Глава 1. Доброе утро! А теперь готовься к смерти

АГА, ИМЕННО ТАК. Сейчас, ребята, вы прочтёте о том, как я умер в корчах. Вы восхититесь и скажете: «Вот это круто, Магнус! А как бы и нам умереть в корчах?»

Никак. Даже не мечтайте.

Не прыгайте с крыш. Не кидайтесь на шоссе перед идущим транспортом. Не поджигайте себя. Потому что так это не работает. Не попадёте вы туда, куда попал я.

Кроме того, уж поверьте, вам оно и даром не надо. Если, конечно, вы не фанаты зомби-недобитков, крошащих друг друга в капусту, летучих мечей, отсекающих носы великанам, и тёмных эльфов-супермодников. Не ищите дверей с волчьими головами – мой вам совет.

Меня зовут Магнус Чейз. Мне шестнадцать лет. И это история о том, как моя жизнь пошла под откос, стоило мне умереть.

В тот день, казалось бы, ничто не предвещало беды. Я спал под мостом в Общественном саду, как вдруг меня разбудили лёгким пинком:

– Тебя ищут.

Кстати, если что – я бездомный. Вот уже два года.

Кто-то из вас тут же всплеснёт руками: «Ах, какая жалость!» А кто-то посмеётся: «Ха-ха, ну и лох!» Но если бы мы с вами встретились на улице, девяносто девять процентов из вас просто прошли бы мимо, словно я невидимка. И ещё молились бы про себя: «Ой, лишь бы денег не начал клянчить!» Или задались бы вопросом, сколько мне лет. Наверняка решили бы, что это я только с виду совсем пацан. Потому что подросток в вонючем спальном мешке посреди бостонской зимы – ну сами посудите: как такое может быть?! «Кто-то же должен позаботиться о бедняжке!» – подумаете вы.

И пройдёте мимо.

Ну и ладно. Мне ваша жалость не больно-то и нужна. Я привык, что надо мной смеются. И тем более привык, что меня не замечают. Короче, проехали.

Того бомжа, что меня растормошил, зовут Блитц. И как обычно, выглядел он так, словно побывал под ураганом грязи. В жёсткие чёрные волосы набилось разных бумажек и веток. Лицо цвета седельной кожи всё испещрено ледяными точками. Борода курчавилась во все стороны. Росту в Блице всего-то футов пять[1], поэтому его шинель волочилась по земле, собирая весь снег, и на её полах уже намёрзла корка льда. Блиц так таращился, что расширенные зрачки затемняли радужку. И вообще вид у него всегда взбудораженный – кажется, вот-вот заголосит во всё горло.

Я с трудом разлепил веки. Во рту стоял привкус, как от вчерашнего гамбургера. В спальнике было тепло, и вылезать оттуда совсем не хотелось.

– Кто меня ищет?

– Точно не скажу. – Блитц почесал нос, сломанный когда-то столько раз, что формой он смахивал на молнию или кривые ступеньки. – Там флаеры раздают с твоим портретом и именем.

Я ругнулся. Забреди сюда полицейский или смотритель парка – это бы я пережил. Инспекторы по делам несовершеннолетних, волонтёры из соцопеки, пьяные студенты и наркушники, которым только дай поизмываться над кем-нибудь маленьким и беззащитным – это для меня такой же повод проснуться, как блинчики с соком в постель. То есть никакой.

Но если кто-то знает меня по имени и в лицо – дело плохо. Это значит, кто-то охотится именно за мной. Может, ребята в ночлежке сильно разозлились за то, что я сломал их стереосистему. (А чего вы хотели: эти рождественские песнопения кого угодно достанут!) Или камера слежения меня засекла, когда я стащил те деньги в Театральном квартале. (Пиццу-то мне никто задаром не даст!) Или как вариант – хотя и маловероятный, – меня всё ещё разыскивает полиция, чтобы допросить по поводу убийства моей мамы…

Свои пожитки я сложил в три секунды. Туго скатал спальник и запихнул его в рюкзак вместе с зубной щёткой и сменой носков и белья. Это и плюс ещё одежда, которая на мне, – вот и всё моё имущество. Рюкзак на плечи, капюшон куртки натянуть пониже – и готово: я полностью сливаюсь с потоком пешеходов. В Бостоне полно ребят, которые учатся в колледжах. Некоторые из них даже позамызганнее меня. И на вид помоложе.

Я обернулся к Блитцу:

– А где раздают флаеры?

