Люди неба. Как они стали монахами

«Самый модный иеромонах России» – так называют журналисты отца Геннадия Войтишко. А все потому, что как-то раз его, в облачении священника, заметили в одном из ночных клубов Москвы, на модном показе. Он и правда человек вполне современный: ходит в пиццерии и кафе, слушает электронную музыку, ведет свою страничку в Инстаграме. И это неудивительно: ведь он занимается вопросами просвещения как церковный чиновник, а значит, должен держаться ближе к молодежи и подросткам.

Маркетолог премиального сегмента

Он родился в Бресте, его звали Ромой, он рос обычным советским ребенком. Когда ему исполнилось двенадцать, как-то раз, случайно, получил от протестантов Евангелие.

– Первое, что я вижу, там было написано: «Благовестие Господа нашего Иисуса Христа», Евангелие от Матфея, «Родословие Господа нашего Иисуса Христа. Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова». Слова отдельно понимаю, а смысл не вяжется. Я не понял, почему Авраам родил Исаака, если, скажем, Анна или Мария может рожать. Это как? Или, там, дальше листаю по тексту, и написано: «И сказал, говоря». Не очень понималось, смыслы не вязались. И потом я перелистываю, перелистываю, дохожу до последней какой-то части, и там было написано: «Апокалипсис. Откровение Иоанна Богослова». Я начал это читать более внимательно, и вдруг мне показалось, что за всей той реальностью, которая здесь описана, стоит Тот, Кого называют Богом. Это для меня показалось настолько явным, очевидным, реальным, что это действительно произвело на меня эффект такого потрясения. Это была точка, когда я понял, что Бог есть. Я почувствовал какое-то Его присутствие, близость. Вот с этого момента начались мои отношения, мною понимаемые, с Богом.

– И как это изменило вашу жизнь?

– Осознание того, что Бог есть, может никак еще не повлиять на человека. Ну, есть и есть. Вот есть на улице машины, как они влияют на мою жизнь? Для многих людей так и происходит. Некоторые утверждают, что Бог в душе, а на самом деле это не значит ровным счетом ничего. Да, я знал, что Бог есть, но что это значит для меня, для моей жизни, мне было совершенно это непонятно. И лет где-то в 15 мне мама сказала: «Пойдем в церковь». – «И что мы будем делать?» Это не значит, что я не был в церкви. Да, был. Красивые памятники, все это красиво, иконы, симпатично. «Что мы будем делать в церкви?» – «Ну, давай, ты не исповедовался никогда, не причащался». Я говорю: «Хорошо, а зачем?» – «Ну, это важно». – «Зачем важно?» И она мне не нашлась что на тот момент ответить. «Ну, вот Бог тебе поможет в твоих делах». Я говорю: «Мам, ну, все нормально, я на собственные силы рассчитываю. Зачем еще Бога утруждать в этих вопросах?»

И, спустя какое-то время, уже когда я поступил в университет, моя жизнь стала радикально погруженной в религиозный контекст. Во всяком случае, наш факультет собрал замечательных ребят, для которых тема религии оказалась очень актуальной. И это еще и потому, что на первом курсе мы изучали историю Древнего мира, и Библия как основополагающий памятник и исторический документ этой эпохи изучается, внимательно изучается, и разного рода дискуссии вокруг. И тогда я начал очень много читать того, что говорит о православии. Тогда появились выдающиеся миссионеры, проповедники, и, слава Тебе, Господи, появились книги о Церкви, о Боге, о православии, о наших взаимоотношениях и нашем ответе на какие-то реплики со стороны католичества и со стороны протестантизма, и у меня начало все складываться по полочкам.

Он успел поработать и шеф-редактором новостей на телевидении, и пресс-секретарем губернатора, а потом перебрался в Москву и ушел в маркетинг – занялся рекламой и бизнес-коммуникациями.

