Махно и его время

1. Октябрь на марше

25 октября 1917 г. Ленин, глядя в зал II Съезда Советов, произнёс свои исторические слова: «Социалистическая революция, о необходимости которой столько говорили большевики, свершилась!» На самом деле пока свершился только переворот, который передал власть в столице в руки большевиков. Их революция ещё только начиналась, Россию ещё предстояло завоевать. В зале съезда собрались те, кто поддержал свержение Временного правительства — большевики, левые эсеры и анархисты. Умеренные социалисты ушли возмущёнными, и стали готовиться к сопротивлению. Впрочем, сопротивление это окажется вялым — никто не хотел умирать, когда власть большевиков явно временная — до Учредительного собрания. Оно всё решит…

Так думало большинство политически ангажированного населения, но Ленин так не думал. Всё решает соотношение классовых сил. Каким оно окажется завтра? Ленин вглядывался в лица рабочих и солдатских депутатов, а потом будет вглядываться в лица крестьянских депутатов, как в зеркало. Кто из них отражает верную, марксистскую линию, а кто отпадёт, предаст на следующем повороте? Махно не было среди этих делегатов, но это ничего не значит — он смотрел на вождей революции из этого зала тысячей глаз. Вот они, вожди революции там, на трибуне. Но революция — это я, человек из глубинки. Меня выдвинула взбаламученная народная стихия. Это я организовал её в советы. Моим именем большевики взяли власть. Они должны служить мне, моим мечтам о светлом будущем, о свободной, сытой и справедливой жизни, о земле и мире.

Казалось, историю вершили люди, окружавшие Ленина — Троцкий, Антонов-Овсеенко, Дыбенко, Ворошилов… Они деловито распоряжались, двигали отряды, арестовывали остатки Временного правительства, сочиняли резолюции. И всем им предстояло споткнуться о Махно, как о камень преткновения большевизма, споткнуться о сложный рельеф Российской революции, который фигура Махно отражала лучше иных марксистских схем. Впрочем, о тот же камень того же рельефа предстоит разбиться и белому движению. Споткнуться — лучше, чем разбиться. В этом разница между красными и белыми, загадка победы большевизма в Гражданской войне. А разгадка отражается в том же зеркале, в истории махновского движения.

Сначала умеренным социалистам казалось, что можно избежать гражданской войны и установления диктатуры радикалов, тем более, что часть влиятельных большевиков стремились к тому же. Под давлением профсоюза железнодорожников Викжель ЦК большевиков 28 октября даже пошёл на переговоры о создании многопартийного советского правительства социалистов с участием большевиков. Однако социалисты были согласны только на такую коалицию, которую не будут возглавлять большевики. Влиятельные члены большевистского ЦК Каменев, Зиновьев, Рыков, Ногин согласились с этой идеей «однородного социалистического правительства», но Ленин и Троцкий с возмущением отвергли предложение войти в правительство Чернова. Сила и инициатива была на их стороне, гражданской войны они не боялись, считая, что всё кончится быстро. Позиции сторонников компромисса между социалистами ослабли и потому, что партия эсеров раскололась слева от центра — ушли левые эсеры, которые вскоре вступили в коалицию с большевиками. Новая власть оформилась почти демократично — часть крестьянских советов поддержали её вопреки сопротивлению эсеров. Партия эсеров сосредоточилась на предвыборной агитации. Сопротивление большевистской диктатуре на время ослабло. В ноябре-декабре 1917 г. Советская власть растекалась по стране, переливаясь полутонами и вспыхивая искрами скоротечных гражданских войн регионального масштаба. Власть Совета означала переход её к лидерам радикальных советских организаций — большевикам, левым социалистам и анархистам. Левые радикалы вообще не считали новый режим диктатурой, а те, кто правее, считали, что она временная. К началу 1918 г. «триумфальное шествие советской власти» (по выражению Ленина) привело к поражению её противников практически по всей России.

Но выборы в Учредительное собрание в ноябре 1917 г. принесли большевикам разочарование, а умеренным социалистам — больше половины голосов. Казалось, противники могут остановить часы — предвыборная кампания с оружием в руках окончена, народ сказал своё слово. Правда, почти четверть избирателей поддержала большевиков…

Большевики и левые эсеры не собирались сдаваться. 5 января 1918 г., в день открытия Собрания, на улицы Петрограда вышла многотысячная демонстрация сторонников демократии, желавших поддержать депутатов. Большевистская Красная гвардия открыла огонь по демонстрантам. Большинство погибших были рабочими и солдатами. Собрание было блокировано военными силами большевиков. Своеобразной издёвкой над парламентаризмом стало назначение в охрану Собрания отряда матросов-анархистов во главе с Железняком.

На заседании Свердлов, пробравшийся к трибуне после настоящей драки между большевиками и их противниками, предложил проект декларации, в котором говорилось: «Поддерживая Советскую власть и декреты Совета народных комиссаров, Учредительное собрание считает, что его задача исчерпывается установлением коренных оснований социалистического переустройства общества». По существу это были условия безоговорочной капитуляции, которая превратила бы Собрание в ширму диктатуры. Не удивительно, что Учредительное собрание отказалось даже обсуждать такую декларацию.

Поняв, что им не удастся заставить большинство собрания принять свои условия, большевики, а затем и левые эсеры, ушли из парламента. Оставшиеся депутаты обсудили и приняли 10 пунктов Основного закона о земле, соответствовавшего принципам партии эсеров. Без выкупа отменив право собственности на землю, закон передал её в распоряжение местным органам самоуправления, избранным крестьянами.

Депутаты продолжали работать до утра 6 января. Начальник караула анархист А. Железняков заявил Чернову, что «караул устал», и потребовал от депутатов разойтись. Чернов ответил, что депутаты не нуждаются в охране, потому что на их стороне вся Россия. Депутаты продолжали работать, приняли пункты закона о земле, постановление о провозглашении России демократической федеративной республикой и декларацию о мире, осуждавшую сепаратные переговоры большевиков с немцами и требовавшую всеобщего демократического мира. Затем председатель собрания В. Чернов закрыл заседание. Когда, немного поспав, депутаты вновь собрались у Таврического дворца, они нашли двери закрытыми — большевики заявили о роспуске Собрания и отобрали у верховного органа власти помещение. Так что роль анархиста Железняка в разгоне Собрания была преувеличена большевистским историческим мифом. Он просто спать хотел, а решение о разгоне было принято большевистской властью перед вторым заседанием. Потом она же будет принимать и решения о разгонах строптивых советов.

Но 6 января внезапно в события вмешались рабочие. Возмущённые вчерашним расстрелом, они поддержали избранников России. Рабочие Семянниковского завода предложили депутатам заседать на территории их предприятия. Рабочие столицы были возмущены расстрелом мирной демонстрации, который учинили большевики. В городе разрасталась забастовка, вскоре охватившая более 50 предприятий. Несмотря на то, что В. Чернов предлагал принять предложение рабочих, большинство депутатов-социалистов выступило против продолжения заседаний, уверяя, что большевики могут обстрелять завод с кораблей. Неизвестно, что произошло бы, если бы большевики приказали матросам стрелять по заводу. Возможно, «заражённые» анархизмом матросы отказались бы делать это. В 1921 г. и меньший повод вызвал антибольшевистское выступление в Кронштадте. Но лидеры эсеров остановились перед призраком гражданской войны и не стали возобновлять заседания. Депутаты разъезжались из столицы, опасаясь арестов. Первый свободно избранный парламент России был разогнан. Демократия потерпела поражение. Теперь противоречия между различными социальными слоями России нельзя уже было решать путём мирных обсуждений в парламенте. Большевики сделали ещё один шаг к гражданской войне.

Махно, как и значительна часть жителей страны, отнёсся к этим событиям равнодушно. Учредительное собрание, не решившееся защитить себя, вызывало презрение у тех, кто привык добиваться своего революционным напором. Другие относились к Собранию с жалостью. И лишь часть граждан с ужасом понимала — если нет никакого судьи, если даже волеизъявление большинства ничего не стоит, значит основные вопросы, раздирающие Россию, будут разрешаться оружием.

Для анархистов в этом не было беды. Учредительное собрание должно было создать парламентскую республику, «буржуазное государство», и потому было контрреволюционной затеей. Махно и часть анархистов стояли за советы.

