Люди ветра

Глава 19

Не было никаких откровений, драматических признаний и примирений, но этот час врезался в память Аринниана.

Работа для отца перестала быть всепоглощающей. Он обнаружил, что и сам может использовать свободное время, которое заработал, и вернуться к своим занятиям. Потом он решил, что нет ничего более непрактичного, чем практичность, неверно понятая.

Табита согласилась с ним. Она тоже перестала быть чрезмерно занятой.

Однако она вынуждена была вернуться на свой остров и заняться приведением в порядок дел, и не столько своих, сколько дел семьи своего компаньона.

Крис зашел за Айат в комнату, которую она снимала.

— Э. Не хотела бы ты. Э. Немного поплавать?

— Да, — ответила она каждым своим движением.

Когда лодка оставила бухту, пошел дождь. Чайки низко летали над оливково-темными волнами, выхватывали из воды разную живность. Волны бугрились под низко нависшим небом и опускались, поднимая кучу брызг, которые потом бежали по спине холодными струями.

— Стоит ли плыть дальше? — Спросил он.

— Я бы хотела. — Айат старалась не смотреть на Криса. Других кораблей не было видно, как и флайеров. — Так приятно побыть здесь одним.

Он кивнул. Он отдохнул, волосы его были чистыми, свежесть вернулась к его лицу.

Она посмотрела на него поверх разделявшей их кабины.

— Ты что-то хочешь мне сказать? — Произнесла она с помощью двух слов и тела.

— Да. — Тиллер дрогнул в его пальцах. Планх освобождал его от необходимости произносить еще какие-то слова.

— Мой товарищ по цели, мой товарищ по цели, — вздохнула она. — Я рада. — Она распростерла крылья и сразу же их убрала.

— Навсегда, — сказал он с благоговением.

— Я не желала бы для тебя ничего лучше, чем Хилл, — проговорила Айат и, придвинувшись немного ближе, сказала:

— Но тебя что-то волнует?

Он закусил губу.

Айат ждала.

— Скажи мне, — он слегка подался вперед, глядя на палубу. — Ты видишь нас со стороны. Могу ли я быть тем, что она заслуживает?

Она ответила не сразу. Удивленный тем, что не получил тут же «да», Аринниан молча поднял глаза. Он не осмелился прервать течение ее мыслей.

Волны гудели, дождь смеялся.

Наконец она сказала:

— Я верю, что она сможет сделать так, что ты будешь ее достоин!

Он почувствовал боль от этих слов.

Она стала извиняться, что получилось не совсем то, что она хотела сказать.

— Мне давно казалось, — сказала она ему, — что тебе нужен кто-то, как Хилл, чтобы показать тебе. Показать тебе, как. Что-то, что неверно для моего народа, но верно и полно смысла жизни для вашего.

Он собрал все свое мужество, чтобы ответить ей:

— Я знаю продолжение этой теории. Теперь она вплотную подошла к блистательному факту. О, я ревновал раньше! Это есть и сейчас, будет, может быть, до самой моей смерти, я не могу помочь себе. Айат, сестра моя, все дело в том, что она не ты, а ты — не она, и это так хорошо, что вы обе — то, что вы есть!

— Она дала тебе мудрость, — итрианка сгорбилась под дождем.

Аринниан увидел ее печаль и воскликнул:

— Позволь мне продолжить! То, что произошло с тобой.

Она подняла голову и дико глянула на него.

— Было ли это хуже, чем то, что произошло с ней? — Бросила она с вызовом. — Я не прошу жалости из-за глупости в прошлом, но я действительно считаю, что судьба моя была гораздо тяжелее, чем ваша. Годами я думала, будто физическая любовь может быть дурной.

— Айат, теперь мы можем сказать правду друг другу. Я хочу, чтобы ты разделила со мной мои надежды.

Она спрыгнула с кабины, подошла к нему и обняла крыльями. Голову она положила ему на плечо. Капли дождя блестели на ее гребешке, как корона.

Договор был подписан во Флервиле в один из последних зимних дней.

Церемонии были самыми скромными, и итрианская делегация отбыла почти в тот же самый час.

— Они не были очень уж обижены, — объяснил Экрэм Саракоглу Луизе Кайал, отклонившей его предложение присутствовать на церемонии. — Они принимают потерю философски. Но мы не можем попросить их придерживаться наших взглядов. — Он потянулся за сигаретой. — Честно говоря, сам я был только рад избавиться от этих проволочек!

