Мадьярские новеллы

Инвалид

Мы стояли посреди хутора.

Кругом раскинулась бескрайняя степь. Земля стлалась так плоско и ровно, что вокруг нас, казалось, вилась только узенькая полоска, а над нами широким кругом раскинулось ярко-синее, прекрасное небо; огромные белые облака свисали с него, словно стяги счастья, словно шелковые покрывала фей; казалось, вот-вот они упадут нам на голову.

Но мой друг не замечал неба, он строго и сурово оглядывал землю. Было на что посмотреть: вся земля вокруг — тысяча хольдов — принадлежала ему.

— Трудно, очень трудно по нынешним временам обработать тысячу хольдов, — сказал он. — Цены на наш товар волочатся по земле, как зад у лягушки, а на промышленные товары вскочили до самых облаков. Вот взял я кредит, обязался вернуть из выручки с пшеницы. Однако пшеница стоит сейчас не тридцать шесть, а шесть пенгё, а расходы на нее прежние.

Он потыкал палкой землю, которая тоже была прежней, ибо рожала так же, как в те годы, когда пшеница стоила тридцать шесть пенгё.

— Но вся беда от этих негодяев. То и дело бастуют. Прибавь да прибавь им поденную плату. Им и дела нет, что у меня доходы упали.

Он погрузился в свои размышления и уныло покачал головой. Потом вдруг заговорил:

— Зимой я им задал, подкузьмил этих мерзавцев. Зимой в усадьбе у меня три с половиной человека переделали все дела.

— Как так?

— Да так. Великолепно... Осенью запахали землю, посеяли пшеницу, рожь... А остальное в руках божьих. Лишнюю скотину я продал... Корму было мало, а я еще не сошел с ума, не стану кормить скот покупным сеном. С весны скотина дешевле, чем была осенью, вот я и куплю, сколько мне надо. Выбирай любую, да лучшую. А зимой и троих работников хватало, чтоб ходить за скотиной и чистить конюшни.

Я взглянул на него с недоумением. Стало быть, этой зимой тысяча хольдов кормили всего только троих людей!

— А что это за полчеловека, о котором ты сказал давеча?

— А... — улыбнулся мой друг. — Это инвалид... Есть у меня один инвалид... В прежние времена он у меня батрачил еще ребенком... А как провели эту самую земельную реформу, мы, хозяева, могли спасти свою землю только тем, что заключали бессрочный договор с каким-нибудь инвалидом. Кто брал к себе инвалида, тому оставляли столько земли, чтоб доход от нее мог прокормить одну семью. Вот я и приютил инвалида — и тем самым спас шестьдесят хольдов... Да и ему повезло, теперь жизнь несчастного калеки обеспечена... У него была одна нога, и он был стопроцентный.

Шестьдесят хольдов за одного инвалида! Недурная сделка.

Мы проходили мимо громадного хлева для волов, мне бросился в глаза какой-то странный домишко. Это была глинобитная мазанка; даже крыша ее снаружи была обмазана глиной. Я подумал, что это погреб для хранения картошки, моркови или пшеницы. Но на крыше торчала и даже дымилась труба.

— Что это такое? — спросил я.

— Здесь инвалид живет, — ответил хозяин. — Инвалид.

— Можно мне к нему заглянуть?

— Пожалуйста.

В лачужку вела крохотная дверца, такая низкая, что войти можно было только согнувшись. Внутри оказалось два крохотных помещеньица, малюсенькая прихожая и кухонька, большую часть которой занимал очаг и ушат с помоями.

Справа, через маленькую дверцу, можно было пройти в комнатку, из которой как раз выходила румяная, веселая баба.

— Добрый день, сударь, — весело поздоровалась она.

— Добрый день, — ответил я, — не разрешите ли посмотреть ваш дом?

— Пожалуйста, пожалуйста. Домик хороший, — и она посторонилась, чтобы мы могли пролезть.

Чердака не было. Потолок был тоже тщательно обмазан глиной и побелен. Окошко в комнатке было величиной с носовой платок. Вся обстановка состояла из кровати, стола, двух стульев и маленького платяного шкафа.

— Сколько народу здесь живет?

— Мы с мужем да трое детей.

— Да, они горазды детей разводить, — ворчливо проговорил хозяин. — Трое детей за четыре года, куда больше.

— Мы уже пять лет женаты, сударь, — сказала баба, стыдливо прикрывая рукой щербатый рот, в котором не хватало передних зубов.

Кто-то пришел сказать хозяину, что корова телится. Он встревожился и поспешно ушел; это вполне понятно; что может быть важнее для хорошего хозяина?

