Люди и нелюди

ГЛАВА 28 О тайнах семейных

Евдокия сидела в ванне, прижав ноги к груди, и смотрела на воду. Та лилась из раззявленной львиной пасти, разбивалась брызгами о дно ванны, а минутою позже — и о водяное тугое покрывало. Ванна, оказавшаяся глубокой, гладкой, наполнялась медленно. И горячая вода постепенно обнимала ступни Евдокии, поднималась к щиколоткам и выше…

Согревала.

Должна была бы согреть, да только Евдокию колотило, точно в ознобе.

С чего бы?

Ведь получилось же… шансов вовсе не было, а оно получилось… дошли.

Нашли.

Освободили. Почти как в сказке, только без поцелуя. Выходит, своевременный пинок имеет куда большую волшебную силу, нежели поцелуй… правда, не сказочно это.

Евдокия хихикнула.

И сама же зашлась истерическим смехом. Руку закусила, сильно, до следов на коже, чтобы смех этот в себе удержать. Не хватало еще побеспокоить… разговаривают.

О чем?

Она могла бы подслушать, но… некрасиво это.

Непорядочно.

И с каких это пор ее стала заботить порядочность? Но Евдокия сидела.

Глядела на воду.

И на ванну… удобная, хотя ж велика чересчур… и массивна… этакую из фарфора не отольешь. А если запустить отдельную линию? Под старину… добавить завитушек… и позолоты. Клиент позолоту любит. А для других оставить этакую вот сдержанность, когда линии сами за себя говорят… жаль, альбома нет, чтоб набросок составить. Хотя ж Евдокия рисует не слишком хорошо, но суть передала бы…

Она пошевелила пальцами.

Все одно знобит.

И мысли с ванн и производства, которое, как Евдокия надеялась, в ее отсутствие не встало, вновь скатились на дела нынешние.

Себастьян.

И Лихо.

Ее Лихо, который исчез однажды ночью… который вовсе не заводил любовниц… который… который так и не стал человеком.

Станет ли?

Или не стоит и сомневаться? Матушка говаривала, будто бы сомнения способны погубить самое надежное дело, а тут… Евдокия стянула склянку наугад. Соль? И с запахом лаванды… И мыло. И масло. И главное, из столичной лавки все, со знакомым вензелем. Прямо лестно становится от этакой хозяйской предусмотрительности.

И не по себе.

Дверь скрипнула, отворяясь.

Лихо?

Конечно, кто еще… ее Лихо, которого обнять бы. Выплакаться… пожаловаться на все сразу, ан нет, держит что-то. То ли гордость, то ли глупость, то ли новый страх. Евдокия и стоит в ванне, в пене, кутаясь в полотенчико.

Ох и глупый вид.

— Ушел, да?

Лихо кивнул.

Действительно… не оставаться же ему сейчас. Семейное воссоединение на троих — это как-то… чересчур, что ли?

— А… тебе тоже помыться надо?

Она выбралась из ванны, и Лихо попятился. Сел… сидя, он казался еще более огромным, чем Евдокии запомнилось. И страшен… наверное, страшен. Евдокия вот страха не ощущает ни на мгновение. Обнять бы… и погладить по шкуре ли, по чешуе.

Сказать, как ждала этой встречи.

Только слова почему-то застревают в горле. Вот и стоит она на мокром холодном полу, прижимает к себе полотенчико. Пялится… аккурат что деревенская девка на королевский дворец…

— Я… скучала.

Лихо вздохнул.

И лег… хвост его змеею скользнул к ванной, коснулся Евдокииных ног. Теплый он. И хвост, и сам Лихо…

— Я боялась, что не найду тебя… не успею…

Глаза остались человеческими, и это, наверное, хорошо? Если бы глаза волкодлачьи были, тогда и о шансах на возвращение думать было бы не след… а раз человеческие, то… это она сама себе придумала. И сама себе поверила.

Настолько поверила, что шагнула навстречу.

— Она была красивой… я понимаю… и я подумала, что ты… что тебе я не нужна… правда, она боялась меня, не хотела видеть там, и значит, все-таки нужна?

Он ткнулся горячим носом в ладонь, пасть приоткрыл, прихватил за пальцы.

— Прекрати. — Евдокия руку не убрала. — Все равно не напугаешь. Я тебя не боюсь… а вернемся, я тебе такой скандал закачу!

Лихослав наклонил голову.

— Думаешь, не получится? Воспитание не позволит? Так вот, дорогой мой, позволит… еще как позволит! У меня с воспитанием, между прочим, проблемы…

Шершавый язык скользнул по ладони.

