Мафия-93

Глава IV МАРАФОН (Середина)

Прокурор Сидор Леонтьевич Гусак оторвался от бумаг за пять минут до одиннадцати. Знал пунктуальность Псурцева, да и сам был человеком аккуратным – умел ценить свое и чужое время. Выглянул в окно и с удовольствием увидел черную «Волгу» начальника УВД. Поправил галстук, придал лицу то задумчиво-строгое выражение, которое, по его убеждению, наиболее подходит человеку в его ранге городского прокурора, и повернулся к дверям. Именно в тот момент, когда они раскрылись, пропуская полковника.

Гусак сделал несколько шагов навстречу Псурцева, сменив выражение лица на приветливо-доброжелательное, и крепко пожал руку гостю. Предложив Псурцеву сесть, сам уселся напротив, поддернув брюки, чтобы, боже храни, не смялась аккуратно отглаженная складка. Сам следил за своим гардеробом, гладить брюки не доверял даже жене, считая это дело деликатным и ответственным.

Сидор Леонтьевич наклонил голову, посмотрел на Псурцева исподлобья и сказал, стараясь придать своим словам легкий оттенок иронии:

– Как это у Гоголя? Спешу сообщить вам пренеприятнейшее известие…

– Дело в том, что ревизор приехал не к нам, а к вам… – сразу же принял его игру Псурцев.

– Мы как-нибудь переживем эти неприятности, – чуть заметно вздохнул Гусак. – А вот на вас, Леонид Игнатович, один из ваших клиентов дал показания. Речь идет о вашей причастности к убийству…

Псурцев почувствовал, как затекли, сделались совсем чужими его пальцы. Хотя в принципе был готов, что Филя-прыщ начнет валить на него. Однако Псурцев не договорился, не взнуздал своих ретивых сыщиков, и они под руководством следователя Соханя в рекордно короткий срок вышли на Хусаинова.

А вообще-то какие у Фили доказательства? Черта с два ему удастся что-либо доказать: дело обставлено так, что комар носа не подточит…

Псурцев подул на пальцы и спросил:

– Так кого же это мы убили?

– Сами понимаете, Леонид Игнатович, сейчас я превышаю свои полномочия. Так как наш разговор…

– Конфиденциальный.

– Я бы сказал – дружеский. Узнав об этой небылице и взвесив наши с вами отношения, я решил первоначально побеседовать с вами. Считайте, о показаниях этого мерзавца Хусаинова знает только наш следователь и мы с вами.

Получены они только два часа назад, и я еще не доложил о них ни исполкому, ни Хозяину.

– Ценю ваше доброжелательство, – склонил голову Псурцев.

– А как же иначе? Уверен, в аналогичной ситуации вы бы сделали то же.

«Блажен, кто верует… – подумал полковник. – Я бы сожрал тебя аккуратно и с большим удовольствием, даже облизнулся бы».

Педантичность Гусака всегда раздражала Псурцева.

– И кто же взял меня в компаньоны? – спросил полковник.

– Единственное убийство, которое произошло в Городе в последнее время…

– Хмиза?

– Конечно.

– По подозрению в убийстве задержан некий Хусаинов. Неужели он?

– Да.

– Ну и наглец! – бурно отреагировал полковник. – Прохиндей, и как только его земля держит? – Псурцев приложил ладонь ко лбу, сделал вид, что вспоминает. – Так-так… Фигура знакомая, этот негодяй имеет кличку Филя-прыщ. Он?

– У вас отличная профессиональная память. Так вот, этот Филя утверждает, что именно вы, полковник, вели с ним переговоры о ликвидации Хмиза и обещали заплатить ему миллион.

– А почему не сто? – засмеялся Псурцев. – Сколько вы получаете, Сидор Леонтьевич? У нас с вами зарплаты примерно одинаковы – итак, чтобы собрать такую сумму, нужно…

– Да, не год и не два…

– И это при условии, что питаться будешь святым духом!

– Возможно, вы насолили когда-нибудь этому Хусаинову? – высказал предположение Гусак.

– Профессия у нас с вами уж такая – опасная. И не пользуется уважением у преступников. Погодите… – полковник наморщил лоб. – Может быть, мои не очень разборчивые мальчики имели какие-то неофициальные контакты с Хусаиновым? Хотя вряд ли.

– Вполне возможно, но у меня сейчас не только до Чехова, но и до «Детей Арбата» руки не доходят. Не хватает времени из-за этой демократии и гласности.

– Бьете в десятку! – горько вздохнул Псурцев. – Народ стал понемногу распоясываться, говорит, что хочет… Слава богу, наш Хозяин еще вожжи держит, не дает распускаться, а в столице… Народные движения посоздавали! Между нами… – Псурцев понял, что Гусак не поверил ни одному Филиному слову, и стал успокаиваться. – Придет время, вспомнят про твердую руку. Конечно, были у Иосифа Виссарионовича перегибы, но не шебаршились… Каждый знал, что можно, а что нельзя. Да и Леонид Ильич умел с народом жить в согласии. Конечно, перебрал звездочек, но жил сам и другим давал.

– Сейчас можно только с благодарностью вспоминать.

– Ну, я побежал… – поднялся Псурцев. – Побежал я, бедный и несчастный… – хохотнул весело. – Это же надо, начальник УВД – и убийца! Вот это была сенсация – на всю страну!

– Этот Хусаинов под вашим наблюдением, – напомнил Гусак. – В следственном изоляторе, но надеюсь на ваше благоразумие…

– Что вы, Сидор Леонтьевич, я же не дурак, нужен мне какой-то Филя!

Псурцев опустился на сиденье машины тяжко, и пружины заскрипели под ним. Приказал шоферу ехать в управление, хотя хотелось немного пройтись пешком. Проветрился бы, подумал, оценил обстановку. Да, ситуация… Сейчас Гусак позвонит в исполком, а потом самому Хозяину. Или наоборот, но какое это имеет значение? Что же он скажет? А что вообще можно сказать? Этот Гусак, конечно, педант и законник, но и он грустит о прошлом. Боже мой, вдруг чуть не вырвалось у Псурцева. Неужели не пронесет? Неужели это не дурной сон? Вот раньше были времена… Приказал бы своим доверенным ребятам обработать Филю резиновыми палками, а такая наука не проходит даром – сразу понял бы, что нельзя клепать на полковника Псурцева. Да и вообще, Пирий нашел бы возможность нажать на прокуратуру и суд – дали бы Хусаинову лет восемь – десять (тем более ему не привыкать), отсидел бы половину, ну две трети срока, а потом гуляй себе на воле со своим миллионом.

А теперь могут закрутить на всю катушку!

Но Псурцеву не было жалко Хусаинова. Кто ему Филя? Рецидивист, подонок, сукин сын, по которому виселица давно плачет.

Итак, уже сегодня в горкоме и обкоме будут знать, что какой-то рецидивист «катит бочку» на начальника УВД Города. Главное, как воспримет новость Хозяин. Все зависит от того, как отнесется к кляузе (а Псурцев уже сам поверил в то, что Филя возвел на него поклеп) Фома Федорович. Ибо слово Фомы Федоровича решающее, и один он имеет право карать или миловать. К черту все лозунги о демократии, они для газет и писак, для международного, так сказать, резонанса, а вот слово Хозяина!..

С почтением вспомнив Хозяина, полковник мысленно встал смирно. Представил его выцветшие от старости глаза, снисходительную улыбку… Скорее всего Фома Федорович с отвращением нахмурится и махнет рукой – мол, все это не заслуживает внимания. Но информация все же застрянет в руководящей извилине мозгов, и когда встанет вопрос о присвоении Псурцеву генеральского звания, Хозяин наверняка предложит не спешить с этим. На всякий случай, так как Фома Федорович прожил долгую номенклатурную жизнь и знает, что никогда не бывает дыма без огня – всегда лучше подстраховаться, нежели вслепую лезть в пламя.

Итак, уплывает от тебя твоя заветная мечта, полковник, Жаль, ах как жаль! Генерал-майор – это звучит на самом деле гордо!

Хотя, подумал Псурцев, что все-таки лучше: генеральские погоны или дача в лесу? Да плевать он хотел на эти погоны и лампасы! Дача, автомобиль и деньги до скончания… На всю жизнь, что осталась…

Погоны могут и содрать, не с таких сдирали, взять того же Чурбанова… Но ведь и с дачи могут выселить, подумал вдруг с болью. Советская власть, она такая – все может…

Однако против него нет ни одного доказательства. Да, ни одного. Если не заговорят Пирий, Белоштан, ну еще Губа…

Хотя какой смысл им болтать? В таких острых ситуациях лучше молчать. Это мы, эмвэдэшники, да прокуроры советуем преступникам признаваться – мол, чистосердечное признание учитывается на суде. А фигу, большую фигу с маслом! Пока судья ходит под Фомою Федоровичем, всегда хоть одним ухом слушает, что говорит Хозяин. А ему всегда лучше, когда в области мир, покой да божья благодать. Это у соседа могут быть и хищения в особо крупных размерах, и убийства, и коррупция, и, как теперь стало модно говорить, организованная преступность, или мафия. У соседа и в столицах, на то они и столицы, большие города с развращенными людьми, – там и заводятся мафии. А у них, в Городе, нет для этого, как сказал бы Фома Федорович, питательной среды. Правильно сказал бы, на самом деле нет и никогда не будет…

И вообще – хватит, конец, амба. Надо подавать в отставку. Черт с ними, генеральскими лампасами, конечно, красиво, но, в конце концов, какая может быть в наше время красота? Красиво, когда у тебя в гостиной во весь пол лежит персидский ковер, а в холодильнике черная икра и кусок осетрины…

Да, в отставку…

А вдруг не согласится Пирий? Не случилось бы как с Хмизом…

Глупый Степка, подумал Псурцев, и тебе конец, и нам из-за тебя морока.

Полковник быстро поднялся в свой кабинет и по «вертушке» позвонил Пирию. Услышав уверенный бас Кирилла Семеновича, подумал: чего паникуешь? Чего нюни распустил? Если крепко держаться за руки, ничего не случится. Кто осмелится разорвать цепь? Какой-нибудь киевский хмырь? Мало каши ел. Пирий и не с такими справлялся. Уже нарочито бодро сказал мэру:

– Вызывал меня сегодня Гусак, и знаете, какая штука? Объявился у нас в Городе мерзкий тип, преступник со стажем по кличке Филя-прыщ. Так, он, смешно говорить, свою вину знаете на кого валит? Никогда не догадаетесь, мы с Гусаком расхохотались… На меня, Кирилл Семенович, будто я соучастник убийства…

Пирий выдержал долгую паузу, подышал в трубку и сказал:

– Нынче есть такая тенденция: шельмовать руководящие кадры. Вот и наши газетчики стали этим заниматься. По примеру некоторых безответственных лиц из центральной прессы. Мы будем давать им решительный отпор!

