Магия в крови

Глава 1

— Без моей магии ты бы сдох, как собака под забором.

Не открывая глаз, он пошевелился, отстраненно наблюдая за разноцветными кругами, которые плавали под веками.

— Кишки в порядке, ну, поболит живот еще чуток — перетерпишь. На спине шрам остался, но это ничего.

Голос звучал совсем рядом, одновременно и покровительственно и настороженно.

— Ты открой, открой глаза-то.

Дук Жиото повиновался. Сидящий на краю лежанки мужчина прижал палец к коже под его левым глазом, оттянул книзу веко и склонился над больным.

— Зеницы желтые еще, — заметил он, выпрямляясь. — Это от трав. Сесть сможешь? Ну-ка, попробуй.

Упираясь локтями, Дук приподнялся. В животе закололо, и он упал обратно на подушки.

— Брюхо ноет? — спросил чар.

Это был именно чар, никаких сомнений, хотя Жиото не смог бы объяснить, почему так решил. Мужчина лет сорока, то есть куда старше Дука, невзрачной внешности, с редкими темными волосами и запавшими глазами. То, как он держал себя, жесты и голос — все свидетельствовало о том, что этот человек владеет силами, обычным людям не подвластными.

— Не ноет, — сказал Жиото. — Колет.

— Это понятно. Не бойся, кишки у тебя были поранены, но я там подправил кое-чего, залатал. Сядь.

Дук сел. До того он видел лишь фигуру мужчины, все остальное расплывалось, а теперь разглядел, что находится в просторной комнате сельского дома. Сквозь окна и приоткрытую дверь лился дневной свет. Пахло травами. Дук сидел на узкой лежанке, рядом возвышалась печь, дальше стояли стол и лавки, а под стеной — большой сундук.

Чар выпрямился. Одет он был в черную меховую куртку и широкие штаны, обут в сапоги из грубой кожи.

— Так... — произнес он, разглядывая Дука.

Жиото не помнил, как очутился здесь, но смутные картины того, что происходило недавно, жили в его памяти. Драка на дороге возле ельника, капитан городской стражи, ударивший его мечом в живот, боль и еще один удар — сзади, между лопаток. Он не забыл, как пытался уползти и этот тяжелый красный кафтан, мешавший двигаться... Кошель! Большой кошель с драгоценностями, монетами и каменьями, пришитый к подкладке! Тогда, после двух ранений, Дук был в полубреду, потому и скинул кафтан. Это же целое состояние, он бы мог жить до конца своих дней, ни о чем не заботясь...

Голова закружилась при мысли о том, чего он лишился, все вокруг поплыло, и Дук с искаженным лицом упал на лежанку.

— Что такое? — донеслось до него сквозь звон.

— Сколько... Сколько дней я тут лежу? — просипел Жиото.

— Пять. — Заскрипели сапоги, чар куда-то пошел.

Первые Духи, пять дней! Теперь не найти ни кафтана, ни кошеля, даже если вернуться на то место...

— На-ка, выпей.

Ноздри Дука затрепетали, когда он ощутил острый травяной запах. Что-то прижалось к пересохшим губам. Терпкая жидкость проникла в рот, и Дук помимо воли глотнул.

Тихий звон в его голове всколыхнулся волной, смыл болезненную слабость: на мгновение все вокруг вспыхнуло, а потом сердце забилось часто-часто и по телу разошлась дрожь.

— Аргх! — сказал Дук. Глаза выпучились, грудь выгнулась, тело словно подбросило над лежанкой, и он вновь сел.

И зрение улучшилось — теперь он видел окружающее четко и ясно.

— Где я?

Чар с довольным видом отступил, закупоривая крышкой небольшой, обмотанный широкими полосками ткани кувшинчик.

— Дай еще, — попросил Дук. — Что это? Слышишь, дай мне еще, я хочу...

— Не дам, — отрезал чар. — Это «травяная кровь», она на вес золота.

Травяная кровь?

Дук уставился на него.

— Так ты... Песко Цветник?

Мужчина ухмыльнулся — самодовольно, но с легкой опаской.

— Откуда знаешь?

— Я из Форы, там в аптеках есть такое снадобье, называется «кровь травы». Дорогое очень. У меня один аптекарь в знакомцах, так он говорил, снадобье это делает Песко Цветник, чар, который живет в селении возле Разлома... Ох, и далеко же я теперь от Форы, — заключил он.

Песко нахмурился.

— Городские лекари мое снадобье разбавляют, поэтому то, что в аптеках продается, не так хорошо помогает. — Он повернулся к Дуку спиной, скрылся за печью и чем-то зашуршал. Жиото сидел неподвижно, глядя на стену перед собой и прислушиваясь к ощущениям: в животе колет, тянет спину между лопаток, ноет в правом боку... А так — жить можно.

Песко Цветник вернулся уже без кувшинчика.

— Где я? — повторил Дук.

— Это селение никак не называется. Ко мне цех аптекарей каждое лето присылает людей, я им жбан снадобья продаю. Себе вот немного оставляю. Больше мне за год не приготовить, потому что ингредиенты, из которых я «кровь» делаю, — они редкие очень. Один жбан знаешь сколько стоит? А аптекари уже в Форе разбавляют его. Ладно, ты сразу не вставай, полежи еще. После поговорим, кто ты да откуда. — С этими словами чар вышел.

На лавке у стола Жиото заприметил свои штаны и рубаху, а под лавкой — сапоги. Откинул одеяло и оглядел себя. Дряблая белая кожа, руки и ноги такие тощие, что похожи на палки. На животе багровел рам. Этот капитан... Уродец! Убийца! Дук помнил, что вонзил меч в грудь стражнику, когда тот непонятным образом сумел ранить лича. Вот так! Капитан мертв, а он, Дук Жиото, жив. Это главное. Хотя кошеля с драгоценностями было жалко. Ох как жалко! И еще Зоб... Теперь ни хозяина-аркмастера, ни друга-лича — никого. Он так выслужился при великом чаре — любимым слугой стал! — потом у него был Зоб и драгоценности, он столь многого добился в Форе, а теперь, из-за какого-то капитана — опять без денег, без службы, да еще попал в дикое селение, у которого даже названия нет... Дук сморщился от жалости к себе.

Снаружи послышался скрип, потом звук льющейся воды. Заблеяла коза. Он повернулся, свесил костлявые ноги с лежанки, посидел немного и кое-как встал. Комната качнулась и чуть расплылась, но травяная кровь Песко Цветника помогла не свалиться на пол. Широко расставив ноги и растопырив для равновесия руки, Дук, качаясь, добрался до лавки, тяжело сел. Кое-как натянул штаны, затем сапоги, рубаху. Вновь огляделся и, заприметив возле печи узкую дверцу, поковылял туда. За дверью, как он и ожидал, была каморка, где стояли пара метел, палки и ведра, на вбитых в стену гвоздях висели мотки бечевки, на полу лежал ящик со старыми подковами, клещами и сломанным ржавым ножом. Голова закружилась. Жиото сел на пол у двери и долго сидел. Наконец, придерживаясь за косяк, поднялся. Ноги дрожали, в животе свернулся тугой ком, но... Первые Духи, всего пять дней с тех пор, как его ранили! — да если бы не умения Песко Цветника, Дук бы давно сдох, а не сдох — так валялся бы сейчас, корчась от боли в загнивающих кишках. Хороший человек Цветник, привез Дука к себе, хотя тот ему никто, выходил, не стал жалеть «травяной крови», пусть она и дорогая...

Думая обо всем этом, Жиото из черенка метлы, палки и веревки соорудил костыль и поковылял к приоткрытой двери, из-за которой доносились голоса. По дороге остановился, чтоб заглянуть в сундук, но там лежала глиняная посуда да какие-то тряпки, а кувшинчика со снадобьем не оказалось.

Встав на пороге, Дук увидел обычный сельский двор: сарай, птичий загон, где квохтали куры, навозную кучу, обложенную камнями круглую дыру колодца. Небо было затянуто серенькой пеленой, дул зябкий ветерок. Возле сарая стояла телега. Угол приподнят — присев, его на плечах удерживал крестьянин. Второй что-то делал с колесом телеги. Песко Цветник стоял рядом, наблюдая за их работой. Услыхав скрип двери, чар оглянулся.

— Сказал же тебе не вставать пока, — проворчал он, впрочем, не слишком грозно.

Крестьяне закончили прилаживать колесо и повернулись к Дуку. Оба выглядели диковато — тощие, с бородами до пупа, со спутанными патлами, в грязной одеже. На Дука они смотрели подозрительно и враждебно. Один что-то сказал чару, тот ответил, крестьяне переглянулись, вновь покосились на Жиото и побрели со двора.

Возле дома лежали дрова, Дук доковылял до них, сел, бросив костыль и привалившись к стене. Положил ладони на колени и увидел, что руки дрожат.

Песко подошел к нему и сказал:

— Ну так как тебя величать?

— Дук Жиото, — он улыбнулся, заглядывая в глаза чара. — Спасибо тебе, Песко Цветник, спас меня от смерти. А я вот, понимаешь, не помню совсем, как ты меня нашел да где это было?

Чар показал на сарай, откуда как раз донеслось ржание.

— Я к хворому в соседнее селение ездил. А когда возвращался, тебя и нашел. Ты прямо на дороге лежал, на Земляном тракте то бишь. Думается мне, ты полз, да и выполз на тракт, а там в беспамятство впал. Я тебя чуть было не раздавил: прикемарил на телеге. Хорошо, Травка, лошадь моя, остановилась и заржала. На телегу тебя положил, сюда привез... так вот. Кто же это тебя, Дук Жиото, подранил? А то меня крестьяне донимают, не привел ли я к ним какого разбойника.

Дук прижал руку к сердцу и сделал движение, будто собираясь встать, но не встал.

— Да что ты! Какой же я разбойник — ты погляди на меня!

Чар присел перед ним на корточки и велел:

— Ну так рассказывай.

— Из Форы я, в услужении там был у одного торговца. Ты, наверное, знаешь, что в городе чары сцепились? Эти, как их... аркмастеры, те, что цехами верховодят. Промеж них такое началось — страх. Убивства всякие, и еще ладно бы они только друг дружку мутузили, а то ведь и простые люди пропадать стали. Ты, Песко, не думай, я против чаров ничего не имею, вот ты тоже чар, а сразу видно — человек хороший, жалостливый. Но в городе они совсем уж... озверели. Вот народ из Форы и потянулся кто куда. Я с папашей старым жил да с братиком младшеньким. У нас родичи далеко на востоке есть, мамани покойной родня. А торговец, хозяин мой, одному из цехов что-то продавал — не знаю что, но какой-то у них договор был. Другой цех как-то вечером подослал наемников, и хозяина моего зарезали, а вместе с ним и всех его слуг. Я один убег. Уже к тому времени в Форе немного людей осталось, дома брошенные стояли, на улицах, понимаешь, мертвецы лежат, стража разбежалась... Я как домой ночью бежал, гляжу — в конце улицы, где наш дом, карета брошенная. Лошадей кто-то увел, а карета стоит, и мертвец внутрях. Я его вытащил, взял папашу с братиком, скарб, какой у нас был, вывел нашу лошадку, впряг в карету, сели мы и поехали. И еще, знаешь ведь... — Жиото доверительно склонился к внимательно слушавшему Цветнику. — На вершине Шамбы стоит дом чаров, Универсалом зовется. Так мы, когда уже с горы съехали, видели, как он светился, и еще грохотало там что-то. Чары, значит, сошлись в битве, я так думаю. Вот ехали мы, ехали, а под утро на нас напали. Времена-то такие, что разбойников много повсюду. Папашу моего с братиком... убили их, а я дрался, так меня порезали, я упал, они и решили, что умер.

Дук всхлипнул, откинулся к стене дома и закрыл глаза, сам почти уверовав в свою историю.

— Забрали скарб наш, — продолжал он тихонько. — Я потом плохо помню, что было. Совсем даже не помню. Видно, в беспамятстве пополз куда-то... а после ты меня и нашел.

Он раскрыл глаза. Чар внимательно смотрел на него.

— Больше нечего рассказывать, — заключил Дук.

Песко Цветник выпрямился, оправил куртку из кротовьих шкур. Дорогая это была куртка, не то что штаны его грубой крестьянской работы и старые разбитые сапоги.

— Раз так, оставайся у меня, Дук Жиото, пока совсем не выздоровеешь, — решил Песко. — Сейчас и вправду времена такие... недобрые. И что между чарами в Форе война — про это я слышал. Цеха дерутся, да. Выходит, раненых много будет, аптекарям моя «кровь» вскорости понадобится. Хотя, может, и наоборот станется: ежели народ из города разбежался, то этим летом ко мне посыльные от аптекарей и не явятся…

Они помолчали, думая каждый о своем.

— Хорошая куртка на тебе, — осторожно произнес Дук. — Такую и в городе не всякий богатей себе позволит.

— Что? — Песко взглянул на него. — А, куртка... Да это мне проезжий один отдал.

— Какой проезжий?

— Мимо нас фургон проезжал, в нем старик и барышня молодая. Внучка его. Богачи, сразу видно, но почему-то без охранников. Старик больной, горячка у него. Остановились здесь, спрашивали, нету ли в селении лекаря. А лекарь... Я и есть местный лекарь. Напоил старика «травяной кровью», он, конечно, сразу ожил. Вот, куртку мне отдал.

— Что ж, у них монет не было заплатить, если богатые? — удивился Жиото.

— Были. Но старик хитрый попался. Нет, он платить не отказывался, но, говорит, давай я у тебя за три золотых весь кувшинчик куплю. Но я ему все отдавать не хотел, сказал: «Господин, вы два глотка сделали, вот за два и платите». А он говорит: «Мелких монет нету, разменяешь?» Врал, наверное, хотел весь кувшин выманить. А тут, понимаешь, Дук, денег совсем не водится. Со мной крестьяне посудой расплачиваются, тряпье всякое тащат, еду или по хозяйству помогают. Нет, у меня, конечно, сбережения есть, но мне... — Песко смущенно улыбнулся. — Куртка мне его приглянулась, так я старику и сказал: нету размена, давайте, господин, ее в оплату. Куртка дорогая. Я ему еще чуток «крови» с собой налил, он мне куртку и оставил.

Дук слушал очень внимательно. Молодая женщина со стариком? Он помнил фургон и то, как его ударили в спину, как он упал на капитана, вонзив меч ему в грудь, как потом его оттащили к обломкам телеги и бросили... И еще помнил две фигуры над собой, голоса: молодой женский и стариковский...

— А барышня, у нее не светлые ли волосы были? — спросил Дук.

Чар уставился на него.

— А тебе зачем?

— Да вот, понимаешь... Сдается мне, что я этих господ знаю. В городе они рядом с лавкой моего хозяина жили, и барышня частенько к нам заходила.

— Ага, светлые, — согласился чар. — Красивая, только грустная очень. Я даже видел, она плакала, пока мы со стариком торговались.

— И куда ж они поехали?

— Тут возле селения только Земляной тракт, а других дорог нету. Вот по нему и поехали, прочь от города.

У Дука сильно закололо в животе, он согнулся и простонал:

— Ох... Опять колется.

— Так пошли, пошли в дом, ляжешь. — Песко обхватил его за плечи, помог подняться, сунул в руки костыль и, придерживая, повел к двери.

— Братик... — стонал Дук, пока чар укладывал его. — Молодой еще совсем, в семинарию его с папашей хотели определить, денег копили... Теперь ни братика, ни папаши, ни денег... Ой, болит как...

— Ладно, дам тебе еще глоток, — сказал чар и ушел за печь. Раздалось шуршание, звяканье, и Песко вернулся.

— «Травяной крови» много пить возбраняется, потому что можно себе вместо пользы вред нанести, — пояснил он, поднося кувшинчик к губам Дука.

У того снова зазвенело в голове, сердце заколотилось — а после боль прошла. Чар продолжал:

— Если перебрать, может приключиться то, что мы, лекари, называем «непредвиденными явлениями».

— Это че за явления такие? — не понял Дук.

— А видения. Видения миров иных.

— Каких миров?

— А тех, что находятся за границами известных нам полей.

— Каких полей? — еще больше удивился Жиото.

— Тех полей, что ведомы нам. А миры за их пределами. Не поймешь ты все одно.

Песко напоил его бульоном, заставил съесть немного хлеба. Начало темнеть. Чар вернулся к своим обычным занятиям, то выходил во двор, то что-то делал в доме. Когда он появлялся в поле зрения, Дук неизменно обращал к нему лицо и следил за хозяином благодарным взглядом. Иногда Жиото, вспоминая про набитый драгоценностями кошель, стонал и морщился, жалея себя.

Когда совсем стемнело, Цветник зажег плошку, поставил на стол миски, кувшин с чашками и позвал Дука ужинать.

— Пить тебе пока нельзя, — сказал он, когда Дук тяжело уселся на лавку. — Да и вино тут дрянное, не вино, а выжимка. Но поесть надо.

Разговаривая, они сидели долго, плошка почти выгорела. Песко рассказал, как учился в семинарии холодного цеха, хотя всегда испытывал страсть к отцовскому ремеслу. Папаша его был аптекарем, но хотел, чтобы сын стал чаром. Потом, когда Песко уже закончил семинарию, отец умер. Аптеку забрали ростовщики за долги, которые, как оказалось, были у старика, часто посещавшего веселые дома и содержавшего двух любовниц в разных концах города. А сын подался в это селение, где как раз нужен был чар. В растениях всяких он хорошо разбирался, да еще у местных кое-чему научился — и сделал, в конце концов, свою «травяную кровь». Видно было, что Песко ею гордится.

— Вот тебя она как быстро на ноги поставила? — говорил он. — Ну, еще не совсем поставила, но ведь жив ты и скоро совсем бодрым станешь. А ежели б не «кровь» моя — помер бы, и все тут. Ни один лекарь тебя бы не спас, это я тебе говорю, Песко Цветник! От «травяной крови» все само собой срастается, потому что в ней и травы всякие, и еще магия моя довешана.

Стояла глухая тишина, какой в городе никогда не бывает. Время подошло к полуночи, когда они отправились спать. Дук устроился на лежанке, а Песко — на печи.

— Топить сегодня не буду, — сказал он из темноты. — Под утро холодно станет, закутайся получше. Я там второе одеяло положил.

— Спасибо тебе, — откликнулся Жиото.

Они помолчали, а потом Песко произнес:

— Завтра, Дук, я тебе еще чуток «крови» дам хлебнуть. Через день-два ты совсем выздоровеешь. И что дальше будешь делать?

Жиото повернулся, пытаясь устроиться так, чтоб не кололо в животе.

— Не знаю. А куда мне теперь податься? Я уже думал-думал, пока лежал, — выходит, некуда. В город сейчас не сунешься, кареты и лошади моей нету...

— А оставайся здесь, — предложил Песко. — Я тебя учеником сделаю.

— Да я ж ни в магии, ни в травах ничего не смыслю, — удивился Дук.

На печи зашуршало: Песко приподнялся на локте.

— Ты молодой совсем, почти что юнец, — заговорил он со сдержанным волнением — В твоем возрасте всему быстро обучаются. У меня ж, видишь, ни жены, ни детей, вообще никаких родичей не осталось. Кому тайну «крови» передать, кого обучить, как ее изготавливать? Да ее еще и изучать надо, потому что много таинственного в том, как она на людей влияет, много этих самых «непредвиденных явлений». А ведь «кровь» — дело всей моей жизни, сколько я труда вложил, сколько опытов переделал... Да и все другое, что я знаю, — а я много знаю. У меня книга есть, в нее всякое записываю, все заклинания... и что? Помру — она и затеряется. Крестьяне, дикари эти, растащат, чтоб печи растапливать. Обидно мне. Я ж столько умею всего, столько знаю, а тут... и поговорить не с кем. Здесь все тупоумные. Хотел себе среди мальчишек ученика найти, кто посмышленее, да куда там. Нету среди них смышленых. Крестьяне эти до сих пор думают, что по лесам вокруг Первые Духи бродят. А ты все же городской, у лавочника, говоришь, в услужении был. Значит, поумнее будешь.

Дук подумал-подумал и сказал:

— Можно. А жить у тебя? А еда?

— Ну! — обрадовался Песко. — Это мне тебя Первые Духи послали! Жить поначалу здесь, а после и дом тебе отстроим. Сбережения у меня небольшие, я часто в город езжу, всякие ингредиенты для своих опытов покупаю и трачу на них много, ну и еще горную манну беру у следопытов, которые к нам заходят иногда. Но я крестьянам прикажу — они забесплатно дом отстроят. За еду не беспокойся, прокормимся. После, если захочешь, найдешь себе девку из местных, женишься. Они чаров уважают и боятся, будет она тебя слушаться. Обучу всему, что знаю. А?

— Хорошо, если так, — сказал Жиото. — Мне даже... ну, вроде и любопытственно стало, все эти твои заклинания, травы...

— Ну и славно, ну и договорились...

Вскоре Песко захрапел, а Дук лежал, глядя в потолок. Вот как оно все оборачивается, размышлял он, вслушиваясь в тишину, что окутывала селение. Жил я в городе, был в услужении у самого аркмастера, а теперь занесло невесть куда, и Песко Цветник предлагает стать его учеником...

Глаза Дука давно привыкли к темноте, он различал забитые соломой щели между бревнами потолка, а когда поворачивал голову, видел очертания стола и лавок. Впервые с того времени, как он очнулся, захотелось помочиться. Жиото тихо, чтоб не разбудить хозяина, встал, откинул засов и вышел во двор. В Городе-На-Горе звезды не такие — тусклее, да и видно их меньше, тут же небо аж сияло. Сделав свое дело, Дук вернулся в дом, достал из-за пазухи сломанный ржавый нож, который нашел в каморке, когда сколачивал себе костыль, залез на лавку, что стояла у печи, и перерезал горло спящему на спине Песко Цветнику. Чар всхрапнул, дернулся и умер. Дук стащил тело на пол, покопался в одеялах, отыскал неглубокий узкий закуток между печью и стеной... пусто. Дук стащил с печи все одеяла — под ними ничего не было. Где же ты прячешь «травяную кровь», Песко Цветник? Может, в стене есть выдолбленная ухоронка, прикрытая доской?

Жиото медленно пошел вдоль стенки, стуча кулаком по бревнам, и тут же зацепился за что-то, больно ударившись ногой, Отпрянул, глядя вниз. Ничего, обычный пол. Дук медленно вытянул ногу. И отдернул, коснувшись носком чего-то незримого. Да что же это такое? Он присел, выставил руки перед собой. Пальцы ткнулись в шершавую твердую поверхность. Ладонями он ощупал непонятный предмет со всех сторон — вроде ящика, по бокам прямые стенки, сверху покатая крышка... сундук! Он нашел скобу, потянул.

С тихим стуком крышка откинулась. В воздухе невысоко над полом висел обмотанный широкими полосками ткани, запечатанный крышкой кувшинчик, рядом лежала книга в деревянном переплете и холщовый мешочек с затянутой ремешком горловиной. Дук опустил руку, похлопал ладонью по невидимому дну сундука. Вот это да!

К тому времени от усилий он совсем ослабел, поэтому сразу снял плотно сидящую крышку и сделал большой глоток «травяной крови».

В горле запершило, в голове будто рог затрубил, перед глазами пронесся вихрь красных искр. Сердце заколотилось так, словно готово было, проломив ребра, выскочить наружу. Охнув, он сполз вдоль стены и чуть было не уселся в невидимый сундук. Встал, пытаясь совладать с ощущением, что голова стремится оторваться от тела и взмыть к потолку, — даже крепко ухватил себя за уши. Комната содрогалась в такт ударам сердца, кренилась из стороны в сторону. А еще руки и ноги стали двигаться быстрее и приобрели небывалую легкость.

Потом, когда сердце успокоилось, Жиото вернулся к печи и едва успел остановиться, чуть не врезавшись в нее грудью. Было ощущение, что он не идет, а скользит по полу, перетекает из одного места в другое, словно стал струей кипятка. Он будто пенился, пузырился, внутри клокотало. Тело сотрясала дрожь, кожа на лице горела и стянулась к скулам. В комнате стало светлее, белесые пятна расплывались по стенам и потолку.

Песко Цветник лежал у лавки. Дук заглянул в мешочек из сундучка-невидимки, увидел горсть серебряных монет — и повесил его на пояс. Достал книгу, порыскал в других сундуках, стоящих за столом, нацепил лучшую одежду, что смог найти, — не забыв, конечно, и про куртку из кротовьих шкурок, — а после разжег свечу и забрался в подпол. Там у Песко было что-то вроде мастерской. Вместо стола — широкие доски на козлах, где стояли скляночки и реторты; на веревках висели связки трав, на стене — полки с банками и шкатулками. Жиото нашел иглу с нитью и пустой кошель, украшенный золотой вышивкой. Переложил в него большую часть монет и пришил к подкладке куртки на левом боку. В приземистом длинном сундуке, набитом тряпками, обнаружилось и оружие: вроде короткого посоха, но с рукоятью на одном конце и узким трехгранным лезвием на другом. Клинок вставлялся в деревянную трубку, чтоб не пораниться ненароком.

Еще в подполе на веревках висело несколько окороков, у стены стояли кувшины. Дук открыл один, понюхал: пахло перебродившим виноградом. Он снял с вбитого в стену гвоздя котомку из мешковины. Уложил в нее пару окороков, кувшин с вином и книгу. Прошелся по мастерской, соображая, что бы еще захватить. В склянках, что стояли на полках, были какие-то жидкости зеленых, коричневых и желтых цветов. На запечатанных сургучом горлышках нацарапаны названия. Дук собрал столько, сколько поместилось в котомку, замотав каждую в тряпочку, чтоб не побились.

Выйдя наружу, он раскрыл ворота сарая, вывел лошадь, приговаривая: «Травка... Не бойся, Травочка...» — запряг ее в телегу.

Селение спало, нигде не светилось ни одного огонька. Дрожь прошла, сердце билось ровно и сильно. «Травяная кровь» сделала тело легким, словно пуховым. Выпрямившись на телеге во весь рост, Жиото огляделся, выбирая направление, и тряхнул поводья. Вскоре телега выехала на тракт, что тянулся от Шамбы вдоль Большого Разлома почти до гор Манны.

Глава 2

Разлом был не виден за холмами. Селение давно осталось позади; Дук ехал под серым небом, вокруг тянулись луга и пригорки, а далеко впереди темнел лес. Иногда Земляной тракт взбирался на холмы, иногда огибал их. Дук, не останавливаясь, перекусил, запивая мясо вином. Он сидел на передке телеги, положив посох на колени, то и дело глядел по сторонам, страшась, что откуда-нибудь из-за одиноко растущего дерева или кустов на обочине вдруг прилетит разбойничья стрела.

Дорога пошла в гору. Когда телега достигла пологой вершины, Дук увидел, что примерно на середине склона стоит человек и машет рукой, призывая остановиться. Жиото закрутил головой и заприметил ниже, у подошвы холма, еще одну фигуру, бредущую к вершине. Больше здесь вроде бы никого не было, нигде не хоронилась засада, но останавливаться он все равно боялся.

— Давай! — он стегнул лошадь. Травка заржала и пошла быстрее, под днищем заскрипела ось.

Человек возле дороги опять махнул. Другой, поднимающийся по косогору, что-то прокричал. Сжимая вожжи одной рукой, Дук ухватился за посох, зажал деревянную трубку между коленей и высвободил клинок.

— Подождите! — донесся до него приглушенный крик второго.

Когда Травка поравнялась с незнакомцем, тот вцепился в оглоблю. Дук крякнул, Травка заржала, телега громко скрипнула — и остановилась.

Жиото, чуть не полетевший на землю, вскочил и заорал, размахивая оружием:

— Ты кто такой? Пошел отсюда! За мной еще целый обоз идет, он сейчас будет здесь! С дороги, уродец!

Остановивший телегу тучный парень молчал, глядя на Дука. Из-за плеча торчал конец древка, но что там за оружие прячется, Жиото понять не мог.

— Да кто ты такой? — орал он, стоя на телеге. — За холмом обоз, слышишь, и воины с ним, щас сюда приедут и враз вас всех порежут!

Положение было нелепое: Дук возвышался над толстяком, потрясая посохом, и вопил, незнакомец стоял, удерживая лошадь и не позволяя телеге двигаться дальше. И молчал.

Второй, наконец, подбежал к ним.

— Вач, друган! — укоризненно заговорил он. — Да что ж ты людей пугаешь?

Дук окинул парочку взглядом. Первый, одетый бедно, с бритой головой и кругом волос на макушке, был старше Жиото, но не намного; второй — белобрысый и кучерявый, с юным розовощеким лицом — куда младше. В руке он сжимал хворостину, а одет... Дук вытаращил глаза на дорогой красный кафтан, перевел взгляд на толстяка — и узнал полицейского стражника из Форы, того самого, что был с капитаном возле селения, когда хозяин-аркмастер отдал страже раненого шамана.

— Отпусти, отпусти лошадку, Кабан, — говорил между тем юнец. — А вы уж простите его, он не нарочно, напугать вас не хотел, он просто такой... Такой вот он человек.

Дук стоял ни жив, ни мертв. Он уже вспомнил, какое оружие было у толстяка. Вот сейчас стражник достанет свой страшный топор да как хрястнет им бывшего слугу аркмастера мертвого цеха по спине — и не станет Дука Жиото.

— Вы куда путь держите? — продолжал юнец. — А впрочем, тут ведь дорога-то одна. Подвезете нас? Мы и заплатить можем. Вы не сердитесь, Вач хороший, только диковатый чуток.

Дук взглянул на юнца и выдавил из себя улыбку.

— Зато он боец знатный, правду говорю. Если какие... нехорошие какие люди попадутся — он защитит.

Жиото покосился на второго и, наконец, понял, что тот не узнает его. Толстяк служил стражником, был под началом у капитана, а на юнце надет его, Дука, красный кафтан... Что все это значит?

— Тогда садитесь, — решил Дук Жиото. — Давайте, залазьте. Поедем вместе.

Теперь Дук не боялся, что крестьяне нагонят его: не только селение, но уже и холм, на котором он повстречал двоих путников, остался далеко позади.

Пришлось поделиться едою. Вач, сожрав половину окорока и напившись вина, лег на устилавшей телегу соломе и вроде заснул. Юнец, представившийся Бардом Бреси, уселся рядом с Дуком и принялся болтать.

— Откуда идете? — спросил Жиото, когда Бард ненадолго умолк, чтобы отхлебнуть из кувшина.

— Так из Форы мы, — ответствовал юнец. — Я вообще-то вагант, а папашка мой кожевник, меня в семинарию отдал, да мне там надоело, бросил я, в ваганты подался. Меня тогда папаша из дома и выгнал. Бродяжничал я, понимаешь, Дук? Познавал, как говорится, существование во всех его разнообразных проявлениях. Набирался опыту житейского. А сейчас у меня этот... ванделяр.

— Чего у тебя? — удивился Дук.

— Ванделяр! — со значением повторил Бреси. — Это я в семинарии услыхал. На одном ненашенском языке это значит «год скитаний», какой в жизни каждого молодого мужа должен произойти. Это когда принимается блудный сын странствовать по свету, а после, набравшись мудрости, возвращается к родителям, становится перед ними на колени, и они, плача, его принимают в объятия... — Бард ненадолго замолк и, вздохнув, добавил: — Только мамаша меня, может, и приняла бы в объятия, но она давно померла, а папаша... Вот сейчас что-то сомнения взяли, не верится, что он меня в объятия примет. Он скорее прикажет слугам собак спустить да гнать меня со двора, ударяя палками по спине и ягодицам. Да и жив ли папаша мой еще? В Форе-то страсти такие начались...

Он замолк и свесил нос, но долго грустить не стал т., вскинув голову, продолжил рассказ:

— А вообще мы за фургоном одним едем.

— За фургоном... — равнодушно повторил Дук. — А зачем? И кто в том фургоне?

— Я их не видел. Старичок какой-то вроде бы да женщина. Молодая женщина, да-да. Вот он, — юнец ткнул пальцем за спину, — ей служить должен. Он такой... служивый. Ну то есть ему самому по себе тяжело. Потому что он... — Бреси понизил голос. — Глуповат мой друган, понимаешь? Ему хозяин обязательно нужен. Из Вача слова лишнего не вытянешь, не умеет он витийствовать, как вот я, к примеру. Я, пока шли, пробовал его разговорить, трудно, конечно, но кое-чего понял. Он служил этому... капитану. Был такой в Форе капитан стражников, его все знали, Трилист Геб звался. Но умер, разбойники убили. И капитан оставил Вачу послание, своею кровью на дощечке намалякал: мол, иди за фургоном, в нем женщина, у ней будет мой ребенок. Служи ей. Вот и идем.

Гряда холмов закончилась, потянулась низина. Впереди темнел лес. Жизнерадостная болтовня Барда Бреси далеко разносилась над округой.