— И не подлизывайся! Все одно закачу… я, между прочим, женщина. У меня, между прочим, нервы…

Она все-таки разрыдалась. Уткнулась в горячую чешуйчатую шею и разрыдалась. А что еще оставалось делать? Нервы… и женщина.

Женщина с нервами — это опасно.

Лихо тихонько поскуливал, и почему-то это лишь добавило слез.

Обеденный зал был огромен. И форму имел круглую. Потолок его поднимался куполом, и оттого, что купол этот терялся во мраке, намалеванные золотою краской звезды гляделись почти настоящими.

Луна вот повисла на цепи, покачивается, поблескивает медным боком.

И полсотни восковых свечей отражаются в этой полированной меди, точно в зеркале.

Пол наборный.

Длинный стол.

Шандалы с теми же свечами. И охота ему так тратиться? Небось свечи по нынешним временам недешевы… и ненаследный князь отвлекся даже, пытаясь сообразить, где это упырь вообще свечи взял. Хозяин же, к ужину сменивший один диковинный наряд на другой, не менее диковинный, из лилового атласа, приветствовал Себастьяна поклоном.

— Премного рад видеть вас…

— В качестве кого? — Себастьян потер шею и подумал, что, может, поспешил с мытием-то. Грязь, конечно, приятных ощущений не доставляет, да только уж лучше она, нежели этот вежливый упырь.

— В качестве гостя. — Губы Владислава дрогнули. — Ваши спутники…

— Беседуют.

— Понимаю.

И молчание воцарилось. Себастьян изо всех сил делал вид, что ему дюже интересна обстановка, к примеру, стол этот массивный, за который сотню человек усадить можно…

— Полторы, — поправил Владислав. — Он рассчитан на полторы сотни.

— А вы… — Себастьян коснулся виска.

— Иногда случается. Простите, я не всегда способен контролировать эту свою особенность, тем паче в присутствии эмоциональных людей.

— А я, значит…

— Сверх меры. Полагаю, сие есть исключительное свойство натуры метаморфа. Мне прежде доводилось сталкиваться с подобными вам… существами. Я все ж полагаю, что причислять метаморфа к истинным людям не совсем верно…

— Истинным?

— Не желаете ли вина? — Владислав указал на низенький столик с бутылками. Это ж надо, какая нечеловеческая предупредительность. — Красное, белое… розовое… но, признаться, не люблю. Мадера неплоха… портвейн…

— А вода?

— И вода имеется. Привыкли мыслить трезво?

— Есть такое. — Стакан с водой Себастьян обнюхал, но ничего не почуял. Собственная подозрительность и самому-то смешной казалась. Небось пожелай Владислав зла, не стал бы с сервировкою стола возиться… скатерочки, серебро… интересно выходит. Упыри-то серебра не жалуют, а у этого, значит, воспитание верх над натурой взяло.

— Понимаю… но, быть может, продолжим нашу беседу в месте… более для бесед подходящем? Раз уж ваши спутники задерживаются.

— Воссоединение семьи — дело небыстрое. — Себастьян покосился на дверь, которая оставалась запертой. Конечно, хотелось думать, что Лихо подоспеет, ежели вдруг у хозяина этого престранного местечка закончатся вдруг запасы вежливости, но…

Владислав поклонился.

И бутылку прихватил не то с мадерой, не то с портвейном. А помнится, в умных книгах писали, что вкусовые рецепторы упырей быстро регрессируют, в результате чего оный упырь только и способен, что кровь от некрови отличить.

Себастьян сунул мизинец в ухо, пытаясь отрешиться от этого не самого нужного в нынешних обстоятельствах знания.

Идти?

Остаться?

Двери распахнуты, дружелюбненько так, завлекающе даже… комната видна, с камином, с огнем живым в этом камине. С креслами, одно из которых Владислав занял. А второе, стало быть, для Себастьяна.

Любопытство боролось со здравым смыслом и одержало сокрушительную победу.

— Истинные люди, значит?

— Я сам выдумал этот термин. — Владислав пил из горлышка, что несколько не вязалось с прошлым его образом, но не Себастьяну замечания делать. — Обратите внимание, сколь многообразен род людской… Зачем они были такими созданы?

— Никогда не задумывался.

— Врете. Все задумывались. Так или иначе. Я пришел к выводу, что все это многообразие… оно помогает людям выжить. Поверьте, сейчас мир стал намного… чище. Во времена моей молодости он был…

— Грязней?

— Если можно так выразиться. — Владислав наклонил бутылку, позволяя вину вытекать тоненькой струйкой. — Кровавей… вы ведь желаете поговорить не о людях, верно? Обо мне. Убедиться, что мне можно доверять. Хотя, видит Вотан, я не знаю, что именно способно вас убедить. А потому… я просто расскажу вам, как стал тем, кем являюсь ныне. И дальше вы сами решите, на что я способен…

— Вы не упырь.