Собственно, он сделал заявление по телевидению и тем избежал всяческих церемоний. Общество, подобное эсперанскому, имело обыкновение отмечать формальное окончание периодов враждебности долгими парадами и хвалебными службами.

Все это было позади. Погода продолжала оставаться прохладной, и Луиза согласилась пойти пообедать. Она сказала, что отец нездоров, что, хотя он любил и уважал этого человека, не слишком расстроило Саракоглу.

Они прошли в сад, он и она, как часто делали это раньше. Вокруг расчищенных тропинок снег белел на клумбах и кустах, на вершине стены, но уже потихоньку таял. Кое-где вода собиралась в ручейки. Цветов не осталось, воздух хранил холодную сырость, небо было мрачно-серого цвета.

Под ним царила такая тишь, что звуки шагов казались не правдоподобно громкими.

— Кроме того, — добавил он, — было большим облегчением видеть, как Авалон и его когорта грузилась на свой корабль. Люди из секретной службы, которых я нанял для охраны, тайно ликовали!

— Вот как? — Она посмотрела вверх, и он залюбовался ее блестящими глазами, чуть вздернутым носом, губами, как всегда немного приоткрытыми, как будто в детском изумлении. Но говорила она честно — слишком искренне и слишком много, черт подери! — Я знаю, что против них было высказано несколько идиотских анонимных угроз. Вы поэтому беспокоились?

Он кивнул:

— Я достаточно знаю свою драгоценную Эсперансу. Вы и сами достаточно повидали и наслушались разговоров об «оголтелых милитаристах».

Он подумал: «Интересно, меховая шапка прикрывает его лысину или напоминает ей о ней. Может быть, следовало решиться на скальповую операцию?»

Встревоженная, она спросила:

— Забудут ли они когда-нибудь. Обе стороны?

— Нет, — ответил он. — Но острота ощущений уйдет. У нас слишком много общих интересов, у Земли и Итри, чтобы превращать семейную схватку в кровавую вражду. Во всяком случае, я на это надеюсь.

— Мы ведь были более великодушны, чем должны были бы быть. Ведь правда? Мы позволили им сохранить Авалон! Разве это не считается?

— Должно считаться. — Саракоглу криво усмехнулся, последний раз затянулся сигаретой и отбросил ее в сторону. — Хотя всем понятно, что в игру вовлечены вопросы практической политики. Авалон доказал свою неудобоваримость. Аннексия вызвала бы бесконечные неприятности, тогда как сейчас им положен конец. Более того, при таких условиях Империя выигрывает некоторые ценные пункты, которые помогут торговле. В противном же случае настаивать на них было бы просто невозможно.

— Я знаю, — сказала она чуть нетерпеливо.

Он усмехнулся:

— Вы уже знаете, что я люблю слушать собственные разглагольствования.

Вид у нее был все более задумчивым.

— Я бы хотела посетить Авалон.

— Я тоже. Особенно с точки зрения социологических исследований. Мне интересно, не является ли эта планета знамением будущего?

— Каким образом?

Он продолжал медленно идти вперед, не забывая о том, что ее рука покоится в его.

— Из-за барасиальной культуры, которую они создают. Или которая создает себя. Нельзя планировать или направлять новое течение в истории.

Мне интересно, не явилось ли это источником их сопротивляемости. Как сплав, во много раз более крепкий, чем любая его составляющая, взятая отдельно. У нас есть Галактика, космос, полный.

«Боже! Что за каша из метафор!» — Пронеслось в его мозгу. Он внутренне рассмеялся и закончил:

— Я вовсе не считаю, что пришел к какому-то правильному решению. Я не предполагаю даже, что встречу с радостью тот факт, что Авалон должен быть оставлен с Итри.

— Как же это так? — Недоуменно спросила Луиза. — Вы ведь сами только что сказали, что это был единственный путь!

— Конечно, может быть, я всего лишь выражал естественный пессимизм человека, выполнившего задание Правительственного Дома просто неудовлетворительно. И все же от раздумий никуда не денешься. Авалоняне, обе расы, похоже, считают себя более итрианами, чем жители самого Итри.