Дук обдумал услышанное и задал вопрос:

— А как вышло, что ты с ним отправился?

— Да как... Я ж, говорю, бродяжничал. Как-то иду себе по улице, никого не трогаю, размышляю, где бы разжиться хлебом насущным. Вдруг выскакивает этот Кабан, хватает меня, бормочет что-то про буковки и тащит... Во, а потом оказалось, что его другана зарезали, капитана этого, и тот оставил надпись кровью, чтобы Вач за фургоном шел... А, я ж тебе про это только что толковал. Вач прочесть не смог, не обучен он, вот меня и притащил. Ну и я... Что в той Форе делать? А Кабан — он туговат умом, потеряться может, или вдруг случится с ним чего — кто подсобит? Я же человек воспитанный, не смотри, что молодой, а умом папаша с мамашей не обделили. Вот я с ним и пошел, приглядываю теперь.

Он замолчал и отпил из кувшина.

— Ты все не выпей, — заметил Жиото. — Нам еще долго ехать.

— Ой, да, извини. — Бард Бреси закупорил кувшин и, полуобернувшись, положил рядом с ногами толстяка. Дук тоже оглянулся: Вач-Кабан вроде бы спал, но если из придорожных кустов с шелестом вспархивала птица или телега скрипела особенно громко, глазки его на заплывшем красном лице приоткрывались.

— Хороший у тебя кафтан, — заметил Дук. — Не знал, что ваганты в таких ходят.

— А они и не ходят. Этот кафтан на дороге валялся. Ну то есть возле того места, где мы капитана нашли. А уже снег пошел, холодно, вот друган на меня его и надел. А там, представляешь... — Он вдруг умолк, быстро покосился на Жиото. Дук сидел с безмятежным лицом. Бард Бреси спросил: — А ты-то кто, друган? Я все болтаю, не даю тебе слова сказать. Ты тоже из Форы, да? Куда направляешься? Шрам у тебя вокруг глаза — ух! Круглый такой, надо же...

Дук рассказал про братишку с папашей, про то, как на них напали, про то, как один спасся и теперь не знает, куда податься. А про шрам пояснил, что это от разбойников остался.

Бард Бреси взгрустнул, даже сочувственно похлопал его по плечу. Дук еще раз оглянулся на Вача, прикидывая: что, если сейчас схватить обеими руками лежащий на коленях посох-клинок, вспрыгнуть на толстого и засадить острие ему в брюхо? Или лучше в грудь, в самое сердце. А уж юнца после прикончить легко будет. Ведь кошель с драгоценностями — он, получается, до сих пор там, за подкладкой кафтана пришит. Вагант — сморчок хилый, драться не умеет, только болтать горазд — это ясно.

Тут как раз Травка фыркнула, глазки Кабана раскрылись, быстро глянули на Жиото и вновь закрылись. Страшное оружие лежало рядом, широченная ладонь покоилась на топорище. И хотя топор был несомненно тяжеленным, Дук почему-то не сомневался, что Вач сможет — даже сейчас, когда лежит на спине в полудреме, — ударить быстрее, чем острие посоха пронзит его грудь. С сожалением отказавшись от мысли немедленно завладеть кошелем, Дук вновь вставился на дорогу.

— А знаешь что, надо тебе с нами ехать! — провозгласил Бард Бреси. — Ты ж такой же бедолага, как и мы. Втроем веселее, да и не так опасно, а? Ты мне понравился, Дук, прости, что я вот так прямо тебе это говорю. Я в человеках разбираюсь, на всяких насмотрелся, пока бродяжничал. И в веселом доме у девок жил, я тебе еще не рассказывал? Видал ихних этих... клиентов ихних, всяких разных важных мужей. А ты приличный человек, Дук, ты нам, может, пригодишься, и мы тебе тоже. Догоним фургон с этим старичком и женщиной, а дальше поглядим. Может, на службу к ним пойдем. Вач будет охранять, ты возничим станешь, а я... Ну, я много могу. Они же — как мы. Из Форы, но только богатеи... Куда едут? Я так смекаю, у них земли дальше есть, за лесом Аруа, может, замок стоит, туда они и направляются. Так я управителем могу стать, дела их вести. Счетоводом тоже. Я и науки всякие знаю, грамматику и эти, как их... диалектику с риторикой. Дук Жиото благодарно кивнул.

— А и что, поедем, — решил он, переводя взгляд на полы красного кафтана, который Бард Бреси как раз плотно запахнул: давно перевалило за полдень, небо темнело, стало прохладно.

— Хорошо! — обрадовался юнец. — Теперь, значит, трое нас. Слышишь, Вач, у нас попутчик новый! Люблю, когда народу побольше, когда дружба, чтоб все друг к другу с пониманием... Весело когда, люблю, понимаешь, Дук, друган, чтоб поговорить можно было...

Когда старику стало совсем худо, им пришлось на три дня остановиться в селении у тракта. Жеранту надо было бы отлежаться подольше, однако он, как только почувствовал себя немного лучше, заставил Лару ехать дальше. И, конечно же, вскоре вновь занедужил. Но тут, на счастье, попалось другое селение, в котором обитал не кто-нибудь, а сам Песко Цветник, напоивший Жеранта своим снадобьем.

Теперь они подъезжали к лесу. Лара чувствовала себя скверно из-за тоски по Гебу и усталости от непривычного путешествия. Раньше она не покидала Форы ни разу — с тех самых пор, как приехала в столицу после детства, проведенного в замке.

Лес Аруа рос широкой полукруглой полосою, отделяя горы Манны от равнин центрального Зелура. Большой Разлом рассекал лес надвое, но вдоль трещины двигаться было трудно — сплошные провалы, особо опасные потому, что их скрывала растительность, и быстрые речушки, стекающие с гор в темные глубины Разлома, и скалы.

Ближе к лесу Земляной тракт обступили заросли маквиса, густого кустарника, в котором то и дело попадались невысокие деревца. Ехали целый день, не останавливаясь, правили по очереди, то Лара, то Жерант, после употребления «травяной крови» Цветника вполне пришедший в себя. Под вечер приблизились к лесу — сплошной стене дубов, в которую тракт нырял, как серо-коричневая река в зеленый океан. Жерант выпрямился на козлах, натянул вожжи, останавливая лошадей.

— Страшно здесь, — сказала Лара, высовываясь из фургона и глядя поверх плеча старика.

Пожилой оружейник промолчал. Он вообще мало разговаривал с внучкой.

— Гляди, там кто-то есть.

Возле тракта у самых деревьев стояла женщина с корзиной в руках и глядела на фургон. Увидев, что ее заметили, она поклонилась, махнула рукой, приглашая путников следовать дальше, и скрылась в лесу.

— Но! — Жерант тронул поводья.

Когда въехали в лес, стало темнее. Под колесами зашуршала палая листва. Лара пробралась в заднюю часть фургона, откинула полог. Место, где тракт нырял в лес, напоминало проем в стене, и теперь этот проем медленно отдалялся, делаясь все уже. Птицы молчали, стояла тишина. Старик что-то произнес, Лара вернулась к нему и вновь выглянула, ухватившись за деревянную дугу, одну из трех, на которых была натянута ткань.

— Постоялый двор, — повторил Жерант.

Слева от дороги, посреди обширной вырубки, стоял окруженный сараями бревенчатый дом — приземистый и основательный. Привязанные веревками к стволу каштана, паслись две козы. За ними наблюдал лежащий на земле здоровенный мохнатый пес. Возле колодца женщина, которую они видели на краю леса, переливала воду из ведра в бадью. Рядом стояла телега.

Подул ветер, ветви дубов заволновались, зашумели. Жерант остановил фургон возле колодца, и Лара, поеживаясь, слезла.

Пожилая хозяйка поклонилась им. Одета она была в мешковатое платье с длинными рукавами, на голове шерстяной платок — виднелось лишь круглое бледное лицо, да из-под рукавов выступали кончики пальцев. — Постоялый двор тут у тебя? — спросил Жерант Коско.

— Так и есть, — согласилась она, глядя на гостей темными совиными глазами. — Заходите, господин. И вы, барышня.

Жерант огляделся.

— Что-то не вижу совсем постояльцев. Ни коней, ни карет...

Женщина развела руками:

— У нас путники редко бывают, да и в лесу никто не живет, господин. Если только кто проедет мимо, к горам или к городу... И то не все останавливаются. А вы заходите в дом, сейчас брат мой выйдет, лошадей распряжет ваших. Вы если ночевать будете, так мы недорого возьмем.

Жерант поглядел на бледную уставшую внучку, подумал, что ночью ехать через лес может быть опасно, и решил:

Хорошо, кликни его, пусть распрягает. И комнаты, нам сразу покажи. — Он залез в фургон, вытащил из сундука сумку, где лежало самое ценное, что старик захватил с собой, и вновь спрыгнул на землю. Из дома показался коренастый хозяин с такими же, как у сестры, круглыми темными глазами, в облезлой шапке, нахлобученной по самые брови. Окинул взглядом гостей, кивнул и пошел к фургону.

— И ужин, — сказал Жерант. — Ужин приготовь.

Хозяин с хозяйкой оказались похожи друг на друга — оба невысокие, пухлые и круглолицые. Сестра любила поговорить, а брат молчал, только улыбался иногда. На левой щеке его была красная рана, при виде которой Лара вздрогнула — казалось, сквозь нее можно увидеть зубы.

Половину дома занимали просторное помещение со столами и лавками, а также кухня, отделенная дощатой перегородкой. Дальше были комнаты — в двух жили хозяева, еще четыре для гостей. Жерант Коско не стал снимать с пояса кинжал и сумку свою тоже в комнате решил не оставлять. Хозяйка принесла бадью с водой, полотенце, и старик помылся. Из соседней комнаты доносился плеск: за стеной тем же самым занималась Лара. Жерант склонился над бадьей, зачерпывая ковшиком воду и поливая голову, когда внучка прокричала из-за стены:

— Ой, дед, смотри! В окно глянь!

Жерант, схватившись за кинжал, сунулся в окно — и увидел вышедшую из леса косулю. Козы не обратили на нее внимания, а пес, подняв голову, заворчал. Косуля развернулась и скрылась между деревьями. Жерант плюнул и прикрикнул на Лару:

— Ты не вопи! Я чуть в бадью не упал.

Когда они вышли из комнат, хозяйка уже накрыла стол. Лара за ужином молчала: она давно свыклась с тем, что дед с ней важные дела не обсуждает, и вообще никакие не обсуждает, только отдает приказания, когда ему что-то нужно. Она всегда его слушалась, потому что была самой младшей в семье: ею все родичи командовали, а дед — в особенности. Жерант молча прихлебывал горячий луковый суп и не глядел на внучку. Сумку он положил на лавку рядом с собой.

Первая, самая острая тоска по Трилисту прошла, но Лара то и дело вспоминала о нем. А старик, кажется, позабыл Геба, как только фургон покинул то место на дороге у ельника. Лара знала, чем он озабочен, — предстоящей встречей с дочерьми и их мужьями, которые раньше добрались до замка и теперь хозяйничают там.

— Уважаемая, опасно по лесу ночью ехать? — спросил Жерант.

Женщина, как раз собиравшаяся выйти во двор, вернулась к столу.

— Мне бы лучше вам ответить, господин, что опасно, — сказала она, застенчиво улыбнувшись. — Чтоб вы уж точно на ночлег остались. Но если вправду — нет, не очень-то. Хотя волки могут к тракту выйти.

— Они все больше зимой нападают, но ведь уже почти кто и зима...

И Лара и старик устали с дороги. Доев, оба сразу отправились спать.

В конце концов, Бард Бреси совсем утомил его своей болтовней. Дук передал ваганту поводья, объявив, что хочет передохнуть. С опаской перешагнув через дремлющего Вача, он устроился на заду телеги, достал из котомки книгу в деревянном переплете и принялся листать толстые шершавые листы. Здесь были муары — «живые знаки», которыми чары иногда записывали заклинания, — и обычные буквы. Читал Дук с трудом, муаров, ясное дело, не понимал вовсе, но буквы кое-как разбирал. На первой странице оказалось следующее: «Смешать корчевой вазель, вытяжку из стеблей медуницы, сорванной в полночь на перекрестке лесных дорог, молотые земляничные листья и кал младенца мужского пола в пропорциях 3/5/2/5. Нагреть, добавить четверть унции воска. В темном сыром хладном месте, хорошенько закупорив, дать отстояться два года. Получается мазь Гретеля, способствующая прорастанию волос у плешивых; заживлению потертостей от седла у лошади; восстановлению девственной плевы; растворению мозолей на пятках. При незначительном добавлении в пишу на протяжении нескольких дней мазь Гретеля вызывает появление у человека отложений жира и, как следствие, тучности, приятной для взгляда и полезной для организма».

Все это было снабжено рисунками. Песко Цветник кропотливо, в деталях, изобразил, как выглядят земляничные листья, корчевой вазель (оказалось, что это какие-то корни) и стебли медуницы.

Мазь Дука не заинтересовала, он принялся листать дальше, хмурясь и шевеля губами при чтении. Больше всего ему пришлась по душе «паутинка-невидимка» — паста для того, чтобы сделать какой-либо предмет невидимым (увы, только предмет; Песко сообщал, что попытался опробовать средство на кошке, и та издохла в мучениях, оглашая окрестности криками: надо полагать, по причине невыносимого жжения, возникающего в живом теле при соприкосновении оного с пастой). Цветник писал, что у исчезнувших предметов появляются некие особенности, позволяющие использовать их интересным образом. Для производства снадобья требовалась паутина «арахноида семиногого, обычного» и некоторое количество всяких других веществ. Еще Дуку запомнился некий Древесный Сухорук — «пакостная мракобестия», как сообщал Цветник, «очами незрячая, но до пожирания всего живого охочая, нюхом его унюхивающая и вредная зело».

Жиото увлекся чтением. Лишь перестав различать буквы, он оторвался от книги и с удивлением понял, что почти совсем стемнело. Вач давно проснулся и шел рядом с телегой. Бард Бреси сидел, ссутулившись, на передке. Жиото спрятал книгу в котомку, крепко завязал горловину, сунул в угол телеги, набросал сверху соломы и после этого уселся возле Бреси.

— Вот и Аруа, — сказал он.

Телега подъезжала к первым лесным дубам. Вагант уныло молчал.

— Что такое? — спросил Дук.

— Да вот... — скорбным голосом протянул Бард. — Тоскливо так... Погляди кругом... Поля, холмы, лес вон впереди, оно, конечно, поэтически весьма, но все ж таки тусклое все, нигде никого... Грустно чего-то, а?

Вач присел на борту телеги. Дук, оглядевшись, не нашел в окружающем ничего грустного, но согласно кивнул, показывая душевное единение с вагантом.

Темные силуэты деревьев обступили тракт, и тут же впереди загорелся огонек.

— Это что там? — удивился Бреси, сразу позабыв про тоску. — Вач, друган, слышь, погляди вон...

Но толстяк уже спрыгнул с телеги и пошел впереди, обгоняя лошадь. Топор висел за его спиной, бывший стражник ухватился за торчащий наискось над плечом, плотно обмотанный полосками кожи конец топорища.

Вскоре их глазам предстала вырубка, где стояли пара сараев, конюшня и дом, за окном которого горел свет — там пылал огонь в очаге.

Вач, впервые с того момента, как они встретились на холме, подал голос:

— Трактир.

— Постоялый двор, — поправил Бард. — Во, свезло нам. Давайте туда. Ты, Дук, не переживай, ежели у тебя денег нету, так мы за тебя заплатим.

— Оно неплохо бы, — согласился Жиото. — Откуда ж у меня деньги? Ни монеты не осталось...

Травка заржала, понимая, наверное, что скоро ее накормят. Когда телега остановилась между сараем и колодцем, из дома вышла полная круглолицая хозяйка.

— Вечер какой хороший, — заговорила она. — У нас неделями никого не бывает, а тут зараз столько гостёв...

Бард Бреси слез с телеги.

— Нам бы переночевать. Вач, эй, Вач!

Тот молчал, повернувшись к ним спиной и пялясь на фургон, что стоял за сараем. Вагант, Дук и хозяйка подошли к нему.

— Что, друган? — спросил Бреси.

Кабан ткнул в фургон пальцем, повернулся к Барду и вопросительно сказал:

— А?

— Думаешь, это тот? — удивился Бреси и обратился к хозяйке: — Тетенька, это ваших постояльцев фургон?

— А как же, — откликнулась она. — Сами-то мы небогатые, у нас отродясь такого не было.

— И что за постояльцы?

— Да старик один, господин из города, и барышня молодая, внучка евонная.

— Ух ты! — сказал вагант. — А у барышни волосы не светлые ли?

— Ага, милок. Беленькие такие.

Толстяк крякнул и затопал к дому.

— Вач! — позвал Бреси, но хозяйка сказала:

— А и пусть идет, пусть. Все одно вам в дом заходить. Берите пожитки свои, если есть. Сейчас брат мой выйдет, лошадь распряжет.

Дук только успел взять котомку, как Вач вылетел из дверей и проревел:

— Где? Женщина, старик! Где?!

Все трое заспешили к нему.

Вач устремился было к дверям, что вели во вторую половину дома, но Бреси вцепился в его локоть.

— Друган, да погоди ты! Ты что делаешь? Ежели они спят — так и пусть себе спят. — Он заскользил подошвами по деревянному полу, пытаясь остановить толстяка. — Ты пойми, они же господа, богачи, не бродяги какие! Кабан, ты что, собираешься ночью к молодой барышне в комнату сунуться? Она ж тебя и не видела никогда. Спужается и прогонит, и в слуги к себе не возьмет...

Доводы эти дошли до рассудка Вача, уже когда он грудью распахнул дверь. Толстяк замер, приоткрыв рот, и на лице его отразилось мучительное раздумье.

— До утра надо подождать, — добавил вагант, пытаясь увести его обратно. — Теперь-то они от нас никуда не денутся. Утром встанут, и мы встанем, и я им все разобъясню.

Вач постоял, затем сказал:

— Утро?

— Ну да, ну да. Давай, пошли.

Из кухни появился хозяин, одетый, как и его сестра, в мешковатую одежу с длинными рукавами. На голове была шапка с меховыми отворотами, сейчас опущенными и завязанными двумя веревочками под подбородком — так что виднелся лишь овал морщинистого лица да нос-картошка. И еще — край раны на левой щеке.

— Иди лошадь распряги, — сказала ему женщина. — Видишь, сколько гостей у нас.

Когда хозяин вышел, она добавила, обращаясь к рассаживающимся за столом путникам:

— Он молчаливый у меня совсем. За день может и слова не сказать, только кивает или руками машет, не удивляйтеся.

— Рана на щеке у него, — подал голос Дук. — Что случилось-то?

Женщина расставила на столе тарелки, принесла чугунок с похлебкой, чашки и краюху хлеба.

— На сук напоролся в лесу, — пояснила она. — Коза у нас с привязи сорвалась, он за ей погнался да и... Сильно как — я думала, все, помрет мой брательник. А после лекарь как раз мимо проезжал, так сказал, что рану заматывать нельзя, чтоб, значит, ее свежий ветер овевал — тогда, мол, быстрее затянется.

Бард Бреси возразил, разламывая хлеб:

— Это вам глупый какой-то лекарь попался. Рану промыть надо да завязать. А если ее свежий ветер беспрерывно овевать будет, так она от того, наоборот, загноиться может. Вот еще, тетенька, вспомнил я. Вы мне потом кафтан не залатаете? Прореха там на спине.

Когда все поели, хозяйка сказала, что остались свободными только две комнаты. Договорились про оплату, решили, что в одной будет спать Бард Бреси с Вачем, а во второй, угловой и самой маленькой, — Дук.

— Вы ж только смотрите, тетенька, чтобы господин с внучкой раньше нас не встали и не уехали, — сказал вагант, зевая. — Нам с ними потолковать надо обязательно.

Хозяйка отвечала:

— Если они ни свет ни заря поднимутся, разбужу вас. Но они ж богатые господа, навряд ли привыкли с солнцем вставать.

Подсвечивая лучиной, она провела в комнату сначала Вача с Бардом, а после и Дука, который на ходу внимательно разглядывал двери других помещений.

— Мамаша, ты мне свечку дай, — сказал Жиото, окидывая взглядом комнатенку, где из мебели были только кровать да табурет под закрытым ставнями окном.

— Так, может, плошку тебе?

— Не, мне поярче надо. Есть у тебя свеча?

— Есть-то есть, но они ж дорогие, милый.

— Вагант утром заплатит, — махнул рукой Дук.

Хозяйка принесла горящую свечу на глиняном блюдце и поставила на табурете.

— Ты долго не жги, ложись побыстрее спать, — напутствовала она Дука. — А то не заметишь, как приснешь, свечу не погасишь — не ровен час, пожар мне устроишь.

— Ладно, иди себе, — сказал Дук, и хозяйка ушла. Спать хотелось сильно, но ложиться было нельзя.

Жиото стащил с кровати одеяло, расстелил на полу и осторожно выложил содержимое котомки. Свечу поставил рядом, сел, поджав под себя ноги, раскрыл книжку и стал читать. Глаза слипались, несколько раз Дук ловил себя на том, что они закрываются сами собой, и голова начинает клониться подбородком на грудь. Он вздрагивал, моргал и тер веки кулаками.

Комнаты не заперты, двери тут не скрипучие... А все одно Кабан обязательно проснется, если попробую пройти к ним, размышлял Дук. Но он вызвал бы подозрения, если бы стал настаивать, чтоб его положили вместе с вагантом, а толстого — отдельно. Нужно подождать подольше, и уж потом... Он припомнил, как на телеге дремлющий Вач чуть что — тут же, открыв глаза, быстро оглядывался, и пальцы его при этом сжимались на топорище. Самое досадное, что жизнь Кабана, да и ваганта тоже, Дуку совсем не были нужны. Он хотел лишь добыть красный кафтан, вернее — кошель, пришитый, как он надеялся, до сих пор к его подкладке. Хотя и кафтан надо вернуть, дорогой ведь. Наверняка юнец кошель обнаружил, а дальше — куда его деть? Не в котомке же таскать такое богатство. Нет, он, скорее всего, вытащил несколько монет — в кошеле были не только драгоценности с каменьями, но и обычные деньги, — а остальное вернул на место.

Дук закрыл книгу — все равно читать не получалось, — взялся за посох, взвесил его в руке. Трудное дело: зарезать Кабана, зарезать ваганта, чтоб хозяева не проснулись — а если проснутся, так и их тоже. Хотя они-то как раз не опасны. И еще старик с внучкой! — сообразил он. Что там за старик такой? Дук помнил, как белели волосы на голове одной из фигур, что стояла над ним, помнил и вторую фигуру... Этот человек ударил его кинжалом в спину, после стащил с тела капитана... Знать, не хилый господин и постоять за себя может. Правда, Песко Цветник говорил, что старик прихворнул, но ведь чар дал ему «травяной крови»...

Глаза Дука широко раскрылись, когда он вспомнил про снадобье. Ну конечно! Легкость, которая возникала в теле, это ощущение, что он не идет, но течет, бесшумно и быстро струится в пространстве... А еще Жиото понял, что все последнее время в глубине души жило желание хлебнуть снадобья. Ему хотелось «травяной крови», будто заядлому курильщику — табака.

Он тихо прошелся по комнате, раскрыл ставни и выглянул. Звездный свет озарял задний двор и деревья. Здесь, в доме, тишина стояла мертвая, а из лесу доносился то шелест листвы, потревоженной ветром, то уханье, то отдаленное подвывание — где-то в чаще бродили волки.

Дук моргнул, ухватился за оконницу и высунулся, вглядываясь в темень, что стояла под кронами, там, куда не проникал свет звезд. Почудилось, что в глубине между деревьями мерцает белесый огонек. Вот он исчез, вот возник вновь... Когда взгляд Дука уже нащупал его, огонек переместился и замигал где-то сбоку. Жиото поглядел туда — и огонек словно бы метнулся в обратную сторону, чтобы вновь очутиться на краю той области темного пространства, которую Дук мог охватить взглядом.

С ветки на ветку перелетела ночная птица. Послышалось уханье. Огонек пропал. Жиото повернулся, прикрыл ставни. Свеча сгорела до половины, хотелось лечь прямо на полу и забыться сном. Он собрал бутылочки, сложил в котомку вместе с книгой. Котомку повесил на плечо — быть может, вскоре придется бежать с постоялого двора побыстрее, — открыл кувшинчик, встал на колени перед свечой. Поплевал на пальцы и затушил огонь. Дождался, когда плавающее перед глазами световое пятно померкло, отпил из кувшинчика, постаравшись, чтобы глоток был меньше, чем тот, который он сделал, когда уже убил чара, но и больше тех, которые позволял сделать Песко Цветник.

В этот раз сердце заколотилось не так прытко, будто уже привыкло к «травяной крови». Но звон зазвучал вновь, и Дуку померещилось, что он раздается не в голове: звенело все окружающее, стены, пол, потолок и воздух между ними, звенели красные искорки, что безумным роем замельтешили перед глазами. И тонко жужжали световые пятна, расплывшиеся по поверхности предметов вокруг. В этих пятнах на мгновение проступило что-то неясное, будто бы очертания чего-то, что обреталось позади всего, позади пространства, в котором они находились, — проступило и тут же исчезло.

Стараясь двигаться очень осторожно, Дук закупорил кувшинчик, сунул его в котомку, взял посох и поднялся.

Ноги распрямились, будто натянутый лук. Тело чуть не взлетело к потолку. Уши и лицо горели, словно от жара пылающей печи.

Дук крутанул в руках посох, повернулся из стороны в сторону, оглядываясь.

Стало светлее: все, что было вокруг него твердого, светилось само собой. Зеленоватое мерцание рождалось в глубине предметов и сочилось наружу, высвечивая внутреннюю структуру: ворсинки и нити одеяла, изгибы древесных волокон в бревнах стен. Дук направился к двери. Он вновь не шел, а скользил, тело не двигалось, но текло, булькая и клокоча, будто состояло из кипятка. Жиото махнул перед собой рукой с посохом — тот промелькнул стремительно, с тихим свистом рассек воздух.

Так у меня получится и Кабана прикончить, и всех остальных, — решил Дук.

Хотя теперь он, пожалуй что, смог бы протечь в комнату, где спали толстый с вагантом, не разбудив никого, взять кафтан и покинуть постоялый двор, никем не замеченный. Но зачем? Лучше убить их, чтобы не было погони. И, кроме того, не идти же пешком. Следует впрячь Травку в телегу — или, еще лучше, лошадей, на которых приехали господа... И не в телегу, — зачем телега? — а в фургон! Лошади могут заржать, разбудить хозяев, да и гостей тоже. И еще, вдруг понял Дук, эти городские богатеи — они ж не с пустыми руками отправились в дорогу! Конечно, в кошеле много всего, но почему бы не прибавить к нему то, что наверняка есть с собой у старика? И барышня — если она из богатой семьи, значит, у нее должны быть драгоценности.

А хозяева? Неужто у них ничего не отложено на черный день?

Утвердившись в мысли, что следует порешить всех и обыскать дом, Жиото раскрыл дверь и перетек из комнаты в коридор. Здесь все светилось тем же зеленоватым светом. Хорошо, что двери без засовов и щеколд. Вот эта, ближняя слева, — за ней спят вагант с толстым. Дук помедлил, удобнее перехватил посох, прикидывая, как оно все может обернуться дальше: если заскрипит, надо сразу бросаться на Кабана и разить острием в сердце, если не заскрипит, подойти и аккуратно перерезать ему горло. Потом кончить ваганта, но и после этого не хвататься за кафтан, а бежать в соседние комнаты и резать остальных.

Он толкнул дверь — она не заскрипела — и перетек в комнату, посреди которой, положив голову на свернутое одеяло, разбросав руки и ноги, дрыхнул толстый. На кровати, свернувшись кренделем, обхватив себя за плечи и подтянув колени к груди, спал Бард Бреси. Вач был одет, а штаны, белая шелковая рубаха и красный кафтан ваганта валялись на полу рядом с его ботинками. Дук занес посох, струясь, как ручей, к Кабану, но услыхал позади очень тихий, еле слышный шорох, плавно повернулся, скользнул обратно к двери, выглянул — и увидал спину человека, который волочил по коридору обмотанное одеялом и стянутое веревками тело.

Глава 3

Хозяин скрылся в дверях. Позади скрипнуло, Дук развернулся: Вач уже не лежал, сидел на корточках, сжимая перед собой топор.

Даже выпив снадобья, Дук Жиото не хотел сталкиваться с этим зверем после того, как тот проснулся. Услыхав, что дверь, ведущая из коридора во вторую половину дома, тихо затворилась, Дук поднес палец к губам и прошептал:

— Хорошо, что ты проснулся. Я как раз тебя разбудить хотел.

Толстый выпрямился, не опуская топор. Жиото очень ясно представил себе, как страшное лезвие врезается в его грудь, крушит ребра и отбрасывает назад...

Он осторожно прикрыл дверь, положил посох на пол и только после этого шагнул в глубь комнаты.

— Разбуди его побыстрее.

Кабан, наконец, опустил оружие. Подойдя к кровати, толкнул в плечо ваганта, а когда тот, всхрапнув, подскочил, зажал ему рот ладонью.

— Мы-мгуу!

— Тихо, — прошептал Дук. — Молчи.

Бреси кивнул, и Вач убрал руку с его лица. Юнец свесил ноги с кровати.

— Что случилось? — громким удивленным шепотом произнес он.

— Слушайте внимательно. — Дук сел рядом на кровати. — Я проснулся, сам не знаю чего. Наснилось что-то. Лежу, хочу обратно заснуть. И тут вдруг шум услыхал из коридора. Тихо совсем. Вроде кто-то идет. Ну, я взял свой этот... Оружие взял, котомку — потому что непонятно же, кто там, вдруг бежать надо будет, — да и выглянул. А там...

— Что? — спросил Бреси.

— Да тише ты. В коридоре хозяин наш. И кто-то, в одеяло замотанный, а сверху веревки. Связанный, значит. Но не мертвый, потому что дергался, хотя слабо. Может, кляп у него во рту, чтобы кричать не мог? Хозяин его наружу утянул. Я думал — это кто-то из вас, вот и вошел.

— Ох ты... — прошептал Бреси и принялся одеваться. — Но мы-то на месте, друган. Выходит, это он сеструху свою потащил...

Дук возразил:

— Не, хозяйка ж пухлая, я б понял, что она.

— Так кто же это мог быть, если... — Бреси, натягивающий штаны, не договорил, застыл на одной ноге.

И одновременно Вач тоже понял. Оттолкнув плечом вскочившего Дука, так что тот повалился на кровать, он бросился к дверям, тяжело топоча босыми пятками по полу.

— Не шуми! — простонал вслед Жиото, но толстяк уже вывалился из комнаты. Хлопнула соседняя дверь, за ней вторая. Дук с Бардом, переглянувшись, бросились следом.

Все четыре комнаты — и хозяйские, и те, что заняли господин с внучкой, — были пусты.

— Да что же это такое! — изумился вагант. Вач тем временем распахнул дверь, что вела в зал, окинул взглядом темное помещение и бросился обратно за своими ботинками.

— Бард, ты ему скажи, чтоб он не ломился куда ни попадя, — торопливо прошептал Жиото юнцу, когда они оба встали посреди зала. — Он меня все одно не слушается, а тебя может послушать. Тут осторожно надо.

— Страсти-то какие, — согласился Бреси, впрочем, без особого испуга. — А мне они так понравились, такая тетенька добрая с виду.

«С виду и я добрый», — подумал Дук. Появился Вач. Жиото увидел на его плече кожаную сумку, которую перед тем заприметил в одной из комнат; он тогда решил, что это комната, которую занял старик, и, значит, в сумке находится то, что господа захватили с собой в дорогу. Бард зашептал:

— Друган, ты не шуми! Иди сюда. Тут осторожно надо, понимаешь?

Толстяк, собравшийся, кажется, выскочить во двор, остановился, подумал немного, мотнул головой и потопал к дверям — но все же несколько медленнее, чем раньше.

Втроем он вышли во двор — здесь было пусто.

— Бандюги, — сказал вдруг Вач, и вагант встрепенулся.

— Что? Где, где они?

— Не! — Вач помолчал, пытаясь облечь мысль в слова. — Хозяева — бандюги. Кто у них живет — грабят. Режут. Закапывают... — он вновь умолк и махнул рукой. — В лесу. Почему осторожно? Двое, старики. Слабые. Я их побью. — И Вач решительно потопал в обход дома, так что остальным двоим ничего не оставалось, как идти за ним.

Они миновали двор, и как только вступили в лес, впереди мелькнул огонек. Вач, захрустев ветками, рысцой побежал между деревьями.

— А у меня и оружия нет, — пожаловался Бреси на бегу. — Дук, у тебя, может, ножик какой найдется?