— Нет. Полагаю, меня можно отнести к носфератам. Существам, некогда населявшим наш мир во множестве, но истребленных еще в Смутные времена… и это странно…

Он обратил взор на огонь.

Белолицый.

Неживой. Себастьян точно знал, что неживой, но и мертвым Владислава назвать язык не поворачивался.

— Давным-давно… задолго до моего рождения люди делили мир с теми, кого нынче называют нежитью…

— Это будет сказка?

— Страшная, — уточнил Владислав, разглядывая лужу.

Красная на белом ковре.

Зловеще.

— Ничего не имею против страшных сказок. Если только не участвовать…

Вид лужи не вызывал отвращения, быть может, потому как происхождение ее было точно известно Себастьяну.

— Я родился в Шегешваре… думаю, это вам ни о чем не скажет. Маленький городок в Валахии… по тем временам обыкновенный, разве что вольный, но сие происходило единственно оттого, что глава его был хитроумным человеком, умел ладить что с Венхрским крулем, что с иными володарями.

Владислав смежил веки.

— Я уже почти и не помню той своей жизни… мать, отец… отца моего тоже звали Владиславом. В его роду существовал такой обычай — передавать свое имя сыну. Старшему. Но матушка моя, которая его весьма любила, уговорила назвать первенца Яношем… после сказали, что имя принесло брату несчастье. На деле же… в то время сложно было быть счастливым.

Влад помнил запах.

Смрад, который наполнял улочки Шегешвара к лету. Полчища мух. И полчища крыс. Нищих, что спали на улицах и копались в нечистотах. Торговцев, видом своим мало отличных от нищих, ибо самая роскошная одежда быстро покрывалась грязью.

Помнил голос отца.

И матери.

Брата, который уже мнил себя правителем.

Задавака.

Янош был старше всего-то на год, а матушка обращалась к нему точно ко взрослому, тогда как Владислава держала за ребенка…

…он обижался.

Правда, после матушка в немалых трудах — тогда Владислав о трудах этих имел смутное представление — принесла еще одного сына, названного Дуцей. И ему-то, синюшному младенчику с некрасивым, сплюснутым будто, лицом, перепала вся материнская любовь.

А Янош еще больше возгордился. Повадился командовать.

— Вот стану володарем, — говаривал он, забираясь на кресло, представляя его троном, — будешь тогда мне кланяться!

— Не буду!

— Будешь!

И палкою тыкал. А Владислав сдачи давал… дрались зло, до крови, и няньки не спешили мешаться, здраво рассудив, что господари и сами разберутся, кому верховодить. Да и отец, когда случалось ему жаловаться, смеялся только:

— Воины растут, — приговаривал.

Пожалуй, жизнь Владислава сложилась бы иначе, останься Янош жив. Он и вправду стал бы володарем, а Владислав — правою его рукою, той, которая золото мечет аль плетью хлещет, будь на то воля его. И женился бы, выбрав себе девицу поскромней да с приданым… и детей бы завел, что троих, что четверых…

Не сложилось.

Первой погибла матушка.

После так и не поняли, как взялась та клятая тварь в доме. Как проникла она, ежели ворота были заперты? Да и ставни по полуденной жаре да смраду, от которого людей благородных благородство их не спасало, закрыты были.

Помимо ставен имелись решетки особые, заговоренные.

Да и стража при доме служила… и ведьмак имелся свой, надежный.

Пропустили.

А может, правду говорили после, что уж больно вовремя нежить дом Влада Дракулиса навестила, аккурат, когда сам он с Яношем в отъезде был.

Влад остался. Болел. В тот день мучила-терзала его злая лихоманка, от которой не спасали ни травы целебные, ни уксусы, но лишь ведьмаков наговор подарил забвение. Очнулся Влад, песенку услышав, такую веселую-превеселую, да только слов не разобрать было.

Из кровати вылез.

И на голос пошел… он-то матушку и нашел в ее покоях… и служанок трех, которых тварь задрала, но мало ей было служанок. Или заклята была на матушку… та лежала на коврах, прижавши руки к животу, запрокинувши голову, и белое лицо ее, даже не лицо, отвратительнейшая маска ужаса, на нем застывшая, навсегда отпечатались в памяти Владислава. Тварь же устроилась на разверзстом матушкином животе и, взявши на руки братца, баюкала его… ему и пела, пришептывала, подражая матушкиному голосу.

Правда, слов не знала.

Владислава она услышала и повернулась к нему. Протянула костлявую руку, с которой слезали лохмотья старой кожи, залепетала… тогда-то он и закричал.

Громко.

