Магомед, Мамед, Мамиш

- Все, значит?

- нет фактов?., есть самоубийство, а нет убийства?

- А вы думали иначе?

- разве не совершено преступление?

- Я хотел уяснить для себя.

- Следствию вы не очень помогли. В общих чертах причины и без вас были ясны: неустроенность жизни, неприятие жены, конфликт с отцом и так далее.

- Вы на меня возлагали надежды?

- Если откровенно, то да, возлагал.

- вы возбуждаете дело, состоится показа-тельный суд, вход неограниченный, большие помещения у нас есть, трансляция по радио, телевидению, это ваш праздник, вы к нему давно готовились, я сижу на почетном месте, общественный и семейный, так сказать, об-винитель. Прилетает мать... Хасай ее воспи-тал, был вроде отца родного. Сидит, весь осу-нулся, как его жалко!., я предан проклятию! "да выйдет тебе боком материнское молоко". Но нет, не может, не может она против сы-на!., новые линии, новые факты, кое-кто из вчерашних свидетелей сидит сегодня рядом с Хасаем... позор на весь город!

- республику!

- на весь мир позор! имущество конфиско-вано, обширный инфаркт, семьи разорены, а дальше? дальше что?

- в газетах пишут! ваш пример!

- но вы сами знаете столько же, сколько знаю я!

- о Хасае?

- при чем тут Хасай?

- ?!

- надо же быть слепым, чтобы не видеть!

- Я сказал все, что знал.

Тупик. Саттар молчит. Саттар думает: "Неужели я ошибся в нем? Ах как жаль!.. Многого ты хочешь, Саттар!.. Но ведь такое время!.. Мамиш, Мамиш, ай Мамиш!.." Обыкновенный тупик: вперед, налево, снова вперед, направо, а там глухая стена.

- но вы обо мне еще услышите! будет вам и убийство!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ - рассказ о том, как Мамиш по-шел к Хасаю и Р одна в доме. Идет, идет... ИР - одна в доме.

Обо всех подумал Мамиш - о Хасае, о Р. И об Октае думал. А вдруг и он дома? Как же при Октае? Он ' ведь любит Мамиша, очень привязан к нему, об этом Ма-миш подумал? Идет, идет...

Именно к нему обращался Октай с неожиданными во-просами. "Что такое осень?"-спрашивал Октай. Ха-сай настораживался, Гюльбала недоумевал, а Мамиш,. готовясь к тому, что ответ должен быть оригинальным, не спешил. И Мамиш в детстве, бывало, слушает и слушает ашхабадскую бабушку... А она рассказывала небылицы, но Мамишу, видите ли, хотелось узнать, как в животе петуха (а он шел в Стамбул заполучить свою золотую монету, отданную на хранение бекскому сыну-обманщику) умещались и рыжая лиса (она потом спа-сет петуха от гусака), и лютый волк (а он спасет от ишака), и речушка, жаждущая увидеть Мраморное мо-ре (она погасит пожар, в огне которого должен был сго-реть петух). Див спорил с Плешивым - кто кого пере-хитрит; вырвет из головы самый длинный волос: "Смот-ри!" А Плешивый выдергивал волос из конского хвоста, и его волос оказывался длиннее. "Откуда взялся конь?"-спрашивал Мамиш, а бабушка уже о новых хитростях-небылицах рассказывает: Див из головы вошь тащит, а Плешивый лягушку, будто она по го-лове его меж волос ходит: "Ну, так у кого больше?" Див злится, потому что никак не выиграет спор. "Я сей-час такой здесь ветер устрою!.." И стало кидать Пле-шивого из угла в угол, еле в себя пришел. "Ну ладно, теперь моя очередь,- как ни в чем не бывало говорит Плешивый.Закрой-ка все щели, а то выдует тебя от-сюда, духа твоего не останется..." Див, ясное дело, испу-гался... Бороться с Дивом - что есть проще? Он страш-ный в гневе, но он же наивен, как дитя; да и Плешиво-му везло: конь с густым хвостом объявился, подверну-лась под руку лягушка... А Октай пристал со своей осенью: - Так что же, а?

Мамиш ждет, он терпеливее, и Октай, ерзая в кресле, говорит:

- Это гранат на ветке, а ветка висит на стене!

- Ну, учудил!..- говорит Хасай. Очень ему не нра-вятся эти вопросы-ответы сына. Что-то чудное в них, странное. "А что? Очень интересно!"- думает Мамиш.

- Ну как по-азербайджански гранат? - спрашивает Гюльбала у Октая. Ему, как и Хасаю, тоже не по себе от туманных вопросов Октая, и он (а ведь Рене нравят-ся, кажется, эти заумности сына) спешит исправить не-ловкость.

- Нар,- выручает сына Рена.

- А как ветка?

Лицо Рены залила краска, она мучительно вспомина-ет, но так и не может вспомнить. Не знает и Октай. Ой как стыдно Хасаю. А Октай - хоть бы что, никак не уймется.

- А что такое лето? - спрашивает он у Мамиша.

- Это гроздь винограда, и каждая ягодка зовет:

"Съешь меня!"

Но от шутливого ответа Хасая Октай никнет.

- Нет,-говорит он,- не то! - и выбегает из ком-наты. И никто не скажет, что же такое лето. Может, шай-тана на помощь призвать? Если что найти надо было, бабушка завязывала узелок. "Вот мы и поймали шайта-на за хвост!" И странно: потерянное тут же находилось. "Что за чушь!"- удивляется Мамиш.

Идет, идет...

И Р одна в доме. И больше никого. Мамиш приходил сюда всегда с Гюльбалой, и, ясно, не потому, что Хуснийэ-ханум разгневается, узнает ведь; или потому, что дядя приревнует; так честнее и перед собой, и перед дядей; они ведь с дядей поговорили, как мужчина с мужчиной: Хасай спрашивал тогда его, вро-де бы не посягал на любовь племянника; а потом: "Зна-комьтесь!.." И Р одна в доме. Тонкие губы побелели, лицо такое некрасивое, искажен

TM°еЛ КаК Же? Гюльбалу вспомнила! И та, и эта - Р? И Мамиш с ходу:

- Ну как? Ни рыба - ни мясо? Она смотрит с недоумением.

"Не затем ведь шел сюда! Чего морочишь ей голову?!" нет, и затем!

- Мне Гюльбала все рассказал!

"Тогда Рена была осунувшаяся, бледная..."

Сразу, с ходу.

Щеки вспыхнули, и в глазах вопрос: "Не понимаю.

О чем рассказал?" '

Молчание затянулось.

ну вот и выдала себя!

- О чем именно?

И Мамиш слышанной где-то фразой:

- Снял пелену с ваших тайн!

Губы стали почти не видны. Надо ее опередить:

- О вашей любви рассказал. Да, все рассказал! - злорадство какое в голосе. А она будто этого и ждала.

- Бедный Гюльбала,- вздохнула.- Разве можно де-литься своими бредовыми мечтами, да еще с таким че-ловеком наивным!

"Неужели Гюльбала?" И вдруг облегчение. скажи, скажи еще! не молчи!

- Нет, это правда! - говорит он.

- И ты поверил? '

Почему-то легко на душе, будто чудо какое.

говори же!

- ...Он был влюблен, а я жалела его, не говорила Хасаю, чтобы не навлечь гнев.

- И записку показал! - Надо хоть факт один.

- Он же порвал ее при мне!

- Значит, была!

И стало вдруг тоскливо-тоскливо Мамишу.

значит, правда! Но надо еще и еще, нельзя молчать.

- Ну вот сама и призналась! Все до конца сказать.

- Я знала, что ты доверчивый, но настолько!

скажи, скажи еще! Еще, до конца:

- И об Октае сказал!

Лицо ее покрылось крупными пятнами, как в тот раз,

когда Гюльбала вдруг заплакал.

вот-вот! правда! И пустота в душе.

- Сказал мне, и хватит! - И уже другая, на глазах сразу другая стала.Скажешь еще кому, засмеют. А Хасай узнает, он сейчас придет, ох и худо тебе при-дется!..

- Грозишь?

- Я ему, знаешь, что скажу?..

"И с нею, как со всеми!"- думает, а в ушах слова Хус-нийэ: "Я бы на вашем месте!.. Да будь я на вашем ме-сте!.."

- ...тебе и самому нетрудно понять, что я скажу. И он поверит! Разве ты не видел, как он на тебя смотрит, когда мы рядом?..

ах, как красиво ты говоришь! как нежно, как

мелодично!..

Мамиш смотрел на нее странно, и ей стало вдруг без-различно - зачем она его уговаривает? Оправдыва-ется?..

- Ну и что? Допустим, поверит тебе. Бросит меня? Я без всех вас проживу!

- Надоело?

ты ли - и та, и эта?

- Да!

- И Хасай?

- Да! Да! И ты, и он, и все вы!

- Гюльбала тебе уже не надоест!

- Чего добиваешься ты?

- Мы оба собирали в пучок, и я собирал, и ты соби-рала! Р стало не по себе: "О чем он?"

- Поди проспись!

- Думаешь, я выпил?

- Что тебе нужно? Чего ты хочешь? А Хасай шел домой, к Репе, от всех и всего подальше. Он был полон ею, и никто ему не нужен. Особенно по-сле истории с Нигяр. Раньше стрелял глазами, ловил и не отпускал хотя бы в мыслях, а теперь никого, кроме нее, Рены. Прозвенел звонок. "Хасай!" Но то ли до звонка, то ли вместе с ним, то ли после:

- А я его люблю! Запомни! И никто мне не нужен! Да, люблю!

"Вот оно!" И такая тоска. Это же ясно, и сейчас, и рань-ше еще, когда в саду Революции...

Как будто слышал Хасай, а может, и не слышал; зво-нок, а потом тут же щелк ключом, это он всегда так: коротко звонком и ключ в дверь...

Стоило Хасаю, придя домой, застать здесь Гюльбалу с Мамишем, как он тут же - взгляд на Рену, а потом на Мамиша; как-никак он их познакомил; и если на лице Рены он читал радость, мрачнел, ах, как мрачнел Ха-сай!.. Ловил их взгляды, отыскивал в них тайный смысл. А- потом, с улыбкой проводив гостей, обрушивал на Рену упреки, устраивал допрос, обвинял, оскорблял, распалялся в гневе. Но Рене удавалось, главным обра-зом, лаской доказать свою невиновность, убедить, что ревность его беспричинна, а упреки беспочвенны, ведь она любит его, глупого! Большого и глупого! "Он? Он?- допытывался Хасай.- Это он первый?" Ре-на краснела. "Я же объясняла! Говорила! Не он! Не он! Не знала я! Глупа была! Я же говорила! Я не хотела! И не знала, как получилось!" -"Он? Это он?" -"Я же рассказывала!.." Но Хасай не мог вспомнить, ведь не рассказывала! Чего он мучает ее? Бросить ему: "Где и с кем? А в доме твоем! Где дед похоронен!" И когда снова в воскресный день в этой же квартире на третьем этаже раздавался переливчатый звонок, спе-циально привезенный издалека Хасаем, и к ним ввали-валась молодежь, а чаще всего Гюльбала и Мамиш, Рена, помня прошлые скандалы, напускала на себя стро-гость, даже неприветливость. Это тоже оборачивалось против нее - гости уходили, и Хасай вскипал: "Так ли встречают людей?! Ты должна веселиться, радоваться, вести себя так, чтоб приятно всем было! Еще подумают, что плохо тебе у меня, что жизнь со мной - хуже ка-торги! Особенно Мамиш".- "Да, хуже! Ты же сума-сшедший!- кричала Рена.- Когда я с ними весела, ты ревнуешь, когда я строга, ты снова за свое! Как мне прикажешь поступать?" -"Не с гостями, а с Мамишем!" -"Опять о нем!"

И тогда наступал черед Хасая успокаивать Рену, и мир снова витал в их доме.

Сцены как сцены, а Хасаю доставляло наслаждение по-сидеть с молодыми, беседовать с ними, как равный с равными. Он сбрасывал сразу лет двадцать. И нрави-лось ему именно при молодежи, если даже это сын или племянник, заводить разговоры о любви, о женщинах, чтобы и самому покрасоваться и чтоб отношения мо-лодых, особенно Мамиша и Рены, еще раз проверить, хотя Рена и сумела убедить его в полном равнодушии к Мамишу, но женщина есть женщина, думал Хасай. "Как можно сравнить тебя с Мамишем? Я же с ним еще раньше порвала! Теперь-то понимаю, что из-за те-бя! К тебе тянулась, дурень ты мой!"

"Почему не женишься? - спросил как-то у Мами-ша.- Вот и Гюльбала обзавелся семьей". Что-то дерз-кое, вызывающее виделось Хасаю в том, что пле-мянник упорно остается один. Чего же? На что надеется?!

Мамиш и Рена стояли в коридоре, когда Хасай щелк-нул ключом и открыл дверь. На Мамиша взглянул, на Рену и помрачнел. Дорогого племянника никто не звал и не ждал сегодня, мало ли какие у ,Хасая могут быть дела?! Ну и нравы!.. И возбужденный вид Ре-ны не понравился Хасаю. На лице его менялись краски от багрово-малиновой до серовато-пепель-ной, и все мерещится - Рена и Мамиш... Ну нет! "Я ее!.."

Да, да! Именно готовность к измене прочел Хасай в ее взгляде, в том, как густо покраснела. Так же, это было давно, но Хасай помнит, краснела Рена, когда она на той самой бывшей Балаханской бывала с Хасаем в ком-мунальной квартире, в комнате, снятой для встреч, если при этом неожиданно звонили в дверь или шаги соседа приближались к их комнате.

Прочел и отогнал. "Ну вот, только дал себе слово не спешить с выводами,это он по дороге себя убеждал,- а уже готов взорваться. Не в комнате же они! (Как буд-то это имеет значение.) И Мамиш не похож на уходя-щего, он только что пришел (это существенно?)". И все же, как это случалось не раз, больно кольнуло в груди. Страх вытеснил все другое. "Надо показаться врачу". Ночью хватается за сердце: "Остановилось! Не бьется!" Или застучит быстро-быстро изамрет, будто навсегда. Хасай понимает, что в такие мгновения надо - так ему говорил знакомый врач - лежать тихо, не поддаваться панике, и все пройдет. "Но не бьется!" И Хасай вскаки-вал, садился, шарил рукой по груди. Рена просыпалась, , но не подавала виду, пусть успокоится, Хасай мнитель-ный очень, его легко убедить, уложить при малейшем недомогании. Вот и сейчас Хасай не имеет права выда-вать незваному гостю, пусть даже и сыну сестры, что у него болит сердце. Но боль, нежданно возникнув, тут же и прошла. И это наполнило Хасая маленькой радо-стью, показалось: гору на гору перетащит, не устанет. И гнев остыл, ушел с болью. Мамиш - это было видно сразу - только недавно пришел, и не чужой ведь, сын родной сестры, племянник его, парень бесхитростный, друг-брат Гюльбалы, в некотором роде замена ему'. И Рена - ну что ей в нем, в Мамише?

- Какими судьбами? - спросил.- Чего в коридоре стоишь, проходи в комнату.

И Мамиш... Мамиш сказал, что в микрорайоне товарищ из его бригады живет, заболел, пришел проведать, за-одно и завернул к дяде, а его дома нет. И умолк.

ты подонок! ты взяточник! ты негодный че-ловек! ты! ты!

И никто не слышал, как Мамиш плюнул себе в душу. Плюнул, а потом срезал рукой воздух, прошел в ком-нату и все же решился, выпалил:

- Выдумал я про товарища!

- ???!!

- Пришел поговорить откровенно.

Будто бросился с эстакады в море, пошел ко дну, а по-том вынырнул, оглянулся и, широко размахивая рука-ми, рванул вперед.

- О чем?

Мамиш сказал и поперхнулся, голос дрогнул. Гулко за-стучало сердце. Стрела была выпущена. И неведомо как завершится разговор.

Мамиш пытался унять дрожь в голосе, но не мог. Встал. Хасай обнаружит его робость и примет за слабость.

- Рена! - И тут же при Мамише снял брюки, бро-сил на диван, чтоб потом повесить вместе с пиджаком в шкаф, надел пижаму. В дверях появилась Рена.

