Малахольный экстрасенс

1

– Ну что, пошли? – спросил Вовка. Он стоял, вопросительно глядя на меня.

Опять этот сон… В следующий миг пришло осознание: никакой это, на хрен, не сон. Я только что умер у себя в квартире. Или же нет? Лежу сейчас без сознания на полу в кухне – до спальни так и не добрался. Но, если так, почему дышится легко, тело переполняет сила, а природа вокруг хоть и притихла в ожидании грозы, но выглядит живой и объемной?

– Нет, – ответил я и для убедительности покачал головой.

Вовка пожал плечами:

– Смотри, гроза будет. Долбанет молнией – и будет тебе открытие! – он сложил руки на груди и закатил глаза, наглядно изображая мое ближайшее будущее.

Я вместо ответа ожесточенно воткнул щуп в землю. Уходи! Мне нужно понять, что вообще происходит.

Вовка еще раз пожал плечами, покосился на свою лопату (хорошую, с черенком, отполированным до блеска ладонями), вздохнул и поплелся к деревне. Я подождал, пока он скроется за кустами, и опустился на песок. Страха не было, как и паники. В стрессовых ситуациях я умею мыслить трезво – это не раз выручало меня в жизни. Итак, версий две. Первая: я сейчас лежу на полу, а все, что вижу – не более, чем бред умирающего мозга. Проверим. Я зачерпнул горстью песок и поднес ладонь к глазам. Песчинки с чуть слышным шорохом стали вытекать между пальцами. Я отчетливо ощущал их движение, вес и объем. Стряхнув остатки песка на землю, взял лопату. Тяжелая. У меня на даче лопата из титана – легкая и удобная, копать ею – одно удовольствие. Этой намашешься. Я попробовал пальцем край штыка – острый. Резать палец до крови не стал – глупо. И без того ясно, что мир вокруг реален – во снах и бреду подобного не бывает, там все странно и нелогично.

Тогда версия вторая: я умер, и мое сознание перенеслось в мое же тело, но на тридцать лет назад. Кто и зачем это сделал? Риторический вопрос. Случайность отвергаем – науке такие феномены не известны, хотя кое-кто с пеной у рта будет отстаивать обратное. Атеисты – они порою хуже либералов. И те, и другие на дух не переносят иную точку зрения, хотя на словах за свободу совести и мнений. «Кирпич ни с того, ни с сего никому и никогда на голову не свалится», – говорил Воланд в романе «Мастер и Маргарита». Хотя этот персонаж – Князь Тьмы, священники с ним полностью согласны – сам слышал. Остается понять, зачем Ему понадобилось переместить мое сознание в это время и место? Для чего?

С неба посыпались пока редкие капли, вот-вот ливень грянет, и я решил отложить эти размышления на потом. Встал, подобрал лопату. В этот миг будто кто-то разорвал небо надвое. Оглушительный треск ударил сверху, и ослепительно-белая, с синевой по краям (я успел это заметить) лента шваркнула под ноги. Меня словно подбросило, и все вокруг исчезло в черноте…

Очнулся от ощущения сырости на лице. Открыл глаза. Грязно-серые облака висели прямо надо мной, из них сеялся мелкий колючий дождик.

Я сел и огляделся. Лопата и щуп валялись рядом. Провел ладонью по груди. Рубаха была влажной, но не мокрой – значит, лежал без сознания недолго. «Молния, – вяло всплыла мысль, – все-таки они сюда точно бьют – Вовка не зря предупреждал. Хорошо еще, что не убило. Это было бы просто замечательно: переместиться в прошлое, чтобы от молнии погибнуть».

Я встал, подобрал лопату и щуп и побрел к деревне. Меня слегка мутило, ноги казались ватными, но по сравнению с тем, как я чувствовал себя на пенсии… Здоровье – такая вещь: понимаешь его ценность после утраты.