Так громко, как умел. И от собственного голоса в ушах зазвенело, а внутри родилась сила, управиться с которой Владислав не умел. И сила эта, выплеснувшись наружу, смела тварь.

— Брат мой не пострадал чудом, не иначе. Нас нашли слуги — меня, его, плачущего со страху… матушку и ошметки твари. Тогда-то и обнаружилось, что есть у меня дар. Отец обрадовался… обрадовался бы, когда б не матушкина смерть… он взаправду крепко ее любил… — Владислав теперь глядел на пламя, и теперь, как никогда прежде, он был отличен от человека.

Сполохи огня делали кожу его прозрачной, хрустальной почти. И под нею виднелись седоватые тяжи мышц, желтоватая кость.

— Но года не прошло, как он взял в жены некую Колцунэ из Брэи… она так говорила, но я ей не верил. Колдовкам верить нельзя. Она родила отцу двоих детей. Тогда-то, думаю, и решила избавиться от нас с братьями. Она нашептала отцу, что надо бы с турками замириться, а когда Мехмед потребовал залога, то и оставить ему что меня, что Дуцу… так часто делали.

Себастьян кивнул, хотя вряд ли Владиславу этот кивок был виден.

— Я прожил при дворе Мехмеда следующие восемь лет… я не скажу, что это были самые веселые годы в моей жизни. Дуца… оказался слишком красивым мальчиком, чтобы Мехмед устоял.

Губы сжались в узкую полоску.

— Дуца искал защиты, но что я мог сделать? Не скажу, что не пытался… пытался… только Мехмеду нравилось, когда я огрызаюсь. Думаю, он с самого начала собирался убить нас, но так вышло, что живыми мы были нужнее. Особенно, когда отца и Яноша не стало. Она избавилась от них, решила, что сама с Валахией управится. За спиною сына станет. А Мехмед, значит, людей даст, чтоб недовольных заткнуть. Она была хитрой женщиной, Колцунэ из Брэи… только Мехмед слова не сдержал. Не знаю, может, презирал ее… а может, боялся? Колдовка же… главное, что он меня отпустил. Сказал, что отныне мне над Валахией стоять. И чтоб помнил я его доброту, оставил при себе Дуцу.

Валахия… сгинула ныне Валахия… исчезла, как исчезают многие малые княжества. И ежели помнят о ней ныне, то только историки. Да и те небось больше интересуются тем, как именно глиняные горшки расписывали да сколько душ проживало в том же Брэи.

Только сами эти души им неинтересны.

— Я вернулся. Мне не были рады вовсе. Многие полагали, что женщина — тварь слабая, ею легко управлять будет. А меня называли турецким выкормышем. Но нашлись и такие, которые вспомнили, что на отцовых штандартах дракон был. Я сумел власть удержать. И замок родовой вернуть.

— Этот?

Владислав кивнул.

— Много крови пролилось. Они думали, что за молодостью лет я глуп, что ничего не пойму ни про отцову смерть, ни про Яношеву… его живьем закопали, а в могилу кол вбили. Отца же зарубили и собакам бросили. Дрянная смерть. Но я всех нашел… — Эта улыбка была страшна, и Себастьян повернулся к огню. — Тогда я был меньше человеком, чем сейчас. За то, видать, и поплатился… лишь до нее не вышло добраться. Колцунэ из Брэи… а вот она добралась до Мехмеда. Она умела сладко говорить и громко плакать… я не знаю, что она ему сказала, но… он прислал мне братовы руки. И вот тогда…

Судорожный выдох потревожил пламя.

— Тогда я понял, что не ждать мне мира. А воевать… во всей Валахии людей меньше, чем в Мехмедовом войске. Как было одолеть? Тогда-то она и явилась, моя дражайшая тетка, про которую люди всякое говаривали.

— Эржбета…

— Эржбета Надашди, урожденная Баторова. Колдовка старого роду… она многое знала о том, что ныне забыто. О старых богах и древних силах. Она умела звать ветер и град. Могла проклясть чумой. А могла и счастьем одарить, которое после обернется горем страшным, куда там проклятию… она была жестока до того, что и в наши темные времена само имя Эржбеты Надашди внушало ужас.

— Ты не испугался?

— Я вообще имен не боюсь, — ответил Владислав. — Но не скажу, что был рад ее визиту. Не было у меня веры колдовкам. Она же сказала, что желает помочь, что, если я соглашусь, она сделает меня сильным, сильнее любого человека… и не только человека. Я обрету вечную жизнь. Меня нельзя будет убить ни серебром, ни холодным железом, ни ядом, ни водой, ни огнем… я получу власть над многими тварями, которых люди именуют нежитью. А такоже сумею создать собственное войско, в котором каждый воин будет предан мне абсолютно.

