Дело было, вроде, пятиминутное.
Нет, начнем сначала: была группа по сказкотерапии. Группа состояла из многих хороших и интересных людей, но динамика была тяжелая… М-да, а ведь между прочим, все участники были участницы. Такой расклад всегда тяжеловат — слишком много проекций на единственного мужчину.
Там была «центральная» тема — Спящая Красавица и как она просыпается. Только она у нас не просыпалась. Потому что все сказки были про то, что она спит и спит и спит (как вариант — умерла; «Мертвую Царевну» мы даже ставили отдельным спектаклем). И НИКАКОГО выхода. Пять дней в такой атмосфере было реально тяжко. При всей нашей друг к другу (многих) взаимной симпатии и уважении.
И вот. Была там такая Чита… (Потому что на группах я обычно оперирую кличками, которые там же рождаются; я и помню потом обычно именно эти клички, и часто «цивильные» имена многих своих «клиентов» так никогда и не знаю; а некоторые из этих кличек, конечно, приклеиваются на года). Я не помню, что за сказки она придумывала, Чита. Помню, что ее в последний день начало сильно волновать: «Так что же делать? Так что же делать? Как же выйти из сценария?» И я ей говорю, в середине где-то дня: да влегкую! Да за пять минут! Она говорит: «Да? Ах-ах-ах! А как?» А я: «Пошли сейчас на пять минут выйдем на улицу голыми погулять». Она говорит: «Ой, нет». И весь остаток дня промолчала.
Настал вечер. Мы устроили бал-карнавал, очень настоящий. Я был на нем Нарциссом (молчать, господа психоаналитики! сам знаю!) А после бала стали подводить итоги. Было полдевятого вечера, семинар был до девяти. Заговорила Чита.
И говорит: «У меня из головы все не идет задание, которое ты мне днем давал. И хочется, и колется. Я ведь понимаю, что это напрямую связано с выходом из сценария — что вот он — и что я все равно торможу — и что это же и есть мой сценарий… Но так хочется из него выйти!!» Я говорю: ну ладно, в чем проблема. Это же дело пяти минут. Они у нас еще есть. Пошли.
И она — идет! То есть мы выходим в коридор, скидываем одежду и выходим на улицу. В такой городской двор между стандартными хрущевскими пятиэтажками. И первые полминуты идем молча и довольно весело. Я беру ее за руку, пытаюсь как-то развлечь. Потому что она на глазах начинает страшно зажиматься. Во дворе, понятно, люди, хотя я сам не очень на них смотрю. Еще через пару минут становится понятно, что надо возвращаться — она просто мертвеет у меня в руке. Мы идем обратно, в коридоре одеваемся и заходим в зал для занятий. Там наши, сгрудившиеся у окон. Некоторые примерно в том же полуобморочном состоянии. Некоторые, наоборот, пылают возбуждением.
Я, наивный, думал, что тут и сказочке конец. Ан нет — это было только начало!
Через минут пять-десять у наших дверей раздается мощный гул и стуки. Мы открыли, и я вышел к «народу». Что я, кстати, понял только потом — это что я по- прежнему был в маскарадном своем раскрасе. Когда трикстер уже начинает морочить приличным людям головы, он это таки делает полноформатно.
Итак, я вышел на улицу. У дверей стояли человек десять взрослых и пяток детей-подростков. Ну, что они говорили мне — примерно понятно. Я очень постарался максимально трезвым и взрослым тоном объяснить, что это такой специальный тренинг, а в чем он состоит, я готов всем объяснить подробно через двадцать минут, когда тренинг закончится. Они продолжали шуметь. Первенство из них я бы отдал мальчишке лет одиннадцати. Он орал: «Это же психотравма! Я теперь пойду и повешусь, и вы будете виноваты!» Я повернулся к нему и сказал: «Иди, вешайся». Но его трудно было сбить. Он тут же заорал: «Не повешусь! Тогда руку разобью!» И действительно принялся рукой — локтем — изо всех сил лупить по кирпичной стенке.
Вообще говоря, это было уже почти и все. «На измену» выпала добрая половина участников. Подведение итогов было в большой степени сорвано — никто ни о чем другом говорить не мог.
Потом мы закончили, и я вышел на улицу, как обещал «народу». Там не было уже никого — только один мужчина, который сказал: «Я черный колдун. Можно зайти?»
!
Вот видите, я не виноват. Я ж его не придумал. Я уже сильно устал за этот день и хотел отдохнуть. Мы прошли внутрь и сели пить чай.
Мужик, с одной стороны, выглядел сильно «неадекватно». С другой, было два интересных момента. Во-первых, я помнил его полчаса назад, когда он вел себя совершенно по-другому — бил кулаком в грудь и кричал про нравственные ценности. Такую поведенческую гибкость заценил бы любой НЛПист. Во-вторых, он очень прямо и «попадая» начал с нами разговаривать. Мне он сказал: «Ты думаешь, ты скоморох?» (хотя я ни о чем таком при нем не говорил). А организатору семинара: «Ты думаешь, ты ведьма?» (Хотя уж она и подавно ничего такого при нем не говорила, но, насколько я знал, думала). И так далее в том же духе. Он не просто гнал белиберду. Он говорил явно осмысленные вещи.
