Маленькая женщина для Большого

1

— Где врач? Где, вашу мать, врач?

Дикий хриплый рев, больше похожий на медвежий, чем на человеческий, перекрывает даже шум душа.

Вздрагиваю, торопливо завинчиваю вентиль, подхватываю длинную простынь, которая обычно служит мне полотенцем, обматываюсь и, смахнув волосы, налипшие на лоб, выглядываю из ванного закутка.

С опасением, но без страха.

Понятно, что если зовут врача, значит пациенты. Значит, что-то опять произошло.

А произойти тут может все, что угодно, это я уже за год работы поняла.

От рожающей коровы до охотника, которого подрал медведь.

Выбегаю, обмотанная простынью, в больничный коридор и замираю под взглядами двух здоровенных бородатых мужиков.

Это что еще такое?

Осматриваю их, понимая, что никто тут не болен.

По крайней мере, не до такой степени, чтоб так орать.

— Что происходит? — сурово интересуюсь, поплотнее запахиваясь в простыню и дико жалея, что хотя бы халатом не озаботилась.

Но вот как-то так получилось.

День-пиздень меня догнал, иначе никак не скажешь.

С утра, несмотря на то, что уже три дня метет прекрасная апрельская метель, которая для Карелии вообще не новость и не ужас-ужас, а самая натуральная обыденность, ко мне тянулся народ.

Сашка, фельдшер, с которой я работаю, не приехала, судя по всему, не смогла откопаться утром. У нее домик частный, развалюшка.

А я в квартире при больничке поселковой обитаю. Прямо с места в карьер, как говорится.

Никакая метель, паводки, засуха и ливни не страшны.

Как и моим пациентам, собственно.

С утра у меня были четыре женщины с давлением, потом старик с геморроем, потом еще рыбак, провалившийся под неверный апрельский лед и пропоровший себе ногу собственной пешней.

Ближе к вечеру меня порадовали чирьем и “что-то колет вот туточки”. А потом, после небольшого перерыва, объевшаяся грибочков бабулька, которая едва концы в моей больничке не отдала.

Короче говоря, в себя я пришла уже после восьми, выдохнула, глотнула остывшего с утра чая… И пошла в душ.

Потому что я могу забыть поесть, причесаться и еще море вещей… Но не помыться.

За окном прочно разгулялась метель, и это давало надежду, что сегодня до меня уже никто не доберется…

Ну что же…

Зря я надеялась.

Двое здоровенных мужиков, молча изучающих мою субтильную мокрую персону, судя по всему, крайне настойчивые.

— Ты — врач? — наконец, с нескрываемом сомнением и удивлением спрашивает один из них.

Киваю.

Ну да, не особо похожа.

Но тут уж ничего не поделать, какая есть.

— Точно? — переспрашивает второй мужик.

— Да что, собственно?.. — начинаю я, отступая на шаг в направлении своей квартирки. Надо все же одеться. А то стою тут, голая и мокрая…

Мужики переглядываются между собой, словно что-то решая.

А затем первый коротко кивает второму:

— Берем ее.

Чего???

Я до такой степени удивляюсь, что даже среагировать не успеваю. Да даже если бы и успела… Что я могу сделать?

Только взвизгнуть, когда меня как-то очень умело и шустро подхватывают, опрокидывают на широченное плечо и выносят прочь из больнички!

— Вы что? — визжу я, — вы с ума сошли? Поставьте! Поставьте меня немедленно!

Но меня никто не слышит. Мои попытки сопротивляться тоже смешны.

Колочу своего похитителя по спине, но добиваюсь только того, что меня поудобней укладывают на плечо.

На улице оглушает метель, кинувшая снег мне прямо в открытый рот.

А затем меня запихивают на заднее сиденье здоровенного внедорожника, кидают сверху какую-то огромную волчью доху, в которой три таких, как я, поместятся.

Хватаюсь за мех, словно за спасательный круг, потому что дико продрогла, пока несли по улице, голую, мокрую, в простыне!

Укутываюсь, пряча босые ноги в шерсти. И настороженно смотрю на мужиков, загрузившихся на передние сиденья.

— Что вам надо? — хриплю я, — отпустите…

Они молчат.