Себастьян поежился.

Экое заманчивое предложение… от такого бежать надобно, не оглядываясь.

— А взамен?

— Правильный вопрос. — Владислав облизал ладонь. — Взамен я отдам ей свою силу. Добровольно. Тогда и ее сил прибудет.

Он замолчал и голову запрокинул.

— Видишь?

Себастьян тоже глянул: по потолку полз дракон. Огромная черная тварь, выписанная до того старательно, что гляделась живою. Себастьян видел и треугольную чешую, и лапы с чудовищными когтями, и желтые глаза, которые смотрели вниз с презрением, будто бы дракон недоумевал, как вышло так, что мелкие твари разглядывают его.

Да еще и без должного благоговения.

— Она сказала, что я отомщу за отца. За братьев. Что Мехмед не отступит — сбежит в ужасе… и все войско его… как и войско Венхрского круля, каковой давно желал прибавить к своим землям и Валахию. Я исполню давнюю мечту отца. И стану володарем… первым могучим и вечным володарем.

Дракон смеялся во всю пасть. Нельзя верить колдовкам!

— Я хотел ответить ей отказом, но… мне донесли, что Мехмед перешел границу. Он встал во главе многих тысяч, повел их по землям моим. Он разорял что села, что города… что мне было делать?

Себастьян не знал.

Впервые он, пожалуй, искренне радовался тому, что сама жизнь избавила его от подобных решений.

— Я согласился.

Тишина.

И слышно, как ярится гроза, и отголоски чужой силы, дикой, лютой, ударяют по замковым стенам, да не смеют переступить границу их.

— По сей день я не знаю, где Эржбета взяла ту кровь. Черную, будто и не кровь вовсе, но сама тьма… это было даже красиво. Живой хрусталь и тьма заточенная… она сказала, что сначала заберет силу… и вытянула всю, до капли. Это было больно… но то, что началось потом… я помню камень, на котором умирал раз за разом, но уйти дорогою теней мне не было позволено. Помню, как вытекала моя кровь, а жилы заполняла та самая тьма. Как разъедала она меня изнутри и я рвался, но не мог одолеть цепей. Моя тетушка была предусмотрительной женщиной. И обязательной.

Себастьяна передернуло от этакой обязательности.

Уж лучше б просто убила.

— Полагаю, она надеялась, что я умру в процессе трансформации. Видите ли, князь, колдовки, конечно, твари коварные. Но они точно знают, что договор, заключенный на силе и крови, надобно соблюдать. Хотя бы формально. Ко всему ей было любопытно. Это уже я от нее узнал… она уже тогда была одержима мыслью о вечной жизни и вечной молодости. Искала рецепты… и наткнулась на один манускрипт, где описывались существа сумеречные, которых нельзя было назвать нежитью в полной мере. Они сохраняли рассудок, обладали многими удивительными способностями. И жили сотни лет, не меняясь ни на день… там их называли ламиями. Позже — носфератами. Она собрала обширную библиотеку… и когда удалось добыть крови носферата, то и решила поставить эксперимент.

— На вас?

Этакая родственная любовь была внове. И Себастьян вынужден был признать, что собственная его родня при всех своих недостатках еще не самый худший вариант. Все ж таки в его жизни до экспериментов дело не дошло.

— Мне нужна была помощь. Я был ведьмаком, и сильным, а силы не бывает мало. Да и… она не особо рассчитывала на удачу, но все же была предусмотрительна. Со мной-носфератом она сумела бы договориться, вернее, сумела, — поправился Владислав.

…мальчик мой, выпей. — К губам прижимается холодный край кубка. И в горло льется что-то горячее, душистое. — Вот так… еще глоток…

Холодно.

Жутко холодно. И холод обретается где-то внутри Владислава. Снаружи жарко… он чувствует тепло, исходящее от жаровен, которых в комнате не то шесть, не то семь. И иное, человеческое… к нему вот тянет куда сильней, нежели к пламени.

Слышит теткин голос и стук ее сердца.

Запах… не ее, но из кубка…

— А теперь отдохни… все почти закончилось.

Он позволяет уложить себя.

Почти.

Закончилось.

Боли больше нет. А холод остался. И Владислав откуда-то знал, что холод этот с ним навсегда… его накрывают. И убирают фонарь от головы.

— Спи, мой мальчик. — Этот голос притворно-нежен, но Владислав не верит ему. Но лежит. Слушает.

Скрип. И скрежет.

Вздохи.

Люди ходят… над ним… высоко… но шаги их слышны и через камень. Не только шаги… он вдруг начинает осознавать что себя, что людей, которые есть законная добыча. Их кровь сладка, а еще позволяет ненадолго избавиться от холода.