– Вы всегда стояли на принципиальных позициях, – подтвердил Псурцев. – И никакие новые веяния не собьют вас с пути.

– Наша номенклатура закаленная… – продолжал Пирий, и полковник даже представил, как тот улыбается в трубку. – Закаленная и спаянная.

– Конечно! – сказал полковник, увидев забавную картину: он держит за руку Пирия, тот Белоштана, дальше идут Губа, Гусак и другие, а посредине сам Фома Федорович, Хозяин, ибо где же быть Хозяину, как не в окружении верных и солидных номенклатурщиков?

На душе стало тепло, и Псурцев положил трубку, убежденный в крепости своих позиций.

Полночи Хусаинов не спал – думал и казнил себя: какой черт подтолкнул выдавать Псурцева!.. Взрыв злобы – больше ничего. Ненависть к милицейскому полковнику, не сдержавшему своего слова!

Впрочем, чего ждать от ментов? Коварные и наглые. Он и менты всегда враги, хотя иногда приходилось прислуживать милиции. Но по мелочам. Ну навел мусор на мелкого воришку, шавку – это справедливая плата за то, что милиция закрывает глаза на большие дела, и особенно на его связи с кооператорами.

Филя первым в Городе сообразил, что открытие кооперативов обещает выгоду не только государству, но и ему лично и его корешам. Он сам, еще Батон, Мурка и Валет – отличные и надежные парни, у каждого за плечами не менее пяти лет отсидки в колониях, им следует доверять, и на них можно опираться. Начали с того, что заглянули с Батоном и Валетом в кооперативную шашлычную. Попробовали – понравилось, шашлыки готовили без обмана, мясо мягкое и хорошо прожаренное. Филя подозвал главного кооператора, который не чурался простой работы, как заведующие столовыми и чайными, а собственноручно раздувал угли и вертел шампуры с аппетитными кусочками мяса.

Кооператор улыбнулся им доброжелательно и даже заискивающе.

«Еще бы, – решил Филя, – дерет за шампур по полсотни, за это не только будешь улыбаться, но и на колени можно стать».

– Садись, – сказал, пошлепав ладонью по стулу, Филя.

– Извините, не могу…

– Садись, говорю, есть разговор…

Видно, кооператор понял, что к чему, потому что глаза у него сделались грустно-покорными. Присел на стул, на всякий случай тихонько отодвинулся от Фили, но Батон налег на него локтем, как бы подчеркивая, что разговор будет на самом деле серьезный.

– Шашлыки у тебя вкусные, – похвалил Филя, навалившись плечом на кооператора, – и навар неплохой. Значит, так… С тебя тысяча каждый день. Видишь парня, что сидит напротив? Это Валет. Он будет приходить сюда по субботам, будешь выдавать ему по семь тысяч.

Филя плечом ощутил, как напряглись мышцы у кооператора. Парень здоровый – еще молодой, наверно, занимается борьбой или боксом. Но и не таких обламывали.

– Тысяча ежедневно? – кооператор изобразил удивление. – За что?

– За наше доброе к тебе отношение, – объяснил Филя. – И за то, что охраняем тебя.

– Нам охраны не надо.

– Дурак ты еще, – засмеялся Филя не зло. Посмотрел вокруг, заметил: – Вот ты зеркал понавешал, свечки на столах, и камин горит… А мы с ребятами сейчас зеркала эти – на мелкие кусочки, люстры поколошматим и картину художника Шишкина, что на стене висит, растопчем… Погром, скандал… Кто следующий раз к тебе пойдет?

– А милиция на что?

– Пока милиция очухается, нас уже не будет. Это раз. Во-вторых, мы тебя где-нибудь в темном переулке повстречаем – ребра посчитаем, а то и перо вставим. Теперь скажи, не стоит ли все это паршивой тысячи. Кроме того, за нами ты как за каменной стеной. Кому-либо мозги надо вправить или фраера какого-нибудь прищучить – с удовольствием. Да я сам бы за такое штуку выложил.

– Что ж, не вижу другого выхода…

– Как тебя? Фима? Очень приятно, ты Фима, я Филя, считай, договорились по-джентльменски. До будущей субботы, Фима, а шашлыки у тебя на самом деле вкусные и картина художника Шишкина зал украшает…

Уже год Филя следил за развитием кооперативного движения в Городе, завел специальную тетрадь и был осведомлен о кооперативных делах лучше чиновников в исполкоме. Каждую субботу Валет собирал около ста тысяч, и это еще не было пределом. Филя планировал расширить сферу деятельности своей компании на нескольких завмагах, как продовольственных, так и промтоварных: два директора гастрономов уже платили по сто тысяч ежемесячно, но что это для большого магазина? Значительно больше списывают на усушку и утруску.

Сейчас Филя нещадно проклинал себя. Зачем попал на крючок Псурцева? Мало тебе было? Тридцать процентов от всех прибылей шайки. Вообще-то шайкой их называют менты, на самом же деле – это товарищество, джентльмены в законе. Дурак, позарился на миллион – он, правда, на дороге не валяется, но должен был знать, что в случае чего за такие дела не милуют. Однако поганец полковник пообещал: все будет о'кей, как говорят в Америке.

Да, дал ты маху, Филя, свалял дурака, дорогой гражданин Хусаинов, и называться тебе зеком долгие годы. Это если еще выкарабкаешься! А то еще могут дать и «вышку»…

И сам ты, несусветный дурак, подписал себе приговор.

Ну кто тянул за язык, кто заставлял валить на Псурцева? У этого полковника все в Городе в кулаке, поговорит с судьей, а тот присудит к «вышке». И пробьет пуля-дура твое еще молодое и здоровое сердце…

Филя не выдержал, застонал, и сосед по нарам взволнованно поднялся на локтях.

– Что надо? – спросил участливо.

Здесь, в следственному изоляторе, Филю уважали, и слово его было законом. Неплохо можно прокантоваться в колонии, там воров в законе слушают и выполняют все их требования, к тому же Филя-прыщ не простой вор, вожак, и его слово всегда весомо.

– Заткнись, – буркнул Филя, и сосед подобострастно улыбнулся в ответ. А Хусаинов лег на спину, подложив руки под голову, задумался.

Что же придумать? Кажется, еще есть выход. Филя закрыл глаза, будто заснул – почти не дышал. Потом пошевелился, сел на нарах и толкнул соседа. Кивнув на двери камеры, приказал:

– Позови надзирателя, скажи: Хусаинову нужно к следователю. Быстро…

Сухарь посмотрел на Филю с интересом. А Хусаинов опустился на стул, подобрав ноги, провел ладонью по лицу, словно снимал с себя все наносное, заявил:

– Пиши протокол, начальник.

– Давай говори.

– Я, Хусаинов Филипп Фаридович, на прошлых допросах соврал. Наклепал на нашу родную и славную милицию в лице полковника товарища Псурцева. Потому что он меня преследовал, а я решил отомстить и наговорил на него, не подумав. Что, мол, он меня подговаривал убить Хмиза за миллион и я согласился. Не было такого, погорячился я, гражданин следователь, какое-то затемнение нашло.

Сохань покачал головой:

– Видите, Хусаинов, скверно как: из-за вас могла упасть тень на заслуженного человека.

«Знал бы ты, какой он заслуженный, – подумал Филя, – какая подлюга и сволота». Однако сказал покорно:

– Что сделаешь, начальник, бес попутал. Поскольку очень вредная у нас милиция. И прижимает порядочных людей.

Записав слова Хусаинова в протокол, Сохань поинтересовался:

– За что вы убили Хмиза? Какая причина? Филя удивленно развел руками:

– Так не убивал же я… Говорю: не было этого. Сохань нахмурился.

– Вы, Хусаинов, мозги мне не вправляйте. Ваша вина доказана.

– Как это доказана? – возмутился Филя. – Это сам я на себя наклепал. Говорю же вам: нашло затмение, не в себе был. Какие у тебя доводы, начальник? Нет у тебя доказательств, начальник, вот что я скажу…

Сохань повертел головой: а этот Филя-прыщ, оказывается, еще и наглец. Сказал:

– Есть доказательства, Хусаинов, и не возражайте. Вначале вы говорили, что никогда не были на дубовой поляне, но следствие бесспорно доказало, что соврали. Вам пришлось признать этот факт. Так?

– Ну, признал.

– Потом вы возражали, что встретили там Хмиза. Но под давлением неопровержимых доказательств признались, что стреляли в него и убили. Стали перекладывать вину на полковника Псурцева, теперь отрекаетесь и от этого. Плохо, Хусаинов.

– Но поверьте: затмение на меня нашло, поэтому и наклепал на себя…

Сохань рассердился, но не показал этого. Произнес спокойно:

– Экспертиза доказала, что ворсинки, обнаруженные у вас под ногтями, идентичны шерсти, из которой был связан свитер Хмиза. Вы сами признали, что, убив Хмиза, перевернули его на спину, чтобы убедиться, что тот не дышит.

– Да, так было, но я не убивал.

– Тогда кто же?

– А этого, начальник, я не знаю. Ты – следователь, тебе и искать.

– Материалов и доказательств, которыми располагает следствие, достаточно, чтобы передать дело в суд.

– Вот и передавай, начальник, а я там расскажу, как все было.

– Как же?

– А очень просто. Поехал я на природу, чтобы отдохнуть, как люди. Лес там дубовый, светлый, вот и решил погулять. Оставил машину возле шоссе, пошел на поляну. Иду, воздухом дышу, птичек слушаю. Наслаждаюсь жизнью, начальник, и ни о чем не думаю. Потом по нужде захотелось, свернул, значит, к кустам, сигарету там выкурил, это ты, начальник, правильно заметил, окурок нашел. Перешел потом проселок, смотрю, машина пустая и кто-то под дубом отдыхает. Обойти этого человека хотел, да любопытство разобрало, на мою же голову. Да и лежал этот человек как-то странно, уткнулся лицом в траву. Подхожу к нему, переворачиваю на спину, боже мой, а это Степан Хмиз. Я, конечно, испугался, потихоньку к машине, дал газу и до города…

– Хорошо придумал… – сощурился Сохань. – Да не поверит вам суд, Хусаинов. Никогда не поверит.

– А ты, начальник, за наш суд не расписывайся. Так как он справедливый, наш суд, и доказательств потребует. Ты вот говоришь: я убийца. Мол, Хусаинов убил Хмиза. А пистолет где? Ты оружие, начальник, найди у меня и на стол суду положи! А так все что угодно сказать можно…

Увидев торжество в глазах Фили, Сохань подумал: «А если Хусаинов на самом деле невиновен? Может, я пристрастный. Интуиция подсказывает: убийца, но что интуиция – надо искать пистолет. Но где? На квартире у Хусаинова оружия не нашли – успел передать кому-то из дружков или запрятать. И поиск оружия сейчас не даст результатов».

