Людоед, который объелся

Глава 1

Был понедельник.

В следующую субботу предстояло отметить день рождения Великого Человека. Праздник обещал быть пышным, но холодным. Директор отеля «Бомонд» мистер Пьер Шамбрен ощущал вокруг атмосферу особой напряженности, какую испытал утром дня Д[1] в одном из приморских городков Британии, ожидая приказа о наступлении.

Однажды мистер Шамбрен уже участвовал в подготовке званого вечера Великого Человека, но тогда, приступая к делу, он еще пребывал в младенческом неведении. Он был одним из самых профессиональных и осведомленных работников отеля, и в его представлении званый вечер не мог быть причиной какой-либо особой напряженности. Однако тот вечер открыл ему глаза. Великий Человек обладал своеобразным талантом, который даже детскую невинность крестин мог превратить в сущий ад. Формы садизма, присущие ему, были настолько изощрены, что в предстоящие шесть дней ни один из служащих отеля «Бомонд», ни один из его гостей не могли так или иначе не испытать на себе его действие.

Дьявольская власть Великого Человека должна была начаться ровно в десять утра в понедельник и действовать до следующего воскресного утра, когда выбившейся из сил команде администраторов, официантов, посыльных и портье предстояло привести в порядок то, что осталось в бальном зале отеля «Бомонд» после двухсот пятидесяти званых гостей.

Пьер Шамбрен никогда не был трусом. На войне он слыл более чем хорошим солдатом, ибо не принадлежал к тем крепкоголовым героям, которые слепо бросаются навстречу опасности. Благодаря ясному уму и живому воображению он мог предвидеть любую ситуацию, и поэтому его мужественное поведение в опасности было истинным мужеством. В повседневной деятельности директора встречались ситуации, которые требовали и такта, и железных нервов. Несмотря на репутацию отеля люкс, в котором можно было не только остановиться, но и иметь постоянную резиденцию и даже купить квартиру, «Бомонд» сталкивался со многими проблемами, характерными для менее роскошных и более заурядных гостиниц. Всегда били пьяницы, неплатежеспособные постояльцы, девицы, пусть и самые дорогие в Нью-Йорке; бесконечные оскорбительные и необоснованные жалобы, самоубийства, сердечные приступы, капризы стареющих богатых вдов; чудаки, вроде того грека на двадцать четвертом этаже, который умудрился избить кнутом двух девушек, привязав их к спинке кровати, и вышел бы сухим из воды, если бы не попытался добавить к своей коллекции добродетельную горничную. Со всеми этими проблемами мистер Шамбрен справлялся с чрезвычайной гибкостью.

Но вечер, задуманный Великим Человеком?!.

В отеле «Бомонд» вы должны проявлять особую заботу и внимание не к людям, а к денежным знакам. Великий Человек заплатил за свои восьмикомнатные апартаменты в пентхаусе[2] «М» 194 000 долларов, а его счет за обслуживание составлял 32 000 долларов в год.

Мистер Шамбрен хорошо понимал, что принесет ему и его штату предстоящая неделя. Он закурил свою египетскую папиросу и посмотрел в широкое окно кабинета, выходившее в Центральный парк.

Шамбрен был смуглый, коренастый человек. Его глаза могли быть жесткими, как глаза судьи, выносящего смертный приговор, могли быть спокойными и внимательными, а иногда в них вспыхивали неожиданные искорки смеха. Его имя указывало на французское происхождение, однако приехал он в Соединенные Штаты еще совсем мальчиком и привык мыслить как американец. Изучая постановку гостиничного дела, он провел какое-то время в Европе, бегло говорил на нескольких языках, мог вести себя как европеец, если этого требовали обстоятельства, оставаясь при этом стопроцентным американцем.

– Подонок, – произнес он, адресуя свое сообщение заснеженным аллеям Центрального парка. Потом повернулся в своем вращающемся кресле и снял трубку с одного из телефонных аппаратов, стоящих на столе.

– Слушаю вас!

– Джейн, это Шамбрен. Могу я поговорить с миссис Вич?

– Сию минуту, сэр!

Мистер Шамбрен слегка улыбнулся. Прежде телефонистки на коммутаторе отвечали на звонок фразой: «Чем могу служить?» И слышали в ответ: «Как насчет того, чтобы заскочить в номер 2404, если вы блондинка с хорошей фигурой?» «Слушаю вас» – намного безопаснее!

Главный оператор миссис Вич была крупная женщина с большой грудью и сильно развитым материнским инстинктом. Она очень гордилась компетентностью, тактичностью и житейской умудренностью своих «девочек».

– Доброе утро, мистер Шамбрен, – произнесла она тем тоном, который, по ее мнению, более всего соответствовал ее важному служебному положению.

– Чудесное утро!

– Да, мистер Шамбрен?..

– Которое сейчас потеряет часть своей прелестн..

– Надеюсь, не жалобы, мистер Шамбрен? По моим данным, вчера мы обслужили тысячу сто телефонных звонков, и все без единой ошибки.

– Боюсь, сегодняшний день не будет столь радужным. Как вы себя чувствуете?

– Простите, не поняла?

– Как вы себя чувствуете?

– Прекрасно, сэр!

– Так вот. Великий Человек в субботу вечером празднует свой день рождения. Машина закрутится в десять часов. Предлагаю посадить одну из девочек на линию пентхауса «М» и на линию мистера Амато.

– В субботу вечером! – сказала миссис Вич, и голос ее дрогнул.

– Времени не так уж много, миссис Вич. Провода будут гудеть не переставая. Сделайте все, что в ваших силах.

– Именно для этого я здесь, мистер Шамбрен!

– Конечно. И всегда на высоте. А теперь, пожалуйста, соедините меня с мистером Амато.

– Сию минуту, мистер Шамбрен!

Шамбрен медленно и задумчиво загасил папиросу.

– Метрдотель слушает, – произнес бодрый, жизнерадостный голос.

– Амато? Это Шамбрен.

– Доброе утро, мистер Шамбрен! Прекрасный день…

– Возможно. На моем столе, Амато, лежит меморандум Великого Человека. Он решил отпраздновать свой день рождения в бальном зале в субботу вечером. И приглашает двести пятьдесят человек.

– В э-т-т-у субботу?

– В эту субботу.

– Господи!

– Вот именно.

– О, Господи!

– Сейчас я отправляюсь к вам в кабинет, Амато! Надо поддержать ваш дух, прежде чем ровно в десять вы явитесь на аудиенцию к Его Величеству.

– О, Господи!

– Я уже иду, Амато! И будьте добры, заранее примите все свои лекарства до моего прихода. Боюсь, что, увидев, как вы глотаете все ваши фармацевтические снадобья, я расстроюсь от сочувствия к вам.

– О, Господи, – произнес Амато замирающим голосом.

Мистер Шамбрен спустился с четвертого этажа, где находился его кабинет, в вестибюль отеля «Бомонд». Его натренированный взгляд критически обежал помещение, охватывая все подробности.

В газетном киоске – полный порядок. Обновленная вчера выставка драгоценностей в витрине филиала фирмы Тиффани выглядит прекрасно. В витрине Бонвита вечерние платья сменились лыжными костюмами.

Возле лифта, весело кивая Шамбрену, стоял Джерри Додд, руководитель службы безопасности.

Шамбрен подошел к стойке. Мистер Аттербери, ведавший бронированием номеров в отеле, приветствовал его непринужденной улыбкой:

– Ни одного свободного номера, кроме резерва.

«Резервом» назывались два-три номера люкс, которые дирекция оставляла на случай неожиданного прибытия особо важных гостей. Только мистер Шамбрен и владелец отеля мистер Джордж Бэтл могли разрешить воспользоваться ими. Поскольку мистер Бэтл постоянно жил на Французской Ривьере, считая, как полагали, свои деньги, резервом фактически распоряжался мистер Шамбрен.

– Ночь прошла спокойно? – спросил Шамбрен.

– Судя по отчету, да, – ответил администратор.

Шамбрен повернулся, направляясь к кабинету Амато, который находился в конце вестибюля. В этот самый момент дверь одного из лифтов открылась и из него вышло… привидение.

«Привидением» была старая, очень прямая, очень величественная дама, одетая в норковую шубку старомодного покроя с великолепным мехом. Левая рука старой леди пряталась в муфте, правая держала поводок, на конце которого посапывал курносым носом маленький, черный с белым японский спаниель.

Мистер Шамбрен направился навстречу даме, припоминая, что служащие отеля называли миссис Джордж Хейвен не иначе как «сумасшедшая из Шеллота»[3]. Может быть, она и сумасшедшая, но ее резиденция в «Бомонде» была одной из самых дорогих. Шамбрен отвесил ей галантный поклон, прищелкнув каблуками, и приветствовал ее улыбкой номер один:

– Доброе утро, миссис Хейвен! Прекрасное утро, не правда ли?

Спаниель злобно оглянулся на Шамбрена. Леди вообще не удостоила его взглядом. Для нее он был пустым местом. Если бы Шамбрен не отступил в сторону, величественная дама прошла бы сквозь него с мрачной неумолимостью танка. Он проследил, как она вышла через вертящиеся двери на Пятую авеню, ведя семенящего рядом с ней спаниеля.

– Все еще не сподобились, мистер Шамбрен? – посочувствовал подошедший к нему Джерри Додд.

– Семь месяцев, Джерри, – позволил себе скорбно улыбнуться Шамбрен. – Миссис Хейвен живет у нас семь месяцев. Каждый день я говорю ей «доброе утро», и каждый день она проходит мимо меня, как будто я кресло у стены. Она ни на что не жаловалась, Чем же я ее обидел? Эта мысль, Джерри, меня просто преследует!

– Может, оно и к лучшему, – сказал Джерри. – Она разговаривает с портье Уотресом целыми часами. После этих бесед у малого совершенно обалделый вид.

– Да Бог с ними, с разговорами, Джерри! Но она задела мое любопытство. Чем я мог ее обидеть?

– А может, лучше и не пытаться узнать, – покачал головой Джерри. – А то еще посыплются неприятности, как из банки горох.

– Ну что ж, возможно, это мудрый совет, друг мой…

Пузырьки поспешно выпитой минеральной воды еще покрывали стенки стакана. Целая коллекция таблеток, микстур, порошков украшала стол мистера Амато. Сам хозяин кабинета, обычно румяный и жизнерадостный, сейчас был смертельно бледен.

Мистеру Амато было лет сорок. Высокий, худощавый, смуглый, с профилем римского бога, он, должно быть, в молодости отличался редкой красотой. Сейчас же мелкие припухлости и морщины на его лице наводили на мысль о расстройстве пищеварения или язве желудка.

Увидев мистера Шамбрена, Амато заломил руки, как мать павшего воина над могилой сына.

– А если я подам заявление об уходе сейчас же, без предупреждения? – спросил мистер Амато. – Что вы будете делать?

– Найду вам замену, – невозмутимо ответил мистер Шамбрен. Он сел и закурил свою неизменную египетскую папиросу.

– Как я могу закупить мясо нужного качества на Двести пятьдесят человек? – завопил мистер Амато. – Это совершенно немыслимо в такой короткий срок!

– Пусть едят торты, – улыбнулся Шамбрен.

– Да вы знаете, что это будет? – простонал Амато. – Спор по каждому пункту, по каждой бутылке вина, по каждой детали обслуживания! А потом, когда его заказ будет в точности выполнен, он начнет жаловаться, что все не так, как он заказывал. Мои лучшие помощники пригрозят уйти – разве что чаевые будут особенно высоки.

– Чаевые, которые заплатит Его Величество, – невозмутимо уточнил Шамбрен.

– Я сужу по прошлому разу! Цветы будут заказаны с Гаваев, семга специального посола с Северо-Запада, вина – каких нет в наших подвалах!

– Таких вин не существует, – заметил Шамбрен.

– Кто знает, какие сумасшедшие идеи придут ему в голову на этот раз?

– Мой совет – подкиньте-ка ему какую-нибудь пикантную идейку!

– Пикантную идейку?

– Опередите противника, как говорят на телевидении.

– Каким образом?

Мистер Шамбрен погладил короткие черные усики безукоризненно ухоженным указательным пальцем.

– Суп из хвостов кенгуру, – предложил он. – Кстати, к нему подается мадера особой марки.

– Суп из хвостов кенгуру?!.

Мистер Шамбрен мечтательно улыбнулся:

– Доставленных специальным самолетом из Австралии.

– Это вкусно? – поинтересовался мистер Амато, в котором вновь пробудился практический дух.

– Просто отвратительно, – счастливо вздохнул Шамбрен. – Но эти двести пятьдесят гостей съедят Все до последней ложки, чтобы, не дай Бог, не подумали, что они не знают толк в деликатесах. Это доставит вам истинное наслаждение, когда придет час возмездия!

На бледных губах мистера Амато вспыхнула зловещая улыбка.

– Суп из хвостов кенгуру, – тихо произнес он. – Спасибо, мистер Шамбрен!

– Всегда к вашим услугам. – Шамбрен погасил папиросу. – Я признаю, что закупка мяса – это проблема. Постарайтесь нацепить им на вилки жареную дичь, а к ней подайте артишоки с пюре из каштанов.

– Вам не придется никого нанимать, если я уволюсь, – восхищенно сказал Амато.

– Так к делу, Амато! Его Величество не убьет вас. Через неделю наступит новый понедельник, и все будет позади. – Шамбрен взглянул на часы, висевшие над столом Амато. Они показывали без пяти десять. – Выпейте еще водички и – на приступ, дорогой друг!

Миссис Вич действовала быстро и умело. Без пяти десять все перестановки были сделаны. Джейн Приндл, ее лучшая телефонистка, рыжеволосая и курносая, была приставлена к аппаратам, принимавшим звонки только в пентхаус «М» и к мистеру Амато.

На щите пентхауса «М» вспыхнул красный свет.

– Начинается, – вздохнула Джейн, потом, включив связь, сладким голосом произнесла: – Слушаю вас?

Холодный тонкий голос с явным британским акцентом приказал:

– Точное время, пожалуйста!

Джейн выключила связь.

– Его Величество устраивает вечер на миллион долларов, но купить часы для него – слишком дорого!.. Десять часов одна минута, сэр, – сказала Джейн, снова вся – нежность и приветливость.

– Вы уверены?

– Да, сэр!

Связь прервалась.

– Ну вот, теперь он знает время, – съязвила Джейн.

– Соедини меня с мистером Амато, – попросила миссис Вич телефонистку, сидевшую рядом с Джейн.

Мистер Амато ответил с преувеличенной бодростью.

– Это миссис Вич. Только что звонил Его Величество и уточнял время. Вы опаздываете к нему на одну минуту и тридцать четыре секунды.

– О, Господи, – выдохнул мистер Амато.

Глава 2

Когда человек достигает почтенного возраста – семидесяти пяти лет, кажется вполне логичным, что следует отпраздновать этот юбилей. А если он к тому же человек знаменитый, известный во всем мире, почитаемый уже свыше пятидесяти лет, можно предположить, что важные особы со всего света будут стремиться в отель «Бомонд».

Можно было бы подумать, что праздник устроят в его честь друзья и поклонники. Но этот вечер, который привел в такое смятение служащих отеля, собирался устроить сам Великий Человек. Список гостей мог бы вызвать удивление, ибо в нем не было ни одного известного имени. Семидесятипятилетний юбилей Обри Муна был отмечен странным подбором панков, невропатов, алкоголиков и дешевых авантюристов. Список включал также нескольких представителей прессы, нескольких случайных политических деятелей и горсточку крайне респектабельных личностей, которые не могли бы себе позволить не присутствовать на званом вечере Обри Муна. Обри Муна!

Англичанин по происхождению, Обри Мун в двадцать один год унаследовал большое состояние. Это случилось примерно в 1908 году. К тому же времени относятся его первые литературные опыты. Его первые рассказы были надуманны и туманны, печатались они в тонких журнальчиках на левом берегу Сены. Уже в те года настоящие друзья отпадали от него, как шкурка от спелого банана. Главным наслаждением начинающего беллетриста было выискивать у людей слабые места и разоблачать их безжалостно и жестоко. Его следовало избегать, как ядовитую медузу. В те ранние годы он специализировался на мелких изменах, разоблачение которых вызывало крах многих семейств; на моральных странностях – со столь же разрушительными результатами; на нечестности других людей.

Позже, когда его туманный стиль оттеснило влияние таких мастеров рассказа, как Киплинг и Сомерсет Моэм, он стал одним из ведущих военных корреспондентов. Его репутация значительно выросла, ибо теперь он разоблачал тайны людей, занимавших высокие посты. В нем была ненасытная жажда власти и стремление управлять жизнью выдающихся людей, И все это – во имя честной, воинствующей журналистики! Его боялись и ненавидели и принимали, потому что осадить или игнорировать его значило бы показать всему свету, что вам есть чего бояться.

После войны – поездки в разные страны, романы, пьесы, премия Пулитцера… Голливуд насыщал золотом его уже и так перенасыщенные банковские счета. Он мог превратить в звезду заурядную актрису и заурядного актера. Но берегитесь! В его руках были все нити и он мог в любой момент дернуть за ту или иную – и делал это, не колеблясь, – и рушились репутации, низвергались карьеры… Мун запускал пальцы во многие пироги. После первой мировой войны он объездил весь свет. Знал Ближний Восток как никто из говорящих по-английски людей его времени. Поднимался в горы. Летал на самолетах. По его заявлениям, он успешно любил женщин всех цветов кожи.

«Никогда не забуду ту малютку с четками в Неаполе», – говорил он, унижая одновременно и итальянских женщин, и католическую церковь.

Таков, говоря кратко, был Обри Мун.

В семьдесят пять лет Мун был карикатурой на себя тридцатилетнего. В годы первой мировой войны он был красив и романтичен – в военной форме, самодовольный, живой, высокий, стройный, с нахальными черными усиками и волосами, черными, как вороново крыло, гладкими и блестящими. В семьдесят пять волосы и усы были все еще черными, но явно не по особой милости природы. Его щеки отвисли и побледнели, а под глазами появились большие мешки. Тонкие губы под крашеными усами неизменно кривились чуть заметной жестокой усмешкой. Он не гнушался никакими жертвами. Никто не был для него слишком ничтожным или слишком важным – от кондуктора автобуса до президента, – если он хотел его сожрать.

Два года назад Обри Мун явился в отель «Бомонд» с намерением купить большие апартаменты – пентхаус, занимавший отдельный участок на крыше. Мистер Шамбрен показал ему пентхаус «Л», который был не занят и предназначался к продаже. Его цена – 194 000 долларов – ничуть не смутила Муна. Он даже не дослушал, что обслуживание будет стоить 32 000 долларов в год.

– Отлично, – сказал он мистеру Шамбрену. – Но я хочу пентхаус «М».

– Пентхаус «М» уже занят, мистер Мун. – возразил Шамбрен. – Но «Л» совершенно идентичен «М».

– А я хочу «М», – спокойно сказал Мун. – Я заплачу его владельцу десять тысяч долларов, чтобы он со мной поменялся.

– Это невозможно. Владельцу не нужны десять тысяч долларов, мистер Мун!

– Тогда сделка не состоится.

Мистер Шамбрен пожал плечами, скрывая разочарование.

– Как вам угодно. Но могу я узнать, почему вы хотите именно пентхаус «М»?

– Очень просто. Моя фамилия начинается с буквы М. Или я получу пентхаус «М», или обращусь в другое место!

Лицо мистера Шамбрена было непроницаемо.

– Допустим, мне удалось бы убедить жильца пентхауса «М» позволить мне снять с его двери букву «М», заменить ее буквой «Л» и таким образом прикрепить букву «М» к вашей двери. Это бы вас устроило? Думаю, это не стоило бы вам и пяти долларов.

– Ну что ж, если моя квартира будет известна как пентхаус «М»…

Это было началом своего рода шахматной партии между мистером Шамбреном и мистером Обри Муном – игры, которую Шамбрен осуществляет так искусно.

Мистеру Шамбрену не было дела до того, что кровать Обри Муна – копия старинной китайской джонки. Ему было безразлично, что пентхаус «М» изобилует бирманскими ширмами, китайскими расшитыми тканями, тибетскими Буддами, роскошными коврами. Его не интересовало, что в комнате, где жил Мун, возвышалось нечто вроде трона с откидной спинкой и пенопластовым матрацем, затянутым японскими шелковыми тканями. Мистера Шамбрена не смущало то, что во время редких посещений пентхауса «М» ему приходилось смотреть на Муна снизу вверх, в то время как тот восседал, развалясь на своем троне, курил сигарету, вставленную в длинный агатовый мундштук, и прихлебывал из стакана охлажденное кокосовое молоко. В то время как мистер Амато чувствовал себя рабом, пресмыкавшимся перед властелином, мистер Шамбрен презирал Обри Муна и мог себе это позволить, ибо Мун не знал за ним решительно ничего плохого. Единственная трудность для Шамбрена состояла в том, чтобы сдержаться и не рассмеяться в лицо Великому Человеку.

В практике Муна мистер Шамбрен был большой редкостью. Он имел лишь одно уязвимое место – он не догадывался, что Мун подметил его презрительно-насмешливое отношение к себе и ненавидел его за это лютой ненавистью. Однако Обри Мун затаился, терпеливо поджидая момента, когда мистер Шамбрен ослабит свою бдительность.

Марго Стюарт сидела за переносным столиком с пишущей машинкой в нескольких футах от трона Обри Муна. Великий Человек кипел от негодования:

– Мистер Амато заплатит за свою маленькую неточность! Я не допущу, чтобы слуги обращались со мной с такой аристократической небрежностью. Напомни-ка мне, Сэнди, на чем мы остановились?

Свое прозвище[4] Марго Стюарт получила давным-давно за милую особенность покрываться летом множеством веснушек. Теперь его употребляли многие люди, в том числе и Обри Мун.

Мун разлегся на своих японских шелках, зажав тонкими губами агатовый мундштук и глядя на Марго сверху вниз блестящими черными глазами. У девушки было ощущение, будто он заглядывает со своего возвышения прямо за вырез ее платья. Как будто какой-то мерзкий паук ползал по ее обнаженному телу. И, леденея от ужаса и отвращения, она подумала, что когда-нибудь это может случиться.

Она судорожно вздохнула.

– Вы хотите, чтобы этим занялся мистер Уолдрен, который ведает отделом развлечений в отеле?

– Я не хочу, чтобы мистер Уолдрен из отдела развлечений что-либо для меня делал, – сказал Мун своим тонким холодным голосом. – Кстати, Сэнди, я предпочитаю твои платья с треугольным вырезом, а не с высоким каре, как это. Я никогда не принадлежал к той школе, которая считает, что пуританская суровость больше щекочет воображение, чем откровенная обнаженность. Возьми себе на заметку. Только треугольный вырез в рабочие часы!

Марго застыла в молчании перед своей машинкой, держа руки на клавишах, чтобы унять дрожь.

– Я всегда удивляюсь, Сэнди, когда мне напоминают, какая ты строгая и чопорная малышка. – Язвительный смешок полоснул ее по нервам. – Ну ладно, вернемся к развлечениям. Ты позвонишь в Метрополитен Опера и скажешь, что в субботу вечером, после спектакля, я хочу, чтобы весь хор был у меня!

Машинка стрекотала. Сэнди работала у Муна давно и уже научилась ничему не удивляться. С таким же успехом он мог бы пожелать, чтобы к нему явились члены Верховного Суда, и, вполне возможно, они бы явились.

– Вы имеете в виду какое-то конкретное произведение?

– Когда в конце обеда в зал внесут торт, который мне представляется триумфом архитектуры, – они споют «С днем рождения».

– Нет, какой будет их главный номер?

– Дорогая Сэнди, это и будет их главный и единственный номер! Они споют «С днем рождения, милый Обри» и отправятся по домам.

Это потрясло даже ее. Хор Метрополитен Опера?

– А ты можешь предложить другой хор, который может спеть это лучше? Если так, мы пригласим его.

– Я не знаю лучшего хора.

– Отлично! Кстати, отель, конечно, захочет воспользоваться моим вечером, чтобы сделать себе рекламу. Я хочу быть уверен, что эта реклама встретит мое одобрение. Попроси пресс-секретаря зайти ко мне в два часа дня для небольшой беседы. Как ее зовут?

– Элисон Барнвелл, – сказала Сэнди, не сводя глаз с машинки. Она почти физически ощущала сардоническую улыбку Муна.

– Что ты думаешь о мисс Барнвелл, Сэнди?

– Ничего не думаю, мистер Мун. Она всегда очень вежлива и дружелюбна.

– Интересно, как далеко может зайти ее дружелюбие? – спросил Мун, и в голосе его прозвучало что-то кошачье. Длинные ноги, благородная осанка, волосы рыжие от природы… Полна жизненных соков. Он помолчал. – Так что же, Сэнди?

– У меня нет никакого мнения, мистер Мун.

– Конечно есть! Ты не любишь ее, потому что у нее много такого, чего в тебе нет. Ну, ладно! Пусть она будет здесь в два часа. И еще, Сэнди…

– Да, мистер Мун?

– Можешь в это время взять отгул на два часа. Ты мне не понадобишься.

В дверь позвонили.

– Это мистер Амато.

– Впусти его, – приказал Мун со своей усмешкой, – и оставь нас. Предлагаю тебе пойти в свою норку и позвонить в Оперу. Их цена, как ты понимаешь, – наша цена..

Сэнди встала и пошла к двери. Вошел мистер Амато, нагруженный, бумагами и блокнотами.

– Доброе утро, мистер Амато!

– Доброе утро, мисс Стюарт…

– Мистер Мун ждет вас.

– Простите за опоздание. Я…

– Сюда, пожалуйста, мистер Амато!

Мун в японском кимоно уставился со своего трона на мистера Амато. Черные острые глаза на миг остановились на золотых часах у того на руке.

– Надеюсь, мистер Амато, вы сможете объяснить, почему вы опоздали на семь минут?

– Я пытался предугадать ваши требования, – залепетал Амато. – Я знал, что у вас будут кое-какие вопросы, и хотел быть готовым ответить на них. Я уверен, что вы…

Сэнди направилась к дальней двери. За ней и находилась ее «норка», снабженная звуконепроницаемой изоляцией. Но прежде чем войти туда, она замедлила шаг. Справа от нее стоял шкаф тикового дерева, который использовался как бар. На верхней полке были расставлены бутылки с разными сортами виски, джина, водки, бренди.

«Водка почти не оставляет запаха, – подумала Сэнди. – Один только глоток – и сегодня я буду спасена. Но утром, в семь минут одиннадцатого?»

Она быстро вошла в свой крошечный кабинетик, затворила за собой дверь и села за рабочий стол. Ладони ее были влажны.

Телефон издал тихий мурлыкающий звук. Она взяла трубку:

– Квартира мистера Муна!

– Мисс Стюарт, это мистер Гамайэль, – Голос напоминал об Оксфорде, но с каким-то неуловимым иностранным акцентом. Осман Гамайэль, египетский дипломат, имел временную резиденцию на одиннадцатом этаже отеля «Бомонд».

– Доброе утро, мистер Гамайэль!

– Я полагаю, – мистер Гамайэль произносил слова с ясной, заученной отчетливостью, – что бесполезно просить вас соединить меня с мистером Муном?

– Боюсь, что да, сэр. Совершенно бесполезно!

– Я бы отблагодарил вас, мисс Стюарт! Соедините меня с ним, остальное я возьму на себя…

– Простите, мистер Гамайэль. Но если я и соединю вас с ним, он тотчас же повесит трубку, а потом уволит меня.

В трубке раздался глубокий вздох.

– Вы не скажете, по крайней мере, когда он выйдет из дома?

– Не имею ни малейшего представления, мистер Гамайэль! Он может вообще не выходить в ближайшие дни. Он занят подготовкой своего дня рождения.

– Еще один день рождения!

От сдержанной ненависти, прозвучавшей в мягком голосе, Сэнди вдруг стало страшно.

– Могу вам сказать одно, мистер Гамайэль: вы – в списке приглашенных гостей. Может, тогда и поговорите с ним?

– Я всегда в списке приглашенных, – ответил мистер Гамайэль, – Он приглашает меня ради ежегодного удовольствия плюнуть мне в душу. Пожалуйста, простите за вульгарность, мисс Стюарт.

– Ничего…

Наступила долгая пауза, затем отбой. Через минуту Сэнди сняла трубку. Ее голос немного дрожал.

– Джейн? Соедините меня, пожалуйста, с мисс Барнвелл.

Элисон Барнвелл, казалось, никогда не падала духом. Даже от звука ее голоса вы чувствовали себя лучше.

– Элисон, это Сэнди Стюарт!

– Привет, дорогая! Как вы там? – сказала Элисон Барнвелл. – Как я понимаю, мы собираемся выйти на орбиту?

– Мистер Амато сейчас у мистера Муна…

– Бедняга, – посочувствовала Элисон.

– Мне велено попросить вас прийти сюда в два часа дня. Мистер Мун хочет обсудить с вами вопрос о рекламе.

– Я с почтением предстану перед ним ровно в два!

– Элисон!

– Что-нибудь не так, Сэнди? У вас какой-то странный голос.

– Просто немного устала, – ответила Сэнди. – Элисон!..

– Да?

– Вы не можете прислать кого-нибудь вместо себя? Ну, можете же вы заболеть, или должны заняться выставкой мод, или еще что-нибудь?..

– Деточка, в отеле «Бомонд» мы бросаем все дела, стоит Великому Человеку шепнуть хоть словечко…

– Не ходите к нему, Элисон!

Наступило короткое молчание, затем Сэнди услышала смех Элисон, теплый и бесстрашный.

– Значит, Великий Человек в своем волчьем настроении? Выше голову, Сэнди! Я ведь не маленькая девочка. Запомнили?

Глава 3

Мистер Шамбрен никогда не делал перерыва на обед. Как директор отеля «Бомонд», он был нужен множеству людей, чаще всего – между одиннадцатью и тремя часами: гостям отеля, штатным сотрудникам, посторонним лицам или организациям, желающим использовать помещение отеля для устройства банкетов или вечеров, выставки мод, специальных конференций. Особого внимания требовали прибытие или отъезд знаменитостей, важных особ и просто богатых людей. Хотя всеми этими проблемами занимались специальные отделы и их руководители, в экстренных случаях мистер Шамбрен всегда был наготове. Он владел даром подчинять своему авторитету людей, но всегда готов был взять на себя ответственность при решении щекотливых вопросов. Он мог принимать решения мгновенно и, проработав на своем посту почти тридцать лет, мог, не хвастаясь, сказать, что ни разу не раскаивался в своих решениях. Некоторые из них оказались неверными или неэффективными, но Шамбрен твердо знал: повторись такая ситуация, он бы разрешил ее таким же образом.

Завтрак мистера Шамбрена всегда был сытным – фруктовый сок, бараньи котлеты или небольшой бифштекс, иногда жареная форель или дуврский балык и тосты без счета. И кофе, кофе, который он пил весь день. Обедал он в семь часов вечера, и его обед отвечал требованиям самого изысканного вкуса.

Сотрудники любили мистера Шамбрена и понимали его с полуслова. На первый взгляд казалось, что большую часть своего времени он проводит в праздном безделье, но очень скоро становилось ясно, что он обладает одним удивительным свойством – всегда оказываться на месте в нужный момент.

В тот понедельник, около часу дня, мистер Шамбрен сидел за рабочим столом в своем кабинете, потягивая свой неизменный кофе и куря египетскую папиросу.

– Вас хочет видеть мистер Гамайэль, сэр! Он в приемной, – доложила по селектору секретарь.

Мистер Шамбрен поднялся из-за стола и направился к двери, чтобы лично приветствовать посетителя.

– Рад вас видеть, мистер Гамайэль! Входите, пожалуйста. Чашечку кофе?

– С большим удовольствием, – ответил мистер Гамайэль, присаживаясь в кресло у стола.

Мистер Гамайэль, египетский дипломат, был невысок ростом, худ, с кожей кофейного цвета и печальными темно-карими глазами. На нем было черное пальто с пушистым меховым воротником, в руке черная трость с тяжелым серебряным набалдашником, на голове – элегантная шляпа.

– Позвольте ваше пальто, сэр, – сказал Шамбрен. – Здесь очень жарко. Вы перегреетесь.

– Благодарю вас!

Гамайэль снял пальто и шляпу и передал их Шамбрену. Потом снова сел в кресло.

Шамбрен взял с сервировочного столика две чашечки турецкого кофе и придвинул гостю сигаретницу. Потом уселся и слегка приподнял брови с выражением вежливого вопроса.

– Как туг спокойно! – Гамайэль отпил кофе. – О, божественно!

– Спасибо, сэр! Я сам его варю. Есть некоторые вещи, которые я никому не доверяю.

– Вот именно поэтому я здесь, мистер Шамбрен.

– Весьма польщен! Я к вашим услугам.

– Я хочу получить авиабилеты для себя и моего секретаря сразу же после полуночи в субботу.

– Это очень просто, – ответил Шамбрен. – Наше бюро путешествий…

– Я не хочу, чтобы ваше бюро путешествий занималось этим, – прервал его Гамайэль. – Если бы это было обычное дело, я не стал бы отнимать ваше драгоценное время.

– О!

– Я хочу уехать совершенно незаметно, не привлекая ничьего внимания, мистер Шамбрен! Я оставлю вам деньги, чтобы расплатиться с администрацией после моего отъезда.

– Понимаю.

– Я думаю, вы сможете забронировать два места, не указывая моего имени. Я директор фирмы «Заки и сыновья», импортирующей редкие духи. Вы можете сказать, что один из представителей фирмы должен лететь в Александрию, но кто именно – будет решено в самый последний момент. Разумеется, мой паспорт и другие документы в полном порядке.

– Это можно устроить.

– Я сказал – сразу после полуночи, – продолжал Гамайэль, – но учтите, что до полуночи я буду в гостях у Обри Муна. Я смогу уйти только с последним ударом часов. После этого мне понадобится какое-то время, чтобы доехать до аэропорта. Если рейс будет только утром, я найду способ провести время, не возвращаясь в отель.

– А ваши вещи?

– Мои вещи, мистер Шамбрен, будут вывезены по частям в течение недели, так что в ночь на воскресенье я выйду от Обри Муна подышать свежим воздухом перед сном – я нарочно делал это каждый вечер последние три месяца.

– Постараюсь забронировать места, – сказал Шамбрен. – И сразу же дам вам знать.

– Только прошу вас, не по телефону! Я вполне уверен в лояльности ваших телефонисток, но не могу допустить, чтобы о моем отъезде стало известно еще кому-нибудь кроме вас.

– Польщен вашим доверием.

Печальные темные глаза пристально посмотрели на Шамбрена.

– Я возбудил ваше любопытство?

Шамбрен дружески рассмеялся.

– Если бы человек в моей должности дал волю своему любопытству, мистер Гамайэль, он скоро оказался бы пациентом в клинике. Вы попросили о сугубо личной услуге. Она будет вам оказана. – Его тяжелые веки опустились. – Я допускаю известную долю любопытства, но оно не связано с планами вашего отъезда.

– Вот как?

– Меня удивляет, почему человек с вашим положением, вашим богатством позволяет втянуть себя в такое вульгарное мероприятие, как день рождения Обри Муна. На вашем месте, мистер Гамайэль, я бы вышел подышать свежим воздухом гораздо раньше. Я случайно знаю, что есть рейс в Александрию около одиннадцати часов.

Щека кофейного цвета задергалась.

– Ваша проницательность, мистер Шамбрен, стала легендой среди гостей отеля…

– Простите, если я был нескромен.

Гамайэль встал и оперся на трость с такой силой, что рука на серебряном набалдашнике побелела. Он перевел дух, положил трость на стол, позволил мистеру Шамбрену подать ему пальто, надел шляпу и произнес, тщательно выбирая каждое слово:

– Я спросил насчет вашего любопытства, и вы мне честно ответили, мистер Шамбрен! Это не было нескромностью. Но это было то, что у вас называется «в яблочко». Ответ на ваш вопрос мог раскрыть гораздо больше, чем нужно для спокойствия. Но на днях вы его, может быть, получите. Спасибо за внимание и помощь, мистер Шамбрен!

– Рад служить вам! Кстати, хочу дать один совет.

Гамайэль резко обернулся и устремил взгляд на мистера Шамбрена. В глазах директора вспыхнули веселые огоньки.

– Если уж вы будете на вечере Муна, сэр, избегайте, как чумы, супа из хвостов кенгуру. Он отвратителен!

Кабинет Элисон располагался на четвертом этаже, там же, где и святилище Шамбрена. Элисон Барнвелл работала в отеле сравнительно недавно. Ее назначение на должность пресс-секретаря прошло не совсем гладко. Элисон рекомендовал владелец отеля «Бомонд», мистер Джордж Бэтл, один из самых богатых людей в мире. В его империи отель был всего лишь игрушкой, стоившей несколько миллионов долларов. Странные слухи ходили об этом мистере Бэтле, например, что он ни разу не приехал в Америку потому, что боялся летать, а путешествовать морем не решался из страха утонуть.