- Готова еда? - И Мамишу: - Начинай, кого ждешь?

- Серьезный разговор.

- Тем лучше... Не жди, рассказывай.- Повесил брюки на вешалку в шкаф.- Ну вот, я готов!- Сел, за-курил сигарету, прищурился, внимательно посмотрел на Мамиша: "Послушаем, с чем ты пришел..."

- Наша жизнь -=- сплошная ложь!

- Ну, зачем же так? Давай попроще.

- Жизнь нашей семьи.

- В чем именно?

- Во всем!

- И кто в этом виноват?

- Ты прежде всего! И в смерти Гюльбалы тоже ты

виноват!

"Вот она, неблагодарность! Он ее ждал!!"

- Рена, ты слышишь, что говорит этот... мерзавец!

Рена - ни звука, вся внимание. И не помнит, как по-дошла к плите, газ зажгла. Спички словно и не брала.

- Ай да сын Кочевницы!..

Хасай знал, что когда-нибудь этот Мамиш... "Ждал я,

ждал!.."

Мамиш молчит.

- Уж не Хуснийэ ли прислала тебя?

- При чем тут Хуснийэ?

она такая же, как ты!

- Так вот, пойди и скажи Хуснийэ-ханум, послав-шей тебя ко мне, что я ни на что не посмотрю, приду и на сей раз до смерти ее изобью! Пойди и скажи, а с тобой мы потом поговорим!

- Меня никто не посылал. Ложь...

- Что ты заладил одно и то же?! Ложь да ложь!..- перебил Мамиша Хасай.

- Гюльбала, думаешь, случайно выпал?

- Кто ж его вытолкнул? Уж не ты ли?! может, и я...

- Или Рена виновата? Может быть, она?

- Да!

- Ну, Мамиш, и с этим ты посмел прийти ко мне?!

- И ты, и Рена!

В комнату ворвалась Рена.

- Клевета! Все выдумал! В бреду сочинил Гюльба-ла!- Вены на шее раздулись, голубые-голубые, а на лице багровые пятна. Пошла на Мамиша.- Выдумал, да! Завидуете Хасаю! Они твои враги, Хасай! Я гово-рила тебе! Заживо в могилу хотят тебя!

- Что ты! Что ты! - растерялся Хасай, забыв о Мамише.- Успокойся, пожалуйста!.. Успокойся...- Он мельком бросил взгляд на Мамиша и прочел в его гла-зах злорадство. "Простить не может!"-Что ты ска-зал Рене? Что?! Рену обидеть?! Да я с тобой знаешь что сделаю! До смерти не оправишься!

- Пусть сама расскажет!

- Что ты мелешь?

- О любви своей!

- Да я тебя...- поискал глазами, схватил хрусталь-ную пепельницу на ковровой скатерти.

- Чего не открывали? - влетел в комнату Октай.- Я целый час звоню!

То ли услышал, то ли понял, что ругают Мамиша, или лицо матери напугало его, Октай сообразил, что это из-за Мамиша так кричал отец и мать на себя не похожа.

Вспыхнуло в нем, загорелось что-то внутри, и он ки-нулся на Мамиша, даже больно ущипнул, и Хасай как держал пепельницу, так и остался стоять - бросит, может попасть в ребенка или напугать его... Видел од-нажды. Октая таким взвинченным, долго не могли ус-покоить; подскочила температура. Хасай и Рена поссо-рились, и Октай бросился вот так, как теперь, защи-щать мать.

- Уведи мальчика! - крикнул Хасай Рене. Та пыталась оттащить Октая, и он, брыкаясь и выры-ваясь из рук, все хотел ударить Мамиша в лицо, да ру-ка не доставала.

- Дорого ты заплатишь! - говорила Рена, уводя Ок-тая.- Лучше о своей матери подумай, о чести ее поза-боться!.. "Улыбаешься не мне... Вся облеплена комарами. "Свет

моих очей!.."

- А ты, а Гюльбала...

а Октай, ты думаешь...

И вдруг глухой то ли звон стекла, то ли стон; пепель-ница полетела в Мамиша, он вмиг увернулся, и тяже-лый хрусталь ударился в висящую на стене за Мамишем раму - портрет Хасая на настенном ковре. Стекло разбилось, и осколки посыпались на диван.

- Если я не задушу тебя этими вот руками!.. Мерза-вец без роду и племени! это ты! ты!

- Да я твою чернорабочую душу!.. И лепет Мамиша:

- А гордился, что сам... Трамвай! Автобиография!

- Собачий сын!

"Еще хватит удар!- Хасай был бледен и не сообра-жал, что делает.- Только б сердце выдержало!" Кто знает, чем завершилось бы все это, в руках Хасая что-то блеснуло, если бы не тот же мелодичный зво-нок...

- Джафар-муэллим!.. Рена, быстро! А что быстро? .

- С дивана! Осколки!.. А с тобой мы потом! Поваля-ешься еще у меня в ногах!

я свое слово сказал, и с меня довольно, нам говорить уже не придется!

Рена тут же, вмиг, собрала в совок осколки. "Совсем не та, и не было той, только эта". То ли слышал он, то ли нет: "Подлый!"

Хасай пошел открывать, и Мамиш за ним, чтобы уйти. Навсегда. Не видеть ни Хасая, ни Р, никого!

- Добро пожаловать в наш дом, Джафар-муэллим! Высокий, в широких роговых очках, сильный мужчи-на, довольный собой и миром. Протянул руку Хасаю и, бросив внимательный взгляд на Мамиша, проба-сил:

- Племянник твой?

- Да... А почему вы один, без Сеяры-ханум?

- Не смогла прийти, просила извинить... Знаю, знаю, даже робу его надевал.

Хасай не понял, о чем это гость. А Мамиш хотел по-меняться местами с Джафаром-муэллимом - тому ближе к комнате, а ему, Мамишу, к двери, выскочить и бежать. Но Джафар-муэллим и ему руку.

- Куда уходите, оставайтесь с нами.

- Нет, нет, у него срочное дело.

- Дело не уйдет, пусть остается.- Джафар не при-вык, чтоб ему перечили. Взял Мамиша под руку и чуть ли не силой увлек в комнату.- Мы с твоим племян-ником знакомы!

- А я и не знал.

- Я работал у него на буровой! Помнишь? - Мами-шу.- Ну вот.- Хасаю. А тот, между прочим, удивлен: как это Джафар работал у Мамиша?- Да, в его ро-бе работается хорошо!.. А я к тебе ненадолго, тоже спе-шу, пришел, во-первых, выразить соболезнование, го-ворил тебе, что специально приду посидеть, побеседо-вать.

Хасай и Рена обменялись взглядами и промолчали.

- Но,- продолжал тем временем Джафар-муэл-лим,- нам не к лицу долгий траур. И об этом больше не будем!

Прошли, сели. На диване на ковровом ворсе поблески-вали кусочки стекла. Не успела Рена как следует под-чистить.

- Кто это тебя так изувечил?

Вмятина на фотографии под глазом, отчего Хасай косит.

- Да так, случайно вышло, Октай баловался.

врешь и не краснеешь!

- Бывает, бывает. Лишь бы стекло и разбивалось,- не жизнь, мол.

Джафар любил афоризмы; не от него ли перенял Амираслан? Но надо менять тему.

- Ну как? Ладишь с нашим рабочим классом? Не обижаешь?

- Что вы, Джафар-муэллим,- улыбнулся Хасай.

- а он, между прочим, до вашего прихода с ножом на меня лез! и зарезал бы!

- ?!

- честно говоря, струсил я.

- Да. Рабочий класс - ведущая сила! Опора наша. И я очень рад, Хасай, что у тебя такой племянник! Все мы вышли из рабочего класса!

Джафар действительно родился в семье рабочего в Черном городе. И сам после окончания нефтяного тех-никума в Балаханах года три работал на промыслах "Лениннефти". Так что никакой рисовки и Мамишу не надо ухмыляться. И Хасай кивал головой, не глядя на Мамиша, не то выдаст себя. Он во всем согласен с Джафаром-муэллимом. И с тем, что тот сказал, и с тем, что скажет.

- Как Сеяра-ханум?

Но Джафар еще не договорил.

- Если бы знал, какое удовольствие я испытываю, когда беседую с простыми людьми, с нашими рабочими ребятами! И здравый смысл у них, и широта мышле-ния, и глубина понимания высокой политики!

- Вы правы, совершенно правы.

Рена принесла закуску, зелень, поставила высокую литровую бутылку водки с латинскими буквами на этикетке. И перед Мамишем пришлось положить нож и вилку - воткнуть бы в глаз ему!

- Вот этого не надо! - Рена даже вздрогнула, а Джафар-муэллим гладит бутылку. Гладит-поглажи-вает.- В другой раз.

Хасай знал, что Джафар пьет только водку. Рена унес-ла, а Хасай промолчал. Не подашь - обидится, а по-дашь - "в другой раз". А то и упрекнул бы: "Неужели и мы будем пить на поминках?"

получил свое? и как ты смел? сын ведь умер! Вышла заминка, но Джафар сделал вид, будто ничего особенного не произошло:

- Да, романтическое место Морское! Ездил я туда, повез кубинскую делегацию. Сели в вертолет, здорово нас качало. А за спиной резиновые мешки на случай ава-рии, чтоб не утонуть. Смеялись кубинцы: к чему это? На полчаса полета. И не океан ведь! А я им: "Озе-ро, да пострашнее вашего океана!" Но инструкцию прочел на всякий случай, как надуть спасательный мешок. Пока надуешь - на дно пойдешь... Не был в Морском?- И добавил, пока Хасай отвечать собирал-ся: - Непременно съезди! Легендарное Морское! Чудо техники! А Хасай действительно не был - не пришлось.

- Очень понравилось гостям. Правильно ты поступил, что работаешь там. Отовсюду в республике видать!

- Я его туда устроил. "Ну вот, началось..."

- И сказал: "Поступай в институт, учись!" И про-писал. Проявит усердие, еще помогу.

- Очень хорошо делаешь, Хасай! Помощь рабо-чим - первейшая наша обязанность! "А сам-то ты прописан вообще где-нибудь?"-сказал бы ему Мамиш, если б знал, что Хуснийэ-ханум в од-ну из вспышек выписала Хасая из углового дома и жи-вет он теперь, не ведая о том, без прописки: ни там не прописан, ни здесь, в микрорайоне, квартира ведь на Рену куплена!.. Хасаю взгрустнулось вдруг. "Сейчас именем Гюльбалы спекульнет!" И Хасай вспомнил сына. Оборвалась, сломалась ветвь Бахтияровых, его ветвь! Пока Октай подрастет, пока то да се, а тот был его первенец, его плоть!

- Какого сына я потерял, Джафар! Какого сына!.. Клеветники всякое о нем говорят, очернить пытаются, но я знаю, я чувствую, это был настоящий человек!

- Ничего не поделаешь, такова жизнь! - Еще, чего доброго, заплачет Хасай, а Джафар этого не любит, не выносит слез, особенно мужских.- Да,- перебивает он Хасая,- давно мы с тобой 'не сидели по-семейному. В последний раз... Когда мы в последний раз виделись?

- Не помнишь? У меня же, вот здесь, но это было очень давно... Тогда, помню, смеялись мы... Ну да, я рассказывал об Амираслане.

А было так: сидели у Хасая, и он рассказывал Джафару, и тот, кто рассказывает, хохочет, и тот, кто слуша-ет. "Сижу я у себя,- рассказывает Хасай,- вдруг при-ходит ко мне молодой, хорошо одетый человек и гово-рит: "Я не скажу, кто меня послал, кто мой покрови-тель, если скажу, возражать не будете, сразу на ва-кантное место примете!" Я опешил, но виду не подал, думаю про себя: раз знает о вакансии, только вчера я ее получил, место теплое, значит, человек он сведущий.

Давай, думаю, рискну, не буду расспрашивать, кто и что, а приму. Парень, вижу, смекалистый, с достоинст-вом, на него можно положиться, не подведет. Пиши, го-ворю ему, заявление! Он встал, учтиво поклонился, ру-ку мне жмет. Я, говорит, оправдаю ваше доверие! И по-дает уже написанное заявление. Я сбоку резолюцию: "Оформить". А спустя месяц приходит он ко мне с кон-вертом... Рена, завари свежий чай.- "Не надо при ней",- думает Хасай.

"А я предысторию эту не знал",-говорит ему Джафар.

"Эх, Джафар, многого ты не знаешь!" "Что же дальше?"

"А дальше приносит мне этот молодой человек кон-верт. "Что это?"-спрашиваю. Вижу, молчит, стесня-ется вроде. "Что это?"-спрашиваю снова. Пальцами чувствую, деньги! "Знаешь, как это называется? За такие вещи по головке не погладят!" Строго говорю ему, а он молчит, а я еще больше распаляюсь. "Это,- говорит он мне,- за доброе ваше отношение, за дове-рие". Решил я, что надо по-тихому уладить, по-умно-му. "Садись,- говорю ему.- За доброе отношение ко мне спасибо". Он сел, а я спрашиваю: "Жена есть?" "Есть". Как в "Аршин мал алане". "Дети есть?" - "Есть".-"Эти деньги,-говорю ему,-я дарю тебе. Пойди и от моего имени купи жене, что ей захочется. Выпишу тебе специальный пропуск, пойди и приобрети в нашем магазине. И детям от меня подарки купи". Как рак красный стоит. "Что ж,- сказал он,- пусть будет по-вашему". А потом вы, Джафар-муэллим, меня к се-бе вызвали и спросили: "Жена есть?.." И я тотчас по-нял, что вы и есть покровитель Амираслана". "Хохоту было, когда он рассказывал!.."- говорит Джа-фар.

"Хохот хохотом, а многого вы не знаете, Джафар-муэл-лим, какая это птица, ваш Амираслан!" Хасай резолюцию-то наложил на заявление, да только завкадрами знала, что если Хасай не полностью свою фамилию вывел под резолюцией, значит, день-другой повременить надо с приказом. И, как ушел Амираслан, стал наводить справки, кто он и чей человек. Тут же Хуснийэ позвонил: "Не знаешь такого? Амираслан Велибеков". - "Что-то знакомая фамилия".- "И мне то-же так кажется".- "Да это же брат жены Джафара-муэллима!" Вот это связи у Хуснийэ! Два-три телефон-ных звонка, и полная справка о человеке, его отце, его родственниках, его тайных связях - кто за кем ухажи-вает и кто с кем водится. "Ну да, конечно, Сеяра-то Ве-либекова!.."

Остроумный парень Амираслан! Врал первое время Хасаю, мол, долго работал в Африке. "Как за колючей проволокой жили,- рассказывал.- В джунгли нель-зя звери, в саванну нельзя - змеи, в реку нельзя - крокодилы". "Да, Джафар-муэллим, вам и не снилс-я такой работник!" Амираслан как-то сказал Хасаю, он знал, когда у шефа хорошее настроение. Утром лучше ему не попадаться, за ночь накапливалась желчь, во сне, что ли? А утром тяжесть на душе, в горле от желчи горит. Лучше первым не попадаться ему на работе. Какая сводка? И звонит Главному по трамваям и трол-лейбусам: "Жалуются на вас! Часами болтают на оста-новках!" Потом главному по автобусам. Так вот, Ами-раслан знал, когда с Хасаем пошутить можно: "А знае-те, в конверте-то ведь не деньги .были!" - "А что?" - "Обыкновенная бумажка!.. На всякий случай!" Ну, до такого бы Хасай не додумался! Чтоб бумажки вместо денег!.. Вот и подвели пальцы Хасая, а он им очень и очень верил, этим пальцам, сколько через них этой са-мой бумаги прошло шуршащей!.. А может, врет Ами-раслан? Но с какой стати? Это он сказал, когда все же решил сделать первый подарок: бритву "филиппс-люкс" с плавающими лезвиями.

