Львиное озеро

Записка, врученная мне в конторе аэродрома, была нацарапана карандашом: «Немедленно возвращайся домой. Отцу плохо Мама». Я едва успел на поезд и три часа спустя был в Лондоне. Всю дорогу я размышлял об отце, пытаясь припомнить, каким он был в годы моего детства, но все заслонял собою его теперешний образ — образ разбитого, немого калеки. Когда он вступил в королевские ВВС и отправился воевать, мне не было еще и шести лет…

В редкие наезды домой я иногда заходил в комнату, где отец держал свой радиопередатчик. Он разговаривал со мной посредством записок, но все равно я чувствовал себя так, словно непрошено вторгаюсь в чужой мир. Соседи полагали, что отец немного с приветом, да так оно в известном смысле и было, потому что он день-деньской занимался одним и тем же: сидел в своем кресле на колесах и держал связь с такими же, как и он сам, радиолюбителями. В основном с канадскими. Как-то раз я полюбопытствовал: почему? Услышав мой вопрос, отец разволновался, его израненное горло издало какие-то странные нечленораздельные звуки, тяжелое крупное лицо раскраснелось от напряжения. Я, помнится, попросил его написать то, что он пытался мне поведать, но записка, которую он черкнул, сообщала лишь, что все это «слишком сложная и долгая история». Взгляд отца обратился к полке, где хранились книги о Лабрадоре, и черты его лица вдруг приобрели странное выражение. С тех пор я всегда смотрел на книги и на карту Лабрадора, висевшую над передатчиком, с чувством какой-то тайны. Тем более что карта эта не была отпечатана в типографии: отец сам вычертил ее, пока лежал в госпитале.

Я думал обо всем этом, торопливо шагая по знакомой улочке. Солнце село. В сумраке наша сторона улицы стала похожей на сплошную кирпичную стену. Я невольно замедлил шаг, чувствуя, что отца уже нет, что больше я никогда не увижу его живым: шторы на верхнем этаже нашего дома были задернуты.

Внизу меня встретила мать.

— Спасибо, что приехал, Ян. — Она не плакала, просто говорила тихим, усталым голосом. — Наверное, хочешь взглянуть на него.

Она отвела меня в полутемную комнату.

Отец лежал на кровати. Морщины, которые оставила на его лице постоянная многолетняя боль, теперь разгладились, он казался умиротворенным, и в некотором смысле я был даже рад за этого доброго и одновременно бесстрашного человека. Горечь и злость зашевелились во мне. Чертовски тяжкая доля выпала ему в жизни. Почему именно он? Сотни людей прошли войну без единой царапины. Разве это справедливо?

— Это почти облегчение, правда, мам?

— Да, милый, с тех пор как три месяца назад случился этот удар, я ждала конца каждую минуту. Если б он еще согласился лежать в кровати… так нет, далась ему эта комната с приемником! Последнюю неделю он и вовсе оттуда не вылезал, совсем прилип к своим наушникам. Я даже доктору побоялась рассказать, как все случилось, настолько это странно. Я шила внизу, как вдруг услышала, что твой отец зовет меня. «Мать, мать!» — кричал он. Потом еще что-то, но я не разобрала, потому что дверь была закрыта. Когда я прибежала, отец стоял на ногах, лицо было красное, искаженное от напряжения…

— Он стоял?! — Это было совершенно невероятно: отец долгие годы не поднимался на ноги.

Мать тихо заплакала у меня на груди.

— Что же заставило его проявить такое нечеловеческое усилие? — спросил я.

— Не знаю, — ответила мать и посмотрела на меня испуганным взглядом, словно искала зашиты. Я заподозрил неладное.

— Должна же быть какая-то причина, — твердо сказал я. — Очень веская причина. Отец был в наушниках, когда ты вошла?

— Да, но… куда ты, Ян?

Я не ответил. Я уже бежал по лестнице. Я думал о карте Лабрадора. Мать застала отца стоящим у стола, рука его тянулась к стене, на которой висела карта. Я знал, что Лабрадор давняя любовь отца, навязчивая идея, захватившая все его мысли.

На двери «радиорубки» по настоянию отца была намалевана надпись: «Станция G2STO». Я вбежал в комнату и огляделся. Меня не оставляла мысль о том, что где-то здесь должна быть записка или еще какое-нибудь указание — разгадка случившегося. Фотографии военных лет, снимки одноклассников, обломки самолетов, испещренные подписями боевых друзей отца, выцветший портрет моей бабки, Александры Фергюсон. Лицо волевое, без улыбки. Я уставился на фотографию. Интересно, знала ли бабка ответ на мучивший меня вопрос? Я часто ловил взгляды, которые бросал на ее портрет отец. Впрочем, он мог смотреть вовсе и не на фотографию, а на то, что висело под ней, — ржавый пистолет, секстант, обломок весла, рваный чехол от палатки и изъеденную молью ушанку с козырьком. Почему-то эти предметы были прочно связаны в моем сознании с севером Канады, хотя я не помню, чтобы кто-либо говорил мне об их происхождении.

Мне смутно помнился мрачный серый дом где-то на севере Шотландии и страшная старуха, явившаяся ко мне однажды ночью. Ее размытое лицо нависло надо мной в неровном свете масляного ночника, а потом в комнату вошла мать, и началась ссора, продолжавшаяся до тех пор, пока я не заревел от страха. Наутро мы уехали, и ни отец, ни мать никогда больше не упоминали при мне имени бабки. На этот счет между ними, наверное, существовал молчаливый уговор.

Я посмотрел на ключ Морзе, приемник и лежавший на столе карандаш.

Именно карандаш навел меня на мысль, что в комнате чего-то не хватает. Здесь должен быть радиожурнал. Отец всегда вел его, ненастоящий, разумеется. Просто в дешевую школьную тетрадку он записывал всякую всячину — частоты радиостанций, время передач, прогнозы погоды, переговоры между радистами кораблей, вести из Канады.

Несколько таких тетрадок я нашел в столе. Последняя запись относилась к 15 сентября. Расшифровать что-либо было почти невозможно. Рисунки львов, несколько строк: «С2, С2. Где это, черт возьми?» Потом строка из песни: «Потеряны, исчезли навсегда». Строка была окружена причудливым орнаментом из известных мне названий — Моуни, Винокапау, Атиконак… Каждый день отец регистрировал станцию V06AZ, выходившую в эфир в 22.00. Потом я встретил в тетрадке фамилию Леддер. «Леддер сообщает» — эта фраза попадалась мне на глаза несколько раз. Она заменяла знак позывных. Неоднократно в тетради встречалось слово «экспедиция». И на каждой странице настойчиво повторялись изображения львов.

Я взял из шкафа справочник любительских позывных, и тот чуть ли не сам открылся на странице со значком V06AZ. Буквы V06 соответствовали станциям, расположенным на Лабрадоре, а под позывными V06AZ было написано: «Саймон и Этель Леддер, служба связи МТ, Гус-Бей».

Убедившись, что отец поддерживал постоянный контакт с Лабрадором, я снова взглянул на карту. На ней были нанесены карандашные пометки, появившиеся в самое последнее время. Три месяца назад я их тут не видел — это точно. Линия, проведенная от индейского поселения Сет-Иль в заливе Святого Лаврентия, тянулась на север, в сердце Лабрадора. Возле нее было нацарапано: «Л. ж. д.». Справа от этих букв, обозначавших скорее всего Лабрадорскую железную дорогу, на карте находилось большое «белое пятно» неисследованной местности. Район этот был обведен карандашом. Здесь отец написал: «Львиное озеро» — и поставил жирный вопросительный знак.

Я едва успел заметить слова «озеро Атиконак», когда за моей спиной послышался тяжкий вздох. Я обернулся. На лице матери застыла гримаса испуга.

— В чем дело, мам?

— Ну и напугал ты меня… — пробормотала она. — Какое-то мгновение мне даже казалось…

И тут я понял, что заставило отца вскочить на ноги и потянуться к стене.

— Это карта? Карта, да? — с внезапным волнением спросил я. По лицу матери пробежала тень. Ее взгляд был прикован к разбросанным по столу радиожурналам.

— Что ты здесь делаешь, Ян?

Но я не ответил ей. Я вдруг вспомнил, как один канадский летчик рассказывал мне что-то об экспедиции, пропавшей недавно в дебрях Лабрадора, и о том, как ее ищут с самолетов канадских ВВС. Слово «экспедиция» в тетради, карта, постоянные мысли отца о Лабрадоре, внезапный испуг матери — все это начало выстраиваться в моем мозгу в единую цепь.

— Мама, он принял радиограмму, да?

— Не понимаю, о чем ты, милый. Пойдем выпьем чаю. Забудь обо всем этом.

— Ты прекрасно все понимаешь, — ответил я, сжимая ее холодные как лед ладони. — Здесь все журналы, кроме последнего. Он исчез со стола. Куда? Отец принял какую-то радиограмму, связанную с Лабрадором.

— Лабрадор! — Слово это в ее устах прозвучало как взрыв. Глаза матери расширились. — Нет, Ян! И ты тоже? Нет, довольно… Господи, только не ты! Всю жизнь я… Нет, хватит, сегодня я больше не могу об этом. Не выдержу! Пойдем, попьешь чайку, успокоишься… Ну же, будь умницей, мой мальчик… — Она снова заплакала.

— Мама, прошу тебя! Ты прекрасно знаешь, что отец мог вскочить на ноги и потянуться к карте только по одной причине. Как бы он ни был болен все эти годы, он по-прежнему оставался первоклассным радиооператором. Если он принял радиограмму от гибнущей на Лабрадоре экспедиции, значит, от нас сейчас зависит жизнь этих людей.

Она медленно покачала головой.

— Нет, ты ничего не знаешь. Ты не можешь знать… Он все выдумал…

— Значит, радиограмма была? И она заставила его вскочить, он вновь обрел дар речи… Извини, мама, но мне необходим последний журнал. Отец записал в нем радиограмму, правда? Правда, мама? Господи, да где же журнал, наконец?!

Мать устало вздохнула и сдалась.

— Хорошо, Ян… — Она повела меня вниз и достала журнал, спрятанный в шкафу, в стопке скатертей и салфеток. — Но ты не станешь делать глупостей, правда, сынок?

Не ответив, я бросился к столу и начал листать страницы. Несколько раз я замечал слово «поиск». Наконец последняя страница. Никаких каракулей, только четкие записи: «Всем станциям на волне 75 метров, ответьте, прием».

Старательный почерк отца, казалось, доносил до меня чей-то отчаянный крик. Под записью было выведено: «Должно быть, это Бриф. 29 сентября, 13.55. Голоса почти не слышно».

Голоса почти не слышно! А еще ниже — другая запись: «14.05. Он снова в эфире, вызывает все станции. Никто не отвечает». И наконец, последнее: «Теперь он вызывает V06AZ. Местонахождение неизвестно, но не дальше 30 миль от С2. Положение отчаянное, ранен и без огня. Билл Бэйрд умер. Ларош ушел». Почти ничего не слышу… «Ищите узкое озеро». (Непонятно какое.) Повтор: «Узкое озеро со скалой в форме…»

Здесь запись оканчивалась неровной, судорожной линией. Наверное, отец попытался встать и карандаш сломался.

Ранен и без огня! Я представил себе узкое, затерянное где-то озерцо, раненого человека, скрючившегося над радиопередатчиком. «Положение отчаянное». В это нетрудно поверить. Ночью — холод, днем — рои гнуса и комаров. Я читал об этом в отцовских книгах. Но главное в радиограмме отсутствовало то, из-за чего отец вскочил на ноги.

— Что ты намерен делать? — нервно спросила мать.

— Делать? — Об этом я и не подумал. — Мам, тебе известно, почему отца так интересовал Лабрадор?

— Нет.

Отрицание последовало слишком уж быстро и я поднял на мать глаза.

— Когда это началось?

— Давно, еще до войны.

— Значит, это никак не связано с ранением? Не мог же он все эти годы молчать, ничего не говоря даже тебе…

— Я соберу ужин, — сказала мать и ушла.

Бриф — вспомнил я фамилию одного из членов экспедиции. О нем мне говорил Фарроу в баре аэропорта, который мы сейчас перестраивали. Бриф был начальником какой-то геологоразведочной партии. Интересно, что следует делать в таких случаях? Вдруг радиограмму не принял никто, кроме отца? Судя но его записям, Гус-Бей не ответил Брифу. Если отец по какой-то дикой случайности стал единственным в мире оператором, принявшим сигнал, значит, я и есть тот самый волосок, на котором вист жизнь этих людей…

После ужина я сказал матери:

— Пойду, пожалуй, прогуляюсь до телефонной будки.

— Кому ты хочешь звонить?

— Не знаю. Наверное, в полицию.

— Неужели тебе так необходимо что-то предпринимать?

— Да. Кто-то, наверное, должен знать обо всем этом.

Я все еще не мог понять ее поведения и спросил, почему она пыталась утаить от меня радиограмму.

— Я думала, что ты… — Мать заколебалась, потом быстро ответила: — Я не хотела, чтобы над твоим отцом смеялись.

— Смеялись? Ну, полно, мама! Представь себе, что никто, кроме него, не принял сигнал. Если б эти люди погибли, ответственность легла бы на тебя.

Я вышел из дома и зашагал к станции метро.

Не имея понятия, с кем из сотрудников Скотланд-Ярда связаться по такого рода делу, я в конце концов набрал 999. Странно, что мне взбрело в голову сделать срочный вызов: нас ведь никто не убивал и не грабил. Дозвонившись, я с трудом втолковал дежурному, что к чему. Наконец он заверил меня, что все понял, и обещал сообщить канадским властям. Я вышел из телефонной будки с таким чувством, словно сбросил с плеч тяжкий груз.

После завтрака я отправил телеграмму своему начальству и пошел в похоронное бюро. Вернулся я незадолго до одиннадцати и застал мать за чаем вместе с нашей соседкой миссис Райт. Как раз соседка и услыхала шум мотора.

— Полицейская машина, — удивилась она, выглянув в окно. — Богом клянусь, они идут сюда!

В дом вошли полицейский инспектор и лейтенант в форме канадских ВВС. Они пожелали взглянуть на журнал, и я протянул его, начав ни с того ни с сего извиняться за почерк, которым он был заполнен.

— Мой отец был парализован, — попытался объяснить я, но инспектор меня перебил:

— Нам это известно. Мы навели справки.

Он принялся разглядывать каракули на страницах, и мне вспомнились слова матери: «Не хочу, чтобы над твоим отцом смеялись».

— Так вы говорите, что ваш отец умер, едва успев написать это? — спросил инспектор.

Я объяснил, как все произошло.