Быть рекомендованной на работу самим хозяином – казалось, что может быть лучше? Его рекомендация была равносильна приказу. Но именно в этом и была загвоздка. Отелем управлял Пьер Шамбрен, и кадры подбирал он сам. Назначение на работу через его голову было далеко не лучшим способом завоевать дружбу и влияние среди служащих отеля «Бомонд».

Элисон имела к мистеру Джорджу Бзтлу весьма отдаленное отношение. Друг ее отца был и другом мистера Бэтла. Он-то и представил ее хозяину «Бомонда» на одном из вечеров в Каннах, где Элисон налаживала рекламу для какой-то кинокомпании. Приятель отца предложил Элисон на должность, которая в этот момент была свободной, похвалив между делом способности мистера Бэтла судить о людях с первого взгляда. Мистер Бэтл, желая утвердить за собой репутацию тонкого психолога, взглянул на Элисон и сказал «да». И не ошибся. Конечно, он ничего не понимал в людях, но вполне доверял своему другу. В данном случае друг сделал удачный выбор, предложив взять на работу Элисон. Она обладала хорошим вкусом, обаянием и умением видеть разницу между добротной рекламой и дурной славой.

Сначала Шамбрен держался с ней холодно и настороженно. Но от Элисон, с ее неунывающей веселостью, трудно было отмахнуться. Не зная обычаев и порядков отеля, она приходила к Шамбрену за советом и помощью. И очень скоро проницательный Шамбрен оценил ее. И растаял. Между ними возникло и чисто человеческое доверие друг к другу. Шамбрен единственный в отеле «Бомонд» знал, что прелестная мисс Барнвелл – вдова, живущая под своим девичьим именем. Муж Элисон, которого она страстно любила, погиб при строго секретных обстоятельствах во время атомных испытаний в пустынях Невады. Шамбрен знал, что жизнерадостность девушки, гордая посадка ее прелестной головы были лишь частью маскировки. Глубокие раны, нанесенные пережитой трагедией, не заживали. Он знал также, что это было причиной ее удивительной работоспособности. То, что она была занята чуть ли не круглые сутки, отвлекало ее от собственного горя.

После телефонного звонка Сэнди Элисон заглянула в кабинет Шамбрена.

– Какоё приятное вторжение, – расцвел Шамбрен.

Его проницательный взгляд отметил совершенство ее костюма. Она умела прекрасно одеваться, не имея на то достаточно средств. Шамбрен всегда считал, что только от самих женщин зависит, насколько они привлекательны, и Элисон была блистательным подтверждением его теории.

– Садитесь, дорогая. Кофе?

Элисон наморщила нос. Она одна во всем отеле смела утверждать, что турецкий кофе мистера Шамбрена для нее далеко не нектар.

– Я к вам за советом, – сказала она. – С утра я вижу вокруг только зеленые лица, да и вы, надо сказать, выглядите неважно. Поскольку и мне приказано предстать пред Очи, я должна быть во всеоружии.

– Мун послал за вами? – спросил Шамбрен, наливая себе кофе.

– Да, и меня предупредили, что Великий Человек в весьма похотливом настроении.

– Не ходите, если вам не хочется. Давайте я возьму это на себя.

– Не глупите, – ответила Элисон. – Но я хочу знать, куда дует ветер. Я видела мистера Муна только один раз, в баре. Я заметила, что он поглядывает на меня с большим интересом. Ужасно неприятное чувство – как будто тебя публично раздевают. Что за человек?

Шамбрен сел за стол и, прищурившись, взглянул на Элисон. Несколько лет назад он мог бы влюбиться в нее.

– Думаю, не будет преувеличением, если я скажу, что Мун – самый отвратительный тип, которого я когда-нибудь видел. А мы здесь, поверьте, Элисон, имели дело с гнусными личностями.

– Чересчур… з-э-э… властный?

– Садист! Никто, от мала до велика, не ускользает от его внимания: горничные, экономки, посыльные, лифтеры, телефонистки, клерки, официанты, администраторы – вся команда. Иметь с ним дело даже по самому пустяковому поводу – сущее наказание.

– А возражать ему – против правил?

– Если это касается отеля – да! Если же он перейдет на личности – возражайте сколько угодно. – Шамбрен засмеялся. Не так давно кто-то выразил свой протест весьма своеобразно. Мун имел обыкновение примерно раз в неделю давать обед в Гриль-баре. Он не очень-то щедр на чаевые. К тому же груб и сварлив. На одном таком обеде ему стало плохо, и он вынужден был покинуть своих гостей. Через две недели – то же самое. Я вызвал метрдотеля, обслуживающего эти обеды Муна, и сказал ему: «Прекратите ваши штучки!»

Голубые глаза Элисон заблестели.

– Вы хотите сказать, что ему подсыпали слабительное?

– Я не могу это доказать, но после моего предупреждения ему ни разу не стало плохо.

– Потрясающе!

Шамбрен закурил папиросу, прикрыл глаза тяжелыми веками.

– Только не вздумайте недооценить его, Элисон! Это очень непростой тип подонка – опасный подонок. Этот званый вечер рассчитан на двести пятьдесят гостей. Очень сомневаюсь в том, что его интересует хотя бы один из них. Тридцать тысяч долларов для того, чтобы принять двести пятьдесят человек, на которых ему, в сущности, наплевать, и развлекать их всего четыре часа – здесь есть о чем задуматься.

– Тридцать тысяч долларов! – произнесла Элисон, широко раскрыв глаза.

Шамбрен пожал плечами.

– Тридцать тысяч – это еще не много. Орхидеи с Гавайских островов, специальные продукты из Австралии, Канады, Европы. Хор Метрополитен Опера, чтобы пропеть «С днем рождения». Золотые безделушки от Тиффани для подарков гостям. Кушанья, напитки, подношения. Да, тридцать тысяч совсем не так много. Мы устраиваем четыре-пять банкетов подобного рода в год, но для крупных фирм, которые могут списать их как расходы на поощрение своих служащих.

– Но он-то что от этого имеет? – спросила Элисон. – Ведь эти люди его не интересуют?

– Должен напомнить вам, дорогая, что у нас отель люкс! С утра и до вечера мы имеем дело с излишествами. Мы стоим очень дорого, Элисон, но мы в этом не одиноки. Люди тратят такие деньги, чтобы создать определенный имидж. Мун устраивает вечер за тридцать тысяч долларов потому, что этим он утверждает свой образ. Конечно, вы не сталкиваетесь с такими людьми на каждом углу, но города полны ими и у нас, и за границей. В отеле «Бомонд» мы имеем дело с их концентрацией.

– Ух! – выдохнула Элисон.

Шамбрен засмеялся.

– Знаете ту витрину меховых изделия в вестибюле? До того, как вы сюда приехали, в этой витрине был выставлен маленький механический медвежонок. Он сидел за столом, а перед ним стоял стакан. Нос медведя то погружался в стакан, то поднимался. Вы, наверное, видели такие игрушки. Когда нос мокрый, он поднимается, когда сухой – опускается и вытягивается вперед. Так вот, одна южноамериканская дама, которая остановилась у нас, пришла ко мне узнать, сколько стоит этот медведь. Я позвонил в магазин. Сто восемьдесят четыре доллара сорок пять центов. Я сказал это даме, выразив мое сожаление. За игрушку – такая неимоверная цена! «Пожалуйста, пришлите двенадцать экземпляров мне в Эквадор, – спокойно сказала она. – Я хочу подарить их моим внукам». И она удалилась, подтвердив свою репутацию доброй бабушки. Никогда не удивляйтесь, Элисон, любой сумме денег в этом заведении. Как только вы решите, что то, что вы услышали, – верх экстравагантности, тут же явится кто-нибудь, кто даст еще больше.

Элисон покачала головой.

– Ну что ж, по крайней мере, вы помогли мне увидеть мистера Муна в перспективе. Какие предложения я должна подготовить, прежде чем явлюсь к нему?

– Он сам вам скажет, чего хочет, – ответил Шамбрен. – Обри Мун всегда точно знает, что ему нужно, – и получает это. – Его глаза сузились. – Зная вас, дорогая, я думаю, что вы выйдете из этого испытания с честью. Боюсь только, что вы найдете в нем мало привлекательного.

Элисон встала.

– Я никогда не говорила вам, что занималась в колледже джиу-джитсу? Нас уверяли, что нам часто придется этим пользоваться. – Ее глаза помрачнели. – Я слишком скоро стала единственной женщиной единственного мужчины, чтобы проверить, так ли это…

Она стремительно вышла в приемную и буквально столкнулась с молодым человеком, стоявшим у стола секретаря Шамбрена.

– Извините, – сказала она. – Замечталась.

Элисон обратила внимание на глаза молодого человека, серые, с тонкой сеткой морщин в уголках. Трудно было определить, молод ли он или просто выглядит моложаво. У него были светлые, коротко подстриженные волосы. Рот плотно сжат, однако стоило ему улыбнуться, и все лицо его смягчалось, принимало добродушное выражение.

– Напротив, в этом было что-то приятное, – ответил он.

«Звучит как-то по-братски», – подумала Элисон, направляясь в свой кабинет.

Глава 4

Если босс Пьера Шамбрена, вечно отсутствующий мистер Джордж Бэтл, не был способен мгновенно определить характер человека, то Шамбрен, пробыв на посту директора отеля «Бомонд» более двадцати лет, умел вычислить незнакомца мгновенно. Он видел множество человеческих типов и мог почти безошибочно классифицировать их. Соответствуют ли их средства стоимости пребывания в отеле? Скандалисты ли они, развратники или жалобщики? Не является ли отель «Бомонд» лишь маскировкой для какой-нибудь аферы? И – в более общем, расплывчатом смысле – «подходящие» они или «неподходящие»?

Молодой человек со светлыми волосами, с морщинками возле глаз, суровой складкой рта и неожиданно открытой улыбкой вызвал у Шамбрена сомнение лишь в одном. Цена отеля – сорок долларов в сутки за одноместный номер – слитком высока для гостя этого типа. Но, может быть, он собирается устроить себе короткие каникулы?

Шамбрен взглянул на письмо, которое ему вручил молодой человек:

Энтони Вейл некогда был помощником Шамбрена в отеле «Бомонд», а теперь занимал должность директора «Чедвик Хауза» в Лондоне. Шамбрен принял решение.

Он поднял глаза и улыбнулся Джону Уилзу.

– Как поживает Тони?

– Отлично, во всяком случае, когда я видел его последний раз, сэр! – У Уилза был мягкий й приятный голос. Его речь звучала вполне по-британски, но что-то в ней было не то.

– Вы англичанин, мистер Уилз?

– Нет, сэр! Американец. Уроженец Колумбуса, штат Огайо. Но я много лет проживал в Англии. Мой отец представлял в Лондоне крупную компанию. Когда началась война, он вступил в британскую армию. Меня с матерью отослали домой. А после войны мы вернулись обратно в Лондон.

– Значит, ваш отец благополучно пережил все это?

– Он пережил войну. – Щека Уилза задергалась. – Умер в 1950-м, в Лондоне. А несколько месяцев назад я похоронил и мать…

– Так, так… Чем могу служить, мистер Уилз?

Уилз вынул сигарету, закурил. Шамбрен чувствовал на себе его внимательный, изучающий взгляд. Ну что ж, пусть попытается прочесть что-нибудь в полуприкрытых глазах!

– Я всего попробовал понемногу, мистер Шамбрен. Для большой войны, правда, я был слишком мал. Кое-что делал здесь, в Америке. Восемнадцать месяцев в Корее. Летчиком. После этого трудно сделать карьеру. Прерванное образование… Обычная история в наше время.

– Слишком обычная, – сказал Шамбрен.

– Мне уже тридцать три, – сказал Уилз таким тоном, будто это была глубокая старость.

– Счастливчик, – вздохнул Шамбрен.

– Совершенно случайно мне повезло. Несколько знакомых парней решили начать дело по организации туристских поездок – типа кругосветных путешествий, самого высокого класса, на уровне люкс. Мне предложили быть директором одного из маршрутов. Но для этого я должен хорошо знать свое дело!

Пальцы Шамбрена забарабанили по столу что-то бравурное. Тон Уилза был менее искренним, чем вначале. Рассказывая о своих планах, он избегал смотреть Шамбрену в глаза. Может быть, просто смущение от того, что парень до сих пор не нашел своего места в жизни? Может быть…

Неожиданно Уилз улыбнулся – совершенно обезоруживающей, искренней улыбкой.

– Я никогда не бывал долго ни в отелях люкс, ни на первоклассных курортах. Не люблю я все это, да и денег у нас никогда не было. Но теперь мне нужно знать всю эту кухню. Тони сказал, что ваш отель – самый роскошный в мире! Что мне надо, сэр, – так это просто пошататься тут и там, приглядеться, как работает вся эта машина, понять ее изнутри.

– Ну, это не так уж и трудно. Сколько времени вам нужно?

– Только неделю, сэр. Включая субботу.

– Где вы остановились?

– Я уже снял здесь номер, сэр.

– Пожалуй, поручу-ка я вас моему пресс-секретарю. Она знает отель сверху донизу и может познакомить вас с руководителями разных отделов, со всеми, с кем вам захочется поговорить. Однако придется подождать до завтрашнего утра. Сегодня она занята другим делом, кстати, оно может заинтересовать вас. Вы, конечно, слыхали про Обри Муна?

Голубые глаза Уилза вдруг заблестели, взгляд стал жестким.

– Да. Конечно.

– В субботу вечером он отмечает у нас в отеле свой день рождения. Приглашены двести пятьдесят человек. Этот вечер будет стоить ему от тридцати до сорока тысяч долларов. Типичная операция «люкс», мистер Уилз! Пожалуй, я попрошу мисс Барнвелл ввести вас в курс дела. Вы увидите наш бизнес во всем его объеме.

– Это очень интересно, – сказал Уилз. – Познакомиться с делом под таким углом зрения – это как раз то, что мне нужно.

– Прекрасно! Завтра утром я устрою вам свидание с мисс Барнвелл. А теперь – осмотритесь. Я позвоню руководителю службы безопасности. Его зовут Джерри Додд. Бывший полицейский. Все, что вы захотите увидеть, любое место, какое захотите посетить, – обратитесь к Джерри. Он все устроит. А завтра утром – мисс Барнвелл.

– Не знаю, как благодарить вас, мистер Шамбрен!

– Пустяки. Сказать по правде, мне даже льстит то, что я могу показать наш отель человеку, который интересуется его работой.

Джен Уилз вышел в холл. Во рту у него пересохло. Трудно было врать в лицо такому приличному парню, как Шамбрен. Интересно, как бы он повел себя, если бы знал, что помогает будущему преступнику, собирающемуся совершить убийство у него в отеле?

Без трех минут два Элисон Барнвелл позвонила в дверь пентхауса «М». Возможно, из духа противоречия она надела сегодня лучшее из своих вечерних платьев, которое прекрасно подчеркивало ее стройную фигуру. Одной из привилегий ее работы была возможность покупать одежду со скидкой, и она имела знакомого модельера, который продавал свои модели после демонстрации по низкой цене. Если Обри Мун на самом деле настроен похотливо, решила Элисон, она заставит его пережить самое острое разочарование. Старый козел! В субботу ему стукнет семьдесят пять!

Дверь открыла Сэнди Стюарт. Увидев Элисон, она ахнула.

– Вы должны были послать кого-нибудь другого, Элисон, – прошептала она.

– Не глупите, детка! Это моя работа.

– Он отсылает меня прочь.

– Ну и отдохните, – сказала Элисон. – Если бы я не смогла обскакать семидесятипятилетнего сластолюбца, мне следовало бы уйти в монастырь.

– Вы его не знаете, – вздохнула Сэнди.

– Я знаю себя, – спокойно возразила Элисон. – Но не будем заставлять Великого Человека ждать.

Элисон не совсем ясно представляла, что ее ждет, но вид Обри Муна, облаченного в японский халат, полулежащего на своем троне, возле которого в горшочке курился фимиам, Муна, прихлебывающего кокосовое молоко и держащего сигарету, вставленную в длинный агатовый мундштук, – вызвал в ней непреодолимое желание расхохотаться. Однако черные, как бусинки, глаза подействовали на нее отрезвляюще. Элисон вдруг почувствовала, как по спине пробежала легкая дрожь. «Вот оно – зло в его чистом виде», – подумала она.

– Рад отметить вашу пунктуальность. Вы истинно деловой человек, мисс Барнвелл! – Голос Муна был тонкий, как бы замирающий, однако очень напряженный, как струны фортепиано.

– Я ценю не только ваше время, мистер Мун, но и свое, – произнесла Элисон нежным голосом.

– Вы свободны, Сэнди, – повернулся Мун к своей секретарше. – На два часа.

– Может быть, что-нибудь нужно? – начала Сэнди.

– Ничего, – прервал ее Мун, раздраженно махнув рукой, чтоб она уходила. – Садитесь, пожалуйста, мисс Барнвелл.

– Спасибо. – Элисон села, достала блокнот и золотой карандашик из своей сумочки крокодиловой кожи и с веселой готовностью подняла глаза на Великого Человека.

Мун смотрел на нее изучающим взглядом. И явно остался доволен тем, что увидел.

– Надеюсь, вы пришли сюда, не питая ко мне вражды?

– Вражды? А почему я должна чувствовать к вам вражду, мистер Мун? Мы едва обменялись двумя словами с тех пор, как я здесь.

– Ну, ну, мисс Барнвелл. Те, кто меня не знает, предубеждены против меня – благодаря моим друзьям и врагам. По лицу Сэнди я понял, что она предупредила вас о том, что я позволил себе некоторые замечания по поводу вашей привлекательности и даже размышлял вслух, насколько вы можете быть расположены ко мне. Конечно, это шокировало бедняжку Сэнди, она такая пуританка! И потом, мистер Шамбрен, – я так и слышу, как он предупреждает вас, что я декадент, да еще порочный. Но святые, как правило, весьма скучны, не правда ли?

– Никогда не была знакома ни с одним из них, – парировала Элисон.

Мун внимательно всматривался в лицо девушки. Казалось, он пытается разгадать ее, прочитать ее мысли.

– Моя философия жизни, мисс Барнвелл, несколько шокирует святош и конформистов. Меня окрестили садистом за то, что я говорю правду о слабых и нерешительных людях, которые правят нашим миром. Но видите ли, большинство из нас воспитаны на мифе, по которому Бог – это любовь. Но Бог допускает войны. Он допускает жестокость. Эксплуатацию слабых, гибель беспомощных. Он насылает засухи, ураганы, наводнения, порчу. Тысячу лет человек лгал и в то же время, осеняя себя крестом, говорил: «Пусть Бог поразит меня на месте, если я лгу». И ни разу Бог не покарал кого-либо за слова лжи. Ненависть – вот ключ к постижению Бога, и человека тоже! Большинство людей маскируют свою ненависть фальшивым благородством. Хотите знать правду об Обри Муне? Он никогда не прикидывался благородным, не пытался скрыть ненависть и враждебность, лежащие в основе его натуры. Так что Обри Мун в большей степени честный человек, чем любой другой из ваших знакомых, мисс Барнвелл!..

Элисон посмотрела ему прямо в лицо.

– Значит, люди ненавидят вас за то, что вы не прикрываетесь благородством, которого у вас нет?

– Как прикрываются они, мисс Барнвелл…

– И чтобы наказать их, вы разыгрываете из себя Бога – ваш вариант Бога – и посылаете на них разрушительные ураганы, наводнения, засухи?

Черные глазки полоснули холодом.

– Не слышу ли я нотки дерзости, мисс Барнвелл?

– Я не из дерзких, мистер Мун, – улыбнулась она. – Разве что на работе. А моя работа – организация рекламы, общественного мнения. Может, перейдем к делу?

– Вы для меня в некотором роде сюрприз, мисс Барнвелл! В вас есть нечто большее, чем хорошенькое личико и красивая фигура. Мне придется об этом подумать. А теперь, как вы предлагаете, перейдем к делу – обсудим, как мы подадим публике мой день рождения…

Элисон сидела не шевелясь, держа наготове карандаш и блокнот, и молилась о том, чтобы кровь не прилила к ее щекам и не выдала бы гнев и отвращение, которые она испытывала к этому шуту.

Минут за двадцать до начала беседы Элисон с Обри Муном одна из телефонисток на коммутаторе третьего этажа приняла красный сигнал из номера 609.

Тихий, без всякого выражения женский голос спросил:

– Не могли бы вы прислать в номер телефонную книгу?

– Какую именно, мисс? В сетке под столиком возле вашей кровати четыре телефонных книги по Нью-Йорку.

– О!.. – Пауза. – Тогда будьте добры, пришлите мне бостонскую телефонную книгу.

– Может быть, я найду нужный вам номер, мисс?

– Пожалуйста, пришлите мне книгу.

– Сейчас, мисс. – Телефонистка выключила связь. – Кто в номере 609?

Миссис Вич справилась в картотеке.

– Некая мисс Памела Прим. У нас впервые, насколько я знаю.

– Она просит телефонную книгу по Бостону…

Книга была отправлена с посыльным. Прошло двадцать пять минут, и на щите снова вспыхнул красный сигнал на номере 609. Тот же тихий голос произнес:

– Не могли бы вы прислать мне телефонную книгу по… по Чикаго?

На этот раз телефонистка не задавала вопросов. Каким бы странным ни показалось требование постояльца – в отеле «Бомонд» оно выполнялось неукоснительно.

– Может, она практикуется в чтении? – сухо заметил посыльный, унося вторую телефонную книгу.

Через двадцать минут снова загорелся красный сигнал из номера 609.

– Не могли бы вы… не могли бы вы принести мне телефонную книгу по Филадельфии? Пожалуйста!

– Конечно, мисс. – Связь отключилась. – Сумасшедшая ведьма, – пробормотала телефонистка, вручая посыльному третью телефонную книгу.

За долгие годы работы на коммутаторе миссис Вич не раз имела дело со странными просьбами. Где-то, в каком-то далеком уголке ее упорядоченного мозга, зазвучали сигналы тревоги. Тревоги за отель, который был ее жизнью.

Прошло, пожалуй, минут пятнадцать после того, как унесли третью телефонную книгу. Миссис Вич резко встала из-за своего стола и подошла к телефонистке, обслуживающей шестой этаж.

– Что-нибудь еще из номера 609?

– Нет, миссис Вич. По-моему, она просто коллекционирует телефонные книги.

– Соедини меня с мистером Шамбреном! – резко сказала миссис Вич и вернулась к своему столу.

Через минуту в трубке зазвучал бодрый голос Шамбрена:

– Да, миссис Вич?

– Номер 609 затребовал три иногородних книги, – доложила миссис Вич. – Некая Памела Прим, согласно гостевой карточке. Между тем никаких иногородних звонков не было, сэр. Я подумала…

– Графоманка разыскивает адреса? – предположил Шамбрен.

– Я подумала о другом, сэр, – внешне спокойно сказала миссис Вич. – На этих книгах можно стоять, если сложить их в стопку.

В голосе Шамбрена появились жесткие нотки.

– Спасибо, миссис Вич! Велите Джерри Додду ждать меня на шестом этаже. Пусть захватит ключ.

На резкий стук в дверь номера 609 ответа не последовало. Джерри Додд открыл дверь служебным ключом.

– Господи, спаси нас, – прошептал Джерри.

Перед ними покачивались голые пятки мисс Памелы Прим. Стул, на котором она, видимо, сложила стопкой семь телефонных книг, опрокинулся и лежал на полу. Мисс Прим повесилась на поясе от махрового халата.

Самоубийство в большом отеле не столь уж необычно. Джерри Додд разрезал пояс и положил мисс Прим на кровать. В том, что делать что-либо было уже бесполезно, никто не сомневался. Тут же были приняты обычные меры: вызвали полицию, принесли кислород, хранившийся в аптечке на втором этаже. Это была формальная процедура, ибо мисс Прим уже ничем нельзя было помочь.

– Никогда не знал до этого дня, как ее зовут, – сказал Джерри, когда все усилия оказались тщетны.

– А вы ее знаете? – спросил Шамбрен.

– Ее знают почти все в отеле. Мы называли ее просто «Герцогиня».

Первой мыслью Шамбрена было уволить ночного администратора: в отеле «Бомонд» не сдают номера женщинам определенных профессий. Потом он вспомнил, что Карл Невер, который работает ночью, заболел, а у его заместителя не было основания отказывать какой-то Памеле Прим.

Единственным имуществом мисс Прим была небольшая дорожная сумка. Дамская сумочка лежала открытой на бюро. Шамбрен взглянул, нет ли там каких-нибудь документов. Кроме губной помады, пудры и нескольких ключей в сумочке было заказное письмо, адресованное мисс Памеле Прим. Указанный на конверте дом находился в нескольких кварталах от отеля «Бомонд». Имя и адрес были напечатаны на обычном конверте с маркой, на месте обратного адреса – почтовый ящик почтамта.

Само письмо было также напечатано на машинке, на листе хорошей белой бумаги. Читая его, Шамбрен постепенно менялся в лице.

Письмо не было подписано.

Шамбрен молча передал листок Джерри Додду.

– Какой-то розыгрыш, – недоуменно пожал плечами Джерри.

– Если уж вы хотите заплатить десять тысяч за чье-то убийство, то не станете нанимать невротичную девицу. Вы найдете профессионального убийцу, и притом за половину этой цены. А кстати, не был ли Мун одним из ее клиентов? – спросил Шамбрен.

– По данным ночной смены, раза два в месяц она проводила у него час или два.

– Возможно, и чаще, – сухо сказал Шамбрен. – Сегодня у нас пятнадцатое. У нее было еще шесть дней, считая сегодняшний, но она не выдержала. Вероятно, знала, что не сможет этого сделать, и выбрала самый мрачный способ решения проблемы.

В 6.30 вечера известие о самоубийстве в отеле «Бомонд» стало общим достоянием. При обычных обстоятельствах смерть неизвестной девушки в крупном отеле не вызвала бы никакого интереса за его стенами. Но письмо, найденное в ее сумочке и связавшее ее имя с Обри Муном, превратило ее смерть в чрезвычайное происшествие.

В 6.30 вечера версия этого события появилась на экранах телевидения.

В скромном номере на четырнадцатом этаже отеля «Бомонд» Джон Уилз лежал на кровати, сцепив под головой руки, и смотрел программу новостей. Когда диктор стал читать адресованное Памеле Прим письмо, он резко встал и выключил телевизор. На лбу его выступили капельки пота. Включив настольную лампу, он выдвинул средний ящик бюро. В нем лежали чистые сорочки.

Приподняв несколько сорочек, он добрался до аккуратно сложенного голубого шарфа, вынул его и развернул. Там были бумажник с паспортом и маленький автоматический револьвер.

Раскрыв бумажник, он вынул листок белой бумаги и начал читать. Его губы шевелились.

Взгляд Уилза перескочил через несколько строчек:

Уилз сложил дисток и вложил его в паспорт. На мгновение его правая рука сжала револьвер, как бы примеряя его в ладони.

– Что за бред? – произнес он вслух.

Глава 1

На Харди, лейтенанта полиции, оглушительная слава Обри Муна не произвела ровным слетом никакого впечатления. Это был большой, смуглый, атлетически сложенный молодой человек, который выглядел скорее как добродушный защитник университетской футбольной команды, нежели как сыщик из отдела по расследованию убийств. Сокровища Востока в комнате Муна, слабый аромат благовоний, сам хозяин, полулежащий на своем троне, – все это сложилось в сознании молодого лейтенанта в образ подозрительный и фальшивый. «Псих какой-то», – решил он.

Обри Мун отреагировал на лейтенанта полиции как на назойливую муху. Великий Человек словно надел маску, и прочесть что-нибудь на его лице было невозможно.

– Мы навели справки в Уолтон Трест Компани, мистер Мун, – сказал Харди. – Действительно, сумма 10 000 долларов была внесена, а потом снята мисс Памелой Прим.

– А кем внесена, – сказать вы не можете? Кто внес эти деньги, когда, как?

– Мы это и расследуем, – ответил Харди.

– Воображаю, – скучающим тоном произнес Мун.

– Кто мог ненавидеть вас настолько, чтобы заплатить 10 000 долларов за ваше убийство?

– Сотни людей! Буквально сотни, лейтенант, – холодно улыбнулся Мун.

– Не вижу здесь ничего смешного.

– Ну, это как посмотреть, лейтенант! Для меня, например, мысль о том, что бедняжка Памела, разделяя мое ложе, могла бы вонзить мне нож в бок, или подлить яду в стакан, или, может быть, задушить меня куском проволоки, – сама мысль об этом в высшей степени комична. У нее было талантливое тело, но ум маленький, сентиментальной восьмилетней девочки.

Из угла комнаты донесся резкий свистящий звук. Пьер Шамбрен выдохнул сквозь зубы воздух. Он пришел вместе с Харди. Трагедия Памелы Прим явно взволновала этого обычно невозмутимого человека.

– Десять тысяч долларов – не пустяк, – сказал Харди. – Едва ли найдутся сотни людей, способные вас так сильно ненавидеть, мистер Мун.

– Я был бы очень разочарован, если бы это оказалось не так!

– Ради Бога, кончим эту комедию! – сказал Харди резко.

Мун взглянул на лейтенанта с видом усталого презрения:

– Молодой человек, кто-то готов расщедриться, лишь бы я не пережил день своего семидесятипятилетия. Он был бы просто идиотом, если бы сделал ставку, только на одну лошадку. Памела была выбрана в высшей степени неудачно. Я предлагаю вам найти еще кого-нибудь, у кого неожиданно появился новый счет в банке.

– Вы считаете, кому-то еще предложили деньги? – нахмурился Харди.

Мун усмехнулся.

– Если бы я хотел наверняка убрать человека, равного Обри Муну, хотя человека, равного Обри Муну, нет, – я бы не ограничился одним исполнителем моего замысла, – и черт с ними, с затратами. Вы должны ясно понимать, лейтенант, что я нуждаюсь в защите! Вашему начальству вряд ли понравится, если вы расслабитесь после самоубийства бедняжки Памелы.

– Если вы чувствуете себя в опасности, – сказал Шамбрен ровным, лишенным эмоций голосом, – то самое разумное, – отменить ваш вечер. В компании двухсот пятидесяти гостей вы будете отличной мишенью.

– Дорогой Шамбрен, никто не может мне указывать, что я должен делать. Никто не заставит меня изменить мои планы! Ваша обязанность, как директора этого отеля, обеспечить мою безопасность…

– Вечер? Какой, почему? – спросил Харди.

– Мистер Мун собирается торжественно отметить, что ему посчастливилось дожить до семидесяти пяти лет, – объяснил Шамбрен. – В Большом бальном зале, в обществе двухсот пятидесяти гостей. В субботу вечером.

– Не думаю, что комиссар полиции разрешит вам пойти на такой риск до окончания следствия.

– Не разрешит? Мне? – В глазах Муна появился холодный блеск. – Интересно, как это он собирается остановить меня? Я желаю этого вечера – и он будет, в этом ли отеле или, в другом, если мистер Шамбрен объяснит своему хозяину, почему он отказывается от столь прибыльного предприятия!

Шамбрен пожал плечами.

– В конце концов, это ваша жизнь, мистер Мун. Если вы желаете рисковать ею – ради Бога! Мне это совершенно безразлично.

Мун ехидно засмеялся.

– Вот видите, лейтенант. Никто меня не любит!

– Ничего не вижу, – упрямо сказал Харди. – Вы относитесь к этому крайне несерьезно. Что вы не договариваете?

– Я ничего не знаю, кроме одного: кто-то решил сыграть со мной весьма дорогостоящую шутку. Предположим, я побегу прятаться, сделаю себя посмешищем. Нет уж! Я предпочитаю не бежать.

В том, что случай с Памелой Прим был явным самоубийством, сомнений не было. Харди интересовало теперь другое – угроза жизни Муна, высказанная в письме, обнаруженном в сумочке погибшей девушки. Инстинкт подсказывал ему, что это была шутка. Чудовищная шутка, которая привела к самоубийству. Но одна деталь смущала Харди – указанная сумма 10 000 долларов. Десять тысяч долларов было положено в банк Уолтер Трест на имя мисс Прим, и она взяла эти деньги и как-то воспользовалась ими. В представлении Харди такая сумма не ассоциировалась ни с чем, похожим на шутку.

Они вернулись в кабинет Шамбрена, и Харди позвонил комиссару полиции. То, что в деле был замешан Мун, наполняло все происходящее зловещим холодом.

В комнату вошла Элисон Барнвелл, вызванная Шамбреном. Харди с одобрением оглядел девушку.

– Защищать его – не наше дело, – говорил между тем Шамбрен твердым голосом. – Наше дело – защищать отель! Нам и так уже нанесен ущерб. История самоубийства появится в вечерних газетах, о ней уже трубят радио и телевидение. Связь с Муном делает это самоубийство материалом для первой полосы. В ближайшие несколько дней все репортеры отдела новостей будут осаждать наши пороги. – Он раздраженно ткнул пальцем в блокнот для записей. – Уиллард Сторм уже вопит об интервью со мной!..

Уиллард Сторм был восходящей звездой журналистики. Его ежедневная полоса, которая называлась «Сторм-центр», все больше оттесняла Уинчела Салливана и других старомодных поставщиков новостей и происшествий. Сторм представлял тот тип репортера, который Шамбрен особенно ненавидел: сенсация любой ценой, неважно, какими средствами.

– В этом есть какое-то безумие, – сказал Харди. – Нормальный человек до таког о не додумается!

Тонкое лицо Элисон было бледно.

– Сомневаюсь я, чтобы это была шутка, – задумчиво произнесла она. – Десять тысяч долларов…

Шамбрен сделал нетерпеливый жест.

– В нашем деле, Элисон, никакая сумма не должна вас удивлять! Я только сегодня прочитал вам лекцию на этот счет. Этот отель кишит людьми, для которых десять тысяч долларов – карманные деньги. Это ваше годовое жалованье, а для них это сумма, с которой они отправляются за покупками в магазин. – Он стукнул кулаком по столу. В его голосе зазвучал гнев. – Ненавижу того, кто может позволить себе отсчитать десять тысяч долларов, чтобы довести девушку вроде Памелы Прим до самоубийства! Ее смогли довести до отчаяния, потому что она оплачиваемый винтик в машине удовольствий, которая работает на них день и ночь, из года в год!..

– А мы, – сказала Элисон, и глаза ее лихорадочно заблестели, – главные механизмы этой машины удовольствий. Отель «Бомонд» – площадка для игр богачей в Нью-Йорке! Примерно так говорится в нашем буклете.

– Ну, ладно! – сказал Шамбрен все еще с гневом. – Мы служим богачам. Но мы вовсе не обязаны при этом лизать им пятки!

В своем номере на четырнадцатом этаже Джон Уилз, лежа на кровати, сквозь дым сигареты созерцал потолок. Лицо его страдальчески морщилось, словно от боли. Это и была боль, и он жил с ней уже двенадцать лет – с этой раной, всегда кровоточащей и никогда не заживающей.

«Джон Уилз» было его легальное имя, узаконенное судом, но родился он Джоном Мак-Айвером. Это имя могло бы многое сказать Шамбрену. Оно было хорошо известно любому журналисту, работавшему в прессе в 1950-м году. Имя капитана Уоррена Мак-Айвера, вычеркнутого из списков британской армии за адюльтер с женой своего командира, не сходило со страниц газет. Военно-полевой суд стремился доказать, что вовсе не любовь привлекала Уоррена Мак-Айвера к супруге полковника, а та секретная информация, которой располагал ее муж. Поскольку полковник был связан с «Бомбой», Уоррена Мак-Айвера, несмотря на то что он упорно настаивал на своей невиновности, классифицировали как самого отъявленного негодяя и преступника. Мак-Айвер, естественно, отрицал наличие каких бы то ни было отношений с указанной леди и гневно отвергал обвинение в шпионаже. Ему сильно повредили показания этой леди, которая вдруг заявила, что ее любовник не кто иной, как знаменитый писатель, журналист и путешественник Обри Мун.

Однако директор отеля, горничная и официант, обслуживавшие их номера, в один голос показали, что постоялец, который оставил в регистрационном журнале фальшивую подпись «Мистер и миссис…», был именно Уоррен Мак-Айзер. Сомневаться в показаниях свидетелей не было никаких оснований. Популярность Муна среди английской публики не уступала популярности кинозвезды, и вряд ли кто-нибудь перепутал бы этого смуглого, саркастичного, элегантного брюнета с блондином Уорреном Мак-Айвером.

Обвинение в шпионаже не было доказано, хотя мало кто в нем сомневался. «Мудрые» замечания насчет «дыма и огня» высказывались в самых широких кругах. Мак-Айвер был с позором изгнан из армии. Через два года в номере маленькой ливерпульской гостиницы капитан Уоррен Мак-Айвер застрелился.

Мак-Айвер был отцом Джона Уилза.