Слово в слово помнит Хасай тот разговор с Джафаром, когда он рассказывал об Амираслане: "Но парень что надо, ваш протеже. Культурный, работящий, знает, с кем и как разговаривать, учтивый... Люди иной раз думают: мол, хорошо живет человек, значит, не на зар-плату". Вот бы сказать Джафару: "А это и не деньги были, липа!.." Очень на Амираслана разозлился Хасай, но не подал виду: "Ах ты наглец! Меня надуть?" Не будь здесь замешан Джафар-муэллим, проучил бы его, как вместо денег бумажку простую подсовывать! "Да вы же знаете, друзей у меня в районах видимо-не-видимо, не мне вам рассказывать, Джафар-муэллим, люди меня уважают, посылают часто кто ягненка, кто сливки, ножом можно резать, кто фрукты, орех, фун-дук... А я все раздариваю соседям, родственникам, друзьям. Сколько сам съешь? И как не взять? У каж-дого с десяток овец, бараны, не примешь, обид не обе-решься!"

- Нет, забыл я, не у лас мы виделись! - сказал Хасай.- На поминках, третий день, кажется, по тестю

Амираслана!..

"Опять Амираслан!.."- подумал Джафар, а Хасай уже

о других поминках думает.

- Да, Джафар-муэллим, жаль, что мы все чаще по горестным случаям видимся...

- Ладно, давай о другом! - говорит Джафар.

вот-вот! о другом расскажи! о хромом, что ходит к тебе!

"Ты думаешь, откуда у него столько денег? Видал хро-мого?- это Гюльбала рассказывал Мамишу.- А когда отец в дорогу собирается, как по команде несут, на блюдечке". Но о блюдечке Мамиш слышал и другое, о прабабушке в их семье любили вспоминать, особенно Хасай, мол, она то ли на золотом, то ли на перламут-ровом подносе дары подносила, и кому бы - самой им-ператрице!

ты о хромом расскажи, а мы с Джафаром-муэллимом послушаем!

- Плоть довольна, сейчас никто с голоду не уми-рает, на черный хлеб и белое масло у каждого найдется, но дух мечется и покоя ему нет.

а ты все-таки расскажи! И уже Джафар-муэллим:

- Усталый, утомленный вид у вас, Рена-ханум.

- Тяжело у нас женщине, дом вконец изматывает. А где Октай?

- В группу ушел.

- Да, да, ходит он у нас в группу немецкую, к ста-рой учительнице, и ей подмога к пенсии, и нам хорошо. Мамиш смотрит на руки Рены, на них выступили жи-лы, взбухли вены, пальцы неухоженные. "Неужели и та и эта - Р?" Репа поймала взгляд Мамиша, поспеш-но убрала руки. Но куда их спрячешь? Молодое лицо и старые руки. Посидев, вышла. Когда выходила, слег-ка наклонила голову, будто кто-то собирается ударить. Ушла торопливо, бочком. Раньше Мамиш не замечал за ней этой пугливости.

а ты расплачься, Мамиш! и капнут твои сле-зы на ее старые руки!

Джафар-муэллим давно приглядывался к Хасаю, хотя знал его еще с войны. А когда Амираслан рассказывал о нем, Джафар-муэллим и жена вдоволь повеселились, а что смешного, и сами не знают. И Джафар-муэллим все никак не соберется к Хасаю - на новое жилье его посмотреть и с новой женой познакомиться. Лет десять назад Хасаю крепко досталось бы за всю эту затею со старой и новой женой. Десять? Нет, чуть больше. А как круто изменилась карьера Джафара! До этого шел в го-ру, с промысла выдвинули в райком, несколько наград в годы войны получил, потом в горком направили, и по одному только заявлению совсем незнакомой женщи-ны, Джафар как-то мельком ее видел, по злобе, а за что, и сам не знает, выдумавшей историю о его домоганиях, сняли и снова на промысел сменным инжене-ром направили...

Трудно понять Хасая: не разводится со старой и не женится на молодой, любимой. Причина была, конечно, да о ней не знал никто, кроме самих Хасая и Хуснийэ. Вздумал бы Хасай "опозорить" Хуснийэ - а развод для нее и есть позор на весь город,- Хуснийэ такое натво-рила бы, что Хасай провалился бы в глубокий колодец и никогда не выкарабкался оттуда. И самой Хуснийэ, конечно, достанется, но она пойдет на все, Хасай ее знает. Хуснийэ напомнила мужу о тех историях, что знал и Мамиш: "А что я теряю? Не я, а ты измывался над Дэли Идрисом! И они живы - и Идрис, и Ильдрым!" А потом перечень совместных акций, неведомых никому, кроме них, хотя Мамиш и мог слышать, как однажды Кязым сказал Тукезбан: "Твоего братца зна-ешь как прозвали? Бриллиант Хасай!" А Тукезбан за-ступилась за брата: "Это сапожник приклеил ему еще со времен войны".- "Но не отклеилось!" На все пошла Хуснийэ-ханум, когда Хасай обнародовал свои отноше-ния с Реной и даже в гости стал ходить с нею. А сколь-ко раз Хасай бил Хуснийэ за то, что не сдержала язык. Но она еще не выговорилась и это удерживало Хасая от окончательного разрыва. Именно потому, что Хасай проявил благоразумие, Хуснийэ укрепилась в убеждении, наполнявшем ее чувством гордости, что никакая Рена, да что там эта Рена, тысячи Рен не от-нимут у нее Хасая. Первая все же она. И пусть пока Хасай с той. Пройдут годы, поулягутся страсти - не век же ему скакать верхом,- и он снова вернется сюда. Кто-то собственноушно слышал и тут же выложил Хуснийэ: "Хасай говорил: "Старшая моя жена!" И если она, Хуснийэ, старшая, Рена, выходит, младшая.

Но встрече с Мамишем Джафар-муэллим очень рад. А почему бы и нет? Только зря этот молодой человек так недружелюбно смотрит на него. Уж не ставит ли его на одну доску с Хасаем?! "Ну, это он зря!.." Джафар любил предаваться размышлениям, подолгу вгляды-ваясь из окна своего кабинета в морские дали. Смотрит молча и думает, пока не раздастся глуховатый звонок телефона. "Аскеров слушает!" Телефоны разнятся по цвету и по звонку: красный, зеленый, вишневый, шоко-ладный, белый; и звонки тоже, но нюансы эти разли-чает только Джафар; может, и помощник тоже, он работает у Джафара давно; секретарша, как зазвонит телефон, а Джафара нет, вбегает и не знает, какой зво-нит. "Вы прежде всего эту трубку поднимайте",- Джа-фар показывает ей шоколадный телефон с глуховатым звонком.

Джафара бы очень обидело, если бы Мамиш уравнял его с Хасаем, будто с одной бахчи арбузы. И, глядя на Мамиша сквозь толстые стекла роговых очков, мыс-ленно говорил ему: скороспело судишь, все гораздо сложнее, чем тебе кажется. А посиди на моем месте (так его и пустят!). И нельзя знать, как бы ты поступил, окажись на месте своего дяди. А что? Разве не так? И со скобками и без них. А ты попробуй узнай (как со-образить Мамишу, что Джафар-муэллим с ним по ду-шам беседует?), каких страстей раб твой Хасай? (Ока-зывается, и философские пласты бурить надо - и все Мамишу да Мамишу: и для Гюльбалы, и для Р, и для Джафар-муэллима, и для Гая - бурить и бурить!..) Потолкуем давай (пока телефон на столе молчит) о Ха-сае. Одну минутку! "Аскеров слушает!.. Да... нет". Хо-рошо, что не надо спешить. Так вот. И снова телефон. Но, к счастью, здесь у Хасая телефона нет и Джафар может вволю беседовать с Мамишем. Как обществен-ная личность, дядя твой, я согласен, вреден, может быть. Это ясно? (Только им двоим, Мамишу и Джафа-ру, если они заговорят без Хасая. Но ни в коем случае не в кабинете! "Аскеров слушает!" А именно здесь, в микрорайоне.) А как отдельно взятый человек, так ска-зать, Робинзон, по-своему он находчив, энергичен. И родственные связи для него, к примеру, ты, племян-ник, превыше любых иных. "Джафар-муэллим, можно слово?" -"Ну, конечно".-"Давайте вернемся к свя-зям общественным, производственным, деловым..." Ну вот, и обиделся Джафар-муэллим. "Вот вы говорите: "Если даже по ту сторону окажется брат". Что это? Дуло против дула?" Нет, любо потолковать с Джафаром-муэллимом после плотного ужина и если при этом прекрасная погода. Потолковать, гуляя по бульвару, поблизости от гостиницы "Интурист", в новых рай-онах набережной. Ищешь в Хасае слабинки, продол-жает Джафар-муэллим, и начинаешь распутывать, и ниточка или рвется неожиданно (ведь гнилая, как не рваться?), или приводит к такому твоему другу, что ахнешь только (и в этом Джафар-муэллим, как всегда, прав). Ты с Хасаем борешься в открытую, и вдруг но вы же в гостях у него! едите с ним, пьете и тут же толкуете о борьбе?!

сбоку или сзади тебе наносят (он этого, правда, еще ни разу не испытывал) неожиданный удар; оказывается, человек, которого ты считаешь нужным изобличить, муж дочери некоего большого человека (предположим, и. о.), или его двоюродная сестра замужем за таким деятелем, которого и увидеть-то можно издали, разве что в праздник; тут гляди в оба! Можно ли (любит Джафар-муэллим риторические вопросы!) с легкостью вырвать корни старого дуба (голыми руками нет, а с бульдозером - да), которому сотни лет или все полты-щи, семеро не обхватят такой дуб (и Джафар-муэллим видел такие дубы, Мамиш тоже как-то ездил к родст-веннице Хуснийэ-ханум в Закаталы и даже сфотогра-фировался на память возле такого дуба)? Вот и пойми, что предлагает Мамишу Джафар-муэллим. Джафар осмотрелся, и этот его взгляд был замечен Хасаем. "Пусть глядит,- подумал Хасай,- пусть ви-дит, что со мной можно дружить, будет мне щитом, стану ему мечом".

Неплохо живут. Вся квартиру увешана и застлана ков-рами, кроме, конечно, потолка, и то потому, что не удержатся там. Рена после замечания Джафара ушла, переоделась, в ушах серьги, на пальцах кольца, и рука тотчас заиграла; кого теперь удивишь хрусталем, сер-визами и прочими теле-магами? Рена хороша, не срав-нишь даже с молодой Хуснийэ. Джафар раньше, чем с Хасаем, был знаком с Хуснийэ, может, поэтому долго не принимал приглашения Хасая, чтоб та не обиделась. Перед войной и в годы войны он часто слышал Хуснийэ на митингах; о дисциплине, о подростках, которых надо организовать, о массовых воскресниках, о сборе метал-ла - сколько медных ручек с дверей было снято, сколько казанов и подносов сдано. Говорила она горячо по поручению женотдела.

Мамиш изучающе, как показалось Хасаю, смотрел на Джафара. "Еще ляпнет глупость!" И тут же заговорил ни с того ни с сего:

- Да, Джафар-муэллим, ваш опыт, ваши стратеги-ческие способности...- "Ты" здесь неуместно прозвуча-ло бы.

- Но без вас,- перебил его Джафар,- без тех, кто делает каждодневную работу на своем посту, вряд ли мы добились бы успеха.

давай и ты, чего молчишь?

- Что вы, Джафар-муэллим! Если бы не ваши свое-временные указания и решения!..

И что это он вдруг? Или что-то было сказано и он про-пустил?

Мамиш как-то странно смотрит, неудобно стало Джафару, и он, как ему показалось, перевел слова Хасая в шутку:

- Ну, я должен сказать, что наша наука не отрицает роли личности в истории.

"Ах, Джафар-муэллим, многого вы не знаете!.." Вот взять бы ему, Хасаю, да сказать: "Знаете, что мне сего-дня Амираслан ляпнул? Я спешил домой, от всех и от всего подальше, к Рене, в свою крепость, где только я и Рена, и вот на тебе - Мамиш собственной персоной явился!.. Но я не о нем, я об Амираслане! Я ему вас хвалю, а он вдруг возьми да буркни: "Мямля Джафар-муэллим!" Я опешил. А он, будто я не расслышал, рез-ко так повторяет: "Да, мямля!- И поясняет:Народ движется, а он застрял на первом заме и ни шагу впе-ред! Двигаться надо всем!" -"И тебе?"-спрашиваю. "А как же?"-отвечает. "На мое место?" -"На ва-ше?- и расхохотался.- Кому нужно ваше место? Мне оно уже не нужно!" Люблю его за эту откровенность, кровь не застаивается, играет, когда с ним беседуешь. "От ступени к ступени - это не по мне! Нужны качест-венные рывки! Отсюда меня, к примеру, сперва в за-мы, потом на практическую работу в главк, потом за-вом, а там, глядишь..." -"Министром?" -"От зава - к министру, ну нет, маловато, давай повыше!" -"На ме-сто Джафара-муэллима, что ли?" -"А хотя бы!" - "Ай-ай-ай!- говорю ему.- Выживать своего роди-ча!.."- "Почему выживать? удивляется он.- Когда вы перестанете мыслить этими устаревшими катего-риями? Не выживать, а вытолкнуть его повыше и на его место сесть!" -"Ах вон оно что!говорю.- Надо

мной, значат!" -"Если вы будете сидеть сложа руки... Вы должны будоражить, беспокоить, о себе напоми-нать, не давать передыху: "Месячник безопасности!", "Неделя взаимной вежливости!", "Ни секунды про-стоя!" Напоминайте, выводите из сонного состояния!" А мне интересно, что он о себе думает. "Ну, а дальше вы куда?" - "Дальше? Движению нет предела!!!" "Ого!- подумал я.- Мы с тобой, Джафар-муэллим, дети! Вот оно подрастает, поколение!.." Надо же чтоб так совпало! Когда Джафар-муэллим ехал сюда, он думал о том, какой сон приснился ему минувшей ночью. Там тоже Амираслан фигуриро-вал. Вернее, не во сне, а в разгадке его участвовал. Потому и завел речь с Хасаем о всяких передвиж-ках именно сегодня. А сон у Джафара был стран-ный.

Джафар-муэллим рассказал о нем во время завтрака. Во второй этаж двухэтажного дома, стоящего на берегу быстротечной реки, врезалась машина, запряженная конем; конь сломал перила балкона, подался всем кор-пусом вперед и почти повис на рекой; Джафар будто на козлах стоит за конем, но перед машиной, застряв-шей в комнате. Стоит и рыбу удит; вернее, поймал на крючок, да вытащить не может - удочка слаба, гнется в дугу, вот-вот сломается. Но Джафару жаль расставаться с добычей; именно эта самая рыба, кото-рую он поймал, рванулась и вынудила его врезаться машиной в дом, и конь повис над рекой; если рыба рез-ко, подастся вперед, и конь, и Джафар-муэллим, и ма-шина полетят в реку; но очень уж не хочется ему отпускать рыбу - такую большую, серебристую; он подтягивает ее слегка, сдерж'ивает, чтоб не уплыла, удочка гнется, и конь, как статуя, стоит, не шелох-нется.

- Абсурд какой-то! - рассказал и сам же ответил.

- Нет, с большим смыслом! - сказал Амираслан, приходивший иногда завтракать к своей сестре, чтобы жену не обременять.

А Джафар, когда проснулся, еще лежал минуту-дру-гую с закрытыми глазами, ломал голову: что бы сие означало? Вспоминал разговоры и думы последних дней, хотя бы вчерашнего: о рыбной ловле не говори-ли, коня не вспоминали, о реке и не мечталось, когда за окном целое море, гляди и любуйся; да и удочку Джафар, вот в чем загадка, ни разу в руках не держал!

Говорили, правда, об осетрине, которую ни за какие деньги не достанешь.

- А я вот что думаю, Джафар.- Сеяра стала вдруг серьезной.- Рыба серебристая. Рыба - удача. Сереб-ро - к новому известию. А вода - это ясность. Ты ее поймал, удачу, и держишь, это очень даже хорошо, а известие будет ясным, новое повышение!

- Ну, скажешь тоже! Просто я устал!

- Нет, Джафар, бывают вещие сны! - не соглаша-лась Сеяра.- И сон этот не из простых. Вот только не пойму, что бы это означало: машина, запряженная ко-нем! Конь, как статуя,- хорошо, памятники славы все с конем, машина-фургон не знаю, и то, что Они врезались в дом, тоже непонятно. Но главное я сказала: засиделся ты, пора двигаться.