Анархисты в этот период в большинстве своём были союзниками большевиков, причём союзниками слева. Анархо-синдикалисты приобрели заметное влияние в фабзавкомах и профсоюзах, где активно выступали за рабочий контроль, а затем — за переход предприятий в руки коллективов. Но Союз анархо-синдикалистской пропаганды, издававший «Голос труда», Петроградская федерация анархистских групп (газета «Буревестник»), Московская федерация анархистских групп (газета «Анархия») были относительно немногочисленны, хотя и пользовались заметным влиянием среди рабочих и матросов, имели вооружённые отряды. Теоретический уровень анархистов в это время был низок. Анархистская мысль вообще переживала упадок с 80-х гг. XIX в., тем более в России, где условия царской России не позволяли анархистам серьёзно заниматься теорией. Экстремистский имидж анархизма привёл к заполнению этой идейной ниши людьми, склонными к разрушению. Вернувшиеся из эмиграции теоретики также оказались не на высоте. Требуя «планомерной организации мирового хозяйства»[83], анархо-коммунисты принципиально не отличались от марксистов, и видели в Ленине лишь непоследовательного сторонника анархии. В результате анархисты разделились на бесконечно рассуждающих пропагандистов, повторяющих упрощённые формулы Кропоткина или ещё более далёкие от происходящих событий анархо-индивидуалистские идеи, на анархо-синдикалистов, ставших «младшими партнёрами» большевиков в движении фабзавкомов, и на боевиков, «ставивших дело» в виде экспроприации, накопления оружия ради «грядущих боёв» с властью.

Не располагая собственной массовой организацией, анархисты пытались «раскачать» большевиков, использовать их в качестве силы, которая разобьёт «буржуазное государство» и откроет путь для свободного социального творчества трудящихся масс, объединённых в советы. Общность лозунгов большевиков и анархистов дезориентировала последних. Видный деятель анархизма Всеволод Волин (Эйхенбаум) вспоминал: «Когда я читал сочинения Ленина, особенно написанные после 1914 г., я видел прекрасные параллели между его идеями и идеями анархистов, кроме идеи государства и власти»[84]. Большевики в это время разрушали прежние государственные структуры и уверяли, что вновь создаваемые учреждения государственности являются временными вплоть до скорейшей победы мировой революции. И анархисты были готовы поддерживать большевиков в этой «разрушительной работе».

В канун Октябрьского переворота анархо-синдикалистский «Голос труда», редактируемый В. Волиным, провозглашал, что анархисты готовы поддержать свержение временного правительства, «если под «властью» понимается, что вся созидательная работа и вся организационная активность будет в руках рабочих и крестьянских организаций, поддерживаемых вооружёнными массами,… если «власть Советов» не станет в действительности государственнической властью новой политической партии»[85]. В момент переворота выполнение этих «условий» было ещё в будущем, и анархисты с оружием в руках выступили на стороне большевиков и левых эсеров. Даже те анархисты, которые осознавали всё принципиальное различие в позиции анархистов и большевиков, призывали «участвовать в массовом движении» против Временного правительства[86].

Волин был романтиком по складу мысли, и верил, подобно Кропоткину, что революция освободит именно альтруистические основы человеческой натуры, после чего анархизм и коммунизм возникнут естественным путём. Практика революции не разубедила его в этом. Но уже в декабре идеологи «Голоса труда» осознали, что новый режим несёт гораздо большую угрозу делу свободы, чем прежний. Газета стала писать об опасности поглощения советов большевистской партией[87]. Но анархисты по-прежнему считали «реставрацию» большим злом, нежели большевистскую революцию, что выразилось в их поддержке разгона Учредительного собрания.

До весны 1918 г. анархисты в большинстве своём придерживались тактики, сформулированной членом ВЦИК Александром Ге — «Врозь идти, вместе бить». Проблема заключалась в том, что анархисты шли врозь не только с большевиками, но и между собой.

Но Н. Махно скептически относился к городским анархистам. Стереотип анархии как хаоса, свободы без границ, даже за счёт других людей, оказывает влияние и на состав анархистского движения. К нему прибивается множество людей, понимающих анархизм как своеволие. Иногда это направление начинает доминировать в движении, так как примитивный анархизм не тратит времени на кропотливую организационную работу, зато вполне соответствует представлениям обывателя об анархии, и общество готово видеть именно в этом течении истинное лицо анархизма. Махно писал: «60–70% товарищей, называющих себя анархистами, увлеклись по городам захватом барских особняков и ничегонеделанием среди крестьянства. Их путь — ложный путь»[88].

На Украине шествие советской власти оказалось не таким триумфальным, как в России. Когда стало известно о восстании в Петрограде, киевские большевики призвали совместное заседание исполкомов рабочих и солдатских депутатов взять власть. Исполкомы не решились на это, но большевики создали ревком. Малая рада выступила с примирительных позиций и создала Краевой комитет охраны революции, в который вошли и большевики. Лидеры Центральной рады заняли позицию третьей силы в конфликте, возложив ответственность за него на Временное правительство и большевиков. Командование киевского военного округа сохранило лояльность Временному правительству и не признало авторитет Комитета.

27 октября Центральная рада поддержала идею всероссийского правительства «всей революционной демократии» (то есть — левого многопартийного правительства без кадетов). Большевики вышли из Комитета, и он распался. Прибывшие с фронта части чехословаков и казачья дивизия 28 октября арестовали большевистский ревком. Развернулись боевые действия. Опираясь на завод «Арсенал», большевики атаковали штаб округа.

29 октября Винниченко заявил, что Генеральный секретариат берёт власть в свои руки и создаёт военный, продовольственный и транспортный секретариаты (раз уж Временное правительство перестало существовать). 30 октября сессия Центральной рады заявила, что власть Генерального секретариата распространяется помимо прежних территорий также на Харьковскую, Екатеринославскую, Херсонскую, Таврическую (без Крыма) губернии. Также предполагалось, что должны быть проведены референдумы, определяющие границы в Холмской, Курской и Воронежской губерниях.

Ситуация в Киеве оставалась неопределённой, но командование гарнизона не знало, кого оно теперь защищает. Ведь Временное правительство перестало существовать. В результате созданная Центральной радой согласительная комиссия с участием враждующих сторон смогла добиться прекращения огня. Вызванные в Киев войска по соглашению выводились из города, офицерские и добровольческие отряды расформировывались, штаб округа должен был быть реорганизован. Таким образом, посредничество Центральной рады привело к полному поражению противников большевиков, но и большевики не победили. Реальная власть в Киеве перешла к Центральной раде, опиравшейся на украинизированные войска — гайдамаков, как их стали называть в честь старинных повстанцев. Генеральный секретариат 1 сентября назначил нового командующего войсками округа В. Павленко. Формально «полнота власти по охране города» переходила к Центральной раде, городскому самоуправлению и советам. Но реальный перевес в силах теперь был у Рады, к которой перешёл контроль над большей частью войск.

Киевская модель политического сосуществования сторонников Центральной рады и советов распространилась и на другие центры, включая Одессу и Харьков.

После Октября Центральная рада выступала с поддержкой проекта однородного социалистического правительства, который в её интерпретации приобрёл федералистские черты. Рада стремилась к консолидации как левого политического спектра, так и территориальных образований, которые после Октября контролировали части бывшей Российской империи.

Новое легитимное правительство России должно представлять не только левые партии, но и основные регионы страны, включая Украину. Проект однородного социалистического правительства, дававший шанс на предотвращение раскола страны и гражданской войны, потерпел неудачу на переговорах в Петрограде, но некоторое время сохранял актуальность для Центральной рады. Соответственно, вплоть до января 1918 г. сторонники этого же проекта левые эсеры оставались важным мостом между Радой и Совнаркомом России, в который они вошли. Характерно, что левые эсеры готовили основы аграрных законов как в России, так и на Украине (в качестве левого крыла УПСР), но сами аграрные преобразования на принципах социализации и передела в России проводились решительно, а на Украине — нет.

Дело в том, что лидеры Центральной рады были националистами и социалистами, что определяло основное противоречие их политики. Им пришлось выбирать между целями национальной консолидации и социальными преобразованиями, которые её неизбежно нарушают. Лидеры Центральной рады не учли печальный опыт Временного правительства, который показал, что в условиях революции затягивание преобразований ведёт к катастрофическому сокращению социальной базы власти.