– Это была компания, которая занималась недвижимостью. Потом появились свои личные проекты. Это в основном продвижение чего-то в премиальном сегменте. Так получилось, что это такой бизнес премиального сегмента был, развитие маркетинговых коммуникаций, PR, реклама.

– В какой момент вы решили это оставить?

– Уже переехав в Москву, я не сразу понял, может быть, прошло несколько даже лет, когда я почувствовал, что что-то не так в моей жизни происходит. Не так не потому, что кризис какой-то, нет, наоборот, с точки зрения, условно, личной жизни, бизнеса, развития твоего публичного все нормально, все даже очень хорошо. А что у меня с Богом, с той самой первой любовью, которая когда-то, как фонтан, забилась живой водой, да, в эти 12 лет? И я вдруг начал осознавать: а ничего. Я закручен в своей какой-то жизненной суете, жизнь идет динамичным своим шагом, а про вечность разговоров и ощущений никаких. Нет, были ощущения. Я однажды проснулся, было такое ощущение, что через два месяца я умру. Еще раз подчеркиваю, ничто этого не предвосхищало. А с другой стороны, было ощущение какой-то невероятной тоски по небу, тоски по Богу. Я не знаю, как это выразить, и как это объяснить, и почему так происходило. Наступает следующий день – это чувство не проходит, а ощущение, что у тебя на один день меньше – оно было.

Я встал перед иконой и… Опуская подробности какого-то разговора с Богом, если так можно выразиться о молитве, я тогда попросил Бога, Господа: «Вот бери, бери мою жизнь в Свои руки, рули, а я постараюсь Тебе не мешать». Вот как мог тогда сказать, так и сказал. Я тогда еще в таком, знаете, казалось бы, диалоговом режиме спросил: «Ну, что Ты хочешь, чтобы я сделал? Я ведь сто лет не был на исповеди. Давай, я понимаю, что сейчас это очень важно, давай сейчас я начну с этого. Я пойду на исповедь, я подготовлюсь сейчас». Я сел за стол и начал как-то тезисно все это описывать. Получилось три листа с двух сторон. Я думаю, что с этим делать, куда идти? Но у меня было тогда четкое понимание, что я иду к Тебе, Господи, я к Тебе иду. После исповеди было ощущение разломившейся бетонной плиты, которая тебя все время давила, хотя не было ощущения, что я ухожу подавленный, нет, нет. Но вдруг ты почувствовал какой-то приток свежего воздуха, глотка этого воздуха, и аж, знаете, начинает голова кружиться от этого.

С тех пор бизнесмену Войтишко пришлось пересмотреть свою жизненную стратегию и для начала отказаться от принципа «деньги не пахнут».

– Например, одним из моих клиентов была алкогольная компания. И, фактически, помогая ее рекламировать, что я делаю, как христианин? Я с этим тоже пришел на исповедь, осознав это спустя, наверное, года два. И мне священник на исповеди говорит: «А у вас есть еще на что жить?» Я говорю: «Ну, это основной клиент». Он говорит: «А давайте без радикализма вот этого. Вы походите, подумайте». Это был вечер пятницы, кстати, а в понедельник утром этот клиент мне позвонил… Вернее, так, люди из этой компании позвонили и сказали: «А ты знаешь, у нас владельцы переругались между собой, и все платежи остановлены». А у меня авансированные были мероприятия, то есть проплаченные мероприятия, потому что там очень серьезный проект, очень серьезный и очень ресурсоемкий, и мои деньги там вложены. Это все останавливается. Ну, хорошо. И так несколько других таких проектов. Там ничего криминального нет, но просто есть какие-то вещи, которые, с христианской точки зрения, и сейчас я в этом абсолютно убежден, не очень хороши. И Сам Господь остановил это, потому что я Его попросил, Его попросил рулить, брать мою жизнь в Свои руки, и Он помог это сделать грамотно.

Церковный чиновник

Вместо бизнес-проектов в его жизни появлялось все больше церковных – воскресная школа, беседы с неофитами, пение на клиросе.