- Вот-вот! - заметил Амираслан.

- А куда? И без того высокий пост,- заметил Джафар. "Мямля!"-подумал про себя Амираслан и возразил Джафару:

- Бывает выше!

- Что ты имеешь в виду?

- Одним из трех!

- Куда хватил! - улыбнулся Джафар.

- А что? - Лицо у Амираслана круглое, довольное. Он сказал то, над чем нет-нет и задумывался Джафар.

- Почему бы не стать?- продолжал Амираслан.- Со-лидный опыт работы есть? Есть! Республика знает? Знает! Один из них болеет, и неизвестно, какая у него болезнь, так что Сеяра права.- Амираслан страсть как любил собирать вести о больших людях, на каждого

папку завел, вписывал новости: кто за кем и кому кем доводится. Вот почему и с Хасаем сегодня говорил о передвижках.

День близился к концу, а сон требовал разгадки.

- Чует мое сердце, что-то у вас на языке вертится!

Угадал?

Джафар дружелюбно посмотрел на Мамиша. На него же настороженно уставился Хасай. И Р, почувствовал Мамиш, сжалась вся на кухне в ожидании нового уда-ра. Гость, сузив глаза, улыбался Мамишу.

- Он всегда такой, Джафар-муэллим, сидит и мол-чит, не беспокойтесь.

- А чего мне беспокоиться? Я птицу узнаю по поле-ту.- И опять смотрит на Мамиша, непременно услы-шать его хочет,- Ну?

- Вы правы.

_ Вот я и говорю, от вас ни слова не слышали. уж так и ничего?

- Взглядом скажешь больше.

- Ну, это не всегда! Вот вы, например, и не подозре-ваете, о чем я только что думал. Или какие мысли в голове Хасая роятся.

- Вы совершенно правы!

а вы, оказывается, и не просты!

- После всего, что случилось...- Мамиш умолк. "Стоит ли?" Все молчали, ожидая, что он скажет, а Ма-миш и не думал продолжать.

- А что случилось? - Джафар недоуменно посмот-рел на Хасая.

- Я же сказал, не обращайте внимания,- успокоил гостя Хасай.

- А все же? - допытывался Джафар.

- Случилась смерть.

- Ах, вот вы о чем!..- Джафар вдруг остыл.- На каждом шагу подстерегает человека.

- Да, одно к одному, одно к другому... И тесть его. Уж не это ли, я думал, потрясло моего сына?

- А что тесть?

- Как что?! - изумился Хасай.- Скандал ведь!..

- Это который?

- Насчет кадров-то, по сигналам!

- Так это...- сказал и осекся Джафар.- Это он и есть?!

- Ну да, это тесть моего сына!

- Как же я забыл! Конечно, ты говорил мне, просил даже сватом пойти, да не смог я. "Как хорошо, что не пошел тогда!.."

- Да, вы заболели неожиданно... Бедная невестка! Там отец, здесь муж... Но я их не оставлю, помогу непре-менно.

- Да, хлестко на пленуме о нем говорили, яркая речь была, ничего не скажешь, давно таких речей не слы-шал. Газету потом из-под полы, киоскеры нажива-лись... Из рук хватали!

- Ну, ел, ну, копил, так остановись же! - негодовал Хасай.- Куда столько? Нет же, дорвался человек, оста-новиться не может!

"Вот где! вот где!" - Хуснийэ тычет пальцами, а по-том по слогам читает, заучивает, прекрасная память у нее.

- Соседи наши тоже, читал?

- А как же, Джафар-муэллим!.. Я вот тут себе запи-сал, на память.- Хасай с шумом отодвинул стул, выта-щил из ящика записную книжку.- Вот: "Теперь мало кто бравирует количеством дач и бриллиантов!" Вида-ли? Или: "Предпочитают иметь репутацию человека скромного, живущего на трудовые доходы"...- И за-крыл книжку.- Соседи наши, Джафар-муэллим, мо-лодцы, но первыми все-таки мы начали!

- Ну да, мы.

- Я так думаю: надо чистить и чистить!

и с вас начать!

Хасай и Джафар вдруг оба посмотрели на Мамиша. А он что? Он молчит.

- Это ты правильно говоришь, Хасай, что верно, то верно.

Джафар тогда слушал внимательно, а потом целую неделю изучал фразу за фразой, конспектировал. Ока-зывается, и Хасай кое-что себе записывает, не ожидал Джафар!..

- А как же? Слова-то какие замечательные! "Как хорошо, что я не пошел сватать!.. Сейчас все учи-тывается" . Как у Амираслана.

- Охо! Мы тут сидим, а меня внизу машина ждет! Уже десятый час, а машину просил прислать к полови-не девятого.- Грузно поднялся.

- Рано еще, куда вы? Я думал, в нарды поиграем...

- Ах, блаженное время!..- вздохнул Джафар. "До нард ли?"

- Пошлю Рену, чтоб шофера пригласила.

- Нет, время уже,- сказал твердо.

Рена стояла у порога, вытирая, мокрые руки. Обычные

заботы, что с нее возьмешь! '

- Хорошие у вас руки, спасибо за теплоту! - И Ха-саю:- И тебе спасибо, познакомил меня с племянни-ком. Только молчал он, но ничего, по дороге мы с ним поговорим по душам, все у него выведаю!- И улы-бается. Вышли.

Выходя, Мамиш бросил взгляд на Хасая. Зрачки его глаз вращались, как ротор. Что здесь будет твориться?.. Хасай должен сказать что-то напоследок Мамишу. И сказал:

- Дурь,- знак рукой: мол, выкинь из головы.

- Куда вас отвезти? - спросил Джафар, как только они вышли из подъезда.

- Я люблю ходить пешком. __ Я тоже.

так вам и поверили!

- Но не получается.

подумают, что машины лишили!

- Уже час ждем тебя! - окликнул из машины звон-кий голосок.

- Видал? - Мол, прошелся бы пешком, да не дают.

ГЛАВА ПЯТАЯ - рассказ о том, как Мамиша опереди-ли ("У дурной вести быстрые ноги"), как на него напа-ли ("Если б знать, где упадешь, подстелил бы перин-ку"), угостили звонкими оплеухами ("Не поднимай камень, который не под силу"), но Мамиш не сдается, Мамиш упорствует ("Две ноги сунул в один баш-мак - и ни шагу назад!"), Мамиш контратакует, Ма-миш тянется рукой к отпиленному бивню мамонта. Ма-миш...

А зря не согласился он сесть в машину Джафара-муэллима!.. Ему, видите ли, пешком нравится ходить! Как только Джафар-муэллим и Мамиш вышли, Хасай, чтобы вытащить из сердца занозу, тяжелой пощечиной обжег щеку Рены. Даже качнуло ее, а заноза тор-чит. Хасай выскочил на улицу, открыл ворота гаража, выкатил машину и к Are. Посадил Агу и к Гейбату, а потом с обоими братьями к старому своему дому, но не совсем к воротам, а кварталом выше, чтоб никто не увидел, не растрепал: "А Хасай все ходит к своей Хус-нийэ!.."

А Мамиш был еще в пути: дядя на колесах, а ,он пеший. Хоть и несказанно изумил Хуснийэ нежданный визит братьев Хасая (сам он не пришел, остался сидеть в ма-шине), она все же подавила возмущение, потому что, как доложили Ага и Гейбат, приход их вызван вопию-щим поступком Мамиша, который осмелился ворваться к Хасаю и оскорбить его. Если разговоры пойдут, пятно на всех, скандал на всю республику, позор перед знакомыми. "Что сказал? На Гюльбалу напраслину возвел! Будто тот ему сказал, что Хасай взятки берет! И у Хуснийэ своя доля с каждой взятки. Ему, Гюльба-ле, тоже перепадает!" Хуснийэ и слова вымолвить не могла. "Он бы, конечно, не осмелился так вот и сказать Хасаю, но именно этот яд источали его слова!.. Хасай даже подумал, что ты его натравила из-за этой, будь она неладна (так нужно для дела), Рены". О любви ни слова: ни Хасай братьям, ни братья Хуснийэ. Хасай оскорблен как глава семьи, венцом которой является она, Хуснийэ. Мыслимое ли дело, чтобы она не засту-пилась за своего законного мужа-кормильца? Чтобы сын Кочевницы так обнаглел!.. На кого руку поднял? Чуть ли не на отца. Тот, что в Ашхабаде, не в счет. Ай да Мамиш! Отрастил верблюд крылья, с орлом тягать-ся вздумал! Она Мамишу - пусть только явится,- она ему такую свадьбу сыграет!.. И Мамиш явился.

На балконе, где на перилах выжжено Р, его торжест-венно встретили Хуснийэ и дяди, почтительно прово-дили в комнату и заперли дверь.

- Что ты по дороге рассказал Джафару?! - спроси-ла Хуснийэ-ханум.

вот что вас напугало!

- Джафару? А кто это? Ах Джафару-муэллиму! Забыл и вспомнил, потому что опустили "муэллим", а без приставки этой имя звучало как чужое, незнако-мое.

- Говори! - пригрозил Гейбат.

- Он на колесах, а я пеший.

- Что-что? - переспросила Хуснийэ. Братья недоуменно переглянулись.

- Хватит дурачка разыгрывать! - Это Ага сказал.

- Позор какой! Кто ты такой, чтоб портить кровь Хасаю?! Ты и мизинца его не стоишь!- Хуснийэ не стерпела, бросилась в бой, нарушив тем самым уговор: выведать все у Мамиша, и то, что сказал, и то, что по-думал.

- И вы с ними?! Вам ведь радоваться! внук у вас!

- Клянусь честью, помутился у Мамиша разум! - Это все Ага в одну точку бьет: что с дурака возьмешь? Спятил, не иначе.

- Что за чепуху мелешь?

И тут Хуснийэ осенило. Но, к удивлению Мамиша, она вдруг запричитала:

- Пепел на твою седую голову, Хасай! Человек, ко-торого ты называешь племянником и чье имя даже в со-бачьем роду не значится, топчет твое доброе имя!.. Причитает и плачет.

- Почему я не умерла раньше тебя, мой Гюльбала?

На кого ты меня оставил?

Слезы Хуснийэ были никак не предусмотрены.

- Мы еще не умерли...- это излюбленное бахтияровское,- чтоб кому-то позволить пятнать главу рода! А взбесившегося образумим не словом, а кула-ками!

- Чего же вы ждете? Образумьте его! Честно говоря, надеялся на нее Мамиш, ведь соперни-цы. И братья, думал, племянника не тронут, сестра им не простит. Да и что он такое сказал, еще ведь впереди то, что скажет им. "Надо бы выбраться отсюда". Но Гейбат пригнул его книзу.

- Сядь!

Мамиш оттолкнул дядю.

- Драться? Да я тебя, как цыпленка! Сиди, щенок! Слегка коснулся подбородка, будто срезал воздух, а из глаз посыпались искры.

- Руку на меня! - Мамиш провел пальцами по гу-бам, увидел на них кровь и вскочил. Пнул ногой Агу, увильнул от удара Гейбата и к выходу. Ага схватил его за ногу. Мамиш упал. Падая, задел кровать, прижался к стенке. Протянул руку, чтобы взять что-нибудь тяже-лое, задел будильник. Часы звякнули коротко, свали-лись на пол, и в ту же минутку Гейбат прыгнул к Ма-мишу на одной ноге. Мамиш увидел лишь кулак с арбуз величиной. Почувствовал, что из носу пошла кровь - след ее на кулаке Гейбата. "И отброшен c липкой массой нож". И голос Хасая: "Вымоет кто-нибудь этот нож?!" И бежит к нему жен-щина, и смотрит на Мамиша мальчик, чем-то похожий на Гейбата. От обиды зажглась огнем гортань, просту-пили слезы.

- Осторожней, вы! - шепнула Хуснийэ.

- В тюрьму вас упечь!.. Молодец Рена! - И пере-дразнил:- "Она на вас глаза пялит!" Хуснийэ подскочила к Мамишу, чтобы глаза ему вы-царапать, но Ага остановил:

- Он же сумасшедший, не видишь? Стукнет!

- Еще? - спросил Гейбат, а Мамиш вскочил, схва-тил стул, кинул в него, но попал в шкаф. До бивня рука не дотянулась, схватил будильник, метнул в Гейбата, снова не попал. И тут же спину обожгло - Гейбат уда-рил его массивной палкой с резиновым набалдашником. И Ага по голове со всей силой.

- А это,- сказал тихо,- за тюрьму. Придушим, и следа не останется. ,

- Поплатитесь! зверье!

- Я вас выведу!

- Выводи! Выводи!

И снова удары, никак не увернуться. Огрел раза два Гейбата, но рука будто о скалу, что ей, скале? Повали-ли на кровать, Ага - за ноги, Хуснийэ - за руку, дру-гую придавил к железному краю кровати Гейбат, и перед глазами Мамиша снова замаячила огромная рука, она закрыла все лицо, вдавила голову в подушку.

- Всех вас!..

- Жаль, что племянник, заставил бы мать попла-кать! - От удара по лицу потемнело в глазах. Приду-шат, им ничего не стоит. Умолк, отвернулся. Першило в горле. Видя, что Мамиш затих, Гейбат отошел, выпря-мился.

- Давно бы! Если еще что услышу, язык вырву! Я таких перевидал много, голову, как цыпленку, сверну! Мамиш молча смотрит на Гейбата.

- Смотри и запоминай!.. Хуснийэ-ханум, если осме-лится хоть словом!..

- Я ему осмелюсь!

' В это самое время вошел Хасай. Он долго ждал в ма-шине и, видя, что братья не возвращаются, решил идти сам, как бы чего не натворили, особенно Гейбат. Увидев Мамиша лежащим на кровати, сперва перепугался, а потом возгордился: вот какие они у него, братья... В огонь и в воду за него пойдут! Заботило одно - заста-вить Мамиша молчать, чтоб разговор не вышел за сте-ны их дома. Потом придумают, как его наказать. И раз-берутся, что правда, что ложь. Зря ударил он Рену. Зря! Чтобы Гюльбала, его сын?! Чего только не делает с человеком ревность?! Ведь, кажется, как мужчина с мужчиной договорились! И сама же ушла от него! "Ни рыба - ни мясо". Придумал и подло соврал! От Кязыма только такой и уродится! Как он мог считать его своим, Бахтияровым?! От этого племянника всего мож-но ждать. Так вот, Мамиш! Получил свое? Это только начало!..

- Надоумили его, вижу. Теперь, прежде чем рот от-крыть, подумает. И ушли. Дым табачный.

И тихо на балконе.

Даже лампа тускло горит. Если бы не распухший нос и не кровь, прилипшая к щеке, будто и не было их. Встал, умылся, подошел к зеркалу. Не беда, сойдет. Не жаловаться же в суд, мол, дяди избили. А неплохо бы! Нет, не годится. Надо прежде всего отобрать у Хасая красный билет. Нельзя, чтоб оставался у него, ни-как нельзя.

"А у Дива душа хранилась в стеклянной бутылочке. И кто ту бутылочку возьмет, с тем Диву не сладить". Поднял часы. Будильник четко отсчитывал секунды. Отстукивает свое и на боку, и циферблатом вниз, и ко-гда падает. До чего живучий. Холодит горячую ладонь. И бег секунд успокаивает. Уже два ночи. Поставил рядом с бивнем. Скоро начнет светать. Достал из холо-дильника бутылку пива. "А у Дива... в этой самой бутылке!" В холодильнике пусто: пяток яиц, брынза. Завтра сделает яичницу. На берегу, в городе питался нерегулярно - и некогда как-то, и неохота. Не то что на острове: и вкусно, и дешево. А здесь ломай себе голову, где и когда. И с кем. Какие шашлыки бывали у Гейбата! Раз-раз-раз - и шкура отброшена вместе с ножом. "Вымыл бы кто этот нож!" Отобрать, отобрать!.. Из бутылки сначала пошел легкий дымок, потом пена через край полилась. Холодная струя остудила горло, налил еще. На дне осталось немного, два-три глотка, выпил прямо из бутылки. Разлилась по телу прохлада, мысль заработала четко. Они еще пожалеют! Не раз-деваясь, прилег. И вдруг боль в руке, той самой, кото-рую Гейбат придавил к железному краю. В кармане брюк что за бумажка? Полез, а это визитная карточка Джафара-муэллима. Прощаясь, дал. Помялась карточ-ка, стала как тряпка. Если бы Джафар-муэллим знал, во что она превратится! И почему?! Имя, фамилия на русском и английском, без "муэллима", и два номе-ра, оба служебные. И адрес, тоже служебный. Ска-зать ему? Но как быстро простила Хуснийэ-ханум Рену.

