Любящее сердце

Глава 13

Их свадьба была первой в сезоне. Собственно, сезон имел своей изначальной целью знакомство и соединение узами брака детей из строго ограниченного круга, так называемого светского общества. Первая свадьба была целым событием и являла собой настоящий триумф для семьи невесты. Как правило, можно было тешить свое тщеславие до конца сезона, поглядывая на менее удачливых родителей с чувством превосходства.

Но эта свадьба, хотя и связала пэра королевства с дочерью виконта, проходила скромно. Венчание состоялось не в соборе Святого Георгия или в какой-нибудь другой роскошной церкви города, а в маленькой церквушке в пригороде, где согласились совершить обряд, не будучи извещенными заранее. И гостей было немного: два друга жениха – сэр Альберт Бойл и лорд Фрэнсис Неллер, – отец невесты, ее тетя и кузина.

Дженнифер, подходя к алтарю в пустой, прохладной церкви, в которой гулким эхом отдавался каждый шаг, старалась просто ни о чем не думать, и в особенности о той свадьбе, которая должна была бы состояться через месяц.

Она не поднимала глаз на жениха, отметив про себя, что на нем были безупречные туфли. Он был одет так, как одеваются на праздник, на бал к примеру. На ней тоже было нарядное платье. Тетя Агата настояла на белом платье из тонкого шелка, в кружевах и оборках. Так, словно эта свадьба была настоящей.

Но она и была самой что ни на есть настоящей.

Рука его, сжимавшая ее руку, была теплой. И еще она была большой и сильной, с длинными пальцами и ухоженными ногтями. Дженнифер видела тонкое кружево его манжет и синий атласный рукав.

Он пожал ей руку со значением. Должно быть, то был какой-то символ, часть ритуала, о смысле и значении которого она намеренно не желала задумываться. Она положила свою руку на его ладонь и тем самым дала понять, что навек вручает ему себя. Вручает себя человеку, который соблазнил собственную мачеху, а затем бросил ее одну с ребенком. Человеку, который мог, не испытывая угрызений совести, пойти на все, чтобы заполучить в пожизненную собственность объект своей страсти. И она отдала себя этому человеку в основном потому, что не захотела, чтобы ей отрезали волосы.

Он произносил какие-то слова, повторяя их за священником. Он говорил, что будет любить ее душой и телом, а Дженнифер хотелось забиться в истерике, и она невольно крепче сжимала его руку.

И она повторяла сакраментальные фразы. Словно со стороны, Дженнифер слышала свой голос, слышала, как обещала любить его, почитать его и повиноваться ему. Повиноваться ему. Да, это походило на полную капитуляцию. Он заставил ее пойти на это, и за это она будет ненавидеть его до конца дней. И в то же время она поклялась любить его. Поклялась перед лицом Господа.

Впервые она посмотрела ему в лицо. Перед ней был красивый незнакомец из Гайд-парка, джентльмен, который понравился ей вопреки ее собственному желанию. Первый и единственный мужчина, который ее поцеловал. Темные волосы, темные глаза, пристальный, горячий взгляд, точеные, аристократические черты. Дьявол с именем ангела. Ее муж. Именно это сказал сейчас пастор. Он стал ее мужем.

Он наклонил голову и поцеловал ее в губы. Легко, чуть коснувшись, как он до этого делал дважды. И сейчас, как и два раза до этого, поцелуй прожег ее до самых ступней. Он улыбался ей одними глазами: нежно и тепло, словно желая ободрить. Несомненно, все это было лишь маской, под которой скрывался триумф. Он победил. Победил натиском, почти молниеносно. Он увидел ее, возжелал и увел от Лайонела.

Дженнифер вдруг подумала о том, что он станет делать, когда она ему надоест – а в том, что это случится, она не сомневалась. Он не станет терзаться угрызениями совести и вычеркнет ее из своей жизни с той же жестокой бесцеремонностью, с которой заставил ее стать своей женой.