– И так плавно, плавно, я оказался в церкви каждый день – либо это клирос, либо какие-то встречи, занятия в воскресной школе. Естественно, суббота вечер, в воскресенье утром – это богослужения, но это помимо всего прочего, что происходило в Церкви. И, спустя какое-то время, меня пригласили работать в Синодальный отдел религиозного образования и катехизации.

– Как называется ваша должность в Синодальном отделе и в чем ваша работа заключается?

– Я руководитель Сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации Русской православной церкви. Сам с трудом иногда выговариваю. На самом деле все просто. Я отвечаю за развитие системы приходского просвещения – все то, что происходит с точки зрения катехизации, наставления в вере, развития воскресных школ для детей и взрослых, выстраивания благоприятного приходского климата для просвещения людей. Вот за все это я отвечаю, во всяком случае, мы работаем, для того чтобы произошли качественные изменения к лучшему, для того чтобы приходская среда способствовала спасению человека, а не препятствовала этому.

– В одном из интервью вы говорили, что разработали такое занятие для воскресной школы, что даже показывали его на заседании Высшего церковного совета. Что это за занятие и в чем уникальность вашего подхода?

– Где-то примерно с 2015 года по благословению патриарха мы переосмысливаем подходы ко всему приходскому попечению, ко всей нашей работе с детьми. Начиналось с обсуждения вопроса, достаточно острого: почему дети и подростки уходят из Церкви, уходят из воскресных школ, почему им там скучно? Вот, отталкиваясь от постановки этих проблем, мы начали копать в глубину, и мы понимаем на сегодняшний момент, что вот эта обычная школьная модель, которая работает в общеобразовательной системе, она не работает у нас на приходе. У нас нет задачи накачать детей знаниями просто вот ради знаний, да, сделать голову большую, как глобус, а сердце оставить, как грецкий орех. Наша задача – помочь сделать что? И вот тут, кстати, встал вопрос о целеполагании всей нашей деятельности, и вообще главное, что бы мы хотели от своих детей, от детей в Церкви, это спасение, просвещение светом Христовой истины.

Вот к вам подходит бездомный и просит дать кусок хлеба. Вы на суде, на суде правды Божией, что вы ему ответите? Вы его пошлете прочь, вы поделитесь своей едой, если вы сидите в летнем кафе и что-то едите, вы ему скажете: «Прочь иди, не мешай мне», – или вы разделите с ним этот стол, эту трапезу? Как вы поступите? Вот это момент суда и кризиса. И мы детям, в частности, на том занятии, о котором вы сказали, предложили посмотреть один ролик, где пранкеры – люди, которые разыгрывают других людей и пишут это все на камеру, – они подходили к людям в открытом кафе и задавали этот простой вопрос: «Дай мне кусок пиццы, там, еды, поделись со мной, потому что я голоден», – и их посылают. И нам было интересно увидеть реакцию наших детей, причем не задавая им правильные вопросы о том, как правильно здесь надо поступить, чтобы они погрузились в реальную ситуацию реальной жизни и почувствовали ее на себе. А дальше, там, неким образом сюжет развивается, и в ответ на этот сюжет мы предлагаем им прочитать евангельский отрывок о Страшном суде, где Господь говорит в конце: «Как вы сделали меньшему из братьев Моих сих, так вы сделали Мне». Что вы на это скажете, дорогие ребята? Это не просто какая-то абстрактная сумма знаний, где они услышали учение Церкви о милосердии: «Вот оно, такое и такое», – записали, выучили наизусть. Это то, что они могут проживать вот в реальных ситуациях, актуализировав для себя Евангелие. Вот это работает. Не просто отдельная сумма дисциплин, которые мы загружаем детям в головы, а их опыт проживания жизни, но с христианским, евангельским акцентом.