Вовки дома не оказалось – умчался на работу, о чем говорил висевший на дверях дома замок. Жена приятеля с детьми вчера уехала в гости к матери, что и дало нам возможность приятно посидеть за полночь – иначе разогнали бы раньше. Я прислонил к стене сарая лопату и щуп и отправился к тетке. В сенях зачерпнул кружкой из ведра и выпил холодной и невероятно вкусной колодезной воды, после чего открыл дверь в дом.

Тетя лежала на кровати поверх покрывала в одежде и слегка постанывала – похоже, снова давление прыгнуло. В прошлой жизни гипертония свела ее в могилу – инсульт. Я придвинул стул к кровати и присел. Тетя повернула ко мне перекошенное болью лицо.

– Ты где это ходил? – прошептала тихо.

– Да так, – ответил я неопределенно и спросил: – Голова болит?

Она прикрыла глаза, подтверждая – качать головой или говорить далее, видно, не позволяла боль.

Повинуясь какому-то безотчетному чувству, я положил левую ладонь ей на лоб. Тот был горячим – да настолько, что собственная рука показалась мне ледяной. И внезапно ощутил, как холод из ладони заструился туда, в жар. Я словно бы лил что-то из себя в этот пышущий огнем лоб; и жар вдруг стал сжиматься и отступать. Ощущение было странным и пугающим, я попытался убрать ладонь. Но тетка с неожиданным проворством упредила, крепко схватив меня за руку.

– Не надо, пусть будет, – попросила шепотом.

Через несколько минут я ощутил, что жар под ладонью съежился и исчез совсем. Руки тетки ослабли и тихонько скользнули на постель, она вздохнула и глянула на меня осмысленно.

– Прошло, – сказала удивленно. – Так быстро! – она обвела взглядом комнату и остановила его на часах. – Десять, – сказала, подхватываясь. – Что ты сидишь? Автобус через час, а тебе еще три километра топать. Давай живо! Сумку тебе я собрала.

Путь до соседней деревни я преодолел одним духом. Шел быстрым шагом, не забывая поглядывать по сторонам. Хотя смотреть, по большому счету, не на что. По правую руку заболоченный луг и кусты, по левую – лес. Через месяц, а то и раньше в нем вырастут грибы. Грибов тут много. В детстве мы с теткой собирали их мешками, сушили и сдавали заготовителям. А еще ягоды – чернику, бруснику и клюкву. Тетя Оля хвалила меня за старание и наделяла монетами – серебряными гривенниками и двугривенными. По возвращении в город я покупал на них мороженое и конфеты…

Мной овладело странное чувство. С одной стороны, тело радовалось вернувшейся силе и здоровью, но с другой – мозг продолжал пребывать в смятении. Случившееся со мной – реальность или все же бред? Вдруг я там впал в кому, и это – видение? Знать бы, что видят люди, пребывающие в таком состоянии – никогда об этом не читал. О тех, кто пережил клиническую смерть и вернулся, информации море, да и сам слышал из первых уст. Был у меня друг, который побывал за кромкой, я как-то спросил его: видел ли он чего ТАМ? «Было радостно, – ответил друг смущенно. – Не хотелось возвращаться…» Толя, так его звали, остался сиротой в три месяца. Случилось это в 1942 году в оккупации. Немцы повесили его мать, отец сгинул на фронте, и младенца забрали чужие люди. После войны сдали в детдом. Жить тогда было голодно, а в детдоме кормили. Толя выжил, сумел получить образование, даже стал писателем – у меня в книжном шкафу стояли его книги с автографами. Голодное детство сказалось на здоровье друга: к сорока годам он перенес несколько инфарктов и стал инвалидом. Но друг не ожесточился. Писал сказки для детей – такие же добрые и светлые, как и он сам. В 2007 году его изношенное сердце не выдержало. В гробу Толя лежал с улыбкой на лице. Сделали ли это в морге, или же так получилось само – не знаю. В последние годы друг сильно болел, жизнь его не радовала, но почему-то верилось, что он встретил смерть с улыбкой. Можно сказать: отмучился…

Подумав, я решил не заморачиваться. Мне сейчас хорошо? Хорошо. Вот и славно. Будем посмотреть, что из этого выйдет.

