написано: «Разное». Подозреваю, что буду возить ее в багажнике, пока езжу на этой машине. Через полгода после смерти вся его жизнь уместилась в несколько ящиков, на которых написано: «Спортивные вещи», «Хобби», «Для компьютера» и «Игры». Печально. Хочется притормозить и швырнуть коробку «Разное» со скалы. Один рывок – и она исчезнет навсегда. Но все сегодня против меня. Цвет неба, например.

Три года назад, в это самое время дня, мама, Кэл и я приехали сюда. Подъезжая, мы глазами искали океан. Брат сидел на заднем сиденье, у него на коленях лежал открытый атлас, старый, составленный еще в девятнадцатом веке. В тот день он нашел его в букинистическом магазине. Я обернулась и увидела, как он разглаживает страницу с Южным океаном, бледным по краям и темно-синим посередине. Пока ехали, вспоминали все, что знаем о нем. Четвертый по величине, береговая линия – 17968 километров, площадь – 20327000 квадратных километров, а средняя глубина – где-то между 4000 и 5000 метров. Помню, как мы замолчали, представив себе такую громадину.

Я поворачиваю вглубь материка и выжимаю из машины все, на что она способна. Заросли кустарника и вода быстро исчезают из виду, я отматываю время назад. До того момента, когда мир был совсем другим. Напряженно смотрю вперед в ожидании бетонного города, в котором и намека нет на океан.

В сумерках я пропустила первый съезд с шоссе на Грейстаун, приходится съехать на следующем. Теперь поеду назад через Шарлот-Хилл по Хай-стрит, мимо «Книжного зова» и булочной Фрэнка. Я не была в городе с самого переезда. Ползу в потоке машин и испытываю странное чувство, будто попала в сон о прошлом. Кое-что изменилось: «Потрепанная одежда» превратилась в «Грейстаун Органике». В магазине DVD теперь кафе. Все остальное по-прежнему.

Поравнявшись с «Книжным зовом», вижу за прилавком Генри: сидит, зацепившись подошвой за нижнюю перекладину табуретки, уперся локтями в колени, книга в руках. Сосредоточенный какой. Прошло три года, и мне уже больше не хочется поцеловать его. Есть едва уловимое желание дать пинка – вот, пожалуй, и все. Стою в пробке, а Генри выходит на улицу, чтобы занести книги. Ветер ерошит его волосы, такие же иссиня-черные и блестящие. Я заглядываю в себя, но не чувствую ничего. Вспоминаю первые месяцы в Си-Ридже, когда каждая мысль о Генри заставляла меня злиться и стыдиться. Тогда меня мог охладить лишь океан.


Роуз живет в одном квартале от Хай-стрит – улицы, полной магазинов, которые продают кофе, одежду и пластинки. Северная часть города нам с Кэлом всегда казалась «потрепанной», за это мы ее и любили. За рекой, в южной части, широкие бульвары и модные бутики, но мне больше нравится здесь, среди кинотеатров, разрисованных стен, электропроводов, которыми крест-накрест иссечено все небо.

В старой квартире, через дорогу от больницы, у Роуз была всего одна спальня. Когда мы с Кэлом у нее ночевали, она бросала матрас на пол в гостиной. Ее нынешнее жилье – что-то вроде старого склада из рыжего кирпича с выцветшей вывеской «Авторемонт». Одна деревянная дверь слева и две справа – здесь, наверное, проезжали машины.

Роуз – наша самая любимая тетя, но она же и самая неуловимая. Когда она появляется в Си-Ридж, то всегда либо подстригает траву, либо вычищает гараж, либо курит в дюнах. Когда она исчезает – ищи ее в каком-нибудь экзотическом месте: то отправляется в поездку по Африке, то на работу в Лондон, то волонтером в Чили. Однажды я спросила, почему у нее нет детей. «Я никогда не хотела детей, – объяснила она. – Я всегда занята и ругаюсь как черт».

Я знаю, что ей нравилось проводить время со мной и Кэлом. Говорят, когда я родилась, то все время кричала, и Роуз после смены в больнице заезжала и носила меня на руках, чтобы мама с папой могли немного поспать. Однажды мама, проснувшись среди ночи, услышала, как Роуз рассказывает мне таблицу Менделеева. «Других историй я не знаю», – оправдывалась тетя.