Однако сказал:

– Будут у нас бесспорные доказательства, Хусаинов. Найдем пистолет, непременно найдем.

– Нет, – покачал головой Филя, – фигу у меня найдете, потому что я не убивал. У кого – другое дело. Того на цугундер и берите. А я – чистый.

Сидоренко стоял вполоборота к Кирилюку, заложив руки за спину и остро глядя на подполковника. Сказал:

– Давайте, Федор Федорович, разложим наш багаж по полочкам. Багаж, прямо скажем, не мудреный, но что есть…

– Не гневите бога, – возразил Кирилюк, – багаж наш на десяток лет Белоштану потянет.

– Вот именно – Белоштану… Одному Белоштану. А разве он один? Коррупцией пахнет, Федор Федорович.

– Ни капли не сомневаюсь.

– А доказательства у нас пока что только против Белоштана.

– Арестуем и начнем распутывать клубок.

– Считаете, что Белоштана следует арестовать?

– А как же иначе? – удивился Кирилюк. – Он нам такие палки в колеса поставит, век стоять будем. Белоштан – основная фигура, и все нити тянутся от него.

– Согласен.

– Тогда берите у прокурора ордер на арест. Сидоренко сел за стол, положил перед собой чистый лист бумаги, вынул японскую авторучку, написал цифру «1».

– Итак, что мы имеем? Первое: на складе трикотажной фабрики тонны неоприходованной высококачественной шерсти. Кладовщица свидетельствует, что этот запас создан по прямому указанию директора фабрики.

– А как с документами на пряжу?

– Бухгалтерия на фабрике крайне запутана. Одно ясно: на некоторые изделия показывали завышенные затраты пряжи и таким образом экономили ее. Три тонны шерстяной пряжи… Знаете, сколько модных женских кофточек можно изготовить из нее?

– Знаю. И каждая такая кофта стоит несколько тысяч… Второй пункт?

– В трех промтоварных магазинах Города и в одном районном универмаге в подсобках обнаружен товар, изготовленный из шерсти, идентичной той, что лежит на фабричном складе. Женские костюмы и кофты. Кстати, с ярлыками иностранных фирм – французских и итальянских. Проведена экспертиза: ярлыки фальшивые, изготовлены местными кооператорами. Сейчас уточняем, кто из местных дельцов причастен к этой авантюре.

– Эти трикотажные изделия в магазинах тоже неоприходованные?

– Чистая левая продукция.

– Как оправдываются завмаги?

– Один вообще отрекся: ничего не знаю и знать не хочу. Заведующая секцией объяснила: кофты получены от знакомых кооператоров, но назвать их отказалась. Директор магазина на Центральном проспекте твердит, что получил продукцию на промтоварной базе, однако документов не показал. И не покажет, ибо их просто нет.

– Как связать эту нитку: фабрика – магазин?

– Это и есть пункт третий. Две работницы левого цеха на Индустриальной – Тищенко и Бурлака – свидетельствуют, что собственноручно изготовляли кофты, на которых сейчас пришиты «иностранные» этикетки.

– Выходит, круг замкнулся?

– Пожалуй, оснований для ареста Белоштана больше, чем надо.

– Что ж, будем брать.

– Рад, что наши мысли сходятся.

– Одна закавыка: за директором фабрики стоят могучие силы.

– Неужели не справимся?

– Вы даже не представляете, какие именно!

– Если бы вы сказали это четыре года назад, я бы засомневался. Но сейчас!.. Наша провинциальная мафия в сравнении с узбекской!

– Конечно, масштабы не те. Хотя принцип один: коррупция и взаимовыручка.

– Думаете, Белоштана постараются вытащить за ухо? Сидоренко положил руки на стол, разгладил рукой бумагу с тремя пунктами и сказал:

– Есть известие: один раз в неделю, аж до последнего времени, на квартире у любовницы Белоштана собиралась теплая компания. Сам Георгий Васильевич, покойный Степан Хмиз, начальник УВД Псурцев, заведующий горторгом Губа и мэр города Пирий. Преферанс, попойки, просмотр видеофильмов.

– Псурцев и Пирий – это уже интересно!

– И вдруг эта история с Хмизом…

– Потом показания Хусаинова против Псурцева.

– Отрекся, – поморщился Сидоренко. – Хусаинов отрекся от своих первоначальных показаний. Заявляет, что хотел отомстить полковнику. Однако, сообразив, что сам себе подписывает приговор, спохватился. Утром зашел ко мне Сохань: выскальзывает Хусаинов у него из рук.

– Жаль…

– Закон… У Соханя нет прямых доказательств.

– Но ведь следствие только началось.

– Сохань тоже надеется на лучшее.

– Сомневаюсь, что ему удастся хоть как-то связать Хусаинова с Псурцевым.

– Вы правы. Но вернемся к нашей гоп-компании. Наверное, интересы там не ограничивались игрой в преферанс. Пирий поддерживал Белоштана, а за это надо было ему платить.

– Обратите внимание: в компании директор промтоварной базы, заведующий торгом и начальник милиции. Впечатляет?

– Есть сигналы, Федор Федорович, что Пирий берет взятки. Существует такса: трехкомнатная квартира в престижном доме – пятьсот тысяч.

– Ох как это трудно… – вздохнул Кирилюк. – Самая неблагодарная работа – бороться со взятками…

– Да, попотеть придется.

– Вы его за руку не схватите. Вряд ли сам Пирий ставит подписи на незаконных ордерах. Позвонил начальнику жилищного отдела, тот встал по стойке «смирно», но телефонный разговор к делу не подошьешь.

– Сизифов труд, – согласился Сидоренко. – И все же придется закатывать рукава.

– Интересно, будет вытягивать Пирий Белоштана или нет?

– Не такой он дурак, чтобы засвечиваться. Существует немало способов, чтобы помочь сообщнику.

– Телефонное право…

– Рука руку моет, – вдруг взорвался Сидоренко. – Боже мой, до чего мы докатились! Знаете, куда меня вчера возили? В лесок, где дача самого Пирия.

– Шикарно? Но ведь мэр города, наверное, имеет государственную дачу?

– Имеет. А та, которой мы вчера любовались, принадлежит его теще. Такая милая бабуся из села – пенсионерка на пятьсот рублей… А дачка, скажу вам! Два этажа, дубовый забор, сад и огород соток тридцать, каменный гараж. Крыша из дюраля, терраса на втором этаже выходит на реку… Пейзаж прекрасный…

– А вы, вижу, позавидовали.

– Немного было, – признался Сидоренко, – поскольку действительно райский уголок.

– Вот с дачи и начинайте раскручивать.

– Есть у меня еще один ход: шофер Вася. Через него Пирий, пожалуй, занимался квартирным бизнесом.

– Слишком банально.

– Через шофера Васю Пирий пустил налево две или три «Волги». Знаете, сколько стоит новая «Волга» на черном рынке?

– Полагаю, тысяч триста…

– Берите выше, Федор Федорович. Около четырехсот.

– Конечно, здесь не только дачу построишь…

– Шофер Вася получил для любовницы двухкомнатную квартиру.

– Прижать его сможете?

– Поссорился Вася с любовницей, она и пришла к Соханю. А Сергей Аверьянович перефутболил ее ко мне. И очень удачно.

– За хвост Васю да на солнышко?

– Факты потрясающие, к тому же, кажется, неопровержимые.

– Хвала и слава красивым любовницам и тщедушным Васям.

– Мерзость, – махнул рукой Иван Гаврилович, – да что поделаешь. Ассенизаторы мы с вами, Федор Федорович, но кому-то надо и этот воз везти. Не хочешь, а должен…

Узнав, зачем пришел к нему Сидоренко, Гусак переменился в лице и переспросил:

– Кого-кого? Вы не ошибаетесь?

– Никак нет, Сидор Леонтьевич, требуется ордер на арест директора трикотажной фабрики Георгия Васильевича Белоштана.

– Какие у вас основания требовать это? Сидоренко протянул прокурору картонную папку:

– Прошу ознакомиться.

Гусак нехотя раскрыл папку, просмотрел бумаги.

– Ну-ну… – промямлил. – Основания вроде есть. Однако…

– Понимаю вас, – сказал Иван Гаврилович, – даже очень хорошо понимаю, но вынужден настаивать на своем.

– Вы знаете, на кого руку подняли?

– Догадываюсь.

– Вы догадываетесь, а я знаю.

– Закон один для всех. Гусак скривился:

– Могли бы не говорить мне этого.

– Банально?

– Иван Гаврилович, бог с вами, неужели не понимаете, какую кашу завариваете?

– Я не повар, Сидор Леонтьевич, а следователь. В том, что Белоштан – преступник, не сомневаюсь.

– А кто же сомневается, но существуют обстоятельства!..

– Существовали…

– Не говорите, все под богом ходим.

– Разные боги у нас, Сидор Леонтьевич, – ответил Сидоренко жестко.

Гусак спрятал глаза и сказал:

– Бог у нас один: прокурор республики.

– Вот я и позвоню ему, если не дадите санкции на арест Белоштана.

– Зачем же так? Доказательства у вас бесспорные, но Белоштан у нас фигура слишком заметная. Считаю, надо посоветоваться.

– Нет, – покачал головой Сидоренко, – пока будем советоваться, Белоштан успеет спрятать концы в воду.

– Откуда узнает?

– Не будем наивными, Сидор Леонтьевич.

– Нет, – сказал Гусак, подумав. – Все же так не годится – арестовать члена мэрии без санкции исполкома. Что я скажу товарищу Гаману или самому Фоме Федоровичу? – Видно, упоминание о Фоме Федоровиче придало ему уверенности, ибо произнес решительно. – И не просите, вот так, с бухты-барахты арестовывать Белоштана не имеем права.

– Вы хорошо знаете, что имеем, – возразил Сидоренко. – Более того – должны. Повторяю: все равны перед законом, и Белоштан, и сам Фома Федорович.

У Гусака округлились глаза.

– Я попрошу вас, – повысил голос прокурор, – уважительнее относиться к областному руководству!

– Повторяю: все равны перед законом. Значит, вы отказываетесь санкционировать арест Белоштана?

– Зачем же так категорично? Говорю: надо посоветоваться.

– Позвольте воспользоваться вашим телефоном?

– Иван Гаврилович, войдите в мое положение!

– Не могу и не хочу. Сейчас вы скажете, что я уеду, а вам здесь жить и работать. И что иногда нужно идти на компромиссы. Но я не пойду на компромисс, извините, не могу – совесть не позволяет.

Гусак пальцами сдавил виски, словно успокаивал головную боль. Сказал:

– Ладно, давайте ордер, я подпишу. – Поставив размашистую подпись, спросил: – Когда будете брать?