К остановке в соседней деревне я успел с запасом времени. Пыльный «пазик» подкатил к ней со стороны райцентра. Лязгнув дверцами-гармошками, выпустил немногочисленных пассажиров, выплюнул сизый дым из выхлопной трубы и отправился дальше в Дулебы – там у него конечная остановка. Развернется, водитель перекурит и поедет обратно. Эта сцена окончательно убедила меня в реальности происходящего: клуб пыли, поднятый автобусом (дождь сюда не добрался), вонь сгоревшего бензина, лязг дверей… В видениях такого не бывает. Что ж, примем как данность.

Я отошел на пару десятков метров от дороги – рядом с ней трава покрыта густым слоем пыли, нашел местечко почище, поставил сумку и присел, вытянув натруженные ноги. Местность вокруг ровная, без деревьев – автобус не пропущу. Нашарил в кармане пачку «Родопи», достал сигарету и прикурил от спички – зажигалки, а тем более, одноразовые – пока редкость. Клуб дыма, выпущенного изо рта, оказался на удивление плотным и густым. Табак в этом времени очень дымный, зато дешев. «Родопи» стоят 35 копеек, а может, и 50. Цены уже начали скакать. Курю я мало, не более десяти сигарет в день. До армии и вовсе не смолил, но там научился.

Ладно, что мы имеем? 1990 год, июнь, точное число не помню. Не важно, скоро узнаю. СССР пока существует, но парад суверенитетов начался. О своем выходе из Советского Союза объявили Эстония, Литва и Латвия, остальные республики раздумывают. Особой тревоги в руководстве СССР декларации прибалтов не вызвали – там полагают, что это несерьезно. Побузят слегка горячие эстонские парни вместе с примкнувшими к ним литовцами и латышами, да и успокоятся. Многие так думают. Они не знают, вернее, забыли, на что способен возведенный в абсолют национализм, который при Сталине давили беспощадно. Ну, так Сталин – тиран, не нам его примеру следовать. В стране перестройка с, мать его, ускорением, а КПСС так долго и старательно заботилась о развитии национальных окраин, что выкопала себе могилу. В союзных республиках сформировалась элита, пропитанная ядом национализма. Меньше всего этот процесс затронул Белоруссию, но и здесь «свядомые» бузят. Созданный в Вильнюсе БНФ[3] во главе со своим отмороженным лидером собирает многотысячные митинги, на которых горластые мо́лодцы клеймят коммунистов и их руководителей. Последние вяло отбрехиваются – говорить с народом нынешнее поколение руководителей КПБ[4] не умеет. Не по этому признаку их отбирали и выдвигали на посты. БНФ уже удалось провести в Верховный Совет 27 своих орлов. Это меньше десяти процентов от общего числа депутатов, но националисты ведут себя в парламенте, как центровые. Им многое удастся. В частности, протащить в качестве государственного флага символ коллаборационистов, под которым те рука об руку с эсэсовцами сжигали белорусские деревни. И это в республике, где в Великую Отечественную войну погиб каждый третий! Как же нужно было промыть людям мозги!

Многие считают, что националистами движут благородные устремления. Не смешите мои джинсы. Верхушка нациков четко знает, для чего зелье варится. Вспомните, как поступили в Латвии с русскими, которые помогли националистам победить. Объявили людьми второго сорта, не имеющими права избирать и быть избранными. А вы как думали? В высоких кабинетах должны сидеть представители коренной нации, а не какие-то там «оккупанты». Вы – мясо, которое поманили красивым лозунгом: «За вашу и нашу свободу!». А теперь пошли вон и скажите спасибо, что в концлагерь не загнали.