Прежде чем выйти из машины, я быстро посылаю маме и бабушке сообщение: «Я добралась». Потом достаю из багажника чемоданы. Коробку Кэла не трогаю.

– Я слышала, что бабуля отдала тебе машину, – встречает меня Роуз на пороге. – Как доехала?

– Нормально.

– Небось, всю дорогу умирала от страха?

– Полдороги, – отвечаю я, осматриваясь.

– У меня бардак. Ремонт делаю.

– Здесь нет стен, – замечаю я, но она, качая головой, хлопает по кирпичам.

– Здесь нет внутренних стен.

Это была одна огромная комната с цементным полом и французскими окнами. В углу кухня, а в двух закутках стоят кровати. Вся жизнь Роуз у меня как на ладони. Кровать не застелена – какой-то голубой бардак. С одной стороны комод, с другой – полка, заставленная медицинскими книгами. Одежда – в основном джинсы и футболки – валяется на полу или вываливается из ящиков. Напольная вешалка с маленькими черными платьями, а на полу – пара сапог с высокими голенищами.

Мой угол недалеко от окон, выходящих на улицу. Там кровать со стопкой простыней, комод и пустая вешалка.

– Когда-нибудь здесь будут стены, но пока нам придется соблюдать условные границы. В ванной стены есть. – Она указывает на металлическую дверь возле кухни. – Тебе не нравится? – спрашивает она, наблюдая за мной.

– Нравится. Просто не совсем то, чего я ожидала.

Но думаю я о другом. Здесь негде спрятаться.


У меня не так много вещей, и я быстро их разбираю. В холодильнике пусто, и мы с Роуз едем в супермаркет. По пути я размышляю, правильно ли я сделала, что в это ввязалась. При мысли о квартире-складе начинает крутить живот. Я привыкла быть одна и делать что хочу – гулять ночью по пляжу, прогуливать школу, чтобы выспаться, плакать, когда никто не видит.

– Я с тобой разговариваю, – долетает до меня голос Роуз.

– И что?

– А ты не слушаешь. – Она показывает пальцем на улицу. – Мы приехали. Бери тележку, встретимся внутри.


Готовит Роуз не очень хорошо, поэтому мы покупаем либо то, что могу приготовить я, либо то, что можно просто разогреть. Зато здесь я с удовольствием хожу по магазину. В Си-Ридж все друг друга знают и потому до сих пор на нас оглядываются.

Мы с Кэлом никогда не сомневались, выбирая между «M&M's» с арахисом и «M&M's» с шоколадом. Роуз, видимо, тоже долго не думает – в тележке оказываются оба вида.

– Бабушка паникует, что ты ничего не ешь, – говорит она, шагая между стеллажами. – Утверждает, что ты превратилась в зомби – постоянно прячешься в своей комнате, спишь целый день, а ночами торчишь на пляже. Вместе с мамой, которая тоже стала как зомби.

Роуз бросает в тележку банки с тунцом, а я смотрю на свое отражение в подносах для тортов – проверяю, так ли уж похожа на живого мертвеца. Пожалуй.

– Она вообще-то понятия не имеет, кто такие зомби, – продолжает Роуз. – Я бы на твоем месте не волновалась.

– Имеет. Кэл ей объяснил. «Зомби по имени Шон» – ее любимый фильм. Наравне с «Касабланкой».

– Нам в детстве даже телевизор не давали смотреть. А теперь она полюбила фильмы с Саймоном Пеггом и сообщает мне, что моей племяннице нужен секс.

– И что ты ей ответила?

– Что зомби сексом не занимаются.

Бабушка и Роуз не ладят. По семейной легенде, они начали ссориться, когда Роуз еще было года три, и продолжают до сих пор – просто из упрямства. Бабушка считает, что Роуз слишком много ругается, слишком много работает и слишком редко приезжает погостить.

– Раз она отправила тебя ко мне, значит, дело плохо.

– Я пыталась закончить двенадцатый класс, – оправдываюсь я.

– Если б хотела – закончила бы. Сдала бы экзамены с закрытыми глазами.

Вспоминаю, как вместо уроков лежала за школой на траве, солнце грело мне лицо, а травинки щекотали спину.

– Глаза у меня были как раз закрыты.

– Жизнь продолжается. – Роуз говорит это так, будто все в ее власти.