Всего-то глоток…

Ему удается встать. Он позволяет себе думать, что происходящее — лишь странный сон. А во сне позволено многое. Выйти из подвала. Дверь открывается с протяжным скрипом, которого, однако, никто, кроме Владислава, не слышит.

Он поднимается по лестнице.

И выше.

И кривится от солнечного света, который слишком ярок. Более того, случайное прикосновение опаляет, заставляет отступить.

— Ты слишком спешишь, мальчик мой. — Тетушка появляется сзади. — Дождись темноты.

Ожидание мучительно.

А она, находящаяся рядом, на расстоянии вытянутой руки, дразнит близостью.

— Нет, — Эржбета грозит пальцем, — нельзя меня трогать. Ты и сам знаешь. Но погоди… я приведу кого-нибудь…

…служанку. Молоденькую пухлую девицу, которая только-только из деревни в замок перебралась. Она была неуклюжа и робка. И увидев Владислава, не испугалась, покраснела только, залепетала… глупости залепетала…

— Я очнулся рядом с девушкой. Мертвой девушкой… и я все прекрасно помнил. Как смотрел ей в глаза, и от взгляда этого она затихла. А я перервал ей горло. И пил кровь. Я весь был в этой крови… более того, мне хотелось вываляться в ней… измазаться… пропитаться этим запахом. И в то же время я понимал, насколько это… противоестественно. — Владислав выпустил когти. — А тетушка моя шептала, что это для меня нормально, что теперь я не совсем человек и кровь — это сила.

Теперь он говорил очень спокойно, отстраненно даже.

А треклятый дракон, от взгляда которого Себастьян не мог отрешиться, будто бы ниже спустился. Любопытный. Ему ли не знать всей правды?

— Я ей не то чтобы поверил, но то мое состояние… я осознавал, что все происходит наяву, но вместе с тем не отпускало ощущение нереальности… как выяснилось позже, тетушка, поняв, что трансформация удалась, попыталась подчинить мой разум… есть разные зелья.

— Но ей не удалось. Это не вопрос.

— На некоторое время удалось. Я плохо помню, что происходило со мной. Отрывками. Помню, как убивал. И как поднимал мертвецов, которые и вправду были послушны моей воле. Помню, как пытался сотворить из какой-то женщины свое подобие… и еще одной… тетушка желала обрести бессмертие, вот только те несчастные становились упырицами. Видите ли, князь, чтобы человек превратился в носферата, одной крови недостаточно. Нужна помощь того, кто кровь эту дает. Мне невероятно повезло… быть может, сам Хельм решил, что созданиям его пора вернуться… помнил я, и как вел свое мертвое войско на Мехмеда… и тот действительно бежал в страхе… правда, перед тем посадил моего несчастного брата на кол… я в ответ сажал на кол всех турок… их было много… я почти обезумел от крови, но чем больше лилось ее, тем сильней я становился. И однажды словно очнулся. Это как… тьма схлынула. А я осознал, что… во что превратился. Она же стояла рядом, нашептывая, что все так, как должно быть… я в своем праве. В своей силе. Силы и вправду было много. Позже я узнал, что подобные мне невосприимчивы ко многим ядам. Да и не только ядам.

Он провел рукой по шее.

— Меня пытались вешать. Топить… как-то сожгли даже… знаете, на редкость неприятное чувство. А сколько раз хоронили с колом в сердце… травили, проклинали. Мне порой и самому становилось любопытно, имеется ли способ извести меня. Это состояние… когда я очнулся, осознал, во что превратился, я возненавидел и ее, и себя за то, что позволил сделать это… а она лишь смеялась… пожалуй, будь у меня силы ее уничтожить, я бы так и поступил. Но моя тетушка оказалась предусмотрительна. И в клятве, которую мы оба принесли, скрепляя сделку, оговорила, что я не причиню ей вреда. Впрочем, как и она мне.

Себастьян вот не особо верил в чудотворную силу клятвы, особенно если давалась она колдовкой. Вот уж кто умеет со словами играть.

— Я удалился от мира. Долг свой посчитал исполненным… и то, земли Валахии были очищены… месть… пожалуй, свершена. Я помнил смутно, как умирала мачеха, и брата тоже, кажется, он молил о пощаде. Я не горжусь тем, что совершил, князь. Но я совру, если скажу, что в иных обстоятельствах был бы милосерден. Возможно, подарил бы легкую смерть… в мои времена милосердие почитали за слабость.

— Не только в ваши.