Когда с ним случилось несчастье, Джон Уилз служил в американской армии в Корее. Полученные им фактические сведения были скудны, тогда как сенсационные слухи хлынули потоком. О тношения Уилза с собратьями летчиками испортились, он оказался в полной изоляции. Джои чувствовал, что ему не доверяют. Слухи о шпионаже отца, хотя никем и не доказанные, сделали его изгоем.

Приходили письма от матери. Из них было ясно одно: она верит мужу, любит его и останется с ним, несмотря ни на что.

Джон Уилз плохо знал отца. В 39-м Уоррен Мак-Айвер вступил в британскую армию, а его семья– вернулась в Америку. Джону было тогда десять лет, и семь лет он общался с отцом только в письмах. Всю войну Мак-Айвер занимался обезвреживанием бомб, которые падали на Лондон. Это требовало стальных нервов и того особого «тихого» героизма, который никогда не оценивается толпой. Зато в воображении маленького Джона отец был самым доблестным героем. А когда Уоррен Мак-Айвер получил орден из рук самого короля, он и вовсе стал для мальчика недосягаемым идеалом.

Мак-Айверы вновь объединились в Англии в сорок седьмом. В то лето Джону исполнилось семнадцать лет. Уоррен Мак-Айвер остался в армии, потому что найти работу было трудно. К тому же его специальные знания и опыт представляли ценность в случае новой войны. А подготовка к ней, как ни трудно в это поверить, уже началась.

Отец оказался совсем не таким, каким воображал его себе Джон. Это был спокойный, углубленный в себя человек, начисто лишенный того ореола доблести и славы, который ожидал увидеть его юный сын. Но отсутствие внешнего блеска вполне возмещалось глубокой душевной теплотой, спокойным дружелюбием и полным пониманием трудностей, которые Джону пришлось преодолевать, чтобы сблизиться с отцом после восьмилетней разлуки. Вдвоем они бродили по Лондону, выезжали за город ловить рыбу и, не говоря о своих отношениях ни слова, стали по-настоящему близкими людьми. И еще одно воспоминание: черные дни в Корее, когда до молодого Мак-Айвера стали доходить слухи об отце. Он думал тогда о том, что не видел двух людей, столь любящих друг друга и живущих в такой гармонии, как его отец и мать. Трудно было поверить, что Уоррен Мак-Айвер, по той или иной причине, мог завести роман с другой женщиной. Но война делала с людьми странные вещи. В его собственной эскадрилье были люди, не расстававшиеся с фотографиями своих жен и детей и в то же время искавшие романтических приключений там, где им бы и не снилось в мирное время.

У Джона окончился срок службы, он был демобилизован и вернулся в Англию. Дело Мак-Айвера уже было похоронено в газетных архивах. То, что он увидел, потрясло его. Его родители жили в дешевой квартире в бедной части Лондона. Выгнанный из армии, Уоррен нигде не мог найти работы. Едва ему удавалось куда-либо устроиться, его тут же увольняли, так что он даже не успевал освоиться со своими новыми обязанностями.

«Как будто кто-то преследует его, ожидая, пока он найдет работу, и тут же выбивает из-под ног почву», – рассказала Джону мать.

Уоррен Мак-Айвер был человек конченый. Физически он выглядел совершенно больным. Джон часто ловил на себе его взгляд, который тот отводил в сторону, как только глаза их встречались. Видимо, Джон не смог убедить отца, что верит в него. Но вся беда состояла в том, что верить было, собственно, не во что. Отец наотрез отказался обсуждать дело. Однажды, почти со слезами гнева на глазах, он сказал: «Ты должен поверить мне, Джонни! Я столько раз оправдывался. Нет смысла повторять все это еще раз тебе».

Но шло время, и нести долее этот крест оказалось невыносимым. Мак-Айвер решил покончить счеты с жизнью. Он сказал жене и сыну, что ему предлагают работу в Ливерпуле. Почему это произошло именно в Ливерпуле, Джон так никогда и не узнал.

За день до отъезда отец предложил сыну прогуляться, как в старые времена. Они долго шли, почти не разговаривая. Изредка Мак-Айвер показывал на какое-нибудь здание или незастроенный участок, где он в былые времена трудился над живой тикающей бомбой. Наконец они забрели в какой-то паб на окраине города, усталые, голодные, мучимые жаждой. Там, за кружкой пива, Уоррен Мак-Айвер рассказал сыну всю свою историю.

Это произошло как будто случайно.

– Лондон все еще несет на себе следы бомбежек, – начал Джон, с трудом подыскивая тему для разговора. – Трудно понять, как люди, пережившие эту войну, могут допустить, чтобы такое повторилось! Они верят каждому слову, которое произносят сегодня политики, и позволяют втягивать себя в новую войну.

– Истина – странная вещь, – ответил Уоррен Мак-Айвер. – Раньше я думал, что она есть сущность. Я говорил: «Памятник Нельсону был воздвигнут в таком-то году», – и знал, что это истина. Но люди переписывают историю заново, и то, что мы сегодня признаем ложью, завтра станет истиной. Интересно, не делали ли того же наши историки в прошлом? Истина не абсолютна. Истина это то, во что мы верим сегодня, независимо от того, лежит ли в ее основе исторический факт или нет.

Говоря, он набивал старую почерневшую трубку.

– Мне следовало быть умнее, – вдруг сказал он с такой щемящей горечью, что Джон почувствовал, как она отозвалась болью в его собственном сердце. Повинуясь интуиции, он промолчал. Впервые Джон почувствовал, что отец готов к откровенному разговору. Но когда тот заговорил, в первый момент показалось, что он ошибся.

– В сорок пятом это было, – начал Мак-Айвер.

Я делал свое дело – носился по вызовам туда, где обнаруживались неразорвавшиеся бомбы, буквально выслушивал их через стетоскоп, отвинчивал головку взрывателя, зная, что стоит кашлянуть – и ты полетишь в вечность. Нервное это дело, Джонни! Когда наступала краткая передышка, расслаблялся. В расслабленном состоянии я здорово напивался.

Однажды ночью бомба попала в отель «Брунсвик Хауз». Во время бомбежки мы делали все, что потребуется. Я оказался в спасательном отряде. Мы держали пожарную сеть, чтобы люди могли прыгать в нее из окон третьего этажа. В окне третьего или четвертого этажа я увидел мужчину. Он боролся с женщиной и парой ребятишек! Ему удалось оттолкнуть их и выпрыгнуть первым. Когда мы извлекли его из сетки, я его узнал. Это был Обри Мун, известный писатель и военный корреспондент. Я знал его по фотографиям в газетах. В конце концов и женщина, и дети были спасены буквально за минуту до того, как вся эта часть здания рухнула.

Джона поразила ненависть в голосе отца, когда он произнес имя Муна.

– Примерно через неделю, а может, немного позже, – продолжал Мак-Айвер, – Мун явился к нам в офицерскую столовую в качестве гостя. Он был тогда страшно популярен. Люди во всем мире лили слезы в чай, когда читали за завтраком его репортажи. Наш командующий попросил Муна сказать несколько слов. И тогда Мун рассказал о бомбежке «Брунсвик Хауза», о героизме людей и, в скромных выражениях, о собственном героизме, который он проявил при спасении многих жизней. – Мак-Айвер перевел дух. – Я уже порядочно нагрузился, Джонни! К тому же в те годы мы не любили фальшивых героев. Я встал и рассказал все, чему был свидетелем. Моветон, конечно, но мне было наплевать на манеры. Я возмутился, когда услышал, как он трубит о своем героизме. После моего рассказа его речь показалась такой дешевкой. Полковник публично высказал мне порицание, а неофициально похлопал меня дружески по плечу. Разумеется, я знал, что отнюдь не приобрел друга. Но я тогда не догадывался, что приобрел врага, имеющего власть, влияние, а главное – деньги, и что он будет преследовать меня, пока кто-нибудь из нас не отправится в мир иной…

Дрожащей рукой Мак-Айвер поднес к трубке спичку.

– Поверишь ли, Джонни? Я больше никогда не встречался с Муном. Но он все время держит меня за горло, каждую минуту, все эти семь лет.

Джон молчал, боясь прервать этот внезапно хлынувший поток слов.

– Ты знаешь, почему я после войны остался в армии, – продолжал Мак-Айвер после минутной паузы. – Никакой работы. У меня были знания и опыт, которые пригодились в военном деле. Я получил новое назначение. Мой новый командир во время войны был временно генералом, а теперь получил постоянный чин полковника. Он вел себя так, будто весь мир виноват в его понижении. Он был недалекий малый. Когда-то ему посчастливилось жениться на очень привлекательной молодой женщине, которая служила под его началом в женском вспомогательном отряде. Может быть, ее прельстила золотая полоска и ореол его чина во время войны, но теперь он ей осточертел. Мне нравилась эта девочка. Ее звали Кэтлин. Когда я говорю: она мне нравилась, Джонни, это значит, она нравилась мне как человек, с которым вместе работаешь и встречаешься каждый день. Между нами ничего не было. Абсолютно ничего! Вот пример исторического факта, переписанного заново, когда ложь стала истиной. Однажды вечером мы были на танцах в одном частном доме. Я танцевал с Кэтлин – по долгу службы. Все младшие офицеры танцевали с женами своих полковников. Я заметил, что в этот вечер она пила много больше, чем следовало бы, с каким-то странным, отчаянным видом. Она попросила проводить ее на балкон – подышать свежим воздухом. Почему она выбрала именно меня для своих признаний – не знаю. Все это было как-то путано и дико. Она не переносит полковника. Она любит кого-то другого. Она должна каким-то образом стать свободной. Не могу ли я ей помочь? Конечно, я сказал «да», не придав этому особого значения. На следующий день она мне позвонила и пригласила в отель «Рассел Сквер», в номер 62. Мне это не понравилось. Я вовсе не хотел втягиваться в сложные отношения почти незнакомой женщины. Но у нее был такой отчаянный голос! И я пошел…

Трубка Мак-Айвера погасла. Он потянулся было за спичками, но передумал и положил трубку на стол. Джон заметил, что руки его дрожат.

– Я поехал в гостиницу, – мрачно сказал Мак-Айвер. – Подошел к номеру 62 и постучал. В комнате была Кэтлин – пьяная, в истерике. Мне пришлось здорово похлестать ее по щекам, прежде чем она пришла в себя. Тогда она мне все рассказала. Человек, которого она любит, – Обри Мун. В то время Муну, должно быть, было за шестьдесят, но такие знаменитости, как он, не имеют возраста. Думаю, он просто ошеломил ее, обещая дом в Лондоне, виллу к Каннах, квартиру в Нью-Йорке, платья, бриллианты… Бог знает, что еще! Она была не такая уж дурочка, чтоб поверить в подобную болтовню. Кто знает? Главное то, что Мун надругался над ней и бросил. Она была на грани самоубийства. И в этот самый момент в номер вошли полковник, директор отеля и частный сыщик. Полковник тут же решил, что я и есть тот самый «мистер Уилсон», который зарегистрировался в отеле вместе с «миссис Уилсон» – его женой. Разумеется, я отрицал это. Надо сказать, что и Кэтлин отрицала – и тогда, и позже. Она сказала правду – тот человек, который месяц или два снимал этот номер, назвавшись «мистер Уилсон», был на самом деле Обри Мун. И знаешь, Джонни, что было потом? Дежурный клерк под присягой показал, что именно я расписался в журнале. Горничная и официант заявили, что видели меня в номере с Кэтлин. При этом они с жалостью смотрели на меня. Все знали, как выглядит Обри Мун. Никто не мог бы спутать его со мной! Я не знаю, как это могло случиться, Джонни. Меня судили военно-полевым судом на основании ложных показаний. К счастью, обвинение в шпионаже провалилось. Но Мун не успокоился. Целью его было дискредитировать меня, изгнать из Англии. Я не смог удержаться ни на одной работе. Меня увольняли отовсюду. Платные агенты Муна не отпускали меня ни на минуту. Вечное, вечное преследование, целых семь лет, Джонни! Однажды я пошел к нему. Он рассмеялся мне в лицо и напомнил тот случай в офицерской столовой. И я понял, что он никогда не оставит меня в покое. Я понял, что беспомощен против таких денег и такого влияния. Никому не удастся задеть его тщеславие – и остаться в живых. Из этого я сделал такой вывод, Джонни, – бороться против денег бесполезно! Богатый всегда добьется своей цели, честная она или нет. Одно время я надеялся, что Мун устанет непрерывно преследовать меня. Не тут-то было! Теперь я точно знаю – он не устанет никогда…

После долгого молчания Джон сказал:

– Одного только не понимаю, отец. Тебя застали в номере этой леди случайно?

Мак-Айвер устало покачал головой.

– Мун хотел порвать с Кэтлин. Он устроил за ней слежку. Должно быть, кто-то подслушал нас в тот вечер, когда она просила о помощи. Вероятно, он был в восторге. Одним ударом убить двух зайцев! Он дождался момента, когда она позвонила мне и пригласила в отель. Там уже ждали подкупленные им свидетели. Полковника известили – ловушка захлопнулась. Все это правда, Джонни, истинная правда! И что бы тебе потом ни говорили, верь мне!

Джон почувствовал, как в нем закипает гнев.

Мак-Айвер сжал руку сына.

– Никогда не пытайся вступить с ним в борьбу из-за меня, Джонни! Ты не сможешь выиграть. Кончится это тем, что и ты попадешь в список его жертв и окажешься там, где сейчас я.

Через два дня капитан Уоррен Мак-Айвер прострелил себе голову в ливерпульской гостинице, и вся эта полузабытая история вновь появилась на страницах газет. Но даже в своем горе Джон заметил, что «истина» уже превратилась в неясный призрак.

Трагическое самоубийство Уоррена Мак-Айвера должно было стать окончанием этой саги. Но не стало.

Джон с матерью вернулись в Америку. Мун в это время жил в Нью-Йорке, в баснословно богатом отеле «Бомонд». Джон снял небольшую квартирку в Гринич-Виллидж. Ему нужно было срочно найти работу, чтобы содержать себя и мать. Но, увы, он не владел ни одной гражданской специальностью. Ему пришла в голову мысль применить свой опыт военного летчика в одном из крупных аэропортов или на коммерческих авиалиниях.

Джон справился насчет работы в «Интернэшнл». В заявлении требовалось указать свое имя, фамилии родителей и множество других подробностей. Когда он уходил из отдела кадров, кто-то его сфотографировал. В тот же день в вечерних газетах появилась фотография – весьма плохая – и история о том, что Джон Мак-Айвер, сын человека, продавшего секрет атомной бомбы, обратился с просьбой устроить его на работу.

И тогда начались его мытарства. Трудно было поверить в правдоподобность истории, которую рассказал ему отец, но теперь Джон понял, что это была холодная, жестокая правда. Он не мог устроиться на работу. Поступив куда-либо, он вскоре получал отказ. Он требовал объяснений – тщетно. Наконец он предпринял отчаянный шаг – взял фамилию матери. Он получил работу на авиалинии Кьюнард Лайн. Так он попал в Лондон, где познакомился с Тони Вейлом, другом Шамбрена. Потом в один день его вдруг уволили без всякой причины. Он пошел к директору по кадрам, который был, в сущности, совсем неплохой малый. Кто-то намекнул начальству, что он – сын Уоррена Мак-Айвера, объяснил ему тот по секрету. Очень жаль, но всегда есть риск нежелательной огласки.

И началось: статист в каком-то фильме, воспитатель в летнем лагере для мальчиков, споры с профсоюзами ради получения карточки, которая давала, бы ему возможность устроиться на работу… В разгар этих бедствий умерла мать. Это не было неожиданностью. Многие месяцы он следил за ней, с ужасом замечая, как она слабеет и падает духом. Сердечная недостаточность – так ему сказали. Но Джон-то знал, в чем дело. Медленное и неуклонное уничтожение на ее глазах мужа, а теперь и сына оказалось непосильным испытанием для женщины.

Возвращаясь домой с похорон, Джон Уилз вдруг заметил за собой новую привычку – говорить вслух.

– Мун ее убийца! – сказал он так громко, что двое прохожих обернулись и уставились на него.

Положение его не улучшалось. Бесконечные неудачи, за которыми стоял Обри Мун, следовали за ним повсюду.

Однажды утром он получил заказное письмо с уведомлением, которое надлежало отправить по адресу: ящик 2197, Главпочтамт. Он распечатал письмо и прочел:

Он дочитал до конца. Деньги будут выплачены ему в том случае, если к полуночи 20 февраля Муна не будет в живых.

Конечно же, это шутка! Подлая, глупая шутка! Но когда он зашел в Уолтон Трест на Медисон-авеню, деньги там были. Его деньги! Банк получил денежный ордер с распоряжением открыть на указанную сумму текущий счет на имя Джона Уилза. Деньги принадлежали ему! Никто другой не мог их получить.

Он ушел, оставив деньги в банке, но мысль о них сжигала его, как лихорадка, и он пытался на тысячи ладов найти причину для их получения.

После многолетнего ада Мак-Айверам наконец-то что-то причитается. Положил эти деньги, конечно же, не Мун. Можно обдумывать это предложение, рассматривать его под разными углами зрения, как делает человек, желающий купить лошадь, но вывод один. Кто-то предлагает ему десять тысяч в обмен на жизнь Обри Муна.

Каждый раз, когда Джон Уилз доходил до этого вывода, он старался отмахнуться от этой истории. Кто бы ни был его корреспондент, он просто сумасшедший! Джон прекрасно знал, что в наши дни можно нанять профессионального убийцу за гораздо меньшую цену. А он – не профессиональный убийца. Как ни соблазнительны эти деньги, положенные на его имя, он – не убийца!

Но постепенно свирепая ненависть, которую он испытывал к Обри Муну, начинала закипать в нем, как похлебка на огне. Он вспомнил убогий номер в ливерпульской гостинице, где застрелился его отец. Вспомнил мать, которую Мун медленно, но верно свел в могилу. Подумал о тупике, в каком оказался он сам. Поистине, этот человек заслуживает смерти.

Но он же не убийца!

Он бесконечно перечитывал письмо. «Мне хорошо известна Ваша ненависть к Обри Муну». Да, в приступах отчаяния и гнева он не раз говорил о своих бедах. Может, он даже знаком с автором письма? Он перебирал всех своих знакомых. Но ни один из них не мог выбросить десять тысяч долларов таким странным способом. Это соображение направило его мысли в другое русло.

Человек, сделавший с Мак-Айверами то, что сделал Мун, способен на подобную жестокость и по отношению к другим людям.

Джон давно прочитал все, касающееся карьеры Муна. Он знал, что в бытность свою журналистом Мун опорочил и уничтожил много влиятельных людей. Возможно, есть и другие, которые находятся в таком же положении, как он. Но десять тысяч долларов? Впрочем, даже богатого человека можно лишить того, что ценится выше денег, – власти, престижа, семьи, любимых людей… Богач может оказаться таким же беспомощным, как Джон. Но зачем поручать это дело другому? А если это женщина, не имеющая достаточной смелости, чтобы выполнить свое намерение? Или больной человек, неспособный добраться до Муна сам?

Прошел уже месяц из двух, предложенных Уилзу автором письма, а Джон все ломал голову над этой проблемой. Он верил в закон. Никто не имеет права наказывать своим именем. Вас могут арестовать, и вполне справедливо, за то, что вы застрелили надоевшую вам собаку соседа. Но если собака бешеная?

Мун не раз преступал рамки закона. Он заплатил за ложь об Уоррене Мак-Айвере – и закон оставил его безнаказанным. Мун, возможно, знать не знает, что погубил мать Джона. Но все равно он виновник ее смерти. Он живет вне закона и, значит, может быть наказан только вне закона.

Понемногу моральные принципы Джона отступали. Предположим, он возьмет деньги. Но он может не выполнить условия. Тогда он окажется под угрозой кары, обещанной автором письма, и придется что-то предпринимать, чтобы избежать ее. С другой стороны, Мун может через месяц умереть своей смертью – ведь ему уже за семьдесят! В конце концов, время у него есть, а деньги дадут ему возможность прилично одеться и прожить целый месяц без забот и хлопот. Он сможет снять номер в отеле «Бомонд» и спокойно все обдумать. Он может взвесить все на месте, там, где должно произойти само действие.

Три раза подходил он к дверям Уолтон Трест – и, не открыв их, уходил прочь.

В четвертый раз он снял со счета деньги.

Глава 2

Сообщение, переданное в теленовостях, потрясло Джона Уилза до глубины души. Он воображал, что, избирая его орудием мести, неизвестный противник Муна тщательно обдумал свой выбор. И вдруг появляется эта Прим, тоже получает десять тысяч долларов и в отчаянии кончает жизнь самоубийством! Значит – двадцать тысяч! Все смешалось и перепуталось. Сознание отказывалось в это верить. Однако его доля в этом странном деле была вполне реальной. Два новых костюма и смокинг – вещественное доказательство. Дюжина сорочек в ящике бюро, пистолет и паспорт под ними – вещественное доказательство. Деньги были реальностью. Этого нельзя было отрицать.

Джону казалось, что за ним следят. Он даже поискал глазок в стене номера. За всем этим скрывается какой-то очень богатый сумасшедший. От него можно ждать чего угодно.

Джон посмотрел, нет ли в номере спрятанного микрофона. Нигде ничего не было.

Он закурил и стал посреди комнаты, всей кожей ощущая на себе чей-то пристальный зловещий взгляд. Прежде он представлял именно Муна в таком положении, себе же отводил роль преследователя. Теперь все изменилось. Очевидно, кому-то известно, зачем он здесь, в «Бомонде». За каждым его движением следят. Он долго был жертвой Муна. Теперь стал жертвой его врага. В голове внезапно вспыхнула догадка, что, если он доведет дело до конца и убьет Муна, его схватят прежде, чем он успеет убрать пистолет. Он понял, что так же слаб и бессилен, как и погибшая Памела Прим. Кто-то захотел убрать Муна чужими руками и тут же передать предполагаемого убийцу в руки полиции.

Вопрос с деньгами путал все карты. Человек, который мог потратить двадцать тысяч долларов, чтобы купить малонадежного убийцу, мог с успехом потратить и больше. Может, у кого-то еще появился неожиданно счет в банке?

Джон бросил сигарету в пепельницу. Конечно, его заманили в ловушку! Если он убьет Муна, анонимный подстрекатель почти наверняка передаст его в руки полиции, как бы тщательно он ни подготовил свое отступление.

А если он не убьет Муна, этот сумасшедший богач расправится с ним по-своему. «Если возьмете деньги, а в полночь 20-го февраля он будет жив, Вы сами не доживете до конца следующего дня», – вспомнил он строки письма.

Он досадливо поморщился. Все это слишком театрально, чтобы быть реальностью. Однако Памела Прим мертва, а ее деньги были такой же реальностью, как и его десять тысяч. Холодные мурашки пробежали у него по спине.

Он вступил в царство «Бомонд» со спокойной уверенностью, что наконец-то сам распоряжается своей судьбой и все зависит только от его собственной воли. Теперь он понял, что ловушка захлопнулась в тот момент, когда он взял деньги из Уолтон Трест.

«Спокойно, приятель, – сказал он себе. – Прими факты такими, какие они есть. Игра еще не проиграна.

В запасе сегодняшний вечер. И еще шесть дней – до полуночи 20 февраля».

Бар «Трапеция» был подвешен в пространстве, как птичья клетка, над фойе перед Большим бальным залом.

Это фойе, окрашенное в бледно-розовый цвет, отделанное вишневым деревом, служило местом встреч в те дни, когда бальный зал был закрыт. «Трапеция», с покрытыми изощренной резьбой флорентийской работы стенами, пользовалась популярностью главным образом из-за своей экзотичности. Художник декорировал ее подвижными фигурками артистов цирка, работающих на трапециях. Они слегка покачивались от движения воздуха, вызываемого скрытой системой кондиционирования. Джону Уилзу казалось, что все помещение слегка покачивается, что было, конечно же, иллюзией.

Новые обстоятельства заставили Джона особенно внимательно отнестись к своей внешности. Он надел новый, прекрасно сшитый смокинг и черный с золотом галстук. Главное – это непринужденность. Пусть наблюдающий за ним решит, что он готовится выполнить свою часть сделки. В действительности главной заботой Джона стало опознать этого таинственного наблюдателя и выяснить характер грозящей ему опасности.

Все в отеле «Бомонд» казалось призрачным, от фасада до внутреннего убранства, – бело-зеленый навес над тротуаром, зеленые ковры, рекламные витрины лучших магазинов города, бесконечные зеркала, блеск вестибюля, прохладная, приглушенная интимность многочисленных гостиных.

А люди! В вестибюле, куда спустился Джон, был только один человек, облик которого не наводил на мысли о безграничном богатстве. Человек этот подошел к нему.

– Мистер Уилз?

– Да! – Джон почувствовал, как напряглось его тело. Всякий, кто приближался к нему, вызывал подозрение.

– Джерри Додд, сэр! Руководитель службы безопасности. Мистер Шамбрен просил встретить вас здесь.

Джон успокоился и достал сигарету. Додд был худой, жилистый человек лет под пятьдесят, с профессиональной вежливой улыбкой, которая не скрывала осгрые проницательные глаза, способные увидеть и прочесть многое с первого же взгляда. У Джона возникло чувство, что, если бы он забыл снять со своего нового костюма этикетку с указанием цены, она сказала бы Джерри Додду гораздо больше, чем Джону хотелось бы.

– При всех сегодняшних заботах и хлопотах, – сказал Джон, тщательно обдумывая каждое слово, – я удивлен, что мистер Шамбрен вспомнил обо мне.

– Мистер Шамбрен никогда ничего не забывает, – ответил Додд. – Он показал мне вас сразу же после завтрака. Слышали новости по телевизору?

– Да. Это ужасно! Меня несколько удивило, что полиция разрешила опубликовать это письмо.

Джерри Додд покачал головой.

– У них не было выбора. Один из ближайших дружков Муна как раз тот парень, что пишет «Сторм-центр», Уиллард Сторм. Знаете эту колонку в газете?

– Читал. Довольно остро, даже грубо иногда…

– Очень грубо, – весело сказал Джерри Додд. – Мун передал ему весь материал. Следователю и полиции ничего не оставалось, как только сделать заявление со своей стороны.

– Как Мун отнесся к этой истории? – спросил Джон, прикуривая сигарету.

– Недостаточно серьезно, по нашему мнению. Я бы на его месте не отмахнулся от этого со смехом. Может статься, кто-нибудь еще отзовется на это десятитысячное предложение. Говоря по правде, не хотел бы я оказаться перед таким соблазном, – Джерри засмеялся.

– Вероятно, юбилейный вечер, о котором мне говорил Шамбрен, будет отменен? – сказал Джои. – Жаль, он был бы хорошей практикой для меня!

– О, нет, он состоится, – ответил Додд. – Никто не может заставить Великого Человека публично признать, что он боится! Он скорее сделает из себя мишень. Ну, это его похороны, а не наши. Ладно, если я вам понадоблюсь, мистер Уилз, свистните.

– Спасибо. Я бы хотел выпить глоток хорошего сухого мартини. Какой из ваших баров…

– «Трапеция». Прямо и наверх, один пролет. Берегитесь красоток, если они без кавалеров или компании! Девочка Прим была такой профессионалкой. Возможно, они устроят ей поминки.

– Странно, как в таком месте терпят подобных девиц…

– Вы еще не знаете, мистер Уилз, что значит «такое место». Если клиенту что-то надо и он может за это заплатить – он получит все что хочет. Есть только одно правило, которому наши клиенты обязаны подчиняться.

– Какое же?

– Нельзя сорить на ковер в вестибюле, – шепотом сказал Додд. – Пока, мистер Уилз!

Мартини в «Трапеции» был само совершенство. Когда Джон собрался расплатиться, бармен, упитанный темноволосый молодой человек, весело улыбнулся:

– Просто распишитесь вот здесь, мистер Уилз! Это за счет отеля.

– Это почему же?

– Приказ мистера Шамбрена. Зеленая улица. Говорят, вы друг Тони Вейла. Отличный парень! Я его хорошо знал. Он помог мне встать на ноги, когда я пришел сюда. Вы тоже по части отелей, мистер Уилз?

– Плавучих отелей, – ответил Джон, входя в свою роль. – Круизы вокруг света.

– Здорово! Мне бы тоже хотелось там поработать когда-нибудь, – позавидовал бармен. – Простите, заказ! Меня зовут Эдди, мистер Уилз. Если что-нибудь надо, только скажите.

Что ж, мистер Шамбрен оказался приятным сюрпризом. Очевидно, он безоговорочно поверил в то, что Джон рассказал ему о своих «планах».

Джон поставил стакан с недопитым мартини и закурил сигарету, разглядывая бар. «Трапеция» явно процветала. Двое официантов неслышно двигались между столиками, принимая заказы. Все шло гладко и без видимой спешки, однако Джон заметил, что заказы исполнялись мгновенно.

Многие посетители были в вечерних туалетах. «Трапеция», по-видимому, была переходной ступенью перед более серьезным выходом. Джону в свое время приходилось видеть новоиспеченных богачей. Здесь все было не так. В целом люди в «Трапеции» вели себя совершенно непринужденно. На женщинах были дорогие платья, драгоценности. Косметика и прически дам были несколько экстравагантнее того, что Джону доводилось когда-либо видеть. Этим людям не надо было заботиться о том впечатлении, какое они производят на глазеющую толпу. Даже популярная кинозвезда, сидевшая в углу за столиком, могла расслабиться – ведь в отеле «Бомонд» ей не угрожали ни охотники за автографами, ни экзальтированные молодые поклонники, очарованные блеском ее славы. Здесь вообще было очень мало молодежи.

Глаза сидевших за столиками людей на мгновение с недоумением останавливались на Джоне, а затем, не меняя выражения, скользили дальше. Уилзу было не по себе. Может, среди этих людей сидит и этот человек и спокойно наблюдает за ним? Но ни в одной из светских масок, окружавших его, он не заметил какой-либо крошечной трещинки, которая бы позволила уловить выражение скрывавшегося под ней лица. Должно быть, в этом баре сидят десятка два людей, которым ничего не стоит заплатить двадцать тысяч долларов за убийство неугодного им человека.

Он уже собирался уходить, когда на стул рядом с ним плюхнулась женщина. На ней были пальто и коричневая шляпка с мягкими полями, прикрывавшими глаза. И на шляпе, и на пальто блестели капельки растаявших снежинок.

– Эдди! – Ее голос прозвучал неожиданно громко. Она оглянулась, будто удивившись силе собственного голоса.

– Привет, мисс Стюарт, – отозвался Эдди.

– Я бы хотела, – сказала девушка, старательно выговаривая слова и понизив голос, – очень сухого двойного мартини с водкой!

Джон увидел, что она совершенно пьяна.

– Будет сделано, мисс Стюарт. – Эдди взглянул на Джона и чуть заметно подмигнул ему. Он начал быстро готовить напиток, манипулируя стаканом и бутылками с ловкостью мага. Не прошло и минуты, как напиток стоял перед девушкой.

– Без обмана, Эдди! – резко сказала она.

– То есть?

– Я сказала – без обмана! Это меньше, чем одна честная порция!

– Не лучше ли выпить по одной? – спросил Эдди.

– Я сказала: двойная, значит, двойная, Эдди! – Она сделала сердитый жест рукой, и ее сумочка, которую она положила на стойку бара, упала на пол, растеряв все содержимое.

Джон машинально нагнулся и стал подбирать вещи. В ее глазах мелькнуло выражение благодарности. Веснушки на переносице придавали ей вид грустной маленькой девочки. В сумке не было ничего необычного: ключ от номера, губная помада, компактная пудра, кошелек с мелочью. Он вложил все это в сумочку и положил ее на стойку.

– Большое спасибо, – сказала девушка.

– Пожалуйста, мисс Стюарт!

Она взглянула на Джона.

– Вы кто? Я вас здесь раньше не видела.

– Джон Уилз, – ответил он. Не может она быть одной из тех девиц, о которых предупреждал Додд.

– Марго Стюарт, – сказала она. – Газетчик? Сыщик?

– С чего вы взяли, что я сыщик? – улыбнулся Джон.

– Тут ими кишмя кишит. Если вы богатый молодой миллионер, лучше уезжайте из города или, по крайней мере, из этого отеля. Вы можете заплатить десять тысяч долларов за убийство человека?

Джон почувствовал легкий холодок, пробежавший по спине.

– Мой девиз – сделай сам! – ответил он.

Эдди приготовил новую порцию и перегнулся через стойку.

– Мисс Стюарт – секретарь Обри Муна. Видно, сегодня все, кто связан с Муном, немного не в себе.

Мутные глаза Марго Стюарт не отрывались от лица Джона.

– Вы как-нибудь связаны с мистером Муном, Джон Уилз?

– Я – один из его читателей, – ответил Джон. Он особенно тщательно загасил сигарету. – У вас сегодня трудный день?

– Вы не знаете мистера Муна, иначе вы бы знали, что этот день мало чем отличается от других дней. – Марго Стюарт залпом отхлебнула половину содержимого стакана. Ее передернуло, будто вкус ей был невыносим.

– А что, люди грозятся убить его каждый Божий день? – спросил он, заставив себя улыбнуться.

– Каждый Божий день, – ответила она мрачно. И добавила, к его удивлению: – Но, главным образом, в глубине своих разбитых сердец.

– Ваш босс имеет представление, кто пытался нанять мисс Прим?

Она взглянула на него из-под своей шляпки.

– А вы все-таки газетчик?

– Мистер Уилз имеет дело с круизами вокруг света, – вступил в разговор Эдди.

– Сколько бы стоило мне, Джон Уилз, – спросила девушка, – отправиться вокруг света, к опять вокруг, и опять – до бесконечности?

– Примерно столько же, сколько стоит и теперь, – засмеялся Джон. – Я хочу сказать, что именно этим мы все и занимаемся. Все ходим вокруг, и ходим, и ходим…

Она отвела глаза.

– Э-э… Да вы комик!

– Однако вы не смеетесь. – Джон знаком попросил Эдди наполнить его стакан. Эта случайная встреча с секретарем Муна может пригодиться.

Она посмотрела на него затуманенным взглядом.

– А я ведь что-то про вас знаю, Джон Уилз! Джон Уилз… – Голос ее оборвался, как будто иссяк.

Он почувствовал, как напряглось все его тело. Опять эта старая история! Сейчас она скажет, что он – сын Уоррена Мак-Айвера, и тогда Мун наверняка узнает, если еще не узнал, что он здесь, в отеле «Бомонд». Тут же доложит об этом Шамбрену – и конец игре.

– Что-то я про вас знаю, – продолжала девушка, все труднее выговаривая слова. – Только не вспомню, в каком контексте. Вот Эдди вам скажет, что я делаю в свободное время, чтобы не помнить вещи в контексте. Но когда я протрезвею, Джон Уилз, я постараюсь вставить вас в контекст. «Ты пожале-е-ешь!» – неожиданно пропела она фразу из детской песенки.

– О чем это я пожалею? – спросил Джон, стремясь придать голосу беспечность. – Вы ничего не можете знать обо мне, мисс Стюарт! Я не знаменитость и не важная персона. Я просто гид…

Она наставила на него указательный палец, рука ее дрожала.

– Если вы заплатили бедняжке Прим, чтобы она убила моего босса, я таки поставлю вас в контекст, да, да! Довести ее до того, что она… Это было убийство, Джон Уилз! – Она повысила голос. – Почему вы сами не сделали свое грязное дело?

– Полегче, мисс Сэнди, – сказал Эдди. – Вы несете чепуху.

– Это я-то, Эдди? – Она покачала головой. – Вы не входите в этот контекст, Джон Уилз? Симпатичные глаза. Симпатичные руки. Мне нравятся мужские руки. Эдди, я заплачу за стакан Уилза! Вместо извинения. – Она подперла подбородок рукой, не сводя с Джона глаз. Казалось, она поддерживает голову, чтобы не упасть лицом на стойку. – Пьяная путаница, Джон Уилз! Я вас совершенно не знаю, правда? Что бы я ни сказала, я вас совершенно не знаю. Вы ведь не были знакомы с Прим? Она бывала у нас раз или два в месяц. Нет, Джон Уилз! Я вас совершенно не знаю. Что бы вы ни сделали, я вас совершенно не знаю…

Ее подбородок соскользнул с подпиравшей его руки, и Марго Стюарт упала головой вперед, сильно ударившись лбом о стойку. Если бы Джон не обхватил ее за плечи, она упала бы на пол.

– Ну, с ней все ясно, – сказал Эдди. – Вырубилась. – Он подозвал одного из администраторов. – Я знал, что так кончится, когда она вошла.

Дежурный посмотрел на нее с раздражением.

– Вы не должны были обслуживать ее!

– Я и не обслуживал, – ответил Эдди. – Капля вермута и чистая вода, вот и все! Она просила двойную порцию водки, только я ведь не дурак, мистер Дель Греко. Она-то воображала, что это водка, это ее и доконало.

– Извините, что причинили вам беспокойство, сэр, – обратился Дель Греко к Джону.