Как я стал монахом

– До того как вас посетили мысли о монашестве, вы думали, какая могла бы быть ваша вторая половина? Какие девушки вам нравились?

– Ну вы даете! Вы ожидаете от меня образ некий? Да, есть определенный типаж девушки, женщины, который мне был всегда симпатичен, близок и… Ну, наверное, в какой-то степени остается, потому что от него невозможно вдруг вот, совершив постриг, вычистить себе мозг. Так не бывает. Но, да, сложно об этом сейчас говорить. Это вообще выглядит странно, когда, наверное, монах рассуждает о типе женщин и девушек, который ему близок. Иногда, а может быть, и чаще всего, стоит вспоминать жену Лота, которой было рекомендовано не вращать головой назад. Во всяком случае, в отношении монаха это работает. Не надо вращать головой назад, в прежнюю жизнь. Твоя жизнь началась с момента пострига, хотя, конечно, некоторый шлейф жизни ты за собой несешь и после пострига.

– А не было такого, что вы уже собирались жениться?

– Не было прямо самого момента, но были некоторые размышления и мысли о том, что, ну, вот, скорее всего, нам по пути… Да, были такие мысли. Мы встречались… Это нормальный естественный процесс для молодых людей, вполне себе активно живущих, поэтому, конечно, мысль о семье – она была, и она нормальная, она здравая.

– Когда настал момент, когда вы решили определиться – все-таки семейная жизнь или монашество?

– Это, наверное, было года за три до пострига. Мы с моими церковными друзьями выезжали на какие-то короткие или более длительные уик-энды, читали вместе Писание, размышляли. В какой-то из моментов я увидел, как замечательно братьям быть вместе. Даже какая-то такая мысль промелькнула – вот он, такой братский дух, который, наверное, и должен быть монастырским. Какой-то такой семьей, собранной вокруг Христа, единомышленников и служащих Ему и друг для друга во всей своей самоотдаче. И мне показалось тогда это очень здорово. Эта мысль промелькнула и где-то какой-то свой шлейф оставила. Знаете, такое обаяние этого шлейфа в памяти остается. И как-то все больше и больше я об этом думал, но вот для меня, скорее, это как раз таки было размышление еще вот в каком ключе: если служить Богу, то как? И мне действительно очень хотелось все свое время посвятить этому служению. Все – это означает, что все эти 24 часа на 7. Если ты женат, если у тебя есть семья, то ты обязан уделять время своей семье, и это тоже такая форма служения – служения Богу. В какой-то момент я почувствовал призыв к тому, чтобы служить Богу по-другому, и вот тогда я почувствовал это какое-то внутреннее ощущение радости от мысли о монашестве. У людей же есть стереотипы, что в монахи уходят. В монашество приходят. Как я думаю, правильно это происходит тогда, когда в этом есть для человека радость, когда это не способ заглушить боль предыдущую, когда это есть способ раскрытия человеческой личности, этого образа Божия, который есть в каждом из нас. Монашество – один из важнейших таких способов этих путей раскрытия образа Божия в человеке. Но он тогда будет ценным и тогда будет толковым, когда в этой форме, которой и является само монашество, будет евангельское христианское содержание. Без этого все начинает просыпаться, проваливаться.

Несколько лет назад, когда ему исполнилось 38, завидный холостяк Роман определился окончательно и выбрал себе спутницу на всю жизнь – Церковь Христову.

– Все-таки вы были активным молодым человеком. Что труднее всего было оставить в мире, от чего отказаться?

– Мир сам по себе. Мир, понимаете, это не кофеечки с прогулками по улице. Это вообще твоя зависимость от всего, от того, что в совокупности называется миром. Это не только блага цивилизации, это вообще образ твоего мышления, это образ твоей жизни, когда ты принадлежишь этому временному, а не когда ты чувствуешь, что ты здесь всего лишь временный путник, а на самом деле ты гражданин Царства Небесного. Это будет процесс, знаете, как выдавливание раба из себя по капле, так и выдавливание мира из себя. Потому что природа человека – она благорасположена к тому, чтобы цепляться за материальные предметы мира сего, за сам этот мир. Она благорасположена к этому. Этот процесс будет продолжаться. Конечно, самое сложное в мегаполисе – найти время для тишины или обрести тишину. Без тишины внутренней и вообще любви к уединению монашества не бывает.