7 (20) ноября III Универсал Центральной рады провозгласил Украину автономной частью России, а Генеральный секретариат — правительством Украины в её этнических границах. III Универсал провозгласил, что Киевская, Черниговская, Волынская, Подольская, Полтавская, Харьковская, Екатеринославская, Херсонская губернии и материковая часть Таврической губернии (без Крыма) входят в состав Украины. Однако мнения жителей левобережной Украины, в том числе и Гуляйполя, при этом не спросили. Эти земли Украинская народная республика должна была ещё завоевать. А это было непросто, учитывая, что через них навстречу Каледину шли красные отряды из России, среди населения сторонников самостийности было не так много.

До Украинского Учредительного собрания Рада брала на себя законодательные полномочия на Украине. Универсал провозглашал, что в России больше нет признанного правительства, и теперь необходимо вместе создавать общероссийские «государственные формы». Объявлялось о социальных реформах: отменялось право собственности на помещичьи земли и земли иных нетрудовых хозяйств, которые до Учредительного собрания должны были перейти к земельным комитетам. Провозглашался восьмичасовой рабочий день. Выступив за «равномерное распределение продуктов», Универсал поручал генеральному секретариату труда вместе с организациями трудящихся установить государственный контроль над производством «с учётом интересов как Украины, так и всей России»[89]. Отменялась и смертная казнь. Национальным меньшинствам была обещана «национально-персональная» (национально-культурная) автономия.

Но социальные преобразования практически не начались. Промедление с реформами определили падение влияния Рады — социальный фактор в условиях революции был важнее национального. Но в условиях противостояния более радикальному большевизму, украинские социалисты пытались защититься от него национальным щитом.

В Киеве стала проводиться украинизация, выразившаяся во введении государственного языка в официальный документооборот. Как вспоминал член Рады А. Гольденвейзер, «предстоящая украинизация приводила в смущение всех неукраинцев, причастных к школе, науке, адвокатуре. Украинский язык, с которым впоследствии немного свыклись, вызывал аффектированные насмешки; никто не собирался учиться этому языку»[90].

Если в городах эта политика не пользовалась большой популярностью, то село поддержало на выборах в Учредительное собрание именно украинские социалистические партии. Правда, выборы в украинское Учредительное собрание фактически провалились, но они проходили уже во время начавшейся гражданской войны.

Комментируя ситуацию, сложившуюся после принятия III Универсала, И. Михутина утверждает, что украинская государственность была провозглашена односторонним актом и не получила никакого «международно-правового оформления — ни признания другими государствами, ни установления границ путём согласованного размежевания с соседями, в том числе с Великороссией»[91]. Но как раз в это время ни о каком международном признании речи идти не могло — Украина не провозгласила независимость, и определение её границ как автономной части России было исключительно внутренним делом России. Именно так этот вопрос рассматривался в Петрограде — Украина пока не учитывалась в международной расстановке сил.

Своё кредо по вопросу украинской самостийности Ленин изложил уже в ноябре: «Мы скажем украинцам: как украинцы вы можете устраивать у себя жизнь, как вы хотите. Но мы протянем руку украинским рабочим и скажем им: вместе с вами мы будем бороться против вашей и нашей буржуазии»[92].

Украинская Центральная рада первоначально не считалась враждебным фактором, как «Южная Вандея» Каледина, или тем направлением, через которое немцы могли угрожать Петрограду — ключевому пункту с точки зрения сохранения власти Совнаркома.

25 октября атаман войска Донского А. Каледин объявил захват власти большевиками преступным. 26 октября он объявил военное положение, начал разгром советов на Дону и в Донбассе, репрессии против сторонников Советской власти, включая казни. Формально Каледин сохранял лояльность уже распавшемуся Временному правительству, но политически стоял гораздо правее. На территории войска Донского началось формирование белой Добровольческой армии. 26 ноября калединцы атаковали Ростов и 2 декабря взяли его. Одновременно они продвигались на север, вглубь Донбасса. Это несло критическую угрозу экономике Советской России, а в перспективе Дон мог стать опорой для похода на Москву. Не удивительно, что Каледина считали в Петрограде главной угрозой, и отношение к Центральной раде во многом определялось её отношением к Каледину. В декабре красные сосредоточили против Каледина около 6–7 тысяч бойцов, к которым по мере их продвижения на юг присоединилось ещё около 7 тысяч местных сторонников советской власти. Это обеспечивало красным перевес над Калединым, но продвижению советских войск на Каледина с северо-запада мешали продвинувшиеся на украинское левобережье части УНР, занимавшей нейтралитет в борьбе красных и калединцев. Таким образом, чтобы решить проблему Каледина, красным нужно было занять железнодорожные узлы Харькова и Лозовой. Это ставило вопрос ребром: либо Центральная рада станет союзником в борьбе с Калединым, либо военным противником красных.

2. Две Украины

Относительное равновесие продержалось на Украине до конца ноября, но в преддверии I съезда советов Украины борьба вновь стала переходить в силовую фазу. 17(30) ноября националисты принялись разоружать в Киеве неукраинские части и высылать солдат на восток. Попытка разоружения просоветских частей была предпринята и в других городах. В Полтаве, например, удалось разогнать Совет и разоружить просоветские силы. В Харькове солдатская секция Совета 4 декабря отвергла требование о разоружении. Этот город становился столицей советской Украины — и как близкий к России промышленный и транспортный центр, и как плацдарм для расчистки коммуникаций в сторону Донбасса. 5 декабря в Харькове начал работу областной съезд советов Донецкого и Криворожского бассейнов, что было демонстрацией неподчинения Украине с её съездом, проходившим в то же время.

6 декабря в Харьков прибыли красногвардейцы и матросы под командованием М. Ховрина и Р. Сиверса, направлявшиеся на борьбу с Калединым. Они вошли в город без боя — большевики и местные сторонники Рады не считали, что идёт война. При этом большевистский ревком во главе с Артёмом выступал против «вражеских действий против харьковских радовцев»[93]. Тем не менее 10 декабря Сиверс вместе с местными красногвардейцами и просоветским 30 полком разоружили украинский бронедивизион, и Харьков был занят советскими войсками во главе с Антоновым-Овсеенко. Собственно боевых действий ещё не происходило.

3–5 (16–18) декабря большевики и левые эсеры потерпели поражение на I съезде советов Украины. Съезд начали готовить большевики, чтобы противопоставить его Центральной раде, но лидеры Рады перехватили подготовку, включили в состав депутатов представителей украинизированных частей и взяли ход мероприятия в свои руки. Сторонники советской власти ушли со Съезда, обвиняя Центральную Раду в том, что она нарушила нормы представительства и не допустила на съезд часть делегатов с востока Украины. Приехав в Харьков, 127 делегатов украинского съезда объединились с 73 депутатами проходившего там Донецко-Криворожского съезда и 11–12 декабря провели свой Съезд советов Украины, провозгласивший Украинскую советскую республику. Ей на помощь пришли отряды из России и Донбасса (населённого русскими и украинцами, а 30 января создавшего свою Донецко-Криворожскую советскую республику). Местные коммунисты не были настроены на включение своей территории в Украину и терпели УССР, пока для Советской Украины не была отвоёвана своя столица. «Отсутствие активной поддержки со стороны руководящих харьковских товарищей крайне усложняло работу советского правительства в Харькове»[94], — вспоминала член совнаркома УССР Е. Бош.

Правительство УССР в это время мало чем управляло, так как власть была передана Советам на всех уровнях. 27 декабря система местных комиссаров, то есть вертикаль власти была упразднена приказом народного секретаря внутренних дел советского правительства Украины, а их полномочия переданы советам соответствующего уровня.

Получив «свою» Украину, большевики должны были также признать принадлежность к Украине и «своих» восточных районов со смешанным населением.

В наши дни войну украинских националистов и красных в 1918 году на Украине иногда называют «агрессией России». Но в колоннах красных шли как раз жители Украины. И они поднимали восстания за власть Советов.

Столкнувшись с кризисом своей политики в Киеве, большевики пошли на эскалацию конфликта. В начале декабря это ещё не было неизбежным шагом. По выражению Г. Чичерина, «несчастье в том, что Троцкий любит театральное громовержество… А Ильич любит решительность, беспощадность, ультиматумы и т.д.»[95]. В этом нежелании договариваться проявился и присущий большевизму политический стиль, но прежде всего — недооценка фактора Украины. Ведь в других ситуациях, когда считали необходимым, большевистские лидеры умели договариваться.