— Соблаговолите присесть, — сказала баба, обтерев рот фартуком.

Я присел на стул.

— Как же вы здесь спите вчетвером? — спросил я хозяйку.

— Очень хорошо. Муж с мальчиком на кровати. Я каждый вечер приношу солому, расстилаю ее на полу и сплю там с двумя детишками.

— И зимой тоже?

— И зимой. Домик хороший, тепло у нас, как на печке.

Она с гордостью стала показывать все свое добро: прибитый к стене ящик с солью, ларь с мукой под кроватью, маленькую керосиновую лампу над столом. Ни разу в жизни я не видел хозяйки, которая так гордилась бы своим жилищем.

Я побеседовал с ней, расспросил, как ей живется. Она рассказывала обо всем откровенно, разумно и милым звонким голоском.

— Как вы познакомились с вашим мужем? — спросил я, когда мы разговорились.

— О, — ответила она, — очень у нас удивительное знакомство было, прямо как в книгах пишут... Мне сосватали его... Вот, говорят, подходящий тебе жених. Не пьет, не грубиянит, заработок у него хороший и обеспечен навек. Я жила здесь неподалеку на одном хуторке, муж у меня на войне погиб... Дай, думаю, погляжу, может, он мне богом суженый. И вот, знаете, сразу я ему полюбилась. И я тоже вижу — человек очень хороший.

— И что ж, приехал он за вами в телеге с колокольцами, как принято в здешних краях?.. Хозяин запряг четверку лошадей, и вас привезли в дом к жениху?

— Ой, нет, — ответила хозяйка, — счастью моему тут же позавидовали и задумали жениха отбить у меня. Насплетничали, будто я модница, мотовка какая и не гожусь бедняку в жены.

Она гордо вскинула голову.

— Это я-то не гожусь в жены бедняку? Да у меня все родичи в батраках жили по хуторам. Мы всегда жили до того бедно... И всегда-то мы бедовали, даже есть было нечего. И вдруг такое наговорили про меня!.. Всё зависть людская... Хотели ему девку одну подсунуть, да такую, что и сказать стыдно... Сама грязнуля и кругом только грязь разводит... Сказали, что она ему под стать... А он-то, дурной, чуть было не обвенчался с ней... Но мне вдруг точно в голову ударило: что, мол, с моим инвалидом стало? Куда он подевался? Ни слуху от него, ни духу. А ведь как приветливо встретил меня.

Она передохнула и быстро, быстро заговорила.

— Мне это как в голову ударило, я в тот же вечер отправилась пешком и заявилась к нему. А он, сударь, ночной сторож, больше его никуда не приставишь... Я знала, что по ночам он не спит... Ну вот, изволите ли видеть, рассказал он мне обо всем по порядку, и я ему тоже обо всем... Так мы с ним побеседовали... Снова я ему очень по душе пришлась. «Не уходи, говорит, оставайся у меня»... А я говорю: никак, мол, нельзя, должна я с родней попрощаться, да и добро свое, хоть и мало его, а все же взять с собой... — «Да ты хоть ночку переночуй»... Так я и осталась...

Хозяйка снова поднесла руку к губам и улыбнулась.

— Тогда у меня еще и зубы целы были, так очень я ему в ту ночь полюбилась... А наутро попросил он телегу, и поехала я за своими пожитками, да бумагу выправила.

Скромно и стыдливо рассказывала она обо всем, а лицо ее так сияло, что, казалось, в темной комнатушке стало светлее.

— А где ваш муж? — спросил я.

— Ой, он сейчас в городе, с ним беда приключилась. С лестницы упал. Хоть он и одноногий, а пришлось ему пособлять сено укладывать. Он и соскользнул со стога. Разбился, и повезли его в больницу. Два месяца пролежал, и тогда врачи сказали, чтоб ехал домой, другим, мол, койка нужна. А он как слез с койки, снова упал. Не мог на ногу встать. Тогда осмотрели его и заметили, что нога у него сломана, даже сгнила уже у бедняги. Вот и отрезали вторую ногу, а теперь он поправился. Была я у него в больнице, когда приходила в город за четырьмя пенгё — это он пенсию получает как инвалид войны... Теперь он здоровехонек, совсем как огурчик стал. На той неделе, когда телега в город пойдет, и его, душеньку моего, привезут.

В комнату вошла девочка. Она несла на руках шестимесячного младенца. Потом вошел мальчик. Дети были румяные, как яблочки, и веселые, словно хорошенькие беленькие поросятки.

Они окружили мать, уцепились за ее фартук. Мать послюнявила кончик фартука и обтерла им личики.

Я почувствовал, стыдясь, что нахожусь на острове блаженства.

_1936.