– Сейчас же. Только прошу вас, Сидор Леонтьевич, – никому… Никто не должен знать об аресте. Примерно часа два. Пока не доставим Белоштана в следственный изолятор.

– Сами поедете?

– Самому неловко, поручу Кирилюку. Потом, – положил перед Гусаком еще одну бумагу, – придется обыскать квартиру Белоштана. Прошу разрешения.

– Сказав «а», надо говорить «б». – Гусак подписал и спросил: – Думаете, вышли на крупную птицу?

– Уверен, – не стал скрывать Сидоренко. – Знаете, сколько женских кофточек можно изготовить из трех тонн шерсти?

– Пять-шесть тысяч?

– Приблизительно, а если выручить за каждую по тысяче рублей?

– Пять миллионов? – ужаснулся Гусак. – Не может быть!

– Все может быть, Сидор Леонтьевич, и вы знаете это не хуже меня.

Гусак вспомнил, как когда-то, слава богу, давно, год назад, а может, раньше, Псурцев затянул его на квартиру любовницы Белоштана. Как ее зовут? Напряг память, но не вспомнил. Встретил их тогда сам хозяин, Георгий Васильевич, угощал французским коньяком «Наполеон», икрою и балыком. Тогда и зародилась у него мысль, что с Белоштаном не чисто, но приглушил ее, а потом заставил себя забыть. Тебе что, оправдывал сам себя, больше всех нужно? Ходят слухи, Белоштан дружит с Пирием, а тот через год-два может стать первым в области, так как Гаман точно уйдет на пенсию. Иногда Сидор Леонтьевич ненавидел себя за эти недостойные мысли и расчеты, но ненадолго… Живешь среди волков – по-волчьи вой…

Сейчас Гусак взвесил: стоит ли подсказать Сидоренко, чтобы обыскал также квартиру Белоштановой любовницы? Ну как же ее зовут? Кажется, Люба, точно – Псурцев называл ее Любчиком, квартира в доме по улице Кирова. Однако, если он скажет Сидоренко про квартиру Любчика, станет ясно, что имел с Белоштаном какие-то отношения. Конечно, это не страшно: Георгий Васильевич – номенклатурный работник, передовой директор, кто же знал, что за ним водится? И все же, если он был у Любчика, не мог не знать, что у Белоштана два лица: имеет любовницу, выбил для нее квартиру, шикарно обставил, на какие, извините, шиши? Выходит, прокуратура не увидела того, что лежит на поверхности. Точнее, не прокуратура – это можно было бы пережить, – а лично он, прокурор Города.

«А, пошел ты к черту… – подумал вдруг Гусак о Сидоренко с раздражением и даже с ненавистью. – Приехал, копает, где надо и где не надо, тоже мне – принципиальный, будто в Городе лопухи сидят… Еще и именем прокурора республики козыряет! А кто позволил? Мы тоже не лыком шиты, понимаем, что к чему, и не позволим командовать».

Однако, подумав так, Сидор Леонтьевич сразу остыл.

«Пусть, – решил, – пусть этот столичный проходимец лезет в пекло, может, шею сломает. Вечером надо будет позвонить Псурцеву, он должен будет знать об аресте Белоштана. Надо объяснить, что прокурор здесь ни при чем, вынужден был подчиниться давлению сверху. Пусть – подумал спокойно, – пусть все идет как надо, я буду в стороне. Нужно кланяться и тем, и тем, конечно, ориентируясь на сильнейшего. Так как сильный вывезет и тебя».

Посмотрел на Сидоренко уже открыто и даже весело:

– Пусть вам повезет, Иван Гаврилович. Вот что значит взгляд со стороны! У нас под носом все творилось, но, к сожалению, не заметили… Прохлопали! – картинно воскликнул и даже стукнул кулаком по столу: – Загордились, зажирели, мать их так, такого жулика проморгали!

Сидоренко хотел резонно спросить, а куда смотрела прокуратура, но решил не портить отношений: добился, чего хотел, – санкция на арест Белоштана у него в кармане, и надо действовать.

Георгий Васильевич строго посмотрел на троих незнакомых мужчин, без разрешения вошедших в его кабинет, и произнес раздраженно:

– Я занят, товарищи. Прошу подождать в приемной!

Но мужчины никак не отреагировали на его гнев, наоборот, высокий блондин спортивного телосложения прошел к старому столу и протянул Белоштану раскрытую красную книжечку. Но Белоштан насмотрелся красных книжечек, относился к ним без уважения, поэтому и повторил:

– Слышите, я занят и не могу… – Но тут вдруг смысл сказанного блондином дошел до него. – Из какой милиции?.. – пробормотал, почувствовав, как уходит куда-то сердце.

Блондин положил на стол перед Белоштаном бумагу.

– Это, гражданин Белоштан, санкция на ваш арест.

У Георгия Васильевича ноги сделались ватными, упал в кресло, но все же нашел в себе силы спросить:

– Шутите?

Но посетитель смотрел весьма серьезно, а юноши в гражданском подошли с двух сторон к столу, как бы брали его в клещи, и Белоштан наконец понял, что произошло самое страшное.

– Прошу ознакомиться с ордером на арест, гражданин Белоштан, – повторил блондин. – И только без глупостей…

«Вот и свершилось… – побелел Белоштан. – Не зря копались на фабрике…»

Он уже знал, что киевляне выявили запасы пряжи на складе, ждал вызова в прокуратуру, разработал более-менее убедительную версию, хотя, конечно, и в мыслях не было, что придут арестовывать. А ведь прокурор Гусак свой человек, был даже в гостях у Любчика – и на тебе, подписал ордер… Да, на бумаге подпись Гусака.

Белоштан с гадливостью отшвырнул от себя ордер, выразив на лице что-то похожее на безразличную улыбку.

– Вы превышаете свои полномочия, – сказал, – я – член мэрии, и без согласования с товарищем Гаманом…

– Думаю, на ближайшей сессии вас выведут из состава, – четко возразил блондин.

– Однако что вы можете инкриминировать мне? Наше предприятие – одно из лучших в республике.

– Поедем в прокуратуру, Белоштан, там разберутся во всех ваших художествах.

До Георгия Васильевича вдруг дошло, что к нему так обращаются впервые, просто Белоштан, без «товарища» и даже без «гражданина». Это поразило его больше всего.

Но где был Псурцев, почему не предупредил? Значит, столичные гости действуют по собственной инициативе, обошли городское руководство, и еще не все потеряно…

Решение пришло внезапно: Белоштан встал, отодвинул кресло, отступил к стеллажам за спиной, в которых была замаскирована дверь в комнату отдыха. Теперь только бы успеть…

– Я буду жаловаться на вас, – сказал блондину.

– Это ваше право, – ответил тот хмуро.

И в это мгновение Белоштан бросился к стеллажам. Дверь бесшумно раскрылась, и Георгий Васильевич ловко проскользнул в нее, успев нащупать предохранитель – замок щелкнул, отгородив его от проклятых ментов. Они навалились на дверь, начали выламывать ее, но у Белоштана в запасе было несколько минут – бросился к «вертушке» и дрожащими пальцами набрал номер Пирия.

«Лишь бы только был на месте, – шептал Белоштан, – только бы никуда не уехал…»

Услышав голос Пирия, произнес почему-то тихо:

– Кирилл, меня арестовывают…

– Кто? – не понял тот.

– Киевская милиция. Появились с ордером, подписанным Гусаком.

– Не может быть?!

– Мне удалось заскочить в закоулок. Какое-то страшное недоразумение! Что делать, Кирилл?

– Не паникуй, Жора. С Гусаком мы разберемся. Если эти киевские типы и докопались до чего-нибудь, не так уж и страшно. Нажмем на кнопки.

– Чего предпринять, Кирилл?

– Выходи к ним. Пусть все идет как положено… Не волнуйся, защитим…

– Смотри, Кирилл, я до поры до времени буду молчать…

– Я не бог, Жора, но все, что смогу…

– Ты меня понял, Кирилл? Я буду молчать, но…

– Надейся на лучшее. Вытащим тебя, Жора, но сам понимаешь… Если даже несколько лет… Переживешь…

– Переживу, – совсем неожиданно для себя согласился Белоштан, поскольку внутренне был готов и к аресту, и к колонии. Наконец, всегда можно найти ходы к милицейскому начальству – ни Пирий, так Псурцев… Начальник колонии тоже хочет жить, и ему можно подбросить… – Я рассчитываю на вас, – сказал и повесил трубку. Глубоко втянул в легкие воздух, зачем-то поправил галстук и открыл дверь, которая уже трещала под напором молодых парней из милиции. Те ворвались, заломили руки. Блондин осмотрел комнатку, улыбнулся.

– Успели позвонить? Кому?

– Так я вам и сказал… Кому хотел, тому и позвонил. Пустите! Мне больно!

Юноши немного отпустили руки Белоштана, а один из них достал наручники и громко щелкнул ими за спиной арестованного. Вот будет картина, подумал Белоштан, когда при выходе с фабрики все увидят директора в наручниках. Заскрежетав зубами от злобы и унижения, Белоштан осознал, что он уже не всемогущий, пока еще подследственный, а потом будет называться преступником – и быть ему им год, два, а может, и больше…

Но минуют черные годы и снова жизнь обязательно улыбнется ему, ибо она на самом деле удивительна и прекрасна…

В дверь деликатно постучали, и в комнату к Сидоренко заглянул круглолицый парень в джинсах-«варенках» и вышитой сорочке.

– Можно? – спросил. – Я Микитайло Василий Степанович. Вызывали?

Сидоренко решил, что вышиванка не очень подходит к джинсам и не свидетельствует об изысканных вкусах Микитайло. Однако, когда парень носит ее, уже говорит если не о духовности, то о явной склонности к старине, к национальному, а это всегда приятно. Похоже, в душе юноши где-то тлеет совсем незаметная искорка, которую можно раздуть…

– Садитесь, Василий Степанович. – Почему-то в душе Сидоренко потеплело, хотя разговор с Микитайло предстоял не из приятных. – Я хочу предупредить вас, что за ложные показания вы будете отвечать… – Он говорил эти стандартные слова, а сам смотрел на улыбающееся круглое лицо Микитайло и думал: как сложится беседа? Физиономия вроде симпатичная и глаза живые, но это еще ни о чем не говорит, есть такие внешне симпатичные типы, доводящие следователей до белого каления.

Микитайло положил руки на колени, плотно обтянутые «варенками», кивал, соглашаясь, как бы обещая говорить правду, и только правду. Но когда Сидоренко спросил, знает ли он Наталью Лукиничну Пуговицу, нахмурился и опустил глаза.

– Знал… – ответил с подтекстом.

– Хотите сказать, что сейчас не поддерживаете с ней никаких отношений?

– Не поддерживаю и не буду поддерживать.