А машина трогается.

Оторопело смотрю в окно, на белую-белую взвесь метели.

Офигеть, я в душ сходила, конечно…

______________________________________

Девочки, я не в силах расстаться с героями истории ТЫ - НАША и НАША НАВСЕГДА! Потому тут будет про них, а еще про Виталю Большого, нереально брутального мужика, которому тоже повезет. Мы же этого страшно хотели? Велкам в нашу новую веселую книгу! Поддержите ее лайками, комментами и своим вниманием! Я буду знать, что делаю то, что вам нравится))))

2

Едем мы долго. Просто очень долго. Учитывая, что направление движения вообще не угадывается из-за веселой весенней пурги, а мои похитители успешно притворяются немыми, я устаю бояться и просто бессильно валюсь на сиденье, укрывшись с головой волчьей дохой. Благо, места на заднем сиденье полно, а доха — огромная.

Конечно, ситуация ужасная.

Как-то, когда училась в меде в Питере, не думала, что попаду в такую переделку. Вроде бы, всего насмотрелась, пока на скорой работала, но к такому трешу жизнь меня не готовила…

Тоже мне, тихая провинция… Никому ни до кого дела нет… А оно вон как… Приехали, забрали, везут… Причем, такие уверенные в том, что ничего им за самоуправство не будет! И причины такой уверенности две, я думаю: или они не боятся полиции, потому что все схвачено и беспокоиться не о чем. Или… Или они не планируют оставлять меня в живых…

Оба варианта плохие, но второй — вообще кошмар.

К сожалению, хоть как-то изменить ситуацию я не в состоянии.

Что я могу сделать?

Сбежать?

Ага… Голая. Босая. В метель. Очень смешно.

Уговаривать?

Бесполезно. По грубым физиономиям с полным наличием отсутствия интеллекта понятно. что мои уговоры никого тут не проймут. Эти зверюги с одинако тупыми лицами и свинью прирежут, и человека. Человека даже быстрее и легче, потому что визга меньше.

Плакать?

Это вообще не вариант.

Я плакать не умею, жизнь отучила.

Так что остается лишь смириться и ждать развития ситуации. Когда-то же мы доедем? И куда-то…

Вот там и будем решать, как действовать дальше…

Под дохой было тепло, а организм, получивший за день только пару глотков чая с утра, ослаб.

И потому я сама не замечаю, как вырубаюсь.

Сплю хорошо, крепко, без сновидений. И очень хорошо убаюкивает мерное движение машины.

А потом меня поднимают и куда-то несут. Сквозь сон слышу тихое бубнение, лицо чуть обжигает холод улицы…

Надо бы проснуться, но не получается.

Угрелась в машине, нанервничалась… Вот организм и решил защититься от внешних неблагоприятных факторов…

В себя прихожу резко, от перемены положения и озноба.

Меня ставят на ноги и сдергивают с плеч доху.

Моргаю, машинально придерживая влажную простынь и ежась.

Ослепляет яркий свет, бьет по глазам.

— Это, блять, что? — густой низкий бас раздается где-то высоко-высоко над головой. Словно Зевс Громовержец по мою душу прилетел.

— Врач, — бормочет один из тех мужиков, что похитили меня.

— Где? — еще громче и жутче гремит с верхотуры.

— Вот.

И грубая лапа меня подталкивает вперед, словно наложницу к властному господину.

Путаюсь в простыне и, вскрикнув, падаю вперед.

Даже руки не успеваю выставить перед собой! И снова зажмуриться, трусливо боясь удара, тоже.

Меня перехватывают грубые горячие лапы, придерживают за плечи, не давая упасть.

Ошарашенно задираю подбородок, пытаясь рассмотреть, во что это такое здоровенное я улетела.

Широченная грудь, обтянутая футболкой.

Выше — плечи с разворотом, как у борца, мощные, бугрящиеся мускулами.

Еще выше — борода с проседью.

И совсем высоко — суровое лицо с напряженно сдвинутыми бровями и сверкающими темными глазами.

Ох, е-мое… Реально Зевс Громовержец… Именно таким я его себе и представляла.

Огромный, грозный и беспощадный.

Жуть какая…

Куда меня занесло-то?