– Ничего страшного. Насколько я понял, она живет здесь, в отеле? Может, помочь ей добраться до номера?

– Не беспокойтесь, сэр! Это уже не впервые. – Дель Греко жестом подозвал официанта. Джон не успел оглянуться, как они вывели ее из бара.

– Служебный лифт сразу за углом, – объяснил Эдди. – Уже не в первый раз мы укладываем ее бай-бай. И вот что занятно. Стоит ей так напиться, как она дает понять вам, что просто ненавидит мистера Муна. Удивляюсь, почему она не уходит от него, если терпеть его не может!

– Наверное, ей очень хорошо платят, – сказал Джои и подумал: «Нет, тут совсем другое дело! Еще одна жертва в ловушке Муна. „Что бы вы ни сделали, я вас совершенно не знаю“. Может, она меня узнала? Догадалась, зачем я здесь? И в пьяном тумане дала обещание молчать».

Глава 3

Наступил вторник.

Джон Уилз завтракал в номере. Он хотел просмотреть утренние газеты. Спешить было некуда, ибо ясного представления, куда ему следует идти и что делать, он пока не имел.

Газеты на разные лады обыгрывали историю Муна. Даже «Таймс» не смогла смягчить зловещие контуры этой истории – самоубийство девушки, услугами которой, очевидно, Мун время от времени пользовался, и странное письмо, обнаруженное в ее сумочке, которое свидетельствовало о существовании заговора против Муна. «Таймс» строго придерживалась фактов, цитируя письмо и сообщая, что Мун отказался сделать какое-либо заявление корреспонденту газеты. Полиция обещала, обеспечить знаменитому писателю надежную защиту. Прокуратура занималась расследованием возможного заговора против Муна. Среди других публикаций была краткая биография. Муна, очевидно, извлеченная из архивов «Таймса». В ней приводился список его книг и пьес, характеристика его журналистской деятельности, упоминались его премии и отмеченные наградами фильмы. Все это не проливало света на истинный характер Муна.

«Геральд Трибюн» мало отличалась от «Таймс», если не считать нескольких фотографий, помещенных на одной из внутренних полос. На одной фотографии Мун красовался перед раздраженным Бернардом Шоу. На другой – сидел на террасе своего дома в Каннах, в обществе прославленной итальянской, кинозвезды. Третья, снятая в период войны, запечатлела Муна в военной форме и с тростью, беседующего с красавцем принцем. Уэльским на улице разрушенной французской деревни. На четвертой была прекрасная, брюнетка с прической начала, двадцатых годов. Подпись под фотографией гласила, что эта. женщина – Виола Брук, прославленная звезда английской, сцены, постоянная спутница Муна в годы после первой мировой войны, ее таинственное исчезновение стоит в одном ряду со знаменитым делом судьи Крейтера.

Имя красавицы ничего не говорило Джоку Уилзу, Виола Брук исчезла до того, как он родился.

Зато менее значительные газеты были полны сообщений разного рода. Группа репортеров «Ньюс» немало потрудилась в поисках информации. Газета поместила фотографию погибшей девушки, найденную у нее в квартире. Оказывается, имя «Памела Прим» было ее сценическим псевдонимом. Она начинала свою карьеру танцовщицей в мюзиклах на Бродвее. Ее настоящее имя было Морин О’Коннор. Она приехала из шахтерского городка в западной Пенсильвании. Ее отец много лет назад погиб в шахте в результате обвала. Мать уехала с музыкантом из джаза, оставив девочку на попечение соседей, «Ньюс» пускалась в пространные рассуждения о том, почему враг Муна избрал девушку возможным орудием убийства.

Члены комиссии, присудившей Муну премию по литературе, не узнали бы его в нарисованном в «Ньюс» портрете. Он упоминался в деле о разводе: французский министр покончил с собой, оставив записку о том, что его довели до этого опубликованные в печати статьи Муна; история Виолы Брук также приводилась, на страницах «Ньюс», причем с некоторыми подробностями. Так, рассказывалось, что после второго акта пьесы, дававшейся в одном из лондонских театров, она ушла со сцены в свою гримуборную, а когда ее пришли звать на выход в третьем акте, комната была пуста. С той минуты никто больше ее не видел. Газета также поместила сведения о возбуждении против Муна дела о клевете, которое тот выиграл. Венцом всего была история Уоррена Мак-Aйвера, трагически завершившаяся его самоубийством.

Джон читал эту статью как завороженный, боясь поверить своим глазам. Впервые в печати высказывалось предположение, что его отец, возможно, говорил правду. «Ньюс» не церемонилась в своем отношении к Муну. Из всего сказанного в газете следовало, что Мун отпетый негодяй.

В другой газете Джон прочел колонку «Сторм-центр». Уиллард Сторм утверждал свое преимущество перед другими репортерами. Он был другом Муна, вхож в его дом и знал все это дело изнутри. Он характеризовал Муна как одаренного, великодушного человека, жертву зависти менее способных людей, журналиста, борца, который оказывал благотворное влияние на многих сильных мира сего. Сторм подчеркивал мужество Муна. Несмотря на письмо, раскрывающее заговор против него, Мун не собирается отменять свой день рождения. Он никогда не бежал от опасностей! Не побежит и теперь. Колонка заканчивалась грозным предупреждением мэру, главному прокурору, комиссару полиции и администрации отеля «Бомонд» о том, что они отвечают за безопасность Великого Человека. Читателю оставалось только предположить, что предупреждение привело всех этих лиц в сильнейший трепет…

Джон отложил газеты и допил давно остывший кофе. Кто-то, очевидно, совсем рядом, тоже прочитал эти газеты. Но ни в одной из них не было даже туманного намека на предположение относительно человека, заплатившего Памеле Прим за то, чего она в конечном итоге не смогла выполнить. «Ньюс» поставила другой вопрос: «Теперь, когда Памелы Прим нет в живых, не попытается ли враг Муна найти себе другого наемника?»

Джон Уилз мог бы ответить на этот вопрос.

Удивительный Пьер Шамбрен приветствовал Джона тепло и непринужденно.

– А я вас как раз и жду, Уилз!

Взгляд Джона остановился на высокой рыжеволосой девушке, сидевшей на краешке Шамбренова стола. Лицо ее показалось ему знакомым.

– Оправились после ушиба? – спросила она.

– Ушиба?

– Ну и ну! Не очень лестно для меня, должна сказать, – заметила Элисон, – Обычно молодые люди, столкнувшись со мной, не забывают об этом.

– О, Госгюди! Вчера утром, – вспомнил Джон, – в приемной.

Шамбрен стоял у сервировочного столика, наливая себе свой неизменный кофе.

– Плохое начало, Уилз, – сказал он. – Это наш пресс-секретарь мисс Барнвелл! Я собирался поручить вас ей, но должен сказать, что, если вы могли встретить Элисон и забыть об этом…

– Пожалейте человека, – попросила Элисон.

Джон не помнил, чтобы кто-нибудь так искренно и дружески улыбался ему, как эта мисс Барнвелл.

– Я сама дрожала от страха, когда в первый раз пришла к вам, мистер Шамбрен, – сказала девушка, улыбаясь. – Если бы со мной столкнулся сам Рок Халсон, я бы его не узнала!

Шамбрен, посмеиваясь, сел за стол.

– Ну так вот, Уилз, вчера вы включились в первоклассный спектакль.

– Полагаю, весь этот шум – большое зло для отеля, – сказал Джон, кивнув на кучу газет на столе.

Шамбрен засмеялся.

– Элисон мучает та же мысль. Скандал вредит бизнесу: это закон игры. Но открою вам правду! Стоит разнестись слухам, что кто-то отравился у вас, – и ваш ресторан наполовину опустеет. Стоит только шепнуть, что какой-то вор выкрал из номера норковую шубу, – и половина гостей толпами покинет отель. Тухлая креветка или пропажа вещи, которую легко можно заменить другой, обратит их в бегство. Но если какой-нибудь нувориш застрелит девушку во время танцев в вашем бальном зале, у вас не будет отбоя от желающих снять номер в вашем отеле! Убийство, особенно убийство такой знаменитости, как Мун, было бы очень выгодно с точки зрения бизнеса. Я это знаю, и мой совет директоров это знает, хотя мы можем сколько угодно вопить и ломать руки. Публично мы скорбим по поводу такой возможности, но бизнес от этого только выигрывает.

– Это почти верх цинизма! – Элисон была шокирована.

– Что сделает отель, чтобы защитить Муна? – спросил Уилз.

Шамбрен пожал плечами.

– Мы мало что можем! Отель кишит полицейскими. Он, конечно, не пустит их к себе в квартиру, но они толпятся в холле, поднимаются и спускаются на лифте, протирают наши кресла. Он прикрыт ими, как сеткой. А между тем все время бьет себя в грудь и кричит о своем бесстрашии. Кстати, сегодня он пригласил своих друзей в Гриль-бар. Надо будет сказать полиции, чтобы они не допустили скопления народа.

– Перед вашим приходом, Уилз, я спрашивала у мистера Шамбрена, как мне быть с представителями прессы.

– Деточка, – ответил Шамбрен, – мне кажется, сегодня в бальном зале будет демонстрация мод. В Кристальной гостиной устраивается прием для тунисского посла. Завтра организуется обед для Лиги жешцин-избирателей. В четверг – прием у старой миссис Хейвен в пентхаусе «Л», на котором она объявит, что дарует земельный участок для нового кладбища собак. Все эти мероприятия как раз в вашей компетенции, Элисон!

– Вы прекрасно знаете, что я спрашиваю, как быть „с Муном! – рассердилась Элисон.

– С Муном? – повторил Шамбрен, поддразнивая ее. – С каким Муном? Ах да, этим писателем, который в субботу дает званый вечер! Мистер Амато может дать вам для прессы массу пикантных подробностей об этом вечере. К тому же вы ведь говорили с самим Муном, не так ли?

– Говорила! – ответила Элисон так резко, что Джон с удивлением посмотрел на нее. – Но вы не знаете, о чем я вас спрашиваю, мистер Шамбрен! Меня осаждают репортеры, и каждый требует какого-нибудь заявления со стороны отеля о том, что у нас произошло и что происходит.

– По поводу смерти мисс Прим мы можем только выразить наше сожаление. А что касается угрозы Муну, никакого заявления мы сделать не можем. Это дело прокурора и полиции. Учтите, Элисон, никакого заявления! – Шамбрен холодно улыбнулся. – Интересно, успеет ли хор Метрополитен Опера пропеть свое «Поздравляем с днем рождения»? Хотите пари? По доллару с каждого против двух моих!

Каким бы он ни был подонком, не вижу ничего смешного в таких шутках, – сухо заметила Элисон.

– Вы должны воспитать в себе некоторую черствость, Элисон, если хотите заниматься нашим делом. – Шамбрен посмотрел на нее отечески снисходительно, но тон его был серьезен. – Шутить над всем – часть нашего имиджа! Проявлять эмоции по поводу чего-либо – значит показывать свою слабость. Но шутки шутками, а в душе и я сентиментален. Я переживаю смерть этой девочки Прим, хотя никогда не знал ее. Вы читали, что раскопала про нее «Ньюс»?

Элисон утвердительно кивнула.

– Никаких шансов на будущее, – продолжал Шамбрен. – Смерть отца. Дурная мать. Вероятно, никакого формального образования. Она только и могла, что показывать со сцены свое тело, а после каждого показа попадала в лапы какого-нибудь Джона с Бродвея. Возможно, она решила, что если уж попадать в лапы, то за деньги. Талантливое тело, но ум сентиментальной восьмилетней девочки – так, кажется, сказал про нее Мун. Как бы то ни было, она настолько ненавидела его и настолько хотела освободиться, что взяла десять тысяч от таинственного благодетеля и решилась на убийство. Но в последний момент не нашла в себе сил выполнить эту задачу. Вы скажете – слабая, невротичная, неуравновешенная девушка. Но это по-человечески – по-человечески беспомощное существо. Я переживаю ее смерть. Мне жаль, что, не зная ее, я не мог вовремя ей помочь. Но Мун! – Губы Шамбрена на миг сжались. – В нем нет ничего человеческого. Мисс Прим – не первая, кто покончил с собой. Был еще французский дипломат, возможно, и та английская актриса, и несчастный Мак-Айвер, дело которого было явно состряпано Муном. Это – только те, о ком мы знаем. А сколько еще жертв было за пятьдесят лет расчетливого садизма? Неужели вы действительно думаете, Элисон, что меня хоть немного беспокоит судьба такого человека? Так что, когда я шучу насчет того, успеет ли хор спеть «Поздравляем с днем рождения!» на его вечере, я просто маскирую тайную надежду, что кто-нибудь под шумок выпустит из него кишки.

– Аминь! – пробормотал Джон.

– Вы, мужчины, – растерянно произнесла Элисон.

Шамбрен усмехнулся.

– Предоставим Муну беспокоиться за свою жизнь, а если он умрет, обойдемся без цветов. И я не шучу. Ну, ладно, мисс Барнвелл, берите-ка мистера Уилза и покажите ему, как мы тут организуем площадку для игр богачей в Нью-Йорке.

Отдел, которым ведала Элисон, занимал три комнаты рядом с кабинетом Шамбрена.

– Итак, первое, что мы сделаем, Джонни, – закажем столик в Гриле и перекусим. Я бы не хотела пропустить первое публичное появление Муна, а вы?

Джон покачал головой. Он чувствовал себя как кролик перед удавом. Но рано или поздно он ведь должен встретиться с Муном лицом к лицу?

Элисон была совершенно права, когда говорила, что ее кабинет осаждают репортеры. Им пришлось буквально прокладывать себе путь сквозь толпу журналистов, громко требующих новых сведений. Наконец они вошли в кабинет Элисон и захлопнули за собой дверь.

– Хотела бы я хоть на пять минут напустить их всех на мистера Шамбрена, – усмехнулась Элисон. – Вряд ли ему пришло бы в голову шутить. Садитесь, Джонни. – Она сняла телефонную трубку. – Будьте добры, соедините меня с мистером Кардозой в Гриле! – Она взглянула на Джона. – Посмотрим, забыл ли он, как вы, мои женские чары? Это старший официант в Гриле. Добрый день, мистер Кардоза! Говорит Элисон Барнвелл. – Она прикрыла трубку рукой, пока тот что-то пространно говорил. – Не забыл! Ну, теперь главное испытание, – сказала она. – Мистер Кардоза, мне нужен столик на двоих сегодня. Да, я знаю, сегодня там званый завтрак…5 Зачем же еще, как вы думаете, я стала бы рисковать своей фигурой?.. Нет, это не приказ мистера Шамбрена. Это моя личная просьба, дорогой мистер Кардоза… Конечно, мы будем висеть на люстре, если необходимо… Спасибо вам большое, мистер Кардоза! Вы просто ангел. – Элисон опустила трубку. – Ну вот, все в порядке. Он рассыпался в обещаниях. Очевидно, я еще что-то имею на своем счету!..

– Вы прелестны! – улыбнулся Джон.

– Как далеко заходит ваша скромность, Джонни? – Она засмеялась. – Как видите, я заметила вас вчера, а это означает, что я не хотела, чтобы вы меня забыли. Что именно я, как пресс-секретарь, должна для вас сделать в этом выстланном плюшем аквариуме?

– Я и сам точно не знаю, – ответил Джон, избегая ее взгляда. – Я еще не готов задавать умные вопросы. Если я просто буду ходить за вами по пятам и смотреть, как работает вся эта машина?

– Ходите, Джонни! Вы не против, если я перейду на дружеский тон?

– Конечно, – с готовностью сказал он.

– У меня противная память, Джонни. – Улыбка угасла на губах девушки.

– Ну вот еще!

– Послушайте. Я открою вам свои секреты, Джонни, потому что я хочу того же с вашей стороны. Когда-то я была замужем за самым лучшим человеком на свете. Он погиб во время испытания бомбы в Неваде. Какое-то время я хотела умереть. Мне нравилось быть замужем. Нравилось, чтобы меня любили. Я знала, что никогда больше не полюблю и, если даже выйду замуж, это будет не то, совсем не то. Наконец я взяла себя за шкирку и пошла работать. Специальности у меня не было, но мне посчастливилось получить хорошее образование. Я попробовала стать репортером, но для этой работы я оказалась слишком женщиной. Я стала организатором рекламы для туристического агентства. Потом была модельером, работала в одной кинокомпании и наконец – здесь. Вот тут и возникает моя противная память. Противная, потому что напоминает о страшных вещах. После того как я вас впервые увидела, она напомнила мне что-то, что следовало забыть.

– Что?

– Фотографию молодого человека, выходящего из отдела кадров «Интернэшнл». Отец этого человека был специалистом по обезвреживанию бомб. Может, из-за каких-то моих собственных ассоциаций та фотография мне запомнилась. И история, связанная с ней, история человека, покончившего с собой после столкновения с Обри Муном.

Джон с трудом перевел дыхание.

– Ну вот, вы знаете – кто я!

– Знаю, Джонни. – Она мягко улыбнулась. – Я подумала, что должна вам это сказать, если мы собираемся провести вместе ближайшие несколько дней. А вы знаете, когда мистер Шамбрен упомянул о вашем отце, вы побелели, как бумага? Мистер Шамбрен не заметил. Он был зачарован звучанием собственной речи.

– И вы ничего не сказали ему?

– Зачем? Как я теперь вспоминаю, вы легально изменили свое имя. Напоминание о том, что вы – Мак-Айвер, принесло бы вам много новых бед, не правда ли?

– Массу бед…

– Меня беспокоит другое, Джонни! Когда вы явились сюда изучать гостиничное дело, вы, должно быть, знали, что в этом отеле живет Обри Мун?

– Знал.

– Он может вас узнать?

– Не знаю.

– Во всяком случае, на одно вы можете рассчитывать: мистер Шамбрен не выведет вас отсюда за ушко по первому требованию Mvнa. Джонни?

– Да?

– Джонни, вы здесь действительно для того, чтобы изучить наше дело?

У него сжалось сердце. Притворяться было поздно. Она застала его врасплох.

– Ваша память слишком настойчива, – сказал он, пытаясь улыбнуться.

С минуту она молчала.

– Вы не хотите дать мне возможность понять вас, Джонни? – спокойно спросила она.

Он сидел, разглядывая свои руки, сжатые в кулаки. Симпатичные руки, сказала вчера эта девочка, мисс Стюарт. Почти наверняка она тоже знает, кто он. «Что бы вы ни сделали, я вас совершенно не знаю».

Он взглянул на Элисон и вдруг почувствовал, как больно сжалось горло. Его охватило страстное желание рассказать ей всю эту историю, все, до последней детали! С того дня, как погиб его отец, он ни с кем не говорил откровенно. Он не мог поделиться своим горем с матерью – ей и так было тяжело. За двенадцать лет он никому не мог объяснить, как глубоко ранило его самоубийство отца. Джону не с кем было поделиться собственным горем. Никто не знал, какие проклятья он выкрикивал по ночам в подушку в адрес Муна. Все это вновь поднялось в нем, когда он посмотрел в голубые глаза Элисон.

Он облизнул пересохшие губы.

– Я пришел сюда для того, чтобы убить его!..

И тут его прорвало… Элисон слушала его молча. На лице ее было выражение жалости и дружеского сочувствия.

– Это было бы не так уж трудно, – заключил он. – Я мог бы, не задумываясь, столкнуть его на рельсы в метро! Я еще не дошел до того, чтобы за ним охотиться, но, если бы представился случай, я бы его не упустил! Пять недель назад пришло письмо…

– Письмо? – задала Элисон первый вопрос.

– В моем номере лежит точная копия письма, которое нашли в сумочке Памелы Прим. Кроме того, что оно адресовано мне.

Джонни!

– Деньги были в банде Уолтон Трест. Я не сразу взял их. Все это время, когда я твердил себе, что цивилизованный человек не может убить другого человека, даже если ненавидит его, я помнил об этих деньгах. А потом пошел и снял их со счета. Купил кое-что из одежды. Связался с Тони Вейлом в Лондоне и попросил его дать мне рекомендательное письмо к Шамбрену. Я думал… не знаю, что я думал! Я хотел только осмотреться. Но я купил пистолет. И вот – все устроено, у меня впереди еще целая неделя для окончательного решения – вдруг это самоубийство… Какой-то сумасшедший решил во что бы то ни стало оборвать карьеру Муна в день его семидесятипятилетия, на его званом вечере. Этот кто-то думал, что его намерение осуществит Памела Прим. Что это сделаю я. А может, у него есть на примете еще кто-то третий? Очевидно, он все знает про меня, как знал про Памелу Прим. И я думаю, что он способен осуществить свои угрозы. Он пишет, что я не доживу до следующего вечера, если возьму деньги и не убью Муна…

– Значит, вы на минуточку сошли с рельсов и взяли эти деньги, – сказала Элисон тоном опытного сыщика. – Часть их вы потратили. Но вы не собираетесь делать то, что от вас хотят. Поэтому вы идете в полицию, вручаете им ваш экземпляр письма и помогаете в розыске сумасшедшего.

– Спасибо, что выслушали меня, – сказал он, роясь в карманах в поисках сигареты.

– Ведь именно это вы хотели сделать? – настойчиво спросила она.

– Я еще не решил до конца.

– А чего тут решать? – В ее голосе прозвучало нетерпение. – Мой дорогой Джонни, не ведите себя как герой плохого детектива, который не принимает совершенно очевидных мер для своего спасения. Итак, вы взяли деньги, чтобы убить человека, что, вероятно, ставит вас в какой-то мере вне закона. Но если вы придете к лейтенанту Харди, покажете ему письмо, сдадите револьвер, предложите ему свою* помощь – думаю, они отнесутся к вам: снисходительно!

– Как я могу им помочь?

– Одно то, что вы отдадите им ваше письмо, – уже. помощь! Это письмо говорит о том, что Мун в гораздо большей опасности, чем они думают.

– Значит, я буду помогать спасать Муна? – сказал он с горькой усмешкой.

– Джонни. Джонни, Джонни! Вы будете помогать самому себе! Вы позволили себе двенадцать лет жить как герой мелодрамы. Пора это прекратить! Вы должны говорить с людьми так же, как говорили со мной. Вы не должны играть роль мальчика для битья в истории Муна. Будьте мужчиной, Джонни! Поднимитесь к себе, возьмите письмо и револьвер и принесите их сюда. А я поищу Харди, он где-то здесь, в отеле.

Джон встал. Он почувствовал, будто гора с плеч свалилась.

– Вы всегда играете роль матери-наставницы, Элисон? – спросил он.

– Если вы будете говорить обо мне как о «матери», мой мальчик, можете покинуть этот кабинет и никогда в нем не показываться!: – Ее улыбка согрела его. – Господь с вами, Джонни! Вы ведь знаете, что это именно то, что вам нужно?!.

Лейтенант Харди слушал с таким видом, будто не верит ни одному слову из того, что слышит. Пока Джон говорил, он время от времени заглядывал в письмо, потом переводил взгляд на револьвер.

Наконец Джон умолк.

– Это самая фантастическая история, какую я когда-либо слышал, – сказал Харди, с подозрением взглянув на Элисон. – Это случайно не какой-нибудь способ сделать рекламу, мисс Барнвелл?

Но Харди уже знал, что это не так. Он заметил, поднеся письмо к свету, что оно напечатано на той же бумаге, с теми же водяными знаками, что и письмо, адресованное мисс Прим.. Кроме того, он был хорошо знаком с историей капитана Уоррена Мак-Айвера. Если Уилз – мошенник, он не выбрал бы для своей аферы историю, к которой имеет самое непосредственное отношение. Нет, как ни дико все это звучит, молодой мистер Уилз говорит правду!

– Смею надеяться, что проверка подтвердит ваше сообщение, – сказал Харди. – Банк – это темное дело. – Он внимательно посмотрел на Джона. – Кто еще об этом знает?

– Только мисс Барнвелл.

– Против вас могут выдвинуть обвинения в заговоре с целью убийства. – Никто не отреагировал на это замечание Харди. И тогда он встал и начал мерять шагами кабинет Элисон. – Вы думаете, эти угрозы в письме имеют реальный вес, Уилз?

– А вы на моем месте стали бы рисковать, считая, что в них нет реальной опасности?

Харди вздохнул.

– Значит, у нас нет выбора, не так ли? А я вам скажу, что в этом деле нужен не сыщик, а психоаналитик! Просто непостижимо, что такой разумный парень, как вы, мог шататься по городу целых пять недель, решая, следует ли ему взять эти деньги и убить человека! Неужели вы не понимали, что вас хотят подвести под монастырь? Тот, кто готов потратить столько денег, наверняка хочет обеспечить себе выгоду от такого дела. Вот он и решил использовать Прим, вас, кого-нибудь еще, чтобы убрать врага, а самому умыть руки! И где мы найдем этого подонка? Ну, допустим, мы пойдем на Главпочтамт и проверим почтовый ящик, указанный в обратном адресе на конверте. Но как мы узнаем, кто арендовал тот ящик? Кто-то заплатил за него и воспользовался им, но кто? Если этот тип решил действовать инкогнито, он и останется инкогнито.

– Я считаю, он должен быть здесь, в гостинице, – сказал Джон. – Он должен следить за мной и за другими. Если имеешь дело с марионетками, нужно быть рядом, чтобы управлять ими.

– Вы очень хотите, чтобы этого типа поймали?

Джон взглянул на Элисон.

– Конечно, если вы спрашиваете, хочу ли я жить и после той субботы.

– Вы явились сюда с почти твердым намерением убить человека, – сказал Харди. – Готовы ли вы на некоторый риск, чтобы спасти свою жизнь?

– Какой именно?

Харди взорвался.

– Почем я знаю? Это же просто сумасшедший дом! Тут все непредсказуемо. Этот Мун в своем идиотском китайском будуаре улыбается, как сиамский кот, и будто вызов нам бросает – мол, защищайте меня! Может, нам следовало бы привести вас к нему вместе с вашим письмом и сказать: посмотри, корешок, револьвер-то и в самом деле заряжен! – Глаза Харди сузились. – А может, наоборот, надо молчать обо всем этом. – Он свирепо взглянул на Элисон. – Сколько вы способны держать язык за зубами, мисс Барнвелл?

– Сколько понадобится, лейтенант!

– О’кей! Допустим, мы сделаем вид, будто ничего не случилось. Вы, Уилз, ничего нам не рассказывали. Вы все тот же потенциальный убийца, что и утром. Вы зондируете почву, изучая постепенно дела в большом отеле. О письме никто не знает. Может, этот тип чем-нибудь себя выдаст? Может, захочет напомнить вам, что срок истекает? Заговорит с вами в баре. Позвонит в номер по телефону. Подсунет под дверь записку. Словом, как-то проявится. Может быть, это наведет вас на след. А может, мы перехитрим сами себя, и кто-то столкнет вас в шахту лифта. Тот, кто так хорошо осведомлен о вашем прошлом, Уилз, о жизни малышки Прим, может также знать, что мы сидим сейчас втроем и готовим ему ловушку. – Он взглянул на телефон внутренней связи на столе Элисон. Тот был выключен.

– И очень может быть, вы обнаружите его после того, как вытащите меня из шахты, – сказал Джон.

– Если бы я мог гарантировать целесообразность риска, – ответил Харди, – я бы заставил вас рисковать, вместо того чтобы просить вас сделать это добровольно.

Джон посмотрел на Элисон. Она была явно испугана. Его сердце забилось чуть быстрее. Значит, он ей не совсем безразличен.

– Я согласен на ваш план, – сказал он лейтенанту.

Глава 1

Есть большая разница между подготовкой рискованного плана в уютном кабинете Элисон и осуществлением этого плана на практике. Одно дело сказать: «Да, я согласен быть сыром в мышеловке», – и совсем другое – стать действительно такой приманкой.

Джон Уилз никогда, не был трусом, но преследования, которым он подвергался последние двенадцать лет, превратили его в законченного пессимиста. Он уверовал в неизбежность своего поражения в борьбе против Муна. И вот в течение всего лишь одного часа произошло два события. В разговоре с Элисон он неожиданно нашел выход чувствам, которые уже достигли критической точки. В Харди он нашел союзника, который предложил ему рискованный шанс навсегда вырваться из опутавшей его сети. Слабый огонек надежды засветился, как пламя свечи в далеком окне.

Харди ушел, оставив их вдвоем с Элисон. Лейтенант решил установить наблюдение за Джоном. Два или три человека будут охранять его и следить за каждым, кто проявит к нему интерес. Эти сыщики, плюс охранники в распоряжении Джерри Додда, будут в состоянии постоянной готовности. Через пятнадцать минут они все соберутся в вестибюле, и Харди покажет им Джона.

– Вы должны знать наших людей, – сказал Джону Харди перед уходом. – Мы не хотим, чтобы вы зря тратили время, подозревая кого-нибудь из моих мальчиков.

Лейтенант был непреклонен еще в одном пункте. Никто, решительно никто не должен знать об их планах. Он особенно подчеркнул это для Элисон, которая собиралась предупредить мистера Шамбрена.

– Вы должны вести себя совершенно естественно, – говорил Харди. – Тот, кто запросто выбросил двадцать тысяч, готов подкупить кого угодно! Если посыльный, телефонистка, горничная подадут нашему другу хоть малейший намек на то, что вы не тот, за кого он вас принимает, то есть не его наемник, – все пропало!

– Вы не доверяете мистеру Шамбрену? – спросила Элисон.

– Я не верю, что человек будет вести себя совершенно естественно, если будет посвящен в наши планы. Я и вам не верю, мисс Барнвелл, да только теперь с этим ничего не поделаешь! Наша единственная надежда, Уилз, в том, что наш друг считает, будто вы еще не пришли к окончательному решению и вас надо немножечко подтолкнуть. Вот на чем мы его и поймаем, если действительно поймаем.

– Я не уверен в том, что смогу вполне убедительно сыграть свою роль, зная, что у меня на спине нарисована мишень, – сказал Джон.

– Эта мишень уже давно у вас на спине, – возразил Харди, – но только сейчас вы это по-настоящему осознали, вот и все! Если будете вести себя немного нервно или нерешительно – тем лучше. Он решит, что вы все еще на распутье.

Харди ушел, чтобы организовать своих людей.. Элисон взглянула на Джона. Ее лицо было тревожно.

– О, Джонни, во что я вас втравила?

– Дорогая Элисон. – Он хотел подойти к ней поближе, но подумал и остался там, где был. – Помню, когда я был ребенком, отец сказал мне одну вещь. Мне было тогда десять лет, и нас с матерью эвакуировали из Лондона в Штаты. Прощаясь, отец сказал мне, хотя, как я теперь понимаю, слова предназначались моей матери: «Когда-нибудь, Джонни, ты поймешь, что человек сам по себе – только половина целого, словно банкнота, разорванная пополам. Он не имеет ценности сам по себе, если не найдется вторая половина. Я никогда не стану целым, Джонни, если ты не привезешь мне обратно вторую половину». Конечно, он имел в виду мою мать. У меня никогда не было второй половины, Элисон! Я знаю, вы мне помогли просто потому, что у вас доброе сердце. Я знаю, не я – ваша вторая половина. Но тем, что вы разделили со мной мою беду, вы заставили меня на минуту ощутить себя целым человеком. Спасибо вам!..

– Что я могу вам сказать на это? – промолвила она серьезно. – Если это помогло вам, я счастлива. Я знаю, каково эго. когда вторая половина утеряна навсегда…

Джон понял, что Элисон предлагала ему только дружбу, на большее надеяться не приходилось.

Через пятнадцать минут они спустились в вестибюль. Там было полно народу. Каким образом стало известно, что Обри Мун появится в Гриле? Для Джона это было загадкой. Может, через журналиста Уилларда Сторма? У входа в Гриль клубилась толпа, пытаясь дорваться до старшего официанта, мистера Кардозы, который стоял по ту сторону красного бархатного шнура и повторял, что в Гриле нет ни одного свободного места.

Как было условлено, Джон огляделся, ища в толпе Харди. Лейтенант стоял у газетного киоска и разговаривал с коренастым человеком. На миг их глаза встретились, Харди положил руку на плечо своего собеседника. Затем перешел на другую сторону вестибюля. Там у витрины разглядывал выставленные товары высокий худощавый человек. И вновь рука Харди на. миг легла на его плечо. Этот маневр повторился еще два раза. Указав четвертого агента, Харди опять мельком взглянул на Джона и исчез.

– О, Господи, – тихо произнесла Элисон.

Джон обернулся и увидел, что к ним приближается очень странная старуха. Ее шляпа напоминала лоток фруктов, прикрытый легкой развевающейся тканью. Норковая шуба сияла в ярком свете люстр и выглядела на ее полной фигуре как просторная палатка. На руках у нее примостился черно-белый спаниель.

– Сумасшедшая из Шеллота, – сказала Элисон. – Ее апартаменты рядом с квартирой Муна. Миссис Джордж Хейвен.

– Та самая, что интересуется кладбищами для собак?

– Та самая. Будьте ласковы с ней, и, ради Бога, Джон, поговорите с Тото, – это все, о чем Элисон успела его предупредить.

Миссис Хейвен надвинулась на них, как шхуна с развернутыми парусами.

– A-а, Барнвелл. – Ее голос прозвучал, как гул древних пушек. Люди оглядывались – и уже не могли отвести от нее глаз. Она была поистине музейным экспонатом.

– Доброе утро, миссис Хейвен! – приветствовала ее Элисон. – Как поживает маленький Тото?

– Сердится на меня, – ответила миссис Хейвен. – Не дала ему побегать, все только по делу. А он привык в это время гулять в парке. – Стеклянные глаза остановились на лице Джона. – А это кто, мисс Барнвелл?

– Джон Уилз, миссис Хейвен, – почтительно ответила Элисон.

– Здравствуйте, миссис Хейвен, – сказал Джон старухе. Затем протянул руку и дотронулся до плоской головы спаниеля. – Хэллоу, старина! – В ответ спаниель снисходительно оскалил зубы.

– Я надеялась обсудить с вами мой завтрак, назначенный на четверг. Когда вы собираетесь опубликовать материал насчет нового кладбища?

– Могла бы я зайти к вам завтра утром?

– Если пробьетесь! – Миссис Хейвен огляделась. Вся ее облаченная в мех фигура выражала крайнее возмущение. – Этот нелепый Мун с его вечными историями! Я не могу дойти до дверей, не столкнувшись чуть ли не со всей манхеттенсхой полицией. Если он очень хочет, чтобы его убили, пусть делает это не так публично. Вас устроит десять часов, мисс Барнвелл?

– Конечно, миссис Хейвен!

Миссис Хейвен перевела на Джона свои стеклянные глаза.

– Не может быть, чтобы в вас было только плохое, Уилз, – сказала она.

– Надеюсь, что нет! – ответил Джон.

– Разговаривал с Тото… Я всегда говорю, люди, которые любят собак, не могут быть абсолютно плохими! Вы должны как-нибудь прийти ко мне на чашку чая…

– С большим удовольствием, – сказал Джон.

– Ну, насчет удовольствия мы еще посмотрим! Так в десять утра, мисс Барнвелл. – И она направилась к лифту, расправив паруса.

– Гав! – шепнула ей вслед Элисон.

– Спасибо за совет насчет Тото!

Элисон засмеялась.

– Она купила у нас свою квартиру семь месяцев назад и до сих пор не сказала ни слова мистеру Шамбрену. Он ужасно раздосадован. Еще бы! Он – единственный из работников отеля, не удостоенный ее милостивого внимания. «Любишь меня – люби и мою собаку», – гласит поговорка. Видите ли, он ни разу не снизошел до того, чтобы поговорить с Тото! Ну ладно, пойдем к нашему столику, не то мистер Кардоза не сможет удержать его за нами. Вы способны пробиться сквозь эту толпу?

Работая локтями, они добрались до бархатного шнура. Мистер Кардоза, невозмутимый, как ледяное изваяние, пропустил их. Люди, оставшиеся по другую сторону шнура, проводили их ненавидящими взглядами, словно отпетых негодяев.

– Надеюсь, мисс Барнвелл, вы подарите мне за это вечер в театре, – сказал Кардоза, провожая их через уже наполненный зал к зарезервированному для них столу.

– О’кей, – согласилась Элисон.

Кардоза с улыбкой подвинул ей кресло.

– Я всегда знал, что у него две головы. Думаю, здесь вас не заденет ни одна шальная пуля.

– Вы всерьез считаете, что?..

– Нет, – сказал мистер Кардоза. – Я не думаю, что он пришел бы, если бы ему действительно грозила опасность. Прошу извинить меня…

Они едва уселись за свой столик, как послышался нарастающий гул голосов. Великий Человек шел через вестибюль. Через мгновение он появился у бархатного шнура мистера Кардозы.

Джон Уилз впервые увидел его во плоти. Он почувствовал, как напряглись мышцы и больно сжалась челюсть. В этот момент на его руку легла прохладная рука Элисон.

– Спокойно, Джонни, – сказала она.

