История одинокой мадам

2

Мы мчимся в клуб, и я искоса с благодарностью посматриваю на Алку. Умопомрачительная девушка! Алка начала свою карьеру лет в семнадцать, удрав из дома и бросив педагогический колледж, куда ее принудили поступить родители. Люди они были добросердечные и учли все на свете, кроме одного – Алкиного темперамента. «Сами такую народили, я не просилась», – оправдывалась она.

Пока ее сокурсницы, девочки со строгими взглядами, изучали психологию детского возраста, Алка активно изучала теорию и практику пикантных взаимоотношений между полами. Диплом педагога она не получила, но вот что касается второй науки, – нет таких дипломов, которые могли бы по достоинству отразить Алкины успехи и оценить мастерство.

Первый ее любовник, как я уже говорила, был фотографом. Именно ради него она сбежала из дома, прихватив с собой третью часть папочкиной зарплаты, обоснованно рассудив, что именно треть родители так и так потратили бы на нее. Фотограф был молод, пылок, и несколько дней напролет они не выходили из его квартиры, предаваясь любви, а в свободное время рассматривали его фотографии. (С тех пор Алкино восприятие жизни дробится на кадрики.)

Алка прямо на глазах из неопытной девочки превращалась в неугомонную любовницу, у которой напрочь отсутствуют чувства усталости и пресыщенности. В конце концов, фотограф утомился от избыточных нагрузок, а Алка только-только вошла во вкус тех незатейливых упражнений, уроки которых он ей преподал. Его интерес к ней таял, ее разгорался все ярче. Извечная песня. Через месяц он сбежал, а на следующий день оказалось, что квартира не его и что он не оплатил свое проживание за последний месяц. Владелица квартиры, вломившаяся ни свет ни заря после его побега, грозилась сдать Алку «куда следует», поэтому бедняжка была вынуждена оставить на столе папину зарплату и пойти куда глаза глядят.

Дойти ей посчастливилось лишь до первого фонаря, где ее, задыхаясь от бега трусцой, нагнал пожилой дядечка и пригласил в ресторан. Этот день кончился бы для нее весьма печально, если бы не стал началом ее карьеры. Дядечка напоил и накормил девушку в гостиничном ресторане, повел к себе в номер и предложил за некоторую сумму предаться с ним любви. Алка пожала плечами и сказала: «Почему бы нет?» Первые полчаса он держался молодцом и Алка даже подумывала о том, не остаться ли у него пожить, как вдруг дядечка страшно захрипел, пискнул что-то неразборчивое и дал дуба.

Алка заорала, но на ее крик явилась не горничная или дежурная по этажу, а плотный мужчина с усами и задумчивым взглядом. Первым делом он заткнул Алке рот, словно выключил кнопку сигнализации. Потом обошел вокруг мертвого старика и приказал Алке одеться. Взял ее за руку и вывел из гостиницы черным ходом.

Мужчина оказался большим боссом некоей организации, связанной то ли с мафией, то ли с государственными службами, – Алка не стремилась разобраться. «Ты, девочка, почище любого пистолета будешь!» С тех пор ее и использовали как киллера там, где представлялась такая возможность, или там, где не представлялось другой. За месяц Алка делала здорового молодого мужика астеником-невротиком, за неделю сводила мужчин среднего возраста с кардиологическими проблемами в могилу, за два дня, под напором ее невесомого почти тела, выходили из строя гипертоники. Это она рассказала мне как-то в порыве откровенности. И я понимаю почему. Мадам никого никогда не осуждает. Мадам принимает людей такими, какие они есть. А так хочется хоть кому-то рассказать о себе все-все-все…

Мадам и сама бы рассказала. Но – некому. Мадам страшно одинока.

В клубе нас встретили радостными криками. Микки и Ники сегодня выходные, поэтому с полудня, сразу же после открытия, заняли наш любимый карточный столик. (В клубе почти никого нет, только тип в черной широкополой шляпе за соседнем столиком. В последнее время он часто здесь крутится… И что самое смешное, мне еще ни разу не посчастливилось увидеть его лица.) Официант уже тащит мартини, как я люблю – много тоника и льда, я целую Микки и подставляю щеку Ники. Душа встает на место, но что-то ей все-таки мешает.

– Вы слышали про Соболеву? – спрашиваю я, усаживаясь.