Зевс, между тем, осматривает меня бегло и удивленно, а затем переводит взгляд на моих похитителей:

— Вы — ебанутые? Вы кого привезли, блять?

— Врача… — неуверенно блеют они. Реально блеют же! На контрасте с грозным рыком Зевса — вообще бараны!

— Она сама сказала…

Зевс снова смотрит на меня:

— Ты — врач?

Я киваю. Врач, да.

Врачи и такие тоже бывают, да.

Без комментариев, уже привыкла за столько лет работы.

Мужик, все еще не веря, изучает мою бледную личность, жутко скалится. Не знаю, что этот оскал должен означать: приветливость? Злобу? Недоверие?

Впрочем, через секунду мне это знание уже не актуально.

Потому что с меня эпично падает вниз простыня.

Надо же…

А я думала, хуже быть не может…

___________________________________

Ну что. мои хорошие, вот и первая встреча)))

Главная героиня от Танюши:

На Зевса посмотрим в следующей главе)))) Все тапнули звездочку? Это очень поможет истории!

3

За моей спиной кто-то неаккуратно захлебывается воздухом. Причем, судя по звуку, все признаки анафилаксии. Интересно, это на мою голую задницу внезапная аллергия у человека? Или просто с сердечная недостаточность внезапно?

Эффект неожиданности бьет не только по моим наблюдателям и мне, но и по Зевсу Громовержцу.

Потому что физиономия у него становится очень сложной.

Пока мы все приходим в себя, он медленно моргает…

И наклоняется к моим ногам.

Так же медленно поднимает простынь и… Набрасывает мне на голые плечи, кутая неожиданно жестко и даже грубовато. Словно злится на меня за случившееся.

Я тоже сегодня не отличаюсь быстротой реакции, к сожалению, хотя в обычной жизни таким не страдаю.

Но тут комбо просто: усталость, похищение, голод, провал в сон и резкое пробуждение.

Именно этим я потом и объясню себе то, что не освободилась сразу, позволила тяжеленной ладони остаться на моем плече.

А пальцам другой — поддернуть меня за подбородок…

— Тебе сколько лет? — хрипит Зевс неожиданно низко, сменив громовой бас на нечто шипящее. И еще более пугающее.

— Тридцать четыре, — говорю я чистую правду.

Позади кто-то натужно кашляет, а кто-то, судя по звуку, лупит кашляющего по спине. Удары такие, словно деревом по дереву стучат…

Что же они так убиваются?

Они же так не убьются!

Как обычно, идиотизм посторонних, стремящихся причинить себе и окружающим пользу любыми доступными способами, приводит в чувство.

— Боже, прекратите его лупить! — не выдерживаю я, с огромным облегчением находя в себе силы вырваться из лап Зевса, дергаю подбородком, отступаю, поворачиваюсь к пытающимся помочь друг другу здоровякам. — Задохнувшегося человека надо стучать не по спине, а по груди! И не так!

Я кутаюсь плотнее в простыню и делаю шаг к мужику, но в этот момент приходит в себя Зевс.

— А ну, блять, пошли нахуй отсюда! — рычит он так, что у одного из здоровяков мгновенно прекращается приступ, а у другого — начинается.

Но ногами они работают лучше, чем головой, и соображают, судя по всему, ими тоже куда активней.

Я моргаю только раз, а никого уже в комнате нет.

Только я и Зевс.

Поворачиваюсь к нему.

Зевс изучает меня пару мгновений, тормозит взглядом на мокрых волосах, потом на босых ступнях. Чуть раздувает ноздри, словно здоровенный хищник, принюхивающийся к добыче.

И командует:

— За мной!

После чего разворачивается и топает к двери.

На меня не смотрит даже, в полной уверенности, что я буду подчиняться.

И очень сильно удивляется, когда я не трогаюсь с места.

Зевс стоит у открытой двери, смотрит на меня, чуть приподняв брови:

— Ну? Какого хера встала?

— Жду объяснений, — сухо отвечаю я, независимо приподняв подбородок.

Чувствую себя, конечно, не особо уверенно, все-таки ситуация дерьмовая. Но… Меня похитили, везли, притащили сюда, вдоволь полюбовались на мои голые прелести…

Мне кажется, что уж объяснений я заслуживаю.