Тетя Агата поднесла к глазам кружевной платочек. Саманта плакала, не стесняясь слез. Отец явно испытывал облегчение. Все они обнимали ее и пожимали руки графу. Друзья Торнхилла, сердечно улыбаясь, хлопали графа по плечу и целовали Дженнифер руку. Лорд Фрэнсис назвал ее графиней Торнхилл.

Да она и была графиней Торнхилл. Его графиней, его женой, его собственностью.

Он посадил ее в свою карету, несколько удивившую Дженнифер роскошью, сочетанием темно-синего бархата и позолоты. Дворецкий закрыл за ними дверцу. Дженнифер надеялась, что Саманта или, на худой конец, его друзья поедут с ними, но нет: все отправились на праздничный завтрак на Беркли-сквер в других экипажах.

Она уже оставалась с ним наедине, так что ничего особенного в этом не было. Кроме того, она должна привыкать к тому, что отныне это будет происходить часто. Теперь она была его женой.

Он взял ее под руку и накрыл ее пальцы своей теплой ладонью. Они сидели молча, пока лошади не тронулись с места. Дженнифер оставалась холодной как лед.

И тогда он отпустил ее руку для того, чтобы, приобняв за плечи, притянуть ближе к себе.

– Вы совсем замерзли, – сказал он. – В церкви было прохладно, а платье на вас совсем тонкое. Хотя, мне кажется, причина не в том и не в другом.

Свободной рукой он взял ее за подбородок и вновь накрыл ее губы своими.

– Все будет совсем не так ужасно, как вы думаете, – прошептал он. – Обещаю.

Дженнифер положила голову ему на плечо и закрыла глаза. Она не должна сопротивляться его поцелую. Теперь она его жена. Кроме того, сопротивляться не было сил: она чувствовала себя слишком усталой. Ночью она спала лишь урывками. Лучше бы ей вообще не спать, потому что вместо отдыха она видела лишь кошмары.

– Дженнифер.

Голос его был низким и вибрирующим. Дженнифер охватила тревога, как бывало всегда, когда она его слышала. Что-то было в нем от искусителя, и Дженнифер снова подумала, что он и впрямь дьявол во плоти.

– Мы муж и жена, моя дорогая, и должны извлечь лучшее из этого факта. Если любой из нас желает испытать счастье в жизни, нам придется искать и найти это счастье друг в друге. Может, задача эта покажется нам не такой уж невыполнимой.

По его словам получалось, что этот брак оказался навязанным ему в той же мере, что и ей. Дженнифер почувствовала, как в ней закипает гнев. Но нет, нельзя позволять себе выходить из того спасительного состояния летаргии, которое одно и может помочь ей пережить сегодняшний день. Ни к чему просыпаться.

– Вы выглядите очень красивой сегодня. Я горд тем, что вы – моя жена.

И вновь он накрыл ее рот губами. Они были теплыми, чуть приоткрытыми, но отнюдь не требовательными. Дженнифер подумала: все ли мужчины так целуются, если это и называется поцелуем? И тут она почувствовала, как тепло проникает в ее плоть и кровь, и прижалась сильнее к его губам, чтобы согреться.

Дженнифер уже наполовину спала, когда карета остановилась на Беркли-сквер. Но когда она открыла глаза, то рядом с ней оказался Габриэль, граф Торнхилл, а не Лайонел, виконт Керзи.

Остро, так, что боль ощущалась физически, Дженнифер осознала, что является женой именно этого человека. Лайонела больше не будет. Никогда. Никогда, если только не в самом прекрасном – или самом жестоком – из ее снов.

Свадебный завтрак прошел на удивление непринужденно. Быть может, потому, что все, включая Дженнифер, старались вести себя раскованно и весело. Может, даже слишком старались, подумал граф Торнхилл. Темы для разговоров выбирались слишком уж общие. Беседа долго крутилась вокруг каждой из скучных тем. Слишком уж много было смеха и жестикуляции, особенно со стороны Фрэнка, Берти и еще мисс Ньюмен. Но уж лучше так, чем наоборот: мрачная серьезность в этой ситуации оказалась бы совершенно невыносимой.