— Мы не сомневаемся в том, что ваш отец следил за ходом экспедиции. Она много раз упомянута в этих тетрадях, однако…

— Я справлялся у наших людей в Гус-Бей, — подал голос канадец. — Ваш отец держал связь с Леддером, это несомненно. Последнее время станция V06AZ обслуживала компанию Макговерна по исследованиям недр и эксплуатации рудников. Леддер принимал радиотелефонограммы Брифа и ретранслировал их в Монреаль, в правление компании.

— Так, и что же? — Я не понимал, какие у них еще могут быть сомнения.

— Простите, мистер Фергюсон. — извиняющимся тоном произнес инспектор, — но дело в том, что неделю назад было получено сообщение о гибели Брифа и Бэйрда.

— Да, подтвердил канадец. Двадцать пятого сентября Берт Ларош, пилот разбившегося самолета, выбрался на Большую землю. Он дополз до одного из лагерей строителей железной дороги и сказал, что остальные двое были мертвы, когда он оставил их. Ларош полз пять суток, значит, двадцатого сентября этих людей уже не было в живых. И вдруг ваша информация о радиограмме от Брифа, которую якобы принял мистер Фергюсон. Это через девять-то суток после гибели Брифа! Нелепица, да и только.

— Пилот мог ошибиться, — пробормотал я.

— Боюсь, вы не представляете себе, что такое канадский север, мистер Фергюсон. Там парни так не ошибаются. Уж во всяком случае, не опытные летчики вроде Лароша. Четырнадцатого сентября была сильная пурга, — добавил он, — и Ларош пытался посадить свой гидросамолет на поверхность озера. Машина врезалась в скалу, Бриф и Бэйрд получили увечья. Пилот перетащил их на берег, а самолет ушел под воду. Бэйрд умер почти сразу, Бриф — через несколько дней. После этого Ларош начал пробиваться на Большую землю.

— Но радиограмма! — вскричал я. — Как еще мой отец мог узнать…

— Об этом сообщалось в программах новостей. Всю историю с начала до конца передавали несчетное число раз.

— Но об озере там наверняка ничего не говорилось, — горячо возразил я. — Откуда отец мог знать про озеро с торчащей из него скалой? Откуда ему было известно, что Бэйрд мертв, Бриф искалечен, а пилот покинул их? Уж не думаете ли вы, что мой отец все это выдумал?

— Если он принял радиограмму, то почему никто другой не сделал этого? — Каналец пожал плечами.

— Ну, это уже ваши дела, — сказал я. — Вполне вероятно, что никто, кроме отца, не слышал этой радиограммы. Текст сообщения написан в тетради, и это уже доказательство. Однажды мой отец стал единственным радистом в мире, принявшим сигнал с яхты в Тиморском море. А как-то раз он связался…

— Но ведь речь идет о радиотелефонограмме! Каким образом он мог принять голос, да еще с такого допотопного передатчика, который был у Брифа? — Канадец повернулся к инспектору. — Думаю, объяснение тут может быть только одно, — многозначительно добавил он, и я почувствовал прилив гнева.

— Ошибаетесь! Думаете, если отец был ранен в голову, то он сумасшедший? Ничего подобного! Он был первоклассным радистом и никогда не напутал бы с такой важной радиограммой.

— Возможно, — сказал канадец, — отсюда до Лабрадора две тысячи пятьсот миль, и Бриф передавал голосом, а не ключом.

— Ну и что?

— У Брифа был старый передатчик времен войны, с питанием от ручного генератора. Он едва-едва доставал Гус-Бей. Вот почему Бриф посылал свои рапорты Леддеру, а не напрямую в Монреаль.

— Но радиограмма…

— Не было никакой радиограммы, — тихо сказал канадец. — Мне чертовски жаль вашего отца, Фергюсон, но давайте посмотрим правде в глаза. Четыре самолета вели поиск почти неделю. Потом пришел Ларош, сообщил о смерти остальных, и мы дали отбой. Вы хотите, чтобы я рекомендовал возобновить поиски в полном объеме? Чтобы мы вновь начали гонять военные самолеты и пилотов над дикой местностью только потому, что ваш отец нацарапал в школьной тетрадке текст какого-то там сообщения, которое, даже будучи переданным по радио, все равно не могло быть принято им в силу технических причин?

— Но если это было технически невозможно… — начал я.

— Расстояние более чем на две тысячи миль превышало радиус передатчика. Конечно, надо учитывать вероятность шального приема… Сейчас в Канаде опрашивают всех радиолюбителей. Кроме того, я потребовал, чтобы Леддер написал подробный рапорт. Если двадцать девятого сентября была отправлена радиограмма, то мы найдем оператора, принявшего ее, в этом можете не сомневаться.

Инспектор согласно кивнул.

— Если вы не против, я на время оставлю эти тетради у себя, — сказал он. — Пусть их изучат наши эксперты.

— Не возражаю, — ответил я и вновь посмотрел на карту Лабрадора, ища ответ на терзавший меня вопрос: что же все-таки заставило отца вскочить на ноги? Он встал, чтобы взглянуть на карту, но зачем это было ему нужно? Что занимало его мысли?

После похорон, утром того дня, когда я уезжал в Бристоль, почтальон принес заказную бандероль на мое имя. В пакете были радиожурналы и письмо с выражением благодарности. В том же письме мне сообщили, что подтверждения радиограммы получить не удалось и канадские власти сочли нецелесообразным возобновлять поиск.

Так-то вот! «Эксперты» — скорее всего психиатры — просмотрели журналы и заключили, что отец сошел с ума. Я разорвал письмо пополам и сунул клочки в чемодан вместе с тетрадками. Мне не хотелось, чтобы мама случайно нашла эти обрывки.

Она пошла провожать меня на вокзал. Перед самым отходом поезда мать вдруг вцепилась в мою руку.

— Ян, забудь об этой истории с Лабрадором, хорошо? Я не переживу, если ты…

Запел свисток, и она поцеловала меня, крепко прижав к груди. В последний раз она обнимала меня так еще в детстве. Лицо мамы было бледным и усталым, она плакала.

Я не захватил с собой ничего почитать и какое-то время просто сидел, глядя на задворки Лондона. Но вот город мало-помалу остался позади, за фабричными корпусами показалась зелень полей. Я подумал о матери, о том, как она вдруг снова упомянула Лабрадор. Не радиограмму, не двух человек, чья жизнь стояла на карте, а сам Лабрадор. Именно полуостров Лабрадор занимал ее мысли, занимал сам по себе, и это показалось мне странным. Я достал журналы и снова просмотрел их, выделив более пятидесяти упоминаний о Брифе. На их основе я попытался представить себе, что случилось.

Первая точка, которой экспедиция достигла 10 августа, была отмечена знаком А1 и снабжена подписью: «Где это?» Спустя трое суток отец упомянул район реки Муази, а 15 августа записал: «Переместились в A3». Потом — значки B1, B2, В3. Это были кодовые наименования исследуемых районов. О целях экспедиции не упоминалось, неизвестно, искала ли она золото, уран или просто железную руду. Но это было не общее обследование: Бриф работал на компанию по разработке недр, кодировал обозначения и рапорты. То, что впоследствии он отказался от шифра, свидетельствовало об отрицательных результатах поисков. Так, например, В3 вскоре стало рекой Моуни. Тут отец написал: «Вероятное направление — на Винокапау!» К 9 сентября экспедиция достигла точки С1, какого-то озера Разочарований. Перевернув две страницы, я впервые натолкнулся на фамилию Ларош. Она была выведена печатными буквами, жирно подчеркнута и снабжена громадным вопросительным знаком с пометой: «Спросить Леддера».

Одним словом, мне стало ясно, что отец принимал сообщения Леддера, адресованные в Монреаль, в компанию Макговерна. Сообщения эти представляли собой зашифрованные доклады Брифа, которые он отправлял из какого-го района Лабрадора. Отец следил за передающей частотой Брифа, что подтверждалось записями. 12 сентября Бриф запросил самолет, чтобы перелететь в точку С2, 13 сентября отец сделал запись: «Самолет задерживается из-за погоды. Бриф просит два рейса, как обычно. Троих перевезут в первую очередь, его и Бэйрда — во вторую. Если С2 севернее С1, это значит, что они подбираются совсем близко».

Видимо, первый рейс прошел трудно, потому что отец записал: «Самолет не вернулся. Тревога. Держать постоянную связь на волне 75 метров». И час спустя: «Туман рассеялся, но самолета все нет». В 22.15 — «Экспедиция идет к 02, самолет вернулся. Доклад Брифа… мерзкая погода…» Последние строки совсем было не разобрать, зато комментарий отца был написан четко и ясно: «Чертовское невезение! В нем ли причина? Всего час до темноты. Что влечет этого дурака?»

Последующие записи не содержали ничего, кроме времени выходов в эфир. Записи соответствовали английскому летнему времени, отличавшемуся от времени в Гус-Бей на четыре часа. Именно на этой странице отец написал: «С2, С2. Где это, черт возьми?» Потом — строка из песни, а дальше — ряд странных названий: Моуни, Винокапау, Атиконак…

Я взял последний журнал, тот, который мать пыталась спрятать от меня. В ту ночь отец, похоже, не спал, потому что первая запись была сделана в восемь утра: «Леддер не смог связаться». Через час: «Связи нет». К полудню промелькнула запись: «Налажен поиск». Потом упоминания о плохой погоде и фраза: «База спасения с воздуха, Пор-Картье».

Я еще раз проверил те записи, возле которых ранее поставил галочки. На второй странице стояло: «Леддер вызывает Лароша», чуть погодя фамилия Ларош повторялась прописными буквами и сопровождалась фразой: «Нет, не может быть. Я схожу с ума». Имен тех троих, что перелетели в С2 первым рейсом, нигде не было, только строка из программы новостей: «Три человека эвакуированы из С2, все целы и невредимы».

Далее: «26 сентября, 13.00—конец. 17.44. — связался с Леддером, Бриф и Бэйрд мертвы, Ларош жив-здоров. Ларош? Невозможно!»

На работу я прибыл в расстроенных чувствах и не стал отмечаться в конторе, завернув вместо этого в бар аэропорта. Увидев Фарроу, который беседовал с компанией пилотов грузовых самолетов, я вновь подумал, что мне, возможно, еще удастся убедить власти что-то предпринять. Фарроу был тем самым канадским летчиком, который рассказал мне о поисках пропавших геологов. Кроме того, я знал, что он возит грузы через Атлантику и наверняка рано или поздно совершит посадку в Гус-Бей.

Подойдя к группе пилотов, я отозвал канадца в сторону и снова спросил его об экспедиции.

— Розыски отменили неделю назад, — сказал Фарроу. — Бриф и Бэйрд погибли, летчик выбрался один.

— Да, знаю. — Я заказал для пилота фруктовый сок: ему предстоял полет на следующее утро.

— Так что же тебя гложет?

— Ты когда-нибудь садишься в Гус-Бей?

— Разумеется.

— Знаешь радиста по имени Леддер? Из МТ.

— МТ — значит министерство транспорта.

— Ты не мог бы поговорить с ним, когда приземлишься в Гус-Бей? Хотя бы по телефону.

— А о чем?

— Видишь ли… Этот Леддер держал связь с английской станцией G2STO и одновременно с Брифом и фирмой, на которую работали геологи. Власти запросили у него полный доклад обо всем этом деле, а я хочу иметь копию.

— А ты напиши этому Леддеру, — посоветовал Фарроу. — Или же расскажи мне все без утайки. Зачем темнишь? Почему тебя так интересует этот доклад?

— G2STO — это мой отец, — поколебавшись, признался я и рассказал ему обо всем: о телеграмме от матери, о своих открытиях, о реакции властей. Фарроу даже не пытался скрыть недоверия.

— Как он мог получить сигнал от Брифа, когда тот был мертв уже несколько дней? — спросил он меня.

— Так говорят, — ответил я. — Но чем тогда объяснить вот это?

Я подал ему листок со своими записями, сделанными в поезде. Фарроу внимательно изучил его.

— Все это было в отцовских радиожурналах, — объяснил я. — Ну, похоже это на каракули сумасшедшего?

Канадец нахмурился.

— Журналы у тебя?

— Да…

И тут посыпались вопросы. Выдоив из меня все, что я знал, Фарроу спросил:

— Значит, ты хочешь, чтобы я уточнил все это, поговорив с Леддером? — Он принялся перечитывать листок. Молчание так затянулось, что я уже совсем пал духом, когда пилот вдруг сказал: — Знаешь что, потолкуй с ним сам. Лети в Гус-Бей.

— Что? Лететь? Самому? — Он усмехнулся.

— Лететь. Другим транспортом туда не попадешь. Слушай, если ты уверен, что твой отец был совершенно здоров, тогда эти записи, выходит, соответствуют действительности. Значит, ты должен лететь. Жив Бриф или нет — это другой вопрос. Есть такая штука, как сыновний долг. Если к Леддеру явлюсь я, он ответит на мои вопросы, но тем дело и кончится. Нет, лететь должен ты.

— А деньги? — только и смог сказать я.

— Они тебе не понадобятся. Я вылетаю завтра утром, в половине пятого вечера по канадскому времени будем в Гус-Бей. Там я дам тебе два часа. С борта радируем, чтобы Леддер ждал на аэродроме. Идет?

Он говорил совершенно серьезно, а я никак не мог в это поверить.

— Но… — Все это было так неожиданно, да и Канада казалась мне чем-то вроде другой планеты. Я ведь покидал Англию только однажды, когда ездил туристом в Бельгию. — А как насчет правил? Лишний вес на борту и прочее…

Я вдруг понял, что отчаянно ищу предлог для отказа.

— У тебя есть британский паспорт? — Паспорт у меня был, остался еще со времен поездки в Брюгге и Гент.

— Ну и прекрасно. А о правилах не беспокойся: у меня все таможенники друзья и тут и в Гус-Бей.

— Я должен подумать… — Фарроу схватил меня за руку.

— Слушай, парень, ты веришь своему отцу или нет?

Тон Фарроу не на шутку задел меня.

— Он умер из-за этой радиограммы!

— Ну вот видишь. К тому же, если Бриф выходил в эфир двадцать девятого сентября, значит, произошла либо какая-то ужасная ошибка, либо… — Тут канадец помрачнел. — Либо нечто еще хуже. Такое, о чем мне и думать противно. Предупреждаю: убедить власти в том, что Ларош ошибся, будет нелегко. Если это действительно непреднамеренная ошибка, а не… Словом, решай!

У меня не хватило духу отпираться дальше…

— Вот и Гус-Бей! — Фарроу кричал мне в ухо, показывал пальцем, но я сидел затаив дыхание и ничего не видел. — Премилое местечко! Заблудиться тут — пара пустяков: ничего, кроме озер, и одно от другого не отличишь. «Земля, которую бог подарил Каину» — так назвал эту страну Жак Картье, когда открыл ее!