— Да? Мне казалось, что мир все же переменился. Однако вам видней. — Владислав поднялся. Движения его были легки, и виделось в них нечто этакое, насквозь нечеловеческой и даже неживотной природы. — Как и сказал, некоторое время я вел крайне уединенный образ жизни. Пытался смирить жажду крови, бушевавшую во мне.

— И как? — Вопрос, пожалуй, был весьма актуален.

— Вполне успешно. Кровь по-прежнему нужна мне, но, чтобы получить ее, не обязательно кого-то убивать. Смерть вообще не обязательна, если брать историю магических практик. Разве что для некоторых… исключительных ритуалов, которые и в мои, более вольные, времена полагались запретными. Потом я путешествовал… много… выяснилось, что, хотя дневной свет и причиняет мне некоторые неудобства, но вовсе не является смертельным. В храмах мне… порой неуютно, а порой я и вовсе не чувствую разницы. Все же храм — лишь здание, верой его наполняют люди. Пожалуй, именно тогда я и пришел к необходимости веры для дальнейшего своего существования…

— Так вы…

— Верую. — Владислав сцепил руки за спиной.

Надо же… Себастьян прикусил язык, чтобы не сказать ненароком чего-нибудь этакого, что бы оскорбило чувства хозяина.

Но все ж верующий упырь — ладно, носферат — это несколько чересчур.

— Сколь я знаю, существам… скажем так, не совсем живого свойства в наличии души отказано.

— Кем отказано?

Интересный вопрос. А и вправду, кем?

— В свое время сей вопрос меня несказанно интересовал. Вечная жизнь тела — это, безусловно, замечательно. Однако я не столь самонадеян, чтобы и вправду поверить, будто доживу до скончания мира. Да и если вдруг, то такая жизнь скоро станет наказанием… иное дело — душа. Надежда вернуться к истокам. Очиститься. И родиться вновь человеком. Это слишком много, чтобы просто взять и отказаться. Конечно, в большинстве своем жрецы согласятся с вами… нынешние жрецы. Но вера и религия — все же несколько разные вещи. И вера в своей сути не требует ничего, помимо своей веры. Молитвы. Храмы… это нужно людям, не богам.

— Лет сто тому вас бы на костер отправили за этакое вольнодумство.

Владислав позволил себе улыбнуться.

— Думаю, меня и сейчас с превеликим удовольствием сожгли бы. Не только за вольнодумство. Но в моем замке собраны прелюбопытные свитки. О прежнем мире. О прежней вере. О том, что каждый, будь то человек или нет, суть их творение…

— Хельма…

— И его. Он незаслуженно забыт ныне. В мои времена Хельму молились открыто. Бог воинов. Аптекарей. Гробовщиков. Повитух. Палачей. Колдовок и ведьмаков, тех, кто стоит на грани и за гранью. Именем его поднимали мертвецов и им же упокаивали… его боялись. У него не искали защиты, но мести и справедливости. И никому не пришло бы в голову стыдиться этой веры. Это то же самое, что стыдиться неизбежной смерти…

— А вы…

— Я и так мечен его знаком. — Владислав коснулся сложенными щепотью пальцами лба. — Однако сие не значит, что я не могу преклонить голову перед другим алтарем. Люди мерят богов по себе, а это неверно… вам ведь довелось… ощущать его близость?

Себастьян поежился. И отвечать не стал, но Владиславу ответ и не был нужен.

— На вас еще лежит тень его силы и, боюсь, останется на годы, если не на всю жизнь. Ее не все видят…

— И чем это мне грозит?

Все же Себастьян полагал себя личностью здравомыслящей, и даже божественное внимание, без которого ненаследный князь неплохо себя чувствовал, не в силах было поколебать сие здравомыслие.

— Ничем. Это не проклятие. И не благословение, как думают иные глупцы. Вы не обретете новых способностей и не утратите прежних. Ваша жизнь по-прежнему будет принадлежать вам…

— Разве что… — Себастьян выжидающе замолчал.

— Разве что сумеречные существа… будут относиться к вам с повышенным вниманием. Их манит сила, особенно темная… это… это как аромат холодной воды в жаркий день. Или нектар для пчел…

— То есть жить мне лучше там, где нет пасек, — мрачно заметил Себастьян.

— Именно.

— Спасибо, что предупредили… а снять это…

— Попробуйте встретиться с другим богом.

Совет можно было бы счесть за издевательство, вот только Владислав говорил вполне серьезно. А Себастьяну подумалось, что боги и вправду слишком уж отличны от людей, чтобы стремиться к встрече с ними. С этой меткой он уже без малого год живет. Ничего. Притерпелся.

— А все же, как вы…

— Оказался здесь? Вновь же благодаря своей тетушке… вы ведь встречались с ней. Неуемного характера особа.

— Была, — уточнил Себастьян.