Итак, он стал женатым человеком. Не имея времени продумать и оценить последствия такого брака, он вынужденно женился на женщине, которая его ненавидела, и имела для этого все основания. Он верил в то, что со временем скорее всего оправдается в ее глазах, но совершенно чистым остаться не сможет, ибо действительно виноват перед ней.

Страшно виноват. И если бы она знала всю правду, эта правда показалась бы ей ужаснее, чем то, во что верит она. Сейчас по крайней мере она уверена в том, что он хотел ее и сделал все, чтобы заполучить желаемое. Что же она почувствует, когда узнает, что он и не хотел ее никогда?

Нет, здесь, пожалуй, он лжет. Он был тронут ее красотой и обаянием юности с первого взгляда. Кроме того, она привлекала его как женщина. Его тянуло к ней, и весьма сильно. Возможно, при иных обстоятельствах он и в самом деле решил бы за ней приударить. Но сейчас у него были совершенно иные мотивы.

Берти выслушал новость о предстоящем бракосочетании молча, протянув Гейбу руку в знак того, что считает их конфликт исчерпанным. Он даже согласился присутствовать на венчании. Фрэнк все никак не хотел верить в то, что Гейб говорит серьезно. До последней минуты он был уверен в том, что его разыгрывают, но тоже согласился прийти.

Присутствие близких друзей на бракосочетании придавало Гейбу уверенности. У Торнхилла были родственники, разбросанные по всей Англии, да и дочка Кэтрин официально приводилась ему сводной сестрой. Но времени приглашать их всех не было, даже если бы Гейб и захотел это сделать.

В середине дня он повез свою невесту домой. Возможно, только тогда он до конца осознал, что случилось. Он вез ее к себе домой, который с втого момента будет и ее домом. Ее вещи были отправлены туда еще утром. Горничные принялись распаковывать их в гардеробной, смежной с его собственной, еще до того, как он отправился в церковь. Слуги по случаю свадьбы своего хозяина оделись в лучшие ливреи и выстроились в холле словно на парад. Весь дом гудел как улей, но стоило ему ступить на порог об руку с хозяйкой, графиней Торнхилл, как все смолкло и, повинуясь неуловимому жесту дворецкого, вся прислуга принялась аплодировать.

Он улыбнулся и с удовольствием отметил, что и Дженнифер улыбается. Какими бы ни были ее чувства к нему – от нее он не добился ни одной улыбки за весь день, – кажется, она была готова к роли хорошей хозяйки. Гейб шел вдоль шеренги слуг об руку с женой, представляя ей каждого, и она улыбалась одним и останавливалась для того, чтобы перекинуться двумя-тремя словами с другими.

А затем старшая служанка пригласила их подняться следом за ней наверх.

– Покажите госпоже Торнхилл ее комнаты, миссис Харрис, – сказал Торнхилл, когда они поднялись на площадку второго этажа.

Служанка вежливо кивнула и поднялась на несколько ступеней вверх, чтобы дать возможность молодоженам поговорить.

– Вы устали, – сказал Гейб, целуя руку жены. – Отдохните несколько часов в одиночестве. Я не стану вас беспокоить.

Она покраснела, опустив глаза.

– Мы оставим это на ночь. После театра.

За завтраком было решено, что тетя Агата, Саманта и Фрэнк разделят с ними ложу во время вечернего посещения театра.

Но Дженнифер восприняла этот разговор как шутку.

– Не может быть, чтобы вы говорили серьезно, – сказала она, поднимая глаза на мужа. – Я не могу появиться в театре после того, что произошло позавчера. Лучше нам сразу уехать в имение.

– Нет, – сказал он. – Будет по-моему. Берти и Фрэнк уже заботятся о том, чтобы в обществе узнали о нашем браке. К вечеру об этом будут знать все. Сегодня мы просто обязаны появиться на публике. И мы должны улыбаться и выглядеть счастливыми, моя дорогая. Мы бросим им вызов. Пусть попробует кто-нибудь объявить нам бойкот! Если мы не сделаем этого сегодня, то уже никогда больше не посмеем вернуться в свет.

– Я не хочу возвращаться в свет, – сказала она.