– На Бикон-стрит. И они идут сюда. Белый дядька средних лет и девочка-подросток, может, дочка его.

Я нахмурился:

– Да нет, вроде бред какой-то. Кому…

– Не знаю, малыш. Но мне пора сваливать. – Блитц сощурился на восходящее солнце, которое расцвечивало багряным окна небоскрёба. Я никогда не мог понять почему, но Блитц ненавидел дневной свет. Наверное, он самый маленький и плотненький на свете вампир-бомж. – Ты сходи Хэрта проведай. Он зависает на Копли-сквер.

Опять он туда же! Местный народ в шутку звал Хэрта и Блитца моими мамочкой и папочкой. Потому что они вечно кудахтали надо мной, как две клуши.

– Спасибо за заботу, – ответил я. – Но я уж как-нибудь.

– Смотри, малыш. – Блитц задумчиво жевал большой палец. – Тебе бы поостеречься.

– Зачем?

Блитц глядел куда-то за моё плечо:

– Вон они.

Я никого не увидел. Но когда я обернулся, Блитца и след простыл. Ненавижу, когда он так делает. Фьють – и нет его. Как будто он ниндзя. Ниндзя-вампир-бомж.

Так что теперь у меня был выбор: отправиться на Копли-сквер и позависать с Хэртом или пойти на Бикон-стрит и поискать тех, кто ищет меня.

Любопытно всё-таки. Как там их Блитц описал? Белый дядька средних лет и девочка-подросток разыскивают меня по утреннему морозцу? Зачем я им? И кто они?

Я осторожно двинулся вдоль берега пруда. На нижней дорожке, проходящей под мостом, сейчас никого. Так я могу обогнуть подножие холма: если кто пойдёт по верхней дорожке, я его замечу, а он меня – нет.

Землю укрыл снег. От небесной голубизны резало глаза. Голые ветви деревьев словно окунули в жидкое стекло. Ветер продувал все слои моей одежды, но я не обращал внимания: холод меня почему-то не берёт. Мама всё шутила, что я наполовину белый медведь.

«Опять ты за своё, Магнус», – мысленно упрекнул я себя.

Два года прошло, а память о ней по-прежнему минное поле. Я наступил на мину, и меня разорвало на куски.

Я попытался сосредоточиться.

Вот и они, мужчина и девочка. У мужчины рыжеватые волосы до плеч, и не то чтобы он специально их отращивал – просто, видимо, не заморачивается со стрижкой. Лицо озадаченное – примерно как у школьного учителя: «В меня только что плюнули бумажным шариком, но я понятия не имею, кто это сделал». Его модельные туфли определённо не для бостонской зимы. Коричневые носки разных оттенков. А галстук он, похоже, завязывал, крутясь волчком в тёмной комнате.

Девочка явно его дочка – волосы такие же густые и волнистые, но посветлее. Она-то как раз одета более-менее по погоде: зимние ботинки, джинсы и парка, из ворота которой выглядывает оранжевая футболка. И лицо решительное, даже сердитое. В кулаке пачка флаеров – стиснула их так, словно это сочинение, за которое ей незаслуженно вкатили трояк.

Если эта девочка ищет меня, то пускай я лучше не найдусь. Она меня пугает.

Я не узнал ни девочку, ни её отца, но в глубине моей памяти что-то шевельнулось… Как будто очень старое воспоминание вытягивали на поверхность магнитом.

Отец и дочь остановились у развилки и огляделись, видимо, сообразив наконец, что они посреди пустынного парка, кругом непрошибаемая зима и время сейчас ну очень раннее.

– Просто не верится, – сказала девочка. – Придушила бы его, честное слово.

Это она обо мне, решил я и съёжился ещё сильнее.

– Ты бы с ним помягче, – вздохнул отец. – Он ведь твой дядя как-никак.

– Но два года, папа! – возразила девочка. – Он два года от нас скрывал!

– Никогда не мог понять Рэндольфа. И до сих пор не могу, Аннабет.

Я вдохнул так шумно, что испугался, как бы они не услышали. От моего мозга точно отвалилась запёкшаяся корка, и под ней обнаружились воспоминания десятилетней давности. Из тех времён, когда мне было шесть.

Аннабет. Так, значит, рыжеватый тип – это… дядя Фредерик?

И я прокрутил в голове воспоминания о нашем последнем семейном Дне благодарения. Дело было в особняке дяди Рэндольфа. Мы с Аннабет спрятались в библиотеке и играли в домино, а взрослые тем временем орали друг на друга внизу.