Национализм – болезнь заразная. Первым делом поражает так называемую интеллигенцию: писателей, художников, журналистов, музыкантов, ученых из числа тех, кто не добился великих успехов в творчестве. СССР – огромная страна, в ней пробиться на вершины сложно: нужен большой талант и тяжелый труд. А если Бог способностями обделил, а работать лень? Книги и картины пишешь средненькие – это в лучшем случае, над твоей диссертацией в Москве ухохатываются, а славы и денег хочется? А тут шанс. Надо всего лишь сковырнуть коммунистов, отгородиться забором от России – и ты лучший. По крайней мере, так будут говорить друзья-националисты, и писать подконтрольная им пресса. Можно и в большие начальники выбиться. В той жизни у меня был знакомый журналист с весьма средними способностями. Большой карьеры в БССР не сделал – не хватило ума и таланта. В конце 80-х он примкнул к БНФ и с его помощью пробился в депутаты Верховного Совета. Ему пообещали, что с приходом националистов к власти получит пост министра. Знакомый рьяно отрабатывал аванс. Например, изучил личные дела тогдашних членов правительства и написал разгромную статью, обличая тех в некомпетентности. Дескать, по-английски читают и переводят со словарем. Самым любопытным было то, что у обличителя с иностранным языком было как бы не похуже. Но ведь это другое, не правда ли?..

М-да, нелегкий период мне выпал. 1990-й еще можно назвать мирным, хотя на окраинах СССР уже идет резня. Бурно закипит в следующем году. Неудачный штурм телецентра в Вильнюсе, расстрел таможенного поста в Мядининкае, ГКЧП в августе и Вискули в декабре. В 1991-м в существовании СССР поставят жирную точку. Тревожное и опасное время, но одновременно – период больших возможностей. И я, наверное, единственный человек, который четко знает, что произойдет в ближайшем будущем. Осталось понять, как этим распорядиться…

На дороге показался автобус. Я встал и пошел к остановке. «Пазик» подкатил, обдав ждавших его появления людей клубом пыли. Лязгнули, открываясь, двери-гармошка. Я поднялся по высоким ступеням, дал водителю 20 копеек и, получив взамен билетик, прошел в салон, где устроился на свободном месте. Благо, их хватало – день будний, большинство людей на работе. В выходные в автобус не вбиться: истосковавшиеся по малой родине горожане едут навестить родню, помочь ей посадить картошку и собрать урожай. Обратно везут «свиные плечи» и прочие домашние гостинцы. Тяжелые сумки плотно забивают пространство под сиденьями и проход между ними. Впрочем, пока не сезон. Картошка посажена и даже проросла, а свиней начнут бить ближе к ноябрю. Время грибов и ягод не наступило, и в автобусах свободно. Дорогой я во все глаза смотрел на проплывавшие мимо пыльного окна пейзажи и деревья. Не был здесь давным-давно. Последний раз – в 50 лет. Тогда сделал себе подарок: сел в машину и проехал по близким сердцу местам. Побывал и в Прилеповке. Посетил кладбище, где лежат расстрелянный полицаями дед, пережившая его на сорок лет бабушка и тетя Оля. Постоял, помолился. В бывший дом тетки заходить не стал – там жили другие люди. Этот вояж оставил странное чувство: на душе было грустно, но светло.

«Пазик» привез меня к автовокзалу в райцентре. Я дождался проходящего на Минск автобуса, забрался в красный «Икарус» и отправился в столицу. Дорогой размышлял над будущим, мысленно перебирая варианты. Итак. В настоящее время я преподаватель факультета журналистики Белорусского государственного университета, учу студентов писать статьи по экономике. К слову, единственный на факультете. Остальные преподаватели учат чему угодно, только не ремеслу. Помню, как меня это поразило поначалу. Как же так? Кого мы готовим? Будущих репортеров и обозревателей или историков белорусской журналистики? Позже узнал подоплеку. Факультет в свое время создал человек, защитивший диссертацию по этой теме, сам же в редакциях не работавший. Учебный план и преподавательский коллектив он сформировал по собственным представлениям. Белорусский журфак со временем стал вотчиной предприимчивого белоруса: его окончили дети декана, другие родственники, а также земляки. Тот факт, что факультет готовит недоучек, ни его, ни кого другого не смущал. Власть в такие тонкости не вдавалась, а выпускники искренне считали себя классными специалистами. Эта тенденция продолжится и в независимой Беларуси. Как-то второй канал национального телевидения объявит кастинг по набору журналистов на вакантные должности. Руководство канала просмотрит и прослушает свыше 300 обладателей дипломов. И отберет… одного.