– Но вы сделаете это, – сказал он, отпуская ее руку, – уже ради того только, чтобы вывести в свет дочерей, когда придет время.

Дженнифер прикусила губу.

– Идите, – сказал он, – и отдыхайте. Мы вместе предстанем перед светом сегодня вечером, и вы увидите, что в этом нет ничего невозможного. В жизни вообще мало вещей, через которые нельзя переступить.

Она повернулась к нему спиной и, не говоря ни слова, пошла наверх, следом за миссис Харрис. Гейб стоял и смотрел ей вслед. Высокая, элегантная, с точеной фигурой и завитыми в тугие локоны темно-рыжими волосами, поднятыми наверх и ниспадающими на плечи.

Возможно, будь у него выбор, он не стал бы жениться столь поспешно и, может быть, не выбрал бы в жены эту женщину. Но одно несомненно: она вызывала у него желание. Желание, заявлявшее о себе всякий раз, когда он смотрел на нее. Не так-то легко было отпускать ее, зная, что она ляжет сейчас в постель в соседней комнате, но он, дав ей слово, не сможет разделить с ней ложе. До ночи.

Он не меньше Дженнифер хотел бы послать к черту этот театр и заняться куда более приятным делом.

Дженнифер пришлось вспомнить о клятве, которую давала утром в церкви. Она обещала повиноваться ему до конца жизни.

Сидя рядом с ним за длинным столом в столовой, она изо всех сил поддерживала разговор. Все-таки воспитание – вещь неплохая, думала она, вспоминая те уроки, когда ее учили искусству вести беседу на темы, которые не только ее совершенно не интересовали, но и казались настолько избитыми, что и сказать нечего.

Но одна из тем волновала ее по-настоящему. Она откладывала разговор до тех пор, пока не почувствовала, что больше затягивать уже нельзя.

– Милорд, – сказала она, глядя ему в глаза, хотя обычно избегала это делать, – вы не могли бы избавить меня от посещения театра нынче вечером? Сегодня очень хлопотный день, а я почти не спала. У меня головная боль. Я плохо себя чувствую.

Она говорила так жалобно, что, казалось, могла растрогать самого бессердечного людоеда.

– Габриэль, – поправил он, привстав, чтобы, потянувшись через стол, взять ее руку в свои. – Жена не должна называть меня «милорд».

– Габриэль, – послушно повторила она это самое неподходящее к нему имя.

– Я не верю вам, дорогая, а если бы и верил, все равно потребовал бы от вас приехать в театр, улыбаться и гордо держать голову. Вы не совершили ничего постыдного. Ровным счетом ничего.

– Кроме одного, – тихо сказала она. – Я была достаточно наивна, чтобы попасть в вашу ловушку.

Торнхилл убрал руку.

– Завтра вечером мы едем на бал к леди Траскотт. Вам будет гораздо проще поехать туда завтра, если сегодня вы наберетесь храбрости отправиться в театр.

– Если? Не могу поверить своим ушам. У меня есть выбор?

– Нет, – сказал он. – У вас нет выбора, Дженнифер.

Она едва ли могла заставить себя помыслить о том, чтобы показаться на глаза тем самым людям, которые на балу у графа Рашфорда слушали то злосчастное письмо и потом шарахались от нее как от чумы. Одно воспоминание наводило ужас. Но краем сознания Дженнифер понимала, что если она заставит себя появиться в театре, то, как бы там ни сложилось, рано или поздно все кончится. После спектакля она окажется в спасительном уединении спальни, где ее будет ждать уютная постель и целая ночь крепкого сна.

Но спасительного уединения не будет. Сегодня день ее свадьбы. Сегодняшняя ночь будет ее первой брачной ночью. До того как она сможет отдохнуть в одиночестве, ей предстоит пережить то, что обычно происходит в спальне в первую брачную ночь. Дженнифер неохотно подняла глаза на мужа и поежилась. Как это будет? Будет ли боль сильнее, чем унижение? Она знала, что должно произойти в спальне. Она знала об этом уже давно, и тетя Агата, наставница и опекунша, описала процесс подробно и откровенно, без всяких там романтических сантиментов.