Мне кажется, что будущие их поколения дадут Доминиону несоразмерно большую долю руководителей, особенно адмиралов. Будем надеяться, что они не принесут с собой добавочный груз — реваншизм! И в мирных условиях Авалон, единственный по своей уникальности мир, несомненно может дать много большее, чем просто большую долю в торговле — он может дать свой мозг! И последствия предвидеть невозможно.

Она сильно сжала его руку:

— Ваши слова заставляют меня радоваться, что я не политик!

— Но ваша радость не может и наполовину быть равной той, которую я испытываю по этому же поводу, — сказал он. — Давайте же оставим эту, хоть и столь важную, тему. Давайте поговорим хотя бы о вашей поездке на Авалон.

Я уверен, что это можно устроить через несколько месяцев.

Она повернулась и посмотрела прямо ему в лицо. Потом она отвернулась снова. Прошла минута, а она все молчала.

— В чем дело? — Спросил он, испугавшись.

— Я уезжаю, Экрэм, — сказала она. — Скоро — и навсегда!

— Что? — Он едва сдержался, чтобы не вцепиться в ее руку.

— Отец! Сегодня он послал прошение об отставке.

— Я знаю, что он. Был подвергнут низким обвинениям. Помните, я писал в адмиралтейство Центра?

— Да. Это было очень мило с вашей стороны. — Она снова встретилась с ним взглядом.

— То был не просто мой долг, Луиза, — страх не оставил его, но он был рад тому, что говорит твердо. Ему даже удалось улыбнуться. — Империи нужны хорошие люди. Никто не мог бы предугадать ужас Скорпелуны, никто не мог бы потом сделать больше, чем сделал Хуан Кайал. Обвинять его, отдавать под суд, несомненно, бессмысленно, и я уверен, что ничего этого не будет.

— Но он сам себя винит, — она тихо заплакала.

«На это у меня ответа нет», — подумал он.

— Мы возвращаемся в Нью-Мехико, — сказала она.

— Я понимаю, что ему должно было быть невыносимо трудно, — попытался объяснить он. — Но должны ли ехать вы?

— Кто еще у него есть?

— Я. Возможно, мне удастся получить пост на Земле и.

— Мне жаль, Экрэм, — ресницы ее бросили тень на нежные щеки. — Земля тоже не подойдет. Я не позволю ему мучиться одному. Дома, среди ему подобных, ему будет легче. — Она не слишком уверенно улыбнулась губернатору и кивнула. — Нам подобных! Думаю, я и сама стосковалась по дому. Навестите нас как-нибудь. — Она старательно подбирала слова. — Я, конечно, выйду замуж. Думаю, вы не будете возражать, если я назову мальчика в вашу честь?

— Что вы, это такая честь, которую не могла бы мне дать Империя, повесь она на мою грудь все возможные награды, — автоматически ответил он.

— Не пройти ли нам в дом? Сейчас как раз время для коктейлей. К тому же, у нас особый случай.

«Что ж, — думал он сквозь щемящую боль, — дивная мечта — приятная гостья, но теперь я свободен от обязанностей хозяина. Я могу расслабиться и насладиться играми в губернаторство, рыцарство, высокородство, лорда-советника, государственного деятеля на покое, пишущего мемуары.

Завтра я должен исследовать местные возможности соседей. В конце концов, средний возраст бывает только раз в жизни!»

В Грее царило лето, когда известие достигло Авалона. Сначала было некоторое напряжение — кто может полностью доверять Империи? — Но потом радость взяла свое и вылилась в общее празднество.

Птицы Кристофер Холм и Табита Фалкайн скоро оставили веселье.

Соглашение, церемония, празднество могли подождать.

Они решили, что ночь окончательного мира станет их брачной ночью.

Но у них не было потребности спешить. Это было не в обычаях чоса.

Сначала нужно оставить все заботы позади, иначе они не найдут способ стать единым целым в их мире, их судьбе, их смерти, иначе они не смогут свободно слиться друг с другом.

За северными землями холмы не были еще заселены, хотя растения, чьи семена прибыли с пионерами, давно уже перестали быть чужими. Крис и Тэбби приземлились на закате, чьи красные и золотые лучи сверкали над спокойным морем.

Они разбили лагерь, поели, выпили по маленькому бокалу вина, поцеловались.

Потом рука об руку они пошли по тропинке, ведущей к гряде.