Мы заходили на посадку. Воды залива, казалось, вздымаются навстречу самолету. Бортинженер хлопнул меня по плечу.

— Я найду тебе комнату в гостинице для летного состава, — сказал Фарроу, когда я собрал свои вещи. — Там и перекусишь. Сейчас двадцать две минуты шестого.

Он двинулся к открытой двери, и я услышал с той стороны чей-то голос:

— Капитан Фарроу? Я — Саймон Леддер. Мне велели встретить ваш самолет.

Голос звучал тихо, растерянно и чуть враждебно. Я подскочил к двери и очутился лицом к лицу с Леддером. Он стоял, засунув руки в карманы, вид у него был усталый и недовольный.

— Так это вы хотели повидать меня? — спросил Леддер вялым, бесцветным голосом. — Зачем?

Я немного растерялся.

— Вы помните фамилию Фергюсон? Джеймс Финлей Фергюсон? Этот человек умер, но…

— Вы говорите об экспедиции девятисотого года? — В его глазах, смотревших на меня из-за толстых линз в роговой оправе, вдруг блеснул огонек интереса.

Интуиция должна была подсказать мне, что именно сейчас наводится тот мостик, который заполнит пробел в моих знаниях о прошлом, но я был слишком занят мыслями о Брифе и отцовских записях.

— Нет, — сказал я. — Станция G2STO. Вы вступали с ней в связь. Три раза. Огонек интереса померк.

— Шесть, если уж быть точным.

— Нам надо поговорить. Есть один-два вопроса…

— Вопросы? — Это слово, казалось, вывело его из равновесия. — Меня уже несколько дней беспрерывно мучают вопросами об этом радиохулигане! G2STO! Я убил день на подготовку доклада о нем, у начальника станции есть копия, к которой мне нечего добавить. Нечего! Хотите посмотреть? Я кивнул, и мы зашагали по летному полю.

— Так вам известно о Брифе? — спросил он вдруг. — Радиограммы не было, он не мог ее послать.

— Откуда вы знаете?

— Откуда? Да оттуда! Он помер.

— Вам это точно известно? — Леддер стал как вкопанный.

— Что вы хотите этим сказать?

— О его смерти сообщили, и только.

— Куда это вы клоните?

— Вы слушали Брифа в два часа двадцать девятого?

— Мне было велено ждать его передачи в девять вечера.

— Правильно, — кивнул я, вспомнив о разнице в четыре часа. — А в другое время вы не слушали?

— Чего ради? Поиски отменили тремя днями раньше, и у меня не было никаких причин считать…

— Значит, полной уверенности у вас быть не может.

— Бриф и Билл Бэйрд были мертвы, — сердито сказал Леддер. — Если бы существовала хоть малейшая вероятность такой радиограммы, я вел бы беспрерывное дежурство. Но этой вероятности не было вовсе: Бриф умер двадцатого числа.

— Это известно лишь со слов пилота.

— Ларош — парень надежный. — Во взгляде радиста вдруг мелькнуло подозрение. — Вы не из полиции и не из ВВС. Кто вы такой?

— Меня зовут Ян Фергюсон. Тот радиохулиган, о котором вы говорили, — мой отец, и у меня есть основания считать, что он принял какую-то радиограмму. Он держал с вами связь. Вам показалось, что он не в своем уме?

— Он задавал странные вопросы и всегда передавал ключом.

— Разумеется, иначе он не мог. А что за вопросы он задавал?

— Если хотите, пойдемте ко мне. У меня есть полный отчет обо всем, что я был в состоянии припомнить.

— Хорошо, — согласился я, и мы пошли в контору, где таможенники быстро проверили мой паспорт и перетряхнули чемодан.

Потом вся компания, включая Фарроу и пилотов, уселась в кузов грузовика, и мы поехали по тряской грунтовой дороге, тянувшейся вдоль залива. Аэродром, заслоненный стеной дождя, исчез из виду. На волнах залива покачивались теплоход и пароход, у самого берега стояли на якорях гидросамолеты, маленькие, едва различимые в тусклом свете. Там и сям над голой землей маячили желтые пятна свежих деревянных срубов, валялись выкорчеванные стволы. Поселок казался похожим на пограничный форт.

Гостиница размещалась в приземистом аляповатом здании, состоявшем из нескольких соединенных брусьями хижин, расположенных в форме звезды. На той стороне бухты виднелись далекие темно-синие холмы.

Внезапно похолодало. Мы с Леддером выбрались из машины, и он показал мне свой дом.

— Поужинайте и приходите.

Я кончил есть в половине восьмого и вышел на улицу, под колючий ветер. Было темно, и звезды в небе казались похожими на льдинки, в вышине горело бледное северное сияние.

Светлые окна в доме Леддера были затянуты оранжевыми шторами. Я постучал в дверь. Открыл мне сам хозяин, рядом с ним стояла маленькая девчушка, в комнате болтали две женщины. Леддер представил меня, и я испытал чувство неловкости, поскольку надеялся поговорить с ним наедине. Комната была слишком жарко натоплена и полна модной мебели в ярких чехлах.

Леддер повел меня в каморку под лестницей.

— Извините за беспорядок, — сказал он. — Я тут как раз ставлю новую аппаратуру. Вот, возьмите!

Я взял лист бумаги, на котором было написано: «Данные о британской радиостанции G2STO».

— Я писал это, зная, что Бриф мертв, — с извиняющейся улыбкой пояснил Леддер. — Кроме того, мне было неизвестно имя вашего отца. Знай я его, все имело бы другой смысл.

Я посмотрел на листок, гадая, при чем тут фамилия отца.

— Он следил за частотой Брифа.

— И не только он, — ответил Леддер. — Но это ничего не значит.

— Как тогда объяснить сеанс связи двадцать шестого сентября, когда отец запросил аварийную частоту Брифа? Разве это не доказывает, что он следил за экспедицией?

— У Брифа был передатчик ограниченного радиуса.

— Но отец все равно следил. Вы это знали, а в отчете написали, что G2STO не могла принять сигнал. Почему?

— Слишком много потребовалось бы совпадений. Во-первых, Бриф был мертв, во-вторых, речь можно вести только о шальном приеме. В-третьих, с чего бы вдруг вашему отцу дежурить у аппаратуры именно в этот час?

— А почему бы и нет? Совпадений много, это верно, но они вполне могли иметь место.

— Господи! — раздраженно воскликнул Леддер. — Самолет потерпел аварию четырнадцатого вечером. Мы держали постоянный прием до двадцать шестого, когда бросили поиски. И не только мы, но и станции ВВС и правительства. И вот спустя трое суток после того, как мы прекратили слежение, G2STO заявляет о связи! Даже если Бриф был в эфире, вашему отцу пришлось бы сидеть у приемника трое суток. Невероятно!

— Он был парализован, пояснил я. — Ему больше нечего было делать.

— Извините… Нам ничего о нем не сообщили.

— Значит, вы не знаете, что он умер тут же после приема радиограммы?

— Нет. Теперь я понимаю, почему вы здесь.

— Радиограмма убила его.

— А я-то считал его сумасшедшим. Видимо, из-за вопросов, которые он мне задавал. Если бы я знал его имя, то понял бы, куда он клонит.

Я снова заглянул в листок. Отец спрашивал Леддера, упоминал ли Бриф в своих передачах какое-то Львиное озеро, просил разузнать о нем у Лароша и передать ему потом, как реагировал пилот на этот вопрос.

— Он объяснил свою просьбу? — спросил я.

— Нет. И вообще вопросы эти чертовски странные, я вам уже говорил. По крайней мере, некоторые из них.

15 сентября отец поинтересовался, почему Бриф так спешил добраться до квадрата С2 и где находится этот квадрат. 23 сентября он спросил, кто такой Ларош и помнят ли канадские геологи экспедицию 1900 года в район озера Атиконак. Леддер ответил, что экспедицию до сих пор вспоминают.

Я сложил лист и спросил:

— Квадрат С2 находится в районе Атиконака?

— Конечно, Леддер кивнул. Первая партия высадилась прямо на берегу. Почему он так интересовался Атиконаком и Львиным озером?

— Не знаю, — пробормотал я — Мать, наверное, в курсе.

— Но все эти вопросы имеют для вас какой-то смысл, не правда ли?

— Это долгая история, — только и смог сказать я.

— Эх, что ж я не догадался посмотреть по справочнику его имя! — воскликнул Леддер. Мне и в голову не пришло…

— Что не пришло? — Я был вконец сбит с толку.

— Что его имя имеет такое большое значение. Знай я, что это Джеймс Финлей Фергюсон… Они были родственниками, да?

— Кто?

— Ваш отец и тот Фергюсон, которого убили в районе Атиконака в девятисотом году?

Я вытаращил глаза. Так вот, значит, в чем дело! Экспедиция девятисотого года…

— Там что, был какой-то Фергюсон? — спросил я.

— Ну разумеется. Джеймс Финлей Фергюсон. — Леддер смотрел на меня так, будто теперь я производил впечатление душевнобольного. — Вы ничего об этом не знали?

Я покачал головой. В мозгу моем промелькнули обрывки детских воспоминаний: страхи матери, постоянное увлечение отца Лабрадором. Так вот она, причина?

— Отец никогда ничего не говорил, обескураженно ответил я.

— Почему так? Что за родство между ними, как вы думаете? Наверное, отец и сын. Выходит, тот Фергюсон ваш дед?

Я кивнул. По всей видимости, это бабка нарекла отца Джеймсом Финлеем. Он родился как раз в 1900 году. Я рассказал Леддеру о секстанте и других реликвиях, о своей бабке, которая явилась однажды ночью ко мне в спальню.

— Наверное, она приходила, чтобы поведать мне всю эту историю, — закончил я.

Теперь все становилось на свои места.

— Вы можете подробно рассказать мне о той экспедиции? — спросил я. Что стряслось с Фергюсоном?

— Я почти ничего не знаю. Так, самую малость со слов Тима Бэйрда. В тайгу ушли двое белых, без индейцев. Один был геологоразведчиком, второй следопытом. Кончился этот поход трагически: следопыт едва выкарабкался, геолог погиб. Звали его Фергюсон.

— И он искал золото?

— Не знаю, этого мне не говорили. Странно, что отец никогда не рассказывал вам, — добавил Леддер, и я понял, что он нее еще сомневается.

— Он утратил лир речи…

— Но ведь можно было и написать.

— А что это за Тим Бэйрд? Родственник погибшего Билла Бэйрда? Что еще он вам рассказывал? Назвал он имя второго участника похода? Сказал, куда и зачем они направлялись?

— Нет. Но почему ваш отец молчал?

— Из-за мамы. Наверное, обещал не впутывать меня. Судя по всему, она ненавидела Лабрадор, — добавил я, вспомнив сцену на перроне.

И вот я здесь, на Лабрадоре…

— Вы спрашивали Лароша о Львином озере?

— Нет, не было случая. Ваш отец вел журнал?

— Конечно, — я подал ему свой листок. — Вот его записи, касающиеся Брифа.

— Странно, — пробормотал Леддер. — Некоторые заметки кажутся вполне осмысленными, другие — белибердой. Вот, например, эта: «Ларош? Нет, невероятно. Я схожу с ума». Что он имел в виду?

Я покачал головой.

— Или вот эта, от двадцать шестого сентября, когда Ларош добрался до людей: «Ларош? Невозможно». Покажите-ка сами журналы.

Я протянул ему стопку тетрадей. Увидев рисунки и каракули, Леддер улыбнулся.

— Совсем как в моих блокнотах, — сказал он, и в этот миг я начал испытывать симпатию к нему.

— Что за человек этот Ларош? — спросил я, вспомнив о сомнениях, охвативших Фарроу и заставивших меня посмотреть на радиограмму с другой точки зрения…

— Ларош? Понятия не имею. Французский канадец, но вроде неплохой парень. Высокий, волосы с проседью. Да я и видел-то его всего один раз. Я дружил с Тимом Бэйрдом, братом погибшего Билла.

Леддер умолк и заглянул в журнал. Тот был открыт на странице с записью: «Ищите узкое озеро со скалой в форме…»

— В форме чего? — задумчиво пробормотал радист. Я не ответил.

— Рисунки львов, — продолжал он. — Интересно, знает ли Ларош о Львином озере? Может быть, запись кончалась словами «со скалой в форме льва»? Вот изображение львиного туловища, словно изваянного из камня, а здесь еще одно. Вы говорили что-то о карте Лабрадора над столом вашего отца. На ней было отмечено Львиное озеро?

— Да, отец наметил его карандашом между Атиконаком и Жозефом.

— Квадрат С2 в том же районе. Черт возьми! Мы ничего не потеряем, если сообщим об этом властям. Куда полетит отсюда ваш самолет?

— В Монреаль.

— Отлично. Правление компании как раз там. Ну и чертовщина. А впрочем, как знать? Тут, на севере, все возможно.

Он потянулся к передатчику, взялся за ключ, нацепил наушники, и секунду спустя я услышал сигналы Морзе. Я устало закурил. Кажется, мне удалось чего-то добиться: человек, который поначалу отнесся ко мне настороженно, теперь подключился к делу.

— Ну вот, пожалуй, и все, — сказал Леддер, выключив передатчик и стянув с головы наушники. — Прочтите, что я им радировал.

— Не знаю, как вас и благодарить… — начал я. Леддер, казалось, смутился. Я спросил его: — Передатчик был в самолете, когда произошла авария?

— Да, но самолет затонул, и им не удалось ничего спасти. Ларош выбрался из тайги с пустыми руками, на нем была только одежда. Во всяком случае, так мне сказали. Я радировал, чтобы вас встретили в аэропорту Дорваль, и сообщил номер рейса. Не думаю, что ответ придет сегодня. Должно быть, завтра утром.

Я кивнул. Он сделал все, что мог.

Жена Леддера позвала нас к столу, и за чашкой кофе хозяин впервые подробно рассказал мне все, что знал об исчезновении Брифа. Они были знакомы, да и о Билле Бэйрде Леддер много слышал от его брата Тима.

12 сентября Бриф запросил самолет для доставки экспедиции из квадрата С1, с берега озера Разочарований, в С2, на берег озера Атиконак. Троих — Сэйгона, Хэтча и Блэнчарда, — как обычно, вывезли первым рейсом, чтобы те разбили новый лагерь. Брифу и Бэйрду предстояло лететь во вторую очередь и везти с собой передатчик, каноэ и остальные пожитки. То же самое повторилось и 14 сентября, но погода помешала отлету, о чем Бриф немедленно радировал в Монреаль. Потом он сообщил, что туман рассеялся и первая часть экспедиции улетела. В 15.00 начальник геологов дал знать, что самолет не вернулся из-за вновь сгустившегося тумана.