— Нету ножика, — сказал Дук. — Ты помолчи. Не нравится мне это все. Не простые разбойники наши хозяева. Все, теперь тихо!

Огонек стал ярче, и Жиото с вагантом повисли на плечах Вача, заставив его остановиться. Что-то совсем непонятное творилось впереди: навстречу ползли клубы сине-зеленого гнилостного света, обтекали деревья и земляные горбы, скапливались в низинах. Донеслось уханье, а затем кто-то вскрикнул.

Вач вдруг преобразился. Раньше он напоминал малоумного, рвущегося в бой лесного кабана, а теперь будто бы стал змеей. Опустившись на четвереньки, выглянул из-за ствола дуба, сунул топор за спину, лег и пополз. Дук с Бардом вновь переглянулись и последовали примеру толстяка. Свет стал ярче, хотя слово «ярко» плохо соотносилось с той странной, неприятной для взгляда субстанцией, что катилась между деревьями.

Они ползли. Клубы света двигались навстречу, а деревья росли все чаще. Бреси тронул Дука за плечо, привлекая внимание к пяти слипшимся стволам, которые образовывали что-то вроде толстой бугристой стены.

— Это что такое? — прошептал вагант, когда, обогнув странные деревья, они обнаружили впереди множество стволов, растущих попарно и по трое.

Вач приподнялся, упираясь ладонями в землю.

— Пещера.

— Чего? — не понял Бреси. — Какая пещера?

— Дубовая. — Кабан пополз дальше.

Деревья были со всех сторон, Дук Жиото и не подозревал, что они могут расти так часто. Земли не стало видно из-за бугрящихся корней. Приходилось извиваться, чтобы проползать между древесными горбами. Толстые ветви переплелись над головой, скрыв небо, куда-то подевались и листья, и мох, и трава с кустами — теперь со всех сторон было только дерево. Впереди опять раздался крик — кричал мужчина, — и послышалось совиное уханье.

Вач, кое-как извернувшись, прополз в узкую прореху между стволами. Больше двигаться было просто некуда, Бард и Жиото очутились словно в узкой кладовой с извилистыми стенками, состоящими из коры. Лишь проход, где скрылся толстяк, вел наружу. Дук затравленно огляделся. Его внезапно посетило ощущение, что деревья смыкаются вокруг, пространство уменьшается, со всех сторон на него движется нечто твердое и тяжелое, давит на грудь и вот-вот раздавит, и, не в силах вздохнуть, всхлипнув от ужаса, он юркнул в прореху.

Стало светлее. Громкий голос произнес что-то на незнакомом языке, потом кто-то заухал. Вач лежал за огромным корнем, и Жиото упал возле него. Позади из прорехи выбрался Бреси, лег рядом. Юнец и Жиото приподняли головы, выглядывая. Несколько мгновений они смотрели, не в силах осознать то, что видели их глаза: здесь, в лесу, действительно была пещера, настоящая пещера — но деревянная.

Словно они попали внутрь выдолбленной в дереве корзины, накрытой крышкой из плотно переплетенных веток. В центре плескалось круглое озерцо гнилостной зелено-синей мути, свет расползался от него, огибая горбы корней и скапливаясь во впадинах. Своды — сучья, прилегающие друг к другу, как в вышивке гладью, — полностью скрывали небо. С них свисали лохматые лианы.

— Хозяйка, — прошептал Бреси. — Это же она!

Женщина, облаченная сейчас в длинную хламиду, стояла на краю озера, воздев руки. Посередине водоема возвышался деревянный алтарь, образованный сросшимися корнями, и на нем лицом вверх лежал человек. Растения неведомой породы возвышались слева и справа — не то стволы, не то мясистые стебли, увенчанные бледными бутонами. Дук Жиото не мог понять, что это, низкорослые деревца или огромные цветы.

Вач пополз, но не прямо к озеру, а наискось, к зарослям. Он теперь двигался крайне осторожно, бесшумно перебирался от корня к корню. Дук подумал, что толстый выглядит так, будто раньше уже сталкивался с чем-то подобным — и не один раз.

Огромные цветы источали резкий аромат, от которого кружилась голова. Добравшись до зарослей, все трое встали и пошли между стеблей, тихо шелестя мохнатыми лианами, свисающими до пола. В глубине зарослей зашуршало, захлопали крылья. Раздался шелест, похрустывание — но никто так и не появился.

Раздвинув крайние стебли, Дук уставился на озеро. Только сейчас он понял, что это не вода, но твердая круглая площадка, что-то вроде зеркала, переливающегося изумрудными и синими оттенками. Над ним плескался гнилостный свет. Вокруг зеркального круга стволы и лианы переплелись, образовали сплошную стену от пола до невидимых сводов.

Теперь стало понятно, что на алтаре лежит полуголый старик, привязанный веревками к корням. Восприятие Дука еще не утратило остроты, возникшей после того, как он хлебнул «травяной крови», — Жиото различал, что вместе с клубами света над озером дрожат, извиваются в корчах какие-то неясные сущности. Ни Кабан, ни Бреси, кажется, не видели их, хотя... Толстый, быть может, видел?

Дук боялся вздохнуть. Зеркало было напитано болью, а в мутной синеве отражались сущности всех тех, кого хозяева постоялого двора убили здесь. Беззвучные стоны плескались над зеркальным кругом, вязли в мохнатых лианах и тихо колыхали лепестки цветов. Провалы ртов и пустых глазниц зияли в горячечном кошмаре, окутывающем изумрудную площадку. Эхо чужой боли забилось в голове Дука, и он зажал рот ладонью, чтобы не вскрикнуть.

Старик на алтаре застонал, но звук не отразился эхом и тут же смолк, будто проглоченный дубовой пещерой. Ведьма, стоящая в его ногах, заговорила на незнакомом языке.

— Вагант, ты ее понимаешь? — спросил Дук сквозь пальцы.

Бард Бреси хрипло прошептал:

— Алманский язык. Древний. На нем аптекари рецепты записывают, нас в семинарии учили, но я плохо знаю.

— Что она говорит?

Бард прислушался.

— Призывает кого-то.

— Призывает?

— Она... Сейчас, погоди... Это вроде стихов. Огненные машины приближаются к... к миру. Огненные колеса стучат в мое сердце. Но они далеко и будут не скоро. Открою дорогу... Открою дорогу прямую, чтоб пришли они быстрее.

— Что это значит... — начал Жиото, и тут позади озера появился хозяин. Одетый в такую же, как у ведьмы, хламиду, он за волосы тащил молодую женщину. Волосы были светлыми. В другой руке он сжимал топор, но не как у Кабана, а с коротким топорищем и округлым лезвием.

— Вач... — начал Бреси.

Толстяк повернулся, ткнул в сторону ведьмы пальцем и буркнул:

— Погодить надо. Если сейчас на нее... Не слажу.

— Что он говорит? — прошептал Дук.

Бреси, дольше общавшийся с Вачем и успевший привыкнуть к его манере изъясняться, перевел:

— Говорит, эта ведьма сильная, если он сейчас с ней начнет драться, она его одолеет. Так что же делать, друган?

— Погодить, — повторил Вач, удобнее перехватывая топор.

Дук уже не слушал его — он смотрел на лицо хозяина. Тот снял свою шапку, и по плечам рассыпались черные, блестящие от масла косы. Рана на левой щеке пылала, в воздухе от нее расходились золотые круги.

Шаман швырнул женщину около алтаря и что-то сказал ей. Пленница закричала. Ни Вач, ни Бард ничего не увидели, но Дук ощутил, как черный ужас пополз от нее во все стороны. Будто в ответ по зарослям пронесся шелест, послышалось уханье. Хозяин высоко занес топор и ударил по ноге того, кто лежал на алтаре.

Дук различил алую дымку, что плеснулась от старика, — его боль. Она смешивалась со страхом женщины, и все это напоминало пожар: красные всполохи страдания сквозь дымные клубы страха. Из-за их насыщенности Дук Жиото ощутил рвотный позыв и согнулся, схватившись за живот.

Клубы гнилостного света заплескались, беззвучные крики мертвецов наполнили пещеру. Ведьма вытянула перед собой руки, в одной был нож с лезвием в форме полумесяца.

От раны на щеке шамана пошел дымок — она горела, кожа вокруг плавилась. Ведьма исступленно заухала.

Черное и красное стянулось к лицу шамана, смешалось с золотым сиянием, исходящим от щеки. Ведьма шагнула к нему и ткнула ножом в рану — шаман не сопротивлялся. Кровь брызнула сквозь пелену, но очень медленно: струя повисла в воздухе, расширяясь и удлиняясь. Головы шамана уже не стало видно, ее место занял клуб плотной темной субстанции. Струя изогнулась и закружилась; потом все это распалось на части, обратившись очень крупными, размером с кулак, сгустками крови. Они парили, толкали друг друга мягкими боками. Тело шамана стояло неподвижно, вместо головы его был шар из сгустков.

По круглому зеркалу пробежала рябь, плеснулся гнилой свет. Он стянулся в сине-зеленую струю, которая ударила туда, где смешались кровь шамана, боль и страх жертв. Пространство там свернулось, как прокисшее молоко. Дрожа и переливаясь всеми оттенками красного, сгустки кружились, образовав то набухающий, то съеживающийся шар над застывшим, как статуя, колдуном. Вдруг сгустки в центре шара задергались, задрожали и устремились прочь, превратившись в стенки туннеля огромной протяженности — начинаясь от широкой каемки по окружности шара, туннель этот пронзил границы пространства, вытянулся, казалось, на бесконечные лиги. В дальнем его конце висела смолисто-черная густая тьма. Оставляя за собой струи пламени, там летели какие-то машины, парили горизонтально огненные колеса, шевелились крылатые тени.

Ведьма, бешено ухая, упала на колени, вытянув руку с ножом к горлу женщины, которая сжалась под алтарем. Вач метнулся вперед и выскочил на зеркальный круг.

Дука мало интересовали богатеи из города, но на плече толстого висела сумка старика. Жиото бросился за Вачем. Изумрудная поверхность оказалась очень скользкой, ступни толстяка разъехались. Он упал на четвереньки, подрубил ноги шамана, тут же вскочил и увидел, что ведьма е ножом наступает на него. Шаман взвыл, и стенки туннеля, состоящие из бесчисленных красных комков, изогнулись.

Туннель стал смещаться, чернота с огненными машинами, в которую он вел, исчезла, мелькнули горы, долина — словно противоположный конец туннеля опускался и наконец вгрызся в землю. Там полыхнул багровый огонь, затем возникла каменная стена.

Вач, вспрыгнув на алтарь, обрушил топор на ведьму, но та успела отпрянуть, и лезвие прорубило ее плечо. Ведьма упала, клокоча, будто птица. Кривой нож зацокал по зеркалу.

В зарослях вокруг зашумели крылья.

Туннель сломался, и каменная стена в его конце оказалась прямо перед Дуком. Кровяные сгустки напоминали алые камни, из которых складывались стенки туннеля. Они дрожали и осыпались — проход разрушался. Оглянувшись, Дук увидел, что Вач расправляется с ведьмой, а Бреси, подхватив ее нож, перерезает веревки, которыми привязан старик. Светловолосая женщина неподвижно лежала под алтарем. Из зарослей летели совы, с их крыльев сыпались сине-зеленые искры. Одна из птиц впилась когтями в плечо Вача, он отбросил ее ударом кулака, подхватил на руки женщину, огляделся — колдовские птицы летели со всех сторон — и прыгнул в остатки туннеля. Его фигура мелькнула между осыпающихся красных комков. Бреси поволок старика следом.

Вскинув посох, Дук попятился. Мертвая ведьма лежала у алтаря, шаман стоял на коленях. Теперь ближний конец туннеля сместился, показав его голову. Рана расползлась, заняла все лицо, там не осталось видимых черт. Заросли вокруг шевелились, дрожали мясистые стебли, извивались, будто змеи, мохнатые лианы. Дук ткнул острием сову, несколько других налетели на него, он отпрянул, споткнулся и полетел спиной назад.

Глава 4

— Так вы знали Геба? — повторила Лара.

Они расположились на широком выступе, гораздо ниже уровня поверхности — полоса серого неба виднелась высоко над головой. Здесь росли редкие карликовые деревца, чахлый кустарник и трава: по склону иногда осыпалась земля, и за множество лет образовался слой почвы, пригодный для растительности. Даже если хорошенько разбежаться, до противоположной стены Разлома не допрыгнешь. Впрочем, и места для разбега не было.

— Я-то не знал, госпожа, мы не знакомы были, нет, — откликнулся Бард Бреси. — Я его увидал, уже когда он мертвяком был, тело только одно, в котором души совсем и не осталось... — он умолк, заметив, каким взглядом она смотрит на него.

Лежащий поодаль Жерант Коско закричал, и Лара бросилась к нему.

— Что ты делаешь?!

Стоящий над стариком Вач прижег факелом отрубленную чуть ниже колена левую ногу раненого.

— Прочь! — Лара оттолкнула Вача и упала на колени рядом со стариком. Жерант дергался, мотая головой, потом глаза его закатились. Кабан отступил.

Дук Жиото и вагант подошли к ним, разглядывая потерявшего сознание господина. Лара плакала. Вач швырнул факел со склона, взялся за топор и направился к растущим дальше деревцам.

— Госпожа, он все правильно сделал, — сказал Дук.

Ларе этот тип со шрамом вокруг глаза отчего-то сразу не понравился. Нет, он вовсе не был уродлив, но в чертах его лица, с виду вполне обычных, присутствовало нечто неприятное. Трое незнакомцев спасли ее с дедом, но — что они за люди? Угрюмый краснорожий толстяк, юнец одного с Ларой возраста, и этот... Она спросила у Дука:

— Где ты взял куртку?

— Выменял у сельского чара, — сказал Дук. — Я, госпожа, понимаете, травы всякие собираю, и у меня оказалось кое-что, ему позарез нужное. Вот и обменялись.

— Это куртка деда. Отдай ее, — приказала Лара.

На лице Жиото мелькнуло недовольство — и тут же исчезло. Со смиренным выражением он стащил куртку и накрыл ею Жеранта. Лара спросила:

— Что нам теперь делать?

Поскольку Вач был не горазд разговаривать, а Бреси болтал, наоборот, много, но бестолково, Жиото решил, что отвечать ему.

— Мы в Разломе, госпожа, но не знаем, в какой его части. Ваш замок... Вы ведь шли к замку? Далеко ли он от Разлома?

— Я не помню. Дед! — она склонилась над стариком. — Ты слышишь?

Он лежал неподвижно, лишь веки подрагивали.

— Если б осталось то снадобье, которое дал чар! — воскликнула Лара.

Дук закивал и, с жалостью глядя на полумертвого от боли господина, произнес:

— «Травяная кровь», да. Она б вашему дедушке сейчас очень бы помогла, госпожа. Мы как до замка доберемся, так можем отрядить кого-то в то селение за ней. Но где он, замок-то? Это колдовство нас забросило невесть куда.

— Если мы поднимемся наверх, то, может быть, я смогу узнать места.

— Ну так давайте подниматься, госпожа. Тут и есть совсем нечего.

— А дедушка?

— А вон, глядите, Вач наш уже все сделал.

Пока они разговаривали, толстяк срубил несколько деревец и соорудил из них волокушу. Мужчины приподняли старика, положили на сплетенные между двумя стволами ветви. И хотя двигались они осторожно, бережно поддерживали раненого под голову, Лара все равно отвернулась от них, даже отошла к краю выступа. Плечи ее вздрагивали. Она поглядела вниз: наклонные стены Разлома где-то далеко должны были смыкаться, но тусклый дневной свет не проникал туда.

Сзади донесся голос того из троих, у которого было простецкое и одновременно хитрое, неприятное лицо:

— Идемте, госпожа. Вач вашего дедушку поволочит.

Через некоторое время Дук Жиото заметил:

— А ведь это навроде тропы. Значит, тут живет кто-то.

Он шел первым, за ним брела Лара, следом Вач тянул волокушу, позади всех топал вагант. По правую руку высилась стена Разлома, слева распростерлась пропасть.

— Вон там ступени выдолблены, а вот в земле следы. Только странные какие-то, вроде нечеловеческие.

Полоса неба над головой становилась шире. Дук шел осторожно, внимательно глядя под ноги, и обдумывал, что делать дальше. По всему выходило, придется теперь идти вместе с остальными, дожидаясь случая завладеть сумкой, висящей на плече толстого. Хотелось хлебнуть «травяной крови» — но доставать ее из котомки при всех нельзя. Эта госпожа... Эх, жаль, что толстый здесь! Она с виду была еще почти ребенком, с кукольным невинным личиком. В веселых домах Форы, куда Дук иногда захаживал, такие не водятся.

Жиото остановился, увидав обширный пролом — край каменной полки виднелся далеко впереди и выше. К нему вели вбитые в стену толстые клинья-ступени.

— Ну точно, кто-то здесь ходит, — сказал Дук, не оборачиваясь. — Вы теперь осторожнее.

Он шагнул на первый клин, переставил ногу на второй, придерживаясь за стену ладонью. С середины лестницы быстро глянул назад. Лара шла за ним, лицо ее побледнело.

Когда они достигли полки, Вач взял старика на руки и затопал по клиньям. Дук не успел удивиться, как толстяк уже был рядом. Все трое поглядели на Барда Бреси.

— Давай! — прокричал Жиото. — Возьми волокушу и сюда.

— Ты что, я не могу! — донеслось в ответ. — Я и без волокуши не пройду!

— Да они крепкие. Вач с господином на руках прошел — так тебя точно выдержат.

Эхо подхватило крик, унесло в глубину Разлома, чтобы через некоторое время выплеснуть обратно бессвязные отголоски.

Вагант прокричал несчастным голосом:

— Да не в том дело! Я... боюсь высоты!

Вач сказал Дуку: «Держи», передал ему старика и зашагал обратно. Донесся тонкий вопль Бреси, когда толстяк, ухватив юнца за бока, взвалил его на одно плечо, на втором утвердил волокушу и вновь стал преодолевать лестницу.

— Друган, ты что творишь! — надрывался вагант, Дергая ногами. — Ай, прекрати, да что же ты это!

Вач достиг полки в тот миг, когда снизу донесся гул. Все отпрянули от края, толстяк, бросив волокушу и Барда, схватил госпожу и прижал к стене. Лара что-то протестующее крикнула, но Вач не слушал. Когда стена затряслась, вагант и Дук распластались на камнях.

Застучали, падая вдоль склонов, камешки, зашуршала осыпающаяся земля. Во тьме, что окутывала дно Разлома, плеснулся багровый свет, озарив неровности камня и трещины — через них, тихо клокоча, лезло что-то раскаленное, красно-желтое. Забулькали, набухая и лопаясь, пузыри.

На узкой полке было не развернуться. Дук лежал так, что голова выступала над краем. Снизу поднялся горячий воздух, сквозь дрожащее марево Жиото разглядел громоздкие, окутанные огненными завихрениями фигуры. Глаза заслезились от жара, Дук заморгал. Гул смолк, лениво колышущееся раскаленное вещество втянулось под камни, и багровый свет исчез вместе с фигурами.

Чуть позже перестали дрожать склоны. Жиото стряхнул с волос землю и встал.

— Страсти какие, — произнес Бард Бреси чуть ли не с восторгом. — Шаман с ведьмой, Разлом, а теперь вот... Дук, друган, ты видел? Кто это там был внизу?

— Я же говорил — кто-то здесь живет, — ответил Дук, отирая ладонью лоб. — Давайте побыстрее выбираться.

Вач, отпустив Лару, шагнул к краю полки и уставился на что-то, оставшееся позади путников.

— Друган, ты куда смотришь? — спросил вагант, но Кабан не ответил.

Кроны деревьев качались на ветру. В чистом холодном воздухе хорошо было видно все на много лиг окрест.

— Мы неподалеку от замка, — сказала Лара.

Разлом остался позади, лес Аруа темнел справа, между ним и горами Манны простиралась холмистая равнина. Горы напоминали скелет огромного дракона, скальные ребра параллельными дугами спускались от далекого хребта. Южные отроги заросли хвойными лесами, на северных белели проплешины снега. Три конические вершины, вздымающиеся над грядой, были покрыты ледниками. В низкогорьях, полого тянувшихся от равнины к склонам, между еловыми рощами виднелись свинцовые пятна озер.

— Я бывала здесь, — сказала Лара. — Отец нас сюда возил, чтобы показать Разлом.

— Батюшка ваш в замке дожидается? — спросил Дук, и Лара метнула на него злой взгляд.

— Он умер давно от чумы. В замке тетки с мужьями и... Не твоего ума дело! Нам туда, — она показала вдоль предгорий.

Дук вновь пошел впереди всех, за ним Лара и вагант, следом Вач, тянувший волокушу с так и не очнувшимся стариком.

Бард Бреси старался держаться возле Лары. Вагант с досадой замечал, что она совсем не обращает на него внимания. А вот Бреси на нее обращал, еще как обращал. Ему нравилась эта женщина. Настоящая госпожа, не то что девки из веселого дома. Нет, они были с Бреси милы, но подшучивали над ним, а госпожа — нет. Серьезная такая и грустная. Хотя в тех редких случаях, когда Лара замечала присутствие ваганта и что-нибудь говорила ему, в ее взгляде и голосе не было надменности. Наверное, она примерно одного с ним возраста, может, совсем немного старше. Но я же опытный, думал он, я жизнь знаю, а она... из богатой семьи, что она видела? Надо ее опекать, советовать, что делать. Вач — он, конечно, защитить может, если что, но ничего другого не умеет. Вот разве подраться с кем да через пропасть перенести... Надо же было так струхнуть! Бреси смущенно потер переносицу. Жаль, госпожа видела, как Вач схватил его в охапку и потащил по тем клиньям. Да еще и вместе с волокушей. Надо будет объяснить ей, что на самом деле он не испугался, просто не привык к высоте, голова закружилась. Объяснить, что у него другие достоинства имеются. А ведь было в том послании на деревяшке намалевано: «У нее будет мой ребенок», — невпопад вспомнил Бреси. Значит — никакая она не... неопытная девочка. Он ощутил укол ревности. И к кому? К мертвецу!

Лара быстро устала. Полоса Разлома еще виднелась позади, когда она остановилась и произнесла:

— Погодите.

— Вы бы оперлись о мою руку, — рискнул предложить Бреси. — Я вот совсем не утомился, я вам запросто помогу... — но она покачала головой и села на землю.

На самом деле Бард тоже устал, да еще и есть хотелось так, что желудок скрутило.

Дук Жиото украдкой дожевал черствый хлеб, завернутый в тряпицу кусок которого он нашел в своей котомке, и повернулся к ним. Оставив волокушу, Вач подошел ближе и предложил:

— Могу понести.

— Не надо, — сказала Лара. — Сейчас пойдем дальше.

— Далеко нам еще, госпожа? — спросил Жиото.

Она оглядела равнину. Скалистые предгорья напоминали лежащие на земле, местами поросшие мхом кости гигантского зверя.

— Я плохо помню. Нет, кажется, недалеко. Скажите... — она ненадолго задумалась над тем, к кому обратить вопрос. — Ты, вагант, скажи, что с нами делали эти двое? Там, в лесу? Я проснулась, когда в рот всунули тряпку, а голову накрыли мешком. Потом куда-то долго тащили, и только в тех страшных зарослях...

Бреси, стараясь выглядеть рассудительным и много знающим, произнес:

— Это шаман дикий был и ведьма, я точно знаю. А та пещера у них для ритуалов, госпожа.

— Но что они делали? Как мы из леса попали в Разлом?

Бард растерянно замолчал.

— Так ведь магия, госпожа, — вступил в разговор Дук. — Кто ж в ней разберется, кроме чаров да шаманов с ведьмами?

— Дромос, — сказал Вач, и Лара повернулась к нему.

— Что ты говоришь?

— Дромос. Проход.

— Какой проход?

Толстяк, пожав плечами, проворчал:

— Идти надо. Темно скоро. Волки. Или медведи. — Он махнул рукой сначала в сторону леса, а после на горы. — Пошли. Не могете — я понесу.

Лара покачала головой и встала.

Когда они добрались до вершины широкого холма, Лара спотыкалась и чуть не падала. Она не захотела опираться на руку Дука Жиото, но не отвергла помощи Барда Бреси. Вагант порозовел от гордости.

— Узнаю эти места, — сказала она, оглядев окрестности с вершины. Впереди далеко в равнину вдавалась большая каменная осыпь, след когда-то сошедшего с гор и давно растаявшего ледника. — За ней наш замок. А вон, видите...

— Домики, — сказал Вач, поднял волокушу со стариком и заспешил вниз по отлогому склону.

— И вправду селение, — обрадовался Бард. — Дук, друган, ты видишь? Хоть поедим чего...

Они достигли подножия, и тут старик, с самого Разлома не подававший голоса, что-то простонал.

— Дед! — Лара бросилась к нему, заставила Вача отпустить волокушу и склонилась над Жерантом. Лицо того было серым, глаза запали.

— Перо, — прохрипел он, глядя на внучку почти бессмысленным взглядом. — Перо дай. Чернила.

— Бредит он? — участливо спросил Дук, подходя ближе.

— Пергамент... — сказал Жерант.

— Зачем тебе? — спросила Лара, чуть не плача. — Ты что-то написать хочешь?

Сухие морщинистые губы, ставшие такого же цвета, как и пепельная кожа вокруг них, шевельнулись. По щеке потекла слеза. Жерант кивнул.

— Писать.

— Идемте к этой деревне быстрее! — заторопилась Лара, выпрямляясь. — Как тебя... Вач, тяни дальше!

Толстяк повернулся к Бреси и приказал:

— Ты тяни.

— Почему? — удивился тот.

— Тяни! — Вач подтолкнул его к волокуше и сказал Дуку: — Охраняй.

— А ты куда? — спросил Жиото.

— Гляну.

Он взглянул на Лару, на Дука и заспешил к хижинам, крыши которых виднелись далеко впереди.

— Это он на разведку пошел, — пояснил Бреси, хватаясь за волокушу. — Дук, друган, помог бы ты мне...

Жиото проследил взглядом за кожаной сумкой, удаляющейся вместе с толстым, и ответил:

— Ты сам тащи, мне ж вас охранять надо.

Теперь они шли медленно: вагант был куда слабее Вача. Пологий холм остался позади, оползень приблизился. Толстяк давно скрылся из виду. Лара несколько раз вздыхала, словно хотела что-то спросить и не решалась, и, наконец, заговорила:

— Этот Вач странный какой-то. Молчит все время, а если говорит, то мало совсем и так... будто рявкает. Почему он такой?

— Вач — он не злой, госпожа, — пропыхтел тяжело дышащий Бреси. — Мы с ним друганы давно, я его хорошо знаю. Он просто разговаривать не горазд. Такой вот человек. Не умеет говорить. Зато, если разобраться, он один вас в той пещере спас. Смелый он, отчаянный. У него, понимаете, такая натура — он служить кому-то должен. Ему нужно, чтоб кто-то им командовал, говорил ему, что делать. Нет, когда драка какая, так он и сам может, но ведь не все время ж драки, правда?

— Он раньше служил Гебу?

— Ну да. То есть он в страже был, а этот Геб у него, значит, капитаном.

— И потом Трилист приказал ему мне служить?

— Так и есть, госпожа. А я решил помогать ему, чтоб он какую глупость не сделал. Вач на меня полагается, слушается меня. А теперь и вас будеть слушаться, правда, Дук?

— А как же, — откликнулся тот, кивая. — Все правильно говоришь, друг.

Жиото был озабочен и расстроен. Госпоже он не пришелся по душе, а почему — неясно. Как бы сделать так, чтобы она обратила на него внимание? Нет, конечно, теперь Дуку хозяин не нужен, он теперь богач и сам скоро слуг заведет, вот только надо заполучить обратно кафтан с кошелем. Но все одно — мальчишка явно нравился Ларе больше, а это неприятно.

— Почему тогда Вач и дедушку не спас? Почему позволил ему ногу отрубить?

Дук с любопытством взглянул на ваганта.

— Тут сложно объяснить, госпожа, — неуверенно начал Бреси. — Он, понимаете... Мне так показалось, что он ведьму с шаманом раньше видел. Ну, может, не этих самых, с постоялого двора, а каких других... Но, в общем, знает их повадки. У них же магия, госпожа, с магией и самый ловкий боец не всегда справится. Так вот он выжидал, чтоб напасть. Когда они своим ритуалом так озаботятся, что про все вокруг забудут. Тогда и напал. И еще, госпожа, капитан ведь ему приказал вам служить, а не дедушке вашему.

Лара, выслушав Бреси, задумалась. Из-за оползня показался Кабан и заспешил к ним.

— Не идите, — произнес он, подбегая.

Вагант положил на землю концы волокуши и спросил:

— А чего не идти?

Старик что-то забормотал, и все, кроме Вача, склонились над ним. Лара села на землю, погладив спутанные седые волосы на голове Жеранта, подняла лицо к толстяку.

— Что ты там увидал? Почему не идти?

— Плохо, — сказал Вач. Он с сомнением поглядел на ваганта, окинул взглядом окрестности, будто проверяя, не прячутся ли где-то поблизости враги, и ткнул пальцем в Дука. — Ты. Идем. Вы здесь стойте. А ты... — толстяк показал на Барда. — Гляди, чтоб не напали.

— Чтобы кто не напал?

Вач помолчал, затем махнул рукой.

— За нами идет. Один.

— Кто идет?

— Не знаю. От самого леса.

И заспешил обратно к селению. Дук сказал: «Вы тогда подождите нас, госпожа», — сделал шаг следом, и тут слабые пальцы ухватились за его штанину. Он глянул вниз — рука старика упала на траву, и тихий голос произнес:

— Чернила принеси. Пергамент.

Селение состояло из пары десятков беспорядочно расположенных домов. Увидев первый труп, Дук уразумел, почему Вач не хотел, чтобы госпожа шла с ними. Мертвец висел в расщепленном стволе обгоревшего дерева, одежда на нем обуглилась — вместе с кожей.

Большинство домов остались целыми, но несколько сгорели. Где-то с заунывным скрипом качалась и хлопала ставня. Хижины явно были пусты; когда Дук громко позвал: «Эй! Живые есть?» — никто не откликнулся.

Они медленно шли по усеянной мелкими камешками земле, Вач не снимал ладони с торчащего над плечом топорища.

— Вон еще один, — произнес Дук, углядев возле хижины второй труп. Подошел ближе, заглянул в синее подпухшее лицо. Лежащий навзничь крестьянин обеими руками держался за свою шею.

— Посмотрим, что там, — предложил Дук и толкнул дверь.

Он замер, разглядывая тех, что были внутри. Вач, сопя, протиснулся мимо него, окинул взглядом полутемную комнату.

— Четверо их тут, — сказал Дук. — А, не, вон еще один, под столом.

Кабан двинулся дальше по улице. Жиото, стараясь не дышать носом, вошел в комнату, перешагивая через трупы, добрался до стола и заглянул в стоящую на нем глубокую миску. Увидев, что посудина пуста, разочарованно плюнул в нее и пошел обратно.

На середине селения возвышался дом в два этажа, окруженный изгородью с выломленной калиткой. У изгороди лежало еще несколько тел. Вач переходил от одного к другому, склонялся и разглядывал их. Когда Жиото приблизился, толстяк повернулся к нему, ухватил себя рукой за шею, слегка сжал.

— Все удушенные? — понял Дук.

Вач махнул рукой на амбар, видневшийся за домом.

— Давай. А я в доме пока, — ответил Жиото.

Он прошел через распахнутую дверь, оглядел первый этаж. На кухне и в кладовке наверняка имелось съестное, но вдруг наверху остались какие-то ценности? Следовало поискать, пока толстый не вернулся, и Дук заспешил туда.

Скорее всего, дом принадлежал чару или сельскому старшине. Особого богатства не наблюдалось, но все же и мебель здесь какая-то была, и шерстяные одеяла на широкой кровати, и даже драный ковер на полу.

И два трупа, женский и мужской, на кровати под одеялами.

Вдоль стены стояли три объемистых сундука с откинутыми крышками. Дук, подходя к ним, уже заранее знал, что внутри ничего стоящего не окажется — и не ошибся.

Ставня в окне, поскрипывая, качалась на ветру, иногда громко хлопала. Он откинул одеяло, оглядел хозяев — оба голые, у обоих кровоподтеки на шеях — и обошел кровать. Позади был низкий стол и табурет, на столе лежала курительная трубка, мутное зеркальце в деревянной оправе, стоял заткнутый тряпицей глиняный пузатый пузырек, валялись сломанные перья и пергамент. Вспомнив, о чем просил старик, Дук взял пузырек, потряс — внутри булькнуло. Он собрал все, что было на столе, засунул в котомку и стал спускаться. На середине лестницы услыхал шаги, выставив перед собой посох, сбежал по ступеням и увидел спину Вача, маячившую в раскрытой двери кладовой.