«Тебе хорошо, ты с мамой живёшь. – Аннабет водрузила ещё одну фишку на свою изящную постройку. Очень симпатичный у неё вышел домик, с колоннами, совсем как храм. – А я сбегу».

И я ничуть не сомневался, что она и правда сбежит. Я прямо трепетал перед её уверенностью.

Потом в дверях возник дядя Фредерик с крепко сжатыми кулаками. И его мрачная физиономия плохо сочеталась с радостным оленем у него на свитере. «Аннабет, мы уходим».

Аннабет посмотрела на меня серыми глазами, в которых пылал слишком уж яростный для первоклашки огонь: «Береги себя, Магнус». И лёгким тычком разрушила свой доминошный храм.

Вот такой я видел её в последний раз.

После этого моя мама заявила самым непреклонным тоном: «Больше мы с твоими дядьями не разговариваем. Особенно с Рэндольфом. От меня он ничего не получит, что бы ни просил. Никогда».

Она так и не объяснила, чего же просил Рэндольф и что они втроём с ним и Фредериком не поделили.

«Поверь мне на слово, Магнус. С ними связываться – себе дороже».

И я поверил маме на слово. Даже после её смерти я не встречался с родственниками.

А тут на тебе: они меня, оказывается, ищут.

Дядя Рэндольф живёт в Бостоне, но, насколько мне известно, Фредерик с Аннабет всё ещё в Виргинии. Они что, специально приехали раздавать тут направо и налево флаеры с моим лицом и именем? И, кстати, откуда у них моя фотка?

У меня в голове уже так гудело от мыслей, что я прослушал часть разговора.

– …найти Магнуса, – говорил дядя Фредерик. Он взглянул на смартфон. – Рэндольф в городской ночлежке, говорит, там его нет. Надо проверить молодёжную ночлежку – это тут, через парк.

– Может, Магнуса вообще уже нет в живых, мы же не знаем! – удручённо заметила Аннабет. – Уже два года он как в воду канул. А вдруг он замёрз насмерть в какой-нибудь канаве!

Меня так и подмывало выскочить из укрытия и кинуться к ним с воплем: «А вот и я!»

Хоть мы десять лет не виделись, мне стало неловко, что Аннабет так переживает. Но годы, проведённые на улице, научили меня уму-разуму. Я на горьком опыте усвоил: пока не выяснишь, что происходит, – не суйся.

– Рэндольф уверен, что Магнус жив, – сообщил дядя Фредерик. – И что он где-то в Бостоне. Если Магнусу и впрямь грозит смертельная опасность…

Они направлялись к Чарльз-стрит, и их слова уносил ветер.

Меня всего трясло, но вовсе не от холода. Вот бы побежать вдогонку, схватить Фредерика за руку и потребовать, чтобы он мне всё объяснил. Откуда Рэндольф знает, что я в Бостоне? Зачем они меня ищут? И почему мне именно сегодня ни с того ни с сего грозит какая-то смертельная опасность?!

Но никуда я не побежал.

Потому что я помнил последнее, что сказала мне мама. Мне тогда очень не хотелось лезть по пожарной лестнице. Не хотелось бросать маму одну. Но мама крепко стиснула мои руки и заставила смотреть ей в глаза. «Магнус, беги. Прячься. Никому не верь. Я найду тебя. И что бы ни случилось, не проси помощи у Рэндольфа».

А потом, не успел я добежать до окна, как дверь нашей квартиры треснула вдоль и взорвалась. И в темноте появились две пары сверкающих синих глаз…

Прогнав воспоминание, я наблюдал, как дядя Фредерик и Аннабет удаляются и поворачивают в сторону парка Бостон Коммон.

Значит, дядя Рэндольф… Он зачем-то вышел на связь с Фредериком и Аннабет. Вызвал их в Бостон. А Фредерик и Аннабет все эти годы не подозревали, что моей мамы не стало, а я пропал. Это, конечно, та ещё нелепица, но, допустим, так оно и есть. Почему же тогда Рэндольф рассказал им обо всём сейчас?

Без личной беседы с дядюшкой есть лишь один способ получить ответы на вопросы. Особняк Рэндольфа стоит на Бэк-Бэй[2], отсюда рукой подать. И, судя по словам Фредерика, Рэндольфа дома нет. Он разыскивает меня где-то в Саут-Энде.

Небольшой взломчик и незаконное проникновеньице – что может быть лучшим началом дня! А потому самое время проведать дядюшку.

Загрузка...