Правда, Зевс вообще так не считает!

Он матерится и с рычанием топает на меня, выглядя при этом до такой степени жутко, что невольно мурашки по коже от ужаса бегут.

Доигралась я, похоже, со своим болезненным чувством собственного достоинства. Никогда от него ничего хорошего не получала, а все никак выводов не сделаю правильных.

Верней, выводы-то есть, а вот сил им следовать — никаких… Теперь расплачиваться буду, да… Пришибет он меня сейчас, даже не узнаю, за что страдаю…

— Виталик, мне надо… — в дверях комнаты появляется и замирает, удивленно рассматривая меня и повернувшегося на звук Зевса невысокая пожилая женщина. Очень красивая, с благородной сединой и тонкими изысканными чертами лица.

Она замолкает на полуслове, а затем хмурится:

— Виталик! Ты с ума сошел? Нашел время!

— Мама! — с досадой рычит Зевс Громовержец, который, оказывается Виталик… Надо же… Менее подходящее имя сложно найти… — Это врач!

— Врач? — глаза женщины еще сильнее расширяются, а затем в ее лице появляется выражение невероятного облегчения и радости.

Она стремительно идет ко мне, минуя замершего посреди комнаты Виталика, словно деревянный столб, внезапно выросший посреди дороги.

— Боже… Вы — врач? Пожалуйста, пожалуйста… Пойдемте уже!

Она тянет меня за руку, вообще не обращая внимания на то, что я, как бы это помягче сказать, слегка не в форме. Во всех смыслах.

Ей плевать, что я — босая и голая.

И теперь становится до конца ясно, что меня сюда притащили по профессиональной надобности.

И что отказаться и упереться козой-дерезой я не смогу.

С Виталиком, вот, запросто. Но с пожилой интеллигентной женщиной, с такой надеждой и радостью встретившей мое появление, нет…

Позволяю себя утащить из комнаты.

Проходя мимо Виталика, хмуро наблюдающего за происходящим, я только вздрагиваю.

Очень неприятный человек.

Пугающий.

И каким образом у такой милой, чисто внешне даже, женщины могло вырасти… Это? Не иначе, в роддоме подменили.

‐-------------

Визуал к главе от Танюши!

4

— Боже, что он с вами сделал? — женщина тащит меня через огромную гостиную, оформленную в виде охотничьего домика, со всеми атрибутами, вроде шкур зверей, трофейных голов на стенах, здоровенного камина, низких удобных диванов и прочего. Босые ноги утопают в пушистом ковре.

— Ничего… — бормочу я, — просто меня прямо из душа вытащили… Одеться не дали.

Женщина тормозит на полном ходу, хмурится, поджимает губы, бросает злой взгляд на закрытые двери, потом что-то бормочет про идиотов, которые лбы расшибают.

— Сейчас, — кивает она, — пойдемте, в порядок себя приведете.

За одной из дверей оказывается ванная комната, вся в брутальном черно-сером мраморе.

— Простите этих дураков, — вздыхает женщина, — всех сразу.

Последнее мне немного непонятно. Я пока что троих только видела. Что, еще есть? И как они тогда все вместе уживаются? Как дом-то еще целый?

— Сейчас принесу вам одежду, — добавляет она, — и обувь. Мой размер вам будет великоват, а вот Васин…

Какой еще Вася?

Чем больше я получаю непонятной информации, тем больше дурею.

К тому же, в теплой ванной начинают оттаивать пальцы ног и кончик носа, а еще появляются другие признаки запоздалого стресса, которые я привычно гашу специальными дыхательными упражнениями.

Не время сейчас.

Потом пострессую, в одиночестве.

Умываюсь, мою руки, изучаю свое ошалелое лицо в зеркале.

Деликатный стук прерывает мои разглядывания.

Женщина заходит и протягивает мне стопку одежды и изящные балетки.

— Вот, пожалуйста…

Кивнув, забираю вещи.

Переодеваюсь в легкий трикотажный костюм, который приходится прямо на голое тело надевать, потому что белья мне, конечно же, не принесли.

Балетки оказываются впору. Надо же. Что это за Вася такой, с тридцать пятым размером обуви? Женской обуви?