— Это ты... — пробормотал Жиото.

Толстяк оглянулся на Дука и залез в кладовку. Пошуршал там и выбрался, сжимая связку вяленой форели и плетеную бутыль.

Перекинув связку через плечо, он вопросительно ткнул пальцем вверх.

— Двое там, — сказал Жиото. — Хозяин с хозяйкой, мертвые. В кровати лежат, задушили их тоже. Это что значит? Ночью на селение напали. Только не пойму я — что за разбойники такие, которые всех душат?

В кухне нашлось еще вяленое мясо, краюха хлеба, а в печи — чугунок с холодной похлебкой.

— Идем назад, — решил Жиото, засовывая в котомку несколько деревянных ложек. — Поесть хватит, а госпожа говорила — до замка ихнего уже недалеко. Ты сказал, нас преследует кто-то? От самого леса? Как такое может быть? Он что, за нами через тот туннель успел пройти?

Пожав плечами, Кабан вышел из дома. Дук, обеими руками неся перед собой чугунок, последовал за ним.

Когда селение осталось позади, Жиото сказал, поглядев на толстяка:

— А ты молодец, друг Вач, смелый. Я вот тоже мертвяков не боюсь. Потому как если он мертвый — так чего его бояться. Он же не шевелится уже. Это живых опасаться надо, а мертвяк — он ходить не может, ничего тебе не сделает...

Вач что-то буркнул.

— Что, друг? — спросил Жиото.

— Может, — повторил Вач.

— Чего «может»? А, ты про... Ну, если его некромаг какой поднимет — тогда конечно. Но все одно. Мы с тобой, Вач, не боимся их, правда? Я думаю, мы с тобой всякие дела могли бы делать. Ты такой крепкий мужик, ловкий — молодец. Уважаю. Вот вагант — он хлипкий. — Жиото вновь покосился на спутника. Вач глядел перед собой и молчал. «Он вообще понимает, о чем я говорю?» — усомнился Дук и решил действовать смелее.

— Вагант этот — трус изрядный, сразу ясно. И подлец, думаю. Вот ты его с госпожой наедине оставил, а зря. Я тебе вот что скажу: ты бы его вообще прогнал. От него только неприятности. Госпожу мы с тобой и вместе защитить сможем, а вагант этот...

Вач остановился.

— Ага. Ты меня понял, — сказал Жиото, тоже останавливаясь и поворачиваясь к нему. Кабан вдруг толкнул Дука кулаком в грудь. По его понятиям это, может, был и несильный удар, но Дук, семеня ногами, попятился, потерял равновесие и упал на спину, высоко подняв руки и стараясь не выпустить чугунок. Тот все же качнулся, холодная похлебка выплеснулась Дуку на лицо.

— Друг, да чего ты? — закричал Жиото, садясь, и увидел спину уходящего Вача. — Эй, да я ж пошутил! — Он встал и, ощущая, что в груди екает, а ребра побаливают, устремился следом. — Я же тебя испытывал, как ты своего друга любишь, верность твою! Да я за нашего ваганта готов жизнь отдать, честно!

Лара, съев лишь немного хлеба и запив глотком вина из бутыли, ушла к деду. Он есть отказался — тихо мычал, сжав губы, когда внучка пыталась сунуть в рот кусочки разрезанной рыбы или накормить с ложки похлебкой, разогретой на костре. Дук отдал ей чернила с пером и пергаментом, и пока мужчины, сидя у костра, хлебали похлебку, она, перевернув деда на бок, положила его голову себе на колени, а перед лицом старика расстелила пергамент. Лара сама макала перо в чернильницу и вставляла его в дрожащие пальцы.

— Что там в селении? — спросил Бреси.

— Всех передушили, — ответил Дук. — Я такого не видал раньше. Если б разбойники на них какие напали — тогда ясно. А тут... Что-то происходит в этих горах непонятное. Госпожа! — повысил он голос. — Мы до замка засветло дойдем?

Лара не ответила.

Когда, поев, они затушили костер, старик как раз закончил писать. Для него это оказалось непосильной работой — теперь Жерант беспрерывно стонал и корчился от боли в ноге. Лара плакала над ним, не зная, что делать.

— Скоро помрет, — тихо сказал Дук ваганту. — До вечера и то может не дотянуть.

Старик впал в беспамятство, но не затих — метался на волокуше и что-то бормотал. Путники обогнули оползень, прошли мимо мертвого селения, и дальше перед ними открылась овальная долина, одним концом вдающаяся в лес, а другим — в горы.

— Глядите, водопад, — обрадовался Бреси. — Никогда не видал...

Они остановились. Там, где в лесу была выемка — западный край долины, — виднелись развалины. А над северным краем, на обширном каменном уступе невысоко над долиной стоял замок: башня и стена полукругом, концами примыкающая к горному склону. Этот склон становился отвесным как раз на той высоте, где располагалась постройка, а ниже полого спускался к долине. Под уступом рос еловый лесок, извивалась лента дороги, что вела к замку от приткнувшегося у горы селения. Вдоль косогора сбегал узкий поток и становился речкой, которая текла по дальнему краю долины.

Дук Жиото прищурился, увидев, с каким выражением рассматривает все это Вач. Опустив волокушу, он подался вперед, костяшки сжатых в кулаки пальцев побелели. «Что это с толстым приключилось?» — удивился Дук.

— Пришли, — сказала Лара. — Теперь я хочу кое-что сказать вам всем. Вач, дай мне сумку.

Толстяк медленно повернул к ней голову, словно не сразу поняв, что к нему обращаются. Дышал он тяжелее, чем обычно, рот был приоткрыт.

— Сумку дай, — повторила Лара.

Кабан снял ее с плеча и передал госпоже. Лара села на землю, откинула клапан, достала две шкатулки и поглядела на Дука.

— Есть у тебя какая-нибудь тряпка побольше?

— Тряпка, — повторил он. — Не знаю... А зачем, госпожа?

— Чтобы завернуть эти шкатулки, конечно.

Ничего не понимая, Жиото присел на корточки, положил между коленей котомку и стал рыться в ней. Когда он поднял взгляд, Лара держала на ладони несколько золотых монет.

— Возьмите каждый по три, — приказала она. — Хотя, Вач... Ты желаешь стать моим слугой?

Он кивнул.

— Можешь взять монеты. Или — служи мне, тогда с тобой разговор другой.

Он вновь кивнул.

Дук, положив у ног Лары кусок холстины, взял монеты, не задавая вопросов, — он уже догадался, чего, скорее всего, она хочет от них.

— Госпожа, но зачем вы их нам даете? — подал голос Бард Бреси.

— С каких это пор бедный вагант отказывается от золота?

— Мы... Да у нас с Вачем...

Жиото быстро глянул на него, но юнец замолчал и, наконец, взял монеты.

Лара завернула шкатулки в холстину и протянула Вачу.

— Спрячь их за пазуху. А вы... Когда придем в замок, там будет моя родня. Дочери деда... — она кивнула на мечущегося в бреду Жеранта. — Мои тетки и их мужья. Я скажу, что вы трое спасли нас, вас примут. И позже спросят, не было ли чего-то с собой у меня и деда. Вы скажите — да, была эта сумка. Скажите, что когда мы остановились отдохнуть, я открыла ее и выложила на траву все, что внутри. Флаконы, зеркальце, платок, ножик... и больше ничего. Понимаете?

Бард Бреси перевел растерянный взгляд с госпожи на Вача, который засунул сверток за пазуху и запахнул куртку. Вагант явно ничего не понимал.

— Никаких шкатулок, госпожа, — подтвердил Дук. — Мы не видели никаких шкатулок.

— Да. И еще, если об этом спросят, подтвердите, что дед что-то писал на пергаменте.

Глава 5

Колеса натужно скрипели, старая кляча шла еле-еле. Все, даже Лара, поднимались пешком, на телегу уложили лишь Жеранта. Хозяин, кривоногий бородатый старикашка, пояснил, что иначе его лошадка не сдюжит и упадет на середине дороги: идти-то в гору.

В приютившемся у склона селении было десятка четыре домов, но большая их часть пустовала. Дук не заметил молодых парней и девок, здесь жили одни старики. Когда путники приблизились к крайним хижинам, их увидели, раздались испуганные голоса, показалось несколько крестьян с дрекольем. Лара прокричала, что это внучка хозяина со слугами, и сам хозяин тоже здесь, раненый, и его нужно немедленно доставить в замок. Поднялась суматоха, и вскоре они уже двигались по неровной каменистой дороге, что тянулась через ельник.

Старик, владелец телеги, несколько раз поглядывал на Вача и, наконец, проскрипел:

— Во, я тя узнал!

Все, кроме толстяка, повернули к нему головы.

— Ты ж Вач, а? Папка твой плотником был? А ты лес рубил, для замка и для нас. Как папка с мамкой твои поживают? Думал, только двое вас в наших местах осталось, стриженых... Я Горкин, помнишь меня, малец?

Вач кивнул крестьянину, не то здороваясь, не то подтверждая, что помнит.

— Слепой я стал совсем, — пожаловался старик. — Не сразу признал.

— Вач, друган, так ты отсюда, что ли? — изумился Бард Бреси. — Во дела! Ты в этом селении раньше жил?

— Так и есть, — ответствовал старикан вместо молчащего Кабана. — А когда монастырь порушили, монахов поубивали, его семья в город и уехала.

— Монахов? — подал голос Дук. — Что такое «монахи»?

— Так они себя прозывали. Монахи войны. Жили в том монастыре, у леса. Все — стриженые, тока настоятель их с волосами до плечов. Они как-то появились со стороны Разлома, давненько ужо, да и отстроили здеся свой монастырь. Из нашей деревеньки туда несколько парней тож подалось, обучались там, хотя ночевали по домам у себя. Настоятель этот страсть как шаманов с ведьмами не любил, мракобестию всяку. Он и чаров не любил, но их в наших местах почти што и нетути, а мракобестии в лесу полно.

— А господа? — Дук показал вверх. Сквозь еловые кроны виднелся уступ и край сложенной из каменных глыб стены. — Эти земли и селение ваше — все ж ихнее? И они позволили, чтоб у них под боком какие-то... как ты сказал? Монахи какие-то поселились?

— Да им же ж тока на руку, — не согласился старик. — Нечисть-то чем дальше, тем чаще из лесу своего выходила. Но там мелочь всякая, а вот в горах... вот там страхолюдища живут. И у монахов с господами такой, значит, договор получился. Те этих защищают, и нас, сирых, тож, а эти тем позволяют здеся жить. И харчи мы им давали, да. А то настоятель как-то пришел, собрал всех, обсказал, што воюет против нелюдей, што ему сильные молодые парниши нужны. Грил, владеет всякими... приемами, значит. Штоб драться сподручнее. Может с любым оружием обучить так, што шаманы, токмо тебя завидя, враз побегут прочь.

Дорога изогнулась, склон стал круче, и лошадь встала. Пришлось всем, кроме Лары и крестьянина, упереться в телегу и толкать. Горкин ухватил клячу под уздцы, потянул, осыпая ее бранью.

— И что дальше было? — спросил запыхавшийся Бреси, когда ельник закончился и они выехали на ровную площадку перед замком.

Крестьянин поглядел на Вача, который так и не сказал ни слова.

— А што было... Поубивали их. С гор спустились душители, из леса вышли совиные люди... Жило там такое племя, а мож, и щас живет. Я полагаю — они промеж собой договорились и вместе решили монахов изничтожить. Ну и сожгли монастырь ихний. Настоятель — не знаю, то ли убег, то ли умре. Всех наших юнцов, что в монахи подались, тоже поубивали, окромя Вача. Мы тогда в замке попрятались, а папашка Вача в город уехал вместе со всей семьей. Вот и вышло, што живыми только трое осталися. Двое ненашенских монахов, которые вместе с настоятелем пришли, — они в замке до сих пор живут. Ну и Вач, он же ж с родичами своими тоже в город подался. Откройте, люди добрые, главный господин с внучкой пожаловали! — вдруг заголосил крестьянин дребезжащим голосом, стуча кулаком по двери, что была в левой половине ворот.

Дук и Бреси отошли назад, задрали головы, разглядывая стену и башню на фоне темнеющего неба. Стена не очень-то и высокая, решил Дук, а в крыше башни — дыры.

Бреси стоял, разинув от восхищения рот. Шаманы с ведьмами, Разлом, горы Манны, замок... Вагант счастливо вздохнул. Нет, но как же хорошо, что он в Форе не остался! Прозябал бы сейчас там, по улицам шатался голодный...

— Да что же ж такое! — сказал крестьянин и заколотил пуще прежнего. — Эй, открывайте!

Наконец, в двери отодвинулась заслонка, возникло лицо.

— Горкин, ты, что ль? — произнес голос. — Ты чего приперся на ночь глядя? Не открою, и не проси, вертай взад... — Голос смолк, когда крестьянин отступил, а Лара шагнула к двери.

— Здесь Жерант, хозяин ваш, — сказала она. — А я его внучка, Лара. Быстро открывай.

Когда телега въехала во двор, поднялся шум. Запричитали женские голоса, забегали люди. Несколько слуг взяли волокушу со стариком и понесли внутрь большого каменного дома, что стоял возле косогора. Лара пошла с ними, Вач затопал следом. Горкин, попрощавшись, укатил обратно, а Дук и Бреси остались стоять посреди двора. Вагант крутил головой и хлопал глазами, Дук настороженно приглядывался к окружающему. Он слыхал, что господские дома в замках называют паласами. Местный палас, стоящий почти вплотную к склону, был трехэтажным, округлым и с навесными бойницами вдоль крыши.

Хотелось пить, но сколько Дук ни глядел, колодца не заприметил. Вокруг большого дома стояли постройки из бревен — и жилые, и сараи с конюшнями. Двор земляной, плотно утоптанный. К галерее на опоясывающей его полукругом стене вело несколько тяжелых приставных лестниц. Слышался приглушенный плеск водопада.

— Где ж тут колодец у них? — Дук еще раз огляделся и пошел к двум мужчинам, которые не участвовали в общей суматохе. Пока раскрывали ворота и впускали телегу, они стояли рядом с мечами наготове, внимательно наблюдая за происходящим. После обменялись с Ларой несколькими словами, а когда старика унесли, вернулись к столу слева от дверей господского дома. Теперь эти двое сидели там и тихо разговаривали. На столе стоял кувшин, пара чашек и миска, лежал хлеб.

— И я пить хочу, — Бреси поспешил за Дуком.

Когда они приблизились, мужчины подняли головы. Монахи, понял Дук, разглядев их. Один пожилой, крут волос на голове поседел, второй — немногим старше Жиото. Оба худые и гибкие, сильные. Одеты одинаково, в свободные куртки и штаны, на обоих сапоги. Поперек лавки рядом с каждым лежал длинный узкий меч.

— Добрые люди, где тут у вас попить можно? — спросил Дук. — Жажда умучила.

— Садитесь, — предложил молодой. — И есть небось хотите?

— И есть тоже, — согласился Жиото.

В кувшине оказалось не вино, как он ожидал, а вода, в мисках — гречневая каша и остатки мясного пирога.

Пока они с вагантом ели, монахи молча разглядывали их. Начало темнеть. По двору сновали слуги. Звучали голоса. На вершине стены появилось несколько фигур — дозорные, решил Дук. В окнах господского дома горели свечи. Доносился звук шагов, кто-то что-то приказывал.

— Этот жирный, который внутрь прошел, — наконец произнес молодой монах. — Его не Вачем ли зовут?

— Он, да, — откликнулся Бреси. — Вы ж с ним эти, крестьянин говорил, как вас... монахи?

— Монахи, — согласился пожилой. — Вас как звать?

Выслушав ответ, он сказал:

— Я — Шарпа, а он — Одлик.

— Чудные имена какие, — сказал Бреси.

Монах не стал спорить.

— Может, и чудные. А ты почему поэтом прозываешься?

— Как так — поэтом? — удивился вагант.

— На севере, откуда я родом, бардами поэтов зовут. Не каких-то там певцов, менестрелей, то бишь бродяг, что по улицам песенки распевают, а ученых поэтов, владетелей истинного языка, которые с предсказателями знаются и Белую Даму или Ночную Кобылу могут так в стихах описать, что призовут их...

Бреси возразил:

— Так то на севере. А я — вагант. Слыхали про таких?

— Ага. Ну что, вагант, и ты, Дук. Рассказывайте. Откуда вы, как сюда попали да что по дороге приключилось.

— Так, может, погодить, пока господа соизволят нас позвать? — спросил Дук. — Они ж захотят взглянуть на нас. Придется еще им...

— Господа вас, может, и позовут, да мы-то снаружи останемся, — перебил Шарпа. — Ты, Дук, не спорь. Мы старшие в замковой охране, понял? И если нам что-то в вашем рассказе не понравится, если вы вдруг подозрительными покажетесь, так мы вас прям здесь, за этим столом, зарубим. И хозяева нам ничего не скажут.

— Да что ж вы так сурово к нам! — воскликнул Бреси, но Жиото, смекнув что к чему, уже начал, заискивающе улыбаясь, говорить.

Монахи слушали внимательно, не перебивая, лишь иногда задавали вопросы — про то, как выглядели шаман с ведьмой, как они ухали, да был ли на постоялом дворе кто-то еще. После Дука стал рассказывать вагант — и говорил бы долго, потому что речь его была куда цветистее и беспорядочнее, чем у Жиото, но, в конце концов, Одлик прервал его:

— Ладно. Хватит, малый. Про то, как ты Вачу всякие советы давал, уже в третий раз начинаешь.

Бреси вспыхнул и умолк.

Совсем стемнело, большинство слуг со двора исчезли, стало тихо, лишь в паласе еще слышались голоса. На стене зажгли факелы — в их свете Жиото насчитал полдесятка дозорных. Стало холодно, с гор подул ветер. Водопад глухо шумел в темноте за стеной, а снизу, из долины, не доносилось ни звука.

Дверь дома раскрылась; освещая дорогу небольшой лампой, вышел невысокий толстенький господин. Подняв лампу, оглядел присутствующих и повернулся к Шарпе.

— Ну как?

— Вагант да слуга лавочника, оба из Форы, — ответил тот. — Так, приблудные. Прибились к господину Жеранту с госпожой Ларой по дороге. — Он покосился на тех, о ком говорил, и добавил: — Даже и помогли им сюда добраться.

— Люди они? — уточнил господин с лампой. — Не нежить какая, точно?

Дук широко развел руками, похлопал себя по бокам.

— Что вы, господин, у нас и оружия никакого нету, сами поглядите.

— Обычные люди, — Шарпа встал. — Одлик, ты этой ночью у дома охраняй. Я сейчас за этими двумя пригляжу, а после на стену.

— За мной идите, — приказал господин Дуку с Бреси и вернулся в дом.

Он оставил их на втором этаже под дверью, а сам вошел внутрь. Пока дверь раскрывалась и закрывалась, Дук успел разглядеть горящий камин. Они с Бреси стояли в полутьме, слушая приглушенные голоса, что доносились из комнаты. Зашедший в дом вместе с ними Шарпа молчал. Меч висел в ножнах на его боку.

— Кто он, этот господин с лампадкой? — спросил вагант.

— Вару, управляющий. Замком занимается, когда господа в городе, — ответил монах и больше не произнес ни слова.

Дверь вновь раскрылась, управляющий махнул Шарпе рукой, приглашая войти. Монах скрылся за дверями, а господин Вару приказал: «Ждите» — и спустился по лестнице, захватив лампу. Опять стало темно. Монах что-то тихо бубнил, иногда его прерывали более громкие голоса, задающие вопросы. Вернувшись, Шарпа прикрыл дверь за собой, поглядел на Дука, на Бреси и заговорил:

— Я хотел внутри постоять, пока вы там, но господа не разрешили. Сказали, раз вы обычные люди, так и опасаться вас нечего. Там госпожа Арда и госпожа Силия, дочери хозяина. И мужья их, господин Мелон с Иваром. Вы двое — держитесь вежливо, на вопросы отвечайте коротко и толково. Да господина Ивара не рассердите, ясно? Это тот, что постарше. Он легко сердится и в гневе суров. Все понятно?

— Что ты, господа нас благодарить будут, — откликнулся Бреси. — Мы ж племянницу их спасли и папашу. Мы же...

— Все поняли? — повторил монах. — Идите.

Он развернулся и зашагал вниз по лестнице, а Бреси с Дуком вошли в комнату.

Дочери господина Жеранта, старшая — Арда, крупная круглолицая женщина лет сорока, облаченная в пышное синее платье, — и Силия, тощая, с унылым длинным лицом, в платье красного цвета, — сидели в креслах. Ноги обеих были укутаны в пледы. Поодаль, на углу заставленного посудой стола примостился господин Ивар, красавец с тронутыми сединой висками. Жиото решил, что он муж Арды. Ивар крутил в руках маленький ножик. Мелон, здоровый широкоплечий малый лет тридцати, со светлой бородкой и редкими кучерявыми волосами, стоял за креслами, вполоборота к пылающему камину.

Бреси и Дук, поклонившись, остановились посреди комнаты. Со стен на них пялились морды — чучела оленей и медведей. Среди них была башка огромной совы, Жиото и не думал, что такие на свете бывают.

— А! — сказал Мелон глубоким басом, вышел из-за кресел, ухмыляясь и глядя на гостей. — Вот и спасители дорогого тестя. Что ж вы не углядели, позволили ногу ему оттяпать?

Арда что-то тихо сказала, и Мелон вернулся к ней со словами:

— Да, дорогая?

«Так он ее муж, а не госпожи Силии?» — удивился Дук. Кудрявый бородач казался лет на десять младше супруги.

— Ты, надо полагать, вагант, — заговорил Ивар, ткнув ножиком в сторону Барда Бреси. — А ты — прислуга лавочника?

— Так и есть, ваш милость, — ответил Дук, кланяясь.

Ивар подошел к креслу, где сидела Силия, примостился на подлокотнике и положил ладонь на плечо молодой жены. Дук заметил, как женщина поморщилась и слегка отстранилась.

Мелон, погладив бородку, воскликнул:

— Славные ребята! Вагант, ты петь умеешь? Тут скука, так развесели нас...

— Дорогой, помолчи, пожалуйста, — оборвала его Арда, и тот послушно заткнулся. — Ивар, вы хотели что-то спросить у этих людей, не так ли?

Жиото решил, что глаза у супруга младшей дочери совершенно рыбьи — тусклые, невыразительные. Эти глаза уставились на Бреси и Дука. Будто щука глядела на маленьких рыбок...

— Вы двое сопровождали племянницу и господина Жеранта, — сказал Ивар. — Что у них было с собой, какие вещи?

Бард молчал, а Жиото, низко поклонившись, заговорил:

— Сумка была, ваш милость. Небольшая така, кожана.

— Сумка — и все? Я так понял, они до самого леса в фургоне ехали. Что в фургоне?

— Так мы же ж их токмо в лесу и встренили, ваш милость, — стараясь выглядеть глупее и проще, он говорил так же, как крестьянин Горкин. — На постоялом этом... дворе... Вам ить монах про то толковал? Телега ихняя крытая снаружи осталася. Не видали, че в ней.

— Ваша история с капитаном городской стражи и этим монахом, которому он приказал служить Ларе, совершенно дикая, — заметил Ивар, поднимаясь с подлокотника и прохаживаясь перед креслами. — Что за послание кровью на доске? Про такое менестрели на улицах поют, а в жизни такого не бывает.

— Этого не зна, ваш милость, — ответил Дук. — Меня там не было, я и сам это все от, как его... от ваганта вот ентого услыхал...

Он не повернул головы, когда Бард Бреси с обиженным возмущением уставился на него.

— Дук, ты что же, мне не поверил тогда... — начал Бреси, и тут Ивар, подскочив к нему, одной рукой ухватил за волосы, дернул, опрокинув юнца на колени, и приставил к тощей шее ножик.

— Не лги, — процедил он. — Говори, как все было?

— Ну началось, — пробурчал Мелон из-за кресел. Он повернулся лицом к камину и протянул руки, грея их над огнем.

— Правду говори, — повторил Ивар, дергая Бреси за волосы.

— Но ведь правда же! — задушенно прохрипел вагант. — Ведь правда все! Меня монах... Вач меня в городе нашел и притащил туда! Там капитан лежал мертвый, а на груди дощечка. И на ней... — он сглотнул, кончик ножа при этом слегка ткнулся в кожу, на шее выступила капелька крови. — Дощечка, и на ней красным накалякано! Я же... я же помогал, я же от чистого сердца...

— От чистого сердца ты и кафтан с мертвеца снял? — спокойным голосом произнесла Арда. Силия в это время подалась вперед, сжав кулаки, горящими глазами смотрела на ваганта и мужа, все еще державшего Бреси за волосы.

— Нет, госпожа! — пискнул Бард. — Кафтан там рядом валялся! Вач на меня его накинул, потому что снег уже, а я в одной рубахе. Да что же это... Что же вы так со мной...

Не отпуская его, Ивар повернулся к Арде, та слегка пожала плечами, и он отошел. Бард стоял на коленях, прижав ладони к шее. Дук болезненно улыбался. Силия качнулась в кресле так, что оно громко скрипнуло, и выкрикнула:

— А в сумке что? Ларка открывала ее? Говори, мерзавец!

Не ясно было, к кому она обращается, да и Дук был слегка ошарашен всем происходящим — он молчал. Бреси тер шею и что-то скулил. Ивар, поигрывая ножиком, пошел к ним, и Жиото, опомнившись, принялся низко кланяться и говорить:

— Открывамши, ваш милость, открывамши. Мы передохнуть стали, она все наружу и вывалила.

Ивар встал перед ним, заложил руки за спину, уперев в лицо Жиото тусклый взгляд.

— Что внутри?

— Зеркальце да склянки каки-то.

— Склянки?

— Бабы, которы блаародней, из них всякими этими... благо... вониями обливаются.

— Что еще?

В голове Дука качнулись невидимые весы, взвешивая все выгоды, все «за» и «против».

— Все, ваш милость, — произнес он, поднимая глаза и встречаясь взглядом с Иваром. — Скажи, Бард? Може, я пропустил чиво, я же ж не приглядывался... Да тока окромя всяких бабских... всяких склянок дамских, ничиво там не было.

Ивар покрутил в пальцах ножик и медленно вернулся к креслам.

— В фургоне осталось? — донесся приглушенный басок Мелона.

— Глупости, дорогой. — Голос Арды. — Оставить в фургоне семейные драгоценности и деньги? На постоялом дворе, хозяев которого впервые видишь? Быть может, Лара на такое и способна, но не отец.

— Но он же раненый был, — этот голос принадлежал Силии.

— Ты невнимательно слушала, девочка. Ему отрубили ногу уже после.

— Сколько раз я просила не называть меня девочкой!

Побледневший Бард поднялся с колен и воротом шелковой рубашки, надетой под расстегнутым кафтаном, отер кровь с шеи.

Ивар, наконец, повернулся к ним.

— Вы видели, чтобы господин что-нибудь писал? — спросил он.

Бард и Дук одновременно кивнули.

— Ваш милость, старенький господин просил эту... пергаменту и чернильца с перышком, — добавил Жиото. — А тута и селение впереди случилося. Мы с монахом туды потопали. Там сплошь мертвяки. Я в доме чара и нашел, что господин просил, отнес ему...

Силия, вскочив из кресла, бросилась к Дуку — тот отшатнулся, — залепила пощечину, бегом вернулась к столу, где стояли остатки недавней трапезы, схватила бокал и приникла к нему, давясь вином.

— Так вот кому мы обязаны этим завещанием... — протянул Мелон, тоже подходя к столу и наполняя второй бокал.

Ивар повернулся к креслу Арды. Они обменялись несколькими словами, затем господин громко сказал:

— У монаха под домом спросите, как найти Бруну. Она вам покажет, где спать. Теперь пошли вон, оба.

— Бард, друган, ты не думай, что я тебе не поверил тогда, — объяснялся Дук Жиото чуть позже. — Просто я привык правду говорить, понимаешь? Я ж не видал того капитана, и как там у вас все было — не видал. Сказал господам, что знаю...

Бреси уже оправился от пережитого в паласе, но все еще оставался хмур и о чем-то сосредоточенно раздумывал. Юное лицо его осунулось, вагант вдруг показался Жиото старше, чем раньше, словно за один вечер возмужал на несколько лет.

— Дук, да я тебе верю. Но они... Разве ж господа такими должны быть? Почему они такие недобрые?

Дук, полагавший, что господа попались как раз вполне обычные, вздорные и злые, промолчал.

Бруну, ключницу и первую помощницу управляющего замком, они нашли в длинном доме, что стоял за сараями. Выяснилось, что и спать им предстоит здесь. Поджав губы, толстуха провела гостей на кухню в торце постройки — там у горящего очага, сидя на низком табурете, молодая полненькая блондинка чистила почерневший от копоти чугунок. Звали ее, как вскоре выяснилось, Хлоя, и была она дочерью Бруны.

— Хлеб только остался, — сказала ключница, зевая во весь рот. — Хлеб да вода.

— Нам бы вина, — подал голос Бард Бреси. — Мы и заплатить можем... — он умолк, когда Дук, громко хохотнув, хлопнул его по плечу.

— Шутит вагант, — сказал он. — Давайте хоть воду, мамаша. И хлеб тоже.

Хлоя вскочила, улыбаясь гостям, сунулась в кладовку. Они сели за стол. Огонь в камине догорал, слабые отблески ложились на бревенчатые стены, полки и свисающие с низкого потолка связки трав.

— Мамаша, как там старенький господин? — спросил Жиото, отламывая кусок от краюхи.

Толстуха нахмурилась.

— А тебе зачем?

— Мы ж его столько несли на себе. Жалко, он мучился так, сами посудите — ему топором ногу оттяпали.

— В паласе они, на третьем этажу, и лекарь наш там, — сказала Бруна. Дочь тем временем села за столом напротив, подперев кулаком подбородок и переводя взгляд блестящих влажных глаз с Бреси на Дука и обратно.

— Ну, если в вашем замке лекарь есть, так, может, выздоровеет еще господин, — повеселел Жиото, но Бруна лишь презрительно отмахнулась.

— Это ж Хашик. Старик он и пьяница, все, что знал, — давно позабыл. Да и знал немного.

— А госпожа Лара где? — спросил Бард. Он был на удивление немногословен и о чем-то хмуро размышлял.

— И монах, который с нею был, слуга ее? — добавил Дук.

Бруна опять зевнула.

— Спят они, комнату мы для их прибрали, рядом с господином Жерантом. А монах ваш под дверью лег. Я ему говорю: иди к слугам, к остальным, че разлегся здесь, боров? Иди помойся, воняет от тебя, а после — в дом, где все...

— А монах так на нее зыркнул, — звонким голосом подхватила Хлоя, — мамаша аж струхнула и побыстрее оттуда...

— Ты чего до сих пор здеся? — обозлилась Бруна. — Закончила прибираться? Пошла спать! Ишь, глаза вытаращила, блядина! Пошла, пошла, говорю!

Хлоя закусила губу и выскочила из кухни. Ключница велела:

— Ешьте быстрее. Как поедите — вон, видите, вторая дверь? Там дальше комната, где дворовые люди спят. Место есть. Народу мало осталось. Тряпье там валяется, завернетесь. Ясно вам? Да не рассиживайтесь тут, и так за полночь. Я вас вместе со всеми подниму с самого ранья. Мне приказали вас обоих к работе приставить.

— Устали мы с дороги, мамаша, — пожаловался Дук. — Поспать бы подольше.

— За работой завтра и отдохнете. Только светать начнет — встанете со всеми. Дел хватает. Да не вздумайте по двору ночью шастать. Шарпа с Одликом такого не любят. Заприметят — могут в темноте мечом башку снести безо всяких разговоров.

Когда Бруна ушла, Дук попробовал залезть в кладовку, но та оказалась заперта. Он пошарил по полкам, ничего съестного не нашел и вернулся к столу. Есть, впрочем, не очень-то и хотелось: монахи их все-таки покормили. Бард Бреси не шевелился, уставившись в очаг. Дук подсел к нему, наклонился к уху ваганта и тихо заговорил:

— Ты вот что, друг. Никому не вздумай говорить, что у нас деньги есть. На тебе и так кафтан этот — только глаза всем мозолит. Лучше бы тебе запрятать их получше, закопать где, что ли. Или дай мне, я запрячу. Не хочешь? Ладно. Главное — обо всем молчок. Ты понял, друг? Ох, боюсь я, как бы Вач не сболтнул чего лишнего...

— Да Вач-то точно не скажет, — промямлил Бреси.

— Это еще неизвестно. Думаешь, вы с ним такие, как ты говоришь, друганы? А вот и нет. Пока ты ему нужен был, он с тобой дружил и тебя, может, слушался. А как госпожа появилась — так зачем ты ему теперь?