Мун стоял в дверях, окидывая зал небрежным взглядом. На нем был превосходно сшитый темно-серый костюм, черно-белый жилет и пышный галстук– бабочка. Ему можно было дать лет пятьдесят. Левая рука слегка поглаживала усики. Правая скрывалась в кармане брюк. Он молчал, но все почти явственно слышали его мысли: «Ну-ну, лизоблюды, смотрите – я весь перед вами».

Джон отвернулся. Он вновь увидел перед собой измученное лицо отца, услышал его усталый, скорбный голос; «Я не знал, что приобрел врага, имеющего власть, влияние, а главное – деньги, и что он будет преследовать меня, пока кто-нибудь из нас не умрет…»

– Вот тот, похожий на невинного студента-второкурсника, – это Уиллард Сторм, журналист, – услышал Джон голос Элисон.

Он заставил себя обернуться. Мистер Кардоза с поклонами вел Муна к столу. За ним по пятам следовал молодой человек в очках с роговой оправой и очень модной, неуловимо наглой внешностью.

– Одной породы птички, – сказала Элисон. – В своем роде мистер Сторм – современная версия Обри: в молодости.

Теперь они подошли к столу, отведенному для них в центре зала. Вокруг хлопотливо порхал мистер Кардоза. Джон заметил Шамбрена, стоявшего в дверях рядом с Харди и его людьми. Мун был под тщательным: наблюдением. Джерри Додд и– один из его помощников силой оттаскивали от входа какого-то фотографа.

– Мистер Шамбрен не допустит никакой шумихи, как бы она ни нравилась Муну, – сказала Элисон.

В этот момент черные глазки Муна заметили Элисон. Он улыбнулся насмешливой, издевательской улыбкой. Щеки Элисон вспыхнули. Джон уже хотел выразить свое возмущение, как вдруг почувствовал на себе пристальный, изучающий взгляд Муна. Насмешливая улыбка угасла, глаза превратились в узкие щелочки. Потом Мун повернулся и что-то сказал Уилларду Сторму. Тотчас журналист направил на Джона свои очки в роговой оправе.

– Кажется, он меня заметил, – сказал Джон.

– У нас свободная страна, – возразила Элисон. Она сердилась на себя за то, что покраснела.

Джон ждал, но ничего не происходило. Мун отвернулся и стал обсуждать с мистером Кардозой меню завтрака. Сторм вынул из кармана блокнот и начал что-то писать в нем, бросив взгляд на Джона.

– Мисс Барнвелл!

Джон поднял глаза на человека, остановившегося возле их столика. Когда-то он был красив, он и сейчас красив’ в профиль, подумал Джон. На нем были черный пиджак и полосатые брюки, под мышкой он держал папку с бумагами.

– Мистер Амато! Привет! Джон Уилз, познакомьтесь: мистер Амато, наш метрдотель.

Амато поклонился.

– Слышал о вас от Шамбрена, мистер Уилз! Он говорил, что вы интересуетесь устройством пиров и праздников. – Он слегка повернул голову в сторону Муна. – Можно подумать, это современный Гамлет. – Амато содрогнулся. – Может, сейчас не время, мисс Барнвелл, но Шамбрен сказал, что вас, возможно, интересуют некоторые детали субботнего вечера. Можно к вам присоединиться?

– Конечно, – сказала Элисон.

Амато придвинул третье кресло, уселся и раскрыл папку.

– Вот тут у меня меню. Может быть, вы используете некоторые подробности в сообщениях для печати?

– С днем рождения! – улыбнулась ему в ответ Элисон.

На лбу Амато выступили крошечные капельки пота.

– Будь он проклят, – пробормотал он.

– Ну, все не так уж плохо, мистер Амато!

– Будет в десять раз хуже, чем вы думаете. Все это возбуждение, вся эта шумиха превратят личный праздник в предмет национального, даже всемирного интереса.

А посему Его Величество постарается сделать для нас это предприятие в двадцать раз труднее. Когда он в центре всеобщего внимания – он просто дьявол! Я-то воображал, что полиция убедит его отказаться от этой затеи.

– Они пытались, – сказала Элисон. – Быть в центре всеобщего внимания – это именно то, чего хочет наш мистер Мун.

– О, Господи, – вздохнул Амато. Он вытащил из нагрудного кармана шелковый платочек и вытер лоб.

– Но, мистер Амато, ваше дело – выбрать нужную еду и вина, вот и все! И, как говорит мистер Шамбрен, никто не сумел бы все это лучше организовать, чем вы.

– Вы не понимаете, – возразил Амато. – Ему невозможно угодить! Тут нечто большее, чем вина и кушанья. – Взгляд, брошенный им в сторону центрального стола, был полон ненависти. – Все должно происходить с точностью хронометра! Закуски – ровно в восемь, ни на минуту раньше или позже. Тарелки должны быть убраны ровно через шесть минут. Должен быть подан сигнал одному из оркестров – музыка заглушит звон посуды. Через шесть минут – подать суп! И так далее, и тому подобное…

– Так вы представьте ему свое меню, он внесет свои исправления, а вы достаньте себе хронометр, – бодро сказала Элисон. – Раз начав, вы уже будете механически следовать установленному распорядку. Меню при вас, мистер Амато?

Амато кивнул и опять вытер лицо платком.

– Мечтаю посмотреть, как человек может потратить тридцать тысяч долларов на банкет для своих друзей, – сказала Элисон.

– Неужели это реальная сумма? – спросил Джон. – Мистер Шамбрен называл эту цифру, но я подумал, что он просто преувеличивает для наглядности.

– Набежит и больше, – ответил Амато, – если включить подарки, устройство бара в фойе перед бальным залом, хор Метрополитен Опера.

Он вынул из папки несколько листков бумаги и протянул им. Джон поймал себя на том, что читает написанное с чувством какого-то благоговейного ужаса.

Далее следовало меню, включавшее:

Собственно обед – одиннадцать блюд на выбор, причем каждому блюду соответствовал определенный сорт вина. В качестве первого предлагался суп из хвостов кенгуру с вином «мадера специальная».

В заключение говорилось:

К этому прилагался примерный подсчет стоимости всего мероприятия – 22 386 долларов.

– Конечно, – сказал мистер Амато, вытирая лицо платком, – если к этому добавить стоимость двух оркестров и хора Метрополитен Опера, золотые зажигалки и компактную пудру для всех гостей, понадобится не меньше тридцати тысяч, чтобы покрыть эти расходы. Да, я забыл еще цветы с Гавайских островов, это по меньшей мере три тысячи долларов, сигареты с Суматры, художественные меню с ручной росписью, по пять долларов каждое. О, даже тридцать тысяч долларов будет мало!

– Вы начали составлять это меню и подсчитывать расходы вчера, в десять часов утра? – спросил Джон.

– Это моя работа, – пожал плечами Амато. Он был доволен произведенным впечатлением. – Но убедить мистера Муна принять все это – совсем другое дело!

– Вы никогда не пытались баллотироваться на пост президента Соединенных Штатов, мистер Амато? – спросил Джон. – Такие способности, такое владение цифрами. – Он восхищенно покачал головой. – Я буду агитировать за вас!

– Дорогой мистер Амато, – сказала Элисон. – А что такое «Десерт Мун»?

– Это праздничный торт, но весьма особого рода, – сказал явно польщенный Амато. – Он будет сделан в форме яхты мистера Муна. Искусственный лед, скрытый в контейнере в центре, создаст иллюзию дыма, выходящего из трубы. Иллюминаторы будут оснащены крошечными электрическими фонариками. Это будет настоящее произведение искусства.

– И в тот момент, когда Великий Человек вонзит в него нож, – продолжала Элисон с ноткой благоговения в голосе, – хор Метрополитен Опера запоет…

– «Поздравляем с днем рождения», – закончил Амато.

– Вот именно! С днем рождения, – шепотом произнес подошедший неслышно Кардоза: – Вас требуют пред Очи, Амато!

– Что? – Амато, как ужаленный, подскочил в своем кресле.

– Вас увидели и зовут. Прежде чем меню подвергнется огласке, он может внести в него какие-нибудь изменения. Вы, мисс Барнвелл, будьте любезны сопровождать Амато. Великий Человек приглашает вас выпить с ним стакан коктейля, прежде чем он приступит к завтраку.

– Прошу прощения,. Джонни. – Элисон встала с кресла.

Джои наблюдал, как Элисон и потеющий от волнения и страха Амато подходят к столику Муна. В глазах любопытствующей публики это была премиленькая сценка. Мун сыграл ее с очаровательным изяществом. Он поднялся с кресла, взял неохотно протянутую руку Элисон, поднес ее к губам, а затем подвел девушку к креслу, заранее подвинутому предусмотрительным Кардозой.

Для мистера Амато кресла не нашлось. Он стоял, как провинившийся школьник, ожидая, пока Мун удостоит его высочайшего внимания. А. Мун не спешил. Он был в центре событий, к тому же Элисон была очаровательна.

Джон, оглядел зал, ища взглядом того единственного человека, который мог бы наблюдать за ним. Но, насколько он мог судить, все взоры были устремлены к центру зала, и ни одна душа в Гриле не интересовалась никем, кроме Великого Человека.

Прежде чем томящийся мистер Амато дождался своей очереди, произошел один маленький эпизод, продливший его агонию. У входа в Гриль появилась Марго Стюарт. Помощник мистера Кардозы пропустил ее в зал. Она устремилась прямо к столику Муна, не глядя ни вправо, ни влево. На ней было то «выходное черное платье», которое имеет в своем гардеробе каждая девушка, состоящая на службе. Джон не мог хорошенько разглядеть ее, но был уверен, что после вчерашнего она чувствует себя отвратительно.

Подойдя к Муну, она вручила ему лист бумаги. Он взглянул на нее с таким выражением, будто от одного ее вида ему стало плохо. Появление Марго разрушило очарование, которое он создавал, играя роль престарелого, но галантного Дон-Жуана. Он взглянул на записку, нетерпеливым жестом дал Марго понять, что она может идти, и снова повернулся к Элисон.

Марго Стюарт двинулась по боковому проходу между столиками, путь ее неминуемо лежал мимо столика Джона Уилза. Она смотрела на него с таким выражением, будто он был частью стенной росписи, ничем не выдавая того, что видела его раньше. Может, вчерашняя встреча просто вылетела из ее головы? Ведь она была пьяна до бесчувствия. Поравнявшись с его столиком, она мимоходом задела его, уронив на его колени маленький смятый клочок бумаги.

Джон быстро оглянулся на Муна. Ни Мук, ни Уиллард Сторм не обратили ни малейшего внимания на уход Марго. Мун заказывал Кардозе коктейль, Сторм пытался очаровать Элисон.

Не поднимая с колен записку, Джон развернул ее:

Джон медленно повернулся к выходу. По Марго Стюарт уже исчезла в толпе, все еще клубившейся по ту сторону бархатного шнура.

Между тем Великий Человек наконец-то снизошел до мистера Амато. По всему было видно, что происходит избиение несчастного устроителя банкетов. Лицо Амато из багрово-красного стало пепельно-серым. Дрожащими руками он подал Муну и Сторму копии меню.

Именно в этот момент неизвестно откуда появился Пьер Шамбрен, спокойный, улыбающийся, непринужденный, и стал рядом с Амато.

Все это было похоже на немой фильм без титров. Мун что-то резко и сердито сказал Шамбрену. Тот ответил с улыбкой. Мун разразился какой-то тирадой и сделал жест в сторону Джона. Сторм и Элисон обернулись и посмотрели на Джона. Шамбрен продолжал слушать с невозмутимым видом. Когда Мун, наконец, выдохся, Шамбрен что-то сказал Амато, а потом Элисон. Амато мгновенно ретировался, оставив Шамбрену свою папку. Элисон поднялась с кресла, что-то вежливо сказала Муну и направилась к Джону.

– Ух, этот тип! – выдохнула она, усаживаясь на свое кресло.

Тут же появился мистер Кардоза с двумя порциями мартини, которые они не заказывали.

– Двойные, мисс Барнвелл, – сказал он весело. – А каков наш Шамбрен? Настоящий парень!

– Да, – согласилась Элисон. Она повернулась к Джону. – Мистер Кардоза извинит нас, если мы пойдем выпьем и закусим где-нибудь в другом месте. Да, Джонни? Здесь я просто задыхаюсь!

– Разумеется, мисс Барнвелл, – сказал Кардоза. – Если хотите, я велю официанту отнести что-нибудь в ваш офис. – Он усмехнулся. – Там, у входа, одна пара так и размахивает пачкой долларов, чтобы я устроил им столик. Я сделаю бизнес, отдав им ваши места.

Элисон положила руку на плечо Кардозы, потом быстро пошла к выходу. Джон последовал за ней. Краем глаза он видел, что Мун все разносит Шамбрена, а тот слушает его с таким видом, словно все это доставляет ему истинное удовольствие.

Они пробились через толпу и молча поднялись на четвертый этаж, в кабинет Элисон.

– Нет, все-таки Мун – это нечто невообразимое! – с гневом сказала Элисон. – Каждый взгляд его – оскорбление. Он ухитрился в присутствии Амато и Сторма сделать намеки на какие-то отношения между нами. Я уверена, что Сторм думает, будто в свободное время я ублажаю эту тварь!

Элисон отвернулась. У Джона мелькнула мысль, что она вот-вот расплачется. Вместо этого она с силой ударила кулаком по столу.

– Грязный подонок! – с ненавистью сказала она. Потом повернулась к Джону. – Простите, Джонни…

Он понимающе усмехнулся.

– Можете повторить, если хотите!

– Джонни, дело плохо…

– Мун узнал меня? – спросил Джон, и губы его сжались.

– Узнал, объяснил Сторму, кто вы, пожурил меня за то, что я завтракаю с его врагом. А под конец обвинил Шамбрена в том, что он укрывает в своем отеле потенциальных убийц.

– А Шамбрен?

– Он знает, кто вы. А если даже и не знал, то дивно притворялся. Он – прелесть! И откуда он взялся так неожиданно? Мун обращается с Амато, как нельзя обращаться с собакой, – и вдруг появляется Шамбрен. «В таком важном деле, как ваш день рождения, мистер Мун, я не хочу оставлять детали на усмотрение моих подчиненных, – сказал он. – Бегите, Амато!»

– Ну и бежал же он!

– «Я также передам мисс Барнвелл ваши пожелания по поводу освещения этого события в прессе, – сказал потом Шамбрен. – Мы не должны отрывать ее от гостя». Тут Мун как закричит: «Да вы знаете, кто он такой? Это же потенциальный убийца, от которого вы должны меня защищать!» Я так обалдела, Джонни, что не могла сразу вступиться, но Шамбрен меня опередил: «Это Джон Уилз. Изучает гостиничное дело. Сын человека, который из-за вас пустил себе пулю в лоб». «И вы позволяете ему вникать в дела отеля, понимая, что он вполне может меня убить?» – завопил Мун. «А разве есть правило, по которому в отель „Бомонд“ допускаются только те, кто вас любит?» – ответил Шамбрен. На этом я и ушла, Джонни!

В дверь постучали.

– Наверное, наши мартини, – предположила Элисон.

Джон открыл дверь и остолбенел. Перед ним, перекинув через руку салфетку и держа поднос с тремя наполненными стаканами и горячими бутербродами на блюде, стоял Шамбрен.

– Могу я обслужить вас, сэр? – спросил Шамбрен. Глаза его смеялись. Как заправский официант, он внес поднос в кабинет Элисон и поставил его на стол. Поклонившись, он подал стакан Элисон и помахал Джону:

– Угощайтесь, сэр!

Потом вдруг стал серьезен.

– Маленький тост! – сказал он и поднял свой стакан. – Выпьем за отделение овец от козлищ! Кстати, говоря о козлищах, я имею в виду вашего потенциального поклонника, Элисон. Да, я знаю, кто вы, Джон Уилз!

«Вот так», – подумал Джон.

Шамбрен вынул из серебряного портсигара свою любимую египетскую папиросу. Джон, стараясь унять дрожь в руках, поднес ему зажигалку. Сквозь облачко дыма на него внимательно смотрели темные глаза Шамбрена.

– Преподам-ка я вам урок по ведению отель-бизнеса. – Шамбрен снял с блюда крышку. Множество секций было заполнено маленькими сэндвичами с рыбой, копчеными колбасками, запеченными в тесте устрицами. Элисон отрицательно покачала головой, отклоняя угощение. Шамбрен подцепил себе рыбный сэндвич на палочке.

– Вы не можете, дети, выполнять такую работу, как моя, если не знаете всего, что вам положено знать, и многое из того, чего вам знать не положено. Обри Мун – это мой крест. И чтобы успешно нести этот крест, я должен знать о нем все, что только возможно. Нельзя допустить, чтобы Мун застал меня врасплох! При нашей первой встрече, Джон, я вычислил вас через несколько минут. Вы сын покойного Уоррена Мак-Айвера. Естественно, у меня сразу же возник вопрос, насколько правдива ваша-версия насчет изучения гостиничного дела.

– Нет, – начал Джон. – Я…

Мягким жестом Шамбрен остановил его.

– Я решил, что, возможно, вы говорите правду, и не хотел ставить вам препятствия. У вас их и так было достаточно. Но потом я понял, что ошибся. Это было сегодня, когда я узнал, что вы, Элисон и лейтенант Харди вступили между собой в некий заговор.

– Вы и это знаете? – спросила Элисон тонким голоском.

– Когда я не буду знать, что происходит в моем собственном отеле, я уйду в отставку! Не спрашивайте, как я об этом узнал. Но одно вам должно быть ясно – в моем штате есть люди, которым я доверяю на все сто процентов. – И он взглянул на Элисон с лукавой улыбкой.

– Простите меня, мистер Шамбрен. – Элисон покраснела. – Я…

– Вы благородно старались облегчить участь человека, – сказал Шамбрен. – Вы считали, что не имеете права рассказать мне об этом. Я не обижаюсь! Но приходится иметь и таких помощников, которые говорят мне все, не рассуждая. – Он повернулся к Джону. – Есть только один способ бороться против денег, если вы сами их не имеете. Это требует особого рода ловкости и цинизма. Если бы ваш отец в свое время знал этот секрет, он был бы сейчас командующим войсками НАТО. Хотите, открою секрет?

Джон кивнул.

– Неважно, богат человек и влиятелен или беден, у него всегда есть определенные слабости. Так вот, Джон, следите за ним до тех пор, пока не нащупаете его ахиллесову пяту…

– И используйте его слабость против него самого?

– Отнюдь нет, дорогой мой! В этом и заключается мой секрет. Никогда не пользуйтесь открыто его слабостью. Знайте о ней про себя, храните свое знание как драгоценную тайну. Только дайте ему понять, что вы ее знаете. Вот тут-то, Джон, ваш отец и совершил ошибку! Он открыл свой секрет – заявил всему миру, что Обри Мун – трус. Если бы он держал свой секрет при себе, но шепнул бы при случае Муну про ту историю во время пожара, Мун много бы дал, чтобы эта история осталась тайной. Тогда, пожалуй, ваш отец мог бы командовать войсками НАТО. Мун сделал бы это, вместо того чтобы использовать свои деньги и могущество против вашего отца. Ошибка Мак-Айвера заключалась в том, что он раскрыл свои карты до совершения сделки.

– Вы не зря говорили о цинизме, – пробормотала Элисон.

– Конечно, деточка! Это борьба за выживание. Я не думаю, что в этом здании есть хоть один человек, о котором бы я не знал того, что он очень хотел бы скрыть. Узнавать такие вещи – моя задача. Я знаю, кто из мужчин обманывает своих жен и кто из жен обманывает своих мужей. В повседневной жизни это может дать мне не больше, чем вежливое приветствие тех, кто в других обстоятельствах просто бы меня игнорировал, Но в более серьезных случаях это окупается с лихвой. – Шамбрен усмехнулся. Он вытер пальцы бумажной салфеткой и направился к выходу.

– Вопросы есть, дети мои?

– Что вы имеете против Муна? – спросил Джон,

– Мун – случай уникальный. Вот уже четверть века, как его грехи стали общенародной собственностью. Он сумел обратить их в свою пользу. Он знает технику тайного шантажа не хуже, чем я. Если он знает что-нибудь за вами, Джон, советую вам уйти в тень. – Шамбрен помедлил, колеблясь. – Поскольку я тоже знаю кое-что о вас, Джон, было бы неплохо узнать и все остальное. Но, как я полагаю, лейтенант взял с вас слово молчать?..

Шамбрен ласково улыбнулся Джону, вышел из кабинета и закрыл за собой дверь.

– Удивительный человек, – задумчиво произнесла Элисон.

Глава 2

Пять минут спустя в кабинете Элисон появился лейтенант Харди. Его направил туда Джерри Додд, которому позвонил по телефону Джон.

Харди был свидетелем того, что происходило в Гриле, так что Джону не пришлось ему ничего рассказывать.

– Что вы там видели, кроме этого, так сказать, представления? – нетерпеливо спросил он.

– Я что-то не понимаю, – ответил Джон. – А что я там должен был видеть?

– Черт возьми, Уилз, предполагалось, что вы ищете заказчика, который заплатил вам десять тысяч долларов за убийство человека! Если наше предположение верно, то – десять против одного – он там был и наблюдал за спектаклем, устроенным Муном. Так что же вы видели?

– Боюсь, что, как и все в Г риле, только Муна и его компанию, – медленно покачал головой Джон. – К тому же мне сразу стало ясно, что он меня узнал и что-то сказал обо мне Сторму.

– Это я видел, – сказал Харди. – А что вы воображали? Что он травил вас двенадцать лет и не знал, как вы выглядите? Я это видел. И я видел вас и, если бы я заплатил за убийство Муна, остался бы очень доволен. Вы были воплощением ненависти! Наверняка мистер X считает сейчас, что его вклад окупится. Но вы и мисс Барнвелл должны были, как мы условились, выследить этого парня. Кто-нибудь из вас хоть что-нибудь заметил?

– Боюсь, я настолько был захвачен личными переживаниями, что начисто забыл, зачем я там…

Харди кисло усмехнулся.

– А мисс Барнвелл сражалась за свою репутацию в глазах общества. Бьюсь об заклад, что и она ничего не видела!

– Спасибо, что по крайней мере оценили мое положение, – сказала Элисон.

– За последние сутки я кое-что узнал об этом заведении. – Харди потер подбородок. – Все выглядят совершенно одинаково. О, конечно, среди них есть тонкие и толстые, высокие и низкие, брюнеты и блондины, но все они выглядят одинаково. Высший сорт! Элита! Позолоченные шкуры! Но кое у кого в этой позолоте есть трещины. У них та же ненасытная тяга к сплетням, к копанию в грязи, как у любого другого. Однако я не заметил того, кого искал. Того, кто следил за вами, Уилз! Я надеялся, что вы кого-нибудь заметили. Обычно слежку за собой чувствуешь кожей.

– Мне очень жаль, – сказал Джон. – Но я должен вам сказать кое-что. Ради этого я и просил вас прийти сюда. Во-первых, Шамбрен знает, кто я, и знает, что я в чем-то с вами сотрудничаю.

– То-то мне показалось, что он усмехнулся, когда я проходил мимо. Значит, он все знает? О деньгах, о письме, о том, что мы делаем?

– Мы ничего ему не говорили, – ответил Джон. – Он сам обо всем догадался. Он раскусил меня вскоре после нашей встречи. Он знал, что вы тут были и говорили с нами. Если он знает еще что-нибудь, то, во всяком случае, он об этом умолчал. Но у него есть свои способы узнавать, что к чему.

– Ну, я так и знал – что-нибудь обязательно просочится, – вздохнул Харди. – Такое уж это место. Ладно! Пусть узнает все сам. То, что мы делаем, останется по-прежнему тайной. Ладно! С этим все. Что же во-вторых?

Джон достал смятый клочок бумаги, который бросила ему Марго Стюарт в Г риле, и протянул его Харди.

– Во всей этой передряге я совсем забыл вам рассказать о вчерашней встрече с этой девушкой в баре «Трапеция»…

И он кратко изложил Элисон и лейтенанту историю своего знакомства с Марго Стюарт.

– Так… – задумчиво протянул Харди. – И что вы обо всем этом думаете? Что ей от вас нужно?

– У меня создалось впечатление, что она знает, кто я. И почти наверняка не любит Муна. Я бы хотел с ней встретиться…

– Конечно, – ответил Харди. – Это необходимо. Разговаривайте с каждым, кто захочет с вами заговорить. Это единственный шанс добраться до нужного нам человека! Но в следующий раз держите себя в руках. В этом чертовом Гриле только один из присутствующих ничем не выдал своих чувств. Мун на секунду уронил свою маску – он занервничал и повысил голос. Сторм вел себя как голодный волк – так и ждал, когда со стола упадет какая-нибудь крошка грязи, которую он сможет опубликовать в своей колонке. Мисс Барнвелл была смущена и разгневана. Вы, Уилз, просто запылали при виде Муна. Официанты хотя и делали свое дело, но что-то бормотали друг другу. Посетители таращили глаза. И только один человек был абсолютно спокоен…

– Мистер Шамбрен, – прошептала Элисон.

– Не в бровь, а в глаз, мисс Барнвелл! Он подошел к Муну, чтобы защитить вас и мистера Амато. Должно быть, он негодовал на Великого Человека за то, что тот устроил эту сцену. Он открыто говорит, что ненавидит Муна. Должно быть, он не раз получал по носу за те два года, что Мун живет здесь, в отеле.

– Вы хотите сказать, что Шамбрен… – начал Джон.

– Я сказал только, что он был единственным, кого нельзя было читать, как книгу, – прервал его Харди, вставая. – Повидайтесь с Марго Стюарт и дайте мне знать, что там затевается. И перестаньте витать в облаках! Смотрите и слушайте, что происходит вокруг вас.

Этот тип может догадаться, что от него отступились, и вы получите хороший удар в спину.

Встретиться с Марго Стюарт оказалось весьма непросто. Секретарша Муна жила в отеле, чтобы в любой момент, когда она могла понадобиться своему хозяину, оказаться рядом. Ходили сплетни, что потребности Муна не всегда ограничиваются его литературными делами.

– Я никогда этому не верила, – сказала Элисон. – С тех пор как я здесь, она пьет все чаще и больше! Мне кажется, что она тоже попала в одну из ловушек Муна. Послушайте, Джонни, я могла бы позвонить в пентхаус! Что-нибудь насчет освещения праздника в печати. И вызвать Марго сюда, в кабинет!

Телефонистка, получившая указания не соединять никого напрямую с пентхаусом «М», сообщила, что мисс Стюарт нет на месте. Не ответила та и на звонок в ее номер.

Элисон предстояло дать в печать материал о демонстрации мод, которая проходила в бальном зале. Джон спустился с ней. В вестибюле он пообщался с Джерри Доддом. Джерри сказал, что минут двадцать назад Марго Стюарт вышла на Пятую авеню.

– Примерно в это время она обычно уматывает в лавочку на Мэдисон-сквер запастись на ночь ликером. Она должна скоро вернуться – через 15–20 минут, если ее куда-нибудь не занесет.

Джона покоробило – да, здесь каждый знает самые интимные подробности жизни обитателей отеля.

– Пойдемте со мной, посмотрим на красивых девушек, – предложила Элисон. – Джерри позовет вас, когда она вернется.

– Это можно, – согласился Джерри.

В бальном зале происходило представление парижских моделей вечерних платьев. Зал был залит ослепительным белым светом. За столиками сидели люди, записывая что-то в блокнотах. Человек с сильным французским акцентом представлял публике каждое платье. Джон смотрел, как манекенщицы с белыми, будто мел, лицами спускались с эстрады, глядя невидящими, но провоцирующими глазами на мужчин. Ему вспомнились слова Харди. Эти манекенщицы, как и завсегдатаи отеля «Бомонд», были похожи друг на друга, как две капли воды.

Джону стало скучно. Элисон как пресс-секретарь обязана общаться с этими людьми, а ему здесь делать нечего!

В вестибюле было пустынно. Джерри в ответ на вопросительный взгляд Джона покачал головой. Джон уселся в кресло, с которого прекрасно просматривался весь вестибюль, вытащил сигареты и щелкнул зажигалкой.

– Добрый вечер, мистер Уилз! – приветствовал его незнакомый голос.

Джон поднял глаза. Рядом с ним, улыбаясь, стоял невысокий смуглый человек в дорогом черном костюме, чуть-чуть слишком облегающем его фигуру. Его улыбка была тоже как будто слишком ослепительна. Кожа имела кофейный оттенок. Речь звучала по-европейски, но с легким акцентом. Он опирался на черную трость с тяжелым серебряным набалдашником.

– Мое имя Гамайэль, мистер Уилз! Осман Гамайэль. У меня к вам поручение.

Сердце Джона учащенно забилось. Вот оно!

– Слушаю вас, мистер Гамайэль, – учтиво сказал, он.,

Гамайэль. улыбался.

– Сейчас не время для чашки чая, мистер Уилз, но миссис Хейвен подумала, что вы не откажетесь от рюмочки после ваших переживаний в Гриле!

Джон вздохнул. Эта ненормальная старуха!

– Очень сожалею, – ответил он. – Поблагодарите за меня миссис Хейвен. Я, к сожалению, вынужден отказаться. Я жду одного человека…

– Полагаю, вы нашли бы разговор с миссис Хейвен весьма полезным для себя, мистер Мак-Айвер!

Джон вздрогнул.

– Вы знаете, кто я?

– Знаю, мистер Уилз, – раз уж вы предпочитаете называть себя Уилзом. Может быть, я знаю даже, зачем вы остановились в этой гостинице. Ну так как, поднимемся к миссис Хейвен?

Джон колебался.

– Я и в самом деле жду кое-кого. Не возражаете, если я оставлю свои координаты администратору?

Блестящие черные глаза Гамайэля весело заискрились.

– Мой дорогой мистер Уилз, конечно же, оставьте! За вами бдительно следят трое городских сыщиков и бдительный мистер Додд. Разве я осмелился бы столь открыто приглашать вас, если бы мы задумали не дружескую беседу, а что-нибудь дурное? Видите ли, все мы – члены одного клуба. Вы, миссис Хейвен, я…

– Клуба?

– Клуба Ж.О.М. – Жертв Обри Муна.

Предупредив Джерри Додда, где его можно найти,

Джон последовал за Гамайэлем. Лицо его было угрюмо. То, что он сын Уоррена Мак-Айвера, – уже ни для кого не секрет. В ту секунду, когда Мун сказал это Уилларду Сторму, сей факт стал всеобщим достоянием. Но когда успел Сторм сообщить об этом Гамайэлю?

Они поднялись на крышу. Оба молчали. Гамайэль, опираясь на трость, загадочно улыбался.

Дверной звонок в пентхаус «Л» прозвучал на глубокой низкой ноте, как редуцированная копия Биг Бена. Дверь открылась почти мгновенно. Перед ними была сама миссис Хейвен в домашнем платье с фантастическим обилием кружев, которые выглядели как деталь маскарадного костюма.

– Вы очень добры, миссис Хейвен, – начал Джон.

– Входите, Уилз, – прервала его старая дама. – Как я вам давеча сказала, это мы еще увидим!

Джон и Гамайэль последовали за ней. Старуха расправила паруса и поплыла в комнату.

Джон остолбенел. Он никогда не видел ничего подобного. Комната напоминала антикварную лавку, торгующую старьем и рухлядью. Насколько он мог судить, в ней было раза в два больше мебели, чем она могла вместить, большей частью – викторианской эпохи. Тяжелые портьеры из красного бархата закрывали окна. Вокруг были разбросаны воскресные газеты, по-видимому, не менее чем за шесть месяцев. Полки с книгами, штабеля томов на полу… Джон, однако, заметил, что нигде не было ни пылинки. Вероятно, то, что для него казалось чудовищным, и было для хозяйки порядком. Если бы ее попросили найти «Таймс» за июнь прошлого года, она сделала бы это мгновенно.

Позади какого-то неопределенного предмета послышалось сопение. Там стояла корзинка Тото, и в ней на алой атласной подушке развалился маленький спаниель.

– Для чая, пожалуй, слишком рано, – сказала миссис Хейвен. – Большинство людей, хоть недолго живших в Англии, любят скотч с теплой водой или с содовой. Вы как, мистер Уилз?

– Я предпочитаю лед. С удовольствием выпил бы виски со льдом.

Гамайэль уселся в мягкое кресло. Он явно чувствовал себя здесь как дома. Миссис Хейвен подвинула большую клетку с двумя попугаями. Под ней оказался современный холодильник, выглядевший весьма странно в этой комнате. С большим знанием дела старуха приготовила Джону напиток, достала со стола, задвинутого за резной диванчик, стакан и бутылку.

– Надеюсь, это поможет вам оправиться от шока, в который вас привели мои апартаменты, мистер Уилз, – сказала она, протягивая Джону виски, – шока, который вы из вежливости стараетесь скрыть. Однако ваши манеры кое в чем изменили вам, молодой человек!

– Прошу прощения, – забормотал Джон. – Я…

– Вы не поздоровались с Тото! Он может обидеться…

Джон вспотел, внезапно ощутив, что в комнате страшно жарко, градусов тридцать, не меньше. С болезненной улыбкой он повернулся к Тото:

– Привет, старина!

Тото заворчал и свернулся калачиком на своей атласной подушке.

Миссис Хейвен подала Гамайэлю изящный ликерный фужер с жидкостью, по цвету напоминающей персиковый сок. Себе она взяла старинный стакан, наполненный чем-то, похожим на неразведенный бурбон.

– За взаимопонимание! – Миссис Хейвен опрокинула стакан, отхлебнув сразу половину, и откинулась на высокую спинку кресла.

Джон подумал, что, наверное, много лет назад она была красавицей. Теперь она выглядела карикатурой на свое прошлое.

– Из того, что сказал Осман, вы, наверное, догадались, что я пригласила вас сюда не для светской болтовни, Уилз!

– Во всяком случае, я понял, что я здесь не ради прекрасных глаз, – сухо сказал Джон.

– Не иронизируйте, Уилз! Мы все попали в адскую ситуацию. – Она отпила из своего стакана. От ее острых глаз не укрылось, что Джон следит за ней с недоумением.

– Моя бабка была трезвенницей, – сказала она. – Не допускала в своем доме ни капли ликера. Дед восполнял этот пробел в своем клубе. Но всю жизнь бабушка выпивала вечером стакан напитка под названием «Прюнелла». Девяносто процентов алкоголя. Она научила меня презирать все ненастоящее. Вот это, если вам интересно, – она подняла свой стакан, – настоящее стопроцентное виски из Кентукки. Цвет его происходит от специальных дубовых бочек, в которых его выдерживают. Я бы предложила и вам стаканчик, да боюсь, с непривычки ударит вам в голову. А теперь – к делу! Пожалуйста, Осман.

– Мистер Уилз, мы, конечно, составляем меньшую часть того клуба, о котором я упомянул, – начал он мягко. – Но мы оказались в таком положении, что имеем право действовать в этой крайней ситуации от лица всех членов.

– В крайней ситуации? – переспросил Джон.

– Переходите к делу, Осман! – резко сказала миссис Хейвен и повернулась к Джону. – Разумеется, нет никакого клуба и нет никаких членов. Но мы с вами, как, впрочем, и многие другие, на острове людоеда. Возможно, в данном случае людоед съел лишнее, но это слабое утешение для тех, кто попал к нему в суп.

– Меня еще не лишили слова? – невозмутимо спросил Гамайэль.

– Конечно нет! Я же сказала – переходите к делу.

Неподвижная белозубая улыбка обратилась к Джону.

– У миссис Хейвен очень богатое воображение, мистер Уилз! Людоед, о котором она говорит, это, конечно, Мун. Остров людоеда – его мир, в котором живем и мы, нравится нам это или нет. Вы, дорогой Уилз, двенадцать лет были одним из ингредиентов в суповом котле нашего людоеда. Мун ел вас так же, как и нас…

– Осман! – прогудела миссис Хейвен.

– Я лишь пытюсь объяснить мистеру Уилзу смысл вашей метафоры, дорогая!

– Ну ладно! Ближе к делу.

– Так вот. Ситуация такова: похоже, кто-то из членов клуба – смею вас уверить, нам совершенно неизвестный – восстал. Развивая метафору миссис Хейвен, можно сказать, что один из ингредиентов в супе оказался неудобоваримым.

– Осман!

– Простите, дорогая! Вы нарисовали такую забавную картинку, что мне невольно хочется продолжать в том же духе. Итак, говоря прямо, сэр: кто-то намерен убить Обри, как мне кажется, в день его рождения, в субботу. В том, чтобы убить его именно в этот день, есть нечто символическое. И если бы этот неизвестный преуспел, то и вы, и я, и миссис Хейвен, и многие другие имели бы, на первый взгляд, все основания устроить свой собственный праздник. Мы ведь все давно желаем Обри смерти. Но – есть одно большое «но», мистер Уилз!

Жара и вся эта словесная вязь мешали Джону сосредоточиться. Страшно хотелось курить.