Она обязана подчиняться ему. Она должна позволить этому случиться. И она должна надеяться на то, что сознание ее окажется столь же спасительно смутным, как и утром, во время церемонии в церкви.

– Время ехать, – сказал он, положив салфетку на стол. Он встал и подал руку Дженнифер. – Карета скоро будет здесь. Вы, я думаю, не захотите привлекать еще больше внимания опозданием?

Дженнифер торопливо вскочила на ноги.

Казалось, что каждый привратник в театре смотрит только на них. Казалось, что все – и в дверях, и на лестнице, и в зале – торопливо расступаются, давая им возможность пройти. Их окружала тишина. Голоса смолкали при их приближении. Казалось, что все монокли и лорнеты направлены только в сторону их ложи. И обладатели этих лорнетов и моноклей обсуждают что-то возбужденным, нервным шепотом.

Казалось? Нет, именно так все и происходило. Дженнифер вцепилась в руку мужа и, то и дело поднимая к нему лицо, улыбалась, и он улыбался ей. Он что-то говорил ей, и она отвечала. Она и представления не имела, что он говорил и что она отвечала. Главное, не опускать голову, все время держать подбородок.

Лорд Фрэнсис, тетя Агата и Саманта уже были в ложе. Лорд Фрэнсис встал, взял руку Дженнифер, поцеловал и провел ее к креслу, которое отодвинул для нее муж. Дженнифер села.

– Браво, мадам, – сказал Фрэнк, подмигнув ей, прежде чем сел рядом с Самантой.

Граф Торнхилл поднял ее руку на подлокотник, чтобы она лежала рядом с его рукой. Наклонив голову, он тихо шепнул ей на ухо, в то время как она смотрела прямо на пустую еще сцену:

– Вы чудесно выглядите, и у вас королевская осанка. Поворачивайте голову и улыбайтесь, а если встретитесь глазами с кем-нибудь из знакомых, улыбайтесь еще шире.

Труднее задачу сложно придумать. Никогда ей не приходилось так туго. Впрочем, никто так и не посмел встретиться с ней глазами. Ни у кого не хватило храбрости. Она оказалась самой мужественной из присутствующих. Эта мысль прибавила ей уверенности, и она горделиво подняла голову. Дженнифер заметила Альберта Бойла с Розали Огден в ложе напротив и тепло улыбнулась им. В ответ он улыбнулся и поклонился ей.

Тактика, предложенная Торнхиллом, приносила плоды. Дженнифер заметила это уже спустя несколько минут после появления в ложе. Разумеется, их приход явился некой сенсацией. Но большинство не решались смотреть на них, чувствуя, что могут встретиться с Дженнифер взглядами; никто не посмел выразить свое отношение в вызывающей форме. На них не шикали. Никто не вскочил с места и не покинул театр, не желая иметь соседями эту скандальную пару. Некоторые поздоровались с ней наклоном головы. Были и те, которые улыбнулись.

Все, как заверил ее Торнхилл, будут знать, что они поженились. Сэр Альберт и лорд Фрэнсис сегодня были в парке и, делясь новостью со знакомыми, сделали их свадьбу предметом всеобщего обсуждения.

Два вечера назад, примерно в это время, было объявлено о ее помолвке с лордом Керзи. Сегодня вечером она уже была женой другого.

Но не успел начаться спектакль, как Дженнифер почувствовала новый взрыв интереса публики. В ложах и партере зашевелились и зашептались. Вскоре она поняла, в чем дело. Ложа рядом с ними, которая до сих пор пустовала, принимала зрителей. Там появились граф и графиня Рашфорд, пожилая пара, не знакомая Дженнифер, и виконт Керзи в компании Горации Числи.

Это был самый болезненный момент. У Дженнифер защемило сердце, как будто его схватили железными тисками. Рука мужа легла на ее руку. Он прижал ее к подлокотнику так, будто хотел удержать на месте. Она и впрямь готова была вскочить и бежать бог знает куда.