Мы несем продукты к машине. Когда подходим, я замечаю на лобовом стекле афишу группы The Hollows. Хироко и Лола выбрали это название очень давно, когда и группы-то еще не было. Они сочиняли песни и репетировали в гараже у Лолиной бабушки.

Роуз ставит пакеты в багажник, а я изучаю листовку. На фото девчонки вдвоем на автобусной остановке, с бас-гитарой и барабанной установкой.

– Старые друзья, – объясняю я Роуз.

– Старые друзья пишут, – слышу я чей-то голос, поднимаю глаза – и вот она, Лола, собственной персоной.

Конечно, ничего удивительного – она живет неподалеку и, видимо, как раз разносила листовки. Но для меня это маленькое чудо – Лола будто возникла из прошлого, материализовалась в воздухе: маленькая, стройная, с длинными каштановыми волосами и смуглой кожей. Мне хочется обнять ее, но тогда я расплачусь прямо здесь, на парковке.

– Как давно мы не виделись.

– Очень давно. – Лола крутит в ухе гвоздик. – Ты так давно не писала – мы уж думали, ты умерла.

– Об этом я бы тебе сообщила.

Она не улыбается, но перестает крутить сережку. Если сказать ей про Кэла – она тут же меня простит.

Правда, почувствует себя виноватой. Да и как-то неправильно заводить об этом речь, пока Роуз закидывает в машину туалетную бумагу.

– Двенадцатый класс. Времени не было совсем, – оправдываюсь я.

Она делает шаг вперед и касается моих волос, будто только сейчас заметила, что они теперь короткие и светлые. Она подмечает все: и черную футболку с джинсами, и мою худобу. Сама Лола в коротком серебристом платье, и рядом с ней мне хочется хотя бы выглядеть не так тускло, как у меня на душе.

– Тебе не нравится? – спрашиваю я, проводя рукой по волосам.

– Нравится.

– Прощаешь меня?

Она берет у меня листок, пишет свой телефон и говорит, что сегодня вечером они играют в «Прачечной».

– Там будет Генри, и если ты действительно раскаиваешься, то обязательно придешь, – говорит она и не дает объяснить, что я не хочу видеть Генри. – Придешь и будешь помилована.

Пока мы с Роуз выезжаем с парковки, я рассказываю ей о Лоле и Хироко. Лола поет и играет на гитаре, Хироко – на ударных. Рассказываю – и будто снова вижу, как на уроке, тайком от учителя, они передают друг другу записочки со словами песен. Кладу листовку в карман. Я скучаю по Лоле и не хочу разочаровывать ее. Но в «Прачечную» я точно не пойду. Жизнь и без того достаточно тосклива, чтобы еще смотреть, как Генри и Эми держатся за руки и целуются.

– Кстати, о старых школьных друзьях, – начала Роуз. – Я на днях встретила Софию – ну, знаешь, маму твоего дружка Генри. Очень вовремя встретила. Я как раз узнала, что с твоей работой в больнице ничего не вышло, рассказала об этом Софии, а она предложила тебе место в «Книжном зове».

Роуз говорила очень быстро, и я не сразу уловила, о чем это она. А когда до меня дошло, долго молчала. Сидеть рядом с Генри, испытывая неловкость восемь часов в день. Даже если работать в разные смены, нам все равно не избежать встреч друг с другом. Он всегда в магазине. Он даже ночует там. Лежит на диване и говорит об Эми. Говорит с Эми. Я представляю, что она лежит на диване вместе с ним.

– Нет.

– Нет?

– Нет, – твердо говорю я. – Спасибо, конечно, но скажи Софии, что я нашла другую работу.

– Ты нашла другую работу?

– Нет, конечно.

– Значит, ты идешь в «Книжный зов». Завтра в десять утра. Софии нужен человек, который умеет работать с людьми и компьютером. Это как раз для тебя.

– Я разучилась работать с людьми.

– Что правда, то правда, но ей я решила этого не говорить. Как и обо всем остальном. Они не знают про Кэла. Не знают, что ты не сдала экзамены. Думают, ты взяла академический отпуск. Они хотят создать базу данных и сделать каталог книг. Ты ведь справишься?

Справлюсь. Но не хочу. Нет ни малейшего желания вспоминать сейчас о той постыдной ситуации с Генри. Но выбора нет, и я рассказываю тете о том, как он мне нравился, о ночи перед концом света, об Эми, о письме, о моем признании в любви и о том, как он проигнорировал мои чувства. Любому человеку стало бы понятно, почему я не могу работать в магазине. Но Роуз не такова.