— Тут я заволновался, — добавил Леддер. — С Атлантики надвигался циклон, и я попросил Брифа выходить на связь каждый час. В 16.00 туман наконец рассеялся, но самолета все не было, и прилетел он только час спустя. Ларошу пришлось садиться на озеро в десяти милях от С1 и пережидать туман. Я не советовал Брифу лететь в тот же день: погода ожидалась мерзкая. Все рейсы через Атлантику отменили, самолеты садились в Кеблавике, в Исландии. Над Лабрадорским плато дождь переходил в снег, скорость восточного ветра повысилась до двадцати узлов, и ожидалось ее увеличение еще вдвое на следующее утро

— И все же Бриф решил лететь? — спросил я.

— Да. У озера Разочарований плохое дно, и самолет наверняка сорвался бы с якоря. В конце концов Бриф рискнул.

Я вспомнил эту запись отца, в которой он обозвал Брифа дураком, и задался вопросом, что гонит его дальше.

— Но ведь последнее слово в таких случаях принадлежит пилоту…

— Верно. Только Ларош никогда не боялся риска. Он решил, что перелет в С2 — меньшее из двух зол. В 22.00 Бриф не вышел на связь, молчал он и всю ночь, а утром были страшные помехи. Погода испортилась, и только через двое суток, один из самолетов поднялся с базы, чтобы облететь квадрат С2. Он и сообщил об исчезновении экспедиции. Немедленно объявили поиск. Использовали самолеты ВВС и гидросамолеты с базы в Пор-Картье, где главная контора строителей железной дороги.

Вскоре я откланялся. Проводив меня до двери, Леддер обещал сообщить, когда придет ответ из правления компании, и я вышел в ночь. Звезды исчезли, валил снег. Стояла такая тишина, что я, казалось, слышал, как падают снежинки. Фонаря у меня не было, поэтому я с трудом отыскал дорогу в гостиницу.

Погода задержала отлет, и грузовик прибыл за нами в девять утра. До половины десятого мы проторчали на аэродроме. Снегопад прекратился, воздух был холодный и жесткий, линия холмов на том берегу гавани резко выделялась на фоне мерзлого серого неба. В воздухе пахло зимой, все вокруг было черным и серым, никаких других цветов. Угрюмый пейзаж угнетал меня.

От Леддера не было никаких известий. Мы взлетели в двадцать минут одиннадцатого и почти сразу же вошли в слой рваных облаков. В просветах виднелась земля, которую бог подарил Каину. Она казалась совсем близкой, хотя мы летели на высоте шести тысяч футов, и была покрыта какими-то бороздами, как песок во время отлива. Эти черные борозды то и дело перемежались выходящими на поверхность скалами, отшлифованными глетчерами ледникового периода. Там и сям поблескивали озера, обросшие по краям ледяной коркой и плоские, как стальные листы. Более унылой местности я еще никогда не видывал. Казалось, земле этой нет ни конца, ни края.

Спустя час в грузовом отсеке появился Фарроу.

— Пришло сообщение из Гус-Бей, — сказал он. — Макговерн, президент компании, ждет тебя в поселении Сет-Иль. Что делать?

— А ты сможешь там сесть?

— Сет-Иль уже не деревушка индейцев-рыболовов, а целый город. Там есть взлетно-посадочная полоса. Правление компании доставляет грузы почти исключительно по воздуху. Даже цемент для строителей и бульдозеры для рудников. Только я не смогу ждать тебя там. Теперь ты будешь один, сам по себе. Решай! Выше президента компании тебе все равно не прыгнуть.

— Ладно, — сказал я. — Ты уверен, что посадка не нарушит твоих планов?

— Ерунда. Глядишь, еще и благодарность объявят, если удастся хоть кого-то спасти. На случай, если захочешь лететь домой, знай: до завтрашнего утра мы в Монреале.

Вскоре самолет приземлился в небольшом городке на берегу залива Святого Лаврентия. Фарроу хлопнул меня по плечу.

— Удачи, парень!

В диспетчерской конторе никого обо мне не предупредили. Я попытался разузнать о Макговерне, но о нем тут никто никогда не слыхал.

— Вы геолог? — спросил меня диспетчер.

— Нет, инженер, но это не имеет никакого значения…

— Тогда вам лучше обратиться вот к этому парню. — Он кивнул на грузовик у крыльца и снова уткнулся в бумаги. Поняв, что здесь толку не добиться, я вышел на улицу и забрался в кабину.

— Вам куда? — спросил шофер, выезжая на проселок.

— В контору Лабрадорской железной дороги, наверное.

— Вы из Старого Света? — Я кивнул и принялся разглядывать штабеля рельсов и шпал, огромные, как ангары, здания складов и новенькие мощные локомотивы на дизельном ходу. Вскоре машина затормозила возле группы бревенчатых домиков, и я увидел буквы ЛЖД на одном из них.

— Приехали, — объявил водитель.

В конторе дежурный по моей просьбе позвонил в железорудную компанию, и я узнал, что мистер Макговерн действительно приехал сегодня утром и ждет меня, но сейчас он занят.

— Скоро приедет Билл Лэндс, он заправляет всеми геологическими партиями на Лабрадоре. А моя фамилия Стаффен, — представился дежурный. — Алекс Стаффен. Билл говорит, вы прибыли в связи с той экспедицией, что разбилась на самолете.

Я кивнул.

— Жаль ребят. Бриф был парень что надо. Вы с ним встречались?

— Нет, — ответил я.

— Хорошо, хоть один выбрался.

Я понял, что он имеет в виду Лароша, и спросил, где тот может быть сейчас.

— Как где? Здесь, конечно. Вместе с Паолой Бриф.

Тут распахнулась дверь, и в дом вошел крупный загорелый мужчина в вымазанных грязью сапогах.

— А вот и Билл, — сказал Стаффен, и мою ладонь стиснула крепкая рука. Билл Лэндс оценивающе оглядел меня мягкими голубыми глазами.

— Так, — коротко бросил он. — Пошли в мой кабинет. Мистер Макговерн вот-вот освободится. Я уже послал за Бертом Ларошем.

— Зачем? — спросил я, когда мы вышли на улицу.

— Как зачем? Если уж называете человека лжецом, то делайте это в глаза. — Он ввел меня в соседний домик. — Вы знакомы с Макговерном?

— Нет, я только что из Англии.

— Тогда должен вас предупредить, президент компании человек суровый. А про Лароша так скажу: мы с ним облетели весь полуостров. Так что и его я тоже знаю. С самой лучшей стороны.

Я промолчал. Я приехал говорить с Макговерном, а не с Лэндсом.

— Кроме того, нельзя забывать о Паоле, — продолжал он, — дочери Брифа. Как, по-вашему, она будет чувствовать себя, когда узнает, зачем вы явились? Паола и Берт собирались пожениться. Вы подумали, что будет с ней, когда она все узнает? Отец был ее кумиром. Зачем вам понадобилось мутить воду и будить ложные надежды?

— А вдруг он жив?

— Берт утверждает обратное. Оставьте их в покое. Я читал материалы и знаю, что там написано про вашего отца. Но он мертв, и ему уже ничем не повредишь. А Берт и Паола живы…

Громко хлопнула дверь, и в комнату вошел Макговерн. Он был широк в кости и коренаст, лицо суровое, с крупными скулами и твердыми губами. Щеки его были обветрены и испещрены сетью морщин. Президент компании быстро оглядел меня серыми, похожими на кристаллы глазами.

Билл Лэндс двинулся к двери, но Макговерн остановил его:

— Побудь с нами, Билл. Послушай, что скажет этот юноша. Берт пришел?

— Будет с минуты на минуту.

— Хорошо. Итак, насколько я понял, у вас есть какие-то новые сведения. Доказательства того, что Бриф еще жив.

— Не совсем так. Ничего нового у меня нет. Просто мне удалось убедить Леддера, что мой отец действительно принял радиограмму.

— Слушайте, Фергюсон, вашему сообщению было уделено самое серьезное внимание. Мы не смогли найти ни единого радиооператора, принявшего сигнал. А когда из полиции поступило сообщение обо всех обстоятельствах дела… — Тут он пожал плечами, давая понять, что с моим отцом все ясно.

— Ларош пришел, — объявил от двери Лэндс.

— Пусть подождет, — отмахнулся Макговерн. — Вот что, Фергюсон, сейчас сюда войдет Ларош. Отныне он будет сам слушать все, что вы станете говорить. А посему подумайте хорошенько. И ознакомьтесь вот с этими бумагами. — Президент компании протянул мне пачку листов и вместе с Лэндсом вышел из комнаты.

Я принялся машинально проглядывать документы. Здесь было все — обзор записей отца, мое заявление для полиции, описание радиоаппаратуры, техническое обоснование невозможности приема радиотелефонограммы с такого расстояния, доклад Леддера и, наконец, отчет психиатров, гласивший, что в случае с отцом имел место факт явного помешательства.

Я швырнул бумаги на стол и снова достал свой листок с записями. Почему отца так интересовал именно Ларош и его реакция на вопросы о Львином озере? В документах, которые дал мне Макговерн, не было объяснительной записки пилота. Президент компании не станет мне помогать, это ясно. А сам Ларош? Он сумел убедить Паолу в смерти ее отца… Я не знал, что и думать. Может, Лэндс прав и я должен оставить все как есть?

Дверь за моей спиной открылась, и вошел Макговерн.

— Ну что, прочли?

— Да. Но я не нашел здесь заявления Лароша.

— Он сам расскажет вам, что случилось. Но, прежде чем пригласить его, давайте выясним, все ли факты отражены в документах.

— Мне показалось странным то, что написали психиатры, — сказал я. — Судя по их отчету, мой отец был просто наблюдателем, а между тем он имел ко всей этой истории самое тесное касательство.

— То есть?

— Психиатры не знали о прошлом отца и оттого не смогли увидеть смысл в вопросах, которые он задавал Леддеру, и в рисунках.

— Как так?

— Вы слышали об экспедиции девятисотого года?

— Да, — ответил Макговерн, и его тон внезапно показался мне настороженным.

— Так вот, судя по всему, начальником той экспедиции был мой дед.

— Ваш дед! — Это известие, казалось, повергло его в смятение.

— Теперь вы, возможно, поймете, почему отца так интересовал Лабрадор, — продолжал я. — Это объясняет все те вопросы, в которых психиатры не нашли смысла.

— Стало быть, Джеймс Финлей Фергюсон — ваш дед. Я это подозревал. И Берт тоже. Господи! Родня в третьем поколении. Но ведь все ограничивалось слухами, не более того. Ничего так и не доказали. Что вам известно о той экспедиции?

— Почти ничего.

— Вы знаете, кто был спутником вашего деда, куда они шли и что искали?

— Нет. И приехал я вовсе не из-за этого.

— Хорошо. Теперь я готов признать, что дело предстает в ином свете. Однако это вовсе не доказывает, что Бриф жив. Вы могли ничего не знать об экспедиции Фергюсона, но ваш отец знал все.

— Ну и при чем тут это?

— А при том. Теперь все ясно. Понятны его мотивы. Воистину, сойти с ума можно по-разному.

Я не понимал, куда он гнет, и честно признался в этом.

— Ладно, — махнул рукой Макговерн. — Все равно я не верю, что ваш отец принял радиограмму. И вообще лучше послушайте, что скажет Ларош.

Он встал и вышел из комнаты. Из-за двери донеслось возбужденное перешептывание. Потом она открылась снова, и на пороге появился Лэндс. Следом за ним вошел еще один человек, высокий и стройный, с лицом, подобного которому я никогда прежде не встречал. В комнату заглянуло солнце, луч упал на вошедшего, и я увидел высокие смуглые угловатые скулы, прищуренные глаза, привыкшие оглядывать горизонт, и высокий лоб, который пересекал длинный рубец. Шрам уже почти зажил, а выбритые вокруг него волосы начали отрастать черным пушком на белой коже черепа. Правая бровь тоже была сбрита, и от этого все лицо казалось странно перекошенным.

Макговерн предложил Ларошу сесть, и тот опустился на стул, метнув в мою сторону косой взгляд. У него были карие, глубоко ввалившиеся глаза. Вдруг он улыбнулся мне и вытащил из кармана трубку. Теперь он показался мне моложе, хотя волосы на его висках уже тронула седина.

— Ладно, — сказал Макговерн. — Давайте кончать с этим делом. Итак, вы все еще убеждены, что ваш отец мог принять какую-то радиограмму от Брифа?

Я кивнул.

— Почему?

— Мне бы хотелось выслушать Лароша, — сказал я вместо ответа.

— Разумеется. Но сначала скажите, что вселяет в вас такую уверенность? Вы жили вместе с отцом?

— Нет.

— Тогда почему вы так убеждены в его рассудке?

— Потому что я — его сын. Сын всегда знает, болен отец или здоров. Моему отцу было известно, что дело в Львином озере. И в Брифе…

— Что вы сказали? — вопрос Лароша прозвучал как хлопок, и в комнате вдруг наступила тишина.

— Ладно, оставим пока вашего отца, — быстро проговорил Макговерн. — Пришла пора послушать, что случилось в действительности. Давай, Берт, расскажи ему все как было.

Ларош немного помолчал, облизывая губы, потом сказал:

— Ну что ж… так, наверное, будет лучше.

«А он нервничает», — подумалось мне.

— Ладно. Вечером четырнадцатого сентября мы взлетели. Примерно в половине седьмого, в страшной спешке. Начинался шторм, озеро Разочарований волновалось. До квадрата С2 было полчаса лету, но не успели мы покрыть и половины пути, как видимость резко ухудшилась Кончилось тем, что мне пришлось буквально прыгать с озера на озеро. Только самые маленькие из них я мог видеть целиком, остальные же казались просто водными пространствами, почти неразличимыми из-за дождя и темноты. Летел я только по компасу, а место приземления искал, летая кругами над самыми кронами деревьев. Темнота и дождь лишили меня всяких ориентиров. Потом налетел снежный шквал. Я как раз был над каким-то озером. Выбирать не приходилось, пришлось идти на посадку. Самолет задел верхушки деревьев, ударился о поверхность воды и вдруг врезался в скалу. Мы налетели на нее правым крылом, самолет рвануло в сторону и еще раз швырнуло на камень, теперь уже бортом. Я ударился в стекло лбом и потерял сознание…

Когда он очнулся, самолет наполовину затонул. Лароша контузило. Он пополз назад, в фюзеляж, где обнаружил бесчувственного Бэйрда. Тот был изранен обломками самолета.

— Поль тоже был ранен, — продолжал Ларош, прикрыв глаза. — Я сделал все, что мог. На скале не было дров для костра. Через двое суток шторм утих, тогда я поймал в воде бревно и на нем отбуксировал обоих раненых к берегу. Там я разжег огонь, соорудил шалаш и принес кое-какие продукты с борта самолета. Еще через двое суток опять начался шторм с северо-восточным ветром, и наутро самолет ушел под воду. Ветром задуло костер, а развести новый я не смог: все спички промокли. К ночи умер Бэйрд. Еще сутки спустя — Бриф. Тогда я пошел на запад. Я знал, что рано или поздно выберусь к железной дороге. Полз пять суток и днем двадцать пятого числа дотащился до 203-й мили, где строители делали насыпь. Вот и все.