– Улыбайтесь! – приказал ей Торнхилл. – Смотрите на меня, когда я к вам обращаюсь.

Она улыбалась и смотрела, не имея представления, о чем он говорил. Но взгляд его согревал и давал ей силы улыбаться дальше.

– Храбрая девочка, – словно издалека донеслось до нее. – Скоро будет легче, любовь моя. Пока ты так не думаешь, но увидишь, так и будет.

Он поднес ее руку к губам.

Она его ненавидела. Боже, как сильно она его ненавидела! Он виноват во всем. Она могла бы быть в соседней ложе со своим женихом. Она могла быть счастлива. Она могла думать о свадьбе и радоваться. Но он разбил ее счастье. Чтобы заменить собой того, кого она любила.

Саманта придвинулась ближе, чтобы что-то сказать ей. Щеки ее пылали, и в глазах стояли слезы. Саманта выглядела очень несчастной. Бедная девочка! Он и ей испортил первый сезон.

И потом, когда спектакль начался и внимание зала обратилось к тому, что происходит на сцене, Дженнифер услышала отголоски смеха Лайонела. Может быть, он тоже прятал боль под маской смеха?

О, Лайонел, Лайонел!

– Вот видите, – говорил ей муж, когда они возвращались в карете домой (лорд Фрэнсис провожал тетю Агату и Саманту), – все закончилось благополучно. Вы удивительно стойко держались.

Дженнифер откинулась на подушку сиденья и закрыла глаза.

– Габриэль, – тихо спросила она, – почему вы это сделали? Разве вы не могли просто спросить меня и в случае отказа принять поражение? Я была в зале, когда Рашфорд читал это письмо в окружении доброй половины общества. Вы представить не можете, какое унижение я пережила, какой ужас. Как вы могли так со мной поступить?

Он молчал. И не касался ее.

– Я ничего не знаю о письме, – сказал он наконец. – Я не писал его, не заказывал написать и не отправлял. Кто-то другой сделал это, зная, что написанному поверят с легкостью в свете того, что случилось между нами.

– Полагаю, – утомленно вздохнула она, – что это вы поцеловали меня на глазах у всех на костюмированном балу?

Он не отвечал.

– Но это не важно, ведь так? – продолжала она. – Теперь мы женаты, я уже почти вернула себе положение порядочной женщины, и нет смысла хныкать над тем, чего не вернешь.

– Это вы о Керзи? – спросил он. – Придет время, когда вы поймете, что счастливо избежали участи стать его женой, Дженнифер.

Какое-то время она не могла говорить. Не могла унять дрожь. Зубы стучали.

– Я не всегда способна сдерживаться, как видите. Поэтому, Габриэль, прошу вас никогда, никогда больше не произносить при мне его имени. Если в вас осталась хоть капля порядочности, сделайте это для меня.

Оставшийся путь они проделали в молчании. Молча вошли в дом. Молча поднялись наверх. Он остановился на пороге ее гардеробной. Дверь была приоткрыта. Внутри горел свет. Горничная ждала ее там.

– Я скоро присоединюсь к вам, – сказал он, склонившись над ее рукой.

– О да, я в этом не сомневаюсь, – сказала она с горечью, понимая, что лучше бы ей промолчать. – Вы ведь ждали этого момента, не так ли? Но долго ждать вам не пришлось. Вы все устроили удивительно быстро.

Торнхилл сцепил руки за спиной и молча смотрел на нее, а Дженнифер на краткий миг усомнилась в том, что он сможет выполнить данное вчера обещание никогда не бить ее. Он мог бы дать ей пощечину или даже устроить порку. И она ничего не сможет сделать. Ведь она его собственность. И она сама его провоцировала.

– Да, – сказал он тихо. – Этого я хотел и хочу. Я скоро присоединюсь к вам, Дженнифер, чтобы заняться с вами любовью.

Вот так. Дженнифер непроизвольно откинула голову, как от толчка, словно он и впрямь дал ей пощечину.

Но он ограничился словами. Словами, которые вселяли в нее ужас.

Горничная, готовя для нее самую нарядную ночную рубашку, понимающе улыбалась.