4 (17) декабря 1917 г. Советское правительство России в своём манифесте признало право Украины на независимость, но при этом оно отрицало право Центральной рады представлять украинский народ. Центральная рада ответила, что стремится к автономии Украины в составе федеративного Российского государства, но не признаёт большевиков его законным представителем. Таким образом, не признавшие друг друга де юре правительства России и Украины не имели принципиальных разногласий по вопросу о статусе Украины. Россия не будет возражать, если легитимная власть Украины потребует независимости, но Украина её не требует и готова остаться в составе России, если в ней будет восстановлена легитимная демократическая власть.

Центральная Рада обвинялась советским правительством в дезорганизации фронта, насильственном разгоне советов и главное — она отказывается «пропускать войска против Каледина»[96]. Таким образом, проблема Рады и в декабре оставалась для большевиков внутренней, а не внешнеполитической.

Формально этот манифест даже объявлял войну Центральной раде. Но это была всё же формальная угроза. «Громовержество» не привело в это время к полномасштабной войне. Переговоры между Совнаркомом и Центральной радой продолжались, хотя 17 декабря большевистский ЦИК Украины опубликовал манифест с призывом к свержению Центральной рады. Обострению ситуации способствовало похищение в ночь на 25 декабря и затем убийство одного из лидеров киевских большевиков, депутата Учредительного собрания Л. Пятакова. После его ареста гайдамаками и разгрома его квартиры большевики обратились к Винниченко и министру труда В. Поршу, но те только руками развели и обещали «принять меры»[97]. Но выяснилось, что министры Центральной рады не в состоянии контролировать свою вооружённую силу.

Только 30 декабря СНК заявил о полном разрыве переговоров с Радой из-за её уклончивой позиции в отношении Каледина. При этом Ленин специально оговаривался: «Национальные же требования украинцев, самостоятельность их народной республики, её права требовать федеративных отношений признаются Советом Народных Комиссаров полностью и никаких споров не вызывают»[98]. Характерно, что независимость Украины при этом не была упомянута.

Махно окунулся в эту новую политическую реальность. Он был на острие борьбы за власть Советов в этих местах ещё до Октябрьского переворота, и теперь не пристало терять время. Решался вопрос, в какую сферу влияния попадёт Левобережье Днепра — Советской власти, Украинского государства или «белой» контрреволюции. Махно участвует в примирении Екатеринославского Совета и готовых взбунтоваться георгиевских кавалеров, всячески препятствует распространению влияния Украинской Центральной Рады. В Гуляйполе существовала сильная организация сторонников украинской государственности, которые проводили здесь свои митинги[99]. Махно собрал окрестных крестьян на II съезд Советов, который принял резолюцию «Смерть Центральной Раде»[100]. Украинские сепаратисты на время затихли.

Вооружённые столкновения в середине декабря 1917 г. не были собственно российско-украинскими. Продолжалась борьба украинских политических сил, одной из которых помогали российские большевики.

Только 25 декабря Антонов-Овсеенко провозгласил общее наступление против Каледина и Центральной рады. Война началась по-настоящему, но её центр тяжести находился на Дону. Основные силы красных продвигались в направлении рудников Донбасса, чтобы соединиться с державшейся там красной гвардией. Обеспечивая правый фланг этих сил, колонны Сиверса и Егорова двигались через украинское левобережье Днепра. Этот регион был занят расположенными вперемешку и рядом друг с другом отрядами и частями гайдамаков, красной гвардии, русской армии. Солдаты либо были настроены нейтрально, либо поддерживали большевиков с их лозунгом мира. Красные колонны, продвигаясь на юг, обрастали местными сторонниками советской власти, разоружали и разгоняли небольшие силы гайдамаков на левобережье. Местные сторонники советской власти — не только большевики, но также левые эсеры и анархисты — блокировали и подход казачьих эшелонов с фронта, которые могли обеспечить Каледина новой живой силой. В операциях по разоружению фронтовых казаков получил первый военный опыт Н. Махно.

Под новый 1918 г. Махно узнал, что в Александровске идёт бой между красногвардейским отрядом Богданова и гайдамаками. Пока гуляйпольский совет и профсоюз обсуждали положение, пока формировали отряд на помощь красным, гайдамаки были разбиты. Но гуляйпольцы всё же направили в Александровск «вольный батальон» во главе с братьями Махно (командир — Савва, политический организатор — Нестор).

Махно вошёл в ревком Александровска и вместе с левым эсером Миргородским и эсером Михайловским проводили пересмотр дел заключённых тюрьмы, освобождая часть из них.

В это же время району стала угрожать ещё более серьёзная опасность — с фронта возвращалось несколько эшелонов казаков. Если бы они прошли в этот момент на Дон, то атаман Каледин получил бы реальную силу. С точки зрения сиюминутных интересов Махно мог бы просто пропустить казаков на Дон. Но нужно было мыслить в более широкой перспективе.

Впервые Н. Махно предстояло показать себя в качестве военачальника. Полководческий талант будущего батьки ещё никак не проявился, когда махновцы заняли подступы к Кичкасскому мосту через Днепр. В коротком бою 8 января 1918 г. махновцы в союзе с большевиками и левыми эсерами остановили и разоружили казаков. Исход этого боя осложнил положение Каледина.

Численный перевес был на стороне красных, казаки сражались против них неохотно. В конце января сопротивление калединцев и Добровольческой армии было сломлено. 29 января (11 февраля) Каледин сложил с себя полномочия и застрелился. 23 февраля красная колонна Сиверса заняла Новочеркасск, а 25 февраля колонна Саблина вошла в Ростов. Добровольческая армия отступила в степи.

Красные приближались к Киеву. Гуляйпольскому совету никто пока не угрожал.

Пока бойцы под красными знамёнами с пением Интернационала шли на смерть за Власть советов, у них в тылу укреплялась Советская власть. Становилось заметно, что это — не одно и то же.

Российская революция была мощным движением огромных людских масс, которые стремились изменить свою жизнь к лучшему. Эта революция первоначально ставила перед собой три важнейших цели: народовластие, политическую свободу («волю») и социальную справедливость. Справедливость понималась как передача в полное распоряжение земли крестьянам, а фабрик — рабочим. Рабочие, крестьяне и интеллигенты считали, что народовластие обеспечит переход к свободному труду на своей земле и своих предприятиях. Разогнав Учредительное собрание, большевики нанесли удар по народовластию. Ещё раньше они ограничили политические свободы граждан, в том числе и рабочих, от имени которых выступали. Большевики проводили аресты недовольных и на время прекратили перевыборы в советы, чтобы не потерять большинство в них. Но, укрепив свою диктаторскую власть, большевики надеялись провести социальную революцию, сделав отношения между людьми более справедливыми. В политике большевиков образовалось противоречие между политическим и социальными задачами революции.

До середины 1918 г. радикальные массы не замечали это противоречие, воспринимали его как россыпь досадных недоразумений, не замечая за деревьями леса. Люди, согласные с общим курсом режима, не склонны считать его диктатурой. Правительство действует так, как хочет народ — какая же это диктатура? Но ведь речь идёт не обо всём народе, а о той его части, к которой относится говорящий… Пока Махно проводил свой первый социалистический эксперимент, в крупных городах России шла красногвардейская атака на капитал, рабочие брали предприятия в свои руки, советы распоряжались в городах, а крестьяне делили землю. Махно мог чувствовать себя частью большого дела, которому Ленин придал всероссийский размах. И Ленин видел в таких людях, как Махно, своих союзников: «теперь, в эпоху коренной ломки буржуазного строя понятия об анархизме принимают, наконец, жизненные очертания… И в то время, как одни анархисты с боязнью говорят о Советах, всё ещё находясь под влиянием устаревших взглядов, новое, свежее течение анархизма определённо стоит на стороне Советов, в которых видит жизненность и способность вызвать в массах сочувствие и творческую силу»[101]. Это сказано с трибуны III съезда советов в январе 1918 г. Слово «анархизм» здесь употреблено в качестве синонима слова «коммунизм». На будущий год и позднее Ленин будет говорить об анархии только как о синониме стихии и бунта. Был ли он искренен в январе 1918 г.?

Определённо, в 1917 г. Ленин, как и анархисты, рассчитывал на самоорганизацию масс, которые, лишь при общем руководстве коммунистов и их союзников, смогут создать основы коммунистических отношений. Ведь эти отношения в соответствии с теорией марксизма естественно вытекают из краха капитализма. Но жизнь оказалась сложнее, переход от капитализма к новому обществу вёл через хаос, результаты самоорганизации разочаровывали. Нужно было выбирать — или самоорганизация, самоуправление, низовая демократия, или «строительство» нового строя, новой экономики, а значит — управление, подчинение, диктатура. Советская самоорганизация была для Ленина средством, а коммунизм — целью. Выбор было сделать легко.