— Вы перенесли на берег радио? — спросил я.

— Нет, передатчик утонул вместе с самолетом.

— Погребли покойных?

— У меня не было сил. Но я пытался найти их потом, дважды летал с пилотом из Пор-Картье. Куда там! Здесь буквально тысячи озер.

— Тысячи. Но Львиное озеро одно, — сказал я и вновь почувствовал, как нарастает в комнате напряженность. — Вы знали, что это именно оно, не так ли? Эта скала в середине…

— Шел снег… — пробормотал Ларош.

— Когда вы разбились — да. Но потом… Разве вы больше не видели скалу? Она имела форму льва, не правда ли?

— Не знаю. Я не заметил.

— Но вы читали документы и помните содержание радиограммы, которую принял отец.

— Он просто фантазировал, — вмешался Макговерн. — Давайте допустим, что все правда и Бриф выходил в эфир, упоминая Львиное озеро. Вы знаете, где оно?

— К востоку от озера Атиконак.

— Черт возьми! Нам это известно. Место катастрофы мы определили с точностью до тридцати миль. Но озера не нашли. Как сказал Берт, там их тысячи.

— А Львиное одно, — упрямо повторил я. Ларош спрятал глаза и принялся набивать трубку.

— Вы не знаете, каково там, в тайге, — тихо сказал он вдруг. — Снег, туман, и столько надо было сделать…

— Так мы ни до чего не договоримся, — подал голос Макговерн. — Львиное озеро упоминается в книге Дюмэна и в газетных статьях, написанных… тем, кто выжил. — Тут он быстро взглянул на Лароша. — Так назывался их последний лагерь в девятисотом году. Ваш отец мог об этом читать. Там умер ваш дед. Вот почему…

— Да как вы не поймете! — взорвался я. — Мой отец был радиооператором…

— Очень жаль, но это беспредметный разговор. — Макговерн взглянул на часы и поднялся. — Мне пора. Спасибо, что приехали и поговорили с нами, однако поймите: ваш подход к делу слишком пристрастен.

— И вы не будете ничего предпринимать? — спросил я.

— А что я могу сделать? Призвать к возобновлению поиска? Для этого надо убедить власти, — президент компании покачал головой.

— Но ведь прежде вы искали вслепую! — воскликнул я. — А теперь у вас есть ориентир. Если б вы попытались найти озеро… — Я повернулся к Ларошу: — Ради бога, растолкуйте хоть вы ему! Или вы предпочитаете, чтобы этих людей никогда не нашли?

Ларош вздрогнул и поднял на меня глаза.

— Берт дважды летал туда, — сказал Макговерн. — Хотя ему велели оставаться в больнице. И он не смог найти озеро. Я понимаю вашу досаду и разделяю ее. Получив сообщение Леддера, я начал было надеяться… — Он отвернулся и пожал плечами, давая понять, что разговор окончен. — Ваш самолет летит в Монреаль?

Я кивнул. Мне больше не хотелось спорить.

— Сегодня вечером туда вылетает одна из машин с нашего аэродрома. Билл, ты сможешь договориться, чтобы этого парня взяли на борт?

— Конечно, — ответил Лэндс. Макговерн повернулся к Ларошу. — Если ты на колесах, подбрось меня до города. Я опаздываю. — Он подхватил свой портфель. — Спасибо вам, Фергюсон. Дайте знать, если я вам понадоблюсь.

— Ну что? — проговорил Билл Лэндс, когда за Макговерном захлопнулась дверь. — Здесь, на Севере людей в беде не бросают. Не пойму, на что вы рассчитывали.

Он ушел и вернулся через десять минут.

— Самолет отправляется в половине девятого вечера. — Лэндс вывел меня на улицу, и мы зашагали по плоской гаревой площадке, похожей на русло высохшей реки. Вдалеке тоскливо завыл гудок локомотива. — Поезд с припасами, — пояснил он. — Пошел к Железной Голове. Я завтра тоже туда, слава богу.

Мы расстались. Я пошел за чемоданом, а Лэндс — за машиной. Встретиться договорились в конторе железной дороги. Я чувствовал себя одиноким и разбитым наголову. Если б мне только удалось убедить Билла Лэндса! Хотя бы его.

Забрав чемодан, я вышел на улицу и стал ждать. Близился час отъезда, и именно теперь я вдруг почувствовал, как меня манит эта незнакомая страна.

За моей спиной послышался скрип гравия под торопливыми шагами, и мгновение спустя мягкий, немного чудной из-за акцента голос спросил:

— Мистер Фергюсон?

Повернувшись, я увидел девушку с черными волосами, подстриженными на мальчишеский манер, и смуглым лицом. У нее были пухлые губы без какого-либо намека на косметику.

— Да, — ответил я.

— Меня зовут Паола Бриф. — Мне показалось, что я знал это с самого начала.

— Альберт говорит, ваш отец умер. Поэтому вы здесь. — Она говорила тихо, стараясь владеть своим голосом, который дрожал, выдавая ее состояние. — Я понимаю вас… понимаю… Но ведь ему теперь не поможешь! Прошу вас, возвращайтесь в Англию, оставьте нас в покое.

— Я приехал не из-за своего отца, а ради вашего.

— Вы оскорбляете людей, даже не замечая этого.

— Ваш отец…

— Он мертв, мертв!

— Но давайте хотя бы допустим, что мой отец был прав, что радиограмма…

— Боже! Вам наплевать на нас, на наши чувства. Вы не хотите признавать, что ваш отец спятил, вот и приехали мутить воду! О, простите, я не должна была так говорить! Но все это просто ужасно. Я не за себя волнуюсь. Папа мертв, и тут ничего не сделаешь. Но Альберт… он сойдет с ума. Я только что разговаривала с ним… Вы говорили страшные вещи!

— Но вдруг он действительно ошибся?

— Вы ничего не поняли. Отец умер на руках Альберта. И вот являетесь вы, чтобы обвинить его во лжи! А сами-то вы знаете правду?

— Правду? — Я не представлял, что ей ответить. — Нет, я знаю лишь то, что записал мой отец. Он был убежден, что мистер Бриф выходил в эфир из точки, которая носит название Львиное озеро.

— Что?! Откуда вы знаете про Львиное озеро?

— Из радиограммы.

— Но там говорилось лишь об узком озере со скалой! — Ее голос слегка дрожал.

— Однако в рапортах Леддера упоминалось именно Львиное озеро.

Я рассказал ей о карте в комнате отца, об экспедиции Фергюсона и радиожурналах. Она слушала меня с широко раскрытыми глазами и бледным от потрясения лицом.

— Львиное озеро, — повторила она, когда я умолк. — Отец часто рассказывал о нем на ночевках у костров. Он знал эту историю и все время мечтал найти его. И искал… Имя Фергюсона никогда не сходило с его уст. Господи, спаси и помилуй! По крайней мере, вы честный человек. Простите, я должна о многом подумать…

Она повернулась и побрела прочь. Я устремил взор к северу, чувствуя, как мое лицо овевает студеный ветер Лабрадорского плато.

Так и застал меня Билл Лэндс, когда подъехал на своем замызганном фургоне.

— Садитесь, — велел он.

— Я не поеду.

— Что это значит?

— Я остаюсь здесь. До тех пор, пока не узнаю правду.

— Правду? — Он нахмурился. — Вы знаете ее от Лароша… Поехали, говорят вам! — Лэндс схватил меня за руку и потянул в машину. Упираться было бессмысленно: силой его бог не обидел.

— Вот что, — сказал я, — вы можете довезти меня до аэродрома, но не в вашей власти заставить меня сесть на самолет.

— Не понимаю, — мрачно произнес он. — Черт возьми, почему вы не можете поверить рассказу Берта и оставить все как есть?

Я промолчал.

— Сколько у вас денег в канадской валюте?

— Нисколько.

— Так я и думал. — Он улыбнулся. — Ну и как вы собираетесь жить?

— У Стаффена не хватает инженеров. А я инженер.

— Алекс не даст вам работу, когда узнает цель вашего приезда.

Мы подкатили к аэродрому, и Лэндс затормозил возле диспетчерской.

— Улетайте. Можете не соглашаться со мной, но улетайте. И не вздумайте хитрить, — с угрозой добавил он. — Если я застану вас здесь сегодня вечером, до полусмерти изобью. Я серьезно.

Небо у горизонта побагровело. Неподалеку от нас виднелся черный силуэт «дакоты». Ее загружали с помощью подъемника. Рядом стояла группа людей. Они собрались лететь на трассу, и мне вдруг захотелось туда же.

— Вон ваш самолет, он уходит в половине девятого. — Лэндс махнул рукой в сторону маленького двухмоторного самолетика, стоявшего позади нас. Я устало выбрался из машины.

— Одолжите мне немного денег.

— Сколько?

— Чтобы протянуть до завтрашнего полудня.

— Двадцатки хватит? — Он сунул мне четыре пятерки.

— Я вышлю вам фунты стерлингов, как только прилечу домой.

— Забудьте об этом. — Лэндс потрепал меня по руке. — Честно сказать, я бы больше заплатил, чтобы вас спровадить.

Мы простились, и он забрался в свой фургон.

— Ваш рейс через час, — объявил диспетчер. — Я вас позову.

— Спасибо.

Я выскользнул из конторы и заглянул в ангар. Он был забит всякой всячиной, на улице горели дуговые лампы, и в их свете я видел «дакоту». В ее брюхо загружали последние припасы, под левым мотором уже приладили пускач, а группа людей сгрудилась возле самого люка. Я не успел понять, что происходит, а ноги уже несли меня по твердому грунту взлетной полосы. Мгновение спустя я смешался с толпой строителей.

— Куда летишь, парень? — спросил один из них — толстый коротышка в меховой ушанке с козырьком.

— На 224-ю милю, — поколебавшись, ответил я. Днем в конторе я подслушал, что туда должны направить инженера взамен вышедшего из строя работника.

— Смотри, замерзнешь. — Коротышка, казалось, был даже рад этому. — Не удивлюсь, если там валит снег.

Люк открылся, и мы полезли в самолет. В этот миг за спиной послышался шум мотора, мелькнул свет фар. Я оглянулся. На крыльце диспетчерской стоял человек и смотрел в мою сторону. Это был Ларош.

Взревели двигатели, меня запихнули в самолет и задраили люк. Ларош еще мог успеть задержать меня. Я в страхе прижался к двум своим соседям по скамье, и тут самолет медленно тронулся с места. Осталось всего несколько секунд. Вот и взлет. Мои нервы и мускулы вдруг расслабились, и лишь теперь я до конца осознал, что лечу в самое сердце Лабрадора.

Мы набирали высоту довольно долго. Все время холодало, и я натянул пальто, но легче от этого не стало. В полумраке призрачно маячили лица моих спутников.

— Ты бывал тут раньше? — спросил один из них — коренастый приземистый индеец.

Я покачал головой.

— А я уже две зимы на железке, — с гордостью объявил он.

— Скоро мы будем на 134-й миле? — спросил я.

— Где-то через час. Раньше на каноэ я проплывал этот путь за шесть недель, а теперь час — и там.

Он умолк, а я принялся размышлять. Из отцовских книг я кое-что знал об этой стране, знал, что она почти не исследована, и оттого чувствовал себя неуютно.

Больше всего меня удручало то обстоятельство, что Ларош уже наверняка радировал на трассу, и теперь меня ссадят на 134-й миле, чтобы первым же самолетом отправить обратно.

Вскоре мы приземлились, и я очутился в другом мире, на планете, грунт которой был скован холодом. Под высвеченными луной кедрами стояло несколько хижин, рядом вытянулась вереница тяжелых вагонов, слышался шум мотора, но звук этот казался жалким писком в огромном безмолвном пространстве. Таинственный призрачный холст северного сияния колыхался в небе, постоянно меняя очертания. Чувство, охватившее меня при виде этого зрелища в дикой, неукрощенной стране, не поддается описанию.

Продрогшие, мы гурьбой зашагали к деревянным строениям возле взлетно-посадочной полосы и ввалились в диспетчерскую. От дизельного нагревателя здесь стоял печной жар. Диспетчер выкликал фамилии, давал указания то по-английски, то по-французски. Люди вновь повалили на улицу и стали садиться в ждавшие их грузовики.

— Фергюсон!

При звуке собственного имени я вздрогнул.

— Вам телеграмма. — Диспетчер протянул листок.

«Необходимо поговорить, — прочел я. — Сажусь на вечерний товарняк, буду 8 утра. Не уезжайте, не дождавшись меня. Ларош».

«Почему он не остановил меня в Сет-Иле? — подумал я. — Что у него на уме»

— Эй, Сид, — раздался рядом со мной голос с неповторимым ланкаширским акцентом. — Где мне найти Фергюсона?

Я поднял голову и увидел низкорослого усталого человека в рубахе цвета хаки с закатанными рукавами и шапочке с козырьком. Он стоял в дверях внутренней комнаты, за его спиной я разглядел радиоаппаратуру.

— Это я.

— Здравствуйте. — Он протянул руку. — Моя фамилия Перкинс.

Я поздоровался.

— Скажите, эта телеграмма — от пилота, который попал в аварию? — спросил радист.

— Да.

— Так я и думал. Не может быть двух таких однофамильцев. Помню, как его подобрали. Ну и шуму было! Газетчики работать не давали, я едва успевал обслуживать самолеты.

— Вы знаете, кто его нашел?

— Строители. Рэй Дарси, инженер с двести шестьдесят третьей мили, вывез его из тайги. Дарси — мужик что надо! Приехал сюда порыбачить на месяц, и вот уже два года живет. Рыбу ловит, картины пишет…

Перкинс болтал без умолку, я слушал вполуха и думал о том, что теперь знаю имя человека, который мог бы сообщить кое-какие полезные сведения о Лароше.

Радист рассказал мне много интересного. Среди прочего я узнал, что 224-я миля — огромный, отлично организованный лагерь. Судя по всему, туда мне соваться не стоило: цель моего приезда немедленно будет раскрыта. В двадцати милях дальше по трассе была Железная Голова, а за ней — только что построенная насыпь, которая тянулась в глубь девственной страны. Кое-где попадались разрозненные бригады бульдозеристов, не имевшие с базой никакой связи, а единственной дорогой туда была грузовая колея. Лагерь на 263-й миле быстро рос, но все же представлял собой лишь большую поляну в кедровом лесу. Между 224-й милей и постоянной базой в Пор-Картье был только один заслуживающий внимания пункт — поселок возле озера на 290-й миле. Там имелась и взлетно-посадочная полоса, и площадка, на которой базировался вертолет начальника строительства насыпи.