– О! У Мадам навязчивая идея! – стонет Алка. – Чик, кадрик: Мадам впервые заглянула в газеты…

– Мы слышали, Мадам, – виновато говорит Микки, – но не хотели тебя расстраивать.

– Обалдеть! – смеется Алка. – Неужели кто-то будет кусать локти по поводу кончины конкурентки? Мы ее не знали, а печенье, что она рекламировала в последний раз, – сущая гадость.

– Это ведь не первый такой случай, – оправдывается вместе с женой Ники.

Алка показывает ему из-под стола кулак, и Мадам догадывается, что и она все знала.

– А с кем произошел первый?

Мадам не верит своим глазам: и здесь тоже заговор! Что же такое происходит?!

– Ирина Иркутская, помнишь такую?

– Не очень. – Мадам морщит лоб, пытаясь вспомнить, слышала ли она что-то о ней.

– Ты ее даже не знаешь! – вопит Алка. – Микки, сдавай! Не то я сейчас сдохну от жалости к голодающим детям Нигерии. Мадам, ты слышала, что в Нигерии дети голодают? Может, еще и этим заинтересуешься?

Алка права. Смотреть телевизор или читать газеты – последнее дело. Оттуда на твою бедную голову выливается целый ушат чужих проблем. От этого происходят все болезни и неудачи, так считает Алка.

– Сдавай, – говорю я Микки, улыбаясь. – Иркутскую тоже задушили гируды?

– Нет, ее нашли дома с изуродованным лицом – нанесла какую-то ультрасовременную косметическую маску.

– Ну и при чем здесь…

– Она тоже была фотомоделью, – тихо говорит Ники. – Ей сулили блестящую карьеру.

– Это что? Засада? Так, где у нас бармен? – кричит Алка и, размахивая руками, сама вдет к стойке. – Включи-ка, дружок, какую-нибудь забойную музычку. Да погромче! – шепчет она ему в ухо.

– Для тебя, радость моя, могу даже станцевать в набедренной повязке на столе, – томно отвечает ей молодой парень.

Алка смотрит на него оценивающе, даже перегибается слегка через стойку, чтобы разглядеть ту половину его тела, которая за ней скрывается.

– Если это все, на что ты способен, оставь эту забаву Ники. Он и выглядит получше, да и пляшет не от большой радости, а за деньги…

Алка возвращается к нам. В спину ей ударяют оглушительные аккорды. Больше из-за музыки ничего не слышно, но пока Алка болтала с барменом, Микки успела сказать мне:

– Будь осторожна, Мадам. Вдруг это какой-нибудь маньяк? Или кто-то убирает с дороги конкурентов? В нашем деле всякое бывает…

Я смотрю на Ники. И он утвердительно кивает головой. Видно, они с женой уже успели обсудить этот вопрос и пришли к общему мнению.

С картами у меня сегодня не клеится. Ужасно не везет. Я проигрываю всем им по очереди, чего со мной не случалось еще ни разу. Но и их сегодня не радует выигрыш. Настроение облачное. Но, если честно, мрачные мысли уже выветрились из моей головы. Если кому-то приспичило побледнеть за счет пиявок или похорошеть за счет экспериментальной масочки, при чем тут я? Мне нет нужды торчать в косметических салонах, изнурять себя бассейнами, пробежками, тренажерами и прочей мерзостью. Сила Мадам совсем в другом. К тому же природа устроила ее так, что сколько бы пирожков с яблоками она ни съела, ни один не нарушит гармонии ее тела.

Вечером мы с Алкой уезжаем. Я прошу высадить меня подальше от дома, чтобы немного пройтись. Обожаю короткие прогулки перед сном. Идешь и ни о чем не думаешь. Что может быть лучше? Ничего!

У двери меня встречает голодный соседский кот. Мы здороваемся, и я вхожу в пустую квартиру. Мое любимое кресло занято. Там покоится… сценарий, который муж безуспешно пытается заставить меня прочесть. Замечательная мысль – оставить его здесь, чтобы Мадам некуда было деться. Но Мадам не любит таких штучек. Я обхожу кресло стороной и вытягиваюсь на диване. Терпеть не могу насилия. Любое давление порождает у меня желание сбежать, что я и практикую время от времени.