– Пожалуйста, курите, мистер Уилз, – сказала миссис Хейвен, будто прочитав его мысли. Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Сам того не сознавая, он все это время теребил влажными пальцами пачку сигарет.

– Наша проблема – время, мистер Уилз. – Голос Гамайэля, казалось, доносился издалека. Этот ровный, плавный голос как будто гипнотизировал. – Если Обри будет убит в субботу вечером, очень многие из нас окажутся беззащитными. Наш людоед не оставит нас в покое, даже если умрет от несварения желудка!

– Осман! – Старая миссис Хейвен направила на Джона костлявый палец. – Пока вы не запутались во всем этом, Уилз, я задам вам один прямой вопрос. Нет, два вопроса! Вы здесь для того, чтобы убить Обри Муна? И если да, то делаете вы это по собственному желанию или как чей-то агент?

Джон помолчал, собираясь с мыслями. Вот оно! То, на что надеялись он и Харди. Вполне вероятно, что эта сумасшедшая старуха, живущая за двести тысяч долларов на куче старья, и ее восточный друг – именно те заговорщики, которые втянули его и Памелу Прим в эту историю.

Джон решил действовать осторожно.

– И вы думаете, что я признаюсь почти незнакомым людям в намерении убить человека? – сказал он.

– Я надеюсь на ваш здравый смысл! – резко произнесла миссис Хейвен. Ее пальцы, на которых сверкали бриллианты, нетерпеливо дрожали. – Я знаю про вас все, Уилз! И про вашего отца, и про то, что сделал с вами обоими Обри Мун. Если у вас появилась потребность убрать его с дороги, я вам сочувствую. Нам известно и другое: вам было абсолютно негде достать десять тысяч, чтобы заплатить мисс Прим! Мы знаем также, что подобный образ действий – не в вашем духе. Если уж вы решились – вы сделаете это сами! Так вот, если вы работаете один, мы надеемся отговорить вас от вашей затеи. Если же вы работаете на того человека, который пытался подкупить мисс Прим, мы просим вас указать нам его, чтобы мы убедили его оставить эту идею.

– Значит, вы, мистер Гамайэль, и вы, миссис Хейвен, стремитесь защитить Муна? – сказал Джон медленно, обдумывая свои слова.

Глухой звук, похожий на рычание, вырвался из груди старухи.

– Будь он проклят! К черту Обри! Пусть он сдохнет от рака печени и три черные собаки осквернят его могилу! – Она вся тряслась от ярости.

Джон непонимающе уставился на нее.

Голос Гамайэля ворвался в эту бурю эмоций, как сладкий сироп.

– Короче, мистер Уилз! Обри Муна уже много лет готовят к внезапной насильственной смерти. Если этого не случилось, то лишь потому, что большинство из нас поняли – как только он умрет, все, что должно было оставаться тайным, станет явным. Обри позаботился о том, чтобы ни один из нас не избежал наказания!

– Ящик Пандоры, – пробормотала миссис Хейвен. Ее порыв, казалось, истощил ее силы. Голова откинулась на спинку кресла, темные накрашенные веки сомкнулись.

– Вы не верите, мистер Уилз? – В голосе Гамайэля зазвучали ледяные нотки. – В настоящий момент я, например, имею возможность оказать услугу моей родине. Я не могу действовать в открытую. Не смею! Если бы Мун узнал, он бы уничтожил меня с поистине дьявольским удовольствием. Многие недели я стараюсь пробиться к нему, чтобы заключить с ним нечто вроде сделки, окончательного соглашения. Он смеется надо мной и не желает говорить даже по телефону. Если я хочу сделать то, что принесет счастье моему народу, я должен сделать это тайно и исчезнуть отсюда так, чтобы он не узнал. Вечная секретность – и вечный страх, что он все равно окажется хитрее и проницательнее, чем я…

– Такой он и есть, – пробормотала миссис Хейвен. – Всегда хитрее и проницательнее любого из нас.

– Мы обратились к вам так прямо, мистер Уилз, только потому, что у нас очень мало времени, – сказал Гамайэль. – Меньше ста часов. Если вы затеваете что-то свое, – может быть, воспользовавшись чьим-нибудь планом, – мы хотим показать вам, какие бедствия ваш поступок принесет множеству людей, столь же невинных, как вы и ваш отец! Если вы действуете от кого-то, кто подкупил мисс Прим, если, возможно, вас самого подкупили… – Его предположение прозвучало как вопрос.

Однако его толкают не в ту сторону: пытаются заставить отказаться от действия!

– Допустим, я чей-то агент, – сказал Джон.

– Вы должны познакомить нас с вашим хозяином! – В голосе Гамайэля уже не было ни мягкости, ни вкрадчивости. Этот маленький смуглый человек вдруг показался страшным и опасным. – Я сочувствую вашему хозяину. Его довели до крайности. Но он действует как безумный! Ему на всех наплевать! И на вас тоже, Уилз, ведь он предаст вас, как только дело будет сделано. Полиция должна на ком-то отыграться?!..

– А что бы вы сделали, если бы узнали, кто этот человек? – спросил Джон.

– Убедили бы его отказаться от своего плана, – сказала миссис Хейвен. – Показали бы ему, что случится со всеми нами, если его план будет приведен в исполнение.

– А если не сможем убедить – остановим. Вплоть до применения силы. Видите, мистер Уилз, я с вами абсолютно откровенен!

Было невыносимо жарко. Джон вытер лицо платком.

– Вы знаете обо мне так много, такие подробности! Несомненно, вы подозреваете, кто этот человек?..

– Он не похож ни на кого из известных нам людей, – ответила миссис Хейвен. – Этот кто-то сошел с ума, Уилз, и мы не можем узнать его в этом безумии…

«Неужели это правда? – подумал Джон. – Или все это игра, цель которой – выведать мои намерения, узнать, что мне известно, кого я подозреваю?»

– А вы не думали обратиться в полицию? – спросил он.

– С чем? – возразил Гамайэль. – Не секрет, что Муна ненавидят многие. Он наслаждается тем, что говорит репортерам и полиции, как много существует людей, которые его ненавидят! Он публично заявил, что его безопасность – в том огромном количестве врагов, которые сделают все, чтобы он был цел и невредим! Я не могу сообщить полиции ничего нового. Они спросили бы меня: «Что дало ему такую власть над вами? И над другими?» – Уголки его губ дрогнули. – Если бы я открыто рассказал свою историю, Уилз, в моей стране нашлись бы люди, которые четвертовали бы меня в застенке, глубоко под землей, чтобы никто не услышал моих криков. А если бы я назвал другие имена, эти люди были бы публично опозорены, их семьи разрушены, карьера загублена. Мы ничего не выиграем, если обратимся в полицию, – разве что укажем пальцем на человека, который собирается убить Муна…

– А мы не знаем, на кого указать, – продолжила миссис Хейвен.

Джон подивился про себя, что же такого могла сделать эта странная старая женщина, чтобы оказаться во власти Муна. Он был готов поверить им, но пойти на риск и рассказать всю правду не мог. Он закурил новую сигарету и глубоко затянулся. Рубашка его взмокла от жары, царившей в комнате.

– Мне известно, да и вы знаете, что за вами следит полиция, – сказал Гамайэль. – Вы с ними говорили.

– Скажем так: они говорили со мной, – ответил Джон. – Они знают, кто я! Мун знает, что я в этой гостинице. Если бы я захотел убить его, вряд ли мне удалось бы до него добраться.

– Они будут охранять Обри самым тщательным образом. – Миссис Хейвен с силой поставила стакан на столик. – Повредить ему и бежать может оказаться просто невозможным! Наш безумец пытался осуществить свой план через Прим, а может, и через вас, Уилз. Как знать – если он исчерпает все средства, не сделает ли он это сам? И тогда его схватят…

– Если бы вы не боялись, что вас арестуют, вы могли бы застрелить Муна сегодня днем в Гриле, – сказал Гамайэль.

– В наших интересах, чтобы Мун жил, и да поможет нам Бог! – произнесла миссис Хейвен.

Темная, в красных отблесках комната поплыла перед глазами Джона. Он с трудом подавил готовый вырваться смех. Они показались ему свихнувшимися детьми – все, включая Муна, – разыгрывающими написанную автором мелодраму. Ведь это отель «Бомонд», самая дорогая и фешенебельная гостиница в мире, это Нью-Йорк, воплощение современной цивилизации. В их нелепом заговоре нет чувства реальности. И все же, всего несколько месяцев назад президент Соединенных Штатов заявил, что какой-то миг безумия мог бы превратить всю нашу планету в пылающий погребальный костер. Перед лицом этой идеи можно ли утверждать, что в мире Муна, в мире денег, себялюбия и каннибализма, уничтожение нескольких десятков человек из мести и по злобе – вещь невероятная?

– Я бы рад помочь, – услышал Джон свой собственный голос. – Я сочувствую вам. Я видел, как мой отец лежал с окровавленной головой на ковре в дешевом номере гостиницы. Мун сотворил достаточно зла в этой жизни, чтобы позволить ему творить зло и после его смерти! Я не знаю человека, которого вы назвали моим хозяином. Не имею ни малейшего представления о нем! Полиция старается найти его – и не знает, куда смотреть и где искать…

– Не знаю почему, но я вам верю, – покачала головой миссис Хейвен.

Джон заставил себя улыбнуться.

– Не знаю почему, но и я вам верю, – повторил он.

– Ступайте, Уилз, – сказала миссис Хейвен устало. – Нам с Османом придется о многом подумать.

Джон поймал свое отражение в зеркале лифта, который с захватывающей дух скоростью нес его вниз, в вестибюль. Его рубашка прилипла к груди, светлые волосы слиплись, лицо пылало. Лифтер усмехнулся.

– Я видел, в каком виде выходят из этой парилки! Вы еще лучше других.

– Вы не представляете, – пробормотал Джон. – Там можно зажаривать мясо прямо в комнате на столе!

Он вышел из лифта, вытирая лицо платком. Джерри Додд встретил его с усмешкой.

– А я уже собирался отправить к вам наверх посыльного с кислородом! Мне следовало предупредить вас… Эта девочка, Марго Стюарт, явилась полчаса назад с обычным бумажным свертком. Она поднялась на восьмой этаж, в свой номер.

– Спасибо! А где Харди?

– Пошел в управление. Сказал, что вернется к обеду. Вы могли бы позвонить ему. Что-нибудь стряслось?

– После разговора с миссис Хейвен и ее другом я не знаю, на каком я свете! Позвоню ему из номера. Я должен принять душ и переодеться.

Однако в свой номер он не пошел, а вышел на четвертом этаже, чтобы поймать Элисон. К счастью, она была на месте.

– Молчите! Вы только что выиграли бостонский марафон? – спросила она с удивлением.

– Я только что расстался с миссис Хейвен…

– О, мой бедный Джонни! А я еще велела вам полюбезничать с Тото!

– Это не был светский визит. – И он кратко передал ей суть этого фантастического разговора. – Странная вещь, – сказал он, – я потерял ощущение реальности. Закрываю глаза – и вижу фигуры, бегущие по склону корейской горы в укрытие, – я вижу их в прорезь моего пулемета, из которого я по ним стреляю. Я вижу отца с раздробленной головой. Вижу Муна. Муна смеющегося, Муна угрожающего, Муна с хлыстом в руке. Вижу умирающую мать. Вижу эту старуху из другого века и Гамайэля. И все они каким-то образом живут в состоянии ужаса! Не пройдет и ста часов, как мир может взлететь на воздух. Я не вижу простых вещей, вроде чашки кофе рано утром. Не чувствую вкуса первой хорошей сигареты. Не представляю себе, как можно просто идти по улице, разглядывать витрины. Не могу…

– Откройте глаза, – резко прервала его Элисон.

Он медленно опустил руки и уставился на нее.

– Помните меня? – спросила она. – Симпатичную девушку, которой вы нравитесь?

– Целых двенадцать лет, Элисон! Только теперь это кружится все быстрее и безумнее…

– Джонни!

– Да? – послушно отозвался он.

– Ступайте наверх, примите холодный душ, наденьте свежую рубашку и возвращайтесь сюда! А я приготовлю вам отличный мартини со льдом. Потом мы,выйдем. Поужинаем в кафе. А потом пойдем на концерт и будем сидеть на балконе, держась за руки, и наблюдать за музыкантами, у которых тоже есть свои неприятности.

– Мне надо позвонить Харди…

– После мартини!

– А вы не позвоните пока Марго Стюарт? Додд сказал, что она полчаса назад поднялась к себе в номер.

– Интересно! – Элисон подняла трубку и попросила соединить ее с Марго Стюарт.

– Что интересно?

– Я готова была держать пари, что могу повелевать вами одним мановением руки, мистер Уилз! Кажется, я теряю свои чары?..

– Элисон! Я…

– Джонни, милый, отнесемся ко всему этому проще! – Она положила трубку. – Марго не отвечает. Наверно, поднялась в пентхаус «М» доложить Великому Человеку о своем возвращении. Я позвоню ей, пока вы переодеваетесь.

– Поверите ли, пока я слушал их там, наверху, я поймал себя на том, что думаю о президенте Кеннеди и о конце света!

– Я думаю, в конце концов все уладится, – сказала Элисон. – Но как вы об этом узнаете, если не переоденетесь и мы не выйдем отсюда?

– О’кей, – засмеялся Джон. – Отнесемся ко всему этому проще!

Он старался следовать этому принципу еще пять минут, которые понадобились, чтобы подняться на четырнадцатый этаж и дойти до дверей номера. Он старался относиться ко всему проще еще одну минуту, пока отпирал дверь и нащупывал выключатель. Еще прежде, чем вспыхнул свет, он почувствовал что-то необычное. Это был слабый аромат гардении. Он старался относиться ко всему проще еще десять секунд, пока думал, что в отеле «Бомонд», вероятно, принято, чтобы от горничных приятно пахло.

Выключатель зажег одновременно лампу на тумбочке у кровати и торшер в углу.

Элисон напрасно пыталась дозвониться до Марго Стюарт. Марго лежала поперек его кровати и не дышала. Она не дышала потому, что голова ее была размозжена ударом термоса, место которому было на тумбочке, а сейчас он лежал на коврике у кровати, запачканный еще свежей кровью.

Глава 1

Джон выскочил в холл, захлопнув за собой дверь номера. Тело его покрылось холодным потом, ноги вдруг стали ватными. Он почувствовал, что не в состоянии сделать ни одного шага.

Надо было пойти к ближайшему телефону и позвонить Джерри Додду. Джерри знал бы, что делать. А потом ждать, пока Харди и компания не допросят его о случившемся. Однако он не мог бы ответить на их вопросы! Он представил себе, как все это будет:

«Алиби, мистер Уилз, где ваше алиби? Вы хотите уверить нас, что встретили эту девочку только вчера вечером? Что она делала у вас в номере? Почему вы ударили ее термосом?»

Может, это и есть та расплата, которой грозил Джону автор письма? Не придется ли ему отвечать за то, чего он не делал?

Он оттолкнулся от стены. Инерция помогла дойти до лифта. Он нажал кнопку. Мигнул красный свет. Двери одного из лифтов раздвинулись. Лифтер испуганно посмотрел на него.

– Вестибюль, пожалуйста, – услышал он собственный до неузнаваемости изменившийся голос. – Простите, я передумал, – поправился он, когда лифт ринулся вниз. – Четвертый, пожалуйста!

Двери открылись и так же неслышно закрылись. Он тихо пошел по зеленой ковровой дорожке к кабинету Элисон. Элисон была теперь его единственной связью с реальностью, его единственной надеждой.

– Вот это скорость! – удивилась Элисон. Но тут же вскочила, подбежала к нему, схватила за плечи. Должно быть, он качался, как подрубленное дерево.

– Ради бога, Джонни!

– Марго Стюарт, – с трудом выговорил он. – У меня в комнате… Мертвая… Убита.

– Джонни!

– Кто-то размозжил ей голову термосом…

– Что вы предприняли?

– Направился к Джерри Додду. А попал сюда. – Он засмеялся. – Толкните меня в нужную сторону!

Она сильно ударила его по щеке.

– Прекратите, Джонни! Ну? Сядьте сюда. – Она слегка подтолкнула его к креслу и сняла телефонную трубку.

Элисон говорила по телефону, а он не мог сосредоточиться. Голос ее звучал как в тумане. Через мгновение она была опять рядом с ним, крепко сжимая его руки в своих.

– Я видел много мертвецов на войне. Я должен был привыкнуть. Но почему-то…

– А я ей так и не дозвонилась! Должно быть, она поднялась к вам, чтобы дождаться вас там?

– Вы успели приготовить мартини? – спросил Джон, к собственному удивлению.

– У меня есть пинта бренди. Это лучше! – Элисон достала бутылку, плеснула в стакан. Джон почувствовал, как что-то взорвалось внутри, обожгло огнем.

Без привычной профессиональной улыбки Джерри выглядел странно.

– Ваш ключ у вас, мистер Уилз? – спросил он. – Вам лучше пойти с нами. – С ним был кто-то из людей Харди.

– Вот, – протянул ключ Джон. – Но я не могу! Я не хочу, я…

– Вы там что-нибудь трогали?

– Нет. Да… дверь.

– В комнате – ничего?

– Вы… выключатель. Я включил свет! Бедная девочка, лежит там, при свете всех этих ламп. В отличие от Памелы Прим, Марго Стюарт, очевидно, имела мужество бороться…

– Оставайтесь здесь! Никуда не уходите, – приказал Джерри. – Через минуту пришлю парня стеречь вас, для вашей же безопасности. Мистер Уилз! Ее убили вы?

– Боже мой!

– О’кей! Я просто спросил…

Люди приходили и уходили. Харди со своими ребятами, Шамбрен, помощник прокурора Нейлор, лысый, как яйцо, и непроницаемо жесткий. Кто-то снял у Джона отпечатки пальцев. Кто-то принес влажную тряпку, чтобы он мог стереть с пальцев чернила. Когда все вокруг начинало кружиться с бешеной скоростью, он поворачивал голову. Элисон была бледна, но ее ободряющая улыбка появлялась всякий раз, когда он ее ждал.

Вопросы, вопросы, вопросы – и механически следующие ответы. Секретов больше не было. Харди был вынужден отказаться от задуманной игры. Видимо, все уже знали, что Джон Уилз, так же как и Памела Прим, взял деньги за то, чтобы убить Муна.

– Эта история абсолютно нелепа! Здесь нет ни грана правды. Это просто невероятно, чтобы быть правдой! – Голос Нейлора, громкий и гневный, заполнил всю комнату. Потом вдруг лицо Нейлора возникло прямо перед глазами Джона, как неожиданный крупный план в кино. Помощник прокурора сидел верхом на стуле и наклонился к Джону так близко, что тот ощущал его дыхание заядлого курильщика.

– Ладно, Уилз! Оставим всю эту чепуху насчет таинственных убийств, завершающих судьбы своих жертв. Вы продолжаете утверждать, что видели Стюарт только один раз?

– Вчера вечером. В баре «Трапеция». Она была пьяна. Я думаю, она знала, кто я.

– Мне кажется, что вы сами не знаете, кто вы! Вы никогда не видели ее до вчерашнего вечера?

– Никогда.

– И тем не менее, она бросает вам в Гриле записку, в которой говорит, что ей необходимо встретиться с вами? Почему? Почему, Уилз?

– Не знаю.

– Бросьте. Почему?

– Не знаю!

– Вы дали ей ключ от вашего номера и велели подождать вас там. Так это было?

– Нет! Ключа я ей не давал. Мой ключ был при мне все это время. Я отдал его Джерри Додду. Я…

– Вы дали ей ключ! Вы забрали его после того, как убили ее…

– Нет!

– Зачем она хотела вас видеть?

Джон невольно отодвинулся от Нейлора.

– Я не знаю.

– Она что-то имела против вас? Пыталась вас шантажировать? Так?

– Повторяю – я никогда не говорил с ней! Я не знаю, что ей было нужно!

– Вы замышляли убийство Обри Муна. Она догадалась. Прижала вас к стенке, так?

– Нет.

– Вы не собирались убивать Обри Муна? Вы явились сюда под фальшивым именем, имели при себе револьвер – и не собирались убивать Муна?

– Я… у меня не было никакого плана. Уилз – мое официальное имя. Я…

– Но вы явились сюда с определенным намерением – составить план, разведать обстановку!..

– Я все рассказал лейтенанту Харди!.

– О’кей, мистер Уилз! Значит, вы просто невинная жертва. Вы простили Муну самоубийство отца. Вы простили ему свою искалеченную жизнь. Вы были полны любви к нему! Вы помогали лейтенанту Харди найти таинственного X. Потом – чистая случайность, совпадение. Вы приглашаете к себе в номер секретаря Муна – и бац! Почему?

– Я не приглашал ее к себе в номер; – сказал Джон медленно, подчеркивая каждое слово. – Я не знаю, что ей там было нужно. Я не убивал ее! На термосе есть отпечатки моих пальцев?

– Этого мы еще не знаем, мистер Уилз! Может быть, вы сэкономите нам время?

– Я никогда не пользовался им…

Нейлор встал.

– Когда кто-то хочет меня видеть, мистер Уилз, я обычно могу догадаться зачем. Человек хочет занять у меня денег, ждет какого-то совета в области закона, хочет, чтобы я пригласил его на обед. Вы говорите, что не знаете, чего она хотела. Так попробуйте догадаться!

– Может быть, что-нибудь, связанное с Муном? Если она знала, кто я, может, хотела мне что-то сказать про Муна?

– Она хотела помочь вам?

– Может быть…

– Помочь совершить убийство?

– Нет!

– Так что же? Она вас не знала, но хотела помочь вам…

– Вы предложили мне дать свою версию.

Нейлор отвернулся.

– Все, Харди, я отказываюсь! Ваш беби, вы с ним и возитесь! Он либо самый хладнокровный преступник, либо просто упрямый осел! Давайте сюда Муна!..

И вот они оказались совсем рядом. Джон Уилз и Обри Мун. Появление Муна резко изменило атмосферу допроса. Ни яростный Нейлор, ни невозмутимый Харди больше не владели ситуацией. Сверхпочтительный вид принял Нейлор. Харди выглядел как солдат перед атакой. Вслед за Муном вошел Уиллард Сторм.

– Извините, мистер Сторм, но здесь полицейское расследование, а не пресс-конференция! – сказал Нейлор. – Вам придется подождать за дверью.

– Или Сторм останется здесь, или я уйду, – произнес Великий Человек своим тонким, насмешливым голосом. – Я не питаю доверия к вашему брату, Нейлор! Вы до сих пор не нашли человека, который угрожает мне. Вы допустили, чтобы мою секретаршу убили у вас под носом. Я хочу, чтобы здесь был кто-то достаточно смелый, чтобы сказать правду о всеобщей некомпетентности.

– То, что здесь происходит, не подлежит огласке, – предупредил Нейлор.

– Я сам решу, что подлежит, а что нет! – отрезал Мун. – А вы напрасно тратите время, мистер Нейлор. Если бы я согласился на удаление Сторма, это означало бы лишь то, что я потом передам ему в точности содержание нашего разговора. – Он повернул голову и посмотрел прямо на Джона. – Что произошло, Уилз? Ее пятки были недостаточно круглы, чтобы вам понравиться?

Туман, все это время застилавший глаза Джона, рассеялся. Все вдруг встало на свои места. Перед ним был человек, который чуть не сделал его убийцей! Джон отчетливо увидел его крашеные усы и волосы, его жесткие глаза, опухшие веки, почувствовал слабый запах одеколона. И еще запах денег и славы. Если права миссис Хейвен, десятки человеческих жизней зависят от его капризов! Но в конце концов, он такой же человек, из плоти и крови. С ним можно и нужно бороться. И Джон с удивлением почувствовал, как страх уходит из его души.

– Вы знаете о каких-либо отношениях между Уил-зом и вашей секретаршей, мистер Мун? – спросил Нейлор.

Джон спокойно ждал, что тот ответит. В подобной ситуации Мун уже оклеветал его отца.

Мун пожал плечами.

– Этот человек, которого вы называете Уилзом, известен мне как Джон Мак-Айвер! По правде сказать, если у него и был роман с Марго Стюарт за моей спиной, то я ничего об этом не знал. Но это у него в крови, мистер Нейлор! Его отец был изгнан военно-полевым судом из британской армии за шашни с женой полковника с целью шантажа. Весьма возможно, что сын завел шуры-муры с моей секретаршей, чтобы добраться до меня. – Он с улыбкой взглянул на Джона, явно ожидая бурных возражений. И был разочарован, увидев, что Джон сидит молча.

– Вы не знаете, был ли у них роман? – повторил свой вопрос Нейлор.

– Не знаю, был ли, – сказал Мун таким тоном, будто он это подозревал.

Вмешательство лейтенанта Харди повернуло ход событий совершенно в другое русло.

– Мистер Нейлор не так хорошо знаком с этим делом, как я. У меня было двадцать четыре часа, чтобы раздобыть кое-какие сведения. По общему мнению всех работников отеля, у Марго Стюарт был роман с вами, мистер Мун! Она являлась к вам по первому зову, в любое время дня и ночи. Давайте выясним этот вопрос. Была ли она вашей любовницей, мистер Мун?

– Нет, – рассмеялся Мун. – Сэнди, как я ее называл, никогда не была моей любовницей! Начать с того, что слишком… слишком себя жалела. К тому же, любовь пьяной женщины ничего не дает мужскому «я». Меня скорей привлечет простая и талантливая профессионалка вроде покойной и, должен признаться, горько оплаканной мной мисс Прим…

– Но вы доверяли ей? – спросил Нейлор.

– Я никогда не доверял Сэнди своих личных секретов. Вы-то уж, Нейлор, как юрист, должны знать, что никогда нельзя доверять алкоголикам!

Нейлор продолжал гнуть свою линию. Попытка Муна опорочить погибшую девушку, по-видимому, не произвела на него впечатления.

– Я хотел бы получить ответ на свой вопрос! Ваш доверенный секретарь, мисс Стюарт, старалась встретиться с Уилзом. У вас есть по этому поводу какие-нибудь соображения? Вы предполагаете, что он мог воспользоваться ею, чтобы проникнуть к вам? Что она могла сказать ему такого, что помогло бы ему как-то повредить вам?

Мун повернулся и презрительно взглянул на Джона.

– Мак-Айверу – повредить мне?

– У него есть причины мстить вам!

– Возможно, он воображает, что имеет причины. Но одно я знаю точно: у него не хватит смелости поднять на меня не то что руку – даже палец! Уже почти десять лет он, как индийский нищий, жалуется всему свету, как плохо с ним обошлись. Посмотрите на него! Вот мы оба здесь, а он даже бровью не поведет. Конечно, он способен трахнуть беспомощную девушку по голове. У его отца был лозунг, с которым он и умер, – «женщины и дети в первую очередь»!

Джон, сдерживая нарастающий гнев, почувствовал, как его плечо сжала чья-то рука. Он обернулся я увидел Пьера Шамбрена. Глаза Шамбрена смотрели мимо, на Муна, но рука, лежащая на плече Джона, была рукой друга. Она удержала его на месте, и он только крепче сжал зубы.

– Ну-ну! Вездесущий мистер Шамбрен! – Глаза Муна холодно заблестели. – Вы всегда появляетесь в самый критический момент, Шамбрен!

– Отель «Бомонд» – мой мир, мистер Мун, – спокойно сказал Шамбрен. – И все, что в нем случается, – мое прямое дело. Я бы убедительно попросил мистера Нейлора продолжать расследование, вместо того чтобы позволять вам обливать всех грязью. С меня довольно, Мун! Я хочу, чтобы с этим было покончено, а потом я пришлю уборщиц, которые отмоют офис, мисс Барнвелл.

– Я буду вести дело по-своему, Шамбрен! – резко произнес Нейлор.

– Не сомневаюсь! Я тоже поведу его по-своему. Вам, полагаю, нужны факты. Вы никого не можете осудить, не имея фактов. Тем, что вы позволите порочить репутации живых и мертвых, вы ничего не решите. Вот я стоял тут в дверях и слушал, как вы пытались заставить мистера Уилза признаться, что это он дал ключи от номера мисс Стюарт. А я знаю, как она вошла в номер, не имея при этом ключа мистера Уилза!

– Откуда вы знаете? – спросил Нейлор.

– Я управляю этой гостиницей. Я знаю, как она работает. Как и вы, Нейлор, я ищу легкие ответы, но я ищу их по-другому. Мисс Стюарт вернулась в отель около четырех тридцати. Поднялась на свой восьмой этаж. Потом подошла к дежурной по этажу, некой миссис Ниффон, и попросила одолжить ей отмычку – общий ключ, который открывает все номера. Она якобы захлопнула дверь своего номера, а ключ забыла на столе. Миссис Ниффон хорошо ее знала и потому поверила ей – и нарушила правила! Смена ее кончилась, и она уехала домой. Ключи забывают в номерах десятки раз на дню. По правилам, дежурная по этажу должна сама открыть дверь отмычкой, не выпуская ее из рук ни на минуту. Но миссис Ниффон торопилась. Она одолжила мисс Стюарт свой ключ-отмычку, взяв с той обещание немедленно вернуть его ночной дежурной, которая должна была ее сменить. Так мисс Стюарт получила отмычку, которой до сих пор нет на месте.

– И что, этим ключом для восьмого этажа можно открыть номер на четырнадцатом? – спросил Харди.

– На любом этаже!

– Но мы не нашли этого ключа ни в номере, ни в сумочке мисс Стюарт.

Шамбрен пожал плечами.

– Возможно, тому, кто ее убил, он еще понадобится – Он перевел взгляд на Нейлора. – Вы ищете определенного ответа и потому отбросили историю, опровергающую вашу версию. Но ведь кто-то же положил в банк десять тысяч долларов доя мисс Прим и еще десять тысяч для Уилза? Кто-то же написал им письма? Кто-то замышляет убийство мистера Муна? Не пытайтесь поставить смерть мисс Стюарт вне этих фактов! Не думайте, что есть простой ответ, вроде некоего романа между мисс Стюарт и Уилзом. Вы знакомы с картинами экспрессионистов? Нужно время и тщательный анализ, чтобы понять их смысл, реальное содержание. А вы и мистер Мун потратили еще слишком мало времени. Автор нашего сценария обещал вам еще одну смерть в ночь с субботы на воскресенье.

Нейлор, хмурясь, смотрел на Шамбрена. Он был уязвлен, но все-таки профессионал одержал в нем верх.

– Я тронут вашей заботой о моей безопасности, Шамбрен, – сказал Мун. – С нас довольно этих драк на ковре, не правда ли? Все же хочу сделать вам маленькое заявление, мистер Нейлор! Мое доверие к вам и к полиции приближается к нулю. Я употреблю все доступные мне средства самозащиты! Это место кишит враждебными мне людьми. Вы дали себе труд поговорить с той сумасшедшей старухой, что живет рядом со мной? Да она вплела бы ромашки в волосы от радости, если бы со мной что-нибудь случилось! Вы побеспокоились, чтобы проследить за этим подозрительным дипломатом по имени Гамайэль? Он бы купил место в ложе, чтобы присутствовать на моей казни. А этот воз Джон Уилз – Мак-Айвер! Вы, Харди, проявляете полную беспомощность! Ну что ж, я имею разрешение носить при себе пистолет. – Он похлопал по карману своего темно-серого костюма. – И я воспользуюсь им без колебаний, не задавая вопросов!

– Почему вы не хотите уехать отсюда, Мун, пока мы не выясним все это дело? – спросил Нейлор.

– Мой дом – моя крепость! И я желаю остаться здесь. Пошли, Сторм! Пусть себе мыши играют…

Он вышел. Никто его не удерживал.

Глава 2

Джон закрыл лицо руками. Он чувствовал себя как выжатый лимон. Сдержаться во время допроса Муна оказалось тяжелым испытанием. Он старался представить, что было бы, если бы он поддался искушению и бросился на Муна? Удовлетворение, которое он бы испытал, стоило любого наказания!

– Я не слышал подробностей вашего визита к миссис Хейвен, – неслышно подошел к нему Харди. – Знаю только, что вы там были и говорили с ней и с Гамайэлем. Чего они хотят?

Джон глубоко вздохнул.

– Помощи.

– Помощи? От вас?

Джон с трудом попытался повернуть свои мысли к старухе и ее восточному другу.

– Они хотели, чтобы вы помогли им убить Муна? – спросил Нейлор.

Джон покачал головой.

– Чтобы я помог им защитить Муна. Это трудно объяснить! Они говорят, что Мун уже много лет шантажирует их. Их и многих других.

Нейлор засмеялся.

– Шантажирует? С его-то деньгами! Право, меня уже тошнит от вас, Уилз!..

– Ваша беда, Нейлор, в том, что вы говорите прежде, чем думаете, – сказал Шамбрен все тем же ровным голосом.

– Ну, я достаточно вас терпел, Шамбрен! Спасибо за факты, но позвольте нам продолжить допрос!

– Послушайте, я знаю котов, что живут в этом переулке, гораздо лучше, чем вы, – невозмутимо ответил Шамбрен. – Для вас все до примитивности просто! Шантаж – это только вымогательство денег. Но вымогать можно самые разные вещи – и самыми разными способами. Вы можете шантажом добиться от людей покорности, даже рабства. Заставить честного человека стать мошенником. Любимое занятие Муна в этой жизни – играть судьбами людей, заставлять их делать то, чего они не хотят делать. Что-то вроде мании величия. Почему бы вам не выслушать Джона до конца, прежде чем налепить на него ярлык идиота?

– Хорошо, Уилз! Продолжайте вашу волшебную сказку, – угрюмо произнес Нейлор.

– Я согласен, это звучит довольно нелепо, – начал Джон, – но он шантажирует их для того, чтобы они обеспечивали его безопасность. Он знает что-то, что может обернуться против них, мистер Нейлор! И если он умрет насильственной смертью, то, что он знает о них, станет известно всему свету. Это для него – своеобразное страхование жизни, если хотите!

– А как, по их мнению, вы могли бы им помочь? – спросил Харди.

– Они считали, что я приехал сюда убить Муна. Догадывались, что мне заплатили за то, чтобы я это сделал. И пытались доказать мне, почему Мун должен жить. Они просили меня назвать имя человека, который мне заплатил, чтобы и его убедить отказаться от его намерений. Им казалось, что Харди кого-то подозревает. Что бы Мун ни говорил о миссис Хейвен и мистере Гамайэле, поверьте, им нужно, чтобы он жил, они боятся его смерти!

– И они убедили вас в этом?

– Да!

– Похоже, это попытка выудить у вас сведения о наших подозрениях насчет них самих, – сказал Нейлор. – Я хочу побеседовать с этими типами!

Дверь открылась, и в офис вошел один из сыщиков Харди. Лейтенант отошел с ним в угол, и с минуту они о чем-то совещались. Когда он вернулся, лицо его было мрачно.

– Пока что мы вытянули пустой билет. Мои люди допросили всех лифтеров, посыльных, портье. Ничего интересного!

– Если он не сидит сейчас здесь, – сказал Нейлор, злобно взглянув на Джона, – то он уже далеко, может быть, за много миль отсюда!

– Но он должен вернуться, – предположил Шамбрен. – Он ведь не сделал своего дела. Нет, Нейлор, он здесь, в отеле, или скоро здесь появится.

Шамбрен повернулся к Харди.

– Будь я на вашем месте, лейтенант, я задал бы массу вопросов, которые здесь еще не задавались.

– Например? – спросил Харди.

Шамбрен пожал плечами.

– Мистер Нейлор не хочет, чтобы я вмешивался!

– Вас спрашиваю я. Например?

– Мне легче принять некоторые вещи как факт, нежели вам и Нейлору, лейтенант! То, что кое-кто выбрасывает десять тысяч долларов, чтобы купить таких, казалось бы, никчемных агентов, как Памела Прим и Джон Уилз, кажется вам невероятным. Но я-то вижу, как ради каприза бросаются на ветер гораздо большие суммы! Вы не верите, потому что для вас это непостижимо. Я же перевариваю этот факт довольно легко, но меня беспокоит не это…

– Что именно? – Харди был в нетерпении.

– Действительно ли предполагалось, что Памела Прим и Джон должны убить Муна? Я запнулся на этом потому, что имею дело с людьми. И я знаю, что ни за Прим, ни за Уилзом не числится фактов насилия. Ни один из них никого не убивал. Есть у них, правда, одна общая черта – ненависть к Муну. Но если бы вы спросили меня, как человека, способного довольно верно судить о людях, что бы сделали эти двое, получив письма и убедившись в реальности тех денег, я бы ответил так: они взяли бы деньги, подумали некоторое время, а потом рассказали нам или кому-нибудь другому всю правду! Я мог предположить самоубийство, но подумал бы, что Памела Прим в конце концов кому-нибудь обо всем расскажет, как это сделал Джон.

– Итак?

– Итак, мой первый вопрос, лейтенант! Чего ожидал от них автор писем? Чтобы они убили Муна или чтобы раскрыли заговор против него? Если человек, которого мы ищем, не дурак, то ответ может быть только один: он хотел, чтобы они раскрыли заговор.