— Вертолет! — воскликнул я, но тут же помрачнел: даже если пилот согласится покатать меня над тайгой, я все равно не знал, где Львиное озеро.

В этот миг я принял решение не ждать Лароша: прежде всего мне надо было встретиться с Дарси и расспросить его.

— Можно попасть на 263-ю милю сегодня же? — спросил я Перкинса.

— Товарняком, который везет припасы, — ответил он.

— И больше ничем?

— Сегодня тут задержали поезд с балластом. Бетон замерз, и он запоздал с возвращением. Сейчас стоит под погрузкой.

— А когда отправление?

— Не раньше двух ночи.

— И как далеко я смогу на нем уехать?

— Бетон кладут за Железной Головой, — ответил Перкинс. — Но учти: в этом поезде никаких удобств.

— Не имеет значения, — сказал я. Единственным моим желанием было встретиться с Дарси прежде, чем Ларош нагонит меня.

Перкинс кивнул и вышел.

— Порядок, — сказал он, вернувшись. — Поедешь с кондуктором Анри Гаспаром. отправление через четыре часа. Советую похрапеть, а то вид у тебя неважный.

Теперь, когда все было решено, усталость взяла меня в оборот.

— Хорошо. Только сначала напишу письма. Моя мать даже не знает, что я здесь, в Канаде.

— Лучше телеграфируй.

— А ты сможешь связаться с Гус-Бей?

— Давай позывные.

— V06AZ.

— Что?! Да ведь этот парень обеспечивал связью экспедицию Брифа.

Я кивнул и, чтобы избежать дальнейших расспросов, сказал:

— Ну так как?

— Ладно, только на это уйдет время. Где он работает?

— В министерстве транспорта.

— Радио Гус-Бей? Ну, с этими-то я свяжусь, тут и говорить нечего. Напиши, что передать.

Я взял карандаш и нацарапал следующее: «Компания отказала. Еду на север Лабрадора искать Львиное озеро. Известите Фарроу и попросите его по прибытии в Англию позвонить моему начальству и миссис Фергюсон, 119, Лэндсдаун, Гров-роуд, Лондон. Пусть спросит ее, называл ли мой отец точные координаты озера. Ответ шлите Перкинсу, радисту поселка на 134-й миле. Спасибо за помощь».

Перкинс прочел сообщение, но вопреки моим страхам воздержался от расспросов, ограничившись лишь удивленным взглядом.

— Пусть этот текст останется между нами, — попросил я.

— Хорошо… — искоса взглянув на меня, проговорил он. — Но не придись ты мне по душе…

Я понял, что он обо всем догадался. Не мог не догадаться, учитывая, что Ларош прислал радиограмму на мое имя.

— Я попрошу шофера отвезти тебя в барак, — сказал Перкинс. — Я сообщу, сумел ли наладить связь. Я сменяюсь в полночь.

Он вывел меня на улицу, усадил в какой-то грузовик и объяснил шоферу, куда ехать.

— В половине второго ночи заскочишь за ним, — добавил Перкинс. — Этот парень должен сесть на поезд с бетоном. Если я не стану будить тебя, когда вернусь с дежурства, значит, с радиограммой порядок. А Ларошу сообщу, чтобы искал тебя на 263-й миле, хорошо?

Мы выехали на проселочную дорогу с глубокими колеями, замерзшими и твердыми, как бетонные надолбы. Вскоре машина остановилась перед каким-то домом, и шофер сказал:

— Вот барак, парень. В половине второго будь готов.

Я вошел в барак. Голая лампочка освещала коридорчик с туалетом и ванной в конце, доски пола были покрыты черным стекловидным песком, который скрежетал под ногами, в углу ревел керогаз, источавший жар. Я открыл дверь одной из комнат, она была свободна.

Я прилег на кровать и задремал, но тут же проснулся, почувствовав, как кто-то трясет меня за плечо.

— Что, пора? — спросил я, вспомнив о поезде. Свет в комнате горел, и я заметил, что стрелки будильника не доползли и до полуночи. Тогда я перевел взгляд на человека, разбудившего меня, и рывком сел на кровати.

— Вы?! — Сна как не бывало, я чувствовал только панический ужас. — Как вы сюда попали?

— Самолетом. — Ларош отпустил мое плечо. — Боялся с вами разминуться. — Он расстегнул «молнию» своей парки и уселся в ногах кровати, разматывая шерстяной шарф. — Ну и жарища тут… Извините, что разбудил, вы, должно быть, здорово умаялись.

Я помолчал, не доверяя своему голосу. Я боялся этого человека. Даже сейчас не могу объяснить, что это был за страх.

Ларош снял шарф и стал вытирать им лицо. Он выглядел отчаянно уставшим, под глазами залегли черные тени.

— Вы сказали Лэндсу, что я здесь? — спросил я. Голос мой звучал сухо и хрипло.

— Нет. — Он достал из кармана сигареты и протянул мне. — Сначала хотел поговорить с вами. Зачем вы сели в самолет и примчались сюда? Вы не поверили тому, что я рассказал? Почему?

— Дело не в том, поверил ли я.

Ларош кивнул.

— Да, видимо, так. Судьба, — пробормотал он, помотав головой. — До сих пор в голове не укладывается. Сын старика, сидящий за приемником, ждущий, когда же это наконец произойдет…

— Это вы о моем отце?

Он, казалось, и не слышал меня.

— Кошмар, дурной сон… Вы небось думаете, что я их убил, да? — Ларош нервно засмеялся. — Думаете так, да? Из-за того, что моя фамилия Ларош?

В его голосе звучали нотки горечи.

— Не надо этих удивленных взглядов, — продолжал он. — Едва прочтя отчет Леддера, я понял, что на уме у вашего отца. Поверьте, я не повинен в их гибели. Это правда. Я тут ни при чем.

— Я не думал вас обвинять.

— Вот как? Тогда почему вы здесь? Почему вы говорите Паоле, будто я лжец? Зачем утверждаете, что ее отец жив? Бог мой! Добро бы только это. Вы еще выдаете себя за инженера и едете на трассу. Думаете, я не знаю, что вы замышляете? Лучше бы вы сказали Макговерну правду. Мы вполне могли бы втроем обсудить все это, сочти вы за лучшее объяснить причину своего приезда.

— Но я это сделал, — сказал я. — Я приехал потому, что мой отец принял радиограмму от Брифа.

— Нет, причина не в том, — сердито махнув рукой, перебил меня Ларош.

— Но если они еще живы…

— Они мертвы.

— Откуда тогда радиограмма? Этот вопрос, казалось, не интересовал Лароша.

— Зачем вы солгали Макговерну?

— Никому я не лгал! — воскликнул я.

— Нет, лгали! Вы сказали ему, что не знаете имени спутника вашего деда.

— Но это правда. До встречи с Леддером я ни разу в жизни не слыхал об экспедиции Фергюсона.

— Не слыхали?! — Он уставился на меня так, будто я заявил, что Земля плоская. — Но это же абсурд. Вы признаете, что Лабрадор не вылезал из головы вашего отца. Не может быть, чтобы вы не знали причин этого интереса. А потом, когда вы узнали о радиограмме, вам стало понятно, почему он ее выдумал.

— Он ничего не выдумывал. Он ее принял. И радиограмма была от Брифа. Мне плевать, что скажете вы или кто-либо другой…

— Это невозможно. Передатчик затонул вместе с самолетом.

Я покрылся холодным потом: Ларош сказал, что радиограммы быть не могло из-за потери передатчика. Но не потому, что Брифа не было в живых!

— А как насчет Брифа? — спросил я.

— Он не мог послать радиограмму, — повторил Ларош. На этот раз тихо, словно убеждая самого себя. Он был так утомлен, что даже не понял значения моего вопроса.

— Не верю, — пробормотал он. — Не могли вы не знать о вашем деде и о том, что с ним случилось.

— Выходит, мог. Но какое это имеет значение теперь?

— Какое значение? — Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами. — Но… Это невероятно. Таких совпадений не бывает. Почему вас держали в неведении?

— Вероятно, из-за матери. Она боялась Лабрадора, не хотела, чтобы я знал…

— Но та, вторая женщина! — перебил он меня. — Был же дневник… Когда умерла ваша бабка?

— Лет тринадцать назад.

— Вы уже были достаточно взрослым парнем. Неужели она не рассказывала вам про деда? Такая решительная женщина, да еще с сердцем, переполненным ненавистью… Почему же она молчала?

— Один раз, когда я был совсем маленьким, она пришла ко мне в комнату и стала что-то говорить. Но ее застала мать, и с тех пор мы больше никогда не гостили у бабки.

— Значит, об экспедиции вы не знаете… — устало проговорил Ларош. Кажется, он наконец поверил мне.

— Почему это так важно для вас? — спросил я, но его мысли опять успели переключиться на другое.

— И все же вы знали, что дело в Львином озере, — проговорил он. — Откуда? А, теперь ясно: запись в журнале и карта! И отчет Леддера. Боже мой, значит, это все правда… — Его плечи опустились, весь он как-то сник, стал меньше. Его руки дрожали, когда он вновь принялся вытирать шарфом лицо.

— Что правда? — спросил я.

— Про радиограмму. — Видимо, он ответил, не подумав, потому что сразу опомнился и сменил тему: — Вот почему вы здесь. Я хотел убедиться… Боже, как болит голова, мне надо поспать…

Я подумал, что он отчаянно ищет предлог, чтобы убежать из комнаты. Но было поздно: я уже успел ухватиться за вырвавшиеся у него слова.

— Значит, это все-таки было Львиное озеро, — сказал я. — Вы говорили, будто бы не заметили…

Увидев, как блеснули его глаза, я прикусил язык.

— Какая вам разница, Львиное или не Львиное? — дрожащим голосом спросил он. — Вы же сами сказали, что не знаете, какие события произошли там в прошлом. Так что вам за разница?

— Разницы никакой, — быстро ответил я, покрываясь мурашками. — Только если вам все же было известно, откуда передавал Бриф…

— Он не передавал! Никто никогда ничего оттуда не передавал…

— Но как тогда отец ухитрился принять?..

— Я вам повторяю: ничего не было! — заорал он, смертельно побледнев. — Ваш отец все выдумал. Он помешался на Лабрадоре. Бриф не имел радиопередатчика, а что до Бэйрда… Билл Бэйрд умер, я в этом уверен.

— А Бриф? — шепнул я. — Умер ли Бриф?

В глазах Лароша мелькнул страх. Он понял, что проболтался. Теперь я понял: Бриф был жив, когда Ларош бросил его. Пилот молчал, он не мог заставить себя повторить ложь, которую преподнес в кабинете Лэндса. Я смотрел на него с чувством огромного облегчения, которое не в силах был скрыть.

— Какого черта вы так на меня уставились? — вдруг завопил он, но тут же взял себя в руки. — Проклятый шрам, из-за него все на меня пялятся…

Он деланно засмеялся и потянулся к свой парке.

Я даже не осмеливался спросить, почему он не выдал меня Лэндсу. И почему так всполошился из-за экспедиции Фергюсона. Мне хотелось лишь одного — поскорее избавиться от его присутствия.

— Я должен поспать, — бормотал он, надевая парку. — Поспать. Что вы собираетесь делать теперь? Уезжайте домой, все равно вам никто не поверит.

Я промолчал, и тогда Ларош вернулся от двери. Вновь приблизившись к кровати, он сказал:

— Вы пойдете дальше, так? Пойдете в леса? Попытаетесь их найти?

Я и сам еще не знал, как поступлю, и потому боялся загадывать на будущее дальше того дня, когда попаду на 263-ю милю и увижусь с Дарси.

— Вам туда не пройти, — сказал Ларош. — Никогда. Там ничего нет, только торфяники, кедры, слепни и вода. Озера, озера, озера… Забудьте и думать об этом. Вас ждет смерть.

Послышался топот ног по голым доскам, и в комнату вошел Перкинс.

— Извините, — в нерешительности пробормотал он. Я думал, ты спишь. Если вам надо поговорить наедине…

— Нет, мы уже наговорились, — быстро сказал я. С его приходом мне заметно полегчало.

— Я должен подумать, — подал голос Ларош. — Увидимся утром, когда я высплюсь. Поезд отойдет не раньше восьми часов. Тогда поговорим еще раз.

Он повернулся и медленно, словно лунатик, вышел из комнаты.

— Это был Ларош? — спросил Перкинс.

— Да, — меня била дрожь.

— Так я и думал. Кстати, твое послание ушло в Гус-Бей.

— Спасибо. Извини за хлопоты.

— Пустяки. Ты можешь поспать еще полтора часа. Ларош не должен знать, куда ты отправляешься, я правильно понимаю?

— Да, не должен.

Мгновение спустя Перкинс уже мирно похрапывал, но мне было не до сна. Ларош вел себя чертовски странно. И эта его постоянная напряженность. Здесь что-то крылось, что-то недоступное моему пониманию. «Вы небось думаете, что я их убил». Каким тоном он это произнес! И почему его так волновала экспедиция Фергюсона?

Когда за мной пришел шофер грузовика, Перкинс даже не пошевелился. На улице стоял колючий мороз, звезды растаяли, погасли огни в спящем лагере. Мы поехали назад той же дорогой, миновали аэродром и, трясясь на мерзлых ухабах, подъехали к насыпи, на которой стоял черный в темноте поезд. Водитель высадил меня прямо возле служебного вагона — старого железного сооружения с торчащей над крышей трубой. Как только грузовик отъехал, над моей головой вспыхнул фонарь,

— Кто там? — спросил чей-то голос из тьмы. Я назвался.

— Добрый вечер, я Анри Гаспар. — Кондуктор пожал мне руку. На нем была высокая фуражка с золотой кокардой, казавшаяся нелепой в этой дикой стране. — Вы едва не опоздали, друг мой, мы уже отправляемся. Что ж, входите, будьте как дома.

С этими словами он ввел меня в вагон и куда-то ушел. Внутри было идеально чисто и на удивление уютно. В маленьком купе размещались две двухъярусные койки, а дальше — салон с кожаными сиденьями, столом и дровяной печью, не уступавшей габаритами кухонной. Венчали убранство вагона стены из красного дерева и свисавшая с потолка керосиновая лампа.

Я устало сел. Послышались крики, залился трелью свисток, тоскливо зашелся гудок локомотива, и мы тронулись. Нас тут же поглотил кедровый лес. Стук колес на стыках, холод, чернота ночи. Керосиновая лампа на потолке заплясала. Анри вошел в вагон и принялся заваривать кофе.

Мы выпили по чашке, покурили вместе, и я залез на верхнюю полку. На этот раз я уснул как убитый и проспал довольно долго. Разбудил меня лязг сцепок, я выглянул в запотевшее окно и увидел лишь серые ели, усыпанные снегом.