Бреси моргнул, перевел взгляд на Жиото, и тот настойчиво продолжал:

— Я тебе все как есть говорю. А ты подумай над этим. Нам с тобой лучше теперь друг друга держаться. Мы здесь чужие, и что там у господ между собой происходит — не знаем. Но пришли мы с госпожой Ларой и видели, как старичок завещание писал. Что в том завещании? Как нас с тобой сегодня расспрашивали... пристрастно как, а? Значит, старик что-то такое написал, что дочерям его не очень-то понравилось. И если они теперь с Ларой враждовать начнут, так и мы можем под горячую руку попасть. Потому — молчи. Мы, что видели, рассказали, а больше ни слова.

— Спать хочу, — произнес Бреси.

Дверь открылась, и в комнату, блестя глазами, скользнула Хлоя.

— Ушла маманя? — приглушенным голосом спросила она. — Во, стерва старая!

— Да, мамаша у вас строгая, — согласился Дук, вставая.

— И не говорите, господин, — Хлоя глянула на него, на ваганта и подошла к Дуку. Была она невысокая и теперь касалась пышной грудью локтя Жиото. — Я все думаю: надо бы ее проучить, подсыпать крысиной отравы в кашу. Помереть не помре, а сляжет и животом долго промучается. Поели ли вы, господа? — говоря это, Хлоя все сильнее наваливалась грудью на Дука.

— Бард, ты бы спать шел. — Жиото вдруг заторопился, ухватил ваганта за плечи, поднимая с лавки. — Вымотался ведь, а? Вон, дверь, видишь, туда иди...

— А ты? — спросил Бреси.

— И я сейчас пойду. Сейчас, скоро, только расспрошу госпожу про местные дела...

— Какая же я вам госпожа? — откликнулась Хлоя, наматывая на указательный палец локон волос. — Я простая служанка здесь.

Вагант открыл дверь, ведущую в глубь дома. Последнее, что он услышал, были слова Жиото:

— Простые служанки, госпожа, не бывают такими красивенькими.

Огонь в очаге догорел, только угли еще тлели. В кухне стало совсем темно, но это не помешало господину Дуку Жиото быстренько уложить хихикающую госпожу Хлою спиной на широкую лавку и одним движением задрать подол платья ей на голову.

Глава 6

Их разбудили громкие голоса. И Бард и Дук так умаялись за предыдущие сутки — а Жиото еще и лег совсем поздно, — что не услышали, как все, кто спал в комнате, поднялись и высыпали во двор. Теперь там о чем-то спорили мужики и причитали женщины. У Дука, лежащего щекой на котомке, затекла шея. Похлопав себя ладонью по загривку, он встал и вслед за Бардом Бреси вышел во двор.

Господин управляющий что-то втолковывал кучке слуг. Несколько женщин, среди которых была и Хлоя, ахали и охали, собравшись в кружок возле дверей кухни. Ни Бруны, ни монахов не видать. Вагант присоединился к толпе мужчин, а Дук постоял, сонно пялясь на башню, что возвышалась над замковой стеной, и пошел к женщинам.

— Бедный господин, — донеслось до него.

— Что случилось? — спросил Жиото, останавливаясь рядом.

Хлоя лизнула его взглядом влажных глаз и сказала:

— Господин Жерант ночью умре.

— Ох ты! А что же лекарь ваш?

— Да что с того лекаря, — вступила в разговор одна из женщин. — Лекарь-калекарь! Раньше, когда еще старая травница в селении жила, Хашик к ней бегал, чуть что приключится с кем, советы испрашивал да снадобья брал. А как она окочурилась, перетащил к себе все ее настойки. Внучка у травницы была, тоже обученная, возражала, да Хашик ей пригрозил, что господам нажалуется, будто она противится тому, чтобы он мог при необходимости лечить их. Но все одно, он же в них не понимает ничего, в снадобьях ентих. Наделал на крышках закорючек по памяти, чтоб знать, где что налито, а толку? Кузнеца брат младший как-то по пальцу себе молотком вдарил, Хашик его стал лечить, макал руку в настойку, пить что-то заставлял — так палец почернел, за ним и ладонь. Пришлось руку по запястье отрубить, но все одно он потом помер. Тьфу, лекарь!

Хлоя, стоящая по правую руку от Дука, призывно смотрела на него, но Жиото к дочке ключницы не поворачивался.

— И где ж старичка хоронить будут? — спросил он, обращаясь ко всем сразу.

— Так на кладбище внизу, — ответила та же словоохотливая женщина.

— У селения? Что ж у вас, господ вместе с крестьянами кладут?

— Выдумали тоже! Для господ наособицу домик там, каменный.

— Домик... склеп, что ли? — догадался Жиото.

— Ага, оно самое.

Дук кивнул и отошел. Котомка висела на плече, ее следовало спрятать, а куда — неясно. Встав на середине двора, он огляделся. Было холодно, небо, вчера прозрачно-серое, теперь стало темным и будто потяжелело. Скоро снег пойдет, подумал Дук. На стене маячили фигуры трех дозорных. А если нечисть какая с гор спустится и прямо на крышу паласа прыгнет? Жиото прищурился, разглядывая отвесную каменную стену, лишенную растительности — только высоко-высоко на уступе росла одинокая пихта. Нет, решил он, тут никто спуститься не сможет, и вновь глянул на замковую стену. Башню, что возвышалась над ней, венчала проломленная крыша. Стена как бы расщепляла постройку напополам: словно на повернутое горизонтально лезвие топора насадили бревнышко.

Со стороны господского дома донеслись голоса. Дук обернулся. Показалась Бруна, и он привстал на цыпочках, глядя поверх голов. Из дверей появились Ивар с Мелоном, за ними один из монахов, вроде бы Одлик. Они расступились, наружу вышла Лара, а следом Вач.

Хлоя отошла от женщин, подступила к Дуку почти вплотную, заглядывая в глаза.

— Как спалось, господин? — спросила она и кончиком языка лизнула верхнюю губу.

— Плохо, — сухо сказал Жиото. — Вы лучше скажите мне, вон та башня, что на стене. В ней кто-то живет?

— Да что вы, господин, — Хлоя, казалось, не замечала холодного тона. — Она старая совсем, того и гляди упадет. Туда и подниматься боязно, в ней много лет никто не бывал.

— Вот оно как... — протянул Дук, и тут Бруна, уперев руки в бока, заголосила на весь двор:

— Чего встали?! Работы не хватает?

И тут же со стены донесся крик дозорного. Хлоя глянула поверх плеча Жиото и ойкнула. Заголосили люди. Ивар с Мелоном ввалились обратно в дом, Вач, схватив Лару в охапку, бросился следом. Дверь за ними захлопнулась. Послышался топот ног, и монах — теперь Жиото узнал в нем Шарпу — пробежал через двор с мечом наперевес.

— Чудище! — Хлоя повисла на Дуке, обхватила за шею и крепко прижалась. — Господин, спасите же меня!

— Хлоя, коза драная, в дом! — завизжала сзади Бруна. — В дом бежи!

Жиото сорвал с себя руки женщины, развернулся, увидел мелькнувшую над стеной тень. Монах уже лез вверх по приставной лестнице. Люди прятались в домах. Хлоя, подобрав подол платья, бежала к кухне. Из распахнутых дверей кузницы выскочили трое мужиков с длинными палками, на концах которых были насажены зазубренные крюки, и помчались к лестницам.

— Аааа! — что-то большое и крылатое вновь пронеслось на фоне неба, и один из дозорных полетел вниз, сброшенный ударом.

Дук побежал вслед за мужиками и быстро залез на стену. Здесь тянулась полукругом открытая галерея. Теперь он разглядел, что башня и вправду словно насажена на замковую стену. В постройке с обеих сторон были проемы, галерея проходила через них, так что стену можно было пересечь от одного примыкающего к склону конца до другого.

— Вона летит!

Вдоль внешнего края галереи возвышался бруствер в половину человеческого роста, с зубцами в форме ласточкина хвоста. Дук выглянул: внизу расстилалась долина с полоской реки, виднелись крыши хижин, вдалеке — черные развалины монастыря и сплошное море древесных крон.

— Дай сюда! — прокричал неподалеку Одлик.

Он вырвал багор из рук мужика и подпрыгнул, пытаясь зацепить крюком за брюхо огромной птицы, что метнулась к стене. Дук разглядел густой коричневый пух, круглую голову, могучие крылья, тяжело взбивающие воздух... «Это что, сова?» — изумился он и быстро пошел в сторону башни. На него не обращали внимания; все, кто стоял на стене, смотрели вверх. Дук скользнул за спиной Шарпы, который, до пояса высунувшись между зубцами, целился из лука. Глянул вниз — замковый двор опустел; глянул вверх — нет, не просто огромная сова летала над стеной. В крылатой фигуре присутствовало что-то человеческое, хотя ни рук, ни ног Жиото не увидал.

Шарпа выстрелил. За мгновение до этого людосова завалилась на крыло, и стрела пролетела мимо. Чудище издало громкий крик, сложило крылья и мохнатой глыбой рухнуло на стену. Взметнулось несколько багров — защитники пытались зацепить ее крюками. Дальше Жиото не смотрел. Нырнув в башню, огляделся. У стены лежал ровно отесанный камень, за ним два камня, потом три, поставленные друг на друга, рядом четыре — получилось вроде лестницы без перил. На галерее вновь закричали. Дук полез вверх.

В башне было три этажа. Пол второго каменный, а того, что под самой крышей, — деревянный. Присев на корточки, Дук долго глядел вверх. Пара бревен крест-накрест, концы вмурованы в стены, поверх них доски, теперь сгнившие. Их трухлявые обломки валялись на камнях вокруг Жиото, только на одном треугольном участке покрытие оставалось целым. Когда-то туда вела деревянная лестница, сейчас остался лишь каркас из досок да часть перил. Ни одной целой ступени — наверх никак не подняться.

Крики снаружи все еще звучали, но теперь Дук не видел, что там происходит. Он встал возле остатков лестницы, рассмотрел, подергал... Все сооружение качнулось, издав низкий протяжный скрип, и Жиото отскочил. Между камнями горизонтально торчали короткие клинья, вбитые так, чтобы образовывать круто наклоненный ряд. Раньше поверх них лежала длинная широкая доска — она-то и образовывала перила. Теперь доски не стало, но клинья все еще оставались на месте. Подняться по ним вряд ли возможно. Хотя...

Дук снял с плеча котомку, покопался в ней и достал крепко закрытый кувшинчик. Так или иначе, он в ближайшее время собирался хлебнуть «травяной крови», а теперь вот и повод есть. Раскрыл кувшинчик, понюхал. В горле сразу пересохло, ноздри затрепетали. Песко Цветник предупреждал, что много пить нельзя, бормотал что-то про миры за полями. Дук сделал совсем маленький глоток, едва коснулся снадобья губами.

Чуть зазвенело в голове. Он закрыл кувшинчик. Ничего. Сердце не колотится, никакой легкости в теле. Почему так? Слишком мало выпил? Или, быть может, «травяная кровь» с каждым разом влияет слабее и пить ее нужно все больше?

Звон уже стих, сердце стучало как и раньше, ни дрожи, ни жара на лице. Снаружи заухала людосова. Все последнее время было тихо, и Жиото решил было, что чудище улетело восвояси или защитникам удалось подцепить его крюком, притянуть к стене да порубить на куски, но нет — послышались голоса монахов, отдающих приказания, приглушенный топот ног, крики.

«Надо побольше выпить», — подумал Дук, поднес к губам горлышко кувшинчика, наклонил его, и тут прямо за стеной, у которой он стоял, тяжело захлопали крылья.

— Попал! — донеслось снаружи.

В стену с глухим стуком ударилось что-то большое, вся башня дрогнула. Пол чуть качнулся, и Дук качнулся тоже. Поперхнулся, снадобье потекло в горло. Харкнув, он приладил крышку и только успел, присев, поставить кувшин на пол, как голова его стала колоколом, по которому с размаху ударили кувалдой.

Дук чуть не заорал — не смог лишь потому, что зубы не разжались. Низкий звон, от которого челюсти затряслись, наполнил и голову, и окружающее пространство. В лицо будто ткнули горящим факелом, глаза налились кровью и лопнули раскаленными брызгами, кожа на носу и щеках оплавилась, потекла. Он прижал руки к груди: сердце разрывалось на части, колотилось о ребра, те скрипели, трескаясь и выгибаясь. Все вокруг тряслось и качалось.

Дук Жиото взмыл к уложенным крест-накрест бревнам потолка.

Всякие ощущения оставили его, он перестал чувствовать и содрогание сердца, и дрожь конечностей, и жар. Закачался, как пробка на волнах, увидел под собой тело — оно стояло, широко расставив ноги, разбросав руки и задрав голову кверху, — и собственное, запрокинутое лицо. Нет, и глаза были целы, и кожа всего лишь порозовела, и грудь, тяжело вздымающаяся под рубахой, не лопнула. Но тело осталось там, внизу, а он, Дук, — наверху. Звон нарастал, пронзал окружающее, мелкой дрожью сотрясал башню. Жиото успел подумать, что на самом деле это он трясется, а все остальное неподвижно, и тут же увидел, что камни, из которых сложены стены, меняют форму, оплывают. Все вокруг стало плоским, как нарисованные декорации. Дук начал медленно опускаться — безвольно, будто напитавшийся водой трухлявый кусок дерева. Теперь вместо камней со всех сторон его окружали черепа, вроде человеческие, но по размеру — как бычьи. Из них были сложены стены башни. С пола, на котором стояло тело Дука, исчезли обломки досок, его усеивали кости и черепа, но не такие, как в стенах: мелкие, будто детские. Сквозь глазницы проросла бледная трава. Дук опускался, запрокинутое лицо было прямо под ним, он видел собственные глаза, в которых проступили кровяные жилки, ярко-розовую, натянутую кожу на скулах, нос с кустиками волос в ноздрях. Стены меркли, черепа бледнели и таяли. Стало видно, что вокруг нет ни замка, ни гор Манны, ни селения у склона. Башня из черепов венчала вершину высоченной горы под багровыми небесами, и вокруг, насколько хватало глаз, простиралась черная пустошь, иссеченная трещинами, из которых лился красный свет, иногда взметались языки пламени или ударяли струи густого дыма. В небе медленно летело несколько каменистых облаков: сросшиеся в гранитные острова глыбы с резкими, угловатыми очертаниями, и на каждом виднелись башни стальных замков — стрельницы и галереи, тускло поблескивающие свинцом кровли, флаги — как тонкие ленты из жести, застывшие в неподвижности.

Башня пропала. Дук все еще осознавал, что находится внутри нее, размытые контуры постройки виднелись вокруг, но сама она исчезла — лишь блеклые круги черепных глазниц висели кольцевыми рядами. Все кипело, двигалось, плескался огонь, вздымались дымовые столбы, по багровому небу неслись гранитные облака с замками... Но это происходило беззвучно, ни единого шороха не доносилось до Дука Жиото.

На мгновение окружающее померкло, будто веки ненадолго смежились и вновь раскрылись, — Дук очутился внутри своей головы. Что-то дернулось, и привычные ощущения возвратились: он чувствовал ноги и руки, мог пошевелить ими, главное, он вернулся в ту область, расположенную между глаз, — туда, где всегда пребывает, где ощущает себя любой человек.

И не было вокруг ни постройки из черепов, ни багровых небес и черной равнины, ни дыма, ни огня. Жиото вновь стоял на втором этаже старой башни. Снаружи неразборчиво бубнили мужские голоса. Уханье людосовы больше не доносилось. Сердце билось ровно и глухо, никакой дрожи, никакого звона. Дук для пробы сделал шаг — тело заструилось, двигаясь так легко, будто ноги не касались пола, но шли по воздуху.

Он неуверенно ухмыльнулся, присел. Проверил, хорошо ли закрыт кувшин, сунул его в котомку и, продолжая сидеть на корточках, исподтишка быстро огляделся. Нет, ничего такого, обычная башня, камни, мох между щелей. Почудилось! Дук встал, плавно закинул котомку на плечо и заструился к останкам лестницы. Что это такое было? Экое безумное место... Жиото даже не пришлось придерживаться за стену, он просто вспрыгнул и очутился стоящим на нижнем клине. Ряд их тянулся наискось вверх вдоль окружности стены. Дук не забивал себе голову размышлениями над тем, существует ли то место в действительности или распаленный «травяной кровью» рассудок выдумал его. Увидел — и ладно. Пропало — и Первые Духи с ним. Он легко перемахнул на следующий кол — тот затрещал под ногами, но выдержал, — затем еще выше.

В обширных прорехах виднелось низкое небо, под крышу задувал ветер. Дук сел у стены и разложил перед собой содержимое котомки. Он решил, что теперь, когда в первый раз путь уже пройден, сможет подняться сюда и без помощи снадобья Песко Цветника. Не так уж оно и сложно. До сих пор никто просто не догадался, что можно воспользоваться таким способом, пройти по клиньям перил. Да и кому оно надо — лезть на чердак старой башни?

Он долго перебирал склянки и кувшинчики, шевеля губами, читал надписи. Раскрыл книгу, стал листать, водя грязным пальцем по строкам, иногда хватал какой-нибудь флакон и сверялся с названием, выцарапанным на крышке.

Для того, что он хотел сделать, ингредиентов не хватало. Жиото примерял и так и сяк, перечитывал пояснения Цветника, прикидывал, как бы половчее смешать жидкости, — нет, ничего не получалось. Разочарованный, сложил все в котомку, подошел к оконцу и выглянул. Ветер ударил в лицо. Эта сторона башни была обращена к лесу: на много лиг тянулось море голых ветвей, дальше начиналась равнина, а за ней, едва различимая, высилась Шамба. В сторону горы, извиваясь, тянулась нить Земляного тракта.

Дук повернулся. Он стоял на треугольнике еще целых досок, два бревна тянулись дальше, как бы продолжая стороны треугольника, концы их уходили в стену башни. Под окном лежало разлохмаченное птичье гнездо, пол усеивали перья и помет. Здесь явно никто не бывал уже много лет, и Жиото решил, что опасаться нечего. Таскать с собой по всему замку котомку с таким содержимым он не хотел, а сюда наверняка никто не поднимается. Дук сунул в мешочек на поясе несколько монет, положил котомку под стеной, ухватил гнездо, осторожно перенес и пристроил сверху.

Сильно хотелось есть. На четвереньках он добрался до середины бревна, лег плашмя и поглядел вниз. Прополз к стене, кряхтя, свесился, протянул руку, нащупал верхний кол. Этаж под ним был не так уж и далеко. Жиото полежал, примериваясь, обхватил бревно ногами и свесился, рывком вытянув вторую руку. Качнулся и повис, держась за кол. Следующий, расположенный ниже, оказался перед ним на высоте живота. «Ничего, спущусь как-нибудь», — решил Дук и стал потихоньку раскачиваться, чтобы перемахнуть дальше.

Поверженную людосову, упавшую под стеной, баграми вытащили на середину двора. Дук постоял в толпе, обступившей двух мужиков, которые разжигали костер; ему уже разъяснили, что чудовище разделают, кости с потрохами пойдут на суп, а мясо засорят на зиму.

— И что, это можно жрать? — удивился Жиото.

— А то как же, — сказали ему из толпы.

Дук покивал, послушал рассказ про то, как однажды на замок налетела сразу целая стая и утянула с собой троих людей, а пятерых растерзала, про то, что с гор уже дважды за этот год спускались душители — кто они такие, Жиото так и не уразумел, — да и пошел по своим делам.

Барда Бреси определили на конюшню. Конюх как раз куда-то утопал, а вагант стоял возле приоткрытых ворот. Он маялся, переминался с ноги на ногу. Вокруг него сужающимися кругами ходила Хлоя и блестела на Барда глазами.

— Такой же вы молодой, господин, — ворковала она. — Щечки розовые, волосики беленькие: Вам сколько годков-то?

— А вам что? — отвечал Бреси. Он хоть и любил вспоминать про деньки — и, главным образом, ночки, — проведенные в веселом доме Форы, но женщин стеснялся, а особенно вот таких, которые глядели, будто облизывали.

— Да мне и ничего, я так просто спрашиваю, — она приблизилась почти вплотную, и тут к конюшне подошел Жиото. Хлоя зло глянула на него и повернулась спиной, вперив в лицо ваганта липкий взгляд. Дук, в отличие от Бреси, не стеснялся — ему такое чувство было неведомо. Оглядевшись, ухватил женщину за бока и быстро повел ладонями выше, просунул запястья ей под мышки, так что пальцы легли на пухлую грудь.

— Да что это вы творите? — возмутилась Хлоя, пытаясь отпихнуть его локтями, но Дук не отпихивался, а лишь сильнее прижимался к ее спине. Бреси покраснел и ретировался, не оглядываясь. Хлоя задышала громче. Она все еще пыталась отстраниться, но теперь скорее для порядку.

— Вы меня обидели, господин. Когда чудище прилетело, я умоляла вас о защите, а вы убёгли.

— Так ведь на стену побежал, чтоб всех нас защипать.

— Отстаньте же, люди кругом.

Одну руку Жиото чуть не по локоть просунул в вырез платья, другую, протиснув между собой и женщиной, прижал к объемистым ягодицам так крепко, что Хлоя хрипло охнула. Еще раз оглянулся — вокруг никого — и, склонившись к розовому ушку, негромко произнес:

— Что ж, пройдемте на конюшню, госпожа?

В конюшне, за стойлами, где стояли два черных жеребца и гнедая кобыла, под стеной было навалено сено — на нем и устроились.

Платье с дочери ключницы Дук, как и вчера на кухне, снимать не стал, лишь задрал подол. Теперь он лежал на спине со спущенными штанами, расстегнув рубаху, а женщина, разбросав голые ноги, устроилась головой на его плече и гладила грудь Жиото, покрытую редкими короткими волосами. На плечах его осталась пара царапин — Хлоя в любви оказалась страстна, а еще криклива, так что пришлось заживать ей рот.

— Мамаша у меня страх какая старуха вредная, — говорила она. — Сама, как моложе была, так со всеми дворовыми... Теперь старая, никто на нее не глядит, а на меня глядят, так она и сердится, злыдина.

— Когда старика хоронить будут? — спросил Жиото.

— Завтра решили. Вы про мамашу слушайте. Она меня цельные дни гоняет, рыщет по замку, выглядывает — не дает уединиться совсем. Сейчас вот старичок померли, потому ее только и не слышно, занята в господском дому. Раньше, когда госпожа Силия моложе были, еще в девках, я им прислуживала, как господа сюда приезжали. Тогда мамаша меня боялася трогать: вдруг я госпоже нажалуюся. А после они замуж вышли, и госпожа Арда тоже, вот, а господин Мелон, такой озорник, они, как с женой приехали, в первый же вечер меня увидали, я как раз пол мыла на третьем этажу, не успела и выпрямиться... А тут госпожа Силия возьми да зайди. И как завизжат — она ж такая... неспокойная госпожа. Господин Мелон потом говорили, чуть мужчиной не перестали быть с перепугу. Меня и прогнали из прислужниц. Мамаша теперь так и шныряет. Все выглядывает, следит, чтоб я у нее на глазах была. Вот мы сейчас тут, господин, предаемся беседе, а мамаша в любой миг может объявиться. — Говоря это, Хлоя ерзала, терлась щекой о плечо, гладила Дука, а иногда принималась щекотать кожу кончиком языка и пощипывать губами волосы на груди.

— Холодно становится, — сказал Дук. — У нас с юнцом одежи никакой... — он умолк и скосил глаза вниз, глядя на светлые волосы, что рассыпались по его груди: Хлоя переместилась ниже, легла на Дука, положив ладони на его живот. — Одежи, говорю, никакой, — повторил он. — Здесь у вас разжиться ничем нельзя? Вы бы раздобыли для меня плащ, госпожа.

— Где ж я его раздобуду? — невнятно донеслось снизу.

— Украдите где-нибудь.

— Да что это вы говорите!

— Так я заплачу. Цельную монету дам, слышите? Только я...

Штаны на Жиото были приспущены до середины бедер, и теперь Хлоя потянула их ниже.

— Только я длинные плащи люблю, — продолжал Дук. — Чтоб до пят, так что вы уж позаботьтесь раздобыть такой, какой раньше носил кто-то высокий и с широкими плечами. И чтоб с капюшоном обязательно. Смекаете? — он согнул ноги, позволяя совсем снять штаны. Слегка приподнял голову. Они лежали пятками к закрытым воротам конюшни, в полутьме над перегородками виднелись морды лошадей. Дук раздвинул ноги так, чтобы Хлоя, голова которой уже начала мерно двигаться вверх-вниз, могла поудобнее улечься между ними, и уставился в потолок, до которого мог бы сейчас при желании дотянуться рукой. Желания, впрочем, такого не было. Одна рука Дука лежала на затылке Хлои и двигалась вместе с ним, второй же он стянул с ее плеча расстегнутое платье и сжал пятерней грудь. Женщина громко сопела.

— Так мы договорились, госпожа? — продолжал Жиото, задумчиво глядя в потолок и размышляя над тем, что и как ему предстоит сделать в ближайшее время. — Да, а где в селении молодая травница живет, вы знаете? После мне расскажите. Слушайте дальше. Длинный просторный плащ с капюшоном. И еще вот что — не привык я к здешним морозам. В горах-то похолоднее будет, чем там, где я завсегда жил. Уже сейчас ветрище какой, а когда снег пойдет, лицо станет сечь, в глаза сыпать... Не люблю этого. Потому вы, госпожа, будьте так добры, пришейте к капюшону спереди такую тряпочку с веревочкой, навроде маски, чтобы ее можно было на лицо накинуть и обвязать вокруг башки... Да слышите ли вы меня, госпожа? — он с силой сжал пальцы на ее груди. Хлоя охнула, заворочалась, не прекращая, впрочем, заниматься тем, чем занималась. Дук снисходительно глянул вниз и заключил: — Вижу, что не слышите. Ну хорошо, я после еще раз вам все растолкую... — по мере того, как он говорил, голос его дрожал все сильнее, Дук начат покряхтывать и, в конце концов, надолго замолчал.

— Не дам, и не просите, — голос у Бруны стал таким визгливым, что аж уши резало. — Надысь целую бутыль вылакали наливки! Один — всю бутыль!

— Ты как смеешь, карга? Да я тебя!..

Лекарь Хашик — высокий старикан с гривой спутанных седых волос и седой же бородищей — отличался когда-то изрядной силой и богатырским здоровьем, но годы вкупе со страстью к ягодной наливке подточили его. Голова Хашика мелко тряслась, и руки тряслись, а глаза были мутными.

— Чиво — карга? — Бруна отскочила от занесенного кулака, который, впрочем, тут же вяло опустился. — Как моложе была, так каргой не называли? Чуть попадусь на глаза — хватали и к себе тянули? Забыли, что ли?

— Тише ты, — сморщился Хашик, оглядываясь. Они стояли возле угла господского дома, неподалеку от бревенчатой пристройки, в которой обитал лекарь. Двое монахов, сидящие за столом под дверями паласа, насмешливо глядели на них. — Лучше емкость мне дай.

— Чиво — тише? — ключница, подбоченясь, снизу вверх глядела на лекаря и вопила ему в лицо: — Каку емкость вам? Тогда — «милочка» да «красавица моя»? Тогда — «пойдем, я тебе про новую рецепту расскажу»? А теперь — «дай бутыль, карга»? Во, видели?! — она сунула Хашику под нос кулак, а после плюнула ему на сапоги.

— Ты как смеешь, старуха? Да ты кто такая? — Лекарь качнулся, моргая красными веками. — Ты знаешь, кто я? Я — господин лекарь, я в самой Форе в семинарии обучался! Я таких видел... я с такими людьми за одним столом сиживал, каких ты... Да ты... я господам на тебя... емкость неси, дура!

— Чиво — господам? Пьяница старый, господа вас давно не слухают! Пошли вон отседова, больше не получите ничиво! Я, думаете, не видала? У вас же давно завяло там все, всю силу в бутыль спустили, а лезете к ней, позорите меня на глазах у всех! Кто второго дня Хлойку у кухни зажимал?! Я здеся — ключница, я за хозяйство в ответе перед господином управляющим. Пошел прочь! Ни капли больше! Да я сама на вас господам пожалуюся, как вы кувшин отжимки из подпола уволокли, поглядим, кого они больше послухают... Теперича, когда старый господин у вас на руках умре...

Монахи негромко рассмеялись. Бруна снова плюнула, развернулась и пошла прочь, грозно ворча. Лекарь стоял, руки его ходили ходуном, голова тряслась, а в глазах блестели слезы. За столом Шарпа склонился к Одлику, зашептал. Молодой монах вновь рассмеялся. Не глядя на них, Хашик побрел к своему дому необычной походкой: не отрывая подошв от земли. Перед дверью старик остановился, увидев, что дорогу ему заступил незнакомый юнец.

— Простите, господин, — произнес он, кланяясь. — Ненароком услыхал, как вы с этой бестией разговаривали...

Лекарь лишь молча махнул рукой и попытался пройти дальше, но юнец не сдвинулся с места.

— Ты кто таков? — спросил, наконец, Хашик.

— Мы с дружком моим, вагантом, старого господина и внучку его сюда привезли.

— А, вон оно что. Ладно, иди себе, — сказал Хашик. Парень отступил, лекарь трясущейся рукой открыл дверь и шагнул в темный дом. Ему предстоял тоскливый вечер и, скорее всего, бессонная ночь, полная звуков непонятной природы и светящихся пятен, пляшущих перед глазами. Старик вдруг промычал что-то и отмахнулся рукой от кого-то невидимого. Он уже забыл про незнакомца — не оборачиваясь, начал закрывать дверь, когда Дук Жиото сказал ему в спину:

— Не привычны мы к такому холоду, думали согреться чуток, бутылочку распить, да дружок мой подевался куда-то. А одному несподручно, так я ищу, кто бы разделил со мной... — он не договорил. Широкая, но слабая и трясущаяся рука сграбастала его за шиворот, притянула ближе; горячее дыхание, наполненное духом того, что было выпито вчера, лизнуло лицо, и старик сказал севшим голосом:

— Ну так неси!

Вино Дук купил у Бруны. Ключница начала было что-то бухтеть, но тут же заткнулась, когда он показал ей монету, и без разговоров выдала бутыль.

В пристройке имелось три комнаты, ту, что ближе к господскому дому, Хашик именовал «кабинетом». Одна стена ее была каменная и замазана известью — эта часть жилища лекаря примыкала к паласу.

Старик, содрогнувшись всем телом, махнул рукой, словно отгонял кого-то, стоящего посреди комнаты. Дук с любопытством наблюдал за ним. Вращая глазами, лекарь зашептал: «Оставь меня, тварь! Оставь!» Отобрал у Жиото бутыль, нашел на полке треснувшую чашку, еле-еле справился с пробкой, налил, колотя горлышком о глиняный край. Залпом выпил и привалился плечом к стене. Склонил голову и закрыл глаза.

Дук огляделся. Полки вдоль стен, покосившийся, заваленный высохшими кореньями и листьями стол, лавка и колченогий табурет. Жиото принюхался к затхлому духу, взял с полки вторую чашку и сел.

— Огня бы, — сказал он.

— Сейчас, сейчас... — даже в полутьме было видно, как расцвел Хашик. Он поставил бутыль и прошел в дальний конец комнаты, волоча ступни по полу с превеликими усилиями, будто чугунные. Чиркнул кремень, и лекарь вернулся, держа зажженную свечу на осколке тарелки.

— Как вас зовут, юноша? — спросил он, садясь напротив Дука. Лицо старика порозовело.

К бывшему младшему тюремщику никогда не обращались как к господину, на «вы», и он приосанился.

— Дук Жиото я. Из Форы.

Он взял бутыль, и лекарь встрепенулся. Глаза с красными веками ревниво наблюдали за тем, как Жиото разливает вино. Хашик удовлетворенно вздохнул, увидав, что его посудина заполнилась до краев, а гостя — лишь на треть.

— Выпьем за ваше здоровье, юноша, — торжественно произнес лекарь, поднимая чашу. Рука его уже почти не тряслась.

Дук благодарно кивнул, пригубил вино и поставил на стол. Лекарь свою чашу осушил до дна, глянув на Жиото, пробормотал: «Меня этим вечером жажда отчего-то одолела...» — и опять налил себе. Отпил до половины, вздохнул и откинулся на лавке, привалившись к стене.

— Курите ли вы, Дук?

Жиото помотал головой. Старик ладонью разгреб кучу листьев на столе, нашел тряпицу, положил ее перед собой и развернул — внутри оказались плохо перемолотые табачные листья.

— Что ж вы так, зря, зря, — Хашик извлек откуда-то из складок засаленной одежды трубку с коротким чубуком и принялся набивать табаком. — Курение полезно для грудной полости, поелику очищает ее от вредной пыли, что набивается туда с дыханием.