– Ну, придется преодолеть себя. Ты хочешь спрятаться. Хочешь быть несчастной, но я этого не допущу. Ты выходишь на работу в «Книжный зов» – и точка! Ни одного дня не дам тебе валяться на кровати и смотреть в потолок. – Она бросает на меня не терпящий возражений взгляд, потом снова смотрит на дорогу. – Должна же ты когда-то снова начать жить.


Мы молча заносим пакеты в дом. С каждой минутой я все больше и больше уверена, что не буду работать с Генри.

– Лучше уж мыть туалеты. Давай я буду мыть туалеты? Прошу тебя! Устрой меня в больницу уборщицей.

– Он тебе все еще нравится.

– Не нравится он мне! И никто не нравится.

Возможно, кому-то пережить утрату помогает секс, но только не мне. Я рассталась с Джоэлом. Я ни с кем не целовалась с тех пор, как умер брат, и не хочу ни с кем целоваться. Не хочу видеть, как целуются другие. Тем более как Генри целует Эми.

– Вот мои условия, если хочешь здесь жить, – твердо начала Роуз. – Каждое утро ты идешь на работу. Или так, или я тебя снова отправлю в двенадцатый класс. Тебе восемнадцать, так что решай сама: остаешься здесь и делаешь, что я говорю, или едешь домой. Возможно, я сейчас жестковата, но все мы очень переживаем за тебя.

Я иду в ванную и закрываюсь – это единственная дверь, которую можно закрыть. Стою и смотрю на себя в зеркало. Кто это? Я не узнаю себя. Волосы я отрезала примерно через неделю после похорон. Был очень странный вечер. Вспоминаю небо – такого я раньше не видела. Плоское и беззвездное, будто мир уместился в коробку с крышкой. Я не могла спать. Сидела на балконе и долго смотрела ввысь, зная, что там планеты, звезды и галактики, но уже не веря в них.

Хорошо, что есть разница между той Рэйчел, что была до смерти Кэла, и Рэйчел нынешней. Прежняя девочка с длинными русыми волосами любила естественные науки, носила платья (так легче раздеться до купальника). Теперь у нее короткая стрижка и она совсем себя забросила.

– Я просто хочу, чтобы ты снова стала собой. – Роуз постукивает ногтями по двери ванной. – Ты помнишь тот день? – спрашивает она, и я сразу понимаю какой. Роуз начинает его описывать. Хочу остановить ее, но лень. В тот день не случилось ничего и случилось все.

Летом, перед началом двенадцатого класса, Роуз приехала погостить с утра пораньше. Она как раз тогда вернулась из Чили. Как обычно, вошла в кухню с кофе, круассанами и газетами. Стояла жара. Мы завтракали на балконе, и Роуз рассказала, что побывала на мысе Горн, крайней южной точке Огненной Земли. Дальше находятся Южные Шетландские острова, отделенные от Южной Америки проливом Дрейка. «Место, где соединяются Атлантический и Тихий океаны», – сообщил Кэл, читая с экрана телефона и поправляя очки костяшками пальцев. Роуз закинула ноги на перила балкона и сказала: «Первое путешествие. Куда бы вы ни решили поехать, вместе или порознь, – я оплачу эту поездку».

Роуз никогда не дает пустых обещаний. И мы с Кэлом начали строить планы. Конечно, мы поедем вместе: я подожду, пока он закончит школу. Трудно было решить куда.

– Предложение все еще в силе, – говорит Роуз из-за двери. – Выбирай.

Я выбираю прошлое.

В ванной слишком тесно. Роуз продолжает стоять под дверью. Из зеркала на меня смотрит незнакомая девушка.

Хочу прокатиться на машине, чтобы из окна дул приятный ветерок.

В конце концов выхожу.

– Давай хотя бы поговорим об этом, – просит Роуз, и я киваю.

– Только завтра. Пожалуй, все же пойду послушаю выступление Лолы.

Беру листовку, Роуз протягивает мне запасной ключ от дома. Видно, что она беспокоится. Целую ее в щеку.

– Расслабься. Ты до меня достучалась. Я снова живу.

Маме этого было бы достаточно, но Роуз не мама.

– Я не идиотка. Ты будешь кататься кругами всю ночь, чтобы только не говорить со мной.

Ну да, этим я и собираюсь заняться.