Мимо проплыла табличка с цифрами 235, и поезд остановился.

— Путешествие окончено, — объявил вошедший Анри. — Пошли, передам вас в руки моему приятелю Жоржу.

Выбравшись из вагона, я увидел, что на этом участке железная дорога шла двумя параллельными колеями. Чуть позади нас на приколе стояла вереница старых пассажирских вагонов, из железных труб над крышами вился дымок.

— Жилые вагоны, — пояснил Анри, когда мы устало потащились по снегу, слой которого уже успел достичь двух дюймов. — Тут позавтракаете. И получите поскорее обмундирование, не то помрете в своих ботиночках. В этом году первый снег выпал раньше обычного.

Мы вскарабкались в четвертый вагон. Во всю его длину тянулся голый стол со скамьями по краям, из дальнего конца шел кофейный дух, слышалось шипение масла на сковородке.

— Жорж! — позвал Анри.

Появился здоровяк в грязном белом переднике. Анри пожал ему руку, представил меня и ушел.

— Завтрак через четверть часа, — объявил Жорж, исчезая за дверью камбуза.

Чуть погодя начали сходиться рабочие. Полуодетые, с красными после сна глазами, они занимали скамьи и сидели в угрюмом молчании. Парнишка вывалил на стол кучу еды — отбивные, ветчину, яйца, огромные буханки хлеба, жестянки с кукурузными хлопьями. Завтрак исчез со стола в мгновение ока, убежали и рабочие, оставив после себя стол, заваленный объедками.

Я сидел и приканчивал свой кофе. Снегопад за окном превратился в сплошную белую стену — большие белые снежинки кружились, словно в танце.

Пришел Жорж, и я спросил его, как добраться до Железной Головы.

— Туда никто не собирается ехать? Он пожал плечами.

— Нет, здешние ребята кладут балласт. Поднимают рельсы и подводят основание. Разве что кто-нибудь проскочит на мотодрезине. Вам нужна одежда? Сейчас слишком холодно для езды на этих машинах.

— А здесь можно достать что-нибудь? Я собирался в спешке…

— Помогу, — сказал он. — Ребята, которые уезжают, всегда оставляют целые тюки. Но это вещи ношеные.

Через несколько минут он притащил грязный узел.

— Выбирайте что угодно. Здесь парка и неплохие ботинки.

Парка представляла собой подбитый войлоком непромокаемый пиджак, почерневший от смазки и грязи. Капюшон был оторван. Нашлась и старая ушанка с козырьком, и перчатки с обтрепанными пальцами, и непромокаемые штаны, которые стояли стоймя из-за пропитавшего их мазута. Штаны были малы, а парка велика, ботинки оказались впору.

Бетонщики стали собираться на работу, и я вышел из вагона вместе с ними. В качества транспорта им служили маленькие вагонетки, сцепленные в тройки.

— Вы едете к Железной Голове? — спросил я начальника.

— Нет, — ответил он и принялся заводить свою мотодрезину.

Была половина девятого. Я решил, что пойду пешком, если до двух часов не будет попутного транспорта. Десять миль. Четыре часа. У Железной Головы я буду в сумерках, тогда меня никто не увидит и я смогу отправиться дальше на север.

Было уже почти два часа, когда под окнами зазвучали голоса и дверь с грохотом распахнулась. В вагон ввалились двое мужчин, с порога они принялись звать Жоржа и требовать кофе с пирожками.

— Лэндс приезжал? — спросил один из них.

— Нет, мистер Стил, — отвечал Жорж. — Я не видел его уже две недели.

Стил стянул отороченные мехом перчатки и швырнул их на стол. Я взялся за свою ушанку, намереваясь улизнуть, прежде чем появится Лэндс, но второй из вошедших загородил собою дверь.

— Ты кто такой? — резко спросил он.

— Инженер, ответил я. — Новенький.

— То-то я тебя раньше не видел. С базы?

— Да. — Я вконец растерялся. Если уйти прямо сейчас, он заподозрит неладное.

— Остаетесь или едете дальше по трассе? — спросил Стил.

— Еду.

— Можем подбросить до Железной Головы. Вам туда?

— Нет, на 263-ю милю.

К сумасшедшему Дарси? Вы случайно не Фергюсон?

— Да. — Я напрягся.

— Кто-то спрашивал вас, когда мы уезжали из Железной Головы.

— Не Ларош ли?

— Да, кажется, он. Пилот разбившегося самолета. Вы с ним знакомы?

Я кивнул. Теперь Ларош стоял на моем пути к 263-й миле.

— Чего он хотел?

— Не знаю, просто спрашивал, не видал ли кто вас.

Послышался шум мотодрезины, и Стил выглянул в окно.

— Билл приехал, — сообщил он.

Я почувствовал себя как в капкане. Дрезина остановилась возле нашего вагона, ее мотор тихо стрекотал. Я услышал топот сапог по решетчатым подножкам и едва успел отвернуться, когда дверь открылась и вошел Билл Лэндс. Я метнул на него быстрый взгляд. В парке он казался еще больше, а ушанка придавала его лицу по-северному суровое выражение. Я ощутил спиной его взгляд. Вдруг Лэндс спохватился, вспомнив о чем-то, и подошел ко мне.

— Моя дрезина на рельсах. Надо отогнать куда-нибудь. Эй, вы! Вы умеете управлять дрезиной?

Игнорировать его я не мог, но и посмотреть ему в лицо тоже не смел. В то же время Лэндс сам дал мне лазейку, чтобы выбраться из вагона. И все-таки я колебался: дверь была довольно далеко, а голос мог выдать меня.

— Я спрашиваю, умеете ли вы править дрезиной? — нетерпеливо повторил он.

— Конечно, — ответил я и двинулся к двери.

Возможно, слишком быстро. Или меня выдал голос?

— Кто этот парень? — услышал я вопрос Лэндса. Он не стал дожидаться ответа. Он уже шагал за мной, крича:

— Эй, минутку!

Я уже почти добрался до двери и мог попытаться улизнуть, но тогда мне как-то пришло в голову, что можно воспользоваться дрезиной, хотя сознавал бессмысленность такой попытки. Поэтому я повернулся.

— Фергюсон! — Лэндс стал как вкопанный, в его глазах мелькнуло изумление. — Какого черта…

Его огромные ладони сжались в кулаки, скулы напряглись. Поняв, что сейчас он ударит меня, я быстро сказал:

— Бриф жив. — Лэндс замер.

— Жив?

— По крайней мере, был жив, когда Ларош бросил его. Теперь я в этом убежден.

— Почему? — с угрожающим спокойствием в голосе спросил он.

— Из-за Лароша. Вчера он приходил ко мне и косвенно признал…

— Куда приходил?

— В барак на 134-й миле.

— Ложь! Берт в Сет-Иле.

— Ничуть не бывало. Сейчас он здесь. Спросите вот у них. — Я кивнул в сторону двух инженеров. Лэндс, казалось, был потрясен.

— Он гнался за вами?

— Да. Он боится и… по какой-то причине никак не может забыть об экспедиции Фергюсона. Они разбились на Львином озере, а потом там произошло нечто такое, от чего он… — Тут Лэндс сделал шаг вперед, и я умолк.

— Ну, ну, продолжайте, — зловеще проговорил он. — Что же там случилось?

— Не знаю. Это надо выяснить. Он спросил, считаю ли я его убийцей, а потом заявил, что уверен в смерти Бэйрда. Он не сказал, что…

— Лжец! Проклятый лжец! Сперва вы заявляете, будто бы Ларош бросил живого Брифа. Теперь намекаете на убийство Бэйрда, которое тоже приписываете ему! — вопил он, и я попятился. Теперь я стоял в тамбуре, прямо против меня виднелась дрезина, мотор которой тихо урчал.

Я резко захлопнул дверь, створка ударила Лэндса по лицу. Мгновение спустя я уже был на платформе дрезины. Отпустив тормоза, я включил сцепление и дал полный газ. Лэндс появился на площадке вагона, когда дрезина уже тронулась, но я отчетливо услышал, как он выругался. Дрезина быстро набирала скорость, и Лэндсу уже было не под силу догнать меня бегом, а потом все звуки перекрыли шум мотора и стук колес на стыках. Ветер запел у меня в ушах. Я сбежал от Лэндса и завладел транспортом. Оглянувшись через плечо, я увидел, что Лэндс стоит посреди колеи и отчаянно машет руками, что-то крича. Мне и в голову не пришло, что он пытается предупредить меня об опасности, поэтому я помахал в ответ с юношеской бравадой, врубил полный газ и склонился к рулю, словно вел не дрезину, а мопед.

Справа и слева мимо дрезины проплывала девственная страна. Пальцы мои онемели от холода, ноги замерзли, лицо стыло от ветра. Рельсы почти утопали в гравии, и мне пришлось сбросить скорость. Теперь я понимал, какие трудности ждут меня впереди: Лэндс уже телеграфировал в Железную Голову, и скоро против меня ополчится вся компания. Только миновав штабель телеграфных столбов, я осознал, что здесь еще нет проводной связи и Лэндсу не удастся никого предупредить. Придется ему догонять меня на другой дрезине. Я снова увеличил скорость, и в этот миг послышался треск ружейного выстрела. Втянув голову в плечи, я огляделся. На дороге никого не было. Камень из-под колеса — решил я, но тут раздался еще один выстрел. Теперь я заметил блеск озерной воды, каноэ и нескольких индейцев. Стреляли они совсем не в меня, а в оленя-карибу, и скоро охотников скрыли росшие на повороте ели. Теперь возле колеи валялись шпалы, а чуть дальше я увидел и тех, кто положил их сюда. Возле снятой с рельсов дрезины стояла группа инженеров, и, когда я с ревом пронесся мимо, один из них закричал что-то очень похожее на «берегись!».

Прежде чем до меня дошел смысл предупреждения, я уже миновал второй поворот и услышал сквозь дробный стук камешков отдаленный крик совы. Впереди показалась какая-то огромная масса, и я схватился за тормоз. Прямо на меня лез локомотив, рельсы дрожали. Быстро включив задний ход, я стал пятиться за поворот, где стояла группа инженеров. Я едва успел затормозить, а они уже были рядом и выдвигали подъемник. Локомотив приближался, и меня вместе с дрезиной успели убрать с его пути. Поезд со скоростью пешехода прополз мимо, машинист высунулся в окно:

— Если жить надоело, прыгай в болото, а меня не впутывай! — заорал он, плюнув в снежное месиво у моих ног.

В одном из вагонов ехал Ларош. Наши взгляды встретились, и я заметил, как он вскочил на ноги. Мгновение спустя Ларош был уже на подножке. Я думал, что пилот выпрыгнет, но порожний состав быстро набирал скорость. Ларош в нерешительности потоптался на площадке тамбура и снова исчез в вагоне.

Мою дрезину опять взгромоздили на рельсы, и я поехал вперед, напутствуемый пожеланиями большей осмотрительности. До Железной Головы оставалось две мили, теперь все вокруг бурлило и кипело, то тут, то там работали группы строителей, трещали моторы. Лабрадор вдруг показался мне полным жизни. Колея, лежащая на щебне, была похожа на игрушечную железную дорогу и блестела новенькими рельсами. Никто не обращал на меня внимания, и я ехал вперед, пытаясь угадать, что представляет собой начальник здешнего лагеря и чего ему успел наговорить Ларош.

В вагоне-столовой горел свет. Бросив дрезину, я вошел туда: дым, народу битком, какой-то мужчина в алой рубахе стоял посреди вагона и глядел вдоль длинного стола.

— Кто это? — спросил я одного из рабочих.

— В красной рубахе? Это Дэйв Шелтон, начальник лагеря. Опять распекает наших.

Шелтон повернулся и теперь смотрел прямо на меня. Потом он кивнул своему помощнику, стоявшему рядом, и что-то спросил. Тот замотал головой. Оба двинулись ко мне, проталкиваясь сквозь толпу рабочих. Я быстро шмыгнул за стол, понимая, что попал в западню. Тяжелая рука ухватила меня за плечо.

— Ты здесь работаешь?

— Нет.

— Тогда какого черта ты делаешь в нашей столовой?

— Ем, — простодушно ответил я, и по вагону пробежал смешок. Шелтон еще больше посуровел, и я быстро добавил: — Я инженер…

— Где твоя карточка?

— Какая?

— Удостоверение, подтверждающее, что ты работаешь на трассе. Как тебя звать? Фергюсон, не правда ли?

Я кивнул, понимая, что отрицать это бессмысленно.

— Так я и думал. Пошли, парень, мне велено отправить тебя обратно на базу. — Он мотнул головой, приказывая следовать за ним, и пошел к двери, но на полпути остановился.

— Джо, твоя дрезина еще на колее? — спросил Шелтон одного из рабочих.

— Нет, я ее убрал. Извините, мистер Шелтон…

— Поставь на путь, повезешь этого парня на 224-ю милю.

Рабочий — огромный парень со сломанным носом профессионального боксера — пошел к двери.

— Могу я поговорить с вами наедине? — спросил я Шелтона. — Это очень важно.

— Что такое? — Шелтон остановился.

— У меня была серьезная причина, чтобы приехать сюда. Дело жизни и смерти.

— Серьезнее, чем железная дорога, здесь быть ничего не может. Я кладу рельсы, надвигается зима, и мне некогда болтать со всякими…

В этот миг к Шелтон у подбежал кто-то из рабочих.

— Дэйв, вас срочно просят в радиорубку, — сказал он.

— Черт возьми! Кто там еще?

— 224-я миля. Запрашивают, сколько уложено рельсов.

— Хорошо, иду, — он обернулся ко мне. — Ждите здесь, в столовой. Побудь с ним, Пэт, — велел Шелтон помощнику, потом спрыгнул с подножки и исчез.

— Эй, возьмите-ка! — вдруг услышал я чей-то голос, и в тамбур к моим ногам полетел чемодан. Это был мой собственный чемодан, и я тупо уставился на него, не веря своим глазам. А минуту спустя раздался голос Лэндса:

— Надо связаться с 263-й… — Все остальное потонуло в гвалте и скрежете. Потом кто-то спросил:

— Зачем впутывать в это Дарси?

— Затем, что у него есть транспорт и время, — ответил Лэндс.

Выглянув из вагона, я увидел его. Лэндс шел вдоль состава вместе с каким-то человеком, которого я не мог разглядеть. «Может, это Ларош?» — подумалось мне. Пэт взял меня за руку.

— Ну, что вы стоите? Пошли в вагон.

— Это был Лэндс, — сказал я.

— Да, Лэндс. Вы с ним знакомы?

Я кивнул. Мне казалось, что Лэндс выслушает меня, если я приду к нему по собственной воле.

— Я должен с ним поговорить.