И горе отодвинулось. Пора уже идти. И Мамиш пошел. И Р дома одна.

Если бы Хасай тоже был дома, начать было бы труд-ней. И Хасай спешил подальше от всех! От Амираслана! От всяких накачек, звонков, забот!.. А тут Мамиш! Вез спросу!

Если бы не Джафар-муэллим... Как-никак спаситель Мамиша. Погиб, спасая честь? А чью? Погиб, мстя? Но за что? И за кого? Гюльбалу? Или за себя? "Всех женю! И начну с вас, с Гюльбалы и Мамиша!" И начал. "Схва-тишься за горло бутылки, и Див тут как тут, только успей разбить бутылку!" А во сне кругом песок - как разбить? Бутылку о песок, а она набок валится и ниче-го с нею не делается. Песок и песок, а Див уже тут, i рядом, вот-вот достанет рукою до тебя. Черт знает что! Сказки какие-то.

ГЛАВА ШЕСТАЯ - рассказ о том, как Мамиш весь день был на ногах и его носило по городу - нырнул в центре и вылез на окраине, заблудился на узких ули-цах и в тупиках Крепости, ходил по Баилову, а вести о нем доходили из Арменикенда, и в Черном городе побывал и во дворе мечети Тазапир, и посмотрим, чем завершились его скитания. В кабинете у Хасая висит карта города, на ней ясно: где Крепость и где Баилов. Даже мечеть обозначена в виде минарета. Ну, и Черный город тоже. И Арменикенд. У каждого свое лицо, своя история, свой запах даже.

Мамишу бы спать и спать, да только тщетно бутылкой об песок - надоело, встал рано. И быстро покинул дом. Так осторожно, будто братья Хасая сидели в засаде, поджидая его. Конечно, Хуснийэ узнает, что Мамиш ушел рано. Спускаясь, глянул на ее балкон. И когда она только спит? За стеклом сверкнули глаза Хуснийэ. По спине Мамиша мурашки побежали. А потом она пальцем поманила его. Шайтан нашептывал Мамишу: вернись, повали старуху, избей... Это же дьявол!.. Но не стал слушать он нашептываний шайтана, спустил-ся и вышел на улицу. Никого! Даже того мужчины нет, который подозрительно смотрел на Мамиша, провожая его взглядом. Если б на карте, что висит в кабинете Хасая, прочертили путь Мамиша - а он разрешил бы испортить карту ради такого дела, все-таки интересно знать, куда это носит сына Кочевницы, а кочевье в ду-ше, в крови Мамиша,- так вот, если б и прочертили, ничего бы не поняли: ни тот, кто чертит, ни тот, кто за городской транспорт отвечает, даже за подземный. Тем более что вначале маршрут Мамиша не уместился на карте, а вышел за черту города. Но прежде Мамиш двинулся в сторону Сабунчинского вокзала, где жил Гая. Вошел в огромный1 двор, над которым нависли длинные балконы - квадратные, застекленные. Из од-ного конца двора просматривался другой. И все.окна и двери отворялись во двор. Крикнул снизу:

- Дашдемир!- Рабочую кличку Гая кто знает?

На крик отозвался мальчик, босой, черный от загара, как уголь, с курчавыми волосами.

- Вам Гая нужен? Вот тебе и не знают!

Мальчик внимательно смотрел на Мамиша. Такой здо-ровый дядя, а подбородок у него покраснел и разбух, под глазами синяки. Сам Гейбат постарался, знаешь его, он работает тут неподалеку, только рано еще, спит, наверное. Как и следовало ожидать, Гая с семьей на даче. Что ему жариться в городе? Мамиш знал дорогу туда и тут же обогнул памятник Самеду Вургуну, про-шел мимо городского вокзала, прозванного в свое вре-мя Тифлисским, и к электричке, на бывший Сабунчинский вокзал. Взял билет на Бузовны. А у Хасая карта удивительная, почти волшебная. И Мамиш на той кар-те вроде лампочки. Он ходит, и свет двигается, марш-рут прочерчивает. Долго стоял и ждал у карты Хасай: лампочка горела, но не двигалась. А потом вышла за пределы карты - значит, уехал Мамиш за город, а ку-да и зачем, вот и ломай голову.

.Мамиш приехал в Бузовны... Вниз и вниз - к морю, к даче Гая. А Гая там с песком воюет... "Все наступает и наступает!.." Удивительно, на дюнах, где они служи-ли - Сергей, Расим и он,- собирают песок, чтоб морю не отдать, берегут его, а здесь... А здесь песок наступает и наступает на сады, на дома, на виноградники. И ни-как от него не защититься. И злющий какой, полчища несметные мириады... Гая втыкал в землю доски - щиты. День-два, и песок заносит их, сыплет и сыплет - не удержишь, шагает и шагает на сады. Мамиш Тая как-то сказал: "Люблю я песок! Жаркий, мягкий, чистый!.. Искупался, ознобно, а ты грудью на песок, и сразу теплынь по телу... Хорошо!"-"Это,- огрызнулся Гая,- пляжное отношение к песку. А по-воюешь с ним, как я... На зубах хрустит, никак не уй-мешь его, жмет и жмет, все на своем пути заметает... Мириады песчинок, тьма-тьмущая, желтая масса так и Прет!.."

- Брось с песком воевать!

- А с кем же мне воевать, как не с песком? - гово-рит Гая. И удивленно смотрит на Мамиша.- Кто это тебя так, а?

А Мамиш молчит, всю дорогу, пока он ехал к Гая, ви-дел, как тот, разгневанный, с ходу стал одеваться: "Как? На тебя руку подняли? Дяди? Да мы их в мо-мент!.." Чтоб Гая да не заступился? И вот они идут, акуда? Ясное дело, говорит Гая, всех ребят позовем и...

К дядьям? Драться? Зачем же, пожимает плечами Гая. Даже не в милицию, а в райком, к первому секретарю! На бюро часто вызывали знатного мастера, когда дела буровой обсуждались, и не только. Именно туда, и всей бригадой, потому что рабочий класс оскорблен в лице Мамиша!..

А Мамиш молчит.

- Так кто это тебя? А?

- Хасай!

- быть этого не может!

- это дяди меня!

- Гейбат, Ага?

- а что? не ожидал? шашлыки его застила-ют тебе глаза?

- за что?!

Вот и выворачивайся наизнанку! Только начни - и уже каждый раз сначала. А в глазах: "Ну и интриган!.." - "Ну и кляузник!" - "Ну и..." - "На своего дядю-то!.." "Дошло до нас,- пишет Тукезбан,- что ты Хасая осра-мить вздумал..."

- Скажешь ты наконец, кто это тебя разукрасил?

- Да так... И сам не пойму.

- Не знаешь, кто синяк поставил?

- Упал я... Темно было...

- ...и скользко? Да?

- Откуда знаешь?!

- Расскажи кому другому! Подрался? Говори, не

темни, если надо, постоим за тебя!

отдуваться-то потом мне! "за недоказанно-стью..."

- И что я тебя разговорами? Завтракал? После чая, отведав сочный черный тут, шелковицу, Мамиш вздремнул в тени инжирового дерева, на паласе. Жена, две дочери и два сына Гая, десять недоуменных черных глаз, удивительно похожих, точно тутовые ягодки с одной ветки, разглядывали Мамиша, такого большого и здорового парня, которого не побоялся кто-то обидеть; один человек с ним не справился бы, это ясно даже самому младшему, Поладу, их, напавших, было много, а это уже нечестно.

- Что же привело тебя сюда? - снова пристал Гая.

- Не рад, что ли?

- Да нет, молодец, что пришел! Мы сейчас на пляж!. море не опротивело?

- Я ненадолго.

- Такую дорогу одолел, и не искупаться?

- В другой раз.

- Марджан,- Гая повернулся к жене.- А что, ес-ли мы завтра? Мамиш не сообразил, а той сразу ясно.

- С удовольствием уступят половину.

А понимать, собственно, и нечего: очередной барашек,

купленный в складчину с соседями.

- И соберем всех... Марджан, предупреди их. И Марджан Поладу:

- Беги к соседям.

- Не пойму, о чем вы?

- Вот тебе задание, раз своей охотой прибыл: уст-раиваем завтра пир, собираем всех наших. Давно вы у меня не были, а лето в разгаре. Перед последним штур-мом неплохо бы собраться!

"Вот и хорошо, голову забивать не надо. Пусть их!.. А из-за Октая ты еще помучаешься!.."

- Но как ты с такой физиономией по городу коле-сить будешь? Хорошо, что еще голова цела! У вас, между прочим, на крыльце всегда очень скользко.

- Вот, вот, там и поскользнулся!

- В родном доме падать не больно. как сказать!

- Это точно!

- И тебе надо от горя отойти.

только заикнулся и такая буря поднялась!

а если обо всем, что было?

А Кязым пишет: "Какого черта ввязался? Тоже мне! Молчал, молчал, а тут нате! Герой! Борец!.."

- Успели,- крикнула Марджан.- Полад догово-рился.

- Завтра днем и начнем. Шампуры надо почистить, давно не жарили.

И снова электричка.

Лампочка на карте Хасая загорелась и двигается, вот бы проследить, куда Мамиша носит, а Хасая вызвали на совещание.

В городе у вокзала Мамиш сел в троллейбус и в дру-гой конец города. Проехал мимо высотного дома, где работает Джафар-муэллим и у которого сидит сейчас Хасай, вдоль бульвара, миновал "Азнефть" и - на Баилов, к Сергею.

Маленькое их окно смотрело прямо на улицу, шумную и жаркую. Главное богатство комнатки - просторный аквариум с золотыми рыбками, хвосты веером. Рыбки лениво плыли между водорослями. Сергей удивленно уставился на Мамиша: что за фонарь под глазом?! Чего рассказывать? Поскользнулся в своем же дворе, сам виноват; надо знать, где падать.

- Праздник какой или просто так собираемся?

- А без повода не можешь?

В прозрачной воде двигались золотые рыбки, щедро освещенные розовым светом. Тяжелые хвосты тянули вниз, но рыбы натужно стремились кверху поймать ртом воздух.

Сергей куда-то записал адрес Расима и не мог найти. Кажется, в Черном городе. Но Черный город - это ог-ромный город в Баку.

Может, Селим знает? И снова в троллейбус, в Крепость, к Селиму. Вошел со стороны Девичьей башни. Очищен-ная теперь от прилипавших к ней дряхлых домиков, башня казалась еще выше. На площадке у башни стоя-ли негры в ярких цветных рубашках, и до ушей Мами-ша донеслась чужая речь - гид, нарядно одетая де-вушка в огромных темных очках, рассказывала исто-рию башни, стены которой некогда омывались морем. Бросались ведь, спасая свою честь, отсюда в бушующие волны. Хуснийэ бы с Хасаем и Р сюда. И пусть разыг-рывают свои восточные драмы. "Старшая моя жена",- говорит Хасай... Пестрая толпа по широким ступеням поднялась наверх и остановилась, а Мамиш прошел дальше, затем повернул влево, снова наверх, еще на-лево. Мамиш однажды приходил в Крепость к Селиму, но со стороны сада Революции, через вновь открытые ворота, десятки лет стоявшие заколоченными. А теперь стоило войти в другие ворота, как сместились ориенти-ры. Идет - будто тупик, а чуть пройдешь, открывает-ся новая улица. Плутал, плутал, да так и не отыскал дом Селима, спросил, как добраться до сада Революции, подошел к знакомым воротам и начал все сызнова.

Здесь (нашел!) в нос ударила сырость, по узкому тупи-ку поднялся вверх и очутился в маленьком полутем-ном дворе. В глубине дома комната Селима, пригнулся и прошел в низкие двери. На улице солнце щедро зали-вало светом город, а здесь горит электрическая лам-почка. У входа медный поднос, а на нем тоже медный кувшин, весь испещренный вязью и узорами. Имя Се-лима выгравировано на кувшине рядом с именем де-да - по-арабски и кириллицей,начищенная медь сверкала, как луч закатного солнца, отражала свет лам-пы. Мать Селима сказала, что сын скоро придет. Низко-рослая, с изъеденным оспой лицом и впалыми щеками. Шесть детей вырастила, а младший - Селим. Только сел на табуретку Мамиш, и Селим тут как тут. - Мне тоже налей чаю,- сказал матери.- А кто те-бя так разукрасил? Поскользнулся?! Ну, ты это брось! Кого другого, а меня не проведешь!..

дяди постарались!

Мать Селима, Баладжа-ханум, сидевшая в углу на па-ласе, дремала, а тут зашевелилась, поправила черный платок, упрятала под него седые волосы. "За что же дяди невзлюбили такого племянника?"- спросит. "За то, что племянник невзлюбил их!" - отзовется Се-лим. "А разве можно против родни идти, перечить?" - удивится.

И не ответили ни Селим, ни Мамиш, а мать качает го-ловой: дядя есть дядя, старший в семье, и с ним не считаться грех. "Пускай с нами и Расим пойдет",го-ворит Селим, разучившийся драться,- Гюльбала его отвадил от этого. А Расим - силач, разряд по боксу имеет.

Новый адрес Расима Селим не знал. Жил раньше в Черном городе, но собирался переезжать. Мамиш запи-сал старый адрес, вернее, переписал на клочок бумаги из школьной тетради, сложенной вдвое, в мазутных пятнах. Баладжа-ханум, собравшись в комок, сидела молча, казалось, вздремнула. Но сетка морщин на ее лице в любую минуту могла зашевелиться. Из Крепости, именуемой Внутренним городом, Мамиш поехал в Черный город: сначала на метро, потом авто-бусом: за то и за другое Хасай в ответе; его люди возят Мамиша, а он, видите ли, отобрать хочет у Хасая его красный билет!

Когда Мамиш выходил из автобуса, взглянул на часы у входа на завод - час дня. Меж оград двух заводов пролегла узкая асфальтированная тропа. Солнце, буд-то облюбовав именно эту дорогу, нещадно жгло. Мамиш вспомнил черного, как уголь, мальчика во дворе Гая; такое солнце испепелить может!.. В нос ударил едкий тошнотворный запах - химия!.. В ушах то гро-хот, то шипение пара... Пока одолел узкий перешеек, зажатый с двух сторон заводами, в горле запершило, саднить начало. А когда нашел дом, выяснилось, что зря притащился сюда Мамиш. Расим переехал. И жи-вет он теперь неподалеку от Мамиша, во дворе мечети Тазапир; и улица известна Мамишу, и дом; номер квар-тиры неизвестен, но каждый скажет, где живут Гаджи-заде; это сказала молодая женщина, родственница Расима, с такими же налитыми огнем щеками. В ком-нате заплакал ребенок, и Мамиш простился и ушел.

И снова узкая, обжигаемая солнцем тропа, но идти было легче - не вверх, а вниз. Расим живет рядом с ним, а Мамиш и не знал... К Расиму он успеет, надо еще за Арамом, в Арменикенд. Из Черного города - до вокзала, а оттуда на трамвае. Двадцать плюс двадцать пять, около часа.

В два часа Мамиш был уже на балконе Арама, откры-том городу и его ветрам. Двор - как сад, зеленый, про-хладный, а балкон длинный и широкий, с множеством дверей из квартир, из конца в конец уставлен горшка-ми с цветами, кустами, даже лимонными деревьями; не иначе, как Арам рассадил и расставил.

- Никуда тебя не отпустим! - пристал Арам.- Мать сварила борщ, и водка есть - тутовка. отчего про синяки не спросишь?

- А не хочешь, могу коньяк армянский, трехзвез-дочный, или азербайджанский. Хотя ваш,- но тут же поправился:-наш коньяк,-как-никак Арам баки-нец,- не уступает и французскому!