В апреле, в разгар сложной политической борьбы, Ленин считает возможным переосмыслить многое из того, что было сформулировано им в 1917 г. Новое кредо Ленина называлось прозаично: «Очередные задачи Советской власти».

Перед Лениным и его партией стоит предложенная ещё Марксом задача построения сверхцентрализованного нетоварного общества, своего рода единой мировой фабрики, в которой страны обмениваются продуктами в соответствии с единым планом. В таком обществе не должно быть социальных противоречий, потому что все подчиняются создателям плана.

И это — задача ближайшего будущего. На повестке дня стоит «созидательная работа налаживания чрезвычайно сложной и тонкой сети новых организационных отношений, охватывающих планомерное производство и распределение продуктов, необходимых для существования десятков миллионов людей»[102].

Утопия? Конечно утопично представление о том, что некий «планомерный» механизм может учесть все возможности и потребности людей (даже если им управляют идеально умные и честные люди). Но Ленин не был утопистом — он вовсе не придерживался догм. Он был готов пойти на значительные изменения программных целей ради того, чтобы удержать свою партию у власти до момента, когда радикальное преобразование общества, создание единого хозяйства с «планомерным производством и распределением продуктов, необходимых для существования десятков миллионов людей» станет возможным. Ленину не довелось дожить до этого времени, но его работа помогла создать предпосылки для тоталитарного эксперимента 30-х гг. Первую попытку подобного рода Ленин планировал уже в 1918 г.

Для начала необходимо стабилизировать обстановку в промышленности, где после поддержанной большевиками «красногвардейской атаки на капитал» царил хаос. Сразу же после большевистского переворота, рабочие стали захватывать фабрики в свои руки. Но если до октября в таких случаях они пытались организовать производственное самоуправление и хозяйничать самостоятельно, то теперь им присылали красного комиссара, представителя советского правительства, который должен был заменить капиталиста. Поскольку красные директора смыслили в производстве ещё меньше рядовых рабочих, производство замирало. Отход от принципа «фабрики — рабочим» в пользу беспорядочной национализации оказался губителен для промышленности.

Махно в своей глубинке тоже «налаживал связи». Но для начала он считал нужным установить экономические отношения конкретных рабочих и крестьян «по горизонтали». Этот путь плохо согласовывался с ленинской стратегией планомерного производства и распределения сразу для всех.

Ленин предлагает прекратить беспорядочную «красногвардейскую атаку» на капитал. Беспорядочная национализация не создаёт стройной системы, которой легко управлять. Но «в войне против капитала движения вперёд остановить нельзя… продолжать наступление на этого врага трудящихся безусловно необходимо»[103] — начинается национализация целых отраслей.

На национализированных предприятиях уже вводятся по настоянию Ленина так называемые «Брянские правила» распорядка, устанавливающие режим беспрекословного подчинения начальству.

Ленин требовал от рабочих и служащих: «Веди аккуратно и добросовестно счёт денег, хозяйничай экономно, не лодырничай, не воруй, соблюдай строжайшую дисциплину в труде…»[104]. Если рабочий не захочет с энтузиазмом работать на нового хозяина — государство-партию — то он уже не рабочий, а хулиган — в такой же степени враг, как и эксплуататор: «Диктатура есть железная власть, революционно-смелая и быстрая, беспощадная в подавлении как эксплуататоров, так и хулиганов»[105]. Чтобы не было сомнений в том, как надо их подавлять, Ленин пишет о «поимке и расстреле взяточников и жуликов и т.д.»[106].

По мнению Ленина, «русский человек — плохой работник, по сравнению с передовыми нациями». Научить его работать может «последнее слово капитализма в этом отношении, система Тэйлора…» (конвейерная система, доводящая до максимума отчуждение человека в процессе производства). «Советская республика во что бы то ни стало должна перенять всё ценное из завоеваний науки и техники в этой области»[107]. Рабочий должен был стать послушным инструментом в руках управленца. Стихийность и спонтанность должна смениться порядком и управлением.

А стихия революции всё ещё видела Ленина своим вождём.

Установленный большевиками режим под флагом диктатуры «пролетариата» утверждал классовое господство технократии и бюрократии новой по составу, менее компетентной, но более решительной в достижении собственных социальных целей благодаря партийной сплочённости и милитаризации. Вплоть до начала всероссийской гражданской войны в мае-июне 1918 г. в политике большевиков чувствовалось и стремление к компромиссу с капиталистическими управленцами-технократами. Это вызывало возмущение левых коммунистов, левых эсеров и анархистов. Близился кризис левого блока, установленного в дни Октябрьского переворота. Но в открытую форму он перешёл не из-за внутренних, а из-за внешних проблем.

3. Брестский выбор

Несовершенство революции, её отход от изначально заявленных целей не мог смущать большевиков — всё равно социализм может победить только как всемирная система. Теория марксизма предполагала, что социалистическое общество не может возникнуть в стране, где для него ещё не возникли предпосылки — развитая промышленность, многочисленный пролетариат, высокая политическая культура трудящихся. В России пролетариат составлял несколько процентов населения, экономика была относительно неразвитой, политический опыт масс был невелик. Ещё основатели марксизма писали, что только вслед за социалистической революцией в развитых странах можно будет решать социалистические задачи в таких странах, как Россия. Ленин и его партия надеялись, что пролетариат Германии и других стран по примеру России восстанет и придёт на помощь российским товарищам. А пока нужно было срочно прекратить войну с Германией, которая высасывала все силы страны.

Сейчас важно продержаться до того момента, когда цепная реакция революций охватит Европу. Оттуда придёт культурная, экономическая и технологическая поддержка «лапотной» России. И так России выпала огромна честь — начать, подтолкнуть мировой процесс из тупика мировой бойни.

Но вот беда — бойня всё никак не кончалась, и мировая революция не спешила начинаться. В принципе расчёт на то, что после мировой войны последует мировая революция, оказался верен — сразу после окончания войны Центральную и Восточную Европу охватило пламя социальных и межэтнических конфликтов. В 1919 г. эстафету подхватила и часть Азии. Однако дорого яичко ко Христову дню — большевики обещали народу мир, а Германская империя пока была стабильной, и нужно было как-то выйти из войны с этим сильным противником.

20 ноября (3 декабря) в Брест-Литовске начались переговоры о перемирии с Германией и её союзниками. 2 (15) декабря было заключено перемирие на 28 дней с возможностью продления. Стороны обязались предупреждать друг друга о возобновлении военных действий за 7 дней и не проводить переброску войск на другие фронты, за исключением уже начавшихся.

Центральная рада вступила в Брестскую игру уже во время переговоров о перемирии — 23 ноября (6 декабря) С. Петлюра заявил о выходе Юго-западного и Румынского фронтов из подчинения российского командования и превращении их в Украинский фронт. Конечно, реальных сил для обеспечения этого решения у Центральной рады не было, но парализовать снабжение этих фронтов Рада вполне могла. Так что у Советского правительства было только два пути — или договариваться с Радой, или уничтожить либо кардинально преобразовать её. Пока не было возможности решить проблему силой, приходилось договариваться.

25 ноября (8 декабря) «Известия ЦИК» сообщили, что Советская власть готова удовлетворить желание Рады включить представителей Украины в состав мирной делегации. Это была точка невозврата, после которой вовлечение Рады в процесс переговоров стал неизбежным. Можно ли было предотвратить это решение?

А что было делать? Центральная рада настаивала, что мирный договор может заключить только правительство, признанное всей Россией. То есть документ, подписанный Совнаркомом России, Радой признан не будет. Втягивать Раду в переговоры — единственная возможность получить признание мира с её стороны.

Большевики, конечно, могли бы не втягивать Раду в переговоры, но это никак не спасало от втягивания Украины в сепаратные переговоры с Австро-Венгрией в дальнейшем, поскольку Рада не была связана подписями большевиков.

В то же время между Петроградом и Киевом продолжались постоянные консультации о сближении позиций по вопросам, тогда стоявшим острее, чем проблема мирных переговоров — вопрос об устройстве общероссийской власти, о гражданской войне между большевиками и калединцами.