Я закрываю глаза, вспоминая сегодняшний вечер. Представляю полуобнаженную Микки, танцующую у стойки. Они с Ники удивительная парочка. Оба работают в клубе. Их кредо – стриптиз. Микки, нежная и милая в быту, на сцене разыгрывает женщину-вамп, готовую прыгнуть к любому столику и отходить плеткой всех, кто попадется под руку. Микки абсолютно фригидна, но изображает страсть по всем правилам актерского мастерства. Ники же настоящий плейбой. Видели бы вы, как безумствуют женщины во время его выступлений. Просто с ума сходят. Хотя то, каким супергероем он себя изображает и кем на самом деле является, – большая разница.

Ах, Мадам не выносит одиночества. Вот уже битых полчаса я лежу на диване, а Женя еще не вернулся. Нормальные жены в таких случаях волнуются. Только не Мадам. Мадам знает – он вернется. И занят он работой, работой, работой…

Я, видимо, задремала на время, и мне совершенно не хотелось подходить к телефону, когда он вдруг ожил и заголосил. Я решила, что он позвонит-позвонит и перестанет, но кто-то на другом конце провода решил свести меня с ума. Чертыхнувшись, я поднялась и схватила трубку.

– Здравствуй, Мадам, Женя дома?

Дима Лопушинский! Как прав был Женя, когда хотел поставить определитель номера. Даже трубку брать не стала бы, знай я заранее, что это он.

– Здравствуй, Дима! Женя еще не вернулся.

На всякий случай говорю немного хрипло и отрывисто, чтобы дать понять одно из трех: я сплю, я болею, я не испытываю ни малейшего желания говорить с ним или видеть его.

– Снова потерял номер его трубки, – жалуется Лопушинский.

– Ты звонишь так часто, что мог бы уже запомнить…

– Что ты, Мадам! Голова забита совсем другим!

– Записывай…

Только не хватало, чтобы он явился сегодня к нам. Нужно предупредить Женю: пусть не тащит его домой. Как только Дима дает отбой, я набираю номер Жени. Не тут-то было: занято. Видно, Лопушинский нажимает кнопочки телефона быстрее меня. Совершенно невозможный человек!

Часто смотрю на Женю и думаю, как его угораздило связаться с таким типом, как Лопушинский? Нужно видеть их рядом, чтобы оценить разницу. Женя – высокий, атлетического сложения брюнет, с влажными, немного восточными, глазами. Дима – маленький доходяга с пепельной не чесанной месяцами шевелюрой, с прозрачными глазами выжившего из ума ученого. Собственно, казалось бы, что общего?

Но связь между ними была прочная и совершенно не поддающаяся расторжению. Они были знакомы еще до моего появления, и с того времени у Лопушинского образовалась привычка звонить Жене среди ночи или вламываться собственной персоной ни свет ни заря. (После свадьбы Мадам ужасно раздражало, что он не изменил своим привычкам, невзирая на тот факт, что Женя жил теперь у нее, а не у себя!)

Впрочем, я знаю, отчего Женя так носится со своим Лопушинским. Во-первых, у того за плечами два высших образования и аспирантура. Во-вторых, он конструирует парашюты, а у Жени сохранилась нежная привязанность к своей прежней работе. Когда денег у нас стало более чем достаточно, муж вызвал меня в свой кабинет и официальным тоном поинтересовался, не стану ли я возражать, если часть наших денег он будет расходовать на благотворительность. Я тогда, помнится, очень хотела спать, немного удивилась его прихоти, но дала свое согласие, представляя себе благотворительность в виде неких абстрактных отчислений во всевозможные фонды или, скажем, в какие-нибудь конкретные детские дома.

Оказалось, что Женина (а точнее, наша) благотворительность распространялась исключительно на Лопушинского. Тот разрабатывал какой-то новый парашют, а Женя взялся его финансировать. Когда я попыталась вмешаться и выяснить, почему же столь продвинутого изобретателя не финансирует государственная организация, в которой тот работает, Женя объяснил мне, что Лопушинский – гений, идеи его сплошное новаторство, а контора их крайне консервативна. С тех пор (вот уже полтора года) взгляд Лопушинского стал еще более безумным, а наш общий счет уменьшился на сто пятьдесят тысяч долларов. Правда, получив очередную порцию денег, Дима оставлял нас в покое на несколько месяцев.

В последний раз мы откупились от него всего две недели назад. Что же случилось?