Я окончил МВТУ имени Баумана в Москве. Преподаватели там в мое время были – о-го-го! Я увлекался вольной борьбой, даже стал мастером спорта, но не дай бог сказать профессору на экзамене, что выступаю за вуз. Выгнал бы! Приходилось скрывать, как самую страшную тайну. Не знать предмет среди студентов «бауманки» считалось позором, как и замыкаться в рамках будущей профессии. Мы не пропускали театральные премьеры, ходили на концерты классической музыки, хотя рок тоже любили. Деньги на билеты добывали, разгружая вагоны – обычное дело для студентов тех лет. Я, вдобавок, подрабатывал в Торгово-промышленной палате: переводил статьи из иностранных научных и технических журналов. Языки давались мне легко: начал с английского, затем освоил немецкий. Платили мало, но было интересно. Распределение получил на Минский тракторный завод в «секретный» 6-й мехкорпус. Там собирали знаменитые «Шилки». Мы ставили в готовые бронекорпуса начинку, а затем отправляли машины в Горький, где их окончательно вооружали.

Отработав на производстве положенный срок, я подался в журналисты. Начал с многотиражки Академии наук БССР с вдохновляющим названием «За передовую науку». Там меня знали – переводы иностранных статей аукнулись, и предложили должность корреспондента. Одновременно писал статьи в другие газеты – от «Вечернего Минска» до «Советской Белоруссии». Неплохо зарабатывал, между прочим – гонорары в СССР были весомыми. Хватало и на модную одежду, и на походы в рестораны. Мои статьи брали влет: специалистов по науке среди выпускников белорусского журфака не водилось. Пером я владел неплохо, в тенденциях науки разбирался и умел о них рассказать.

Через пару лет меня пригласили в «Советскую Белоруссию» – освещать научные темы. Пообещали квартиру и не обманули. Помогли вне очереди построить двушку в кооперативном доме. Брать ее меня, кстати, отговаривали: дескать, подожди чуток и получишь бесплатное жилье от государства. Для начала однушку, а там – и нормальную. Я не захотел ждать, да и деньги были – накопил. Да и тетя Оля помогла. Меня задрало скитаться по съемным квартирам. Одинокому еще ничего, но к тому времени я был женат. В Минске предлагали арендовать комнаты в квартире с хозяевами, снять отдельную удавалось редко – это вам не Москва с ее огромным жилым фондом. Хозяин моей последней квартиры состоял на учете в психиатрическом диспансере, жилье сдавали его родственники. Время от времени псих вырывался из-под опеки, приезжал к нам и ломился в дверь, пугая жену. Я-то быстро разбирался с болезным, но в мое отсутствие она терялась. Телефона нет, позвонить родственникам, чтоб забрали психа, можно только от соседей. Но для этого нужно выйти на площадку, а там сумасшедший. Изнасилует, а то и задушит – что с него возьмешь? Он же на учете…