Выхожу.

И наталкиваюсь взглядом на хозяина дома, Громовержца Виталика.

Он стоит, опираясь плечом о косяк и сложив на груди здоровенные татуированные лапищи.

Весь проем двери занимает, если что, что в ширину, что в высоту. Плотненько так закупоривает.

Моргаю, напряженно глядя на него.

— Что дальше? — сухо спрашиваю его.

— Пошли, — кивает он, ничего больше не объясняя.

Делать нечего, иду.

— А где ваша мама? — интересуюсь по пути.

— Она уже там, — отвечает он, не оглядываясь.

Где, интересно?

Хотя, чего гадать, сейчас все узнаю.

Мы идем через пару комнат, проходных, анфиладных, сворачиваем в коридор, оттуда попадаем снова в большую гостиную.

Обалдеть, дворец тут. Заблудиться проще простого…

В новом помещении, оформленном в более спокойных нейтральных тонах, без голов животных на стенах, слава богу, нас встречают еще двое мужчин.

Высоченных, молодых и очень-очень взволнованных.

Они оба замирают на мне взглядами.

— Это врач? — удивленно хрипит один из них, темноволосый мощный здоровяк, размахом плеч способный посоперничать с хозяином дома. Может, не прямо сейчас, но лет так через десять — точно.

— Сам охуел, — коротко отвечает Громовержец Виталик, дернув бровью.

— Блять, — рычит раздраженно второй из мужчин, светловолосый красавчик с хищным разрезом глаз и скуластым, чуть обветренным лицом, — я, блять, говорил, что надо ехать! Я бы на лыжах уже в городе был!

— Ебанутый придурок, — с досадой отвечает Виталик, проходя мимо и отпихивая парня с пути, словно пушинку, — мои люди едва до фельдшерского пункта добрались, обратно уже по приборам шли! Куда бы ты пошел на лыжах, дебила кусок? А обратно как? На горбу своем потащил бы врача? Или сдох бы где-нибудь под кустом? Мне нихера не жаль, а вот Вася расстроилась бы. И папаша твой ебанутый потом мне предъявлял бы…

— Со всем моим уважением…

— Пошел нахер!

— Так, — прерываю я начавшийся базар, — либо мне прямо сейчас объясняют, в чем причина моего нахождения здесь, либо я разворачиваюсь и ухожу. И отказываюсь вообще с кем-либо тут разговаривать.

Голос у меня, когда надо, вполне себе командный, потому все трое мужчин замирают и поворачиваются ко мне. С изумлением.

Складываю руки на груди, с вызовом смотрю на них.

И прямо-таки вижу, как физиономии становятся виноватыми.

В этот момент открывается еще одна дверь, и появляется мама Зевса Виталика.

— Боже, да вы рехнулись тут! — закатывает она глаза, — пропустите врача уже! А сами идите вон… Выпейте что-нибудь, что ли?

Она приглашающе кивает мне.

Иду, под оглушающее молчание мужиков.

— Бабуль, как она? — робко спрашивает черноволосый здоровяк.

— Нормально, — ворчит женщина, — еще бы вы тут демонстрации не устраивали, все бы вообще отлично было.

Она пропускает меня вперед, захлопывает дверь, бормоча:

— Мужики… Боже, почему они иногда такие глупые?

Вопрос вопросов, конечно…

Я смотрю на хрупкую девушку у окна.

Она стоит спиной ко мне, смотрит в окно на бьющую в стекла метель, золотистая коса змеей свисает чуть ли не до поясницы.

На звук закрывающейся двери она поворачивается…

И причина моего появления здесь становится более, чем очевидна.

‐-------------

Спойлер на следующую главу от Танюши

5

— Добрый день, — здороваюсь я спокойно.

Девушка немного растерянно распахивает глаза, большие, яркие, лучистые, машинально обнимает себя за выпуклый, очень сильно выпирающий живот типичным жестом всех беременяшек.

— Добрый… — тихо отвечает она.

— Я — врач, — сразу обозначаю свой статус, — меня зовут Валентина Сергеевна.

— Очень приятно, Василиса.