***

Вернувшись домой, Алка первым делом с отвращением сорвала с головы парик и закинула его на полку в прихожей. В комнате участь парика разделили пестро павлинья короткая шубка, брюки, отороченные ей в тон разноцветным мехом, и пиджак с такой же опушкой. Вещи безжизненно замерли там, куда попали, – на дверце шкафа, на полу, на диване, а девушка с любовью провела рукой по ежику иссиня-черных волос, тряхнула головой, схватила полотенце, подвернувшееся по дороге, и отправилась в ванную.

Сначала оттуда доносился лишь плеск воды, затем послышалось мурлыканье, напоминающее пение, и еще через несколько минут Алка, распевая уже во весь голос, выходила из ванной, чистая и счастливая.

Она убрала с глаз подальше петушиный наряд, в котором провела сегодня целый день, посмотрела на часы и с блаженством вытянулась на диване. Она все еще мурлыкала какую-то мелодию, жмурясь от удовольствия, когда зазвонил телефон. Девушка тут же замолчала, скисла, поморщилась, но потянулась за трубкой.

– Да, я. Да, только что вернулась, – говорила она хмурясь. – Нет, ничего нового.

Потом она долго, нетерпеливо гримасничая, слушала трубку, на некоторое время даже убрала ее от уха подальше. Но какая-то реплика, очевидно, заставила ее снова поднести трубку ближе и резко ответить:

– А я повторяю, что она здесь ни при чем. Мадам добрая, Мадам и мухи не обидит…

Алка швырнула трубку на рычаг, подтянула колени к подбородку, обхватила их руками и принялась раскачиваться так вперед-назад…

Часы показывали десять вечера, когда она наконец переоделась в джинсы и темно-синюю футболку. Раздался звонок. Алка метнулась в коридор, распахнула дверь и повисла на шее у молодого человека, едва успевшего переступить порог квартиры.

Далее последовали нежности, очень скоро перешедшие в вольности, завершившиеся полным разгромом небольшой, но очень уютной спальни. Широченная двуспальная кровать была похожа на стог сена – золотистые одеяла сбиты кучей, кругом подушки и подушечки.

– Какие новые повороты в нашем детективном сериале? – спросил молодой человек, отдышавшись и закурив в постели.

У Алки сразу же испортилось настроение.

– И ты туда же, Максим. Далась вам всем Мадам… Неужели ты думаешь, что она…

– Конечно, не думаю. – Мужчина перевернулся на живот, придвинулся к Алке и потерся щекой об ее щеку. – Она ведь полная идиотка, раз до сих пор верит, что ты…

– Она хорошая, – искренне воскликнула девушка.

– Правда? А может быть, ты просто-напросто попала под ее чары? Как и все остальные. Ты не забыла, кто она? Помнишь, что на ее конкуренток просто мор какой-то нашел?

– Она ничего не знала, – защищаясь, сказала девушка, и глаза мужчины хищно блеснули.

Выдержав паузу, чтобы тут же не задать вопроса, вертевшегося на языке, он затянулся поглубже, выпустил дым и только после этого спросил:

– Это она поведала тебе сегодня?

– Она мне ничего не поведала. Была у подруги и наткнулась на статью о Соболевой. Похоже, это ее настолько поразило, что она даже завела разговор об этом со своими стриптизерами.

– А те?

– А те, как дураки, рассказали ей про Иркутскую. Она даже не знала, кто это такая.

Взгляд Максима сделался жестким, и он сухо спросил:

– А что про Танееву?

– Уверена, она тоже ни ее, ни про нее ничего не знает.

– Этого не может быть! Если бы не та злосчастная машина, Танеева превзошла бы Мадам! Ее рейтинг был лишь чуть-чуть ниже.

Алка погладила мужчину по плечам и медленно поднялась с кровати.

– Никто не может быть лучше Мадам. Ты не видел ее.

– А ты не видела Танееву.

– Я видела кое-что получше…

– Что?

– Пойдем, покажу, – позвала Алка.

Она подошла к видеомагнитофону, вставила кассету. На экране показался Майкл Дуглас с встревоженным взглядом, но сразу же за этим захлопали крылья голубок с рекламной заставки.

– Это Соболева, – бросила через плечо Алка, – видел?

– Видел раз сто, но не знал фамилии. Ну и что с этим печеньем?