– Это ваше дело, Василий Степанович, и, наконец, это говорит не в вашу пользу. Объясните, как вам удалось пробить квартиру в Городе для Пуговицы?

– Я?.. Пуговице?.. Квартиру?.. – Удивление Микитайло было настолько искренним, что, если бы Сидоренко не знал нюансов дела, мог бы подумать: на Микитайло возвели поклеп.

«Ну и жук, – мелькнула мысль, – ну и проходимец, и сорочку, наверное, надел не без расчета: мол, свой своего не утопит…»

– Да, квартиру, – повторил Сидоренко. – И хочу вас предупредить: искреннее раскаяние и помощь следствию всегда учитывается судом.

– Вы только подумайте: я организовал квартиру! – возмутился Микитайло. – Однако кто я есть, товарищ следователь? Кто, спрашиваю вас? Шофер я, обыкновенный шоферюга. Что от меня зависит? Ну, вожу председателя городского Совета, ну и что? Товарищ Пирий у нас строгий, к нему с такими вопросами и не обращайся, ибо так врежет!

– В каких отношениях пребывали с Пуговицей? Глаза у Микитайло блудливо забегали.

– Понравилась она мне… Познакомились, выходит, в райцентре Карпивицы, был я там с шефом в командировке, руку порезал, заглянул в больницу, и она перевязала. Молодая женщина, красивая, начала мне в глаза бесики пускать и вроде охмурила. Вы только никому не говорите, товарищ следователь, но уж такая судьба вышла: сошлись мы с Пуговицей и любил я ее, пока не раскусил окончательно. Ведь женщины всегда такие: сначала угождают и в любви клянутся, слова всякие произносят, а потом – давай и давай! А я ведь не двужильный и не миллионер – у меня зарплата шоферская. Ну, – улыбнулся доверчиво, – иногда сотню или другую где-нибудь урвешь, но что нынче сотня? Тьфу…

– И все же на эту шоферскую зарплату вы умудрились приобрести «Волгу»…

– Экономил… – вздохнул Микитайло. – На хлебе и воде, можно сказать, сидели, да еще родители помогали, протянули руку помощи, без них где бы я сто пятьдесят тысяч собрал?

– Ладно, про «Волгу» поговорим потом. А сейчас все же вернемся к Пуговице. Я понял, что были вы с Натальей Лукиничной в интимных отношениях…

– Признаю, был в этих, как вы интересно сказали, интимных… Действительно, жили мы с ней… Вначале я часто наведывался в Карпивицы, потом она переехала в Город.

– Как переехала?

– Говорила: перевели ее как специалиста. С получением жилплощади. За нее сам завоблздравотделом Шарий хлопотал, а может?.. – Неожиданно Микитайло округлил глаза и стукнул себя кулаком по лбу. – А если она и ему бесики пускала и охмурила? Наталка такая – все может…

– Скверно, Микитайло, на женщину наговаривать, вы же ей в любви объяснились и в Город помогли переселиться.

– И это Наталка вам сама сказала? Соврала, товарищ следователь, ей-богу, соврала!

– Скверно, Микитайло. Вы хотите доказать мне, что обыкновенную медсестру могут перевести в областной центр и в рекордно короткое время, за месяц, предоставить ей отдельную двухкомнатную квартиру? Когда в Городе так сложно с жильем? Бросьте мне сказки рассказывать, Микитайло, тут и дурак все поймет.

– А я что говорю? Конечно, без протекции не обошлось. Наталка – она хитрая, наверное, и со мной, и с товарищем Шарием крутила. Он и помог ей.

– А товарищ Шарий заявляет: вы приехали к нему с заготовленным прошением на имя председателя и он проявил мягкотелость – подписал. А Пуговицу Шарий никогда в жизни не видел. Так же, как и она его. И доказать это не так уж сложно.

Микитайло опустил голову и, шмыгнув носом, произнес плаксиво:

– Ну ладно: виноват я, товарищ следователь. Совсем от этой проклятой Пуговицы голову потерял. В ногах у товарища Пирия валялся. Он и слушать не хотел, но все же удалось разжалобить.

– Констатируем: мэр Города Пирий, идя вам навстречу, незаконно без очереди устроил вашей любовнице Наталье Пуговице квартиру в Городе.

– Так уж получилось. Но я очень товарища Пирия просил. В ногах ползал…

– А скажите, Микитайло, когда вы гражданке Гофман квартиру в Городе отстроили, тоже в ногах Пирия валялись?

Микитайло сжал колени пальцами, зло сверкнуло у него в глазах.

– Не знаю я никакой Гофманихи… – высказался после паузы.

– Мы устроим вам с ней очную ставку.

– Пожалуйста, устраивайте… На порядочного человека всегда можно наговорить!

– Считаете себя порядочным?

– Что вы из меня душу вытягиваете? – вскипел шофер. – Уцепились как клещ… Ну любил я Пуговицу, ну помог с квартирой, разве это преступление? Ну осудит меня коллектив, то есть общественность, а при чем здесь прокуратура? Преступников надо ловить, товарищ следователь, а не к простым людям цепляться!

– Преступников – это вы правильно сказали. И разговор у нас с вами, Микитайло, только начинается.

– А я не возражаю. Вы будете спрашивать, а я буду отвечать.

– Вот я и спрашиваю: сколько вы получили от гражданки Гофман за трехкомнатную квартиру?

– Побойтесь бога: эта Гофман – жена погибшего солдата, ей льготы положены, зачем же ей квартиру устраивать?

– А сказали, что не знаете Гофман.

– Забыл, а сейчас вспомнил.

– Вспомните также, что Гофман никакими льготами не пользуется, это вы сами придумали, чтобы хоть как-то подвести базу под свою первую аферу. Сколько взяли с Гофман?

– Побойтесь бога!..

– Сто тысяч вы взяли с гражданки Гофман. Такая такса была у вас с Пирием – сто тысяч за трехкомнатную квартиру и семьдесят за двухкомнатную. Сколько оставалось вам?

– Оболгали меня…

– Вначале Гофман, потом Заровский, Хорошилова, Шульженко? Хватит пока фамилий?

– Хватит! – поднял руку Микитайло. – А вы славно поработали.

– На том и стоим. Ну так как, договоримся, Микитайло, состоится у нас откровенный разговор или нет?

– У-у, сука! – схватился за голову Микитайло. – У-у, неблагодарная! А я ей угождал, на руках носил. Все они такие: пока угождаешь, на шею вешаются, а что не так – продадут и ногами разотрут. Ножками, в сапожках – красных, австрийских, какие я же ей и подарил!

– Не надо эмоций, Микитайло.

– Правда, не надо, – согласился тот неожиданно спокойно. Подловили вы меня, товарищ следователь. Или уже говорить – гражданин?

– Говорите, как хотите, только правду.

– Если правду, то правду. Я человек маленький, по-маленькому и брал. Десять процентов комиссионных, как заведено. То есть клиентов искал… Точнее, не искал – сами лезли. Потому что жилищный кооператив искать долго, не всех принимают, да еще загонят на окраину, где будешь колхозными полями любоваться, а у нас фирма, квартира через два-три месяца, конечно, не на Центральном проспекте, но рядом. Мне часть, начальству – остальные, и запротоколируйте, пожалуйста, что гражданин Микитайло дал эти показания добровольно, без принуждения, помогая следственным органам раскрывать государственных преступников.

– Ну, не совсем добровольно, – улыбнулся Сидоренко, – да бог с вами. Теперь, Микитайло, нам придется говорить долго и часто, пока все до мелочей не выясним.

– А вы, вижу, придирчивый.

– Профессия обязывает.

– Сколько мне дадут? – вдруг поинтересовался Микитайло.

– Значительно меньше, чем шефу.

– Ну-у, до него у вас руки не дотянутся. Чтобы Кирилла Семеновича да к суду, – удивленно повертел головой. – Не может быть!

– Почему же не может?

– Власть не позволит.

– Плохо вы думаете о новой власти, Микитайло.

– Потому что все время ее вожу. Наслышался и насмотрелся.

– Возите вы не новую власть, а людей, которые компрометируют ее.

– Выходит, много развелось таких.

– Давайте к делу, Микитайло. Вот вам бумага, ручка, садитесь за тот столик и пишите. Детально и обо всем.

– Слушаюсь, товарищ следователь, – сказал Микитайло, а сам подумал: «Не делай из меня дурака. Черта с два все напишу. Четыре фамилии назвал, и хватит. Больше не было – за сорок тысяч много не дадут, жалко только „Волгу“ – конфискуют… Хотя машина на тещу оформлена и можно выкрутиться. Теща молодец, она сразу смекнет, что к чему, и сохранит „Волгу“ до моего возвращения. Главное: валить все на начальство – девять десятых Пирий брал, скряга проклятый. И заставлял искать клиентов, а наше дело телячье, кто против начальства попрет? Главное сейчас – разжалобить. А этого следователя не разжалобишь, не мужик – кремень. А вот судью да народных заседателей попробую… Попал я, бедный и несчастный, в пасть, нажали на меня, а человек я слабый и неопытный, каюсь и принимаю наказание… Может, год или два сбросят… Не вешай носа, Микитайло, – не так страшен черт, как его малюют!»

Узнав, что Жору арестовали, Любчик весь день ходила с мокрыми глазами – она любила Белоштана, и известие об аресте поразило и подкосило ее, хотя подспудно и готовилась к такому финалу.

Любчик получила направление на трикотажную фабрику в Городе после окончания политехнического института, и Белоштан сразу положил глаз на совсем юную и красивую заместителя главного технолога. Всякими правдами и неправдами он выбил для нее отдельную однокомнатную квартиру. Любчик оценила это и пригласила Георгия Васильевича на новоселье. Почему-то получилось так, что Белоштан оказался единственным гостем: намек был более чем прозрачный – с того вечера Георгий Васильевич стал почти ежедневно проведывать молодого специалиста.

Честно говоря, иногда у Белоштана возникала мысль круто поломать жизнь и совсем перейти к Любчику, но, поразмыслив, они условились пока не делать этого – жизнь сложная и непредсказуемая, все может случиться, даже конфискация имущества, а до Любчика у прокуратуры и милиции руки не дотянутся.

Так окончательно и решили. Любчик, правда, проплакала тогда полночи, однако быстро успокоилась. Тем более что Георгий Васильевич через какой-то месяц устроил вселение в новую и престижную квартиру. Пришлось прописать и родителей Любчика, но мать с отцом приезжали редко, они жили недалеко в живописном селе на берегу реки, и Белоштан приступил там к строительству двухэтажной комфортабельной виллы с террасой, выходившей на луговой простор.