– Но в этом нет никакого смысла! – воскликнул Нейлор. – Вы хотите сказать, что он – враг самому себе?

– Бессмысленно, говорите вы? – прищурился Шам-брен. – Тогда мой второй вопрос: существует ли действительно заговор против Обри Муна, или это все – лишь камуфляж, призванный скрыть какую-то иную цель и иной план?

Харди тихо присвистнул.

– Убийство Марго Стюарт? – предположил Нейлор.

– Думаю, надо учесть и это. Правда, я склонен отвергать эту мысль! Это убийство носит слишком импровизированный характер. Наш мистер X не мог знать раньше чем за полчаса до убийства, что мисс Стюарт решила взять ключ-отмычку и войти в номер Джона. Значит, он должен был следить за ней, идти по пятам. Он входит в номер и убивает ее – термосом! Если бы мисс Стюарт была главной его мишенью, он, конечно, подготовился бы более основательно. Вернемся немного назад, джентльмены, и подумаем. В данный момент я отвечаю на второй вопрос так: я не верю в заговор с целью убить Муна! Я считаю, что все это – камуфляж, скрывающий какую-то другую цель. Ответив таким образом на второй вопрос, я прихожу к мысли, что Марго Стюарт каким-то образом догадалась об этом, собиралась рассказать все Джону и была за это убита…

– Ну и что вам это дает? – спросил Харди.

– Я задаю себе вопрос номер три. Я не могу угадать, какова была реальная цель, реальный план. Но Марго Стюарт угадала! Почему она не пришла с этим к нам, Харди? Почему решила пойти к Джону? На это легко ответить. Она была у Муна в руках! Одна из жертв его шантажа. Он что-то знал о ней. Поэтому она все больше и болыде пила. Она решилась пойти к Джону, потому что он мог ей посочувствовать. Он был такой же жертвой Муна! (Эн мог бы воспользоваться ее информацией, никак ей не повредив.

– Наш друг догадался, что у нее на уме, и был вынужден срочно с ней разделаться, – продолжал Харди.

– Вы догадливы, лейтенант, – улыбнулся Шамбрен.

– Ваш следующий вопрос?

– Вопрос четвертый. Если мисс Стюарт выбрала Джона потому, что он не осмелился бы обратиться в полицию; потому, что, будучи жертвой Обри Муна, он мог отнестись к ней с сочувствием, спросим себя: было ли то, что мисс Стюарт собиралась сказать Джону, как-либо связано с Муном? Я отвечаю: да. Если бы это было не так, у see не было бы причин бояться! Это приводит нас к вопросу номер пять.

– Продолжайте, – попросил Харди.

Шамбрен медленно оглядел свою внимательную аудиторию. Джон почувствовал, как мурашки побежали по спине. Кажется, он догадался, куда клонит Шамбрен!

Шамбрен помедлил, закуривая одну из своих египетских папирос.

– Итак, ответив на наши вопросы таким образом, мы делаем решительный шаг. Если заговора против Муна не «существует и все это лишь искусный камуфляж, скрывающий другой план, если мисс Стюарт была убита, потому что догадалась об этом, если она пошла к Джону, потому что то, что она узнала, было опасно для Муна, – тогда мы должны спросить себя: не сам ли Мун – тот человек, которого мы ищем?!.

– До какого абсурда вы можете дойти? – спросил Нейлор, однако в голосе его звучало сомнение.

– Имеет ли Мун деньги для осуществления такого плана? – спросил Шамбрен и сам же ответил: – Да, имеет! Такой ли он человек, который мог бы увлечься подобной Интригой? Да, конечно! Кто лучше всех знал бы, как и почему его ненавидят мисс Прим и Джон? Сам Мун! Достаточно ли хорошо он разбирается в людях, чтобы просчитать их поступки? Да! Есть ли какие-либо факты, подтверждающие нашу теорию? Думаю, есть!

– Какие факты? – спросил Харди.

Шамбрен прошелся по комнате и ловко стряхнул пепел с папиросы прямо в середину пепельницы, стоявшей на столе.

– Что только но произошло в этой комнате? – спросил он, вернувшись на свое место.

– Что вы имеете в виду?

– Ту сцену, что разыграл здесь Мун. Мы предполагаем, что он мастер интриг. Каков был итог вашего разговора с ним? Он вам не доверяет. Он примет меры, чтобы защитить себя. У него есть пистолет и разрешение на него. Он употребит его без колебаний, не задавая вопросов. Мы все тут бегаем вокруг, ищем способы защитить его – вы, Нейлор, вы, Харди, я, весь мой штат. Но если я прав, ему ничего не грозит! И мы только что были свидетелями того, как человек использовал придуманную им самим опасность, чтобы заранее оправдать убийство, которое он совершит. «Сожалею, джентльмены! Я услышал шаги за спиной. Я предупредил вас, что буду защищаться!»

– Пожалуй, в этом что-то есть, – пробормотал Харди.

– Он потратил двадцать тысяч долларов для того, чтобы ни один человек в мире не заподозрил, что достойный сожаления несчастный случай есть хладнокровный расчет, преднамеренное убийство! Дешевая цена, лейтенант, вам не кажется? – Шамбрен невесело улыбнулся. – Предлагаю вам последний и решающий факт! Как вел себя Мун, когда самоубийство Прим выявило, что против него существует заговор? Испугался ли он, узнав, что его собираются убить? Ничуть! Вы жаловались на его несерьезное отношение к опасности. Однако мы знаем, что этот человек – трус! Отец Джона Уилза погиб, потому что обнародовал этот факт. Мун не выказал страха перед грозящей ему опасностью, потому что никакой опасности не было! Он знал, что это всего лишь дымовая завеса, ибо сам ее создал. Теперь он сделал последний шаг: он заранее подготовил нас к тому, что произойдет убийство! Он совершит его вполне открыто, и все будут его жалеть, а Уиллард Сторм оповестит весь мир о том, что все произошло потому, что полиция оказалась неспособной защитить его!..

– И вы во все это верите? – спросил Нейлор уже без всякого вызова.

– Верю, – ответил Шамбрен. – И все это чертовски беспокоит меня.

– Почему?

– Потому что я не вижу даже намека на ответ к последнему вопросу, который мы должны себе задать. Кого Мун хочет убить?

Шамбрен загасил папиросу и взглянул на Харди.

– Я не могу доказать ни одного слова из того, что я вам изложил! Но у меня нюх на людей. Характер Муна кажется неправдоподобным. Трудно поверить в истинность того, что о нем рассказывают. Но поговорите с кем-нибудь вроде Джона, кто знает о нем правду. Я видел, например, как Осман Гамайэль, человек богатый и влиятельный, извивался перед ним, как рыба, пойманная на крючок. Есть только один Мун! И вдруг у него появляется враг, такой же коварный, такой же сильный, как он сам. Мун дал мне ключ в руки, сказав вчера, что в мире нет равного ему. Я стал думать. Двух Мунов быть не может,=– сказал я себе! И тогда все стало складываться, связываться, и я убедился, что двух Мунов нет, есть один Мун – смертоносный и опасный.

– В этом есть лишь одно «но», – сказал Нейлор.

Шамбрен посмотрел на него с удивлением.

– Сразу после самоубийства Прим к Муну была приставлена охрана, – рассуждал Нейлор. – Он может думать что угодно, но она эффективна! Два человека в холле перед входом в его квартиру, двое снаружи на крыше. Дежурство круглосуточное. Мун выходил из квартиры дважды – сегодня днем в Гриль и вечером – сюда, к нам. Каждый раз его сопровождали двое людей Харди. Значит, он не мог подняться на четырнадцатый этаж и убить Марго Стюарт! Это опровергает вашу теорию, Шамбрен, если только вы не допускаете, что у него были сообщники.

Шамбрен весело улыбнулся.

– Во-первых, я не исключаю возможность сообщника! В отеле сотни служащих. На свои деньги Мун мог нанять дюжину помощников. Он мог соблазнить даже обычно честного человека. Но я хотел бы обратить ваше внимание на то, что Мун мог выйти из квартиры. Есть служебный ход – по черной лестнице, служебный лифт. Вы не поставили туда охраны, а его предупредили, чтобы он эту дверь не открывал и никого не впускал. Если кто-нибудь и мог проникнуть к нему через сад на крыше, то через служебный ход доступа не было никому. То есть никто не мог войти к нему с черной лестницы без его ведома и содействия. Но сам он мог выйти через служебный ход сколько угодно раз, и вы бы никогда об этом не узнали!

– Что вы об этом думаете, Харди? – обратился Нейлор к лейтенанту.

– Принимаю, – ответил Харди. – Принимаю на все сто процентов! И не скрою – чувствую себя иначе. Я знаю, чего и где искать. И первое, что я сделаю, – поставлю охрану у служебного хода. – Он повернулся и быстро вышел из комнаты.

– Ну что ж, я тоже принимаю. – Нейлор подошел к Джону и протянул ему руку. – Простите, что мучил вас, мистер Уилз! Надеюсь, вы согласитесь, что этого требовал мой долг?

– Конечно! – Джон встал и пожал протянутую ему руку. – У меня такое чувство, будто я пробуждаюсь от долгого и тяжелого сна. – Он подошел к Шамбрену. – Как вы думаете, не меня ли он собирается убить?

– А вы ему опасны? – спросил Шамбрен. – Не просто как жертва, жаждущая мести, а как человек, что-то знающий о нем? Что-то, что может повредить его престижу, его положению, подорвать его влияние и авторитет? Я не думаю, что Мун пошел бы на такой риск просто потому, что ему кто-то не нравится.

– А ему никто не нравится, кроме Обри Муна, – сказала молчавшая до сих пор Элисон. – Логика вашего рассуждения, мистер Шамбрен, просто удивительна! Но что теперь будет?

Шамбрен пожал плечами.

– Полагаю, мистер Нейлор и Харди будут следить за ним, наблюдать за каждым его шагом. Думаю, они проверят кое-что, например, не снимал ли он со своего счета двадцать тысяч долларов. Я предполагаю, что они возьмут образцы шрифта у пишущих машинок, имеющихся в квартире Муна, и сравнят их со шрифтом писем. Ему нельзя предъявлять обвинения на основании моей теории, нужны доказательства. Логически рассуждая, я делаю еще один вывод, и он касается уже меня лично! Очевидно, он не собирается покидать гостиницу и, следовательно, хочет, чтобы «прискорбный несчастный случай» произошел именно здесь. Из этого можно заключить, что намеченная им жертва – человек, постоянно живущий или работающий в отеле. – Он заколебался. – Интересно, не могли бы миссис Хейвен и Гамайэль помочь нам теперь, когда ситуация изменилась и Мун из жертвы превратился в предполагаемого убийцу?

Глава 3

Первой мыслью Джона было то, что лучший способ защитить предполагаемую жертву Муна это открыть его замыслы широкой публике. Ему тут же доказали, что результат был бы только отрицательный. Это насторожило бы Муна, который мог отказаться от своего плана и придумать другой. Мун успел бы быстро уничтожить улики, такие, как снятые со счета деньги и шрифты пишущих машинок. И наконец, если бы пресса, радио или телевидение имели глупость использовать эту историю, их, а заодно и Шамбрена, привлекли бы к суду за клевету.

Но нельзя же стоять в вестибюле отеля «Бомонд» и каждому проходящему говорить: «Берегитесь Муна, он хочет вас убить!»

Последите за кошкой, и вы найдете мышиную норку.

Ожидаемая помощь со стороны Гамайэля и миссис Хейвен задерживалась. Старая дама имела ложу в опере, куда и отправлялась каждый вторник. Она уехала туда и на сей раз в своем древнем автомобиле, который вел столь же древний шофер. Гамайэля с ней не было, однако он тоже отсутствовал. Один из портье вспомнил, что Гамайэль имел обыкновение совершать частые прогулки, иногда небольшие, иногда долгие и далекие, так что угадать, когда он вернется, было невозможно. Однако его нередко видели в «Голубой лагуне» ночном клубе отеля «Бомонд», куда он обычно являлся в десять часов вечера, к началу варьете. Потом он обедал, а в полночь смотрел повторение варьете.

Шамбрен предложил Джону и Элисон отправиться в «Голубую лагуну».

– Тогда вы сможете сообщить мне, когда появится Гамайэль, – сказал он. – Что касается миссис Хейвен, то она вернется только после одиннадцати. Вагнеровский цикл кончается поздно.

Джон жаждал действия, но никакого конкретного дела пока не намечалось. Мун и Сторм были в пентхаусе «М». Пентхаус надежно охранялся, и если бы Мун захотел куда-нибудь выйти, то сразу попал бы под неусыпное око ребят Харди, а пока все сидели тихо и ждали.

Полицейские перенесли вещи Джона в другой номер, и он, наконец, смог принять душ. Потом переоделся и спустился в вестибюль встретить Элисон. Она жила в двух кварталах от гостиницы.

Джон увидел, как девушка вошла через вращающуюся дверь и направилась к нему. Стройная, с гордо посаженной головой, она двигалась плавно и непринужденно, и он почувствовал, как что-то сжалось у него в груди. Эта девушка, независимо от ситуации, всегда была верна себе – честная, прямая, женственная, неизменная и недоступная.

– Вы неплохо выглядите, – сказала она Джону.

– Вы тоже, – ответил он. С ней было легко и просто, и обычный обмен любезностями казался смешным. Она действительно была красива, так красива, что даже дух захватывало!

Элисон взяла его под руку, и они пошли через вестибюль в «Голубую лагуну». Дежурный администратор провел их к столику, который зарезервировал для них Шамбрен.

В зале царила полутьма. Ансамбль, состоящий из рояля, флейты, ударных и баса, исполнял что-то в изощренных ритмах современного джаза.

– Мистер Шамбрен заказал для вас обед, мисс Барнвелл, – сказал дежурный администратор. – Коктейли и вина – по вашему выбору.

– Тот мартини, что нам так и не удалось выпить? – предложил Джон.

– Прекрасно, – согласилась Элисон. – Но что касается обеда, то мистер Шамбрен – порядочный гурман. Едва ли мы получим наши сосиски, Джонни!

– Но мы могли бы взяться за руки! Хотя мы не на балконе и не в концертном зале…

Она бросила на него обеспокоенный взгляд.

– Не знаю, Джонни, не знаю… Все это слишком быстро.

Его сердце сильно забилось. Смысл ее слов был достаточно ясен.

– Я не уверена в своих чувствах, Джонни, – продолжала она. – С тех пор как я потеряла вторую половину долларовой бумажки, я дружила только с теми, кто нуждался в поддержке. Вы нуждались во мне, Джонни, и мне легко было прийти вам на помощь. Но…

– Элисон!..

– Я отказалась от мысли о чем-либо другом. И вдруг, среди всей этой чудовищной свистопляски, ловлю себя на том, что мне этого до боли не хватает. Я убеждаю себя: это все потому, что мне так тоскливо без Билла. Но почему теперь, после четырех лет? Я стараюсь вспомнить, как он выглядит, – и он выглядит как вы!

– Элисон! – Он хотел взять ее за руку, но она мягко его отстранила.

– Пожалуйста, Джонни! Когда я говорила, что мы будем сидеть на балконе и держаться за руки, я была вашим другом, не более! Так просто, милый пустяк. Но сейчас все не так, и это меня мучает. Пусть все будет, как было, пока я не узнаю вас, Джонни! Ведь я знаю вас только в экстремальной ситуации. Надо признать, что тут вы смотритесь. А каков вы за завтраком? Как вы обсуждаете с женой домашние проблемы, учите вести машину? Каков вы в обычной, нормальной жизни?

– Вы читаете газеты? – серьезно спросил он. – Можно ли в наше время жить не в экстремальной ситуации? Я смотрел на вас, когда вы шли ко мне, и говорил себе: вот если бы я мог проводить с ней каждый день! И я думаю, что делал бы это отлично, Элисон!

Официант принес мартини.

– Все же подождем немного, Джонни, – тихо сказала она. – Ну, пожалуйста!..

– Конечно, мне этого не хочется. Но, дорогая Элисон…

– За нас, Джонни! Что бы ни было – за нас!

Пьер Шамбрен сидел в своем кабинете на четвертом этаже. Перед ним дымилась чашечка кофе. Его стол был завален скопившимися за день бумагами – заказами, которые надо подписать, отчетами руководителей отделов, которые нужно прочитать и утвердить, деловой корреспонденцией, находившейся в его ведении. Тут же лежал составленный Амато подробный план субботнего званого вечера.

Шамбрен не прикоснулся ни к одной из бумаг. Он подошел к окну, держа в руках чашечку с кофе, и устремил взгляд в черноту Центрального парка, пронизанную тут и там огоньками уличных фонарей. Безграничный гнев вскипал в душе этого человека.

Безупречный порядок его мира распался по милости Обри Муна. Шамбрен воспринял это как личный вызов. Большую часть своей деловой жизни он противоборствовал власти денег. Он научился особым приемам этой борьбы – обаянию, невозмутимости, совершенному знанию каждой детали предпринимаемой операции, непрерывному изучению человеческих причуд. Тайная разведывательная служба снабжала его информацией, которую он мог использовать, чтобы повернуть ход вещей в нужное ему русло. Но в состязании с Муном этих приемов оказалось недостаточно. Его разведка не дала ему одного, самого важного, ключа – кого Мун собирается убить. Чтобы ответить на этот вопрос, нужно знать, почему Мун приложил столько стараний, чтобы так обставить это убийство?..

«Что же могло повредить Муну?» – спрашивал себя Шамбрен. Жизнь Великого Человека, несомненно, была полна историй, подобных истории Мак-Айвера. Однако разглашение таких историй нисколько не волновало его. Репутация Муна была построена именно на легенде о его садизме. Может быть, он совершил совсем иное преступление, которое кто-то теперь хочет разоблачить? Но если так, почему этот человек медлит? Едва ли его можно было бы подкупить…

Ответ нужно искать в самой извращенной личности Обри Муна. В чем его самая большая слабость? В непомерном тщеславии. Жажда всегда быть в лучах прожектора. Неважно, что высветит этот прожектор, лишь бы оставаться на сцене, в центре внимания, купаться в лучах славы! Он потратил двенадцать лет, преследуя семью Мак-Айверов только потому, что его тщеславие пострадало, когда Уоррен Мак-Айвер публично обвинил его в трусости. Даже сравнительно небольшая рана, нанесенная его тщеславию, может превратить Муна в опасного врага…

Шамбрен вернулся к столу, поставил пустую чашку и криво усмехнулся. Причина могла быть настолько нелепой, что никто не смог бы о ней догадаться! Марго Стюарт, например, вполне могла быть убита за намерение рассказать о том, что у Великого Человека на груди нет волос. Или что вся его болтовня насчет женщин – сплошной обман. Но что является причиной в данном случае? То, что знала о Муне Марго Стюарт, едва ли существенно, иначе ее убийство не было бы совершено столь небрежно. Конечно, и то немногое, что она знала, могло бы навести на след, но не она была главной мишенью. В противном случае это убийство было бы подготовлено более тщательно…

Шамбрен сел за стол и сдвинул в сторону груду бумаг. Он собрал утренние газеты и начал по второму разу читать все то, что было написано о Муне. Г де-го здесь был ключ, намек, указующий знак. Он снял трубку и попросил соединить его с пентхаусом «М». Телефон был занят.

– Занято уже давно, мистер Шамбрен! Мистер Сторм диктует своему синдикату завтрашнюю колонку.

– Дайте мне мистера Амато.

– Кажется, он уже ушел, сэр!

Шамбрен опустил трубку с раздраженным вздохом. Он хотел получить списки гостей, приглашенных на день рождения Муна. В этом списке дожно быть имя предполагаемой жертвы. Мун наверняка включил его, даже если знал, что этот человек не придет. Не включить его – значило бы привлечь к нему внимание. Несомненно, Амато имеет этот список, он должен заказать пригласительные карточки.

Шамбрен уже поднялся с кресла, как вдруг что-то в «Трибюн» бросилось ему в глаза. Он постоял, глядя в газету, потом, сам того не замечая, стал тихонько насвистывать какой-то мотив. Наконец он снова снял трубку.

– Соедините меня с мистером Амато! Он дома.

Возможно, лейтенант Харди и не отличался мгновенной реакцией заядлого сыщика, но работал он тщательно и упорно. Он принял теорию Шамбрена без всяких оговорок. А приняв, сразу начал действовать, отчетливо сознавая ожидавшие его трудности.

Муна пока трогать нельзя, хотя первой мыслью Харди было арестовать его под предлогом обеспечения его безопасности. На основе предполагаемого покушения на жизнь Муна подобная акция со стороны полиции была бы оправдана. В то же время Харди знал, что адвокат Муна мог бы добиться его освобождения раньше, чем они успели бы собрать достаточно фактов для его настоящего ареста.

Первым делом нужно было принять все меры безопасности здесь, в отеле «Бомонд». Тем временем следует использовать две имеющиеся у них возможные улики – вклады в банке и пишущие машинки. Сыщик по имени Грубер был отправлен в пентхаус «М», чтобы собрать образцы шрифтов. Если Мун поднимет скандал, Грубер скажет ему, что они должны сверить шрифты его машинок со шрифтом некоторых бумаг, обнаруженных среди вещей Марго Стюарт. Пусть Мун попотеет от страха, размышляя над этим сообщением!

Харди засел за телефон, пытаясь соединиться со служащими банка Уолтон Трест и банка, где был счет Муна. Если дата, когда Мун снял деньги со счета, совпадет с датой вклада в Уолтон Трест двадцати тысяч долларов, это уже даст им в руки кое-какие нити. Конечно, это отнюдь не пошлет Муна на виселицу. Снятие со счета крупных сумм – обычное дело для человека, который тратит на свои банкеты сорок тысяч долларов! Но даже если им не удастся установить связь между этими двумя операциями, самый факт их свершения докажет Харди, что они на правильном пути.

Однако Харди не повезло. Все его усилия оказались напрасны. Просмотр банковской документации приходилось отложить до завтрашнего утра, так как того, кто имел к ней доступ, не было на месте. Все документы хранились в подвале с автоматической установкой времени, и открыть их раньше завтрашнего утра было невозможно.

Едва Харди покончил с телефонными звонками, появился Грубер и доложил, что в квартире Муна только одна пишущая машинка.

– Все, что он пишет, он диктует на магнитофон, а потом Марго Стюарт перепечатывала все это на машинке. Я взял образцы шрифта. Они не совпадают с тем, что в письмах Прим и Уилзу.

Харди со злостью рассматривал образцы.

– Но это ничего не значит, – бодро сказал Грубер. – Машинка-то из проката. Месяц назад у Муна была другая, из этого же ателье. А письма к Прим и Уилзу были написаны примерно недели за четыре-пять до этого. За это время фирма уже отремонтировала первую машинку, так что шрифт теперь, может быть, другой.

– Черт! – выругался Харди. – Как Мун воспринял ваше появление?

– Я его не видел. Там Уиллард Сторм. Мун отдыхал. Сторм разорялся насчет того, какой это был тяжелый день для Великого Человека. Сторм не возражал против того, чтобы я взял образцы шрифта.

– То-то вы такой веселенький. Уж Мун задал бы вам жару – хотя бы просто шутки ради!

Неудача встревожила Харди. Ему захотелось увидеть собственными глазами, что все идет как нужно. Он поднялся в лифте на тот этаж, где была квартира Муна. У дверей в пентхаус «М» дежурили двое полицейских. Они доложили, что у Муна не было никого, кроме Грубера и Сторма. Последний пришел с Муном сразу после допроса и остался у него.

По пожарному ходу Харди вышел на крышу. Февральская ночь была холодна, и двое дежуривших здесь полицейских совсем окоченели.

– Замерзнем тут совсем, лейтенант, – сказал один, – Может, будем дежурить по очереди?

– Нужно, чтобы здесь было двое, – ответил Харди. – Я пришлю вам двоих на смену.

– Кофейку бы!

– Пришлю и кофе. – Харди взглянул на темные окна квартиры миссис Хейвен и вспомнил, что она сейчас в опере.

– Так не забудьте, что я вам говорил, – сказал он. – Кто-то может попытаться проникнуть к Муну, но главное, мне нужно знать, попытается ли сам Мун куда-нибудь выйти.

Он вернулся в здание, потирая застывшие руки. Чтобы проверить пост, установленный у служебного входа, нужно было либо пройти через квартиру Муна, либо. спуститься на один пролет и там перейти на служебную лестницу. Не желая в данный момент встречаться с Муном, Харди спустился на один этаж, прошел по коридору и оттуда, по служебной лестнице, поднялся к черному ходу в квартиру Муна.

Еще не дойдя до площадки, он увидел, что его часовой лежит, распростершись, на ступеньках лестницы.

Холодная ярость охватила Харди. Человека сразили ударом сзади. На затылке зияла уродливая резаная рана. Он тяжело и прерывисто дышал. Харди приподнял его, придав ему более ровное положение. Потом взбежал по ступенькам и, убедившись, что дверь заперта, стал звонить и одновременно барабанить в дверь кулаком.

Казалось, прошло много времени, прежде чем он услышал, как отодвинули засов, звякнула цепочка и дверь открылась. Перед Харди, злобно глядя на него через очки, стоял Уиллард Сторм.

– Какого черта? – гневно сказал он. – Вы что, не можете прийти по-человечески, через парадную дверь?

Харди проскочил мимо него на кухню.

– Где Мун?

– Спит. По крайней мере спал, пока не начали ломиться в дверь.

– Позвоните и вызовите врача! Моего человека ранили.

– Минуту! – пробормотал Сторм. – Вы не имеете права беспокоить мистера Муна! Я…

– Звоните же! – крикнул Харди.

Еще не пройдя и десятка шагов внутрь насыщенной благовониями квартиры, он уже знал, что Муна здесь нет.

Глава 4

Мун ушел. Исчез бесследно. Постели в его спальне и гостиной были нетронуты с тех пор, как горничная убирала их утром.

Харди открыл парадную дверь и впустил дежуривших там двух сыщиков. Сторм, с горящими от возбуждения глазами, вызвал врача. Сыщики внесли раненого в квартиру. Тем временем Харди позвонил Джерри Додду.

– Мун сбежал! Перекройте все прилегающие улицы. Возьмите своих людей, моих, каждого, кому вы доверяете. Одному из моих мальчиков, кажется, проломили череп. Где Шамбрен?

– Похоже, вы преследуете мистера Муна, – сказал Сторм. – Но ведь ясно, что убийца, которого вы ищете, трахнул вашего человека, открыл дверь и похитил мистера Муна!

Харди, попросив телефонистку соединить его с Шамбреном, повернулся к журналисту. Глаза его были холодны, как две новые монеты.

– Помолчите, Сторм! Через пару минут у вас будет масса времени для разговора, можете быть уверены.

– Мун ушел, – сообщил Харди Шамбрену. – Вышел через служебный ход, ранил моего человека в голову – и был таков!

– Должно быть, догадался, что мы его подозреваем, – ответил Шамбрен.

– Я велел Джерри закрыть все ходы и выходы, но хватит ли у него людей? Как насчет служебного хода, кухни, что там у вас еще?

– Не будем тратить времени на разговоры, – сказал Шамбрен. – Если он еще пробудет в отеле пять минут, он здесь и останется!

Опустив трубку, Харди повернулся к Сторму.

– Вы хотели говорить, Сторм! Пожалуйста, имеете полную возможность!

– Не давите на меня, Харди, – ответил Сторм. – Вы промазали с самого начала и сейчас опять мажете!

Харди слегка подтолкнул Сторма к креслу. В глазах за очками в черной оправе вдруг появилось выражение страха.

– Это далеко не лучший способ обращаться с прессой, Харди! Если с Муном что-нибудь стряслось, вам выгоднее иметь меня на своей стороне, гораздо выгодней!

– Нe тратьте зря слов, Сторм, и слушайте, что я вам скажу! – Харди повернулся к одному из сыщиков, который появился в дверях. – Позови-ка тех, что на крыше! Они нужны здесь, в квартире. Как там Палмер?

– Тяжелое ранение, лейтенант!

Сейчас будет врач. Один из вас останется здесь со мной. Остальные – на четвертый этаж! Доложите обо всем Шамбрену. Он знает, куда вас послать. Мне нужен Мун, и немедленно!

– Есть, лейтенант!

Харди повернулся к Сторму.

– О’кей, приятель! У вас нет другой аудитории, кроме меня, так что давайте прямо – без лишних слов и угроз. Мне нечего терять, кроме работы, и, если мне придется вбить вам в глотку ваши прекрасные зубы, чтобы извлечь из нее чистую правду, – я это сделаю! Вы к Мун поднялись сюда после того, как мы говорили с вами в кабинете мисс Барнвелл. Что произошло с той минуты, как вы сюда пришли?

– Я не потерплю такого обращения, лейтенант! Я…

Харди угрожающе придвинулся к нему.

– Придется потерпеть, приятель! Отвечайте, и побыстрее. Что произошло после того, как вы с Муном пришли сюда?

Должно быть, Сторм почувствовал, что в словах и действиях Харди н:ет ни унции блефа. Он облизнул пересохшие губы.

– Ничего не произошло, – сказал он. – Мы пришли, Мун налил мне виски. Мне нужно было дать материал в газету, и я спросил, не могу ли я продиктовать его отсюда, по телефону. Он разрешил. Он очень устал. Захотел ненадолго прилечь. Ведь все-таки ему семьдесят пять. Такой день на него очень подействовал…

– Давайте дальше, – прервал его Харди. – Я поплачу о нем как-нибудь в другой раз!

– Вот и все! – Сторм развел руками. – Я сел за тот стол – набросать кое-какие заметки. Он ушел в комнату. Я работал с полчаса, потом пришел ваш человек сверить шрифты на машинке. На кой черт ему это было нужно?

– Он выполнял приказ! Итак, вы работали за этим столом…

– Вскоре после того, как ушел ваш парень, я позвонил в редакцию и продиктовал свою заметку. Едва я кончил, как вы начали ломиться в дверь. Естественно, я думал, что Обри все еще у себя в спальне. Я поспешил на кухню, чтобы впустить вас, пока вы его не разбудили.

– Значит, вы были здесь совсем один и писали свою заметку. А потом долго говорили по телефону. Так?

– Так.

– И вы говорите, что кто-то ударил моего человека, открыл черный ход отмычкой и похитил отсюда Муна?

– А что еще могло случиться?

– И вы ничего не слышали?

– Я закрыл дверь в холл, чтобы мой разговор по телефону его не потревожил. Я ничего не слышал, так что ничего другого нельзя предположить.

Харди вскипел.

– Вы непроходимый тупица, Сторм! Когда вы впускали меня, вам пришлось отодвинуть засов и снять цепочку. Выходит, тот парень, что так бесшумно вынес Муна, смог задвинуть засов и накинуть цепочку после того, как вышел на лестницу и закрыл за собой дверь? Что вы уставились на меня, как баран на новые ворота! Вы были один в квартире. И именно вы заперли дверь после того, как выпустили Муна. Кого еще?

Лицо Сторма стало похоже на круг белого сыра.

– Соучастники убийцы садятся на электрический стул вслед за самим убийцей, приятель! У вас один шанс спасти свою шкуру, рассказав мне в точности все, что здесь произошло. Конечно, это слабый шанс, потому что, если Мун успеет сделать то, что он хочет сделать, никакие на свете слова вам не помогут!

На лице Сторма выступили капельки пота.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – сказал он. – Вы все время говорите так, будто Мун собирается кого-то убить. Но ведь это он в опасности, видит Бог! Поэтому я действительно выпустил его через черный ход, как только мы сюда пришли. Он сказал, что ему осточертела ваша слежка. Сказал, что хочет повидаться с кем-то, но тайно, так, чтобы никто об этом не узнал. То, как он это сказал, как при этом улыбался… я подумал, что это дама. Возможно, старик имеет какую-нибудь девочку в укромном уголке отеля? Наверняка кто-нибудь это знает! Такое нельзя долго держать в секрете. Так что там вы его и найдете…

– И вы должны впустить его в квартиру обратно?

– Нет. Он сказал, что вернется нормальным путем и тем самым преподнесет вашим людям сюрприз. Он покажет, какой вы тугодум – не подумали поставить охрану у черного хода. – Сторм поднял руку, как бы защищаясь. – Я только цитирую его!

Харди глубоко вздохнул. Это уже было похоже на правду. После того, как Мун вернулся из кабинета Элисон к себе в пентхаус, прошло добрых полчаса, в течение которых Шамбрен развивал свою теорию, прежде чем был выставлен часовой на верхней площадке служебной лестницы. Сторм, возможно, виноват лишь в том, что дурачил полицию, ничего при этом не зная о делах Муна. Итак, что же произошло, если исходить из этой версии? Почему Мун передумал и вернулся по служебному ходу? Почему нанес удар Палмеру? Все, что он должен был сделать, – посмеяться над Палмером и попросить, чтобы тот позволил ему войти в квартиру.

И тут Харди осенило. Если Палмер не успел увидеть, кто его ударил, Мун получил бы лишнюю возможность утверждать, что мифический убийца совсем близко, всего в нескольких шагах от его порога!

У дверей раздался звонок. Пришел врач.

– Оставайтесь с ним, – приказал Харди одному из полицейских, указывая на Сторма. – Не спускайте с него глаз. Не подпускайте к телефону!

– Я арестован? – осведомился Сторм. К нему вернулась доля его обычной самоуверенности.

– Чертовски догадливый парень, – повернулся к нему Харди. – Соучастие в замышляемом убийстве!

– Я имею право связаться с моим адвокатом!..

– Попробуйте! Джо, если он подойдет к телефону, разнеси его на части!

– Вы за это ответите! – пригрозил Сторм.

– Возможно. – Харди последовал за врачом в комнату, где лежал раненый Палмер.

Элисон и Джон увидели Джерри Додда в тот момент, когда им подали изысканный черепаховый суп.

– Извините, – сказал он. От его былой веселости не осталось и следа. – Вас обоих ждут у Шамбрена.

– О, Джерри, – недовольно протянула Элисон. – Мы только начали обедать. Может быть, через полчаса?

– Мун сбежал, – коротко сказал Джерри. – Пробил голову одному из парней Харди. Всех, на кого он мог положить глаз, требуют в кабинет Шамбрена. И прежде всего вас, мистер Уилз! И мисс Барнвелл тоже. Босс считает, что Мун, возможно, и ею заинтересуется.

– Мной? – Элисон широко раскрыла глаза.

– Босс думает, что Мун может использовать вас, чтобы оказать давление на мистера Уилза. А насчет супа – прошу прощения!

Они прошли за Джерри к лифтам. Каждый, кто знаком с бытом большой гостиницы, сразу почувствовал бы смутную тревогу. У вращающихся дверей стояли полицейские, люди в штатском поспешно переходили из одного зала, бара, ресторана в другой.

Едва они дошли до лифта, в вестибюль ворвался мистер Амато. Он выглядел чрезвычайно нелепо – в спортивной куртке из яркой шотландки, распахнутом твидовом пальто и альпийской шляпе. Очевидно, он так спешил, что не успел надеть свой обычный рабочий костюм. Под мышкой он нес большой конверт.

– Вечер отменили? – спросил он, и страстная надежда прозвучала в его голосе. – Мистер Шамбрен попросил меня срочно явиться к нему со списком приглашенных! А я захватил его домой, чтобы дать художнику, который завтра утром должен оформить пригласительные билеты. Так вечер отменили?

– По-моему, ваша язва может успокоиться, – ответил Джерри.

Они поднялись на четвертый этаж и прошли по коридору к офису Шамбрена. Джон вдруг заметил, что крепко сжимает руку Элисон.

В кабинете Шамбрена было полно народа. Джон увидел в углу непривычно смиренного Сторма. Шамбрен сидел за письменным столом, склоняясь над планом гостиницы. Вокруг него собрались Харди и переодетые в штатское полицейские.

Харди показал план.

– Трудно представить себе, как он мог выйти из отеля незамеченным! Вы говорите, что все служебные-входы ночью охраняются?

– После того, как кончается доставка продуктов, – ответил Шамбрен. – Фактически невозможно внести даже кубик льда без проверки! Беда в том, что, не считая последних пятнадцати минут, ни у кого не было оснований задерживать Муна. Могло показаться странным, что он выходит из отеля мимо кухонь, но он ведь чудак, это всем известно…

– Но его бы запомнили! Его же все знают! – сказал Харди.

Шамбрен слушал, сжав зубы.

– Пока никто не вспомнил, что видел его. Но чтобы проверить это, нужно время. Сейчас в отеле работает свыше тысячи двухсот человек!

– Во всяком случае, он мог сойти только вниз, – заметил Харди. Он начал– отдавать распоряжения своим людям, указывая определенные точки на плане.

В эту минуту появилась почтенная миссис Вич, неся переносной телефон.