Закурив, он допил остатки, выпустил под низкий потолок клуб дыма и кивнул.

— Наливайте, мальчуган... Не обидит ли вас такое слово?

Дук капнул себе и вновь до краев наполнил чашку лекаря.

— Из Форы, говорите, — произнес тот. — А позвольте поинтересоваться, кем вы были в Форе?

— В аптеке служил. Копил денег, чтоб в семинарию поступить при аптекарском цехе.

— Да что вы говорите! — Хашик пыхнул дымом в лицо Жиото. — Испытываете интерес ко всякого рода лекарским делам, снадобьям, микстурам и настойкам?

— Испытываю, и преизрядный, — в тон откликнулся Дук. — Только вот опыта маловато имею. Потому и отправился в ваши края: хотел повидать местных травниц... — он врал, не задумываясь над правдоподобностью того, что говорит.

Хашик кивнул — и опустошил чашу. «Быстр он, однако» — подумал Жиото и сказал:

— На дороге мы с моим дружком-вагантом наткнулись на двух господ, которые попали в беду, и решили помочь им, доставить к замку, куда они направлялись. У пожилого господина была отрублена нога...

— Жерант все одно бы умер! — воскликнул старик, преисполняясь гневом. — Тут ни один лекарь, будь он хоть аркмастером цеха аптекарей, ничего бы не сделал! А эта девчонка, которую я качал на руках, когда она была еще дитятей, выкрикнула мне в лицо оскорбления! Молодая дуреха обвинила меня в том, что я не смог спасти ее деда!

— Это вы о госпоже Ларе говорите? — осторожно 1точнил Дук.

— О ней!

Хашик налил себе и выпил.

— Здесь нет необходимых снабдо... снадобий, нет горячей воды, нет толко... овых помощников. Как же можно спасти того, у кого началось заражение крови от грязи, попавшей в рану?

Говорил Хашик еще более-менее внятно, хотя язык его уже начал заплетаться.

— Не слушайте глупых девиц, — Дук вновь разлил вино. — Лучше расскажите, как у вас в этакой глухомани получается кого-то лечить? Я полагаю, для этого требуется изрядное мастерство и опыт...

— И опыт, — кивнул лекарь. — Вот именно, мальчик, мастерство и опыт. Прирзр... зрядные.

— Да, но снадобья? Без них ведь все равно никуда.

Лекарь снова выпил. Дук снова налил.

— Вы умный мальчуган, вы далеко пойдете, — сказал Хашик. Потухшая трубка свисала из его губ. — Но вы еще малоопытны. Есть же растирания и парные банки — это, знаете ли, такие округлые посудинки из жаростойкой глины, их нагревают и прижимают к спине, если человека одолела простуда. И к тому же у меня имеются кое-какие налив... настойки... Наливайте, мой мальчик! Как там в Форе, старый Азерин еще командует цехом аптекарей?

Но Дук не позволил увести разговор в сторону.

Налив, он сказал:

— Азерин вполне здравствует, а вот вы сказали: «настойки», — и мне стало любопытно, ведь именно потому я и отправился к горам. Имеется ли у вас, к примеру, отвар зарицы лесовой?

— А кто его знает, что там имеется, — пробормотал Хашик. — Небось и зарица есть. Костную пыль с настоем серебрянки я там точно видал, так почему бы не быть и зарице...

Трубка выпала из его рта. Хашик нагнулся, похлопал ладонью по полу между своих ног, не нашел трубку — да так и остался сидеть, свесив руки и упершись лбом в край столешницы.

— Не покажете ли мне все это? — отважился спросить Дук.

— Устал я. Спать хочу. Зачем оно вам? — судя по голосу, ставшему глухим и унылым, настроение лекаря резко переменилось. — Вся эта... срань вся эта вонючая?

— Ну что ж, жалко... — протянул Жиото. — Кажется, вы утомились? Тогда я пойду.

Он встал, закупорил бутыль, приподнял ее и громко стукнул донышком о доски. Вино булькнуло. Плечи Хашика дрогнули. Он шумно вздохнул, выпрямился и вдруг вцепился в бутыль, которую Дук прижал к груди.

— Что же вы... юноша, зачем же вы емкость-то...

— Так ведь уплочено за нее, что ж ее оставлять? — возразил Жиото, не отпуская бутыль.

— Коль уплочено — так и пусть себе стоит на столе. Пить будем, употреблять вовнутрь... Я и закуску сейчас какую-нибудь найду... — лепетал Хашик.

Дук всегда искренне сочувствовал собеседнику, с которым общался, растворялся в нем. в его бедах и радостях, даже говорить начинал так, как с ним говорили, незаметно для самого себя подделываясь под чужую манеру речи. Это касалось общения с теми, кто был выше Дука или равен ему положением, а с теми, кто ниже, Жиото обычно не церемонился. Лекарь в замке — должность важная, но не в том случае, когда им служит старый пьянчуга, над которым все только насмехаются.

— Вы вроде больше пить не хотели? — возразил он. — Спать собрались? Так я пойду себе...

— Сядьте! — взвыл Хашик, поднимаясь во весь рост и нависая над Дуком. — Никто не спит!

Дук сел. Старик — его руки опять тряслись — схватил бутыль, вытащил пробку и разлил вино.

— Там и осталось немного, зачем ее куда-то нести? — пробормотал он, прикладываясь к чашке.

— Где ж немного — почти половина, — возразил Жиото.

— В самом деле? А мне сдается, вы ошибаетесь, юноша. Где это моя трубка подевалась? Вы не курите? Так о чем мы с вами беседовали?

Дук напомнил:

— Вы говорили, у вас имеется отвар лесовой зарицы, серебрянка и эта...

— Костная пыль! — подхватил Хашик. — Хотя сие название никак не отвечает... Не отвечает, так сказать, сути. Под костной пылью подразумевается густая субстанция, коя получается из костей лесовой кошки, ежели их несколько дней вываривать в кипятке, и с добавлением толики корневого вазеля. Для чего ее использовала покойная старуха-травница — ума не приложу. Впрочем, среди того, что я... Что она перед смертью передала в мое распоряжение, было множество всяких странных субстанций.

— И все это здесь, у вас? — спросил Дук.

— Ну да, — Хашик, чуть не сбив со стола бутыль, махнул рукой на дверь, что вела в третью комнату. — Я был лекарем при войске, которое когда-то прошло через весь Аквадор! Мальчонкой я знавал самого Гэри Чермора — а теперь выслушиваю оскорбления от грязной карги...

Дук, услыхав знакомое имя, перевел взгляд с двери на лекаря. По щекам Хашика текли слезы. Он всхлипнул, вытер рукою нос и вновь взялся за бутыль. Терпеть дальше все это Жиото был не намерен. Выхватив бутыль из-под широкой ладони, он встал и решительно произнес:

— Желаете, чтобы емкость осталась здесь? Назавтра я собираюсь купить другую, а после — еще одну. Тут холодно, как я уже говорил, и мы можем пить вино с моим другом вагантом. А можем — с вами.

— Со мной, — пробормотал Хашик. — Лучше со мной, мальчик.

— Тогда проведите меня в соседнюю комнату, я хочу взглянуть на ваши настойки.

Глава 7

В конце концов, Дук не стал платить за них — пожалел денег — и предложил натуральный обмен. Жалкое подобие былого достоинства проснулось в Хашике после того, как Дук сказал, что может каждый вечер приносить ему бутыль ягодной настойки — не такую вместительную, как сегодняшняя, но все же достаточную для того, чтобы лекарь чувствовал себя счастливым, — в обмен на некоторую часть содержимого полок из задней комнаты. Старик задрал подбородок так, что борода встопорщилась, погрозил Жиото пальцем и назвал его «греховным мальчуганом». Пусть мальчик приносит емкости каждый вечер, но отдавать за них настойки травницы Хашик не намерен. Да, не намерен. С этими словами старик животом вытолкнул Дука из комнаты, заявив, что уже поздно и пора спать.

Покидая пристройку, Дук успел все внимательно осмотреть. В сырой хибаре лекаря стоял спертый плесневелый дух. Мебель колченогая, у пары сундуков в углу недоставало крышек, часть полок на стенах просела. В двери замок гноморобской работы — сломанный. Жиото постарался запомнить, где что стоит. На замок он обратил особое внимание. Вообще, как выяснилось, Хашик обитал в пристройке не так давно — раньше жил в паласе, но его оттуда выселили. «Происки старой карги и управляющего!» — с обидой в голосе объявил лекарь, хотя Дук решил, что причина иная. Господам, в конце концов, надоело пьянство Хашика.

Начинало темнеть, Дук проголодался и устал. Хотелось хлебнуть «травяной крови», но не ползти же на чердак башни в полутьме. Он вернулся на кухню, где Хлоя терла тряпкой посуду в лохани с грязной водой. Женщина успела лишь повернуться к нему и открыть рот, как появилась Бруна и стала бранить дочь. Они принялись ругаться визгливыми голосами, но Дук перебил их, объявив, что хочет есть. Бруна ответила в том смысле, что Дук сегодня ужин не заработал, потому что шлялся неизвестно где и неизвестно чем был занят, но все же позволила Хлое принести чугунок с остывшей похлебкой и хлеб. Пока он ел, а она мыла миски и чашки, ключница из кухни не выходила.

— Теперича спать пошел, — сказала она, когда Жиото закончил. — У нас ложатся, как стемнеет, понял? Завтра с ранья я тебя точно к работе приставлю...

— Мамаша, завтра ж все на похороны пойдут, — возразила Хлоя.

— А ты молчи, дура! — окрысилась ключница.

В просторной комнате позади кухни на полу, завернувшись в одеяла и облезлые тулупы, спали несколько слуг. Кто-то храпел, кто-то бормотал во сне. Когда Дук вошел, лежащий у стены Бард Бреси высунул голову из-под красного кафтана и поманил Жиото; Тот сел рядом, прислонился к стене.

— Я госпожу Лару видел, — прошептал Бреси. — Говорил с ней.

— И как она?

— Грустная. Боюсь, обижают ее другие господа.

— Ну, Вач-то не даст госпожу в обиду.

— Они на улицу как раз вышли. А когда назад пошли, монахи стали в дверях и Вача не пущают. Говорят — ты спать должен снаружи, где и другие слуги. Он же под дверью у госпожи Лары ночевал.

— И что вышло? — заинтересовался Жиото.

— Да что вышло... Он топор свой достал и попер на них. Там же и господа Ивар с Мелоном. Они, думаю, монахам и приказали... Ну вот, а госпожа Вача остановила и давай на господ кричать: он меня охраняет, а ежели не хотите, чтоб он внутри был, так и я снаружи останусь. Буду во дворе ночевать или в конюшне. А тут ведь дворовые вокруг, и еще как раз из селения двое крестьян приехали, стоят — смотрят. Ну, господа, конечно, не могли позволить такого, сказали монахам, те расступились, впустили Вача.

Дук обдумал все это. Надо было спешить — для чего господам не пускать толстого внутрь? Ясно, для чего...

— А я умаялся на той конюшне, — пожаловался вагант. — Я ж непривычен к такой работе.

— Давай спать, — Дук отошел от Барда, лег на пол. Вагант покрутился еще немного, да и заснул. Жиото лежал, пялясь в потолок. Бреси во сне стал ворочаться и что-то жалобно бормотать. Далеко внизу, в селении, залаяла собака. Приоткрылась дверь, всунувшаяся в комнату Хлоя поманила Дука. Он отвел от нее взгляд и закрыл глаза. Некоторое время было тихо, потом Хлоя шикнула раз, второй, привлекая внимание, а после донесся призывный шепот:

— Господин!

Дук, сморщившись, приподнял голову, глянул на Хлою и повел плечами.

— Господин!

Он мотнул головой, показывая, что вставать и любезничать на кухне сейчас не намерен.

— Господин! — в третий раз повторила Хлоя.

Поднявшись, он шагнул к двери, дочь ключницы ухватила его за воротник и рывком вытянула из комнаты.

— Что это вы не идете, господин? — спросила она, наваливаясь на Дука и прижимая к стене. — Я ужо вас зову, зову...

— Я, госпожа, устал, — ответствовал он. — И желаю спать, а вы мне мешаете. Что вы хотите от меня на этот раз?

— Так как же, плащ вам хочу отдать... — удивилась дочь ключницы. — Вы же, когда мы на конюшне беседовали, сами плащ просили, да чтоб длинный и широкий. Я и тряпочку с веревочкой пришила, чтоб на морду накидывать, как вы говорили, господин, и залатала на локте, он там протерся.

— Так что ж вы стоите тут? Где плащ? Несите его сюда немедля.

Хлоя отомкнула кладовку и вытащила темный шерстяной плащ изрядных размеров. Жиото схватил его, рассмотрел со всех сторон, накинул на плечи, оглядел себя, просунул руки в рукава и стянул шнурки на груди. Нижний край плаща подметал пол, а рукава висели так, что даже если Жиото распрямлял пальцы, кончиков их видно не было. В капюшоне голова его просто-таки утонула, ну а маска...

— Вы не могли получше тряпочку выбрать? — недовольно сказал он, принюхиваясь. — Чем это, госпожа, воняет? Откуда запах?

Хлоя, с любопытством наблюдавшая за ним, сказала:

— Какой запах? Не чуяла я никакого запаха, когда пришивала.

— Это вы оттого не чуяли, что у вас, верно, как начали пришивать, сразу нюх и отшибло, так оно воняет. — Он поднял руку и пощупал материю у своего лица. — И что за материал такой чудной?

— Да что же в нем чудного, господин? Странное вы говорите. Холстина от мешков, куда репу на зиму кладут. Я в сарае нашла.

— Не репой воняет, а...

— Так она сгнила, — пояснила Хлоя. — Потому мешок в сарае, а не в подполе. Туда, господин, мыши лазали и, думаю, серили на него.

Дук хотел было плюнуть, но сдержался. Дыша ртом — от кисло-гнилого запаха свербело в ноздрях, — обвязал веревочку, что была пришита к маске, вокруг капюшона, прижав его таким манером к голове. Теперь он был сокрыт материей со всех сторон. Дук вслепую походил по кухне, повертелся, развязал веревочку, откинул капюшон, опять надел. Удобно, только воняет и чихать охота. Он чихнул, снял плащ и спросил:

— А чье это? Не хватятся ли его? Можно мне его на виду у всех таскать?

Хлоя махнула рукой.

— Лекаря это, Хашика. Потому и здоровый такой. В прошлом годе он его носил, а после потерял как-то — забыл во дворе. Он про него и не помнит уже давно, не сумлевайтесь, господин.

— Хорошо, — сказал Дук и снял плащ. Дочь ключницы выжидающе глядела на него.

— Деньгу вам дать... — вспомнил Жиото, и Хлоя быстро закивала. Он недовольно полез в мешочек на поясе. Платить не хотелось.

Пока Дук копался в мешочке, Хлоя подступила поближе и встала, глядя снизу вверх. Опять возникло чувство, будто его облизывают: взгляд у дочери ключницы был липкий и похотливый.

— Вы еще спрашивали, где в селении молодая травница живет.

— Уже мне не нужно этого. А вы, госпожа, дрыхнуть бы шли, — сказал Жиото, извлекая монету. — Я так точно сейчас пойду.

— Как же — дрыхнуть? — огорчилась Хлоя, уставившись на серебряный кругляш в пальцах Жиото. — Зачем же так сразу дрыхнуть? Еще и рано...

— Рано? За окно гляньте — темень. И тихо. Все спят.

Хлоя обиженно засопела.

— А я думала, мы с вами еще побеседуем.

— Мы вчерась вечером беседовали...

— Так то вчерась.

—...И седня днем на конюшне обратно беседовали, и даже два раза.

— То вы два раза, — не согласилась Хлоя и потянулась к монете. — А я, можно сказать, один.

— Я, по-вашему, жеребец-трехлеток, каждый День по многу разов беседовать? Я уже мужчина в возрасте и должен себя беречь.

— Да вы ж молодой еще! Сколько вам годов-то, господин? — Женщина, привставая на цыпочках, все тянулась к монете, а Дук держал ее в вытянутой руке. — Вы небось не старше меня будете.

— А вам скока?

— Десять и семь летом сполнилося, — с неуклюжим кокетством улыбнулась она. — Что это вы, господин, деньгу держите? Дайте ее мне сюда.

— Тише, а то маманя ваша прибежит. Так вот, я намного вас старше буду. И вообще — выбирайте. Или деньга, или беседа.

Хлоя ахнула от такой вероломной хитрости. Дук Жиото стоял, вертя монету в пальцах вытянутой над головой руки, и ждал, на что соблазнится дочь ключницы.

Утром все пошли на похороны, а он спрятался в конюшне. Из щели между досками проследил за тем, как господа сели в карету, которая, оказывается, стояла в одном из сараев, как тело старика положили на украшенную черной шерстяной тканью телегу и как процессия покинула замковый двор. На стене остался лишь один дозорный, а за столом возле господского дома — монах Одлик. Шарпа уехал на коне следом за каретой — скорее всего, чтобы охранять господ в дороге.

Дук выбрался из сарая, раздобыл на кухне мешок, обвязал горловину веревкой, сделал петлю и повесил на шею. Накинул плащ. Стараясь, чтоб от дверей паласа его не было видно, обошел двор по кругу и двинулся вдоль горного склона к пристройке лекаря. Очень хотелось забраться в башню на стене и хлебнуть «травяной крови», но Дук решил вначале заняться настойками.

Дверь приоткрылась со скрипом. Он замер, слушая. Палас был шире пристройки, отсюда не видать дверей и стола, за которым сидел Одлик, но услышать скрип монах мог. Подождав, Дук скользнул внутрь, толкнул вторую дверь, что вела в боковую комнату, шагнул туда и остановился.

Хашик спал на полу, вытянувшись во весь рост, обратив лицо к низкому потолку. Бутыль, принесенная Дуком вчера, стояла рядом. Наверняка пустая. Наблюдая за людьми, что покинули замок вместе с похоронной телегой, Дук лекаря не увидел — он решил тогда, старик едет в карете. Мог бы и догадаться, что господа Хашика с собой не посадят...

Дверь в помещение, где стояли настойки, находилась в конце этой комнаты. Жиото пошел вдоль стены, стараясь не зацепить полки. Лекарь всхрапнул, Дук замер и затаил дыхание. Старик перевернулся на бок, толкнул плечом бутыль, та опрокинулась с тихим стуком и покатилась по глиняному полу. Точно, пустая — никакого бульканья не слышно. Лекарь пробормотал что-то, положил ладони под щеку и снова хрипнул во сне. Бутыль, прокатившись по кругу, остановилась.

Дук пошел дальше, толкнул дверь и, шагнув через порог, плотно закрыл ее за собой.

Здесь не было окон, но освещения и не требовалось. Он понял, что сможет обойтись без свечи, еще вчера, когда лекарь показывал ему настойки, и потому ничего такого с собой не захватил. Небольшую комнату устилали куски драной мешковины, вдоль стен тянулись полки, заставленные кувшинчиками, пузатыми бутылочками, ящичками и мисками. Некоторые светились: блеклое мерцание разных тонов лилось от полок. Постояв на середине комнаты и привыкнув к сумеречному свечению, Дук подступил к стене.

Еще в башне он выучил название необходимого ему. Он присел на корточки, стал одну за другой снимать емкости с нижних полок, хмуря брови, читать выцарапанные на крышках надписи и ставить обратно. Выпрямился, проверяя верхние. Какое там слово говорил покойный Песко Цветник? Едингриен... ингредиенты? Дук нашел первый из нужных ингредиентов в круглом кувшинчике и аккуратно положил его в висящий на шее мешок. Стал смотреть дальше. В одной бутылочке висела синеватая взвесь мелких пылинок, на сургуче, которым была залита крышка, выдавлено: водяные светляки. Эти самые светляки Дуку для того, что он задумал, были не нужны. Но мерцающие крапинки, что медленно двигались за стеклом, а в центре бутыли слиплись в медленно меняющий форму комок, будто в зародыш какого-то живого существа — у него, кажется, даже маленькие глазки были, — показались забавными. Жиото сунул бутылочку в мешок. Проверил все полки вдоль одной стены и перешел к следующей. А ведь ничего такого сложного в этой магии и нету. Вот сейчас он найдет все необходимое — и сам сможет колдовать. Главное, чтоб нужные эти... ингредиенты были. Другое дело — придумать, что смешивать. Тут, конечно, нужно великоумным быть, как Песко Цветник, многое знать и долго трудиться. Но когда рецепт уже есть, любой человек сподобится. Может, ему в чары податься? Цеховым, конечно, не стать, а вот сельским травником... Дук нашел еще один кувшинчик с подходящей надписью, затем бутылочку. Все это перекочевало в мешок, и Жиото перебрался к полкам на третьей стене. Под ногами скрипнуло, он нагнулся, собираясь проверить, что там под обрывками мешковины может скрипеть, и тут за дверью лекарь заговорил глухим голосом: «Бу-бу-бу... ты уже умер, уйди от меня... бу-бу-бу, прочь, мракобестия...» Дук аж присел с перепугу, такой жуткий у Хашика был голос.

Впрочем, старик вскоре смолк, и вновь воцарилась тишина. Жиото медленно распрямился, перевел дух и стал проверять верхние полки. В миске нашлись высохшие земляничные листья, которые он узнал по картинке из книжки Цветника. Ссыпал их в мешок, и после — вот удача! — на краю полки обнаружил холщовый сверток. Развернув его, увидел большой сдавленный ком паутины. Дук даже языком цокнул: он-то думал, придется еще бродить по домам, выискивать ее в углах.

Снаружи и в пристройке было тихо, только мешковина шелестела под ногами. Сумка на шее потяжелела — теперь там лежало не меньше десятка разномастных емкостей. Вроде всё. Он про себя перечислил названия, вычитанные в книге, кивнул и затянул горловину мешка. Попятился, затем, вспомнив, ногой раздвинул мешковину там, где слышался скрип, увидел деревянную крышку люка, раскрыл. Квадратная яма с ровными стенками, неглубокая — если б Дук слез туда, то пол комнаты оказался бы на высоте его поясницы. Но он слазить не стал, ничего интересного там не было: глиняные черепки да устилавшие дно ветки. Раньше, может, эту яму для чего и использовали, а теперь пустая она. Дук закрыл люк, уложил обратно мешковину и вернулся к двери.

Лекарь спал на животе, уткнувшись лбом в пол. Жиото прикрыл дверь за собой, сделал шаг, второй... Хашик захрипел, забубнил что-то неразборчивое. Дук остановился. Старик уперся в пол ладонями, засучил ногами и вдруг встал на четвереньки. Голова его свесилась между рук, почти касаясь макушкой пола, и если глаза и были раскрыты, то Дук этого не видел.

— Уйди, госпожа! — произнес лекарь отчетливо. — Ну что же ты мучаешь меня?

Дук стоял неподвижно, положив руку на ремень.

— Ведь не виноват я, они от чумы померли, что я мог поделать?

Жиото медленно пошел вдоль стены, боком, чтоб не упускать из виду Хашика. Тот качнулся, замычал.

— Муж твой, и ребеночек, и ты за ними, ступайте с миром...

Дук шел.

— С янтарной чумой никто сладить не могет... Ты не верь, госпожа, то слухи... Будто я их нарочно не лечил, будто мне за то заплатили, чтоб они померли, неправда, госпожа, не верь. Ты помри тоже, уйди за ними... В Темной Плеве с ними встретишься...

Дук плечом зацепил бутыль, стоящую на самом краю полки, та качнулась. Жиото протянул к ней руку, но схватить не сумел, лишь толкнул кончиками пальцев, так что она, закрутившись, слетела с полки и разбилась.

Он замер, стоя на одной ноге. Хашик поднял голову — широко раскрытые глаза уставились на Жиото. Старик смотрел в упор, но, кажется, не видел вора — а вернее, видел нечто иное, находящееся позади Дука. Хотя позади того была лишь стена.

— Андромар... Вернулся за мной, мракобестия?.. — запричитал Хашик и начал вставать, неуверенно шаря вокруг себя руками, поднялся на колени. — Не виноват я, они сами умерли!

Он упал на бок, изогнувшись, протянул руки под стол. Тяжело поднялся, сжимая рукоять меча, обломанного на самой середине ржавого лезвия.

— Прочь, мракобестия! — Хашик шагнул к Дуку, замахиваясь, зацепив мечом низкий потолок, сделал второй шаг. Дук вытащил из петель на ремне посох, сорвал деревянную трубку и всадил трехгранный клинок в живот лекаря. Тот разинул рот, но не издал ни звука. Стоял, нависнув над Жиото, расставив ноги и подняв руки над головой. Сломанный конец меча упирался в потолок.

Дук вдавил клинок до конца, покрутил, разрывая внутренности. Старик захрипел. Жиото нажал на конец посоха, повернув его наискось, лезвием кверху, чуть присел и резко выпрямился, вдвигая клинок под ребра. Хашик опрокинулся на спину, меч отлетел под стену. Ноги дернулись, босая пятка стукнула Дука в голень.

Жиото стоял неподвижно, прислушиваясь. Ничего, тишина кругом. Он присел, разглядывая кровь на клинке — длинный темный развод висел в воздухе, на конце его набухали капли, срывались и падали на пол. Жиото вытер лезвие о штаны Хашика, надел деревянную трубку и сунул посох в петли.

Лекарь, как и следовало ожидать, оказался тяжелым, Дук еле втащил его в комнату с полками. Раздвинув мешковину, открыл люк, спихнул мертвеца вниз. Длинное тело свалилось на живот, изогнувшись — ноги лежали на краю ямы, пальцы упирались в пол. Жиото ухватил холодные заскорузлые ступни, согнул ноги мертвеца и впихнул в яму. Закрыл люк и набросал сверху мешковины.

Встав возле входной двери, долго слушал, но не уловил ни звука. Осмотрел замок — точно, гноморобская работа. Как вообще подобное изделие могло попасть в эти места? Господа, что обитают в паласе... Дук хорошо помнил тот разговор, помнил Арду, Силию, Ивара и Мелона, какими взглядами они обменивались... Очень может быть, что все помещения Паласа заперты такими же замками — господа не допряли друг другу. На двери, возле которой они с вагантом дожидались, пока их позовут в каминную залу, Дук точно видел что-то похожее.

Бруны не было, а вот Хлоя, как выяснилось, на похороны не пошла.

— Мамаша не пустила, — злым голосом пояснила она, когда Дук, зайдя на кухню, спросил, почему госпожа еще здесь. — Приказала все чугунки перечистить, стервозина.

Дук объявил, что собирается помыться и для этого ему нужен большой деревянный таз. Хлоя таз раздобыла и вызвалась помогать Дуку.

— Я вам и спину могу потереть, ежели желаете, — сказала она. — И не токмо спину.

Вчера дочь ключницы недолго мучилась душевными сомнениями — предпочла беседу монете, и потому Жиото теперь ощущал полное равнодушие к богатым прелестям, что оттопыривали платье Хлои впереди вверху и сзади пониже. Да и не до того сейчас было, совсем не до того.

— Нет уж, госпожа, — решительно заявил он, направляясь к двери с тазом под мышкой. — Я не дите и как-нибудь без вашей помощи помоюсь.

— Жалко... — протянула Хлоя. — Как плащ, удобно ли в нем? Дали бы мне монету все же...

— Мы вчерась не на одну — на две монеты набеседовались, — отрезал Жиото, открывая дверь.

— Обидно мне такое от вас... Где это видано, чтобы за беседу госпожа господину платила, а не господин госпоже? — эти слова Дук услышал уже снаружи и отвечать на них не стал.

Снег все не шел, но темное небо и стылый воздух наводили на мысль, что вот-вот пойдет. Во дворе пусто, и дозорного на стене почему-то нет. Но монах наверняка сидит за столом у дверей — хотя за сараями его не видать.

На верхних перекладинах лестницы Дук остановился и оглядел галерею. Дозорный спал сидя, привалившись к брустверу. Жиото вылез на галерею, пригибаясь, чтобы монах снизу не заметил, нырнул в проем башни и поднялся по камням на второй этаж. Примерившись, швырнул таз наверх между бревнами. Посудина со стуком упала на доски. Дук несколько раз глубоко вздохнул и полез вверх по клиньям.

Забраться на чердак оказалось сложновато. Приходилось, упираясь ладонями в стену, выпрямляться на клине во весь рост, «падать» вперед, вытянув перед собой руки, хвататься за следующий, вбитый выше клин, подтягиваться, влезать на него и повторять все заново. Мешок пришлось переместить за спину, идущая от горловины веревочная петля неприятно терла кадык.

Когда Дук достиг чердака, пальцы ныли, а грудь тяжело вздымалась. Он на четвереньках пересек бревно, уселся на широком дощатом треугольнике еще не сгнившего пола, но вспомнил про «травяную кровь» и вскочил. Таз лежал у стены, котомка была на своем месте под птичьим гнездом. Дук снял мешок с шеи, но выкладывать содержимое пока не стал. Нашел в котомке кувшинчик с «кровью», сел, вытянув ноги, сделал большой глоток, быстрым движением закупорил кувшинчик, отставил в сторону, чтоб ненароком не побить, когда прихватит... и тут прихватило. Да так, что Дук откинулся назад, будто его кувалдой ударили в грудь, стукнулся затылком и спиной о доски и тут же вновь сел, видя вокруг себя...

...Желтое небо, где медленно плывут лохматые облака; приплюснутое с краев солнце густо-синего Цвета то исчезает за ними, то появляется вновь; гряда холмов, заросших красной травой. Дук Жиото сидит на одном из них и видит на соседней вершине развалины, черный мрамор и белый гранит. Между возвышениями течет желтая река. Шелестит трава на ветру, еле слышно, призрачно — звуки едва доносятся сквозь оглушающий звон, что царит в голове. Зато краски — яркие, горячие, все вокруг играет жгучими цветами, слепит глаза, все очень зримое и объемное, явственное. Дук чувствует кожей дуновение ветра, он видит молодого мужчину в тунике из пятнистой оранжевой шкуры, который сидит на мраморной глыбе перед развалинами. В его руках музыкальный инструмент, напоминающий большую деревянную подкову со струнами. Мужчина играет, и музыка его прекрасна; растущие на склоне деревья движут кронами в такт ей, холмы подрагивают в ее ритме, и волны реки плещутся, будто танцуя. Вокруг развалин стоят пятнистые лесные кошки, и козы, и овцы, и волки, на гранитных обломках сидят птицы — все замерли, все слушают музыканта. И голос, доносящийся не то с небес, не то из-под земли, говорит:

По склону холма поднимаются нагие зеленокожие женщины, с венками из плюща на головах. Светло, но некоторые несут факелы, хотя у большинства — жезлы, увитые виноградными лозами, увенчанные крупными еловыми шишками. Звери поворачивают головы, кошка шипит, блеет баран. Музыкант играет, ничего не замечая вокруг. Женщины подходят к развалинам. Птицы, крича, взлетают, одни звери убегают, другие набрасываются на незваных гостий — рык, вой, тявканье. Женщины беснуются, взметаются жезлы, шипят факелы. А голос, доносящийся словно из-за декораций, говорит:

Разогнав зверей, зеленокожие набрасываются на мужчину. Дивная музыка звучит еще несколько мгновений — и смолкает. Брызжет кровь, женщины извиваются, они бьют музыканта жезлами, рвут его на части, двигаясь, словно в страшном танце. Волны реки опадают, ветви деревьев скорбно склоняются к земле. Одна женщина выпрямляется во весь рост на мраморной глыбе, той, где раньше сидел музыкант, поднимает жезл, на конце которого надета голова. Все тускнеет; после того, как смолкла музыка, краски начинают меркнуть, и синее солнце в небе медленно угасает. Женщина взмахивает рукой, голова срывается с жезла, летит, медленно вращаясь, и падает в воду реки, которая принимает ее без всплеска, лишь темное пятно расплывается над застывшей поверхностью. Мгновение — и воды краснеют, наливается сначала алым, затем густо-бордовым.

Женщины беснуются, катаются по земле, рыдают и смеются, ногтями раздирают свою кожу. Взгляд той, что стоит на глыбе, скользит по склону к вершине и останавливается на Дуке. И теперь он понимает, что не просто видит все это, — он и вправду попал сюда, в это место, потому что женщина заметила его. Она что-то выкрикивает и кидает жезл. Тот движется подобно копью; Дук приподнимается: жезл летит ему в грудь. Окружающее меркнет, синее солнце тускнеет, и Дук Жиото видит над собой дырявую крышу башни.