Виллу построили ударными темпами – за год. Считалась она собственностью родителей Любчика, хотя они, как и раньше, ютились в старом, темном помещении – и не потому, что Георгий Васильевич запрещал переселяться, наоборот, родителям была отведена большая комната на первом этаже, к тому же старая, невзрачная халупа на одном дворе с нарядной виллой раздражала Белоштана, однако старики почему-то упрямились, и Георгий Васильевич в конце концов смирился, отгородившись от деревенского домика густо посаженными кустами сирени.

В тот день, когда Белоштана вывели из кабинета в наручниках, все на фабрике с любопытством поглядывали на Любчика – ее отношения с директором не были секретом, – но она мужественно выдержала эту пытку и дала волю чувствам только дома. Однако горе не подкосило ее, когда-то они с Жорой обговорили и такую ситуацию, и Любчик, памятуя наставления Белоштана, стала действовать. В конце концов, сделать надо было не так уж и много. Из девятисот тысяч наличными, которые хранились дома, оставила только десять тысяч, остальные в тот же вечер отдала подругам – кто его знает, может, милиции удастся добиться разрешения на обыск ее квартиры – зачем раздражать следователей? Убрала из стенки несколько хрустальных ваз, подаренные Жорой дорогие статуэтки севрского фарфора и была довольна – не осталось ничего, за что мог бы зацепиться придирчивый глаз.

Сидоренко пришел к Любчику, когда она уже решила, что все обошлось и милиция не докопалась до ее отношений с Белоштаном. Случилось это в субботу утром – Любчик только что встала и бродила по квартире в халате. Еще неделю назад они с Жорой в это время ехали к родителям или уже купались в реке. Как правило, выезжали в пятницу вечером или в субботу на рассвете: полтора часа быстрой езды – и на месте. Мать готовила на завтрак Жорину любимую печень, а она прихлебывала кофе с тоненьким кусочком нежирной ветчины – надо следить за фигурой, деревенская еда не для нее.

Любчик заглянула в «глазок», увидела мужчину – высокий, темноволосый, скуластый, внешне симпатичный, – застегнула халат, только после этого поинтересовалась, что нужно незнакомцу. Тот ответил, что из прокуратуры и хочет поговорить. Любчик пожалела, что не успела навести марафет, с досадой взглянула в зеркало и впустила гостя.

Мужчина вынул удостоверение и назвался Сидоренко. Любчик посадила его в гостиной, сама же прошла в спальню привести себя в порядок. Надела скромную белую юбку и закрытую кофту, подкрасила губы и, убедившись, что выглядит более-менее прилично, вышла к следователю. Тот сидел в низком удобном кресле, вытянув ноги. Увидев Любчика, сделал попытку встать, но она, протестуя, махнула рукой и устроилась в таком же кресле напротив. Короткая юбка не закрывала колени, Любчик попробовала одернуть ее, но круглые колени все же выглядывали предательски, и Любчик решила, что в конце концов сойдет и так. Она кивнула на журнальный столик, где лежала распечатанная пачка сигарет, предложила Сидоренко закурить, он отказался, и тогда Любчик сказала просто:

– Не так уж сложно догадаться, что именно привело вас ко мне. Хотите знать что-то о Белоштане?

Сидоренко, насколько позволяло кресло, выпрямился. Произнес:

– Разговор наш, Любовь Антоновна, неофициальный, хотел бы предупредить: вы можете не говорить всего. Правда, тогда придется вызывать вас в прокуратуру.

Любчик замахала руками:

– У меня никаких секретов, и я попытаюсь ответить на все ваши вопросы.

– Надеюсь на это… Скажите, Любовь Антоновна, в каких отношениях вы были с Белоштаном?

– В дружественных. Я бы сказала, больше, чем в дружественных. Если хотите, я была любовницей Георгия Васильевича и не стыжусь этого. Теперь, учитывая ситуацию, многие отрекутся от Белоштана, а я никогда. Считаю его человеком умным, энергичным и верным. Он – настоящий мужчина, и любая женщина была бы счастлива с ним. Конечно, размах и щедрость!.. За это только можно поклониться…

– Ну, – вставил осторожно Сидоренко, – Георгий Васильевич мог быть щедрым. В наших условиях не каждому мужчине удается демонстрировать размах.

– Вы можете сказать: у нас зря не арестовывают и следствие имеет против Белоштана неоспоримые доказательства…

– Да, имеем.

– А я в них не верю! – воскликнула Любчик, будто и на самом деле была честной.

– Я только следователь, а последнее слово за судом.

– Возможно, вы верите в судебную справедливость, а я не уверена в ней.

– Оставим это. Я пришел к вам совсем для другого разговора.

– Ничего плохого о Георгии Васильевиче не скажу.

– В этом я не сомневался. Есть данные, что на вашей квартире собиралась компания Белоштана.

– Разве это запрещено? Георгий Васильевич был директором фабрики и видным человеком в Городе. Был до последнего времени, пока его не оклеветали. А вы, – вдруг вырвалось, – поверили в подлую клевету! Знаете, какие у нас люди? Перегрызают горло друг другу, не могут пережить, если хоть кто-нибудь выделяется из общей массы, возвышается над другими. А Георгий Васильевич как раз и возвышался. Поскольку был талантливым и неординарным. Таких руководителей у нас днем с огнем не найдешь!

«Жил сам и другим давал, – добавила уже мысленно. – В цехе на Индустриальной женщины зарабатывали по четыре тысячи и больше рублей в месяц, они молились на Жору, но разве ты поймешь это?»

«Бандит твой Белоштан, – чуть не сорвалось с языка у Сидоренко, – обыкновенный вульгарный преступник, возможно, и с внешним блеском, на самом же деле – жулик, шулер, сукин сын, одним словом».

– Не надоели вам Белоштановы друзья? – спросил.

– А я женщина компанейская, – парировала Любчик, – и мне было приятно принимать их.

– Хотите подчеркнуть: люди собирались достойные и уважаемые?

– Раз или два в неделю Георгий Васильевич устраивал пульку. Вы играете в преферанс?

– Не дал бог разума.

– А ко мне приходили люди смышленые…

– И достойные?

– Куда уж достойней! Сам мэр города Пирий, еще Мокий Петрович с Хмизом…

– Директор базы, которого убили?

– Степана жалко, – погрустнела Любчик, совсем искренне, потому что действительно симпатизировала Хмизу: самый младший из всех Жориных приятелей, наверное, самый порядочный, без откровенного цинизма, которым отличались Пирий и Псурцев.

– Жаль, – сказал Сидоренко. – У Хмиза вся жизнь была впереди. Кто был заинтересован, чтобы убрать его? – спросил, не сводя глаз с Любчика. – Может, слыхали чьи-нибудь предположения на этот счет?

Тут Любчик, вспомнила, как пришел к ней Белоштан – это случилось в тот вечер, когда убили Степана. Она узнала об убийстве на другой день – в Городе пошли слухи о случае на двадцать третьем километре, ей позвонила Ольга Перепада, от нее ничего не скроешь, первая в городе сплетница, так вот, Ольга позвонила и без злорадства, зная, что Хмиз иногда бывал у нее в гостях, сообщила: кто-то застрелил Степана. А накануне вечером к ней приехал Жора, был он какой-то взвинченный и нервный, налил полстакана водки и выпил не закусывая, как алкаш в подворотне. Она предложила ему бутерброд с балыком или икрой, но Жора посмотрел на нее отсутствующим взглядом, налил еще полстакана и выдул одним глотком, водка только булькнула в горле. Шлепнулся в кресло: закрыл глаза и пробормотал:

– Вот и все…

– Что – все? – не поняла Любчик.

– Ничего…

– Ты никогда так не пил!

– Черт с ним! – внезапно вырвалось у Жоры. – Собаке собачья… – Он замолчал, внимательно посмотрев на Любчика, вымученно улыбнулся и приказал: – Выпей и ты.

– Неприятности? – поинтересовалась она, но Жора отделался какой-то шуткой и попросил чего-нибудь горячего – печенку или, в крайнем случае, яичницу.

«Как же он сказал тогда? – вспомнила Любчик. – Да… Собаке собачья… Слово „смерть“ он не произнес, но и так было ясно».

Тогда вечером она не придала этому значения, однако сейчас до нее дошел смысл этих слов – выходит, Жора уже тогда знал о Степином конце. А может?..

«Да, исключено, – повторила про себя Любчик, хотя никогда не была убеждена в противоположном. Наконец пришла к выводу: – Жора никогда и ничего не делал зря, следовательно, так было надо, и о Хмизе не стоит вспоминать. Забыть и поставить точку…»

Пожала плечами и ответила, не пряча глаза:

– Кто же мог угрожать Степану? Такой славный человек… Мы так переживаем его смерть…

– Георгий Васильевич хорошо играл в преферанс? – неожиданно спросил Сидоренко.

Любчик пожала плечами:

– Откуда я знаю…

– Проигрывал или выигрывал? Любчик наморщила лоб.

– Лучше всех играл Пирий: все называли его профессором. Выигрывал чаще всех.

– Много?

«Так я тебе и расскажу, – подумала Любчик, – что и Губа, и Хмиз, и сам Жора фактически сознательно проигрывали Пирию… За вечер – двадцать-тридцать тысяч, сама видела, как рассчитывались».

– Не знаю, не женское это дело.

– От любопытного женского глаза ничего не скроется, – возразил Сидоренко.

– После преферанса мужчины пили водку и закусывали, а я готовила ужин…

– А Псурцев играл? – вдруг спросил следователь.

– Нет, он приходил позже, – вырвалось у Любчика. Но сразу пожалела, что слова уже слетели с языка. – Вы не подумайте плохое, выпивали немного, по две-три рюмки, больше разговаривали.

– И о чем же?

«О цехе на Индустриальной, – в мыслях зло улыбнулась Любчик, – и о квартире в новом здании за миллион…»

– О чем могут говорить мужчины? – махнула рукой. – О футболе, киевском «Динамо», как оно обставит «Спартак»… Это мы о тряпках говорим, а у них футбол и политика, политика и футбол.

«А она не так проста, как кажется», – подумал Сидоренко и перевел разговор на другое:

– Белоштан помогал вам обживаться в этой квартире? Кооперативная или государственная?

– Знаете, сколько сейчас кооперативные стоят? – с испугом округлила глаза Любчик. – Где я такие деньги возьму? Квартира государственная, тут отец с матерью прописаны, летом они в деревне, осенью снова ко мне…

– Три комнаты на троих?

– Растет народное благосостояние! – нагло улыбнулась Любчик. – Партия выдвинула лозунг: до двухтысячного года каждой семье отдельную квартиру.

– Но у вас же была отдельная…

– Однокомнатная, а родителям в деревне трудновато.

– И поэтому они возвели в Дедовцах двухэтажный дом?

– Да… – вздохнула Любчик, спрятав в глазах злые огоньки, – мы решили не покидать Дедовцы. Там похоронены предки. Родители взяли у государства ссуду, кажется, сто тысяч, одолжили еще у соседей, я тоже помогла, вот и построились. А что, извините, нельзя?