Слева от них густо покрытая травой земля круто обрывалась к воде. Это сверкающее безмолвие, уходящее к горизонту, казалось совсем темным вдали, фиолетовым, почти черным. Среди дремлющих созвездий поднялась вечерняя звезда. Справа от них был лес, наполненный сладковатым запахом сосны.

Теплый ветерок перебирал ветви.

— Айат? — Спросила она однажды.

— Дома, — ответил он.

Его тон и то, как он скользнул губами по ее неясно светлеющим в полутьме волосам, сказало ей: «Я должен исцелить ее, как ты исцеляешь меня, дорогая».

Ее пальцы, тронувшие его щеку, ответили: «К моей радости, которая все растет и растет».

И все же он почувствовал ее невысказанный вопрос. Он подумал, что знает, в чем дело. Он часто поднимался в нем самом, но он — читатель, философ, поэт — мог вопрошать столетия лучше, чем она, чьим даром было понимание настоящего.

Он не побуждал ее к тому, чтобы она произнесла его вслух. Достаточно этого часа — и она будет с ним.

Поднималась Моргана, усеянная темными пятнами, и менее яркая, чем раньше, так велики были ее раны. Тэбби остановилась.

— Стоила ли она этого? — Спросила она.

— Война, ты имеешь в виду? — Проговорил он.

— Да. — Она высвободила руку. — Посмотри! Посмотри вокруг: на наш мир, на эти солнца; смерть, увечья, агония, траур, руины, потери — вещи, о которых мы рассказываем своим детям — и все это ради политики.

— Я тоже спрашиваю себя, — признался он. — Вспомни, однако, что мы сохранили для детей нечто такое, что иначе потеряли бы. Мы сохранили их право быть самими собой.

— Ты имеешь в виду, быть теми, кем являемся мы? Предположим, мы бы потерпели поражение. Мы были так близки к этому! Следующее поколение выросло бы благоразумными, умеренными подданными Империи. Разве нет? Так имели ли мы право делать то, что сделали?

— Я пришел к выводу, что да, — сказал он. — Дело не в том, что существует какой-то принцип или что я не могу ошибиться. Но мне кажется, что то, чем мы являемся, наше общество или культура, или как ты хочешь назвать их, имеют право на жизнь. — Он перевел дыхание. — Ненаглядная моя!

— Сказал он. — Если общества не будут сопротивляться порабощению, они скоро будут проглочены самыми большими и прожорливыми. Разве нет? И восторжествует смертоносное однообразие. Никаких вызовов, никаких отклонений от нормы. Какую службу сослужило бы все это жизни во вселенной, позволь мы этому случиться? И ты знаешь, вражда не должна быть вечной. И у губернатора Саракоглу, например, и у адмирала Кайала есть прародители на противоположных сторонах Лапанто. — Он видел, что она не поняла его слов, но следует общему течению мыслей. — Суть в том, что обе половины наступали, обе сопротивлялись, обе выжили, чтобы что-то дать расе, нечто особое, что не может быть дано ничем другим. Можешь ли ты поверить в то, что здесь, на Авалоне, мы спасли часть будущего?

— Погрязнув в крови, — сказала она.

— И это не было необходимым, — согласился он. — Но все же, принимая во внимание, что мы такие, какие мы есть, это было неизбежным. Может быть, когда-нибудь где-нибудь путь истории будет лучше. Может быть, даже это наше «я», крылатое и бескрылое одновременно, поможет нам. Мы можем попытаться.

— И у нас есть мир на некоторое время, — прошептала она.

— Разве не можем мы быть в нем счастливы? — Спросил он.

Тогда она улыбнулась сквозь блестящие в лунном свете слезы и сказала:

— Да, Крис, Аринниан, самый дорогой на свете, — и потянулась к нему.

Айат оставила Грей до наступления зари. В этот час после отступления ночи, она имела все небо в своем распоряжении.

Поднявшись, она поймала ветер и помчалась в его течении. Он струился и пел.

Последние звезды, опустившаяся луна превращали море и землю в таинственный мир. Впереди на белом фоне ясно поднимались горы и дома.

Было холодно, но этот холод лишь вливал жизнь в ее кровь.

Она подумала: «Он, который заботился об мне, он, который утешал меня, разделяя со мной эту участь. И этого довольно».

Мускулы ее танцевали, крылья били, до краев наполненные жизнь.

Планета летела навстречу утру.