Первым делом он вывалил в таз паутину из свертка, после, как было сказано в книжке Песко Цветника, налил туда отвара зарицы, за ней — костную пыль, разведенную настоем серебрянки. Как только все это впиталось в паутину, поднялась серая густая пена. Похлюпывая, она достигла краев таза, набухла шапкой, но на пол не потекла. Жиото подождал немного и сыпанул крокуса. Пена зашипела и опустилась, показав густую жидкость с маслянистой радужной поверхностью. Она до половины наполняла таз. Паутина распалась отдельными волокнами, тончайшими серебряными нитями, что лениво извивались в жидкости. Склонившись, Дук себя не увидел, хотя крыша башни с прорехами и небо за ними — все отражалось в тазу.

Он добавил последний ингредиент, горную манну, которую нашел в одном из кувшинчиков в пристройке лекаря. Из таза пыхнуло жаром, над ним набух большой синий пузырь — и лопнул. В воздухе затрепетало нечто призрачное, трудноразличимое. Раздался тихий хлопок, за ним второй, третий. Дук на всякий случай отошел подальше. Со дна вдоль покатой стенки поднялся дрожащий серебряный сгусток, достигнув поверхности, стал пузырьком и лопнул. Тут же рядом возник и лопнул второй, на этот раз синий, после — зеленый, желтый, красный. Череда пузырьков описала круг. Над тазом взлетел, двигаясь по широкой спирали, серебряный значок — муар, «живой знак», при помощи которых чары иногда записывают свои формулы. Похожее изображение Дук видел на одной из страниц книги Цветника:

Муар, состоящий из плоских полосок-мазков маслянистого серебряного дыма, кружился, и следом уже летели другие.

Первый муар издал еле слышный звук — что-то вроде тихого смешка. Таз начал дрожать. Жиото отошел еще дальше. Разноцветные закорючки летали по кругу, не то хихикая, не то попискивая. Таз задрожал сильнее. Вдруг одновременно все муары испустили громкий протяжный стон, вспыхнули крошечными смерчами разных цветов и исчезли.

Все стихло. Дук приблизился, заглянул в таз. Опустился на колени, сощурился — пусто. Протянул было руку, но передумал, отломал от пола доску и сунул внутрь.

Раздался тихий плеск. В тазу возникло несколько пузырьков, потекли вдоль дерева и, достигнув незримой поверхности, лопнули. Жидкость все еще была там, но теперь невидимая. Вдруг опущенная в таз часть доски стала исчезать. Сначала сгладилась поверхность — словно по ней прошлись рубанком, стесывая неровности и разлохмаченные древесные волокна, — затем доска начала медленно сужаться, по мере того как магическая субстанция пропитывала ее. Жиото вытащил деревяшку из таза и бросил в него плащ. Поднялись гроздья пузырьков, забулькало. Дук доской притопил плащ, помешал, постучал, чтобы прижать его ко дну. Теперь, если верить книге Цветника, надо было ждать — сосчитать десять раз до десяти. Загибая пальцы, чтоб не сбиться, Жиото досчитал. Плащ к тому времени стал мутно-прозрачным, как лесное стекло, но если то обычно имело зеленоватый оттенок, то он — серебристый. Дук вновь сунул в таз конец доски и на этот раз не услышал плеска, даже тихого: субстанция впиталась в плотную шерстяную материю.

Он деревяшкой подцепил плащ, отнес к окну, повесил, не расправляя, так, чтобы ткань до половины свешивалась наружу. Бросил палку и выглянул. Пустошь, развалины монастыря, лес. Далеко-далеко, едва видимая на таком расстоянии, высилась Шамба. Жиото собрал все, что было разложено на полу, обратно в котомку, таз ногой подпихнул к стене, сверху бросил гнездо. Ждать предстояло еще дольше, чем в первый раз. «Травяная кровь» пока не рассосалась в теле, смешавшись с кровью Жиото, бурлила в венах, принуждая что-то делать, двигаться.

На противоположной стороне башни имелось еще одно оконце. Дук прошел по бревну и выглянул. Во дворе никого не видно, хотя донесся голос монаха — он громко спрашивал, не возвращаются ли господа. Со стены ответил дозорный, и все стихло. Дук присел на бревне, держась за оконницу и глядя наружу. Тихо и холодно, все серое — и крыши, и земля, и господский дом, и склон над ним. Только высоко на уступе зеленеет пихта. Он привстал, вглядываясь — там кто-то был, неподвижно висел на ветвях. Жиото высунулся в окно. Существо, размером с человека, застыло, расставив руки и ноги, вцепившись в мохнатые ветки... Ноги и руки? Или это лапы? Отсюда трудно было разглядеть подробности, но Дуку показалось, что там находится именно человек, полуголый, с очень худыми и длинными конечностями. Он висел головой вниз, разглядывая замковый двор. Волосы шевелились на ветру.

Существо перевернулось и проворно поползло вверх. От замка до того места, где росла пихта, склон был вертикальным и ровным, но выше начинались каменные выступы, трещины и впадины. Странное создание перепрыгнуло с ветвей на склон и очень быстро вскарабкалось, к вершине, напоминая при этом огромного паука о четырех ногах. Дук поднимал голову, провожая его взглядом, пока оно не добралось до кустарника. Оттуда вдруг появилось еще одно существо, куда здоровее первого, мохнатое. Оно стояло на задних лапах, пригнувшись. Несколько мгновений две фигуры маячили далеко вверху, затем нырнули в кусты.

Он прошел по бревну обратно. Плащ стал почти совсем невидимым, камни стены явственно проступали сквозь ткань. Дук сел и достал свой посох. Бутылек с выцарапанной надписью «паутинка-невидимка» нашелся среди прочего в мастерской Песко Цветника, и Жиото еще на пути к замку обмазал оружие его содержимым. Больше ни на что вещества не хватило, но, по крайней мере, Дук убедился в том, что оно действует — посох уже давно был невидимым.

Через некоторое время материя исчезла полностью. Следуя указаниям из книги, Дук ждал еще долго. Наконец, нащупав на окне плащ, поднял его за капюшон. Сжимая в вытянутой руке, завел за него ладонь — она была хорошо видна, как и стена башни. Сунул запястье в складки — часть руки исчезла. Вот так-то. В своей книге Песко писал о преломлении лучей, но Дук не знал, что такое эти лучи и как они преломляются, — он лишь помнил, что сквозь сундук в доме Цветника были видны стена и пол, а вот находящееся внутри сундука, между покрытых веществом стенок и крышкой, исчезло.

Он надел плащ, стянул все завязки и шнурки, завязал веревочку, что удерживала маску на лице. Чихнул. Маска накрыла лицо, но Дук видел окружающее четко и ясно. Поднес руку к глазам — не разглядеть руки. Одернул длинный широкий рукав, распрямил пальцы... кончики их с грязными обкусанными ногтями возникли в воздухе.

Внизу раздался шум, он подошел к окну. Двое дозорных слезли со стеньг и открывали ворота. Дук скинул плащ, сунул в котомку кувшинчик с «травяной кровью» и пустые бутылочки, затянул горловину, повесил котомку на плечо, вновь надел плащ, тщательно завязал все тесемки.

Теперь и котомка стала невидимой для окружающих. Он прошел по бревну и, путаясь в полах плата, стал слезать по клиньям. Замок был в его распоряжении.

Глава 8

Карета, на задке которой пристроился Вач, остановилась возле господского дома, дверца раскрылась. Спрыгнувший с коня Шарпа подставил плечо, помогая спуститься сначала Ивару, затем Мелону, а после госпожам. Мелон и Силия сразу пошли к паласу, Арда с Иваром, отойдя в сторону, тихо заговорили. Вач слез и шагнул к дверце. Он и Шарпа посмотрели друг на друга — во взгляде пожилого монаха были настороженность и неприязнь, а глаза толстяка, как обычно, ничего не выражали.

Он сунулся между каретой и Шарпой, отпихнув того плечом, протянул обе руки и помог спуститься Ларе.

Лицо внучки покойного аркмастера цеха оружейников было бледным, веки покраснели. Ивар скользнул по ней тусклым взглядом рыбьих глаз и вновь повернулся к Арде. Старшая дочь покойного оперлась на руку зятя, они пошли к паласу. Лара направилась следом, ссутулившись и опустив голову. Вач потопал за ней.

Дук Жиото видел все это очень хорошо, потому что стоял в нескольких шагах от кареты. Ему даже пришлось сделать шаг в сторону — Ивар и Арда пошли прямо на него, еще немного, и они бы столкнулись. Но Жиото не видели, не видели! Наслаждаясь своим положением, он подошел к карете вплотную и заглянул, разглядывая внутреннее убранство. Вдруг Шарпа, занятый разговором с кучером, дернулся, схватившись за рукоять меча. Дук замер. Монах повернулся влево, вправо, настороженно водя клинком перед собой. Взгляд прошел сквозь Дука. Через ткань рука бывшего тюремщика сжала посох: на мгновение Жиото показалось, что монах видит его. К вони мешковины, которую Хлоя умудрилась приспособить для маски, он уже привык, но сейчас мучительно захотелось чихнуть. Шарпа что-то тихо пробормотал, продолжая крутить головой. В ноздрях защекотало сильнее, лицо Дука под маской перекосилось. Он поднял руку, стараясь, чтобы рукав не соскользнул с запястья, через ткань потер переносицу. Взгляд монаха метнулся обратно и остановился на нем. Дук замер, затаил дыхание.

— Ты чего? — спросил кучер у Шарпы.

Тот качнул головой, сделал шаг к Жиото, остановился. Дук стоял, не шевелясь. Шарпа еще некоторое время глядел сквозь него, потом выругался и зашагал к паласу, где уже скрылись господа.

Кучер, пожав плечами, закрыл дверцу кареты. Дук пошел за монахом, пытаясь понять, что это все означает. Его не могут заметить, точно, ведь даже он сам не видит себя. И никто не видит. Но монах... У него ведь такие же, как и у всех остальных, глаза. Нет, он никак не мог разглядеть Жиото. Услышал? Но Дук двигался бесшумно. А может, почувствовал, ощутил присутствие кого-то незримого? Что, если тот «настоятель», о котором толковал крестьянин Горкин, обучал монахов чувствовать то, что остальные не чувствовали? Кажется, он насторожился, когда Жиото стал двигаться, а когда стоял неподвижно — Шарпа его ощутить не мог. Так или иначе, в присутствии монахов нужно будет вести себя очень осторожно.

Заднюю стену паласа и склон разделяло расстояние всего в три шага. Первый этаж занимали кухня с кладовыми, второй — просторная зала с камином, в которой Жиото впервые увидел господ, и спальни. Лару поселили на третьем, под плоской крышей, более широкой, чем все здание, окруженной навесными бойницами-машикули.

Шарпа, проводив господ и получив какой-то приказ от господина Ивара, ушел к стене, наверное, за Одликом. Дук, проскользнув в двери паласа, принялся бродить по дому, изучая помещения. Несколько раз он прошел мимо Бруны и господина управляющего, съел украденную чуть ли не из-под руки ключницы вяленую рыбешку. И подслушал пару фраз:

— Целый бочонок, ни разу такого не было, — говорил управляющий. — Расщедрились они.

— И не говорите, господин. Теперь внизу шуметь долго будут, — отвечала Бруна. — Где там девка моя, пойду, гляну.

Еще Дук увидел колонну — массивную, идущую от подвала сквозь пол первого этажа и до самой крыши. Она располагалась в центре постройки, вокруг нее тянулась широкая винтовая лестница, от которой на втором и третьем этажах отходили коридоры. Дук поднялся на третий. Проход на крышу, несколько дверей... Вач, сидящий на корточках в конце пустого коридора. Значит, Лара жила в самой дальней комнате. К толстому Жиото близко подходить не рискнул: ну его, еще почует что-то, как давеча Шарпа, и махнет по воздуху своим топориком. Через коридор к комнате Лары не подобраться. Он ведь узкий, тут невидимость не давала особых преимуществ — от взмаха топора не уклониться.

Жиото спустился на второй этаж, медленно пересек его, приглядываясь к каждой двери. Удивительное дело — на всех были замки, блестящие щеколды с рычажным механизмом гноморобской работы. Дук не привык к тому, чтобы двери внутренних помещений запирались. Недоверчивые люди живут в паласе, если озаботились привезти из самой Форы — а ближе их и не купить, — дорогостоящие изделия карл. В Остроге-На-Костях Жиото пару раз видел такие замки, а у Альфара Чермора были от них ключи — длинные полые штырьки с металлическими хвостиками, которые надо вставлять в скважину и проворачивать. Или это из-за мракобестии, что на замок иногда нападают? Может, потому господа на ночь и запираются в своих спальнях?

Снизу доносились голоса Бруны и управляющего, но в коридоре было тихо. Дук бесшумно передвигался от двери к двери, приставлял к ним ухо, слушал. Очередная дверь, когда он приник к ней, чуть приоткрылась: забыли запереть. Жиото отпрянул, услыхав тяжелое дыхание. Сквозь щель он разглядел край широкой кровати, смятые одеяла. Чуть переместился, увидел две пары голых ног. Взгляд скользнул дальше — на кровати лежали Силия и Мелон. Госпожа молча кусала губы и глядела в потолок, лишь иногда судорожно всхлипывала, а господин дергался, сопел и постанывал. Дук приник к щели, оглядывая комнату. Табуреты, кресло, сундуки под стеной... Мелон тонко, по-бабьи, вскрикнул. Госпожа поморщилась, не отрывая взгляда от потолка. Мелон замер, уткнувшись лицом ей в плечо. Силия что-то сказала, но господин не шевелился. Она повторила громче — Жиото расслышал: «Сейчас достанешь!» Мелон поднялся, накинув на плечи одеяло, встал возле кровати и тихо возразил. Силия повысила голос:

— Сейчас, я хочу получить их немедленно!

Он скинул одеяло, опустился на четвереньки и голый полез под кровать. Силия воскликнула истерично:

— Дверь! Ты что, не запер дверь?

И одновременно внизу раздались голоса.

— Ты глупый, тупой и глупый, глупый! — сказала Силия.

Дук отпрянул, прижался к стене. Раздалось шлепанье босых пяток по полу, дверь приоткрылась немного шире, наружу высунулась голова Мелона. Он быстро оглядел коридор и закрыл дверь. Щелкнул гноморобский замок, ненадолго воцарилась тишина, а потом с лестницы зазвучали шаги. Дук бочком пошел вдоль стены и уже почти достиг двери каминной залы, когда в коридоре появились монахи. Жиото вжался в стену.

— Что они хотят-то от нас? — спросил Одлик, идущий позади Шарпы. — Не спал я совсем этой ночью, только вздремнуть лег, тут ты...

— Известно, что хотят, — ответил пожилой монах, останавливаясь в двух шагах от Дука и стуча в дверь. — Щас сам поймешь...

— Войдите, — донеслось изнутри.

— Так ты знаешь? — спросил Одлик. — А чего дворовых в селении оставили, да еще и вина бочонок им выставили?

— Того и оставили, сам услышишь, — монах толкнул дверь.

Дук, если бы протянул руку, мог бы коснуться его плеча. Сам он не дышал и не шевелился. Шарпа шагнул в зал, тут с лестницы донесся голос управляющего:

— Шарпа, Одлик! Бруна спрашивает, не видали вы этого, что с госпожой Ларой пришел...

Одлик повернулся к лестнице, Шарпа вышел из залы.

— Так их трое пришло, — громко ответил он.

— Этого, не ваганта и не жирного, а третьего, как его... Дука. Бруна жалуется, он от работы бегает.

— Не видали, — откликнулся Шарпа. — Сами ищите, мы заняты.

Монахи вошли в каминную залу, где за столом сидел господин Ивар, плотно прикрыли за собой дверь и поклонились.

Ивар показал им на лавку с другой стороны стола. Дук Жиото был уже внутри, присел возле камина, привалившись к стене, и приготовился слушать.

—...ночью сделаете. Дворовые почти все внизу, никто ничего не услышит. Надо полагать, драгоценности в шкатулках. Или в сундучках каких-то маленьких, ящичках... Их должно быть два или три. Может, четыре — но не больше. А еще завещание.

Рыбий взгляд переместился с одного лица на другое, затем Ивар уставился на ножик, который крутил в руках. Монахи переглянулись, и Шарпа сказал:

— Да нужно ли все это, господин? Госпожа ведь не сидит там безвылазно, выходит иногда. А Вач всегда за нею бродит. Ну, выманите их во двор, можно ж придумать что-то. Ключи от всех комнат сами знаете у кого, мы отопрем да и обыщем...

— Умные нашлись, — сказал Ивар. — Комната уже дважды обыскана. Нет там ничего.

Воцарилась тишина. Под стеной Дук Жиото осторожно вытянул затекшие ноги. Он внимательно слушал.

Одлик произнес:

— Она, что ли, их при себе носит? Как же, куда она их...

— Под подолом могла спрятать, — перебил Шарпа. — А может, и Вачу доверила таскать. Вона какое дело... Тогда понятно. Видел, на нем теперь тапперт, госпожа Лара заставила Бруну ему дать? Вот Вач под ним и... Но это, конечно, если она Вачу совсем уж доверяет. А могла и у себя оставить. Правду я говорю, господин?

Ивар не ответил, задумчиво крутя ножик в пальцах.

— А завещание это, оно-то зачем? — продолжал Одлик. — Что с него толку?

— Сжечь, — отрезал Ивар.

Шарпа покивал и пояснил Одлику:

— Ты не слыхал, потому что на стене тогда был.

— Госпожа Лара прочла, что там в завещании написало, при всех. Ключница, управляющий, лекарь, кузнец, дворовые, служанки. Все слышали. Когда...

— Когда в Форе успокоится и мы туда вернемся, — заговорил Ивар, и монах умолк, — Приорат подтвердит подлинность...

— Да как же он подтвердит? — не сдавался Одлик.

— По пощщерку, — сказал Шарпа.

— Подчерку, — поправил Ивар. — Старик служил в Приорате, там имеются какие-нибудь документы, написанные его рукой. Приорат подтвердит, что завещание написано им и... — Господин вонзил ножик в столешницу. — Этот Вач, как он?..

Монахи вновь переглянулись.

— Справный боец, — протянул Одлик. — В обители Вач, пожалуй что, лучшим был. Настоятель наш, я сам слыхал, говорил как-то про него: счастье, что он так же глуп и верен, как силен и ловок.

— Но вы двое с ним справитесь?

— Тяжелое дело, господин. Могем и не справиться. Что скажешь, Шарпа?

Тот кивнул.

— Вач — он такой, боевитый. Нет, вдвоем мы, пожалуй, его одолеем. Хотя опасно это, опасно. Можем не сладить.

— Так что, еще люди вам нужны?

— Троих бы в помощь, господин. А то и четверых.

Ивар задумался, щелкая пальцем по рукояти торчащего из стола ножика.

— Кузнец, конюх и его сын, — сказал он, наконец. — Я их знаю, они что угодно сделают, только денег им пообещай. Ладно, поговорю с ними сейчас. Как выйдете — найдете всех, скажите, чтоб сюда шли.

— Кузнец здеся, на стене караулит, сегодня его черед. А конюх с сынишкой вроде в селении остались? — спросил Одлик у Шарпы.

Ивар сморщился.

— Так побежишь сейчас за ними! Приведешь сюда, и побыстрее, пока они там не напились.

— А потом как, господин? После всего — что ж нам, убегать да прятаться?

— Зачем же. Завтра скажете всем, что на замок налетела стая людосов, как раз когда госпожа Лара со слугой гуляли по крыше паласа. Мол, вы отговаривали, да она захотела туда подняться. Вы ее охраняли, сражались с чудищами, но... И если от Вача у вас раны останутся — совсем хорошо. Скажите: вот как нас чудища потерзали. А мы все подтвердим.

— И остальные господа подтвердят?

Ивар кивнул.

Шарпа поднялся с лавки, задумчиво поглядел на камин. Взгляд скользнул по Дуку, сидящему сбоку на полу, и монах повернулся к господину.

— Ежели еще трое, значит... — сказал Шарпа.

Одлик вскинул голову:

— А и правда! Одно дело на двоих делить, совсем другое — на пятерых...

Руки молодого монаха лежали на столе, и господин Ивар, выдернув нож, вдруг ткнул лезвием в жилистое запястье.

— Ай! — Одлик вскочил, перевернув лавку. — Вы что это!..

— Полсотни монет! — зашипел на него Ивар. — Полсотни золотом вам даю, чтоб двоих порезать, а ты, щенок, осмеливаешься больше требовать? Если вам еще люди нужны, так это ваша беда, а не моя. Ты, Одлик... глупец! Не разевай больше при мне рот, понял? Чтоб ни слова больше от тебя! — пока он говорил, монах медленно отходил от стола, потирая запястье. Шарпа молча наблюдал за происходящим.

— Слушайте оба, — сказал Ивар, успокаиваясь. — Вас будет пятеро, так? Кто сказал, что все живы останутся? Если этот Вач так силен, как вы говорите, так он запросто троих сможет порубить. Троих, ясно? А двое лучших бойцов выживут. Поняли? Все поняли, спрашиваю?

— Как не понять, ваша милость, — откликнулся Шарпа. — Троих Вач зарубит, а не зарубит, так мы... — он умолк и поглядел на Одлика.

— То-то. Теперь ты, Шарпа, веди ко мне кузнеца. Если замок на полночи без дозорного останется — ничего, переживем. А ты, Одлик, беги в селение, разыщи конюха с сыном и тащи сюда. Да быстро, темнеть скоро будет! Если они пьяные, водой их из реки облей. Этой ночью вы все должны сделать, ясно?

Очень хотелось хлебнуть «травяной крови»: у Дука пересохло горло, а кожу на лице стянуло к носу и губам так, что того и гляди пойдет трещинами. И еще было ощущение, будто язык распух и не помещается во рту.

Сглатывая, он выскочил из паласа. Он-то думал сделать все следующей ночью, подготовиться как следует, а тут такое...

Жиото пробежал через пустой двор, сунулся в конюшню — там Барда Бреси не было, — заглянул в дом с кухней... и здесь нет ваганта! Из раскрытого люка подпола донеслось звяканье. Встав на колени, он заглянул туда. Ключница Бруна что-то переставляла на полках вдоль стены, осторожно пробираясь между стоящими на земляном полу жбанами и кувшинами. Дук спрыгнул и выпрямился. Бруна оглянулась, подозрительно вытаращилась на пустое место, от которого только что донесся приглушенный шум. На ключнице было драповое платье и теплый шерстяной платок, перематывающий крест-накрест грудь и плечи, завязанный узлом на спине. На левом боку из-под платка свисало железное кольцо с ключами.

Она что-то пробормотала и повернулась к Жиото спиной. Дук шагнул к ней, когда ключница потянулась к верхней полке, осторожно взялся за кольцо.

И тут же получил локтем по уху — Бруна развернулась, пихнула его, визгливо выкрикнув:

— Я тебя слышала, ты где прячишьси... — и замолчала, прижимая связку к боку, растерянно крутя головой.

Дук особо и не надеялся стянуть ключи вот так легко. Перед тем как взяться за кольцо, он высвободил посох из петель на поясе. Убивать тетку надобности не было, и Жиото с размаху стукнул ее тупым концом по лбу.

И смекнул, что упустил кое-что важное: в драке широкие рукава задираются, обнажая руки. Вряд ли Бруна поняла, что это мелькнуло в воздухе перед ней, но движение увидала и, заорав дурным голосом, отпрянула, так что посох лишь скользнул по лицу. Она всем телом ударилась о стеллаж, содержимое полок посыпалось сверху. Не дожидаясь, пока глупая баба подымет шум на весь замок, Дук сорвал деревянную трубку, крутанул посох, вонзил клинок в грудь Вруны, навалился всем телом, всаживая поглубже, и отпрянул.

Стоя спиной к стеллажу и держась за полки широко расставленными руками, ключница запрокинула голову, сипя, стала заваливаться вперед, увлекая полки за собой. Дук, бросив посох, уперся в стеллаж. Пальцы Бруны соскользнули, она упала лицом вперед, разбила большой жбан и осталась лежать среди черепков и лужи густой сметаны, которая, как оказалось, была в посудине.

Дук, удостоверившись, что больше ничего не падает, взбежал по короткой лесенке, выставил голову из люка, огляделся — на кухне никого. Входя сюда, он прикрыл дверь, может, снаружи никто не услышал визга старухи и звона?

Он вернулся, стараясь не выпачкать плащ в сметане, перевернул Бруну на живот, сорвал ключи. Прошелся по подполу, нашел висящий на гвозде моток длинной веревки, выбрался, закрыл люк и задвинул засов. Плюнул, вернулся вниз и некоторое время ползал на четвереньках, выискивая невидимый посох. Нашел, отер от сметаны, повесил на пояс, вновь вылез из подпола. Повесив веревку на плечо под плащом, вышел наружу, прикрыл дверь и огляделся.

Никого. Он быстро пошел к паласу, соображая, сколько человек находится в замке и где именно они могут сейчас быть. Четверо господ, еще Лара, Вач, управляющий, кузнец и Шарпа... наверное, кузнеца монах уже привел к господину Ивару. Еще Хлоя где-то вертится, и Бард Бреси... Куда подевался вагант? Сейчас как раз время вернуть себе кошель с драгоценностями!

Перед дверью паласа Дук встал столбом. Хлоя и Бард... Почему он не заглянул на конюшню? Ну конечно! Веселая дочь ключницы затащила туда юнца, воспользовавшись отсутствием конюха. Можно было бы их обоих там на месте и...

Жиото развернулся, собираясь идти к конюшне. У ворот раздались голоса. Скрипнула дверь, и показались три фигуры. Одлик вел конюха с сыном.

Дук скользнул в дверь паласа, стараясь двигаться бесшумно, заспешил по лестнице вверх.

Сейчас монах приведет дворовых к господину.

Шарпа и кузнец уже, наверное, в каминной зале. Они быстро обо всем договорятся, а дальше им тянуть нечего, сразу и начнут...

Взбежав на третий этаж, он глянул вдоль коридора: дверь Лариной комнаты была приоткрыта, Вач стоял, слушая госпожу. Дук на цыпочках пошел в другой конец коридора. Позади донесся еще один голос, совсем тихий и вроде бы знакомый, но Жиото было не до того. Он поднялся по короткой лестнице, стараясь не звенеть, достал кольцо с ключами. Узенькая дверца на чердак была заперта таким же замком гноморобской работы, как и все остальные в доме. Дук склонился над ней, перебирая ключи... И выпрямился, проклиная себя. В связке Бруны не было ни одного ключа, изготовленного карлами, сплошь грубые железные бруски с рядами пропиленных бороздок — ключница не имела доступа в комнаты паласа.

Жиото заспешил вниз, даже не кинув взгляда на дверь комнаты Лары. Раздались голоса, кто-то поднимался навстречу. Понимая, что все срывается, что с пятерыми, двое из которых — монахи, не поможет совладать и чудо-плащ, Дук достиг второго этажа, отпрянул, пропуская мимо себя Одлика и конюха с его здоровяком-сыном, дождался, когда те войдут в каминную залу, и поспешил дальше. Он вылетел во двор и увидел, что пошел снег. Только этого не хватало! Редкие мокрые хлопья падали на плащ. Вдруг теперь его можно заметить? Дук сделал два шага от дверей, сжимая посох обеими руками, крутя головой и соображая, где сейчас может находиться тот, кто нужен ему. А что, если он наверху, с Иваром? Нет, не может быть, господин не станет вести такие разговоры при...

Сбоку донесся возглас. Дук сорвался с места, обежал палас, увидел распахнутую дверь пристройки лекаря и выходящего наружу управляющего — рот его был приоткрыт, глаза выпучены. Значит, нашел тело Хашика. Жиото не медлил — выставив посох острием вперед, побежал. Господин Вару услыхал топот ног по подмерзшей земле, увидел перед собой две бледные полосы — руки под задравшимися рукавами. Дук, всадив клинок в толстое брюхо, вместе с Вару ввалился обратно в пристройку. Управляющий упал на спину, раздалось металлическое звяканье. Жиото свалился на него, своим весом вгоняя клинок глубже. Тот пробил тело насквозь, кончик вонзился в пол. Жиото встал на колени, поднатужился, выдернул посох. Вару лежал, неподвижно глядя в потолок. Дук рванул шерстяной жилет, нашел под ним связку ключей, висящих на железной цепочке, сорвал и вывалился наружу. Ноги Вару торчали из пристройки, пришлось согнуть их, чтобы закрыть дверь.

Сжимая ключи в кулаке, он вернулся к паласу, взбежал по лестнице, отпер узкую дверь на чердак. Там, где стены сходились с низким потолком, тянулся ряд наклонных стрельниц. Дук отпер люк и выбрался на крышу.

Она была несколько шире постройки, вдоль всего края шли навесные бойницы, те же самые, что на чердаке, — но сейчас, наклонившись через край, Дук увидел их снаружи. Он быстро обошел крышу, заглянул в узкое пространство между склоном и стеной, наконец, смекнул, где находится окно комнаты Лары. Распахнул плащ, стянул с плеча веревку и лег на живот. Крыша пристройки Хашика была под ним. Дук бросил конец веревки в бойницу, сунул руку в соседнюю, свесился дальше, нащупал и вытянул конец. Завязал тремя крепкими узлами. Швырнул веревку вниз — она повисла рядом с закрытым ставнями окном, нижний конец почти коснулся крыши пристройки.

Он встал. Что теперь? Слезть, всунуть клинок между ставнями, поддеть защелку... А если как раз в это время на Вача нападут, он вбежит в комнату и запрется? И Бреси, где он? Ваганта нужно разыскать и отобрать у него кошель прежде, чем делать все остальное! Жиото покинул крышу, ссыпался по лестнице и под усиливающимся снегом заспешил к конюшне. Что, если, пока он будет искать ваганта и разбираться с ним, те пятеро прибьют Вача с Ларой, завладеют шкатулками? Надо как-то отвлечь их...

Дук увидел идущую навстречу Хлою. Отпрянул за угол дома, встал, соображая, что теперь делать.

Открыв дверь кухни, вошел, скинул плащ, бросил на стол, запустил руку в котомку и нащупал кувшинчик с «травяной кровью».

— Ох ты ж, господин, как вы меня спужали! — сказала Хлоя, озабоченно заглядывая через плечо Дука в раскрытую дверь кухни. — Мамаши моей нету ли там? Вечно, как нужна, так не сыскать ее. А в котомке что у вас? А чего это вы раскраснелись так, господин? И рожа у вас... Прям дикая какая-то.

— Это все от страсти к вам, — пробормотал Дук и ухватил хихикнувшую женщину за плечи. — Вы с вагантом беседовали на конюшне, да?! — рявкнул он ей в лицо. — Я все знаю!

— Что это вы говорите, господин? — удивилась Хлоя. — Не беседовали, не было такого.

— Врете!

— Да вы никак ревнуете, господин? — она привычно навалилась на него грудью, пытаясь втолкнуть в кухню. — Я вправду ни разу пока не беседовала с дружком вашим. Он, если хотите знать, в господском доме сейчас.

— В паласе? Что он там делает?

— Да я откуда знаю-то? Видела только, как тот толстенький мужичок, который с вами заявился, вышел во двор, ухватил ваганта за плечо, да как буркнет: госпожа зовет к себе! И пошли они...

Бреси у госпожи Лары? В голове Дука что-то провернулось. Да она ж бежать собралась этой ночью! И ваганта потому позвала, хочет с ним и толстым... А его, Дука, решили оставить в замке? Дук ей не нужен, а сопливого юнца с собой берет? Хлоя между тем заныла:

— Вы бы дали мне деньгу все же, господин... Ту, что за плащ обещали. Что вы молчите и глазами думаете? У вас вон кошель на поясе, я ж вижу...

— Деньгу... — протянул Жиото, оглядываясь на палас. Хлоя поднажала, заставляя его попятиться в дверной проем, Дук положил ладони ей на грудь и выпихнул обратно. — Нету в кошеле ничего, монеты мои в другом месте спрятаны.

— Где же?

— Да в башне. Пойдемте сейчас туда, я вам дам, кто обещал... Заодно и побеседуем.

— В башне? — недоумевала Хлоя по дороге. — Как же так? Почему — в башне? Где ж вы там их спрятали?

— Под крышей, — ответил Жиото, почти не слушая ее. Выпитая на кухне перед встречей с Хлоей «травяная кровь» бурлила в венах, Дук не шел, а летел, будто птица.

— Туда ж не залезть! — совсем растерялась она, ставя ногу на нижнюю перекладину лестницы.

Забравшись на галерею, Жиото ухватил дочь ключницы за руку и помчался к башне. Темный замковый двор простирался у их ног. Он взбежал по камням на второй этаж, волоча Хлою за собой. Женщина запыхалась, а дыхание Дука не участилось.

— Господин, погодите... — начала дочь ключницы и взвизгнула дурным голосом, когда Дук, подхватив ее, прыгнул. Он вознесся по клиньям, едва касаясь их подошвами. Хлоя вцепилась в его шею, зажмурилась, подвывая от ужаса, а когда раскрыла — Дук уже шел по бревну.