а ты сначала спроси! Спина взмокла от ходьбы и жары.

- Снимай рубашку, лезь под кран! Мамиш вымылся, сел за стол. Вспомнил застолье у дя-ди и как Джафар-муэллим гладил бутылку. Когда это было? Неужели вчера?..

- Не пьешь? Ну, тогда и я не буду. Нет, я рюмку под борщ пропущу, грех не выпить!- Налил и выпил. надо же, и не спросишь!

Глянул искоса в зеркало, а может, сошел синяк? Куда там, красуется во весь глаз. Да еще зеркало кривит, во все лицо синяк размазало. И то ломает лицо, то вытя-гивает.

- А чего Гая не пригласил, когда домой ехали? Сюр-приз? От шашлыка кто откажется? На даче, у моря... Но так неожиданно.

Снова на трамвай. Был пятый час. Долго шел пешком. Проходя мимо пятиэтажного дома, в сквере увидел портрет Хуснийэ-ханум. Как не остановиться? Добрый взгляд, улыбается, волосы гладко уложены, никаких украшений ни на шее, ни в ушах. Скромно, с достоин-ством; не шутка ведь, выставлена на обозрение. Такой же портрет на брошюре; пучеглазый располневший журналист, говорят, сердце у него пошаливает, задумал создать портреты знаменитых людей района, дошла очередь и до Хуснийэ-ханум; "Мать нашего района". "А ты почитай, вслух почитай!"-говорит Хуснийэ Мамишу, и Мамиш читает о том, какая она "энергич-ная и боевая", как организует людей на субботники, денно и нощно ходит по дворам, думает об экономии воды в жаркие месяцы. "Все-все правильно!" Мамиш тоже знает, что правильно; и то, что организует школь-ников в помощь старым пенсионерам; даже дерево лично посадила на пришкольном участке; ни одного приду-манного факта - все, до буковки, верно! Вот и двор мечети Тазапир. Но вошел сюда не со сторо-ны Мирза Фатали, а с улицы Льва Толстого. Когда шел по Мирза Фатали, взглянул через решетку на сту-пени, ведущие в мечеть. Закутанные в черные чадры женщины с протянутыми руками, и в мечети народу полно. "Развели тут!.."

"Я обет дал!- Это Хасай.- У нас контроль вовсю под-капывается!.. Не за себя беспокоюсь, за других бы краснеть не пришлось!" Миновало, и Хасай поручил Машаллаху, старшему сыну Гейбата, раздать прямо здесь на ступенях половину бараньей туши. Не верует, а все же на всякий случай, вдруг заблуждается! Хус-нийэ немало ходила сюда во время войны; вернее, не сама ходила - узнают, несдобровать! - а посылала взамен себя старуху с их улицы, умерла, бедняжка, гадать-привораживать умела, да не смогла Хасая удер-жать возле Хуснийэ. Посылала с "жертвами", чтоб раздать, дабы Хасая миновала смерть; и миновала; и после давала обеты: чтобы всегда был рядом; чтобы не сгла-зили; и так далее; и помогло; не во всем, правда; но все же он рядом и его не сглазили; уйдет вернется. Не успел Мамиш спросить о Гаджи-заде, как тут же пока-зали, в какую дверь. И Расим дома, повезло. Пальцы сжались в кулак, в глазах искры.

- Кто это тебя?

И уже рубашку натягивает, будто тревога объявлена.

Только поспевай за ним, как в армии.

- Сиди, ничего особенного!

- Кто?!

- Да ладно, все это случайной

Вкусен чай у Расима. Жил он сейчас у двоюродной сестры, семья у нее большая, и заработок Расима - в общий котел; детей много, и все в жару в городе, хотя здесь, во дворе мечети,- райский уголок. Зять Расима, худой, высокий, с продолговатой головой на тонкой шее, устроил во дворе в уголке у своей квартиры нечто вроде курятника: высокой железной сеткой отгородил участочек, поместил в нем белых инкубаторных куриц и для белых курочек одного рыжего петуха; с какой гордостью, вытянув шею, петух смотрел на Мамиша, сколько высокомерия в его осанке и высоко поднятой краснобородой головке. Мамиш не сдержал улыбки. Тихо, но внятно произнес строку о петухе, запомнив-шуюся с детства:

- Ай да петух с кровавым гребнем!.. Петух вздрогнул, во взгляде его появилась насторо-женность. Петух - из бывалых, немало куриной крови повидал; не успеет облюбовать по сердцу, как ее уже нет и попахивает паленым.

- Ай петух с глазами-бусами! - вспомнил еще стро-ку. Петух встрепенулся, широко замахал крыльями, раз-дул грудь, зашагал гордо. А тут вдруг мелодичный го-лос моллы зовет с минарета правоверных к вечерней молитве. Мамиш вздрогнул, вспомнил бабушку Мелек-ханум, в эти часы она молилась. "Кого роди-ла ты, женщина? Один Хасай, другой Ага, третий Гейбат!"- "А Тукезбан? А Теймур?.." Но только запел речитативом молла, как тут же закукарекал петух.

- Всегда так,- усмехнулся Расим, накинув на пле-чи пиджак. Стало холодно в одной майке-сетке.- Как начнет молла звать к азану, петух тут же кукарекать.

Даже если он с курицей, отскочит, шею вытянет и сле-дом за моллой.

- Святой петух, значит,- заметил Мамиш. Расим удивленно посмотрел на Мамиша.

- А кто тебе сказал, что мы так называем его?!

- Проще простого догадаться!

Кукарекал, будто соревновался с моллой. "Грех так говорить!" - это бабушка Мелек-ханум. А если бы это-го Святого петуха увидала?

Петух впал в такой грех, добром не кончит, это уж точно. "А ты сразу грех!" Молла пел-заливался вдо-хновенно. Достоин был похвалы и рыжий петух не щадил себя.

А что до чая во дворе мечети Тазапир, то цены ему не было: под цвет гребня петуха, ароматный. Домой воз-вращаться не хотелось.

- Может, заночуешь? - спросил Расим.- А то на ночь глядя, чего доброго, синяков прибавишь. Расим поверил. Раз человек говорит, что поскользнул-ся, так оно и есть, как же иначе?

ГЛАВА СЕДЬМАЯ - рассказ о том, как дяди связали руки-ноги Мамишу, а в рот запихали платок, чтоб и слышать никто не слышал, и знать никто не знал. Окна и двери квартиры Хуснийэ-ханум закрыты наглу-хо, а во дворе тишина такая, что слышно, как капает из крана вода. Хуснийэ утром человека следом за Мамишем послала, а тот, проводив его до Сабунчинского вокзала и посадив на электричку, вернулся. По логике Хуснийэ выходило, что Мамиш ни о чем не помышля-ет. "Какого-то Дашдемира спросил, а мальчик ему: "Вам Гая нужен?" Что за бред? А я у мальчика потом спрашиваю: "Кто такой Гая?"А тот дикий какой-то, ни слова не сказал, отбежал за угол". Стала Хуснийэ на-бирать номер телефона, чтоб у Хасая спросить: "Что за Гая?" Две цифры набрала и вспомнила, Гюльбала по-койный рассказывал, это же мастер Мамиша!.. Хус-нийэ застыла, стоит, трубку даже положить на рычаг забыла. Что же ты, Гюльбала, со мной сделал? И слезы катятся, катятся. На кого ты меня оставил? И зачем мне жить без тебя на свете? Встать бы тебе из могилы, от-ветить Мамишу!.. Как он твоим именем, подлый, спе-кулирует!.. В окно ворвался крик с улицы, и она, будто одряхлев сразу, усталая, опустилась на стул, положила трубку и еще долго сидела, старея и кляня судьбу, пока тот же назойливый крик с улицы не поднял ее и не подвел к окну: кому там не терпится, будто режут кого там? Улица жила обычной летней жизнью, а кри-чавший как сквозь землю провалился. Слезы унесли, смыли горечь, и она уступила свои владения злобе. До чего обнаглел Мамиш! Вчера ночью она подняла но тре-воге одного из своих доверенных, и утром чуть свет тот увязался за Мамишем. Затем после стольких лет ссоры пошла к Are домой. Ее приход всполошил всю семью. Чернобровая жена Аги -"Ух какая, не стареет!"за-волновалась, растерянно забегала по квартире, не зная, куда усадить Хуснийэ-ханум, чем угостить. И в душе благодарна ей: "Очень хорошо, спасибо ей, сидит у нас на шее этот Али, избавимся от его присутствия!" А Хуснийэ, наполнив комнату жаром своих слов и наэлектри-зовав сыновей Аги, которые как стояли у окна, так и застыли, что-то шепнула на ухо Аге и тут же выскочи-ла, не дав опомниться ни жене, а она уже мыла рис, чтобы ставить на плиту плов, ни самому Are. Потом, схватив машину, помчалась к Гейбату, и у него в доме повторилось в точности то же, что произошло несколько минут назад у Аги, за исключением того разве, что же-на Гейбата кормила пузатого младенца, пятого их сы-на, Ширбалу, и тот ни с того ни с сего вдруг разорался так неистово на весь квартал, будто его в розовую мя-коть щеки оса укусила или вместо молока из материн-ской груди пошла одна горечь.

А наутро, как только Мамиш вышел, спеша в Бузовны к Гая, Гейбат преградил ему дорогу. А как же? Вдруг задумал неладное.

- Куда ты собрался? - спросил Гейбат, деланно зе-вая.

- На шашлык!

- Почему так дерзко? - Это Ага появился.- Мы же твои родные дяди. Зачем это все тебе?- Ага говорил миролюбиво.

- Как шпики!

- Хочешь, чтоб твоему дяде было плохо? Чем он те-бя обидел?- Ага будто не слышал того, что сказал Ма-миш.- Может, нам чего не известно? Можешь на ухо мне шепнуть. Мамиш попытался пройти.

- Сиди дома,-сказал Гейбат.-Когда раскаешься, скажешь, что выдумал все, попросишь прощения, поса-дим тебя в такси и отвезем куда твоей душе угодно! Хоть в Москву!.. Куда лезешь? Я же тебе сказал! Какой непонятливый!

- Пропусти.

Ага бросил сигарету под ноги и зло растер.

- Не выводи нас из себя, мы же контуженые, ты знаешь! Сказал тебе Гейбат сиди дома! Значит, сиди!

- По-доброму говорю, отойдите, не то худо вам бу-дет.

- Еще грозишь! Быстро же забыл наш хлеб! Только хотел легонько оттолкнуть Агу, как Гейбат под-сунул под ноги Мамишу свою палку, тот споткнулся и плашмя на асфальт. Ага навис над Мамишем, Гейбат подскочил и в подбородок племяннику кулаком. За-тащили Мамиша в комнату, связали.

- Мы тебя отлупим и Тукезбан нам спасибо скажет! Мамиш вырывался, пришлось Гейбату удар почувстви-тельнее нанести, заткнуть его кричащий и грозящий рот ("Здесь же нет глухих!") платком, пусть остынет, уго-монится. Тогда прижмут, как дитятю, к груди, не бро-сят же его, сына родной сестры, какой бы непутевой она ни была. А пока пусть полежит, кровать-то своя! Уже десять утра.

Пускай Мамиш лежит-полеживает, а я расскажу о станции Бузовны, где по уговору должны были встре-титься всей бригадой и идти к Гая. Собрались, а Мами-ша нет. Сначала Расим пришел, нет чтобы ему за Ма-мишем зайти, но зять спешил на работу и Расим пошел с ним, тем более по пути им; потом Арам, за ним Сергей и Селим. Собрались, ждут Мамиша, а его нет и быть не может. У Гая костер вовсю полыхает, горящие угли накаливает, мясо почти все на вертела нанизано. Где же они? Пошел к ним навстречу Гая. А уже около один-надцати. А вид у него, думает Гая, какой был! И при-шел вчера непонятно зачем! Определенно избили, а он -"споткнулся". И поняли друзья, что беда с Мами-шем, и понять это нетрудно; что делать, тоже яснее яс-ного - конечно же, поскорее к нему домой! И пошли. Вернее, поехали. Тут не до шашлыка, если даже мясо нанизано и угли полыхают. Вот он, угловой дом.

Вошли во двор, на второй этаж. Что здесь вообще тво-рится?!

Это ты, Мамиш?! А эти кто? Ах, это же дяди! Вместе пировали, обнимались, тосты говорили!.. Давайте еще раз знакомиться!.. Они с миром, а тех будто подмени-ли - в темном переулке лучше не попадаться! Гая про-тянул руку, чтобы вытащить кляп изо рта Мамиша, но Гейбат не позволил: не лезь, мол! Нас пятеро, а вас двое, не боитесь разве?! Гая не сказал этого, и без слов ясно. Но кому ясно, а кому и нет. Гейбата не напугаешь, мо-жет и с тремя справиться.

- Слушай, ты! Великий представитель! Шашлык мой уплетал? Люля-кебаб мой ел? Ах ты умник! А как я вас хвалил? А какие я песни вам пел?.. Но вы все такие, еще ни одного порядочного среди вас не встретил!

- Да вы еще и отсталый элемент! Ай-ай-ай! - Это Арам, щупленький холмик перед высоченной горой; Гейбат пока соображал, что ответить, как Ага Араму:

- И ты нас учить будешь?! То-то мне приснилось, что я алфавит твой учу!..

А когда Гая снова полез кляп вытаскивать, Гейбат дал волю рукам. Такой большой дядя, а сдержаться не мо-жет! Да разве можно на Гая руку поднимать?! Это все равно что по скале дубасить: ударишь - само-му больно станет. Гейбат это понял, смекнул, что голы-ми руками здесь никого не возьмешь, поднял над голо-вой палку, и все отскочили назад. Комната не очень большая, но дом родной и стены раздвинутся, если на-до. Тут-то и началось!..

В сутолоке Гая вытащил-таки кляп, но трудно было разобрать слова Мамиша, потому что говорили и крича-ли все, кого вместила комната; не слыхали никогда эти стены такой многоголосицы, а когда строили, и в голову мастерам не могло прийти, что настанет день, когда столько мужчин и столько слов, внятных и невнятных, вберет в себя комната объемом 5Х 5Х 5; Расим в центре этого куба был, решил уладить миром спор, но Ага - когда дерутся, не лезь в середку - со всего размаху ударил его. Откуда было знать Are, что Расим спорт-смен-боксер, разряд имеет? А у Расима до сего дня, бы-вает же такое на Кавказе, дела складывались так, что ни разу он не воспользовался своим искусством ни до, ни после получения разряда и рад был безмерно этому, гены генами, традиции традициями, а не пришлось. Ах, как жаль, что вынудили его нарушить закон "гостеприходства" и показать кое-какие боксерские штучки из самых элементарных: он, кажется, не дотронулся даже до Аги, а тот, будто мячик, отлетел и на Гейбата, чуть с ног его не свалил. Дядьев двое, это известно, а их пя-теро; отняли у Гейбата палку. И сами кулаки их попро-бовали, и дядьев угостили, даже помощи Арама не по-надобилось.

Но пусть они дерутся, а я расскажу вам... О ком? О Хус-нийэ-ханум, конечно.

Когда Гая с товарищами поднимался по лестнице, сна-чала не разглядела, кто идет, очки надела. Это же друзья Мамиша!

И, учуяв, поняла, что драка будет, потому что Мамиш лежит со связанными руками и ногами, а Гейбат не лю-бит, когда кто-нибудь в его дела нос сует, палки ему в колеса вставляет.

И, как только до ее слуха донеслись ругань и удары ку-лаков, а может быть, и чуть раньше, она подняла крик, хотя никто ее услышать не мог, и тотчас позвонила в милицию: "Спасайте!- Вот еще, не узнали ее.- Как кто?! Это Хуснийэ-ханум! Да, да! Бахтиярова! Немед-ленно выезжайте!" А чего выезжать, когда рядом? Ее первейший долг - сигнализировать: "Кровь, понимае-те, кровь льется!" И вскоре прибыли три милиционера, подоспели причем в тот момент, когда Ага на полу сидит, у Гейбата шишка над глазом, Гая в разорванной рубаш-ке, у Сергея и Селима лица в царапинах - комната не очень большая, даже если только размахивать руками, непременно попадешь. Лишь Расим и Арам выглядели более или менее нормально, хотя глаза Расима излу-чали недоумение, но это всегдашнее их выражение, а Арам побелел, как полотно. На кровати Мамиш, руки и ноги связаны, и это на пользу им, друзьям Мамиша: пусть видят!