– Да, – кивнул Сидоренко, – нельзя за счет государства незаконно улучшать свои жилищные условия. Знаете, какая на фабрике очередь?

– Не знаю и знать не хочу!

– Воспользовавшись знакомством с Пирием, вы обошли других.

– А вы, прежде чем делать такое безответственное заявление, спросите у самого Кирилла Семеновича, обращалась ли я к нему?

– Конечно, Пирий не подтвердит этого.

– Между прочим, нас трое в трехкомнатной, а в таких квартирах живут и по два человека.

– Свинство.

– А я считаю: свинство то, что люди по десять лет квартиры ждут. Говорим о правах человека, из дефицита не вылезаем…

– Но вас, думается, миновала чаша сия… – обвел глазами комнату Сидоренко. – Живете с комфортом.

«Увидел бы ты мой фарфор… – Любчик мысленно показала Сидоренко фигу. – Но не дотянутся у тебя до меня руки».

А Сидоренко подумал почти о том же:

«Не подкопаешься… Однако, проклятая баба, как все обставила. Родители ссуду взяли – под те сто тысяч пятьсот можно истратить, и ничего не докажешь. Чисто сделано…»

И впервые пожалел, что миновало сталинское время. Тогда можно было и не считаться с законом: за ушко да на солнышко… Но сразу же осудил себя. Ну выскользнула у него из рук эта несчастная женщина, ну нет статьи, на основе которой можно было бы возбудить против нее судебное дело. Нет так нет, пусть существует… Если и дальше будет идти по белоштанскому пути, обязательно где-нибудь споткнется…

Сохань сидел в кабинете Гусака, понуро опустив плечи, и старался не смотреть ему в глаза.

– Дали мы маху с Хусаиновым, – сказал Гусак. – С чем выйдем на суд? Пшик, а не дело, Сохань зажал руки между коленями, согласился:

– Нет убедительных доказательств. Хотя и твердо убежден…

– Думаете, мне хочется отпускать этого мерзавца? – поморщился Гусак. – Я тоже уверен, что Хусаинов убийца. Но что из этого?

– Давайте обыщем Филину квартиру еще раз.

– Думаете, что-нибудь недосмотрели? Хусаинов не такой дурак, чтобы давать нам козыри.

– Это наш последний шанс.

– Последний, – согласился Гусак. – Только вот что: мобилизуйте самых лучших следователей.

– Какие уж есть… – махнул рукой Сохань. Он не был уверен, что повторный обыск что-нибудь даст, но других предложений пока не было.

Жена Филина встретила их враждебно.

– Менты проклятые, – не удержалась. – Чтоб вы все передохли!

Лейтенант Рыбчинский, всегда улыбающийся парень с открытым добродушным лицом, рассмеялся:

– Только после вас, тетенька.

Женщина смерила его ненавидящим взглядом, села в углу, уставилась в книгу, хотя – Сохань видел – не читала ее.

– С богом, – скомандовал он ребятам, и те снова приступили к выстукиванию пола, стен и подоконников…

Работали до вечера – жена Хусаинова так и просидела три часа, будто неживая, только изредка бросала на Соханя злые взгляды.

Наконец Сохань и на этот раз признал себя побежденным.

– Ничего существенного, – констатировал с сожалением. Подумал и приказал: – Сейчас – в гараж!

Неизвестно, за какие заслуги, но Хусаинов добился права построить гараж вблизи дома – здесь пристроились три кирпичных гаража с металлическими воротами и заасфальтированными двориками перед ними.

Рыбчинский вооружился миноискателем, прослушивал им стены, а другой эксперт спустился в погреб, чтобы детальнее обследовать его. Сохань, спиной ощущая равнодушные взгляды понятых, осматривал полки. Разное барахло: старый аккумулятор, ржавый кардан, помятые, но еще пригодные канистры из-под бензина и масла. А над полками все стены заклеены цветными вырезками из иностранных журналов. Сплошь красавицы полураздетые и вообще обнаженные, блондинки и брюнетки, негритянки, японки, китаянки… На любой вкус и в любых позах. Одна из них, стройненькая, беленькая, почти целый час смотрела на Соханя – с издевкой и, кажется, даже подмигнула.

«А хороша, – невольно подумал Сергей Аверьянович, – дрянь, а красивая, и фигура классическая. Очевидно, для Фили подобные девчонки не были проблемой».

Лейтенант Рыбчинский закончил свои манипуляции с миноискателем – развел руки и поставил прибор возле ворот. Но другой эксперт еще находился в погребе, и Сохань присел на табурет возле обшарпанной тумбочки. Он уже покопался в ее содержимом, но от нечего делать опять выдвинул ящик. Та же картина: несколько магнитофонных кассет, кусок мыла, испорченный будильник, вата, бинт и несколько ключей. Один из них, пожалуй, был от гаражного замка – длинный и круглый. Сохань погладил ключ, какая-то подспудная мысль мелькнула у него – взял ключ и попробовал отомкнуть им замок в воротах. Ключ свободно пошел в отверстие замка, но не поворачивался, как Сохань ни старался: ключ был явно не от этого замка.

Но от какого? И зачем хранит его Хусаинов? Сохань ткнул ключ в отверстие замка стоящего рядом гаража – не подошел. На воротах третьего гаража висел амбарный замок. Сохань задумчиво свистнул и повернулся к понятым, спросив их:

– Видели, как я достал этот ключ из тумбочки? Понятые согласно закивали, Сохань на всякий случай зафиксировал этот факт в протоколе, положив ключ в портфель. Опечатав гараж, вернулись в прокуратуру.

Филя-прыщ уселся на стул, подтянув штанину джинсов, и спросил вызывающе:

– Долго я еще здесь буду торчать, начальник?

– Все зависит от обстоятельств, – объяснил терпеливо Сергей Аверьянович. – Следствие не закончено.

– Вы можете тянуть и год, но я-то при чем тут?

– Вы, Хусаинов, подозреваетесь в убийстве Хмиза, и мы вынуждены содержать вас в следственном изоляторе.

– Незаконно, я буду жаловаться в столицу.

– Ваше право, Хусаинов. – Сохань покопался в ящике письменного стола и вынул гаражный ключ. Увидев, как испуганно блеснули Филины глаза, взвесил его на ладони. – Этот ключ, Хусаинов, в присутствии понятых обнаружен в вашем гараже. Но он не подходит к замку. Чей гараж открывается этим ключом?

– Ключ?.. – пробормотал Филя, и Сохань увидел, как потемнели у него глаза. Наглая улыбка сменилась гримасой, глаза запали и забегали. – Может, от старого замка… Да разве мало барахла в гараже? Не успел выбросить…

– Когда меняли замок?

– Разве помню? Года два-три назад…

– Замок, конечно, выбросили?

– Зачем он мне, если испортился?

– А ключ почему сохранили?

– Так, завалялся…

– Может быть и такое, – согласился Сохань. – Все бывает в нашей жизни. – Он вызвал конвоира и приказал отвести Хусаинова в камеру. А сам пошел к Гусаку.

Выслушав Соханя, прокурор оживился.

– Говорите, увидев ключ, Хусаинов испугался?

– Переменился в лице, побледнел весь.

– Считаете, у Хусаинова есть еще один гараж? Сомнительно. Город наш не такой уж маленький, но спрятать концы в воду трудно. Особенно с гаражом.

– Есть несколько вариантов, Сидор Леонтьевич. Первый: у Хусаинова есть еще один гараж на подставное лицо. Где-нибудь на окраине, в кооперативе – прекрасное место для сборища преступников… Как-то мне пришлось побывать у одного знакомого. У него под гаражом подвал с бочками и рядом комнатка – сиди хоть неделю, все будет шито-крыто.

– Удобно, – кивнул Гусак.

– Далее. Кто-то из Филиных друзей дал ему ключ от своего гаража. Уехал куда-то или машину продал. Может ставить машину.

– Сомнительно, у Хусаинова свой же гараж под боком.

– Но возможно. Наконец, Хусаинов мог тем временем пользоваться чьим-то гаражом, оставив ключ у себя или изготовив дубликат. Оборудовал в том гараже тайник…

– Где ключ? – с нетерпением спросил Гусак.

Сохань извлек ключ из кармана и протянул его прокурору. Тот стал внимательно разглядывать.

– На экспертизу, – решил. – Немедленно на экспертизу. Похоже, самоделка. Конечно, самоделка, простым глазом видно.

Сохань рубанул рукой воздух.

– Надо срочно обратиться к населению по радио. Пусть сообщат, кто разрешает Хусаинову пользоваться своим гаражом. И дать запрос через газету…

– Можно, – согласился Гусак. – Я позвоню редактору, пусть тиснет в ближайшем номере.

Секретарша, некрасивая, сухая, плоскогрудая, но надменная, на лице которой будто застыло неуважение к посетителям, узнав, кто пришел в приемную, смягчилась и даже сама открыла перед Сидоренко обитые кожей двери.

Пирий сидел за большим полированным столом, опершись на него локтями, – постукивал пальцами правой руки о пальцы левой и невозмутимо смотрел на Сидоренко. Иван Гаврилович полез за удостоверением, но Пирий покачал головой:

– Не нужно, мне доложил о вашем посещении городской прокурор.

– Моя фамилия Сидоренко. Иван Гаврилович Сидоренко – следователь по особо важным делам республиканской прокуратуры.

– Какое же важное дело привело вас в исполком?

– Нами арестован директор трикотажной фабрики Белоштан…

– Знаю… – Ни один мускул не дрогнул на лице Пирия – оно оставалось таким же невозмутимым, каменным.

– А знаете ли вы, что на протяжении многих лет на глазах у общества и за пять кварталов от исполкома существовал и работал на полную мощность левый цех?

Сидоренко показалось, что насмешливая искорка мелькнула в глазах Пирия, но тот ответил спокойно, даже как-то отчужденно:

– Без причин вы не арестуете. Гусак информировал меня, и, честно говоря, я в недоумении. От кого, от кого, но от Белоштана не ожидал. Один из лучших руководителей, выбрали членом исполкома. Обвел нас вокруг пальца…

– Кажется, вы были приятелями с ним?

– Приятельскими наши отношения назвать трудно: иногда играли в преферанс.

– У Белоштана?

– У Георгия Васильевича больна жена – не беспокоили ее. Белоштан устраивал игру на квартире у одной из своих работниц. Как ее? – сделал вид, что вспоминает. – Любовь Антоновна, извините, фамилии не знаю.

– Сулима.

– Возможно. Очень симпатичная и гостеприимная женщина.

– Любовница Белоштана.

– Неужели? Я бы не сказал…

– Это не бросалось в глаза? А Любовь Антоновна не скрывает.