Жена… Еще одна проблема. С Галей я познакомился самым глупым образом: зашел в гастроном за продуктами и увидел симпатичную девочку за кассой. Остановился поболтать, благо других покупателей в магазине не наблюдалось. Слово за слово… Лицом Галя походила на Мирей Матье: большой рот, аккуратный носик, высокие скулы и выразительные карие глаза. Не красавица, но с изюминкой. О своем сходстве с популярной певицей она знала, потому прическу носила, как у Матье – модное в то время «каре». Меня это зацепило. Познакомились, пригласил в ресторан, получил согласие. Ничего удивительного: с женщинами я сходился легко. Рост 182 сантиметра, широкие плечи борца, симпатичная мордашка. В общежитии меня считали сердцеедом и ходоком – совершенно зря, к слову. Никого я не ел и никуда не ходил – сами вешались. Галя не походила на моих прежних подруг: стеснительная, хрупкая, с худенькими ногами, как у подростка. У меня это пробуждало умиление. Рядом с ней я чувствовал себя медведем и невольно опасался причинить боль. Еще Галя оказалась девушкой строгих принципов: никакого секса до свадьбы. Любишь – так женись, вот и убедила…

Можно не верить в приметы и судьбу, но иногда они упреждают нас от необдуманных поступков. Расписаться мы решили в сельсовете: в Минске регистрации ждать долго. Сели в автобус и отправились на малую родину супруги. По пути выяснилось, что Галя забыла в общежитии паспорт. Вернулись, забрали, сели на другой рейс, приехали. И что же? В сельсовете не оказалось тетки, ответственной за регистрацию – заболела. Другой бы задумался, но у меня подгорало. После месяца хлопот как-то расписались и… разъехались по общежитиям – у Гали начались критические дни. Потом я искал квартиру, покупал мебель – жилье сдавали без нее… Семейная жизнь началась со скандала: Гале не понравилось отсутствие в квартире телевизора – на него у меня не хватило денег. Что делать вечерами после работы? Ты меня не любишь!..

Став женой, Галя изменилась радикально. Куда девалась робкая, скромная девочка, умилявшая своей стеснительностью? Появилась властная женщина, твердо знавшая, что нужно ей и мужу – по ее торговым представлениям, конечно. Главным в них были деньги. Я неплохо зарабатывал – много больше других, но имелись те, кто жил лучше. Мне ставили в пример грузчиков мебельного магазина, которые с проданного мимо очереди гарнитура имели больше, чем журналист в месяц. В крохотной головке жены не умещалась мысль: выпускнику МВТУ работать грузчиком все равно, что пианисту – молотобойцем. Для чего тогда учился? Вдобавок она не хотела детей, говоря: «Вот выбьемся из нищеты…» Изменилась и внешность супруги. Выйдя замуж, она стала стремительно полнеть, при этом руки и ноги оставались тонкими. Фигурой напоминала рисунки детей – ну, эти: «Руки, ноги, огуречик – вот и вышел человечек…» Мой переход на работу в университет Галю взбесил: я терял в зарплате. Понять, что мужу надоела репортерская жизнь, и захотелось отдохнуть от суеты, оказалось выше ее сил.

Вскоре мы разбежимся. Я оставлю ей квартиру, сам переберусь на съемную, да так и буду скитаться, пока не встречу Инну. Наш научный журнал пробавлялся халтурами: подряжался выпускать заказные книги к юбилеям предприятий. Обычная, никому, кроме заказчика, не нужная макулатура. Я как раз сваял очередной образец. Мне позвонила редактор издательства и попросила зайти – уточнить пару моментов. Разговор мне понравился, как и редактор. Возникла обоюдная симпатия, очень скоро перешедшая в близкие отношения. Я собрал вещи и переехал к Инне. Очень скоро понял, что нашел свою пристань. Мы оформили брак, хотя Инна не настаивала – говорила, что ей и так хорошо. Мне – тоже, но все же настоял: не хотелось жить на птичьих правах. Жаль, что с детьми не получилось – обоим к моменту знакомства перевалило за сорок…

Я посмотрел в окно – автобус въезжал в Минск. Город выглядел незнакомым и чужим: серые бетонные многоэтажки типовых проектов, пустые дворы, редкие машины на улицах. Никого сравнения с Минском 2021 года. Да, попал…