– Я и не думала.

Чувствую, сейчас снова начнем ссориться, но Роуз вдруг успокаивается. Она стоит, облокотившись о стол.

– Окей. – Берет яблоко и кусает его. – Сфотографируешь Лолу на сцене и пришлешь. Докажи мне, что снова живешь.


«Слишком умная» – так бабушка говорит о Роуз. Слишком неугомонная, слишком честная, презирает условности, слишком шумная. Именно за это я всегда любила тетю, пока ее характер не обернулся против меня.

Я проезжаю знакомые места, задумавшись, что делать дальше. Здесь, кажется, все по-прежнему: улицы, магазины, дома. Проезжаю мимо Грейстаун-Хай, где мама преподавала естественные науки и где училась я. Кэл ходил в частную школу на другом конце города: там была хорошая программа по музыке – он играл на фортепиано. Останавливаю машину на Мэтьюс-стрит возле дома, где мы жили, – четырехкомнатное калифорнийское бунгало кремового цвета. Перед домом у теперешних жильцов все еще стоят наши стулья и растения в кадках.

В задней части дома были большие окна. Помню, как однажды вечером мы с Кэлом сидели в гостиной и началась гроза. В свете уличного фонаря хорошо был виден дождь, сверкала молния. И Кэл, и я любили грозу. Нам нравилось наблюдать за вспышками молний и тяжелыми тучами.

Кэл интересовался естественными науками и хорошо в них разбирался, но не любил их так, как я. Науку он считал перспективной, но при этом верил в путешествия во времени и в сверхъестественные силы. Однажды мы вместе смотрели «Быть человеком»[13] и спорили, существуют ли привидения. Кэл был уверен: существуют. Я же в них не верила. Мама объяснила нам, что в соответствии со вторым законом термодинамики они существовать не могут. Кэла это не переубедило. Тогда я согласилась с мамой…

Человек похож на некий механизм: если сломается, вряд ли станет прежним. В день похорон, когда все вышли из часовни, я осталась внутри – ждала, когда появится призрак Кэла. Я все еще не верила в приведения, но в них верил Кэл.

«Видишь, Рэйч, я здесь», – я представляла себе, как он скажет это, поднимет руки, и солнечный свет пройдет сквозь них. Но призраки – не что иное, как воображение. В конце концов распорядитель похорон мягко попросил меня уйти, потому что начиналась следующая церемония.

Размышляю над ультиматумом Роуз. Оставайся – или уезжай домой. Все равно Кэл везде, но по крайней мере в этом городе он был живым. Судя по адресу на листовке, «Прачечная» находится напротив «Книжного зова». Не хочу встречаться с Генри, но в клубе будет темно, и шансов столкнуться с ним не так уж много.

Завожу машину.

Гордость и предубеждение и зомби
Джейн Остин и Сет Грэм-Смит

Письма оставлены между с. 44 и 45

8 декабря – 11 декабря 2012 года


Хорошо, Пифей. Я отвечу, но только потому, что мне жаль тебя. Что это за парень, которому нравятся фрики?

Я расскажу о себе, но сначала задам тебе вопросы. Кто такой Пифей? Мы с тобой когда-нибудь общались? Почему я никогда не вижу, как ты кладешь в книгу письма? Я слежу очень внимательно.

Джордж


Дорогая Джордж!

Ты всегда такая подозрительная? Ничего не имею против, просто интересно: ты хоть кому-нибудь доверяешь? В школе ты всегда одна. Как-то в буфете я спросил, могу ли сесть за твой стол. Ты взглянула на меня, сказала «конечно», встала и ушла. Не очень гостеприимно.

Так вот, о Нифее. Хорошо, что ты спросила. Он жил в четвертом веке и первым (из официально зафиксированных) описал полярный день. Это первый из известных нам исследователей Арктики, также он выяснил, что морские приливы и отливы происходят из-за Луны.

Тебе не удается увидеть, как я кладу письма в книгу, потому что я чрезвычайно неприметен.

Пифей

P. S. Я заметил, что на карте ты отметила США – я бы тоже хотел туда съездить. Мы с сестрой мечтаем нырнуть в океан с берегов Калифорнии.


Хорошо, Пифей, теперь обо мне.