«Толпу, — говорит, — я разогнал. Не ради вас, а для себя. Это мой участок, тут я хожу подпитываюсь. А вы собственно кто такие будете?»
Пришлось отвечать. Вообще хорошо поговорили.
У этой истории есть еще несколько красивых моментов. Через пару дней я приехал на это место, чтобы встретиться с «колдуном», как договорились. На встрече он не появился, но гуляя вокруг, я вдруг увидел круглосуточное отделение милиции, до которого мы с Читой не дошли шагов тридцать. Там как раз ее сильно заломало, и мы повернули назад. Если бы мы дошли тогда до милиции — согласитесь, это было бы красиво. Я даже специально зашел туда внутрь и спросил у ментов, который час. Чтобы, так сказать, все-таки отметиться.
На измену в тот вечер выпала прежде всего директор того места, где мы занимались — детского центра творчества. Ей, кстати, действительно было чего бояться, в отличие от всех остальных. Вначале она очень сильно на меня «наехала». И в первые пять минут я ей даже поверил. Но, насколько я знаю, никаких дурных последствий не было. «Колдун», надо полагать, поработал. «Ведьма» написала упреждающую, очень хорошую, кстати, статью в местную газету про сказкотерапию и карнавал. Короче, «наши» «отмазали» — либо вообще не надо было никого ни от чего отмазывать.
Так вот, сходили-погуляли.
Вот что Чита написала мне где-то год спустя (я спрашивал про «дальние последствия»):
"…ну, ваще глобальныгх таких последствий (ну, типа, как тыг писал про даму, которая осознала, что она змея) не быгло..
но из колеи, из которой хотела выгйти — всё-таки выгшла:))) поначалу-то я сильно "шашкой махала" — типа — всё могу!!! потом понемногу успокоилась и вспоминала эту нашу прогулку даже с удивлением — типа, эт я там была?:) но ощущение, что я МОГУ осталось до сих пор.
…да, потом, через пару дней после тренинга, я написала про себя сказку, которую не стала писать на тренинге… ещё через пару дней после этого приписала ей счастливый конец:)))
.. в жизни до такого "счастливого конца" ещё не добралась:)) но ведь и жизнь ещё не заканчивается:)»
— к-к-к
Я не очень горжусь этой историей. Все в ней, знаете ли, на нервах, на резких выпадах, на неожиданностях. Также нельзя сказать, что я был Очень Осознан во время той прогулки. Как и многое другое, мне сошло это с рук, но очевидно, что могло бы и не так гладко сойти.
В другом каком-то смысле я этой историей любуюсь. Чисто эстетически. Вот как выходим мы, такие голенькие, свеженькие, сумасшедшие, на этот хрущевский двор, и он сразу преображается. Что-то в этом есть мощное очистительное, хотя бы только для мозгов.
Проблема «контроля» является камнем преткновения для очень многих мозгов. «Растормозиться» огромному числу моих современников и соотечественников крайне трудно, особенно мало-мальски сознательно. Поэтому, кстати, пьется так много водки. (Как вам эта история в качестве программы борьбы с алкоголизмом?)
Есть такая идея, что для повзросления бывает необходимо осознать относительность запретов. Пока запреты абсолютны, то есть 100 % обязательны для исполнения, их исполнитель остается в социальном и психологическом смысле рабом. У него нет той самой свободы выбора, которая присуща свободному гражданину.
«Примитивные» культуры справлялись с этими проблемами, мне кажется, в основном путем ритуальных праздников, на которых запреты снимались (и даже инвертировались наоборот) и таким образом, их участник самим существом понимал и впитывал относительность запретов как специфику социальных и культурных отношений. Это, мне кажется, делало его больше человеком — он знал, что он «раб» только в определенном ограниченном отрезке времени и пространства, но в другом измерении свободен (и это измерение мы можем, не погрешив, также назвать «духовным»). Ныне этих праздников (мистерий, оргий, карнавалов и прочих) в общей культуре нет, и «нормальный человек» по отношению к относительным, в общем-то, запретам, оказывается в позиции раба пожизненного. Это сильно бьет по самооценке, кстати.
Не нужно по улицам ходить голым, по разным причинам. Но это относительная истина, временный договор. Есть другие «понятия».
Кстати, про статусы. (Инициация сильно связана со статусными вопросами). Раздеться при других имеет право человек с более высоким статусом. Это можно долго объяснять социобиологией и прочей наукообразностью, но это факт: «главный» имеет на «голость» больше права, да и больше возможностей. Он может «открыться», потому что он не особо боится. Тот, кто больше боится, и должен больше прятаться, и социальный статус его соответственно ниже. Это не единственный параметр измерения статуса, но один из многих.