– Думаю, что вы пришли ко мне не для того, чтобы уточнять отношения…

– Из-за такой мелочи не отважился бы отнимать ваше драгоценное время. Просто хочется уяснить некоторые нюансы ваших отношений с Белоштаном. Вы ведь не только играли с ним в преферанс, но и пили водку, то есть общались не как коллеги по исполкому, а значительно теснее. Кстати, по сколько играли? Ставки вашей игры?

– Говорите уж прямо: хотите знать, не поддавались ли мне партнеры? – Пирий мгновенно прикидывал варианты: Белоштан – кремень, он знает, что и как говорить, от Губы тоже ничего не узнают. А Хмиза уже нет. Сказал твердо: – Должен разочаровать: копеечные игры. Конечно, в пульке все бывает, но партнеры собирались солидные и опытные. Самый большой проигрыш – рублей тридцать, да и то очень редко.

«Если бы ты только знал, – подумал не без злобы, – что выкладывали мне ребята почти по миллиону в месяц. Дураки, делали вид, что проигрывают случайно. Даже Жора делал веселую мину при плохой игре. Проницательный, мудрый и опытный Жора! Жаль Жору, ну да мы за него еще поборемся».

– Что тянется за Белоштаном? – спросил подчеркнуто безразлично, будто этот вопрос не очень интересовал его.

– Идет следствие, Кирилл Семенович, и я, к сожалению…

– Пока я один из руководителей Города, думаю, имею право быть в курсе всех городских дел.

– Извините, но мы проинформируем вас после окончания следствия.

– А не много ли вы берете на себя? – Все же Пирий немного сорвался, и Сидоренко сразу засек это.

– Закон!.. – объяснил.

– Согласен, – Пирий переплел пальцы, сжал их. – Я и так знаю, левая пряжа, левая продукция… Весь город гудит, как улей. Но мне сообщили, что в рамках фабрики создан кооператив.

– Создан, да слишком поздно.

– Раньше мы почему-то по-иному относились к частнособственнической деятельности… И только сейчас сообразили…

– Белоштан обращался к вам с просьбой утвердить кооператив «Красная Шапочка»?

– Это прерогатива моего заместителя.

– Значит, не обращался?

– Нет.

– На исполкоме этот вопрос не стоял?

– Сейчас кооперативы возникают как грибы в добром лесу. Попробуй запомнить все…

– Согласен, Кирилл Семенович. Оставим это. Пока что. Наверное, у нас с вами в связи с делом Белоштана состоится еще не один разговор.

– Говорите так, как будто угрожаете!

– Ни в коем случае. В делах трикотажной фабрики еще много запутанного и непроясненного.

– Тем более. Сидоренко почувствовал, что Пирий облегченно вздохнул и расслабился. Сказал:

– Еще один вопрос, Кирилл Семенович. Вчера мы задержали вашего шофера Микитайло.

– Мне уже доложили, но я завертелся и не смог позвонить в милицию. Что выкинул Василий? Хулиганил или левый рейс?

– Хуже, Кирилл Семенович, боюсь, что и у вас придется брать объяснения.

– Отдаете себе отчет, что говорите?

– Конечно, но Микитайло дал показания, что вы, Кирилл Семенович, именно вы, устроили его любовницу в Городе и дали ей отдельную двухкомнатную квартиру.

Пирий огорченно покачал головой.

– Ну и ну… Нельзя людям добро делать! Я к Микитайло как к родному относился. Моя Нина Ивановна чаем угощала, а он… Выдумать такое!

– Мы проверили: действительно, гражданка Пуговица Наталья Лукинична, то есть любовница Микитайло, без всяких на то оснований переведена из райцентра в Город и ей выделена без очереди отдельная двухкомнатная квартира.

– Безобразие! – сузил глаза Пирий. – Черт знает что! В наш жилищный голод… Разберемся и накажем виновных.

– А Микитайло еще утверждает, что в ваших ногах валялся, только бы Пуговицу в Городе устроить.

– Впервые слышу. Скажите хоть, кто она такая, эта мифическая Наталка Пуговица?

– Обыкновенная медсестра.

– Ну вот… Не могли ее перевести в Город – профессия не дефицитная, и я согласен с вами – нелепо. Да и вообще не может такого быть: беспрецедентно в обход очереди дать квартиру какой-то медсестре…

– О ней официально просил заведующий областным отделом здравоохранения Шарий.

– Иногда мы делаем исключения – учитываем просьбы областных организаций. Может, Шарий обратился в инстанции…

– Письмо, подписанное Шарием, было направлено лично вам?

– Не помню… Не могу я все помнить, товарищ Сидоренко. Таких писем…

– На этом письме резолюция вашего заместителя.

– А вы утверждаете: я выдал жилье какой-то Пуговице… – Пирий мысленно послал Сидоренко ко всем чертям: дело сделано чисто, он посоветовал Микитайло взять письмо от Шария, где-то в компании намекнул Шарию, чтобы не возражал, подмахнул бумагу, а потом этот документ как бы провели через исполком и заместитель написал постановление. – Да я про нее впервые слышу. – Покачал головой и произнес в отчаянии: – Не ожидал такого от Микитайло, считал его честным человеком.

– И ошиблись.

– Теперь на самом деле вижу.

– Дело в том, Кирилл Семенович, что Микитайло в своих показаниях ссылается на вас.

Сказав это, Сидоренко почувствовал, что Пирий впервые за час их беседы пошатнулся. Почти ничем не показал этого, но злоба и гонор сползли с него. Он стал казаться даже меньше. Но, наверное, следователь недооценил Пирия, так как тот взял себя в руки и спокойно произнес:

– Такая уж наша доля. Чуть что – кто виноват? Мэр Города, а ну, подать сюда Ляпкина-Тяпкина! На ковер его!

– По моим данным, не так уж часто вызывали вас на ковер, Кирилл Семенович.

– Ибо стараюсь честно тянуть свое ярмо.

– Микитайло придерживается противоположной мысли.

– Разве что Микитайло… Хотя именно от него это удивительно слышать. У меня должность такая: всем не угодишь. Пошел навстречу Иванову, Петренко недоволен… Удовлетворил Петренко – Степанову не понравилось…

– Понятно. И я понимаю всю сложность вашей жизни. Но все же хочу еще задать вам несколько вопросов.

– Задавайте… Если уж пришли, задавайте. Но учтите… – Пирий выразительно посмотрел на часы. – Возможно, в приемной ждут люди.

– Скажите, Кирилл Семенович, если бы я попросил у вас квартиру, к примеру, для моего племянника, трехкомнатную квартиру в центре города, вы дали бы?

– Смеетесь?

– Вполне серьезно.

– Кто-кто, а прокуроры должны знать, что в стране существует очередь на жилплощадь. И большая. Поворачивай обратно ваш племянник. И чем скорее, тем лучше.

– Второй вопрос, Кирилл Семенович. Знакома ли вам фамилия Гофман. Гофман Розалия Исааковна?

– Впервые слышу.

– А вот Микитайло показывает, что, получив от гражданки Гофман сто тысяч рублей, девяносто из них передал вам. За трехкомнатную квартиру в Житном переулке.

– Сто тысяч? А почему не все двести?

– Не нужно иронизировать, Кирилл Семенович. Потому что была такая такса: сто тысяч – трехкомнатная, семьдесять – двухкомнатная квартира.

– Жаль, что мы говорим с глазу на глаз – без свидетелей. – Глаза у Пирия стали колючими. – Я бы подал на вас в суд за клевету… – Встал и указал пальцем на дверь. – Вон! Я не позволю чернить меня!

– Забываете, кто сидит перед вами… – нисколько не смутился Иван Гаврилович: привык и не к таким театральным сценам. – Я могу уйти, но придется официально вызвать вас в прокуратуру повесткой.

И опять Пирий как-то сразу стал меньше. Понял, что зашатался, и сказал примирительно:

– Ну ладно, выкладывайте, что вы там раскопали… Смешно, но что поделаешь!

– Я спрашивал о гражданке Гофман…

– Не знаю я никакой Гофман и знать не хочу.

– Понятно, почему не хотите. Однако на ее заявлении ваша резолюция, Кирилл Семенович. Об оформлении трехкомнатной квартиры.

– Знаете, сколько таких резолюций приходится накладывать?

– Догадываюсь. Но дело в том, что документы, которыми оперировала Гофман, фальшивые. Мы установили, что вы незаконно вселили ее в комфортабельный дом в Житном переулке.

Пирий приготовил блокнот, сделал пометку. Сказал:

– Итак, какая-то Гофман получила квартиру по подложным документам. Разберемся.

– Что ж тут разбираться. Девяносто тысяч вам, десять тысяч Микитайло за посредничество – не так уж и плохо.

– Поймите меня! – вдруг еще раз повысил голос Пирий. – Не могу я контролировать все справки. Для этого существует аппарат. Сказал: разберемся и накажем виновных.

– Кроме того, – сказал Сидоренко спокойно и даже монотонно, – получили столько же от граждан Заровского, Хорошиловой и Шульженко. О них также есть письменное свидетельство Микитайло. Установлено: все названные граждане получили жилплощадь незаконно.

Пирий мгновенно перебрал в памяти все эти фамилии. Хорошилову и Шульженко помнил – тут не зацепиться, письменных доказательств не осталось – он распорядился по телефону пойти навстречу этим гражданам, а вот с Заровским? Черт его знает, сколько их было, всех не припомнишь… Да, наверное, и с Заровским все в порядке.

Сказал, уставив взгляд во что-то над головой Сидоренко:

– Я отбрасываю ваши инсинуации. Категорически и решительно. Наговорил ваш Микитайло глупостей, а вы, ответственные работники прокуратуры и милиции, как младенцы, уши поразвесили. Я не позволю! Не позволю шельмовать себя, поняли?! Какие-то тысячи, сотни тысяч… Смешно… Пошла мода – мафия, коррупция. Рашидовщина вам покоя не дает. Лавров захотелось. Орденов и медалей. Фига вам будет, а не ордена. Ногою под зад из прокуратуры. Это же надо, чернить кадры! Руководящие кадры, на которых держится государство. Потому что мы дело делаем, мы эту власть укрепляем и сами – власть, народ нас выбрал, и мы служим ему, а тут выползает какая-то прокурорская вошь, что только и знает сосать кровь у трудящихся. Но со вшами и блохами у нас один разговор – нещадно давить! Как паразитов!

«А в нем пропадает неплохой оратор, – думал Сидоренко. – Если бы был честным и порядочным… Организатор, энергичный, но что поделаешь – преступник… Ну и демагог! Слова какие произносит, на митинге такому и поверить можно…»

Встал и сказал:

– Ухожу, пока вы не раздавили меня, как блоху. Однако мы еще встретимся, и не обещаю, что эта встреча будет приятной. Для вас, конечно.

Он направился к двери.