Не пуская украинцев на Брестские переговоры, большевики проигрывали бы сразу по множеству позиций: они проявляли бы себя как великодержавные шовинисты, нарушающие права Украины (это чревато ослаблением позиций в политической борьбе за Украину), брали на себя всю полноту ответственности за возможное заключение непопулярного мира и при этом заранее позволяли Украине и другим частям страны не признавать его; получали в тылу фронта силу, которая может открыто дезорганизовывать его, не будучи связанной никакими обязательствами.

Собственно, совокупность этих факторов оставляла перед большевиками очень узкий коридор возможностей — либо играть на опережение, втягивая УНР в дело переговоров, надеясь связать украинцев общей ответственностью, либо попытаться задержать момент вступления УНР в переговорный процесс, хотя она могла сделать это самостоятельно позднее, установив прямые контакты с представителями Четверного союза. «Оттирание» Рады от Брестских переговоров было целесообразно только в одном случае — готовности как можно скорее заключить мир на немецких условиях.

Нас не должно обманывать и демонстративное желание Рады уклониться от переговоров на первом этапе, чтобы не нести ответственность за непопулярные решения в случае, если на них пойдут большевики. Эта линия Рады создаёт иллюзию, что большевики искусственно втянули Раду в Брестскую игру. Являясь реальной самостоятельной властью в регионе, граничащем с Австро-Венгрией, Рада была обречена на взаимодействие с государствами Четверного союза. Она лишь выбирала наиболее выгодный формат вступления в переговоры.

28 ноября (11 декабря) Центральная рада назначила своих наблюдателей на переговоры о перемирии.

В этой ситуации Антанта прозондировала возможность противопоставить Украину большевистским сепаратным переговорам. 21 декабря генерал Табуи сообщил правительству Центральной рады, что назначен при нём комиссаром Французской республики. Это полупризнание ещё не провозглашённой украинской независимости не возымело эффект — Украина не собиралась воевать с Германией на стороне Антанты. Однако «неблагодарность» украинских националистов была взята в Париже на заметку, что сыграло свою роль в дальнейшем.

Прибыв в Брест 3 (16) декабря, на следующий день после подписания перемирия, представители Рады прояснили позицию УHP: Украина не признаёт право большевиков на заключение мирного договора от имени всей России. Для представителей Четверного союза это был сюрприз, они боялись вмешательства в переговоры ещё одного неизвестного субъекта, рассчитывая, что большевики быстро согласятся на мир на немецких условиях. Как будет вести себя Рада? Соответственно, они обусловили признание Украины получением документов нового государства. Таким образом, теперь участие Рады в переговорах зависело от Четверного союза. Поскольку вовлечение Рады было им выгодно, оно было неизбежно. Первоначально немцы обусловили признание правительства Украины соответствующим решением Советского правительства, но, разобравшись в отношениях Совнаркома и Рады, уже не считались с советскими возражениями.

9 (22) декабря 1917 г. начались мирные переговоры между Россией и державами Четверного союза в Брест-Литовске. От них зависела судьба Украины, в том числе судьба гуляйпольских жителей, судьба Махно.

Большевики приняли тактику затягивания переговоров в ожидании мировой революции. В первые дни переговоров «революционная дипломатия» ещё давала большевикам шанс «сохранить лицо», обусловив территориальные потери демократическими принципами. Они выступили за самоопределение народов. Это вызвало известное замешательство в среде дипломатов Четверного союза. С одной стороны, Австро-Венгрия не собиралась соглашаться с самоопределением своих народов. С другой, самоопределение народов без разъяснения его механизма — значило для России де факто отдать под протекторат Германии Польшу, Литву и Курляндию и закрыть вопрос с войной, что давало возможность позднее по-своему трактовать условия мира. Вопрос об Украине ещё не стоял, а на южном фланге фронта Австро-Венгрия ничего не требовала от России, кроме мира и торговли (так как остро нуждалась в продовольствии).

К началу переговоров у немцев уже была радиограмма Рады о том, что Украина признает результаты мирного договора только при условии, если её делегация будет участвовать в переговорах самостоятельно[108], так что любая линия советских представителей должна была учитывать, что Украина участвует в решении вопроса о мире.

В сложившихся условиях никто не хотел ковать железо, пока горячо. Лидеры Советской России ещё не осознали, какая опасность исходит от возможного возобновления германского наступления в условиях разложения армии (даже Ленин придёт к выводу о невозможности сопротивляться во второй половине декабря, между всеармейским съездом по демобилизации 17 декабря и возвращением из отпуска 28 декабря)[109], и выступали с позиции силы. Немецкий генерал Гофман 17 (30) декабря даже с возмущением прокомментировал, что «русская делегация заговорила так, будто она представляет собой победителя, вошедшего в нашу страну»[110]. Советские представители понимали, что Германия остро заинтересована в мире и считали, что одно это защищает советские позиции.

Нельзя сказать, что эти расчёты были совсем уж неверными. Так, 22 декабря (4 января), в ожидании советской делегации министр иностранных дел Австро-Венгрии О. Чернин писал: «Нет сомнения, что если русские решительно прервут переговоры, положение станет тягостным»[111]. Когда Троцкий прибыл в Брест, немцев (здесь и далее под словом «немцы» мы будем понимать и союзников Германии) охватило бурное веселье, сменившее тягостное напряжённое ожидание.

Однако, пока большевики вели свою мировую игру, апеллируя к уставшим от войны народам, упрекая Антанту за то, что она не желает присоединиться к переговорам, 18 (31) декабря 1917 г. в Брест прибыла делегация Центральной рады.

И после 25 декабря отношения Совнаркома и Центральной рады ещё не были разорваны, и стороны активно торговались по поводу поставок хлеба в Великороссию и на фронт за рубли. Одновременно рассматривается вопрос о включении представителей Рады в российскую делегацию на мирных переговорах в Бресте[112]. Происходили отдельные столкновения сторонников Советской власти и Центральной рады в городах на востоке. На время переговоров в Бресте можно было отложить разногласия, что было важно для сохранения обоих режимов.

С правовой точки зрения претензия Рады на самостоятельное участие в Брестских переговорах, но без провозглашения независимости, была по-своему логична. Центральная рада настаивала, что нет легитимного правительства, признанного всей Россией. В ноте Рады, оглашённой 28 декабря, говорилось: «Мир от имени всей России может быть заключён только тем правительством (правительством притом федеральным), которое будет признано всеми республиками всех областей России либо их объединенным представительством»[113]. Раз легитимное правительство всей России до Учредительного собрания не возникло, Рада имела право считать Совнарком в Петрограде лишь одной из властей, возникших на территории России. А значит, у Рады столько же прав участвовать в переговорах, сколько у Совнаркома.

28 декабря Троцкий был вынужден признать Украину в качестве полноправного участника переговоров.

Этот шаг часто оценивается как чистая ошибка, «зевок» в дипломатической игре. Однако важно учитывать, что Троцкий в своём признании не отождествил Украинскую республику и Центральную раду, так как «Украинская республика находится сейчас именно в процессе своего самоопределения». Историк И. Михутина считает, что это давало Троцкому возможность «отложить вопрос о субъектности Украинской республики, её правительства и дипломатических эмиссаров», «но глава советской делегации по собственной воле, никем и ничем не вынужденный, отказался от такой возможности…»[114] Этот упрёк не справедлив. Во-первых, Троцкий как раз отложил вопрос о субъектности Украины (чем потом пользовалась советская сторона). Во-вторых, решать вопрос о статусе украинского правительства и его представителей было не во власти Троцкого. Он не мог выдворить правительство Центральной рады из Киева, а его представителей — из Бреста. Троцкий видел несколько дальше собственного носа и понимал, что если немцы хотят иметь с дело с украинцами, то будут его иметь. А вот проявление «империализма» со стороны российских представителей в Бресте серьёзно затруднит и дело достижения компромисса с Радой (если это возможно), и дело борьбы за Украину, если договориться не удастся. Представитель Рады Голубович настаивал на существовании двух «отдельных самостоятельных делегаций одного и того же русского фронта бывшей Российской империи»[115]. И ничего поделать с этим Троцкий не мог.

«Считается, что Троцкий допустил ошибку… — комментирует Ю. Фельштинский. — Однако не следует думать, что решение Троцкого было скоропалительным». Признание украинской делегации произошло после длительных переговоров с ней 26 декабря (8 января)[116].