– С печеньем все в порядке. Смотри!

Дальше изображение пошло в замедленном режиме. Девушка, действительно очень красивая, прислонилась к плечу молодого полубога и одновременно потянула ко рту печенье. Замедленная съемка вдруг замедлилась втрое, а потом и вовсе поскакали кадрики – один, другой, третий…

– Видишь? – прошептала Алка.

– Что? – не понял Максим.

Алка раздраженно посмотрела на него и остановила кадр.

– Вот! Видишь, рука?

– Ну?

– Запомни ее.

– Как я могу запомнить… – поморщился Максим, но Алка щелкнула пультом, и перед ним возник следующий кадр той же пленки.

– Откуда ты… – начал было он, но, словно спохватившись, остановился и замолчал.

Рука теперь была другая. Пальцы чуть длиннее и изящнее. Кисть тоже. Кожа нежнее. Он мог бы поклясться, что она принадлежала совсем другой женщине. Запрыгали кадрики. Чужая рука несла ко рту Соболевой печенье. И только когда девушка надкусила его, рука снова стала прежней, соболевской.

– Подожди. – Максим встал и зашагал по комнате. – Подожди. Ты хочешь сказать, что Мадам растащили по кусочкам? Приставили ее ручку Соболевой и та стала знаменитостью?

– Так оно и было. Кстати, думаю, не только Соболевой. Но и Иркутской, и Танеевой. Всем тем, кто составил Мадам конкуренцию.

– И о чем это, по-твоему, говорит? – У Максима загорелись глаза.

– Как? Разве ты не понимаешь? Они все были ненастоящими. И я думаю, преступника нужно искать не рядом с Мадам, а рядом с теми, кто создал новых фальшивых звезд рекламы.

– Вздор!

– Но почему?

– Да потому что они – пострадавшая сторона. Мы с ними и понятия не имели…

– Мы? – Алка опустила руки. – Ты сказал «мы»? Как это – мы, Максим?

Девушка нажала кнопку, и изображение на видеомагнитофоне погасло. Мужчина оторвался от экрана и озадаченно посмотрел на нее.

– Ну… то есть… конечно, я хотел сказать – они. Слишком увлекся твоим расследованием, втянулся. – Он сделал шаг к девушке, но она отступила к стене.

– На кого ты работаешь? – спросила она упавшим голосом.

***

Сколько воды утекло с тех пор, как мы начинали! Три года кажутся вечностью. Мы слишком много заработали за это время, чтобы оставаться в тени и не привлекать к себе внимания. Не знаю, кому первому пришло на ум раздобыть пленки знаменитой Мадам и использовать их для того, чтобы вырезать кусочки и монтировать в рекламу других, более дешевых и покладистых моделей. И самое главное – не знаю, как им удалось раздобыть эти пленки. Все они хранились за семью печатями, да там до сих пор и остаются нетронутыми. Любительские записи я уничтожил собственноручно. В этом мне помогла Кларисса – составила список всех, у кого могли быть Пленки, всех обегала и под благовидным предлогом изъяла кассеты. Даже у матери Мадам побывала.

Но это не помогло. Новые «звездочки» рекламы плодились с завидной скоростью: Соболева, Иркутская, Танеева, Калли. Не помню теперь, которая из них замелькала на экране первой. Помню только, что однажды, глядя в телевизор, ощутил присутствие Мадам. Вгляделся, а там обычная блондиночка с голубыми глазами. Решил – почудилось. А назавтра почувствовал, что жить не могу без воды «Бон Аква». Представляете?

Я запаниковал, когда сообразил, в чем тут фокус. Не из-за денег. Нам и заработанных хватит до конца жизни. Из-за нее. Из-за нас. Чем она будет заниматься? Просиживать дни напролет в своем клубе с этой отвратительной четой стриптизеров и маленькой проституткой? А что буду делать я? А что будет с нашим браком?

Режиссеры осаждали меня с самого начала. Не самые лучшие, разумеется. А те, кому для успеха всегда не хватает капельки чуда. Мадам им виделась именно таким чудом. Действительно, люди валили бы в кино толпами, хотя так бы и не поняли, почему их тянет смотреть паршивый фильм снова и снова. Но фильмы снимаются долго, а зарабатывать деньги рекламой было чрезвычайно легко и просто, а потому я не интересовался кино. (Первый год был самым потрясающим: мы объездили весь мир: Италия, Америка, Франция, Гавайи, Индия, Япония.)