— Он знает, что вы здесь?

— Да, я же приехал на его дрезине.

— Придется подождать и спросить разрешения у Шелтона. Вы из газеты?

— Нет, я приехал из-за разбившегося самолета. Бриф все еще жив.

— Жив? Каким образом? Его искали неделю, а потом пилот сообщил, что все кончено. Я слышал об этом от Дарси два дня назад. Вы с ума сошли!

Интересно, что думает Дарси? Наверное, тоже сочтет меня умалишенным. Но он провел в обществе Лароша целый час, вез его на 290-ю милю…

— Я должен поговорить с Лэндсом, — без всякой надежды сказал я.

Послышался стук буферов, и наш вагон пришел в движение. Я снова взглянул на чемодан. В нем должны были лежать радиожурналы отца, если, конечно, Лэндс или Ларош не вытащили их. Я потянулся к чемодану.

— Эй! — окликнул меня Пэт.

— Это мой, — пояснил я и тут же прыгнул, успев заметить гримасу изумления на его лице. Я ударился о землю правым плечом и боком, у меня перехватило дух. Вскочив на ноги, я увидел, что Пэт высунулся на подножку и орет на меня, но прыгнуть он не решился: поезд уже набрал ход. Мимо прошел локомотив, платформы с рельсами и краном, потом колея опустела. Я повернулся и зашагал на север. На трассе засверкали фонарики, послышались крики, но я уже успел прошагать полмили и знал, что погоня позади. Черная пустота Лабрадора окутала меня. Рельсы кончились, дальше пошла насыпь с уклоном вперед. Лишь сухой шепот ветра в кронах деревьев нарушал теперь тишину. Насыпь кончилась мили через две, идти стало труднее. Несколько раз я сбивался с просеки, а однажды упал, налетев на ковш от экскаватора, наполовину утопленный в землю.

Через пять минут я влез в какое-то болото. Пересечь его ночью было невозможно, поэтому вернулся назад и свернул на просеку, прорезавшую сплошную стену кедровника. Стало труднее держаться тропы, дважды я врезался в густой подлесок и ломился сквозь него, сбивая с веток снег, который таял и насквозь пропитывал одежду. Я устал, мысль притупилась, ручка чемодана врезалась в обмороженные пальцы, как край стального листа.

В очередной раз сбившись с тропы, я махнул рукой, соорудил из сосновых веток ложе и устроился на нем, чтобы дождаться рассвета. Повалил снег, но он не казался мне холодным, тишь стояла невероятная, во всем мире — ни звука. Я слышал, как падают снежинки.

То ли шум мотора разбудил меня, то ли свет фар. Открыв глаза, я увидел кедровник, залитый сиянием, будто рождественская елка, а чуть погодя чей-то голос произнес:

— Вы, похоже, и есть Фергюсон?

Я сел, ничего не соображая спросонья. На фоне горящих фар резко выделялся силуэт стоящего надо мной человека. Он был широкоплеч и приземист, немного похож на гнома в своей парке. У него было квадратное лицо с резкими чертами, на густых бровях осели снежинки. Нагнувшись, он принялся изучать меня сквозь очки без оправы.

— Ну и помотался я из-за вас, — продолжал он, поднимая меня на ноги. — До самой Железной Головы доехал. Решил вот на всякий случай и на тропу заглянуть.

Я прошептал слова благодарности. Тело мое свело от холода, и я едва стоял.

— Пошли, — сказал человек, подхватывая мой чемодан. — В «джипе» есть печка. Будет чертовски больно, но скоро оттаете.

У него был фургон на базе «джипа» — побитая развалюха с оторванным крылом, заляпанная грязью и снегом. Незнакомец помог мне забраться в кабину, и через минуту мы уже тряслись по колдобинам меж деревьев. Он был немолод, этот человек, нашедший меня, и носил странную кепку цвета хаки.

— Вы искали меня? — спросил я и, когда он кивнул, понял, что это Лэндс сообщил ему обо мне.

— Значит, вы и есть Дарси?

— Рэй Дарси. Билл рассчитал, что я смогу найти вас в районе 250-й мили.

— Так вы его видели? А Лароша?

— Лароша? Нет, этого не встречал. Поспали бы вы лучше.

Но мне было не до сна.

— Лэндс сказал вам, зачем я здесь? Вы знаете о радиограмме, которую принял мой отец?

— Да, мне говорили. Я знаю, что вы внук Джеймса Финлея Фергюсона. И это кажется мне не менее странным, чем сама мысль о том, что Бриф мог послать радиограмму.

— А что тут странного? И почему все разговоры неизменно вертятся вокруг экспедиции Фергюсона? Простое совпадение.

— Чертовски странное, однако, совпадение.

— Оно объясняет интерес отца к экспедиции Брифа.

— Но не объясняет вашего поведения.

Я не понимал, что он хочет этим сказать, и слишком устал, чтобы расспрашивать.

— Перкинс говорит, что здесь нет второго такого знатока Лабрадора, как вы, — сказал я. — Вот почему я приехал…

— Спите, потом поговорим.

Когда я снова открыл глаза, брезжил рассвет и машина въезжала в поселок, состоявший из бревенчатых хижин.

— 263-я, — произнес Дарси, увидев, что я проснулся.

Дома чернели на фоне снега. Лагерь был построен на склоне горы над насыпью, площадку только недавно ровняли бульдозерами и очищали от растительности. Огромные штабеля дров возвышались возле каждого дома, а за пределами поселка валялись кучи веток и выкорчеванных пней. Дарси затормозил возле дома, стоявшего особняком.

— Обычно у меня лучше налажено хозяйство, — сказал он, захватив с собой охапку поленьев. — Но здесь я всего несколько недель.

Дарси толкнул дверь, вошел и принялся запихивать поленья в печь. Жил он в маленькой комнате с двумя железными кроватями, книжной полкой и несколькими тумбочками. Земляной пол, пыльные окна, на стенах — несколько картин, писанных маслом. Все в черно-серых тонах.

— Ваши работы? — спросил я, разглядывая сценку у реки, этюд с изображением заснеженного кедровника и горстку людей у костра.

— Мои… Мазня. А вам нравится?

— Я в живописи профан. Какие-то они холодные.

— Так я и задумывал. Ну ладно, снимайте мокрую одежду и ложитесь, вот кровать.

Он двинулся к двери, но я остановил его.

— Куда вы?

— На рыбалку.

Это показалось мне невероятным: рыбалка после бессонной ночи, проведенной за рулем!

— Какие указания вы получили на мой счет? — спросил я.

Он снял со стены удочку в зеленом чехле.

— Слушай, парень, если я говорю, что иду на рыбалку, стало быть, я иду на рыбалку. Понял? — Его глаза яростно сверкнули из-под очков.

— Странно как-то. Я думал, вы тоже устали.

— Я не ребенок. А рыбалка стимулирует мысль. — Он улыбнулся. — Ты-то сам, видно, не рыболов? Тогда тебе не понять. В такой забытой богом стране, как Лабрадор, без увлечений вроде рыбалки или живописи не проживешь. Я тут уже два года, приехал порыбачить и прийти в себя, и с тех пор отсюда не вылезаю, даже в Сет-Иле не был ни разу. Ну ладно, спи. А я, если повезет, вернусь с добычей.

Проснулся я часа через два. Солнце заливало комнату, возле кровати стоял Дарси.

— Лосося любишь? — спросил он. Я сел.

— Лосося?

— Да… Индейцы зовут его «аунаниш». Поймал две штуки, одну съел с ребятами, вторую вот тебе принес.

С улицы донеслись голоса, и Дарси заорал:

— Люси! Ребята готовы?

— Готовы! — послышался ответ.

— Пора ровнять насыпь, — пояснил он мне. — Через час вернусь, тогда пойдем на север, к мосту. Даст бог, удастся порыбачить, пока ты будешь рассказывать свою историю. А там уж поглядим, может статься, сходим потолкуем с Макензи.

С этими словами он повернулся и вышел, дверь закрылась, и мгновение спустя я уже ел своего первого в жизни лосося, розового, огромного и жирного. Усталость прошла. Я встал и вымылся в лохани на полу, потом побрился. Одежда высохла, и я натянул ее, после чего подошел к книжной полке, где обнаружил томик Шекспира, несколько романов Джека Лондона и еще три книги, увидев которые, я тут же перенесся в комнату моего отца. Это были «Лабрадор» Кэбота, «Жизнь и обычаи Ньюфаундленда и Лабрадора» Таннера и еще тоненькая книжка Анри Дюмэна под названием «Лабрадор: в поисках правды». Это книгу я раньше не читал, поэтому снял с полки и раскрыл. Это был неважно написанный отчет о путешествии по Лабрадору. Надеясь найти в ней упоминания об экспедиции деда, я начал листать книгу.

Упоминание я встретил почти в самом начале, на пятой странице. Автор писал: «15 июля 1902 года я прибыл в залив Святого Лаврентия. Наконец-то я достиг той точки, откуда отправилась в путь экспедиция Фергюсона. Я думал о Пьере. Именно сюда вернулся этот бедняга, вернулся один… Подумал я и о моей жене Жаклин, которая возлагала на мое путешествие столь большие надежды. Она сидела у смертного одра брата, слышала его бред… Потом я повернулся и устремил взор на горы Лабрадора. Где-то там, за их изломанной грядой, крылась правда. Если я смогу найти ее, то очищу имя Пьера от страшных обвинений, омрачивших последние часы его земной жизни».

Я перевернул несколько страниц, но не смог обнаружить даже намека на суть этих обвинений. 19 июля Дюмэн достиг Сет-Иля, потом отправился на север, пересек озеро Мишикамо и повернул на запад, к Ашуанипи.

«Здесь мы обнаружили индейский поселок, — писал он, — и нам наконец повезло: оказалось, что два года назад тем же путем проходил одинокий белый. Он шел к великому озеру Мишикамо, одежда его была изодрана в клочья, ноги перевязаны брезентовыми обмотками. Человек разговаривал сам с собой, будто обращаясь к какому-то невидимому духу. Индейцы показали мне место у реки, где он устраивал привал.

Там валялось несколько патронов и кости оленя-карибу. У меня не осталось никаких сомнений: брат моей жены останавливался именно здесь. Выброшенные патроны говорили о том, что он был в отчаянном положении. От того места, где смерть настигла мистера Фергюсона, нас отделяло довольно большое расстояние, и я решил спросить индейцев, знают ли они об озере, которое я ищу. Я описал его так же, как описывал Пьер, когда разговаривал в бреду, но индейцам ничего не было известно. Имя, которое дал озеру Пьер, тоже не имело для них никакого смысла. Мы ушли, оставив индейцам две пачки чая и мешочек муки — все, что могли выделить из своих припасов. После этого мы отправились на юг вдоль Ашуанипи и все время искали…»

Дверь за моей спиной распахнулась, и вошел Дарси.

— Все-таки добрался до этой книги, — сказал он. — Скучное чтиво, но довольно любопытное для людей, знающих эту страну.

— Или знающих, что здесь приключилось, — добавил я.

— Приключилось с Фергюсоном? Это никому не известно.

— Но можно строить довольно конкретные предположения, — сказал я. — На пятой странице, к примеру, есть слова «страшные обвинения». Что это за обвинения? Их выдвинули против оставшегося в живых участника экспедиции, так? Он был братом жены Дюмэна, здесь так сказано. Кто и в чем его обвинял?

— Проклятье! Никак не могу поверить…

— Я действительно ничего не знаю. Я приехал из-за Брифа.

— Из-за Брифа или из-за того, что Ларош разбил самолет в том же районе?

— Из-за Брифа, — повторил я, глядя ему в лицо и пытаясь понять, догадывается ли он о точном месте аварии. — Дюмэн нашел Львиное озеро?

— Значит, вам о нем известно?

— Да, но я не знаю, что там случилось.

— Наверняка этого никто не знает. Дюмэн не пошел дальше Ашуанипи. Индейцы показали ему лагерь белого человека, а после он обнаружил еще две стоянки. И все. Бедняга убил на поиски озера целый месяц, еле выжил, потому что морозы ударили прежде, чем он добрался до Сет-Иля. По иронии судьбы почти одновременно с Дюмэном в Сет-Иль прибыла одна женщина и тут же углубилась в дебри Лабрадора, словно в шотландские болотца. С ней было трое следопытов, и рыскала она по тому же району, что и Дюмэн.

— Человек, который был вместе с дедом… — сказал я. — Дюмен пишет о нем как о сумасшедшем. Отчего тот мог лишиться рассудка?

Дарси пожал плечами и отвернулся к печке.

— У вас нет никаких догадок на этот счет? — настаивал я. — По крайней мере, вы не можете не знать, в чем его обвиняли.

— В убийстве твоего деда, — помолчав, ответил Дарси. — Но ничего так и не доказали. Никто не знал, что там произошло.

— А кем именно были высказаны эти обвинения?

— Молодой женой Фергюсона, той самой женщиной, про которую я говорил. Хотя бы это должно быть тебе известно! Твоя родная бабка все-таки. Да и в газетах о ней писали. И о ней, и о том полуживом бедняге, который выбрался из тайги, бормоча что-то про золото и скалу в форме льва.

— Значит, дед гонялся за золотом?

— Конечно. Неужели такой опытный геолог, каким был Фергюсон, отправится в глубь Лабрадора просто так? А вдова его, говорят, была великой женщиной.

Я рассказал ему о том, как мы порвали с ней отношения. Дарси кивнул.

— Возможно, твоя мать была права, — сказал он. — И все же ты знаешь вопреки всему. Странное дело, а? Может, гены? Но что ты знаешь о Лабрадоре, парень? Что ты видел? Только строящуюся железную дорогу. А отойди чуть в сторону, и как на другую планету попал.

— Моя бабка добралась до Львиного озера?

— Бог знает, — ответил Дарси. — Во всяком случае, она держала язык за зубами и не болтала на сей счет. В газетных статьях ничего об этом не сказано. Известно лишь, что она пробралась дальше Дюмэна. Из тайги твоя бабка вынесла ржавый пистолет, секстант и старый планшет — вещи своего мужа. Все это было сфотографировано, но вдова так и не опубликовала свой дневник. Возможно, потому, что ей не удалось отыскать место последнего лагеря Фергюсона. Этот дневник еще существует? — спросил он меня.

— Не знаю. Пистолет и секстант я видел, но о дневнике даже не подозревал.

— Жаль. Он мог бы объяснить, на каком основании твоя бабка выдвигала обвинения. Она ходила по следам Фергюсона три месяца. Странно, что Дюмэн ни разу не упомянул о ней в своей книге. Обе экспедиции покинули Сет-Иль почти одновременно, направились в одни и те же места. Интересно, встретились ли они? Следы Дюмэн видел, это можно сказать наверняка. И ни разу не упомянул имени миссис Фергюсон…