Хуснийэ-ханум как взорвалась!.. И не нашлось никого, чтоб перекричать ее. И так набросилась, на кого бы вы думали - на Гейбата и Агу!..

- Какой позор! Кто дал вам право бесчинствовать? Варварство! Бескультурье! Как можно измываться над родным племянником?! Дикость какая! Произвол! Мамиш так и лежал с открытым ртом - то ли думал, что кляп еще не вынули, то ли от удивления разинул.

- Вы ответите за это беззаконие!..

Хуснийэ-ханум распалялась, подогревала себя, и гнев ее - хотите, верьте, хотите, нет - был естественным, и возмущение, с места не сойти, искренним. Недобрым словом и Хасая вскользь помянула, а потом дошла оче-редь и до "шайки Мамиша".

- Хулиганы! Стыд какой! Вместо того чтобы обра-зумить и усовестить, вы, молодые ребята, деретесь с ин-валидами войны! У Гейбата нет ноги, Ага весь в следах от пуль! Вас пятеро, а их двое!

Никого не пощадила, всем грозила расправой по закону, хотя Мамиш тут ни при чем, его-то за что? Говорила и развязывала петли на руках и ногах, даже потерла их, чтоб следы разгладить.

Много разговоров вызвало на улице странное шест-вие - колонна людей, занявшая все неширокое про-странство от тротуара до тротуара, причем людей из-битых, с синяками-шишками и кровавыми подтеками на лицах. Впереди милиционер с Хуснийэ-ханум, сле-дом Расим и Арам, за ними дяди, еще милиционер, и после Гая, Мамиша и толпы ротозеев замыкающий милиционер. Неясно, кто бил, а кто бит; и не только глазеющие не могли это определить над этим лома-ли головы и в отделении милиции, составляя про-токол:

"В четверг, 29 июня с. г. по неотложному сигналу, теле-фонному звонку, общественницы нашего района Хус-нийэ-ханум Бахтияровой оперативная группа сержанта милиции Агаева, милиционеров Бабаева и Вагабова (А, Б, В...) в 11 ч. 30 м. срочно направилась в дом 59/15 по улице..."

И в это время в милицию нагрянул Хасай. Когда Хуснийэ-ханум сообщила в милицию о драке, она позвонила тут же Хасаю на работу, пожалев при этом, что у нее нет прямой телесвязи с ним или хотя бы на-строенных на одну волну с ним карманных приемни-ков. Хасая на месте не оказалось; позвонила в микро-район, но трубку подняла - да провалиться ей в преис-поднюю - Рена! По пути в милицию Хуснийэ-ханум попросила соседского парня немедленно разыскать Ха-сая и сообщить о случившемся. И деньги ему дала, чтоб машину взял и мчался к Хасаю на работу или домой, пусть предупредят его - станет она произносить вслух имя этой Рены,- пусть он скачет в милицию выручать братьев. Вот и нагрянул и тут же с ходу, будто догова-ривался с Хуснийэ, обрушился на них:

- Как вы смели?!

А потом на Мамиша глянул.

- Ты тоже хорош!

Парни подобрались, насторожились: что будет дальше,; Мамиш с трудом узнал дядю: за одни лишь сутки, про-шедшие после их разговора, во взгляде Хасая затаилась боль. Глаза усталые, и в них мука. Съедает и съедает себя. И лишь одна дума: Октай! "Что же ты, смерти моей хочешь?" Внутри Мамиша что-то дрогнуло. Весь мир подарил бы Хасай Мамишу, если бы тот сказал: "Все я выдумал, соврал, из-за Р это, я же, знаешь, ни-как не могу свыкнуться с мыслью, оттого и не же-нюсь!.." И сейчас еще не поздно раскаяться. И Ха-сай понял бы Мамиша, как не понять? Ведь увел из-под самого носа! Хотя и не хотел, видит бог! Она сама. Он наклонился к Мамишу, тесно здесь, а сказать надо так, чтоб никто не услышал, не понял:

- Скажи, что оговорился, растопчу обидчиков! Шепнул или нет, но Мамиш расслышал, и даже больше того, что он сказал. Но Мамиш, упрямец, молчит, а гла-за говорят: "Нет! Все правда!" Лицо Хасая сделалось серым.

- Тогда пеняй на себя! - И к заместителю началь-ника:- Вот что! Надо наказать всех! И на работу сооб-щить, чтоб меры приняли! Всех наказали чтоб! И бра-тьев моих, и этих молодцов, присвоивших себе звание образцовой бригады! Я сам тоже позвоню их начальни-ку! Распустились! Стыд и срам!

А что? Правильно говорит! До запятой все верно. Братья молчали: Хасаю виднее, как поступать и что говорить; раз решил, что надо всех наказать, так тому и быть. Допрос уперся в тупик. Хасай, которого заместитель на-чальника Гумматов (А, Б, В, Г".), конечно, знал хорошо, сказал свое слово и ушел; слово справедливое, но не протокольное; Хуснийэ-ханум толком ничего путного сообщить не могла и тоже покинула милицию вслед за Хасаем - не переносит запаха сургуча и свежей крас-ки, хотя ремонт здесь был весной; она свое дело сдела-ла, сообщила, предотвратила и ушла. С чего все нача-лось? Значит, так: Мамиш оттолкнул своего дядю Агу; нет, еще раньше племянник оскорбил старшего дядю. А за что и по какому праву? Ах, и вчера его били, Ма-миша!.. За что все-таки? А? Гая переглянулся с Расимом: вот тебе и поскользнулся! Гумматов держит перо, чернила высыхают, и бумаге не терпится. А Мамиш молчит.

- взяточник мой дядя!

- ай-ай-ай!.. такого человека!..

- бабник!

Смешок А, смех Б, хохот В. Ухмыльнулся и Гумматов.

- а доказательства есть?

Какие тут доказательства?

- разве не видите,- переминается Гейбат, а потом садится на скамейку, раз не догадыва-ются предложить ему сесть,- разве не види-те, что конь копытом по голове его стукнул?

- а вас не спрашивают,- это А.

- и садиться вам не положено,- это Б.

- не мешайте составлять протокол,- это В.

И А, и Б, и В заручились одобрительным кивком Гумматова, а он с таким запутанным делом встречается впервые; ясно, что и ребята эти отличные, работяги, по глазам видно, все как на подбор, как же друга своего не защитить? Мамиш молчит.

- Так за что же вас? - окунул еще раз перо в черни-ла, и Ага ему сует шариковую ручку; на ракету похожа; Ага без подарков не может, а Гумматов простой ручкой любит писать, макает и пишет. И Гая Мамишу:

- Говори, чего молчишь?

- Не бойся! - Сергей ему. Голос будто сверху, с вышки: "Эй, чего раззевался?!"

чего пристали?

И Арам:

- Что же ты?!

не твоего ума дело!

У Расима удивленные глаза.

- Не дрейфь!

катитесь вы все!..

- Ну вот что,- заговорил Гумматов.- Хасай Гюльбалаевич, в общем-то, прав! Двустороннее (чуть не ска-зал "воспаление"!) хулиганство! Кто кому и что ска-зал - разбирать нам некогда, у милиции есть дела пова-жнее! Это дяди, а это их племянник, пусть разбираются в своих семейных делах сами! Но драка!покачал голо-вой.- Но оскорбления!- еще раз покачал головой.- Этого, ясное дело, мы не позволим. Особенно теперь! Газеты читаете? (Все слушают, никто не отвечает.) То-то!

Не станет же Гумматов рассказывать им о недав-нем совещании в министерстве, где, кстати, его включили в группу по составлению резолюции и одна его фраза даже попала в газету. - Не позволим никому!

"Ай да Мамиш!- мигает Гейбат Are.- Ай да племян-ник!.." И Гюльбала будто смотрит на Мамиша: "Что же ты?"- И далекое-далекое:- "Чего же ты молчал, там бы и сказал!"

с бритвой осторожнее, не задень тела!

Одной рукой Гюльбала тянет шелковую рубашку, а другой держит бритву, разрезает полосками шелк. Ма-миш затаил дыхание.

осторожно бритвой води!

А Гюльбала не спешит, молча наблюдает за его движе-ниями Мамиш.

хватит, что ли? пока кровь не пролил!

Но Гюльбала повернул того к стенке и разрезает ру-башку со спины, с лопаток; лишь раз то ли вздрогнул тот, то ли мурашки по спине пошли.

задел, что ли, что за человек ты? оставь хоть спину!

И спина исполосована и шелковая рубашка полосками треплется на ветру, как ленты бескозырки. Гумматов молча закончил составление протокола, пре-рванное приходом Хасая:

"...Братья Ага и Гейбат Бахтияровы учинили противо-законную расправу над племянником, сыном своей се-стры Магомедом Байрамовым, а последний, в свою оче-редь, позвал на помощь дружков из бригады, которые, а именно: Дашдемир Гамбар-оглы, Арам Аллахвер-дян, Сергей Анисимов, Расим Гамзаев и Селим Ажда-ров, учинили недозволенный дебош, избили инвалидов войны, вышеупомянутых брйтьев Бахтияровых..." Ми-лиция просила, в частности, нефтепромысловое управле-ние "принять меры общественного воздействия на чле-нов бригады образцового труда вплоть до лише-ния их (хотел премии, да раздумал) в порядке на-казания этого высокого звания". Прочел, подумал и между "порядком" и "наказанием" вставил еще слово: "временного"; еще раз перечитал и остался доволен протоколом - и палочка, как говорится, цела, и шаш-лык не сгорел.

Дядей отпустили. Куда идти? Ясно, куда, на работу. Дня два не будут людям на глаза показываться, помощ-ники и у того, и у другого есть. Потом, задержав немно-го, выпустили Мамиша и его товарищей.

И тут вдруг Саттар.

- Арам?!

Смотрит, а рядом Мамиш.

- А, и вы здесь...

Мамиш удивлен: откуда Саттар Арама знает? Арам мнется, неудобно, дойдет до Христофора, невесте по-том объясняй.

- Да вот дрались... Сам узнаешь!..- и быстро уводит ребят, а Мамиш уходить не хочет. Стоят, смот-рят друг на друга.

- Ну вот, мы еще раз с вами встретились. Не рады? - Какая уж, к черту, радость? Но почему-то по-веяло на Мамиша таким теплом, будто знает он Саттара давным-давно.

- Мамиш, чего ж ты? - нетерпеливо зовет его Се-лим.

- Надо идти.

А Саттар Мамиша не задерживает. Только руку ему

крепко-крепко жмет.

- Я думаю, это у нас не последняя встреча... Нет, нет, я вовсе не о деле!

непременно!

Ребята ушли, а Саттар - в милицию; он уходил по за-данию и снова что-то важное мимо прошло. Читает про-токол, другим следователем составленный, и ничего по-нять не может: за что они Мамиша? Поди свяжи то и это дело; случайность? "Мамиш, Мамиш..." У Саттара последнее время часто так, с опозданием; глядишь, и жизнь пройдет, ничего толком не сделаешь. Арам торопит ребят. А куда им спешить?.. Да и Гая не может идти так по улице, тенниска разорвана; он оде-вает рубашку Расима, Расим остается в шелковой май-ке, которая вполне может сойти за безрукавку. Что же дальше? Ребята молчат.

- Так нам и надо, дуракам!- Это только Гая мог за всех.- Хорошо ты нам отплатил, молодец!

покричи, покричи, полегчает.

- Вы меня спасли, не будь вас... Не надо сердиться, Гая.

- Ну и учудил ты, Мамиш! - Такой поворот, чисто сергеевский, Мамиш приемлет.

много чего ты понимаешь.

- Чего-чего, а этого,- Арам не может успокоиться, давно не был в такой передряге, да еще в милицию по-пал,- я от тебя не ожидал!

а чего ожидал, и сам не знаешь.

- Я и сам не пойму, как вышло.

- Ах дураки!

- Что, сами теперь будем драться? Тут поблизости, во дворе мечети, можем побоксовать!

- Да, а как шашлык?- решил Селим их как-то от-влечь.

- Без меня!- отрезал Арам.

- И без меня!- сказал Сергей.

- Тогда и я.- Расим.

- Ну нет! Чтоб еще и шашлык пропадал!..- та же злость в глазах, но сдерживается Гая, и не поймешь, в гости зовет или задание какое дает. А в Бузовнах второй костер прогорел и Полад дважды бегал на станцию. Третий разожгли. Как все мясо упря-чешь в холодильник? Из того, что не вошло в холо-дильник, можно по шампуру на каждого, вот и стали жарить. Ждали пятерых, а их шестеро на микроавтобу-се прикатило. И пришлось остывший костер снова раз-жигать, Полад это любит.

Шестым был Али-Алик, а с ним и НОВАЯ ГЛАВА - рассказ о том, как Мамиш и его товарищи ловят маши-ну, чтоб поехать в Бузовны, и встречают на углу Ком-мунистической и Полухина только что возвратившегося из далекой поездки Али, который уже побывал в угловом доме, но ни Мамиша, ни Хуснийэ-ханум не застал, не торчать же у ворот, зашагал к центру, и навстречу Мамиш; бросился на него, обнял, не отпускает, о Гюль-бале думает; и кажется ему, что и Мамиш осиротел, они же всегда вместе, и братья, и друзья. Невозможно поверить, что нет Гюльбалы. Чего он только не переви-дел, не перечувствовал за это время; оба взволнованы, замерли, единые в своем горе. Об Али знал лишь Гая, как-то Мамиш ему рассказал. И Гая, и ребята смотрят, терпеливо ждут.

"Вот письмо тебе от матери". До письма ли Мамишу? Сложил и в карман. У Али какое-то лицо незнакомое. Али не Али, другой человек словно. "Ну?" Молчит, гла-за подернуты влагой. "Говори же!"

- Нашел.

- Быть не может! Как это нашел!

- Вот так и нашел! До самого Оймякона доехал!

- А где это?- спросил Расим.

- На Индигирке.

- Полюс холода.- Арам все знает.

- Рассказывай.

У Али глаза были раньше какие-то вялые, а теперь

внутри что-то вспыхивает.

- Говори же!

- Вернулся, чтобы переехать. Навсегда.

- А как же мы?! -"Бегут, бегут из углового дома... Не-когда мощный корабль!.. И Гюльбала, и Тукезбан, и Али..."- Разбегаетесь?

- Что это ты?- не понял Али.

с тонущего корабля?!

Притормозил микроавтобус: "Подвезти?" А потом, ког-да влезли, говорит им:

- Вижу, все такси мимо - компания большая, а ехать вам куда-то надо, вот и развернулся, думаю, всех возьму.

- Говори же!

- Сразу узнала меня. Столпились вокруг муж ее, дети, это же мои братья, сестра, представляешь себе! В микроавтобусе трясло, шофер гнал, чтоб успеть и по своим делам.

- Если бы не Хуснийэ!..

- Ну да, что-что, а это она очень даже умеет!- согла-шается Мамиш.

а Гюльбала? а моя мать? что же ты о них не скажешь?

- И к матери во мне что-то проснулось будто. Не ска-зал никто, а я почувствовал, что это она. Только с язы-ком будет трудно.

- Что ты выдумываешь?- возмутился Сергей.- По-живешь там, быстро научишься.

- Вовремя ты нам встретился, твоя помощь во как понадобится.

- Моя?- удивился Али.

- Именно твоя!

Гая смотрит на Мамиша: "Дошло?" И только тут Али замечает: избитые же они! Ну да, ему же сказали, толь-ко переступил порог. И Мелахет была очень раздраже-на, хотя с чего бы? Ей, как уедет Али, забот станет меньше. И смысл сказанного Мамишем, когда садились в автобус, прояснился: "Если твои узнают, что ты с на-ми, несдобровать тебе!"