Но теперь, когда конкуренты стали наступать нам на пятки, я сам разыскал молодого гения кинематографии. Его звали Петр Богомолов, и ему едва исполнилось тридцать. Он снял всего три фильма, но все три потрясающие. Встретиться с ним оказалось совсем не просто. Уже после первого фильма он оградил себя тучей помощников, которые тщательно просеивали его звонки. В первый раз, когда молодой и явно утомленный дурацкими звонками голос попросил меня в двух словах изложить суть дела, я растерялся, заговорил, сбился и дал отбой. Подготовившись к следующему дню, я позвонил снова и заявил, что не знаю в последнее время, куда девать деньги, и хотел бы спонсировать молодого гения на самых льготных условиях.

– Сколько? – спросил женский на этот раз голос тоном, дающим мне понять, что подобных звонков мэтру поступает по сотне за день.

– Тысяч восемьсот под его идею и полтора, если ему вдруг понравится моя, – уверенно заявил я.

– Надеюсь, – протянула женщина после долгой паузы, – мы с вами говорим не о рублях?

– Как можно, – фыркнул я.

Несмотря на столь заманчивое предложение, мне вежливо велели оставить контактный телефон и ждать звонка. В тот день я даже спать лег с трубкой. А через два дня смотрел на нее, как на злейшего врага, начиная сомневаться, что правильно назвал свой телефон. Ближе к полуночи тот же женский голос вернул меня к жизни:

– Вам назначено на среду. Запишите адрес…

Богомолов показался мне маленьким и щуплым. Но в движениях сквозила грация пантеры и сила дьявола. Орлиный нос и узкие синие глаза придавали ему сходство с хищной птицей. О Мадам он ничего не слышал, более того – никогда не смотрел телевизор, и пришлось долго растолковывать ему, в чем состоят таланты моей девочки.

– У меня уже были два бизнесмена. Один просил снять в главной роли его жену, другой – любовницу. Предлагали гораздо больше вашего.

Он имел право обидеть меня. Но я направился к видеомагнитофону, который давно заметил в углу, и, несмотря на протесты хозяина, вставил кассету. Пока я возился с кнопками, Богомолов зевнул и направился к двери, громко щелкнув пальцами в воздухе. Два прекрасно сложенных молодых человека в тот же миг оказались в комнате и весело направились ко мне. Но тут экран наконец ожил, и они остановились как вкопанные.

Это были старые домашние съемки Мадам. Она бежала по желтому побережью Адриатики, оборачивалась на ходу и махала руками, приглашая последовать за ней. Богомолов не успел выйти. Его насторожила реакция телохранителей, он тоже обернулся. И встретился взглядом с Мадам. Мэтр вернулся, отослал своих людей, и мы с ним молча просмотрели пленку до конца.

– Мне нужно подумать, – сказал он после долгого молчания перед погасшим экраном. – Это возможности, которых я не предполагал, а потому не имею на этот счет никакого мнения.

Затем, в течение недели, он одолевал меня короткими звонками, и мы с ним незаметно перешли на «ты»:

– Послушайте, вами другие режиссеры интересовались?

– У меня целый список тех, кто ждет ответа.

– Хорошо…

– Просмотрел всю рекламу. Эффект тот же. Хочу посмотреть, как она выглядит в жизни.

– Но я же объяснял…

– Про свечение? Я помню. Это изобразите потом. Пока хочется присмотреться.

– Приезжайте…

– Нет. Я хочу понаблюдать со стороны, чтобы она не знала, не ведала. Где ее чаще можно застать?

– Клуб «Арлекин».

– Прекрасно…

– Ей будет трудно. У нас не немое кино.

– Мы постараемся.

– Вы-то – конечно. Но она?

– И она.

– Вы хорошо знаете свою жену?..

– У меня нет для вас сценария. Совсем. Просмотрел все свои запасы.

– Зато у меня есть одна идея. Если хочешь…

– Приезжай…

Мы снова встретились, и я поведал Богомолову великолепный сюжет, который на добрую половину был и не сюжетом вовсе, а историей нашей с Мадам жизни.

– Кто напишет?

– Сам.

– Пробуй. Если что – мои ребята поправят. В четыре месяца уложишься?