И мегаполис как раз таки эти границы – границы уединения – он всегда стирает. Люди, хотя и кажутся в этих размытых границах приобщены друг к другу, к сожалению, все равно остаются в одиночестве. Но вот, возвращаясь в эту внутреннюю келью, в это состояние тишины и покоя, ты возвращаешься к отношениям с Богом. Только в тишине можно Бога услышать по-настоящему. Бог – Он не в громе молний и не в землетрясениях, вот в каком-то дыхании «гласа хлада тонка», как говорит об этом Писание, и для того, чтобы услышать Его, нужна тишина.

– Когда вы уже решили принять постриг, были какие-то препятствия? Что сказали ваши близкие, ваша мама?

– Я немножко авантюрно, наверное, в этом плане поступил, хотя препятствий не было никаких. Все действительно было абсолютно четко, и я видел за этим руку Божию, десницу Его. Я маму поставил в известность уже постфактум. Папа умер в 2002 году, а мама моя здравствует до сих пор, ей 82 года на сегодняшний момент, и дай Бог здоровья. Я приехал к ней и сказал: «Вот, ты знаешь, посмотри, у меня есть такой крест», – ну, не такой он был, проще. Она говорит: «А почему он такой большой?» Я говорю: «Потому, что он священнический». Она говорит: «А что это значит в данном случае?» То есть она не сразу смогла это вложить в свое сознание, что произошло. Ну, и потихонечку, плавно-плавно-плавно, мы с ней говорили.

– Она согласилась с таким выбором?

– Ну, какие-то дни слез – они все-таки были, были. Тут не надо лукавить. Но знаете, в таком идеальном монашестве, в патериках мы можем читать о том, как люди уходили от своих близких, родных и больше никогда с ними не общались, а я продолжаю это общение. Не знаю, это правильно, неправильно, но в данном случае уйти в монастырь и нанести непоправимый удар для близкого человека – я не вижу в этом ничего христианского. Другое дело, что ты действительно совершенно иначе живешь. Это самостоятельная жизнь, она абсолютно не подчинена правилам и принципам мира сего, в том числе семейным отношениям, и в том числе сыновне-материнским отношениям. Хотя, общаясь с мамой, я прошу ее как маму благословить, она меня просит благословить как священника. Сначала я ее благословляю как священник, а потом я прошу у мамы благословения.

– А сам постриг вы помните? Он стал действительно таким событием в вашей жизни, который ее разделил на «до» и «после»?

– Да. Я почувствовал, что произошел вот этот водораздел. Знаете, это было сопряжено, конечно же, с облачением в монашескую рясу, надеванием клобука. И вдруг в какой-то момент было ощущение, что ты как бы выныриваешь из какой-то воды на поверхность и к кому-то кто-то обращается неизвестным тебе до этого именем. Ну, то есть ты его слышал, но почему к тебе оно обращено? Это было очень удивительно. И когда митрополит, совершавший постриг, обращается к тебе «Геннадий»: «Постригает власы брат наш Геннадий», – и ты понимаешь, что он к тебе обращается, но кто этот Геннадий? Я его еще не знаю, наверное, предстоит еще с ним познакомиться. Хотя, мне кажется, одна из важнейших вещей, которые человек должен сделать в своей жизни – у человека должна произойти встреча с самим собой, увидеть себя подлинным, какой ты есть сейчас, на самом деле. Вот это был тоже такой момент истины. Это встреча с тем, кого именуют новым именем. Кто он? И у меня, конечно, было ощущение, что как будто действительно отсеклось все предыдущее.