— Была. — Владислав согласился. — Мир менялся, и довольно стремительно. Признаюсь, мне весьма непросто было принимать перемены. И потому я вновь вернулся в родовой замок. Я закрыл его от людей, посвятив себя книгам… десятки моих агентов по всему миру занимались тем, что выискивали редкие рукописи. Свитки. Манускрипты. Я оплатил экспедицию в страну Кемет, откуда, по некоторым данным, и появились носфераты. Снарядил два корабля к Новому Свету. Я собрал огромную библиотеку, да и не только библиотеку. Вещи. Предметы. Маска крылатого бога, которому приносили в жертву сердца людей. Плащ из человеческих шкур, что надевали жрецы, совершая молебен. Камни пирамиды, пропитавшиеся кровью и силой… черепа из черного хрусталя… многое иное, за чем охотились люди. Иные вещи просто интересны. Другие слишком опасны, чтобы позволить им оставаться в мире.

— И вы их…

— Храню. Я осознаю, что иные предметы из моей коллекции было бы правильней изничтожить, однако и у меня остались кое-какие слабости. Я слишком стар и потому ценю вещи, которые старше меня. Испытываю к ним уважение… тетушку привлекла моя коллекция. Вернее, некий артефакт, оказавшийся в ней по случаю. Я не полагал его ценным. В нем не ощущалось силы. Обыкновенный клинок. И обыкновенная же чаша из серого камня. Древняя, и только. Сработанная столь грубо, что и глядеть на нее было неприятно. Но тетушке в просьбе ее я отказал. И, признаться, весьма заинтересовался этой парой. Решил, что она никогда не проявляла пустого любопытства, а стало быть, и предметы эти вовсе не столь безобидны. Моей ошибкой на сей раз была самоуверенность. Полагая себя сильным, едва ли не всесильным, я и мысли не допускал, что тетушка вполне способна бросить мне вызов. Она украла и клинок, и чашу. А вскоре мир содрогнулся… мы все ощутили это. Люди слабее, а существа сумеречные остро. Серые земли… это не просто место. Истончившаяся грань. Живая сила, которая кажется легкою… ее так много, что, казалось бы, бери, сколько сумеешь. Пей. Вот только напиться ею невозможно. Мой замок, пожалуй, скопил в себе слишком много иного. А может, и сам переменился. Его притянуло сюда. И меня вместе с ним. Это было несколько… неожиданно. Признаюсь, и мой разум сила несколько затуманила. Не настолько, чтобы вновь превратиться в чудовище, но достаточно, чтобы… захотеть им стать. Этакое примирение двух сторон натуры.

— Что Эржбета сделала? — Пожалуй, этот вопрос мог занимать ныне лишь мысли историков, да и то историков крайне непатриотичного толка, чья одержимость поиском истины в значительной мере перевешивала доводы рассудка. Иначе с чего бы им копаться в событиях столь давних.

Столь грязных.

— Мне думалось, вы знаете.

— Предполагаю. Нам… сообщили, что Хольм наслал мор…

— Мор… да, моровое поветрие шло… сильное. — Владислав смежил веки. — Воздух надолго стал гнилым. Многие погибли.

— Погибли? Его остановили…

— Его пытались остановить, — уточнил Владислав. — И моя тетка предложила верное средство. Она принесла чашу, которую всего-то нужно было наполнить кровью… в древнем храме… столь древнем, что никто и не помнил, когда и кем он был возведен. А поверьте моему опыту, нет ничего опасней подобных строений. Никогда не знаешь, что прячут они на изнанке своей. Их не собирались приносить в жертву… не сразу… чаша-то казалась не такою и глубокой. Однако чтобы наполнить ее, понадобилась вся кровь. Не знаю, как она убедила их, тех, кто и вправду приносил людей в жертву. Тетушка всегда умела уговаривать… она призналась, что желала открыть источник силы. В какой-то мере ей удалось. Что до поветрия, то, когда мир вздрогнул, оно стало меньшим из бед.

Владислав поднялся.

— С тех пор вот существуем… я и прочие.

— И много этих… прочих?

— Немало. Это место…

— Заповедник для нежити.

Ненадолго задумавшись, Владислав кивнул:

— Пожалуй, верно. Заповедник для нежити… что ж, князь, и нежити, как бы парадоксально ни звучало сие, надо где-то жить.

С данным утверждением Себастьян мог бы и поспорить, однако же не стал, памятуя, что и хозяин сего уютного замка не является человеком в полной мере.

Оный хозяин, прислушавшись к чему-то, произнес:

— Я был бы премного благодарен вам, князь, если бы вы взяли на себя труд… несколько поторопить вашего брата и чудесную его супругу. Ужин стынет…