Ей идет это волшебное сказочное имя. Наверно, отец придумал, когда дочь впервые увидел. Конечно, тот медведь бородатый выглядит не особенно сентиментальным, но иногда даже таких зверюг пробивает на чувства. Хотя, может, он ей не кровный родственник, а отец одного из тех сумасшедших парней, что бегают по стенам в соседней комнате?

— Я просто не понимаю, зачем они это все затеяли, — вздыхает Василиса удрученно, — я вполне себя хорошо чувствую… Так, немного тянет низ живота…

— Присядьте, я осмотрю вас, — киваю я на кровать.

Василиса послушно идет.

Мама Зевса Виталика поддерживает ее под локоть, и теперь я улавливаю фамильное сходство. Наверно, если взглянуть на фото этой дамы в молодости, то лица будут очень похожи.

И в который раз удивляюсь выверту природы: Зевс Виталик — отец этого нежного чуда? Поразительно…

Василиса осторожно укладывается на спину, я прошу снять сорочку, осматриваю аккуратно.

— Как давно тянет низ живота?

— С утра…

— Выделения?

— Да… Но такие… Странные, небольшие…

— Ощущения какие: потянет-потянет и отпускает?

— Да…

— А время между приступами засекали?

— Нет…

— Раз в десять минут примерно, — вмешивается бабушка.

— Срок когда ставят?

— Через неделю… И вообще… Этого не может быть… Я хорошо себя чувствую, понимаете? — Василиса начинает волноваться, приподнимается, глаза блестят испуганно. Боже, да она ребенок совсем! — И я должна рожать в клинике… Просто приехала в гости… Папа… Он позвонил… Скучал…

Она всхлипывает, и бабушка тут же принимается утешать:

— Ну что ты? Все хорошо, Васенька… Все хорошо же… Видишь, и врач тут есть…

— Но я должна была в клинике… И с Марией Игнатьевной… Она обещала, что будет сама лично… — Вася не успокаивается, наоборот, волнуется еще больше, хватает бабушку за руку, — как же я тут? Я… — ее голос дрожит испуганно, — я боюсь…

Замерев, она расширяет глаза, прислушиваясь к себе.

Схватка, вероятно.

Так, надо брать дело в свои руки, не хватало мне тут нервов дополнительных. И без того экстремальная ситуация.

— Василиса… — я мягко беру девушку за руку, смотрю в глаза спокойно, призывая весь свой опыт. Я , конечно, не акушер, но роды пару раз принимать приходилось, когда в скорой работала, — ничего страшного не происходит. Процесс этот естественный, и, если мы все будем делать правильно, то все будет хорошо. Скажите, у вас какие-то, может, документы из клиники, обследования имеются с собой?

— У меня все… В телефоне… На почте… — моргает она, — но интернета нет…

— Ничего, давайте я посмотрю то, что есть. И еще… — я поворачиваюсь к внимательно слушающей нас бабушке, — Вас как зовут?

— Валентина Дмитриевна.

— Тезки, — улыбаюсь я, стремясь снизить градус напряжения, — отлично. Валентина Дмитриевна, могу я вас попросить, как самого вменяемого человека в этом доме…

Она кивает, чуть поджав губы и, похоже, полностью соглашаясь с моим определением.

— Мне надо кое-какие инструменты, — продолжаю я, — и посмотреть, что у вас есть в аптечке. В идеале бы, конечно, мой чемоданчик, но он остался в фельдшерском пункте… Ваши… Подчиненные так быстро меня оттуда вытащили, что я даже не вспомнила про него.

Валентина Дмитриевна кивает, открывает дверь и, игнорируя кинувшихся к ней, словно гончие, с двух сторон одновременно, взволнованных парней, громко командует:

— Виталик! Твои дикие дураки утащили человека в одной простыне! И не дали ей даже лекарства и инструменты взять! Я не знаю, где ты их берешь, таких, но отправляй обратно, чтоб привезли все в лучшем виде! А если по пути мозги свои обнаружат, то будет совсем хорошо!

— Бабуль, как она?

— Можно, мы посмотрим?

— Малышка, мы тут!

— Маленькая…

— Теперь вы, — резко обрубает все попытки прорыва территории бабуля, — у кого из вас все документы Васи? Результаты анализов, отчеты врачей, скрининга? Ну? Сюда, быстро!