Свои решения по поводу Украины Троцкий принимал не в одиночку. Прежде чем подтвердить свою позицию на заседании 30 декабря, Троцкий проконсультировался с Совнаркомом — признавать ли Раду официальной властью на Украине?[117] После этого Троцкий подтвердил право представителей УНР участвовать в переговорах. В дальнейшем этот его шаг не вызвал протестов Совнаркома и Ленина лично. Ленин понимал мотивы Троцкого, и в это время Петроград вёл борьбу за изменение курса УНР. Это укладывалось в формулу, принятую Совнаркомом 30 декабря по предложению Ленина: «Национальные же требования украинцев, самостоятельность их народной республики, её права требовать федеративных отношений, признаются Советом Народных Комиссаров полностью и никаких споров не вызывают»[118].

Кто же был правомочен представлять население Украины? На выборах в Учредительное собрание партии Центральной Рады, в большинстве своём социалистические, получили значительное большинство голосов. Наибольшее количество голосов — 45%, получили украинские эсеры. Ещё 25% получили российские эсеры. Но украинские партии получили поддержку прежде всего села. Избиратели, которые жили в крупных городах и на левом берегу Днепра (около четверти граждан) поддержали общероссийские и пророссийские списки — прежде всего большевиков и правых. Центральная рада претендовала на обширные районы вплоть до Донбасса и Курска, где её власть никогда не признавали. Претендуя на восточные территории, Центральная рада «получала» и население левобережья, ещё более равнодушное к национальной идее, чем жители Правобережья.

В условиях обострявшегося конфликта представители Центральной рады всё равно решили сепаратно договориться с державами Четверного союза. Их дипломаты, несмотря на свои предыдущие заявления, были к этому вполне готовы. Уже 21 декабря (3 января) Чернин писал, что если русские не возобновят переговоры, «мы снесёмся с украинцами»[119]. Поняв значение украинского фактора в переговорах, австро-германская сторона стала провоцировать Украину на провозглашение независимости, чтобы иметь возможность заключить с ней сепаратный мир. Формулировалось это как требование к Украине определиться со своим статусом. При этом статус независимого государства должен был найти международное признание как раз в договоре с Четверным союзом[120]. Юридический круг замыкался — немцы толкали Украину к независимости от России, чтобы установить над ней протекторат.

В день Учредительного собрания, 5 (18) января 1918 г. генерал Гофман предъявил советской делегации карту, на которой была начерчена линия немецкой сферы влияния, почти совпадающая с линией фронта. К западу от неё Германия сама позаботится о «самоопределении» Польши, Литвы и Курляндии.

Кратковременная революционная волна в Европе в январе сыграла с большевиками злую шутку, породив в них новые надежды на затягивание переговоров. «Любая новость, даже самая незначительная, о тех или иных признаках революционного возмущения за рубежом восторженно подхватывалась большевистской прессой в Петрограде…»[121] Новости из дома оказали влияние и на позицию дипломатов Четверного союза. О. Чернин признавал: «катастрофа, вызванная недостатком снабжения, стоит прямо у двери»[122].

Но решающее слово по-прежнему принадлежало немецким генералам, а они не намерены были упускать «плоды победы». Позиция германской военной элиты была авантюристична, так как затягивание мира перед лицом острого продовольственного кризиса, да ещё и когда русские предлагали честный мир, было чревато революцией. Но генералы были готовы рисковать, и не только из-за Прибалтики. Ставкой в игре стало украинское продовольствие.

Переговоры представителей Центральной рады и Четверного союза стали спасением для тех и других. Немцам нужно было как можно скорее завершить переговоры в Бресте и получить доступ к продовольственным ресурсам, а Рада стремилась отгородиться от большевиков (в том числе украинских) немецкими штыками.

Украинцы произвели хорошее впечатление на партнёров в Бресте: «Они значительно менее революционно настроены, они гораздо более интересуются своей родиной и гораздо меньше — социализмом»[123], — писал О. Чернин. Однако сближение с украинцами немцы проводили не ради их патриотизма, а ради продовольствия и обнаружившейся глубокой бреши в российском дипломатическом фронте.

Первоначально казалось, что отношения сторон партнёрские. Украинцы во главе с В. Голубовичем могли торговаться, и зашли в этом вопросе довольно далеко — прежде всего за счёт России. Они требовали признания границ Украины, включающих Северный Кавказ и даже анклав в Сибири.

Не забывали украинские делегаты и об украинцах к западу от фронта. Они требовали воссоединения с нэнькой Украиной Галиции и спорных с поляками Холмщины и Подлесья. Чернин напомнил украинцам о том, что Австро-Венгрия придерживается принципа «невмешательства одного государства во внутреннюю политику другого»[124]. Но в итоге всё же пришлось согласиться на создание автономной Галиции в составе Австро-Венгрии и обещать заставить поляков потесниться в спорных регионах. Хлеб нужен был срочно.

Стачки в Вене и Берлине стали сильным козырем не только в руках большевиков, но также и украинцев, которые, по выражению О. Чернина, «вылупляются очень быстро» и уже просто стали диктовать условия[125]. Р. Кюльман писал в Берлин: «украинцы хитры, скрытны и абсолютно не знают меры в своих требованиях»[126].

3 (16) января австро-венгерские дипломаты согласовали выгодные для Украины условия — новое государство получало территории восточнее Буга и южнее линии Брест-Литовск — Пинск. Секретным приложением гарантировалось автономия Восточной Галиции в составе Австро-Венгрии (это приложение австро-венгерская сторона позднее возьмёт назад, когда правительство Украины станет марионеточным).

Сведения о немецко-украинских консультациях стали поступать к Троцкому уже 22 декабря (4 января) из немецкой прессы. 6 (19) января немцы уже откровенно «засветили» переговоры с Украиной, что сделало необратимым и конфликт Центральной рады и большевиков. Голубович уже официально разорвал дипломатический блок с Россией. Это трагически сказалось на судьбе Рады, так как снимало издержки на пути вооружённого конфликта с советской стороной.

Переговоры в Бресте вышли на финишную прямую. «В результате дискуссий, которые состоялись во время перерыва в переговорах 23–24 января (4–5 февраля) между германским командованием, с одной стороны, и правительствами Германии и Австро-Венгрии, с другой, последние согласились ускорить подписание сепаратного договора с Украиной и, как только это будет сделано, вручить Троцкому ультиматум — иными словами, свернуть мирную конференцию в Брест-Литовске в недельный срок. Условия ультиматума, который Кюльман должен был представить Троцкому, были таковы: либо Троцкий принимает предложенные ему мирные условия, либо военные действия возобновляются»[127].

Выдвигая свой план провозгласить прекращение войны без подписания мира («ни мира, ни войны»), Троцкий стремился, помимо прочего, опередить немецко-украинское соглашение, так как Рада «ведёт явно изменническую политику»[128].

Столкнувшись с расширением сферы советского влияния на Украине, Центральная рада 9 (22) января 1918 г. в своём IV Универсале всё же провозгласила независимость Украинской народной республики. Но национальная идея оказалась слабым мобилизующим фактором в условиях обострившихся социальных проблем и в развернувшейся борьбе социалистических проектов. Авторитет Рады стремительно падал. Массы украинцев не бросились её защищать.

18 (31) января был принят украинский закон о социализации земли, ликвидировавший частное землевладение и передававший землю крестьянам. Он был основан на той же идее социализации земли, что и советский закон, принятый несколькими днями позднее. Но крестьянство уже было раздражено учреждениями Рады, так как в соответствии с её указаниями земельные комитеты описывали имущество имений, а крестьяне стремились просто его разобрать по хозяйствам. Для предотвращения разгрома имении уездные земельные управы вызывали войска[129].

В сравнении с последующим законодательством гетманата аграрный закон Рады больше устраивал крестьян, что и обеспечит сторонникам УНР массовую поддержку сразу после ухода немцев в ноябре-декабре 1918 г. Но пока Центральная рада была слишком умеренной, чтобы крестьяне были готовы сражаться против неё с большевиками, которые также несли с собой радикальную агарную реформу. А вот рабочие явно предпочитали большевиков, что стало решающим фактором во время борьбы в городах.

В условиях начинающегося военного конфликта существовавшее во многих городах двоевластие становилось нетерпимым. Обе стороны попытались разоружить противника, что привело к серии столкновений и восстаний, которые существенно сократили территорию, хотя бы отчасти контролируемую Центральной радой. Большевики с помощью войск Антонова-Овсеенко взяли власть в Полтаве (6 января) и Екатеринославе (28 декабря). Сторонники советской власти победили в Александровске (2 января), в Одессе (14–16 января) и Николаеве (23 января).