Мать боялась, не отпускала его: "А вдруг снова обма-нут!?" Пусть только посмеют! Неплохо бы попортить кровь кое-кому здесь.

А Гая с Мамиша глаз не сводит: "Понял?" Мамиш от-вернулся.

тебе что? и вам всем тоже!

Из-под колес клубится серо-белая пыль, не успевает влететь в машину.

Уговорить шофера отведать шашлык не удалось - спе-шил, а тут еще ждать надо, когда угли раскраснеются; легче зажечь новый костер, чем разжечь старый. "О чем это Гая с Арамом? Одного моего слова доста-точно! В горкоме...- услышал Мамиш.- При чем тут горком?" И Гая, и Арам смотрят на Мамиша, недоуме-вают.

- Не в микроавтобус лезть,- говорит Арам,- а туда идти надо было. В горком!..

Ну да, ведь совсем рядом были, когда встретили Али, сто шагов ходу.

идут, идут, так быстро, что Али еле поспевает.

- твоя помощь нам понадобится,- говорит Али Гая и смотрит на Мамиша. мол, дошло или нет?

- ты Али в это дело не впутывай!

- но ведь такой факт!

- без него! ему ехать надо! я сам скажу! с удостоверением Морского тут же выписали пропуска.

- а он со мной,- говорит Гая милиционеру, показывая на Али, что за вид у них, удивля-ется милиционер, но вопросов не задает - ведь они с Морского, секретарь горкома, смуглая, в круглых очках, внимательно слу-шает Гая.

Как и тогда слушала, а Гая рассказывал. "Молодцы, что пришли!"-хвалила она за наклонное бурение.

Гая рассказывает... но почему она улыбает-ся, как и тогда?

- молодцы, что пришли!- восклицает по-азербайджански.

Тогда она тоже сначала по-азербайджански, а потом пе-решла на русский, чтобы всем понятно было.

Мамиш хочет прервать Гая: "постой, ты не о том!.." а секретарь уже помощника вызы-вает, от улыбки ни следа, и помощнику:

- секретаря парткома! И Хасая Бахтиярова!

- не надо, я сам! постойте!

Гая возмущен, Арам удивлен, ребята изумлены, Али побледнел, слова сказать не мо-жет.

- ну уж нет!- говорит секретарь.- завтра с утра чтоб явились! и Хуснийэ-ханум Бах-тиярову тоже!

- ее не надо!- просит Али.- она помогла мне!

секретарь смотрит на Гая:

.- вы что, не понимаете, куда пришли?!

и уже не остановить, помощнику:

- вот ее телефон.

А в первый раз, когда встали, чтобы прощаться, под-нялась, жмет им руки поочередно. Зазвонил телефон.

- Одну минутку!.. Да, да, у меня... Да, да, Дашдемир Гамбар-оглы будет выступать!- И смотрит на Гая, шепчет, прикрыв рукой трубку:- Это первый!..Вся сосредоточена.- Да, да, непременно!..- положила трубку.- Ну вот, вы слышали... Непременно скажете, товарищ Дашдемир, о том, какую борьбу мы ведем в рес-публике! И первый об этом просил, чтоб сказали!

- Обязательно скажу!

И пригласила всех на торжественное собрание - шутка ли! Миллиард тонн нефти дала родная земля Мамиша с того времени, как здесь вырыли первый нефтяной ко-лодец!.. Миллиард тонн!

Ликуют, радуются, их Гая на трибуне! И на него смот-рит весь огромный зал, смотрят, повернув головы, боль-шие люди, старые потомственные рабочие, гвардия отцов и дедов, седоусые, в орденах... И Мамиш с ребятами впились в него глазами. А как интересно рассказы-вает Гая!.. Мамиш вспоминает Морское, первое свое ра-бочее утро. Он проснулся, когда солнце еще было на той половине земного шара. Над морем стоял туман, серый, редкий, охлаждающий горло; туман быстро исчезал: море будто глотало его. Горизонт алел. Из-за моря вы-полз красный ломоть солнца, на водную гладь про-лилось пламя. Солнце медленно, уверенно поднималось, росло, округлилось, и вот уже трудно смотреть на не-го оно больно слепит глаза. Умылось в море и, чистое, глянуло на буровые. Петляя и разворачиваясь, раски-нула эстакада далеко-далеко свои ветви-рукава. И на отдельных мощных основаниях, будто стражи моря, ве-личаво возвышались стальные вышки... А вечером, когда возвращался после первого своего ра-бочего дня, помнит, никогда не забудет: слева - заходящее солнце, красноводое море, черные на фоне солнца буровые; справа - гигантские серебристые резервуары-нефтехранилища, островерхие вышки, темнеющее, чернеющее море; над головой - прозрачное, беззвезд-ное пока небо и движущийся вместе с грузовиком, на-чинающий уже желтеть полумесяц. Ликуют ребята, горд Мамиш, что и его доля в этом миллиарде. А во втором отделении - квартет "Гая". Чуть ли не по заказу Гая!

Гая и Арам смотрят на Мамиша:

- Ну, что ты нам скажешь?! И все затаили дыхание.

- Тяжело мне, Гая.

- Ему бы там, в милиции ответить! Мамиш молчит. А что он им скажет?

- -Пойми, Гая!

- А мне понимать нечего! Ты обязан! Селим головой качает, тоскливо на душе, надо бы ра-зозлиться на Мамиша, да не может. Ветер принес слад-коватый запах нефти. Жарко. За холмом голубеет мо-ре. Искупаться бы...

- Избить, что ли, и нам Мамиша?- говорит Селим.- А может, пойдем купнемся?

И на чай не остались, и на море не пошли. Тошно на Мамиша смотреть. В электричке Алл об Индигирке рас-сказывает, а Мамиш о письме вспомнил, развернул его. "Как же вы, а? Не удержали Гюльбалу?"-писала мать... Мамиш посылал ей телеграмму. "Знаю, тяжело тебе, Мамиш, один ты там, но ты меня поймешь и не осудишь".

может, Р права? улыбка твоя не мне, а дру-гому?

"Весной будущего года приеду, пора оформлять пен-сию".

это Р со зла, в отместку мне!

"Рано или поздно должна была прийти беда, нелепо у вас!"

"у вас!.." конечно, бегут, бегут!..

"На дереве яблоко..." Забыла дописать или некогда бы-ло. Может, смысл какой? Фраза эта напоминала строку старинной песни: "На дереве яблоко соком налилось, сорву, унесу в дар любимому..." Спрятал письмо. За окном сиреневое небо.

- Ну вот и доехали!

Расстались молча, Арам направо, Сергей с Селимом на-лево, а Расиму с Мамишем и Али по пути - прямо. Вот и угловой дом. Всю дорогу молчали, а тут Расим только рукой махнул. - Эх ты!..

И снова расстались: Расиму вверх, Али налево, Мами-шу - за железные ворота.

А о драке, пока они у Гая были, уже говорят, ведь лю-ди-то все видят, не скроешь. Милиционер - жене, она - соседке, та еще кому-то; а тут еще и Б, и В, и Г... И до Джафара-муэллима дошло, и до Амираслана. Кто о чем думает, не наша с вами забота, а вот Амираслан даже схему разговора с Мамишем в уме прочертил. Особенно ему нравилась в будущем диалоге первая фра-за, которой он сразит Мамиша: "Странная ситуация по-лучается - чужой защищает дядю от его же собственно-го племянника! Ты что же, хочешь выставить себя на посмешище? Чтоб Сергей и Арам злорадствовали?! Вот, мол, какие у них нравы?! Если хочешь знать...- говорит лишь Амираслан, а Мамиш думает: при чем тут весы, о которых тот толкует, мол, еще неизвестно, сколь-ко Хасай и вообще Бахтияровы отдают обществу, и сколь-ко общество за это платит им.- Да, да. взвесь и ты увидишь, что..." И дальше Амираслан, говорит о нации, о том, что... Нет, здесь Мамиш непременно возразит: "К одной нации мы с тобой не принадлежим!" Вот это новости! "Кто я, каждый тебе скажет, а вот кто ты, на этот вопрос затруднится ответить даже твой род-ной отец".

и завтрашний день, закрутилось, загудело, никак не остановить, все в сборе у секретаря горкома: и Гая, и ребята, и Хасай, еще и еще люди.

- ну, так кто начнет? - секретарь смотрит на Гая. Гая на Мамиша, а у него пересохло в горле. И не помнит, как пришел сюда, видит только Хасая, он согнулся весь, сразу поста-рел, "как же ты Мамиш, а? мало мне горя с Гюльбалой, а тут еще ты? возьми нож, иди, вот тебе моя грудь". И снова речь заводит Гая. "не то, не то он говорит!.."

- разрешите!- порывается сказать Хасай.

- вам еще слова не давали!

- дайте и мне сказать!- это Хуснийэ-ханум.

- не мешайте, Бахтиярова!

- постой!- Мамиш прерывает Гая, а тот уже все, кончил.

Хасай вскочил, чтобы что-то сказать, и вдруг стал оседать как-то нелепо.

- притворство!- кричит кто-то.

- да нет, ему плохо...

Хуснийэ-ханум рвет на себе волосы, протягивает

руки к Мамишу.

- изверг! убийца! и Гюлъбалу убил! разорил наш дом!..

А дальше что?

А дальше ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, самая необычная в азер-байджанской литературе за всю ее историю от дастана "Дедё-Коркут" до романа "Мамиш".

Саттара ночью разбудили: - Мамиш повесился!

дали телеграмму Тукезбан: "Мамиш при смер-ти" .

телеграмму Кязыму: "Мамиш трагически по-гиб".

а потом Саттар расследовал: сначала задуши-ли, затем повесили: мол, Мамиш сам. и Саттар, только он, и никто больше, говорит о Мамише: "он сказал лишь малую долю того, что знал!., нет, не без корней он, не перекати-поле, он связан с этой землей, которую любил, с родным городом, таким прекрасным!.. Мамиш в каждом из нас, и каждый из нас в Мамише". и рассказывает о Мамише, о тех, кому он был обязан в этой жизни, такие подробности, будто не о нем говорит, а о самом себе, и больно не только тем, кто здесь, кто пришел, но и тем, кого уже нет, огромный зал, и люди, люди, лю-ди, много людей, и тех, кто жил рядом, и тех, кто уехал, и тех, кто не знал, но слышал, прилетела мать, прилетел отец со всей семь-ей, дочери стоят рядом, похожие на Мамиша глазами.

Амираслан о чем-то шепчет Сеяре, а та го-ловой качает, и загоревший, как уголь, маль-чик из двора Гая стоит без майки, его не пус-кали, а он юркнул, и уже никак его не выгонишь, а у выхода милиционеры, те, которые их допрашивали, стоят, и Гая со всей семьей, а где же Октай? Шираслан? ах да, они же на него в обиде!., и тот, и другой, но какие могут быть обиды, когда его нет?

И Р здесь нет, ее мать Варвара-ханум пришла, сидит строгая, в очках, и вдова Гюлъбалы... а эти кто? это же его однокурсники с транс-парантом, а что там написано, не разглядишь, далеко стоят; мать Селима пришла, не полени-лась, сеть морщин на ее лице неподвижна, губ и вовсе не видать; и Селим, и Арам, и Сергей, бросишь яблоко - на землю не упадет, и Саттар рассказывает, и такие подробности... Мамиш открывает дверь в комнату бабушки, матери своей матери, она тогда, все время ле-жала в постели, болела, ему говорили, чтоб ее не беспокоил, не приходил сюда, а он под-ходит, и ручка, до которой Мамиш еле дотя-гивается, из гладкого синего стекла, прохладная и приятная.

щелкнет певуче дверь, и бабушка понимает, что это, конечно же, Мамиш, а он чувствует, рада она его приходу, охала, стонала, спросит о чем-то, а он "угу". - "не угу, а да", молчит Мамиш. "повтори, как отвечать надо".- "а у меня горло болит".- "всегда у тебя горло болит... и Теймур постоянно с больным горлом ходил", вставала, кряхтя -"буду лечить",- опускала палец в керосин, "открой-ка рот!" и пальцем этим придавливала гланду, и Мамиш молчит, терпит.

"не угу, а да, думать, прежде чем говорить, надо сначала постучаться, а потом уже входить, старший сказал - надо слушаться старших", та, другая бабушка, никогда ничего не читала, и очков у нее не было, всегда рассказывала ему сказки, и откуда она знала их? Мамиш потом все книжки перечитал и нигде не встретил того Дива, которого Плешивый надвое раз-резал, а эта все время читает, "сказок ты не знаешь?" а она охает: "мама твоя бессребреница разве не сказка, неведомо где ее носит, ищет золото, а у самой и колечка золотого нет. а Тей-мур - вот тебе и сказка!" какая же эта сказка?

"а руки-то, руки у тебя!..- ужасается бабуш-ка.- сначала пойди вымой, а потом приходи", и соседке Мамиш обязан, где она, неужели так состарилась, что не узнать? позвала его однажды и бутерброд с колбасой протягивает, смотрит, проверяет, съест он колбасу или нет, она ведь свиная, а свинину есть ох какой вели-кий грех, говорила бабушка, и в семье не ели. Мамиш смотрит на колбасу, розовая с белыми кружочками, и думает: есть или не есть? съест- и перевернется мир, стены рухнут, а не съест, подумает, что боюсь, но ведь они едят и ничего!., "а ты попробуй, покажи, какой смелый", взял и стал есть, и ничего вокруг не случается, и даже вкусно, очень вкусно пахнет, пришел домой, думает, а вдруг запах от него. Дивы ведь это чувствуют, бабушка, конечно, не Див... нет, не учуяли, и стал он есть, и ничего с ним... зато помогло в армии, земляки его не едят, а он ничего, и даже очень вкусно, а те мучаются, понимают, что глупо, но, как поднесут ко рту, бледнеют, вот-вот плохо станет, отворачиваются, чтоб другие не видели... "ах, какого человека убили!.."сокрушается Расим. "он ваш и ча-стица ваша в нем!" - говорит Саттар. а Хасай уже не вспомнит тот день, когда повел мальчиков, Гюльбалу и Мамиша, сфотографи-ровать; и придумал - один курит, другой огонь подносит, спичку зажигает, в тот день у них на улице человека убили, "из одной они шай-ки",слышит Мамиш, а Хасай объясняет им: "главное - не связываться с'жу ликами, хулига-нами, бандитами... и прирезать могут, и в про-пасть толкнуть, и веревку на шею"... а потом и фотограф: "бери в рот папиросу!" - "не хочу!"отказывается Гюлъбала. "тогда ты бе-ри!"- Мамишу, "я тоже не хочу!", но взял все-таки: он курит, а Гюлъбала спичку ему под-носит.

и Саттар рассказывает о Тукезбан. она, может, не помнит, но Мамиш запомнил, в сердце его жило: мать сильная и вдруг почему-то губы вздрагивают и слезы катятся. Мамиш в ужасе глядит, как мать плачет... а причина пустяк, что-то обидное сказала Хуснийэ, но что, спроси ее, не вспомнит, не ответит, а для Мамиша это на всю жизнь: мать плачет, хочет что-то сказать ему, но не может, слезы мешают, и текут, и текут слезы у Тукезбан, у его единственной, той, что вдохнула в Мамиша жизнь.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ и последняя - ЭПИЛОГ, похожий на ПРОЛОГ, то есть такое окончание, которое может сойти за начало. Мамиш спешит. "Надо, непременно на-до!" Вдруг остановился, поднял голову и неотрывно смотрит на низко бегущие хмурые облака, гонимые северным ветром. Случайная крупная холодная капля обожгла висок, а тучи бегут и бегут. И впечатление та-кое, что угловой дом, похожий на старый, но все еще крепкий корабль, стремительно несется по вспыльчивому Каспию и отвисшие клочья туч цепляются за телевизионные антенны.

Мамиш спешит.

Не угонишься за ним.

Идет и идет.

Ветер сорвал с петель оконную раму, осколки стекла посыпались на улицу. Лето, а какой злой ветер!.. Запахло шашлыком. Шашлык и вправду ждать не лю-бит. Он вкусен, когда только что снят с красноглазых уг-лей, обжигает пальцы. Но запах этот обманчив: то ли барашек на вертеле, то ли осла клеймят.

1975