— Ох... — только и выдохнула она, закатывая глаза. Достигнув треугольного участка еще не осыпавшихся досок, Жиото выпустил Хлою. Она качнулась, разевая рот, не в силах вымолвить ни слова. Под крышей было полутемно, сквозь прорехи падал снег.

Жиото скинул с плеча котомку.

— Деньгу вам... — пробормотал он, нащупывая на ремне оружие.

Со стороны паласа ветер донес приглушенный крик.

— Что это там... — слабым голосом произнесла Хлоя.

— Деньгу... — Дук Жиото замахнулся и тупым концом посоха ударил ее по голове — раз, второй, третий.

Глава 9

Он догола раздел свою жертву, уложил на спину посреди дощатого треугольника, раздвинул руки. Глаза Хлои оставались закрыты, из ссадины на лбу текла кровь. Делать все надо было очень быстро, женщина могла в любое мгновение очнуться, да и в паласе неизвестно что происходит.

В тусклом свете буквы из книги Песко Цветника стали едва различимы. Усевшись рядом с телом, Жиото проглядел длинное путаное разъяснение. В самом конце Цветник сообщал, что «сам подобное никогда не совершал, рецепт же сей, равно как и описание ритуала, прочел в старинном фолианте из архива отца, каковой фолиант ныне потерян, ибо вместе с прочим его забрали судебные стражи, пришедшие изымать имущество покойного за долги». Дук достал из котомки нужные емкости, метнулся к краю площадки, оторвал длинную доску. Трехгранным клинком строгать было неудобно, но он, яростно орудуя посохом, быстро отделил несколько острых щепок, затем некоторое время скоблил дерево, пока на полу не образовалась горка древесной трухи. Раскупорил одну бутылочку, сунул в нее самую длинную щепку и зеленой пенкой, оставшейся на конце, нарисовал на животе Хлои круг, в нем — треугольник, а в треугольнике — глаз, все это так, чтобы пупок пришелся на место зрачка.

Женщина тихо застонала и шевельнула рукой. Дук схватил посох, с размаху ударил ее тупым концом в висок. Только бы не убить! В книге сказано, что для ритуала необходим живой человек, желательно в ясном сознании и добром здравии. Конечно, он станет сопротивляться, — потому жертву следует обездвижить, приковав за руки, ноги и шею к широкому столу, но у Дука не было ни времени, ни возможности проделывать все это.

Хлоя затихла. Кончиком клинка он сделал семь надрезов — на ее запястьях, плечах, над коленями и на животе под «глазом». Взял щепки.

Темнело быстро, дневной свет истлевал, чердак затянула патина густых теней. Семь щепок торчали из разрезов в коже, от них стекали струйки крови.

Жиото схватил другую бутылку, наклонил и медленно повел рукой от шеи к животу, оставляя линию капель. Каждый раз, когда жидкость попадала на кожу, раздавалось еле слышное шипение, поднимался дымок, а затем это место начинало светиться блеклым синеватым цветом. По мере того как рука Дука двигалась, Хлоя дышала все громче, полные груди вздымались — и когда последняя капля попала в центр нарисованного глаза, она выгнулась, что-то хрипло вскрикнула, словно охваченная любовной страстью. Широко раздвинула согнутые ноги и тут же резко свела их вместе, стукнув коленями друг о друга. Приподнялась. Жиото уже был наготове: взяв заранее открытую банку, ухватил жертву за голову и прижал затылок к своим коленям. Подсунув ладонь под мягкий округлый подбородок, вдавил скрюченные пальцы между челюстями, разжал их и вылил в приоткрывшийся рот всю горную манну, что была в банке. Порыв ветра сыпанул в окно снегом, мокрые крупные снежинки опустились на обнаженное тело и пол вокруг. Хлоя дернулась и затихла. Отшвырнув пустую банку, Дук привстал. Затылок женщины ударился о пол.

В воцарившейся тишине лишь шелестел, падая сквозь прорехи, снег. Хлоя вдруг закричала, глаза ее распахнулись — в них были разом мука и наслаждение, ужас и безумное, нечеловеческое счастье — и тут кончики семи вонзенных в кожу щепок засветились зелеными огоньками. По всему телу проступил пот, бисеринки его мерцали крошечными тусклыми огоньками. В темноте Дук повел ладонью вдоль пола, нашел горку древесной трухи, сгреб ее и взмахнул руками, обсыпав лежащее тело. Труха зашипела, зеленые огоньки почти погасли и разгорелись вновь, начали беспорядочно двигаться, словно муравьи, — все быстрее и быстрее, сталкиваясь, сливаясь в обширные пятна и разбегаясь. На животе они образовали светящийся зеленым круг, в нем треугольник, а в нем — глаз. Зрачок горел густым изумрудным светом. Семь щепок качались из стороны в сторону, от разрезов под кожей разбегалось что-то тонкое и извивающееся, будто стремительно разрастались древесные корешки, — кожа ходила мелкими волнами.

Ветер посвистывал над башней, задувал внутрь; снег сыпался за шиворот Дука, но ему было жарко. Отерев дрожащей рукой пот со лба, он нашел кувшинчик с «травяной кровью», откупорил и поднес ко рту. Ритуал завершен, осталось дождаться результата, который должен вот-вот проявиться. Прикрыв глаза, Жиото хлебнул. Он еще успел услышать звук, донесшийся от Хлои, — подобное не мог издать человек, это напоминало хруст и поскрипывание древесных ветвей, шелест листьев на сильном ветру, — а затем...

Видение было ужасающим. Дук, никогда не отличавшийся живым воображением — скорее полным отсутствием всякого воображения, — заорал, мотая головой. Он снова был в башне, сидел, поджав ноги, и вокруг падал снег. Но яркая, жгучая картина того, что он видел мгновение назад, все еще стояла перед глазами, медленно тая, растворяясь во тьме башни. И он не просто видел — он находился там!

Дук провел ладонями по волосам, вытряхивая сухой колючий песок, тот, что заполнял третий мир, в который его отправила «травяная кровь». Каждое следующее пространство Жиото видел все отчетливее, погружался в него все глубже. Он отряхнул плечи, с мучительным усилием воли пытаясь вернуть сознание к происходящему в башне, изгнать из памяти ярко-желтую пустыню и жутких существ, медленно выползающих из песка...

Подхватив посох, он вскочил и попятился. Испускающее тусклое болотное свечение тело на полу двигалось, меняя очертания. Вот рука, похожая теперь на толстое бревно с проросшими на одном конце кривыми пальцами-сучьями, шевельнулась. Вот ноги, хрустя, согнулись, ступни уперлись в пол, шевелясь и поскрипывая. Конечности покрывала зеленая корка в бугорках и трещинах, напоминающая замшелую кору. Тело росло, набухало, кора потрескивала, растягивалась, иногда лопалась, выплескивая вялые фонтанчики пенистой субстанции. Светящиеся тонкие линии, составляющие круг и треугольник, исчезли, затерялись в изгибах трещин, но глаз с изумрудным зрачком ясно проступал на животе.

Дук переложил содержимое котомки в мешок, повесил его на грудь, прицепил к поясу кольцо с ключами и ступил на бревно. Сделав несколько шагов, оглянулся. Белесые полотнища проявились сквозь окружающее, мутное свечение клубилось под крышей башни. Он увидел, как пальцы на ногах мракобестии удлиняются, извиваясь, концы их впиваются в доски, пробуравливают их, будто корни, прорастающие сквозь землю, как разрастается, меняя очертания, тело. Жиото спрыгнул с бревна, повис, ухватившись руками, качнулся и перелетел на верхний клин.

Тот сломался. Дук полетел вниз, попытался вцепиться за следующий клин, не смог и рухнул на остов лестницы. Доски проломились, и он оказался лежащим среди обломков. В обычной ситуации подобное падение оглушило бы его. Сейчас Дук ощущал прикосновения деревянных обломков к своей коже, то, как ударился спиной, как острый скол доски вонзился в ляжку, — но боли не было. Он скатился на пол, вскочил. Вверху затрещал пол, хрустнули бревна. Жиото бросился вниз по каменной лестнице.

В сплошной пелене снега возникли очертания кухни. Ветер, подвывая, закручивал над землей смерчи, в волосах Дука таяли снежинки, ледяные капли стекали по лицу и шее, но холода он не чувствовал — было жарко, кожа горела. Он нашел на столе плащ, надел и вывалился из дверей, затягивая шнурки. Сердце колотилось ровно и очень быстро: тук-тук-тук-тук, — билось в грудь, словно дятел стучал клювом по дереву.

Двери паласа оказались заперты. Изнутри доносился приглушенный шум. Жиото развязал нижний шнурок, откинул полу и сдернул кольцо с пояса. Зазвенел ключами. Щелкнули рычажки, и дверь открылась. Теперь ясно стали слышны возгласы, тяжелый топот ног. Что-то лязгнуло, раздался короткий вскрик. На ходу затягивая шнурки, Дук побежал по лестнице вокруг колонны. Звуки доносились с верхнего этажа, но он туда подниматься не стал. Остановился на втором, перед дверью, за которой сегодня видел Мелона и Силию. Потянул — она не раскрылась. Подобрав ключ, вставил металлический штырек в скважину, провернул, дернул — и ввалился внутрь с посохом наперевес.

Они все были здесь: обе сестры и их мужья собрались в этой спальне, заперлись, пережидая, когда монахи с кузнецом, конюхом и его сыном закончат свое дело на верхнем этаже. Комнату освещали три свечи в бронзовом подсвечнике. Когда дверь распахнулась, сидящие на сундуках под стеной Мелон с Иваром удивленно вскинули головы. Арда, дремлющая в кресле у окна, раскрыла глаза, а прилегшая на кровати Силия приподнялась, упираясь локтем в подушку. Дук едва не поклонился господам, забыв, что они не видят его. Упал на четвереньки и, сунувшись под кровать, коснулся ладонями стены под изголовьем.

Прозвучал удивленный голос Мелона:

— Что такое... Вы это видели?

Свет свечей почти не проникал сюда. Дук нащупал выступающий над слоем штукатурки квадрат — короткую широкую доску. Послышались шаги: или Ивар, или Мелон подошли к раскрытой двери проверить, не стоит ли в коридоре тот, кто распахнул ее. Скорее всего, доску надо было сдвинуть вбок или вверх, но Дук просто рванул, с хрустом выдрал ее из стены, при этом ударившись теменем о кровать. Прямо над ним раздался возглас Силии. Жиото сунул руку в тайник — неглубокую темную нишу в стене.

— Под кроватью! — завизжала Силия. — Там кто-то есть!

Пальцы нащупали твердый мешочек, рядом — шкатулку. Дук ухватил их, стал выползать, пятясь задом. Слева от кровати он увидел две пары ног, край платья — там стояли Арда и Ивар. Башмаки Мелона возникли справа. Над головой кричала Силия. Дук перевернулся на спину, положил посох рядом.

— Но, кажется, никто не входил? — голос Ивара звучал неуверенно, потерял свою обычную холодную надменность.

— Но ведь дверь раскрылась! — выкрикнула Силия.

Жиото, развязав шнурок на груди, сунул содержимое тайника в мешок, вновь затянул, перевернулся, ухватив посох, и вылез из-под кровати.

— Вижу! — ахнул Мелон.

Рукав плаща задрался, обнажив руку до локтя.

Дук окинул комнату взглядом: Арда стояла за креслом, вцепившись в спинку, Ивар застыл возле кровати, а Мелон — перед дверью, которую он успел закрыть. Силия, лежа на кровати и прижимая кулаки к подбородку, завизжала.

Вытянув перед собой руки, Дук шагнул к двери, и Мелон отпрыгнул.

— Невидимка, — произнесла Арда. Сзади раздались быстрые шаги. Уже в двери, распахивая ее плечом, Жиото обернулся: Ивар бежал к нему, занеся серебряный ножик. Испугавшись, что лезвие повредит плащ, Дук отшатнулся вдоль стены и махнул посохом.

Те, кто находился в комнате, заметили, как пляшущие в воздухе руки, видимые от локтей до кончиков пальцев, метнулись в сторону от двери. Одна, пальцы которой были согнуты так, будто сжимали нечто толщиной с рукоять меча, резко повернулась. Сбоку на шее Ивара кожа сама собой разошлась длинным разрезом. Брызнула кровь, Ивар зашатался, размахивая вокруг себя ножиком, прижал ладонь к шее и рухнул навзничь. Мелон присел под стеной, закрыв голову руками и что-то бормоча. Силия беспрерывно визжала. Арда остановившимся взглядом смотрела на пустой дверной проем; костяшки пальцев, сжимающих спинку кресла, побелели.

Они услышали восклицание, донесшееся из пустого воздуха — кто-то выругался, — и руки исчезли. Раздался звук шагов, шелест. Ивар, растянувшийся в дверном проеме, так что ноги торчали наружу, извивался, прижимая ладонь к шее, сипел и хрипел. Силия с протяжным стоном перевернулась на кровати, ткнулась лицом в подушку, спрятавшись от происходящего, будто ребенок. В наступившей тишине отчетливо прозвучал голос:

— Уродец ты, господин.

Кто-то чихнул. На груди Ивара возникла узкая темная дыра, ткань будто провалилась внутрь, в стороны от того невидимого, чем нанесли удар, плеснулась кровь. Раненый дернулся. Дверь качнулась, но ударилась о щиколотки и не закрылась.

Зазвучал и быстро стих топот ног. Тишина продлилась несколько мгновений, а затем со двора донесся нарастающий скрип, сменившийся стуком падающих камней, который перешел в грохот: часть замковой стены вместе с башней обвалилась.

В коридоре верхнего этажа длинный широкий потек крови тянулся по стене наискось к полу и заканчивался у трупа конюха, рассеченного чуть не напополам. Сын конюха сидел под стеной, вытянув ноги и свесив голову на грудь. Он не шевелился, живот был залит кровью. Три фигуры двигались вдоль коридора, медленно и осторожно подступая к четвертой, что стояла возле дверей крайней комнаты. Всего этого Дук не смог бы разглядеть, если бы не «травяная кровь». Он кинул на происходящее мимолетный взгляд и выскочил на чердак. Мир для него стал переплетенными световыми полотнищами, которые извивались вокруг, повторяя очертания предметов, стен и потолка.

Ветер выл, поток снега несся почти параллельно крыше, и каждая снежинка испускала сияние. Горный склон стал сплошной стеной сумрачного зеленого света. По этой стене быстро спускались четыре фигуры. Дук прыгнул к тому краю, с которого свешивалась веревка, присел на корточки, опустил руку между расставленными коленями, нащупав веревку, обвил ее вокруг запястья. Ухватил покрепче. Во второй руке он сжимал посох. Жиото уже собрался кувыркнуться вниз, когда сквозь завывания ветра и беспрерывный шелест сзади донесся хруст. Он оглянулся.

Снадобье обострило зрение, снежинки казались необычайно крупными. Дук различал их структуру: расходящиеся от центра ледяные лучики и узорчатая решетка из треугольников, ромбов и крестов. Окруженная стремительно несущимися ломкими звездочками, из глубины двора к паласу подступала фигура высотой с замковую стену. Древесный сухорук двигался быстрыми рывками, замирал на мгновение, делал резкое движение и вновь замирал. Жиото не мог четко разглядеть чудище, в мечущемся потоке ледяных звезд он видел лишь очертания чего-то массивного и темного. Цветник писал, что мракобестия незряча, но ощущает присутствие рядом живого и стремится уничтожить его.

Дук завороженно смотрел на создание, которое, словно темная башня, двигалось сквозь светящийся снеговой поток. Когда сухорук пересек уже половину двора, Жиото перевел взгляд на склон. Белесые фигуры двигались вверху на фоне зеленого свечения; три были тощими и гибкими, одна, мохнатая, казалась более неповоротливой. Горная нежить, увидев, что на стене не осталось дозорных, решила этой ночью напасть на замок? Они были совсем рядом, прямо над головой. Сзади захрустело, от тяжелых шагов мракобестии начала подрагивать крыша. Фигуры разом прыгнули — оторвались от горного склона и полетели вниз, растопырив конечности.

Дук привстал, не выпуская веревки, вытянул посох клинком вверх и всадил конец в брюхо той твари, что падала на него. Трое других свалились на крышу с разных сторон. Существо оказалось легким, Дук нагнулся, клинком перебрасывая его через себя. Дергая руками и ногами, пытаясь в полете дотянуться до стены паласа, тварь рухнула на крышу пристройки. Взметнулся фонтан светящегося снега, существо завозилось, отползая в сторону. Потянув за собой веревку, Дук выпрямился. Тварей осталось трое, одна напоминала медведя, стоящего на задних лапах, две были сутулыми и гибкими, с тощими конечностями. Мохнатый что-то прорычал, показывая лапой на Дука. Растопырив тонкие длинные пальцы, двое пошли к Жиото, низко пригибаясь в потоке снега.

Мракобестия приближалась. Дук качнулся вперед, кувыркнулся через край крыши. Веревка врезалась в кожу, он заскользил вниз. Если бы не снадобье Цветника, Жиото никогда не смог бы проделать подобное, сверзился бы на пристройку, где обитал лекарь, — а сейчас, обвив веревку ногами и придерживаясь за нее одной рукой, легко соскользнул, в нужный момент сжал пальцы и повис, чуть качаясь, возле закрытого ставнями окна. Кожа лица горела, тело полыхало жаром; снежинки ударялись о него и ломались, осыпались морозной трухой. Хотелось открыть кувшинчик и выпить все, что оставалось там. Дук чувствовал вкус «травяной крови» на губах.

Он всадил клинок в щель между ставнями, вдавил и нажал, проворачивая, выломал задвижку. Зацепившись плащом за угол ставни, перекинул ноги и ввалился в комнату Лары Коско.

И чуть не взвыл от разочарования: Барда Бреси здесь не было! Он-то думал, вагант в комнате вместе с госпожой готовится к побегу, хотел одним махом завладеть и своим кошелем, и шкатулками...

Лара стояла спиной к окну, одетая, будто собиралась спешно покинуть палас. Она прислушивалась к тому, что происходило за дверью. Оттуда доносилось сопение, иногда — лязг и вскрикивания. Когда Дук, грохнув ставнями, влетел в комнату, госпожа вскрикнула и оглянулась. Жиото ухватил ее, развернув спиной к себе, сжав в объятиях, ладонью прикрыл рот и прошептал в ухо:

— Я тебе ничего не сделаю, госпожа. Где шкатулки?

Лара задергалась, мотая головой.

— Где драгоценности? — повторил Дук. Глаза Лары закатились, она обмякла. Дук разжал хватку — госпожа осела на пол, медленно завалилась на бок и замерла.

В коридоре кто-то охнул, раздалось проклятье. Дверь содрогнулась от удара.

И тут же со двора донесся протяжный крик. Кинув взгляд на распростертое тело, Жиото шагнул к окну и выглянул. Сухорук был совсем рядом. По двору, сжимая в руках что-то длинное, бежал Бард Бреси — крича, прыгал, падал, откатывался и вскакивал, стараясь не попасть под огромные ступни, похожие на основания могучих дубов. Каждый раз, когда конечность опускалась, из нее выстреливали корни, впивались в землю и с хрустом отламывались, когда мракобестия делала следующий шаг.

Наверное, как раз перед тем как монахи напали, госпожа послала ваганта в конюшню, чтобы вывел лошадей... Веревка, висящая возле окна, задергалась. Дук еще успел заметить, как Бард метнулся за угол паласа, туда, где была дверь, и тут веревка качнулась прочь от стены. Жиото отпрянул, выставил посох перед собой. В оконном проеме взметнулись снежинки, гибкая фигура влетела внутрь, отпустила веревку и упала на четвереньки. Лишенное всякого выражения худое юное лицо, длинные руки и ноги, растопыренные пальцы, тонкие, как веточки, подвижные, беспрерывно подрагивающие. Кожа существа была белоснежной, одеждой ему служила лишь меховая набедренная повязка. Жиото дважды полоснул посохом, крест-накрест. Бестия издала нечеловеческий звук: загудела, как сигнальный рог, и одновременно заклокотала, будто крупная раненая птица. Кровь показалась густой и темной на белой коже. Существо опрокинулось навзничь, дергаясь. Дук ринулся на него, не давая подняться, обхватил легкое тело — холодное, будто изо льда, — поднял и выбросил в окно.

За дверью звуки ударов слились в сплошной металлический лязг. Кто-то покатился по полу, и вновь стало тихо. Дук, успев заметить, как веревка рывками исчезает вверху, будто ее кто-то подтягивает на крышу, развернулся к лежащей на полу госпоже — она слабо шевелилась, приходя в себя. Перевернув Лару лицом кверху, оглядел ее, схватил подол платья и потянул. Там, где заканчивался шерстяной чулок, бедро крепко охватывала кожаная полоса, и к ней был пришит узкий холщовый мешок в виде колбаски, длинный, почти достигающий колена. Жиото ощупал его и рванул. Когда он выпрямился с кошелем в руках, глаза госпожи раскрылись.

Сегодня днем Лара переложила драгоценности в сшитый ею кошель, а шкатулки, разломав, выбросила на крышу пристройки за окном. Теперь она увидела над собой две руки от локтей до пальцев — одна сжимала кошель. Руки двигались.

В воздухе возник узкий треугольник, расширился — появилась серая ткань рубахи, веревка и висящий мешок. Одна рука дернула горловину мешка, вторая положила в него кошель. Лара закричала, отползая на локтях, с ужасом глядя вверх.

Голос Барда Бреси донесся из-за двери, и тут же весь дом содрогнулся. Спрятав кошель, Жиото достал кувшинчик с «травяной кровью». Его трясло, внутри все пылало, горло пересохло. Подняв посох, он шагнул к Ларе. Поначалу он не собирался убивать госпожу, но теперь чувствовал обиду и хотел отомстить: Лара предала его, решила бежать из замка с Кабаном и вагантом, а его, Дука, бросить. Осталось проткнуть ее трехгранным клинком, выпить снадобье и покинуть комнату через окно. Затея с мракобестией не оправдала себя, отвлечь Шарпу с Одликом не удалось. Находящийся у ваганта кошель потерян, ничего тут не поделаешь. Соваться под мечи монахов и топор Вача Дук Жиото не собирался.

Палас содрогнулся вновь. Лара, не прекращая вопить, ползла за кровать. Дук замахнулся посохом, и тут одновременно произошло два события: дверь в комнату опрокинулась внутрь, сверху на нее, выпустив топор, спиной упал Вач; в окно влетело заросшее густой коричневой шерстью мохнатое существо. Опуская посох, нацеленный клинком в грудь госпожи, Дук понял, кто преследовал их от самого леса Аруа — большой мохнатый пес, который стерег пасущихся коз на постоялом дворе. Но это было не обычное животное — шаман и ведьма держали у себя оборотня.

Комната наполнилась движением и криками. Дук не успел ударить Лару: людопес, тявкая и рыча, набросился на него, отшвырнул, получив удар клинком по морде. Жиото, не выпуская кувшинчика, прокатился по кровати, упал позади нее, поднялся на четвереньки. Вач, из плеча которого торчал серп с короткой деревянной рукоятью, приподнялся, перехватил руку появившегося в дверном проеме кузнеца и рывком вывернул ее, с хрустом сломав кисть. Кузнец, взревев от боли, упал на колени. Широкоплечий торс преградил дорогу монахам, которые пытались пролезть из коридора. Вач перевернулся и на четвереньках добрался до топора, отлетевшего в глубь комнаты. Монахи опрокинули кузнеца, первым в комнату прыгнул Шарпа, за ним Одлик. Оборотень, склонившись над Ларой, душил ее, разрывая когтями кожу на шее. Вач ухватился за самый конец топорища, стоя на коленях спиной к дверям, сделал длинное круговое движение. Дук, приподнявшийся за кроватью и поднесший ко рту кувшинчик, увидел, как лезвие отсекает в локтях протянутые к горлу госпожи мохнатые лапы, как они взлетают в вихре крови, а топор несется дальше по кругу — он уже совсем близко, темное, в зазубринах и сколах, лезвие прямо перед глазами и сейчас снесет полчерепа...

Шарпа бежал к Вачу, Одлик мчался за ним. В дверях появился Бард Бреси, вооруженный длинной палкой с насаженным на конце крюком — багром, которым защитники замка отбивались от людосов.

Дук нырнул вперед и вниз, топор пронесся вскользь к его макушке, рванул капюшон. Жиото, разбив кувшин о пол, упал сверху. И уже не видел, как Вач, развернувшись на коленях, подрубил ноги Шарпы, как Бард Бреси с размаху ударил крюком по затылку Одлика.

Оборотень повалился на визжащую Лару. Кабан, вскочив, наступил на спину Шарпы и всадил кулак в живот Одлика, выбрасывая его обратно в коридор. Бард Бреси отпрыгнул, тыча крюком в голову и шею ворочавшегося на полу кузнеца. Вач рубанул топором по спине людопса, вцепился в шерсть на загривке и отшвырнул под стену. Ухватил Лару за плечи, поднял. Шарпа кричал, катался по полу. В коридоре Одлик лежал, скрючившись, по затылку и шее текла кровь. Кузнец в дверном проеме глухо стонал.

Позади кровати Дук Жиото, царапая губы и язык глиняными черепками, ползал, слизывая с пола остатки снадобья, хлюпал и булькал, прижавшись лицом к доскам. В голове его нарастал пронзительный звон. Лара повисла на руке Вача, уткнулась лицом в его плечо, что-то бормоча. Толстяк оглядел комнату, шагнул к кровати. Бард Бреси, в последний раз ткнув кузнеца крюком, отбросил багор. Из коридора донесся хрип. Вач и вагант повернулись к дверям. В проеме возникла госпожа Силия — она пятилась, кренясь назад, на спине ее, обвив тонкими белыми ногами бедра женщины и сжимая пальцами-веточками ее шею, сидел душитель. Силия, сделав два шага, повалилась навзничь. Она прижала бестию к полу своим телом, но душитель лишь крепче сдавил шею жертвы. Он повернул к комнате равнодушное худое лицо, глядя на то, что происходит внутри.

Дом содрогнулся. Из коридора донесся топот ног, крик госпожи Арды — он тут же смолк. Глаза Силии вылезли из орбит, язык вывалился из разинутого рта. Вач, взяв топор обеими руками, пошел к двери.

Позади него за кроватью во весь рост выпрямился Дук Жиото.

В его глазах плыли облака.

Стена дома обвалилась, и покрытая мохнатой коркой огромная кривая лапа просунулась в комнату.

Часть замковой стены вместе с башней исчезли, превратившись в груду каменных глыб. С уступа открылся вид на лес Аруа и все, что было за ним. Ветер гнал снежные облака, выл и стонал над равниной позади леса. Вдалеке высилась Шамба, у основания черная, выше обвитая космами пламени. На вершине рубиновым светом горел крошечный треугольник. А позади горы через леса и равнины катилась пришедшая из океана гигантская черная волна.

Будто стена густой смолы наползала на Шамбу. У вершины она кипела и пенилась: огромные искаженные лица, черепа размером с холмы, призрачные крылья, клыки и рога — все это клокотало, перемешиваясь, исчезая и появляясь вновь, медленно скатывалось вниз, по мере того как волна двигалась, и вновь возникало у вершины.

Волна быстро расширяющимся кольцом расходилась откуда-то из океанской дали.

Она почти достигла Шамбы, когда огненный круг прочертил подножие горы. Взвился фонтан пламени, грохот покатился во все стороны. Вдоль Большого Разлома пробежала ревущая полоса пожара, и Шамба взорвалась. Волна достигла ее и покатилась дальше, приближаясь к лесу и горам Манны.

Вач, потянув за плечо Барда Бреси, прыгнул назад, зацепился за тело Шарпы, чуть не упал, на ходу развернувшись и бросив топор, ухватил Лару. Просунувшаяся в комнату рука, напоминающая длинный сук вековечного дуба, хрустнула пальцами-ветвями, сжав их в том месте, где мгновение назад был Бард.

Вач, Лара и вагант упали к ногам Дука Жиото, ударились о его голени — Дук качнулся, не замечая их. Его сознание устремилось прочь от тела, которое стояло...

Через облака...

...будто на сцене с нарисованным задником-стеной и кулисами; на одной из них было изображение окна, а на второй — двери. Плоть Жиото осталась там, в спальне, но дух Жиото вломился в декорацию и пробил ее.

Через бесконечный, залитый солнцем...

Порванная ткань свисала лохмотьями, топор сорвал с головы капюшон. Не понимая, что делает, Жиото дернул шнурки, скинул плащ. У его ног Вач приподнялся. Бард Бреси, ухватившись за пояс Дука, пытался встать.

По залитому солнцем океану Рая...

Сознание Дука проникло за сцену мира. Через сумрачные, пыльные закоулки пространства, заставленные отслужившим свое реквизитом, сломанными бутафорскими предметами, деревянными мечами и доспехами, частями старых декораций, картонными плоскими домами, тучками на колесиках, дощатыми стенами замков, мимо манекенов и сваленной в кучу, изъеденной молью одежды — пронеслось мимо всего этого и вылетело наружу, в блистающий мир Рая, в истинную реальность. Сознание Дука Жиото покинуло пространство Аквадора. Вслед за сознанием начало исчезать тело Дука Жиото. Рука вцепившегося в его пояс ваганта стала прозрачной.

Черная волна достигла леса Аруа.

К пролому, образовавшемуся там, где была стена с дверью, склонилось огромное безглазое лицо — деревянное, заросшее мшистой бородой, с трещиной рта, в которой чернели зубы-пеньки. Мракобестия навалилась на палас, центральная колонна заскрипела, едва выдерживая вес огромного тела.

Через белоснежный океан Рая, сверкающий в потоках солнечного света, под надутыми парусами...

В последнее мгновение Вач попытался ударить Дука. Четыре фигуры замерли, будто скульптура: Дук Жиото стоял, выпрямившись во весь рост, запрокинув голову и улыбаясь; кулак Вача касался его груди; Бард Бреси, привстав, одной рукой держался за пояс Жиото, второй сжимал запястье свернувшейся у их ног Лары. Окружающее стало зыбким, слилось в серый клубящийся фон, лишь фигуры виднелись очень явственно, они словно потяжелели, налились яркими, пылающими красками; каждая складка одежды, очертания тел, выражение лиц, все обозначилось отчетливо и зримо. Голова, плечи, торс Жиото, кулак Вача, рука ваганта начали исчезать. Декорации проступили сквозь них.

Через залитый солнечным светом океан облаков плыл крейсер «Окинава». Вперед, на всех парусах — быстрее, быстрее! — туда, где в потоке великого течения Конгруэр, этого главного вектора, надвое рассекающего мир Рая, парит громада Большого Эрзаца, механического города, столицы отступников, тех, кто хочет нарушить вечный запрет и достичь адского Дна. Солнце — как раскаленная золотая монета, вплавленная в сияющую голубизну небесного купола. Мир под ним блистал, мир слепил глаза.

Двадцать два военных корабля, растянувшись цепью, следовали за флагманом. Предстоял великий бой. Полан Вест, капитан крейсера, опершись о планширь, стоял на носу и размышлял, суждено ли ему вернуться из похода. Справа по курсу, среди ленивых, медленно меняющих форму облачных перекатов дрейфовал живой плот: полупрозрачная плоскость слипшихся медуз с торчащим вверху твердым парусом из полипов, опустив в глубину свои решетчатые купола на зеленоватых щупальцах, просеивала облачный пух в поисках пищи, небесного планктона и фантомных креветок. Слева тянулась гряда островов архипелага Суладар: плоские каменистые вершины едва возвышались над океаном. Капитан удивленно выпрямился, вглядываясь в ближайший остров. Там взвихрился широкий смерч — молочно-белая полоса спиралью поднялась над камнями и исчезла. В центре ее возникло что-то полупрозрачное. Вест сощурился, пытаясь разглядеть, что происходит. В воздухе проступили застывшие фигуры. Мгновение они дрожали в поднимающемся над камнями жарком мареве, призрачные и неясные. Затем налились красками, приобрели материальность и разом сдвинулись с места: одна отшатнулась и упала, другая выпрямилась, третья, до того лежащая, встала на колени, четвертая шевельнулась...

Полан Вест никогда не видел подобного. Четверо незнакомых, странно одетых людей вдруг возникли посреди голого каменного островка. Капитан отпрянул от фальшборта, развернулся к стоящему у мачты помощнику и выкрикнул приказ.

Центральная колонна смялась под весом сухорука, и палас обрушился. Мракобестия тяжело заворочалась в обломках, скрипя суставами, похрустывая и пощелкивая. В мозгу, крошечном, как древесная почка, червячком зашевелилось удивление: только что рядом были живые, сухорук ясно чуял их, а теперь никого не стало, лишь несколько мертвецов лежало под обломками. Мракобестия приподнялась, шевеля конечностями-ветвями. А потом черная волна накрыла ее.