Это «триумфальное шествие советской власти» по Украине не было простым результатом вторжения красной армии извне — как правило власть брали местные сторонники советской власти с помощью тыловых частей, в которых служили и этнические украинцы, и представители других национальностей. Но, оказавшись на территории Украины, они автоматически стали её гражданами, и их политический выбор оказался не в пользу УНР. При этом значительная часть населения востока и юга нынешней Украины тогда не считали себя частью украинского государства. Не случайно 17 января была провозглашена Одесская советская республика, а 30 января была провозглашена Донецко-Криворожская республика — игра в «свою Украину» на востоке уже была не нужна.

В наши дни войну украинских националистов и красных на Украине называют «агрессией России». Но в колоннах красных шли и жители Украины. Они поднимали восстания за власть Советов. На обширных пространствах, которые новопровозглашённое государство считало своими, большинство населения, особенно в городах, не говорило по-украински. Претензии на эти территории сама по себе была агрессивна, попытка создать на такой многонациональной территории государство с преимущественными правами украиноязычного населения вела к гражданской войне между жителями Украины. Для Махно, как для большинства жителей восточной Украины, а то и Киева или Одессы, где большинство говорило по-русски, украинское государство не было своим. Для них война против Центральной Рады и других властей, созданных украинскими националистами, была войной против попытки разделить живую ткань народов, против затяжки с социальными преобразованиями. Хотя в своём универсале Центральная Рада провозгласила право крестьян на землю, она задерживала аграрную реформу, как и временное правительство. Позднее украинские атаманы легко переходили из-под жевто-блакитных прапоров под червонные и обратно. Повстанцев интересовала не государственность, а её содержание. Что она даст селянину? Центральна Рада дала романтические националистические обещания, и продвижение советских войск не вызывало значительного сопротивления.

15 (28) января началось просоветское восстание в Киеве. Красная гвардия укрепилась на заводе «Арсенал» и в Подоле. Вместе с двумя просоветскими полками красногвардейцы двинулись на центр города. 17 января часть гарнизона объявила, что дело нужно решить миром, то есть фактически объявила нейтралитет. Большевикам удалось захватить даже здание Рады и окружить националистов в центральной части города. Но 20 января Петлюра и Коновалец подошли с подкреплениями и выбили восставших из центра города. «Арсенал» был окружён и 21 января (3 февраля) его защитники сдались. Восстание было подавлено, произошли бессудные расстрелы пленных.

В это время войска красных во главе с М. Муравьёвым шли на Киев. 15 (28) января советские войска вошли в Бахмач. Продвижение советских войск не вызывало значительного сопротивления. 16 (29) января войска Рады дали бой под Кругами и были разбиты. Пытаясь задержать продвижение красных, петлюровцы «во время боя насильно пустили поезд с безоружными солдатами с фронта навстречу наступавшим революционным войскам и открыли по несчастным артиллерийский огонь»[130].

22 января войска Муравьёва заняли левобережные пригороды Киева и стали обстреливать город из артиллерии. Муравьёв докладывал Антонову, что «крестьяне восторженно встречают революционные войска»[131]. Как только развернулась открытая война, стало очевидно, насколько социальные факторы сильнее и важнее, чем национальные. Социальные конфликты определяли ход событий на Украине в это время, оформляясь национальной государственно-юридической надстройкой. Но национальный фактор воздействовал на социальные процессы и с противоположной стороны — национальная почва по мере становления советской системы прорастала и пропитывала политические силы, создававшиеся во имя социальных целей. В 1919 г. это обернулось волной сопротивления против красных. Но на «прорастание» этого фактора нужно было время, и в 1918 г. Рада не могла самостоятельно выстоять под натиском сторонников советской революции.

Петлюра имел примерно 1200 бойцов против 8000 красных. 25 января Центральная рада выехала из Киева сначала в Житомир, а затем в Сарны — к самому немецкому фронту. Как вспоминал А. Гольденвейзер, «у нас часто случалось, что отступавшие войска творили больше бед, чем сменявшие их завоеватели… На этот раз уходили украинцы, и они покидали Киев не так, как оставляют родной город и столицу, а как эвакуируют завоёванную территорию… «Вильное казачество», защищавшее город, чинило всяческие эксцессы; во дворе нашего дома расстреливали людей, казавшихся почему-либо подозрительными»[132].

26 января (8 февраля) 1918 г. войска Муравьёва взяли Киев. Красные произвели аресты и расстрелы офицеров, оставшихся в городе. После этого Муравьёв с 5000 бойцов двинулся к Днестру для отражения натиска румын.

9 февраля 1918 г. представители Центральной рады подписали договор с державами Четверного союза. Современная исследовательница И. Михутина считает этот договор «неправомерным актом»[133], тем более, что 26 января (8 февраля) 1918 г. Киев был взят советскими войсками. Центральная Рада бежала в Житомир. Но теперь Рада была признана в международном договоре. Это определило судьбу Украины, включая и те земли, которые ни о какой Центральной Раде слышать не хотели.

По мирному договору Четверного союза и Центральной рады Украина получала Холмщину и часть Подлесья. Рада обязалась предоставить Германии 1 млн. тонн продовольствия, способного смягчить там социальный кризис. Секретным соглашением предусматривалось создание автономной Галиции в составе Австро-Венгрии (вскоре эта договорённость была взята назад). Рада приглашала германские войска на Украину, чтобы вытеснить сторонников советской власти. Политика украинских националистов приобрела отчётливо прогерманскую ориентацию, которая сохранится до самой Второй мировой войны.

Теперь представители Германии готовы были «разделаться» с Россией. Чернин писал 8 февраля: «нет сомнения, что брестское интермеццо быстрыми шагами идёт к концу»[134].

9 февраля Вильгельм потребовал от своих дипломатов предъявить ультиматум Троцкому — сдать всю Прибалтику до Пскова и Нарвы[135]. С большим трудом Кюльману удалось уговорить императора подождать немного — хотелось выложить перед Троцким украинский козырь, чтобы добиться от него капитуляции на условиях 5 января (требования Вильгельма казались тогда совсем нереальными для заключения мира без продолжения войны, которая и для Германии была крайне нежелательной).

Но Троцкий не стал дожидаться неизбежного ультиматума. 10 февраля он заявил, что отказывается подписать аннексионистский мирный договор, заявив, тем не менее, о прекращении состояния войны и демобилизации армии. «Мы не можем освящать насилия. Мы выходим из войны, но мы вынуждены отказаться от подписания мирного договора»[136].

Ленин был не согласен с провозглашённой Троцким демобилизацией армии и даже пытался её остановить. Но рычагов воздействия на солдатскую массу оставалось немного, и фронт стал рассыпаться.

18 февраля немцы начали наступление. 1 марта немцы заняли Киев. 3 марта 1918 г. делегация Совнаркома подписала «похабный» Брестский мир. По его условиям Россия отказывалась от прав на Финляндию, Украину, Прибалтику и Закавказье, должна была выплатить контрибуцию. На Украину двинулись немецкие войска.

С точки зрения левых эсеров и их сторонников большевики «предали» идею мировой революции. Братский народ Украины был отдан на разграбление немцам. Украинский хлеб шёл на спасение германской империи. Американский историк Ю. Фельштинский считает, что украинский хлеб был мифом[137], однако О. Чернин настаивает, что, несмотря на все трудности с выколачиванием продовольствия из Украины, «без этой поддержки мы и вовсе не смогли бы продержаться до нового урожая»[138].

А кто будет кормить голодный пролетариат российских городов? На хлебные районы России, прежде всего Сибири и Дона ложилась двойная нагрузка. Левые эсеры — представители крестьянства в советах — вышли из правительства в знак протеста против капитуляции перед империалистами. База правительства сузилась ещё сильнее. 15 марта А. Ге от имени анархо-коммунистов произнёс на съезде советов резкую речь против мира: «лучше умереть за социалистическую революцию, чем влачить жалкое существование за счёт соглашательства с германскими империалистами»[139]. Правда, большинство анархистских организаций завили, что Ге не уполномочен выступать от их имени, но для большевиков это был важный сигнал: анархисты, которые прежде шли в фарватере большевистской политики, теперь начали переходить на сторону левых эсеров. Патриотические чувства большинства жителей России были оскорблены — большевики, обещавшие мир без территориальных потерь, капитулировали перед Германией, проиграли войну 1914–1918 гг., которая потребовала от народа огромных жертв. Миллионы людей, прежде равнодушные к большевикам, теперь ненавидели их.