Я люблю книжный. Много читаю. Из любимых – Хью Хауи, Курт Воннегут, Урсула К. Ле Гуин, Маргарет Этвуд, Джон Грин, Лев Толстой (только что закончила «Анну Каренину»), Дж. К. Роулинг, Филип Пулман, Кёрсти Игар, Мелина Марчетта, Шарлотта Бронте и Донна Тартт. С недавнего времени (ты это знаешь) увлекаюсь мэшапами («Разум и чувства и гады морские»[14] и все такое).

Я люблю дамплинги[15]. Я родилась в первый день зимы и вообще люблю, когда мне холодно (только не ногам). Люблю слушать The Pinches, Jane's Addiction, Эмбер Коффман и Wish.

В школе я предпочитаю одиночество, потому что не такая, как все, уже и не пытаюсь искать друзей.

Извини за мое поведение в буфете. Я ничего такого не помню. Знала бы, что это ты, не ушла бы.

Джордж


Дорогая Джордж!

Спасибо, извинения приняты. Пели я когда-нибудь еще раз осмелюсь подойти к тебе, надеюсь на более теплый прием.

Я тебя понимаю. Тоже приходилось переходить в другую школу, но в этой у меня появился хороший друг, так что жить можно. Думаю, тебе он понравится, да и ты ему тоже. Он в твоей группе по английскому и считает тебя интересной. Сказал, что ты сделала хороший доклад по «Лжецу»[16]. Правда, произнесла «твою мать» и не заметила.

Я раньше не слышал об этих группах, но теперь скачал. Мне нравится Wish. У их песен какое-то призрачное звучание. Ты слышала о The Dandy Warhols? Мне кажется, они тебе могут понравиться.

Я читаю много художественной литературы, мне нравятся комиксы, и я обожаю научно-популярные книги. Как я уже говорил, меня интересуют теории времени. Много читаю о растущем блоке Вселенной[17]. Не совсем понимаю материал, но мне нравится копаться в нем.

Пифей


P. S. Мне нравятся фрики, но не думаю, что ты такая. Если ты фрик, то в самом хорошем смысле. Ты прекрасна. (Теперь я никогда тебе не признаюсь, кто я.) Мне нравится твоя голубая прядь и как ты отвечаешь на уроке, не заботясь о том, что скажут другие. Ты всегда читаешь интересные книги и работаешь в книжном магазине – это мне тоже нравится.

P. P. S. Я оставил для тебя книгу в «Библиотеке писем», можешь забрать ее себе: «Море» Марка Лаита. Моя любимая книга. Я там отметил гигантского осьминога. Эти существа способны менять внешность и структуру тела, копируя кораллы даже с самым замысловатым рисунком. Живут они около четырех лет, а вырастают до пяти метров в длину. Я бы хотел когда-нибудь попасть на Аляску и посмотреть на них.


Дорогой Пифей!

Я почитала кое-что об упомянутых тобой теориях времени. Пели прошлое на самом деле существует, то почему мы не можем туда переместиться? Не должна ли я существовать в прошлом – в соответствии с теорией растущего блока вселенной? И значит, находясь здесь, в настоящем, я одновременно существую и там? Пифей, это НЕ имеет смысла.

Спасибо за книгу. Она замечательная. А фотографии там обработанные? Рыбы кажутся невероятно яркими. Смотрела на них почти в полной темноте – с фонариком. Как будто под водой. Ты так не пробовал?

Гигантский осьминог и правда потрясающий. Но медузы мне нравятся больше. Я иногда хожу смотреть на них в океанариум. Они похожи на привидений в воде.

Спасибо тебе за комплименты – я бы не осталась в долгу, но не знаю, кто ты. В последнее время плохо слушаю на уроках – все время размышляю об этом. Ты вроде не из популярных ребят – пишу это в самом хорошем смысле.

А ты когда-нибудь признаешься мне, кто ты? Или мы так и будем переписываться?

Джордж


Дорогая Джордж!

Я тоже подумал: так странно, я рядом, а ты меня не знаешь. Но это слишком сложно. Боюсь, когда ты узнаешь, все может измениться, а я хочу продолжать переписываться с тобой.

Растущий блок Вселенной идет вразрез с твоей идеей времени, не правда ли? Подумай вот о чем: Вселенная растет, и пока это происходит, к ней добавляются отрезки пространства-времени. Пока отрезки добавляются, ты движешься вперед. Однако путешествие в прошлое невозможно. Пространство-время движется в одном направлении.

Пифей

Загрузка...