– Да.

Это было смело. Я никогда ничего не писал, даже не пробовал. Но чего не сделаешь ради Мадам?

– Договор?

– Я подготовил список наших условий…

– А я своих. Обменяемся?

Мы обменялись бумагами, радуясь, что понимаем друг друга с полуслова. Все было прекрасно, но Богомолов прятал какой-то камушек за пазухой, и я это все время чувствовал.

– Да… и… у тебя какие-то проблемы? – спросил он в конце концов.

– Кое-что личное. Но не безнадежное.

– Я надеюсь…

– Еще что-то? – Я кишками чувствовал, что камушек остался.

– Как-то неспокойно в вашем бизнесе сейчас, – пробурчал он себе под нос, нехотя сунул мне статью про Соболеву и отвернулся.

Посмотрев на газетенку, я отбросил ее.

– Никакой связи. – Мои ладони вспорхнули перед его носом голубем.

– Прекрасно…

Он так и впился в меня ястребиным взглядом, словно выискивал что-то.

На том мы и расстались.

Через четыре месяца сценарий был готов. Богомолов изучал его неделю, вернув дополненным и расширенным. Я просмотрел вставки: немного романтики, немного секса, и мой хэппи-энд полностью смят трагической развязкой. Пусть так. Я принес сценарий домой и попробовал поговорить с Мадам. Но не тут-то было!

Впервые в жизни она проявила невиданное упрямство, не желая не то чтобы участвовать в кинопробах, но и прикасаться к сценарию. Месяц яугробил на разговоры и обиды, – все было тщетно. Я говорил ей, что двадцать семь в рекламе – это старость, что наши контракты уже не те, что нас раздавят. Мадам смотрела на меня с удивлением.

– Не волнуйся так. На безбедную старость нам с тобой хватит.

От ее спокойствия я лез на стенку и скрипел зубами. Она оставалась равнодушной и ехала в клуб играть в карты. Нашла, наконец, партнершу. Видели бы вы ее: белые пакли, павлиний наряд и совершенно развязный вид. Кто она и чем занимается, догадаться было нетрудно.

Рассказывать о том, что три фотомодели из первой пятерки погибли в течение месяца, я ей не стал. Не хотел пугать. Да и Кларисса просила.

– Ты слышал о Соболевой? – тяжело дыша в трубку, спросила она меня в тот день, когда вышла первая подробная статья о смерти несчастной.

– Только что прочел. Знаешь, это немного смешно…

– Смешно? – взвизгнула Кларисса. – Боже мой, Женечка, о чем ты говоришь? Это ведь не первый случай!

– Не понял?

– Ты знаешь, кто такая Танеева?

– Разумеется, – ответил я без особой приязни, потому что Танеева была первой, кто наиболее успешно шел по следу Мадам.

– Так ведь она тоже погибла!

– Откуда ты знаешь? Вроде бы о ней ничего нигде не писали.

– Ее сбила машина. Одна моя знакомая работает в больнице… Она умерла, не приходя в сознание.

Я помолчал, пытаясь разобраться, хочется ли мне задуматься о сказанном или списать все на мнительность Клариссы.

– Право, я не знаю, – ответил я, – что тебе и сказать.

– Как!? – Кларисса, бедненькая, чуть не рыдала в трубку. – Это ведь не случайно! Может быть, какой-то маньяк или серийный убийца, которому не угодили фотомодели. А потом то, что мы знаем, лишь поверхность айсберга. Может быть, он уже расправился с десятком моделей рангом пониже, о которых не пишут газеты…

– Хорошо, Кларисса! Я обязательно подумаю об этом! – сказал я ей как можно более серьезно.

– Только, пожалуйста, – умоляюще произнесла она, – ни слова Мадам! Ты ведь знаешь, какая она ранимая…

Уж я-то прекрасно знал, какая она, но рассудил, что неведение для нее все-таки лучше.

После гибели Иркутской Кларисса снова позвонила мне, и мы долго молчали по телефону, не зная, что теперь делать. Я повидал знакомого из прокурорских, но тот успокоил меня, сообщив, что все три дела разные и ни о каком маньяке речи быть не может. Да и нет, собственно, никаких дел. Вот разве с Танеевой только. Машину, которая ее сбила, так до сих пор и не нашли. «И не найдем, – честно признался он. – Тупиковое дело».