– Спасибо вам, миссис Вич, – улыбнулся ей Шамбрен. – Устраивайтесь здесь. – Он освободил стол и положил туда план отеля. – Через несколько минут сюда начнут звонить отовсюду. Будут сообщать, какой участок проверен. Отмечайте каждый такой участок на плане. Дежурные по этажам обыскивают все чуланы, бельевые, проверяют каждый номер на каждом этаже. Если вам сообщат, что все в порядке, отметьте этот этаж!

– У вас есть чертежные кнопки, мистер Шамбрен? Ими отмечать быстрее и нагляднее.

– Молодчина! – Шамбрен достал из ящика стола коробку с кнопками. Миссис Вич наладила свой телефон, и тотчас же раздалось жужжание зуммера. Миссис Вич ответила и, послушав, быстро воткнула кнопку в какую-то точку на плане. Шамбрен посмотрел, отечески похлопал ее по плечу и повернулся навстречу запыхавшемуся Амато.

– Спасибо, что сразу пришли, Амато!

– Вечера не будет? Что случилось, мистер Шамбрен? Он отменил банкет?

– Банкета не будет, друг мой, – улыбнулся Шамбрен. – Возвращайтесь домой и напейтесь допьяна! Это принесет вашей язве гораздо больше пользы, чем вы воображаете. Только оставьте мне ваш список.

Амато положил перед ним список гостей.

– Я молился, – сказал он. – Молился всю дорогу, ‘ пока ехал сюда! Конечно, я всерьез не верил, но все-таки молился. – Он вышел танцующим шагом, даже не поинтересовавшись, что произошло.

В кабинете стало тихо, только непрерывно звучал зуммер телефона миссис Вич. План все гуще пестрел кнопками. Харди следил через плечо и втихомолку тоже молился. Он ждал, надеясь, что после очередного звонка какая-то точка на плане останется открытой. Это значило бы, что кто-то видел Муна.

– Как насчет наших двух друзей? – обратился Шамбрен к Джерри Додду.

– Гамайэль еще не вернулся, но мне сообщат, как только он явится. А за миссис Хейвен я послал Джека Строумейера. Он привезет ее из театра прямо сюда, не дожидаясь окончания спектакля.

– Пожалуй, это пока все, что мы могли сделать. – Шамбрен посмотрел на Джона и Элисон с едва заметной усталой улыбкой. – Простите, что прервал ваш обед, детки! Джерри ввел вас в курс дела?

– В самых общих чертах, – ответила Элисон.

Шамбрен объяснил, что произошло.

– В этом нападении на Палмера мало смысла, разве что Мун окончательно спятил. Но мы не должны исключать и эту возможность. Он может наброситься на любого, кто ему почему-либо не понравится.

– Он, должно быть, исчез из отеля, – сказал Джон. – Иначе бы его нашли через пять минут. Ведь его все знают в лицо!..

Шамбрен устало махнул рукой в сторону миссис Вич, которая как раз втыкала очередную кнопку.

– Вы имеете хотя бы отдаленное представление о том, сколько здесь укромных уголков и закоулков? В таком отеле, как этот? Простите, одну минутку! Мне нужно посмотреть этот список. – Он развернул листы, которые привез Амато. Он явно искал чье-то имя – и нашел. Губы его сжались. Он повернулся к Джерри.

– Строумейер будет звонить из оперы?

– Н-нет, мистер Шамбрен. То есть, если все в порядке, если она там и с ней ничего не случилось.

– Ну что ж, будьте внизу, Джерри! Как только придет машина, нужно взять миссис Хейвен под охрану. Никто не должен приближаться к ней ни с какой стороны, пока она не дойдет от машины до этого кабинета. Никто, кроме вас и Строумейера! Понятно?

– Вполне, – ответил Джерри и исчез.

– Миссис Хейвен и Гамайэль – единственный ключ к разгадке, – объяснил Шамбрен. – То, что их нет в отеле, настоящее бедствие. – Он снова взглянул на миссис Вич. Она только что сняла трубку и воткнула еще одну кнопку.

– Я могу чем-нибудь помочь? – спросил Джон.

– Сидите и ждите, – ответил Шамбрен. – Когда явится миссис Хейвен, вы и Элисон можете понадобиться.

– Думаете, она даст ответ на ваш вопрос?

Тяжелые веки Шамбрена почти сомкнулись.

– Я думаю, она и есть ответ!

Едва стрелка часов перешагнула цифру десять, у бокового входа в отель «Бомонд» остановилась машина. Оттуда вышел старый шофер и открыл дверцу. В глубине, напряженно выпрямившись, сидела, миссис Хейвен. Старик откинул покрывавший ее колени меховой полог. Джек Строумейер, всю дорогу просидевший в неловком молчании рядом с миссис Хейвен, вышел с противоположной стороны и, обойдя машину, остановился на тротуаре. Из отеля появились Джерри Додд и двое полицейских.

Старик-шофер помог миссис Хейвен выйти из машины.

– Простите, что испортил вам вечер, миссис Хейвен! – сказал Джерри.

– Искренне надеюсь, ради вас, Додд, что ваш хозяин имел для этого серьезные основания! Вы понимаете, что сегодня пела Нильсон? – Она оттолкнула протянутую руку Джерри. – Я не нуждаюсь в вашей помощи, Додд! Отто прекрасно знает мои привычки.

Старый шофер, едва доходивший до плеча миссис Хейвен, взял ее под руку и довел до вращающейся двери.

– Доброй ночи, Отто!

– Доброй ночи, мадам!

Миссис Хейвен бурно прорвалась через двери и на всех парусах устремилась в противоположный конец вестибюля. Додду и Строумейеру пришлось буквально бежать за ней. Ее синее пальто, подбитое песцом, летело за ней, как шлейф. Платье под ним напоминало наряды героев диккенсовских «Больших ожиданий».

– Я доберусь к себе и без вашей помощи, Додд!

– Боюсь, нам придется идти в кабинет мистера Шамбрена, мадам.

– Если Шамбрен захочет объяснить свое бесцеремонное поведение, пусть придет ко мне сам! – отрезала миссис Хейвен. – Имейте в виду, Додд, я никогда не доверяла этому человеку. За семь месяцев, что я здесь живу, он ни разу не поговорил с Тото! Берегитесь того, кто не любит собак!

– Это распоряжение полиции, миссис Хейвен, – сказал Джерри. – Боюсь, что вам все же придется пойти с нами к мистеру Шамбрену.

– Распоряжение полиции? – Ее голос прозвучал так громко, что люди в другом конце вестибюля оглянулись.

– Что-то касающееся мистера Муна, мэм! Сюда, пожалуйста!

Ее рука, украшенная кольцами, как короткая клешня сомкнулась на его запястье.

– Так заговор против Муна удался? – спросила она.

– Нет, мэм! По крайней мере, мы думаем, что нет. Лейтенант Харди и мистер Шамбрен все вам объяснят, мэм!

Она тяжело оперлась на него. Он подумал, что ей стало плохо. Но она тут же выпрямилась и вошла в лифт. Они молча поднялись на четвертый этаж. Строумейер вышел первым и убедился, что в коридоре никого нет.

Миссис Хейвен величественно вплыла в кабинет мистера Шамбрена, явно справившись с минутной слабостью.

Первым, кого она увидела, войдя в комнату, был Джон Уилз. Глаза ее гневно заблестели.

– Это вам я обязана всем этим, Уилз?

– Простите, миссис Хейвен! Я рассказал лейтенанту Харди, и мистеру Шамбрену, и Элисон о нашей встрече. Но вас пригласили сюда не потому.

– Пригласили! Этот молодой человек буквально выволок меня из ложи, – а во втором акте пела Нильсон! Значит, вы не пожелали сохранить наш секрет, Уилз! Я разочарована. Не в вас, а в своем суждении о вас!..

– Миссис Хейвен, с тех пор как мы с вами виделись, так много произошло… Вы знаете, что секретарь Муна убита?

– Я думаю, – мягко заметил Шамбрен, – что миссис Хейвен лучше было бы сесть. – Он с поклоном указал на уютное, обитое зеленой кожей кресло у своего письменного стола.

– Ваши манеры официанта на меня не действуют, мистер Шамбрен! Человек, который мог семь месяцев игнорировать невинную собачку… – проворчала она, удобно устраиваясь в кресле.

Харди все еще стоял у стола миссис Вич, лицо его выражало благоговейный ужас.

– Не хотите ли кофе, миссис Хейвен? – спросил Шамбрен.

– Нет! Вот если бы у вас нашлось немного пшеничного виски…

– Сию минуту!

Пока Шамбрен наливал виски, Элисон присела на ручку кресла миссис Хейвен.

– То, что произошло, просто ужасно, миссис Хейвен, – сказала она. – По-видимому, против мистера Муна нет никакого заговора…

– Никакого заговора?

– Против Муна – никакого! Он сам заговорщик, и его замысел направлен против одного из вас.

– Что вы хотите сказать этим своим «против одного из вас», мисс Барнвелл?

– Против клуба, – сказал Джон. – Клуба мистера Г амайэля.

Шамбрен подошел, держа маленькую рюмку с бурбоном, и предложил ее женщине.

– И это называется по-вашему «выпить»? – Она опрокинула рюмку, осушив ее одним глотком. – Кто-нибудь, наконец, объяснит мне вразумительно, что происходит? Хотела бы я знать, стоит ли это того, чтобы срывать меня с «Зигфрида»?

Спокойно, почти в тоне обычной беседы, Шамбрен ввел старую леди в курс событий. Она слушала, сидя прямо и неподвижно в своем кресле.

– Так что, как видите, – заключил Шамбрен, – этот человек охотится за кем-то, но за кем – мы не имеем ни малейшего представления! Мистер Уилз подсказал нам, что вы и мистер Гамайэль могли бы нам помочь. Мы не нашли мистера Г амайэля. Мы должны были привезти вас сюда, мы думаем, что спасаем чью-то жизнь. И даже великая Нильсон простила бы нас, если бы знала, почему вы ушли из театра!

– Не будьте идиотом, Шамбрен, – сказала она твердо и каким-то совершенно незнакомым голосом. Она смотрела куда-то сквозь них, как будто их здесь и не было.

– Позвольте мне быть предельно точным, миссис Хейвен, – произнес Шамбрен. – Мы привели вас сюда не просто для того, чтобы получить какую-то информацию. Мне показалось, что вы, именно вы являетесь мишенью Обри Муна!

– Какая чепуха, – ответила она, избегая его взгляда.

Он повернулся и взял со стола утренний выпуск «Трибюн». Газета была раскрыта на странице, где были помещены фотографии. Мун с Бернардом Шоу, Мун с итальянской кинозвездой, Мун с принцем Уэльским и репродукция портрета пропавшей без вести Виолы Брук… Он подал газету миссис Хейвен. Она посмотрела на фотографии и пристально взглянула на Шамбрена.

– Я не хочу обидеть вас, миссис Хейвен, сказав, что мне было двенадцать лет, когда это случилось, в 1922 году, не правда ли? Я не думаю, что когда-нибудь видел портрет Виолы Брук, еще сегодня утром, когда я просматривал газеты, он не привлек моего внимания. Но вечером, когда я увидел его снова, меня вдруг осенило!..

– Виола Брук давно умерла! – резко сказала миссис Хейвен,

– Я уверен, что все, кто сейчас находится в этой комнате, уважают ваши желания, миссис Хейвен. Но учтите, Обри Мун знает, что она жива! И я думаю, он смертельно боится ее, миссис Хейвен. Ее-то он и собирается убить. Вы могли бы нам сказать, почему, и помочь нам защитить ее!..

Она долго молчала. Все ждали, затаив дыхание.

– Ну что ж, вы правы, – сказала она наконец тихо, почти неслышно. – Я – Виола Брук!

Глава 5

Потрясенный Джон Уилз зачарованно смотрел на миссис Хейвен. Как? Эта нелепая старуха – та прославленная красавица, что сорок лет назад бесследно исчезла из своей гримуборной в середине спектакля? Почти целый год газеты мусолили ее историю и отступились только тогда, когда всякая надежда найти ключ к ее исчезновению оказалась напрасной. Виола Брук, которая, по общему мнению, была любовницей Муна в течение ряда лет после первой мировой войны!

Глаза старой женщины обратились к Уилларду Сторму, сидевшему в кресле у противоположной стены. Он наклонился вперед, глаза его за стеклами очков в темной оправе возбужденно блестели в предвкушении сенсации.

– Я говорю вам правду, Шамбрен, которая мне дорого обойдется! Этот червяк, – миссис Хейвен указала на Сторма костлявым пальцем, – ославит меня на весь мир. Ему обязательно присутствовать при моем рассказе?

– Не беспокойтесь, миссис Хейвен, – сказал Харди. – Он будет делать все, что ему скажут. Ему придется считаться с нами, если он не хочет неприятностей!

– Даже в семьдесят три года женщина остается тщеславной, – сказала миссис Хейвен, не обращаясь ни к кому в особенности. – Некоторые женщины даже в старости сохраняют свою красоту. По многим соображениям, мне пришлось вести другую игру. Чтобы меня не узнали, я сделала себя комическим персонажем. Тридцать лет это была веселая игра. Последние пять лет стали адом!..

– Ваш муж умер пять лет назад, миссис Хейвен? – мягко спросил Шамбрен.

Она кивнула. Глаза ее под густо накрашенными веками были закрыты.

– Мы не хотим причинять вам боль, миссис Хейвен, – сказал Шамбрен. – Но в интересах дела мы должны выяснить некоторые подробности. Осман Гамайэль – ваш друг?

– Настоящий, верный друг!

– Он знает о вас всю правду, миссис Хейвен?

– Да! Он, мой шофер Отто и Обри – единственные, кто до этого момента знали истину.

– Вы знаете, где сейчас мистер Гамайэль?

– Нет. Он ушел от меня, когда я собиралась в театр.

– И ни вы, ни он ничего не знали об убийстве мисс Стюарт?

– Я ничего не знала, пока вы мне сейчас это не рассказали. Осман, уходя от меня, тоже ничего не знал…

– Насколько та история, что вы рассказали Джону Уилзу, соответствует действительности?

– История? – Она взглянула на Джона. – Я полагаю, он принял все как факт! Действительно, есть человек двадцать или более, которые будут морально и социально уничтожены, если Мун умрет насильственной смертью. Он собрал против этих людей определенные факты, и, если он умрет не своей смертью, эти факты будут обнародованы – может быть, его адвокатом, а может, поверенным в делах. Мы с Османом чувствовали, что просто необходимо сохранить ему жизнь. Мы думали, что Уилз, сам ставший жертвой, нас поймет… сможет помочь!

– Значит, насильственная смерть Муна сильно повредила бы вам, миссис Хейвен?

Ее объемистая грудь поднялась и опустилась, как огромная волна, от глубокого, долгого вздоха.

– Мне меньше, – чем другим, – наконец сказала она. – Да, моя личная жизнь станет всеобщим достоянием! Да, моя подлинная личность будет установлена со всей сопутствующей этому шумихой! Но другие окажутся перед лицом настоящего бедствия…

– Но вы объединились с ними, хотя лично для вас опасность не так велика, как для них?

– Да, Шамбрен! Да – потому что, если бы не я, Обри не смог бы превратить жизнь этих, да и многих других людей, вроде Уилза и его отца, в бесконечный ад.

Я виновата, потому что была эгоисткой! – Она посмотрела прямо в лицо Джону. – Я виновата в смерти вашего отца, Уилз, потому что думала только о себе,

– Право же, этому трудно поверить, миссис Хейвен, – сказал Шамбрен.

– Это правда, – возразила она, – хотя должна сказать в свое оправдание, что в течение тридцати пяти лет понятия не имела о том, что происходит, что Обри вытворяет со своей жизнью и с жизнями других людей. Я хочу, чтобы вы знали все как есть, Шамбрен! – Ее костлявые руки крепко сжались.

Шамбрен взял пустую рюмку и подошел к бару. Через мгновение он вернулся, неся высокий старинный стакан, наполненный до краев. Миссис Хейвен поблагодарила его сияющей улыбкой. Сорок лег тому назад эта улыбка, несомненно, была полна сокрушительного обаяния.

– Вот это совсем другое дело] – Она отпила почти полстакана и поставила его на стол. – Я жила с Обри Муном пять лет, Шамбрен. Теперь для меня сказать это – все равно что признаться, что пять лег я болела проказой! Но вначале все было совсем иначе. Последний год войны. Вокруг безрассудство, радость, наслаждение жизнью. В те дни Обри был очарователен! Это было еще до того, как он стал знаменит, но, конечно, уже тогда он был баснословно богат. Мы делали все, что хотели, имели все, что желали. В ту пору я была в зените славы. Я тогда не сознавала, что обладание мной повышало престиж Обри. Он был богат, и людям казалось естественным, что такой человек завоевал прелестную и знаменитую Виолу Брук. Я думала, мне казалось, что мы влюблены друг в друга. Позже я открыла, что Обри никого не любит, кроме себя! Когда к нему пришла слава, после войны, благодаря его писаниям, – я стала ему не нужна, и тогда он начал садистски закручивать гайки. – Из груди старой женщины вырвался глухой звук, может быть, смех. – Тогда, Шамбрен, я могла уничтожить его одним словом – но я этого не сделала. Я думала, что люблю его! Чего он только не делал, чтобы унизить и посрамить меня! Об этом слишком больно вспоминать даже теперь, через столько лет. Я работала в труппе, игравшей спектакль в «Вест-Энде». Спектакль имел, успех и долго не сходил с афиш. За мной стал ухаживать молодой человек, его звали Хейвен. Я привыкла к поклонению. Множество людей воображали, что они влюблены в Виолу Брук! Но Джордж Хейвен был особенно настойчив. В какой-то момент я попыталась избавиться от него, рассказав ему всю несчастную историю моих отношений с Обри. Однако это его не оттолкнуло. И для меня он стал вдруг тихой гаванью, где я могла бы укрыться от бури, грозившей мне крушением. Однажды вечером, как раз перед началом спектакля, он пришел ко мне в гримерную. Я не говорила вам, что он был инженером одной крупной нефтяной компании. Он сказал мне, что его посылают на Ближний Восток. Своему начальству он заявил, что женат и должен взять с собой жену. Пароход отходил в тот же вечер, в девять часов. Он умолял меня уехать с ним. Я отказывалась. Мой спектакль… Моя карьера… А потом, когда он уехал, я поняла, что он – моя единственная надежда, если я вообще хочу как-то жить! В антракте, посреди спектакля, я вышла из театра. Я встретилась с ним на пароходе – без вещей, в чем была. Я не успела забежать домой. Мы отплыли. Капитан обвенчал нас. «Виола Брук» был мой сценический псевдоним. Я венчалась под собственным именем. Если бы какой-нибудь репортер на борту и упомянул об этом эпизоде, мое имя никому ничего бы не сказало. А теперь я стала миссис Хейвен, и это имя тоже не представляло для прессы ни малейшего интереса!

Первое поселение, где мы обосновались, находилось в пустыне. Кроме нас там было еще трое белых, таких же инженеров, как Джордж. Никто из них не знал меня в лицо, и никому бы не пришло в голову ассоциировать меня с Виолой Брук. Мы стали частью этого мира. Случайная газета из метрополии дала нам представление о сенсации, вызванной моим исчезновением, но сценические фотографии Виолы Брук никого не насторожили, я знала, как можно изменить свою внешность. И пока мы жили вне Англии, мы были в безопасности. Мы не хотели возвращения этой истории! Не хотели, чтобы Обри о нас узнал. И так мы прожили на Ближнем Востоке тридцать лет. Он успешно работал и к концу третьего десятилетия был уже очень богат, а я превратилась в стареющую женщину, не имеющую никакого сходства с Виолой Брук.

Вскоре мы поняли, что можем спокойно вернуться в Англию. Й только тогда я узнала, какую жизнь вел все эти годы Обри и сколько зла он причинил другим людям. Это открытие, Шамбрен, потрясло меня, потому что я могла бы предотвратить многое!

– Вы говорите это уже не первый раз, миссис Хейвен. Каким образом?

– Вся карьера Обри Муна основана на обмане, – спокойно сказала она. – Его первый роман «Боевой порядок», который принес ему литературную славу, был экранизирован и переложен для сцены, который сделал Обри Муна самой яркой из звезд литературного мира, – написан не им…

– Простите? – произнес Шамбрен, пораженный ее словами.

– Один молодой офицер, бывший в отпуске в Париже, дал Обри для прочтения свою рукопись. Обри не успел вернуть ее вместе со своими замечаниями, гак как молодой человек был вскоре убит в сражении. Обри ждал, что кто-нибудь востребует рукопись, но никто так и не явился. Еще до того, как Обри пришло в голову выдать книгу за свою, он дал мне ее прочесть. Так что я знала, кто автор.

Знала и тогда, когда книга вышла под именем Обри. О, конечно, он внес некоторые изменения – и неплохие. Но все равно, это была не его книга. Это меня очень огорчило, но я любила его и оставила все как есть. И вот ирония судьбы – именно эта книга и. ее успех нас и разлучили. Позже я уже ни о чем не думала, только о бегстве, и мой дорогой Джордж помог мне в этом… – Миссис Хейвен сделала паузу и допила свой бурбон.

Наконец она снова заговорила.

– Пять лет назад Джордж умер. Мне было тяжело оставаться в Англии, и я переехала в Америку. Однажды, это было около года тому назад, меня навестил Осман Гамайэль. За все эти годы, что мы жили на Ближнем Востоке, Осман был единственным, кто узнал меня. Как настоящий друг, он не выдал моей тайны – он тоже был жертвой Обри – какая-то политическая оплошность. Осман рассказал мне страшную историю. С возрастом Обри стал еще более жестоким. Рассказывали о десятках людей, страдающих от его преследований. Осман знал, как Обри расплачивается за нанесенные ему обиды. Что можно было сделать, чтобы воспрепятствовать ему? Тогда-то я и вспомнила, что у меня есть кое-что против него.

Я приехала сюда, в «Бомонд», повидаться с ним. Не могу передать вам, Шамбрен, что это была за сцена! Марго Стюарт была там и все это слышала. Потому он, наверное, и заставил ее замолчать. Бедная девочка! Вот вам пример излюбленного приема Обри – закручивать гайки. Она была влюблена в юношу, уехавшего воевать в Корею. Вела себя неосмотрительно. Появился ребенок.

Молодой человек попал в плен и перешел на сторону красных. Она пыталась воспитывать ребенка, скрывая, что он незаконнорожденный и что отец его – изменник. Но Обри узнал ее секрет и держал ее на крючке, как рыбку!

Она снова помолчала, сидя с закрытыми глазами.

– Что же было, когда вы встретились с Муном лицом к лицу? – мягко спросил Шамбрен.

– Он начал смеяться надо мной, говорил, что я стала карикатурой на самое себя. Но тут он просчитался, теперь меня этим не уязвишь! А потом, Шамбрен, я пустила в ход свой козырь. Либо он прекратит свои безумные садистские выходки, либо я открою правду о начале его литературной карьеры. Я думала, он убьет меня на месте! К счастью, перед тем как поехать к нему, я написала заявление о романе «Боевой порядок», подписалась и сдала на хранение в сейф.

В сущности, это был тупик, Я применила против него его же прием. Если бы он упорствовал в своем садизме, я бы его разоблачила. Если бы я рассказала о нем всю правду, он бы обрушил свою месть на Османа и других. Я слишком хорошо знала, с кем имею дело. Достигнув вершины, увенчанный лаврами, он не потерпел бы теперь даже намека на то, что в основе его карьеры – литературная кража! Поэтому я купила квартиру в этом отеле, живу рядом с ним и слежу за ним, как сторожевая собака. До самоубийства Прим, пока не обнаружилось, что против Обри существует заговор, все было относительно спокойно. Потом мы с Османом подумали, что кто-то другой, еще одна жертва Муна, доведенная до крайности, решил убить Обри, невзирая на возможные последствия…

Наступила пауза. Наконец, после долгого молчания, Шамбрен сказал:

– Боюсь, что ваш человек, «доведенный до крайности», это сам Мун, миссис Хейвен!

Между тем сообщения по телефону стали реже. План отеля, лежащий перед миссис Вич, пестрел кнопками. Поиски Муна пока не дали никаких результатов.

Нужно было принять решение насчет безопасности миссис Хейвен, а это было нелегко, поскольку она настаивала на возвращении в свою квартиру.

– Вы можете охранять меня там, – сказала она Харди, – не хуже, чем в любом другом месте! Очевидно, Обри покинул гостиницу. Если он вернется, вы же можете не допустить его ко мне.

Не считая тюремной камеры, решил Харди, у себя дома она в такой же безопасности, как и в любом другом помещении. Можно охранять парадный и служебный входы. Никаким иным способом Мун не сможет проникнуть на крышу. Они могут проводить ее наверх, обыскать ее квартиру и прилегающий к ней участок крыши, выставить кордон вокруг ее пентхауса – к ни одна душа, к ней не проникнет.

Шамбрен, видимо, не был столь уверен.

– Будем смотреть ка вещи прямо, миссис Хейвен! Сейчас Мун, вероятно, уже понял, что мы его ищем. Он знает, что рано или поздно мы его найдем и что ему предъявят обвинение в убийстве Марго Стюарт. Зная ход его мыслей, мы можем почти не сомневаться, что он сделает отчаянную попытку добраться до вас – г лавной причины его неприятностей. А после этого ему будет уже все равно, что бы с ним ни случилось.

– Но как он сможет до меня добраться? Ваши люди блокируют все ходы к моей квартире!

– Не знаю, – ответил Шамбрен. – Он знает вас лучше, чем мы, миссис Хейвен!

– Он знал меня сорок лет назад, – сухо сказала она. Я уже не та, что была тогда…

Шамбрен покачал головой.

– Он знает вас и сегодня! Знает, что вы готовы пойти на риск, став между ним и его садистскими забавами. Меня беспокоит мистер Гамайэль. Что, если Мун позвонит вам и скажет, что жизнь Гамайэля в опасности и зависит от вашего свидания с ним, Муном?

Она пристально посмотрела на Шамбрена.

– Что я должна делать?

– Не сходить с места. Ничего не предпринимать. Ничему не верить, – сказал Шамбрен. – Я бы предложил следующее. Хорошо, если бы с вами в квартире побыли мисс Барнвелл и мистер Унлз. Я не хотел бы оставлять вас одну даже на минуту! Если Мун вдруг позвонит вам, пусть к телефону подойдет мистер Уилз. Я не хочу, чтобы Мун сыграл на вашей симпатии к кому-нибудь из друзей. – Он покачал головой. – Сам не знаю, чего я жду, миссис Хейвен, но боюсь, что может случиться что-то такое, чего ни один из нас не предвидит!..

– Я пойду с миссис Хейвен, – сказал Джон. – Но не Элисон! Не впутывайте ее в это дело. Если дело дойдет до открытой схватки, То поверьте, миссис Хейвен, я не останусь в стороне!

Шамбрен посмотрел на него как-то странно.

– Я думаю, Элисон тоже не хотела бы оставаться в стороне, Джон! И мне хотелось бы, чтобы рядом с миссис Хейвен была женщина. Не спрашивайте почему. Я просто должен быть уверен, что ничего не упустил из виду.

Тревога Шамбрена сначала показалась Джону преувеличенной. Харди со своими людьми уже поднялись наверх. Они должны были обыскать квартиру миссис Хейвен и доложить по телефону о результате осмотра. Доступ на крышу для обитателей гостиницы закрыт с момента исчезновения Муна. Как только Харди позвонит, их уже будет ждать лифт, что рядом с офисом Шамбрена. В холле наверху не будет никого из посторонних, и они проведут миссис Хейвен прямо к двери ее квартиры, не отставая от нее ни на шаг.

Старая миссис Хейвен не проявляла ни малейших признаков возбуждения. Джон, стоявший рядом с Элисон. не был ст оль же спокоен. Каким-то образом тревога Шамбрена передалась и ему. Если Мун действительно намерен нанести удар, это должно случиться немедленно, ибо стена, которую они воздвигают вокруг миссис Хейвен, исключит возможность всякого нападения!

Зазвонил телефон. Это был Харди. Путь свободен. Никаких признаков опасности.

Шамбрен вышел в холл и вызвал лифт. Когда кабина открылась, он посигналил Джону, стоявшему в дверях. Двое полицейских прошли по коридору – один в одну сторону, другой – в другую, убедившись, что все спокойно. Затем Джон и Элисон быстро провели миссис Хейвен через холл к лифту.

У входа в пентхаус их встретил Харди.

– Все в порядке, миссис Хейвен! – сказал он уверенно.

Струя теплого воздуха охватила их, едва они вошли в квартиру. Элисон оглядывалась, широко раскрыв глаза от удивления. Миссис Хейвен сохраняла невозмутимое спокойствие, как будто принимала обычных гостей, – пока не повернулась к маленькой плетеной корзинке, где царствовал Тото.

– Вот глупыш, – сказала она. – Когда меня слишком долго нет дома, он сердится и забирается на мою кровать – что совершенно против правил!

Она проплыла по коридору, направляясь в спальню. Джон, Элисон и Шамбрен молча ждали, пока она вернется. Из холла, расставив по местам своих людей, вошел Харди.

– А где же она? – спросил он.

– Пошла за своей собакой, – ответил Шамбрен.

Они услышали ее громкий крик:

– Тото, скверный мальчишка, где ты?

– Здесь не было никакой собаки, – сказал Харди. – Я осмотрел каждый дюйм в доме!

Шамбрен уставился на Харди. И в этот момент до них донесся, как будто издалека, жалобный вой. Тото явно был в беде.

– Пошли! – крикнул Шамбрен.

Джон бросился вслед за ним. Порыв холодного ночного воздуха пронесся по коридору. Джон подумал, что где-то открыто окно. Вой Тото слышался отчетливее, но все еще издалека.

– Проклятый пес удрал на крышу! – сказал Шамбрен. Миссис Хейвен! – крикнул он. – Не выходите, мы вам его сейчас достанем!

Дверь на участок крыши, принадлежавший миссис Хейвен, была распахнута настежь. Приблизившись, Шамбрен и Джон увидели старую даму в развевающемся на ветру манто. Она открыла калитку, ведущую на соседний участок крыши.

– Тото! – донесся до них, перекрывая ветер, ее голос.

Джон, обгоняя Шамбрена, очутился рядом с ней в тот момент, когда она шагнула за калитку, Сердце его замерло, он вдруг понял, что эта часть крыши – владения Муна.

Миссис Хейвен остановилась. Ее подбитое песцом пальто вздымалось на ветру, как крылья. В нескольких ярдах от нее, отчаянно извиваясь на покрытой гудроном поверхности крыши, барахтался Тото. Его лапы были связаны так, что он не мог сдвинуться с места. Увидев миссис Хейвен, он жалобно заскулил.

Позади него, в рамке двух вечнозеленых деревьев, растущих в кадке, стоял Обри Мун. Он был без пальто и без шляпы, его жидкие волосы беспорядочно трепал ветер.

– Ах ты, старая, злобная ведьма! – донесся до Джона его голос. – В конце концов ты все-таки добралась до меня! Но это дорого тебе обойдется, Виола! Очень дорого!..

Он поднял руку и направил дуло пистолета прямо в широкую грудь миссис Хейвен.

Джон закричал во всю силу легких, надеясь отвлечь внимание Муна. В этот же миг из-за деревца возникла вдруг неясная фигура. Молниеносное движение – и Мун издал громкий вопль. Пистолет выпал у него из рук. Джон бросился вперед и упал, накрыв пистолет своим телом. Он услышал показавшиеся ему нелепыми слова миссис Хейвен: «Бедняжка Тото! Мой маленький Тото. Неужели ни у кого нет ножа?»

Джон вскочил на ноги. Мун, обезумев, молотил левой рукой, стараясь ударить атаковавшего его человека. Правая рука его беспомощно повисла. Человек нанес ему еще один удар, и Мун, рухнув, замер в неподвижности.

Шамбрен и Харди с карманным фонариком в руке были уже тут, и Джон увидел мистера Османа Г амайэля, который, стоя над распростертым Муном, вытирал носовым платком серебряный набалдашник своей трости, Он бросился мимо Джона к миссис Хейвен, которая держала Тото, прижимая его к себе, как ребенка.

– Дорогая Виола, что я наделал! – вскричал он. – Я прокрался сюда, чтобы защитить его, как только услышал об убийстве Марго Стюарт, и вот – сделал именно то, чего мы боялись! Но когда я увидел, что он в вас целится…

– Осман, не будьте идиотом! – громогласно произнесла старая дама. – Вы оказались просто героем! Кстати, у вас случайно нет перочинного ножа? Он перевязал бедного Тото, как индейку в День благодарения!

По свидетельству хирурга, нанесенные Муну повреждения не представляли опасности для его жизни.

Нетрудно было представить себе, что произошло.

Правда, поскольку Мун еще не подвергался допросу, это были в основном догадки, но догадки вполне реальные. Каким-то образом Муну стало известно, что Шамбрен разгадал его намерения. Возможно, он просто подслушал весь разговор. После этого у него осталась лишь одна цель: миссис Хейвен должна быть наказана, а дальше – будь что будет. Но как? Ее будут оберегать, на крыше выставят посты охраны. Поэтому он проскользнул обратно на служебную лестницу и внезапно атаковал полицейского. Вместо того, чтобы выбраться из отеля, он поднялся на крышу и прокрался к черному ходу квартиры миссис Хейвен. Там он подождал, пока Харди не отозвал своих людей с крыши, послав их обыскивать гостиницу. У него был ключ-отмычка, который он взял у Марго Стюарт. В том, что именно он убил Марго, не было сомнений. Она знала историю миссис Хейвен. Она знала или угадала правду о предполагаемом покушении на жизнь Муна. Он сам сфабриковал эту фальшивку. Может, в подпитии она пригрозила ему разоблачением. Он пошел за ней следом в номер Джона и убил ее, будучи уверен, что подозрение падет на Уилза.

– Таким образом, он ждал у квартиры миссис Хейвен, чтобы я освободил крышу, – сказал Харди. – Потом, с помощью отмычки, он вошел внутрь через черный ход. Счастье, что ее там не было!

Они сидели в гостиной миссис Хейвен, с наслаждением потягивая ее знаменитое виски из Кентукки. Все, кроме Гамайэля, который прихлебывал свой неизменный розовый ликер.

– Самым безопасным для него после этого было вернуться к себе в пентхаус, – продолжал Харди. – Он правильно предположил, что мы не будем больше искать его там. Фактически мы ни разу не вышли на крышу до того момента, когда проводили сюда миссис Хейвен. И вот он разработал план действий. Он вернулся сюда и забрал собаку. Он знал, что миссис Хейвен непременно выбежит, как только услышит собачий вой! И будет отличной мишенью, независимо от того, кто окажется у нее за спиной. Если бы не мистер Гамайэль, все вышло бы так, как он задумал…

– А я, – сказал Гамайэль, – проклинал себя, как последнего идиота! Ведь я не знал, как все обернулось. Я вышел пройтись. Очень беспокоился. Чувствовал, что человек, который решил убить Муна, при первой же возможности нанесет удар. Самый удобный путь – добраться до Обри по крыше. Меня тревожило, хорошо ли охраняется крыша. Я вернулся в отель, вовсе не стараясь сделать это тайно. Подозреваю, что это был самый напряженный момент. В общем, факт тот, что меня никто не заметил. Я прошел по коридору к служебному лифту, который ночью работает без лифтера, поднялся на крышу. Вот и все – проще простого!

– Возведите стену хоть в девять футов высотой, все равно кто-нибудь отыщет в ней незакрепленный кирпич, – заметил Харди.

– Я рыскал по крыше, надеясь найти хоть кого-нибудь из ваших людей, Харди! Встревоженный легкостью, с какой я проник сюда сам, я уже собирался сойти вниз и устроить вам разнос, как вдруг увидел, что в квартире миссис Хейвен вспыхнул свет и сразу же погас. Но я же знал, что она уехала в оперу! Она никогда не. пропускает спектакля, если ноет Нильсон, Поэтому я спрятался за одним из больших кустов – посмотреть, что будет дальше. Вообразите, дорогая, как я удивился, когда увидел, как из вашей квартиры вышел Обри, да еще с Тото на руках! – Он пожал плечами. – Немного позже меня удивило, что пришла полиция и стала обыскивать ваш дом. Как только они ушли, опять появился Обри с Тото – связанным, как вы видели, – и положил его на крышу. Бедный песик безутешно плакал, а потом – потом выбежали вы. Я действовал инстинктивно…

Миссис Хейвен нежно поглаживала Тото, лежавшего у нее на коленях.

– Я думаю, мы одержали победу, Осман! – сказала она. – Обри будут судить за убийство бедняжки Стюарт. Он не даст никаких показаний против наших друзей, потому что я не расскажу правду об авторе «Боевого порядка». Думаю, он постарается любой ценой спасти свое литературное бессмертие! – Она оглядела Джона, Элисон и всех вокруг сияющими глазами.

– Кажется, наш людоед наконец объелся! Наполните же стаканы, Уилз, я хочу выпить за это…