Судя по настороженному топоту и шуршанию, все безумно страдающие мужчины оказываются мгновенно заняты делом.

Я перевожу взгляд на Василису, она смущенно качает головой:

— Бабушка… Она полк построит…

— И это правильно, — киваю я, — в такой ситуации мужчин обязательно нужно занять чем-то масштабным и не особо важным. Спасением мира, например.

Василиса хихикает, а затем снова замирает, прислушиваясь к себе.

— Нарастает? — уточняю я.

— Да… Кажется…

— Ну вот и хорошо, — я успокаивающе глажу по животу, — все идет по плану.

— Да?

— Ну, конечно.

Василиса смотрит с надеждой и волнением.

— А вы… Вам приходилось раньше?..

— Принимать роды? Да, конечно.

Я говорю это все с уверенностью, которой, признаться, не чувствую. Но пациенту показывать это никак нельзя.

А потому… Улыбаемся и пашем, как заповедовал пингвин из Мадагаскара…

Главное, чтоб в этом доме оказался нужный набор медикаментов. А у этой девочки — не было никаких осложнений.

Ну, и чтоб мужики тут под дверью революционных действий не проводили. А то многовато их что-то. Очень надеюсь, что у Валентины Дмитриевны хватит таланта военачальника, чтоб все разрулить. А то у меня тут в ближайшие два часа будет напряженно…

_____________________________________

Арт к главе от Танюши. Я прямо плакала, такая нежность! В следующей главе послушаем Большого. Хотим?

6. Большой. Когда ничего не контролируешь...

В ситуации, когда нихрена не контролируешь есть один положительный момент: осознание, что у кого-то контроля еще меньше, чем у тебя.

Поизучав закрывшуюся за мамой дверью парочку длинных секунд, я разворачиваюсь к двум бешеным полудуркам, которых почему-то любит моя дочь, наблюдаю, как они дружно роются в телефонах, полностью погруженные в решение поставленной задачи, и едва удерживаю яростный оскал. Тут не порычишь. Заняты делом.

Но есть еще жертвы!

Разворачиваюсь и иду через чертову анфиладу комнат, которые зачем-то нагородил в этом чертовом тереме, к гостиной, где сидят на низком старте два клинических идиота, полностью подходящие под пословицу о старательных дураках и их чугунных лбах. Вот сейчас они в пешее путешествие у меня и отправятся. Потому что два дебила — это сила.

Но к силе надо бы чуть-чуть мозгов, чисто для обслуживания инстинкта самосохранения.

И раньше я думал, что у моих парней этот инстинкт работает.

Все же, непростые люди.

Горячие точки, боевое братство, опыт, опять-таки… Почему в боевой обстановке это все срабатывает, а тут, в экстремальной, отрубилось, к хренам?

Когда я велел привезти мне сюда врача из фельдшерского пункта, о котором до этого дня даже не подозревал, что такой зверь имеется в моих владениях, то имел в виду, что надо мне нормального врача привезти! А не мелкую глазастую чихуяшку, мокрую и трясущуюся. Ей-богу, если б выяснилось, что они жестко промахнулись, я бы их прямо тут в тонкий блин раскатал.

И так с утра нервы ни к черту, а еще и придурки вокруг бессмысленные…

Причем, как-то все сразу.

Начиная от моих долбанутых зятьев и заканчивая не менее долбанутыми подчиненными.

Словно все как-то резко поглупели, стоило дочери за завтраком охнуть и схватиться за живот.

Хотя, если быть уж до конца честным, я прыгал в первых рядах этих тупых идиотов…

Как глянул на ее бледненькое личико, на слезы в огромных испуганных глазах, и сразу такой приступ паники словил, какого никогда в жизни не получал!

Вообще никогда!

Ни на войне, а там было, от чего паниковать!

Ни после!

А там тоже все не сладко было!

Ни в тюряге, а там…

Да хрен с ним.

Короче, помотала меня жизнь, покидала. И я думал, что все на свете видел, и вообще ничем не удивить… А вот нихрена!

В последнее время только и делаю, что новые грани удивления и шока прохожу.

Когда, меньше года назад, узнал, что у меня, с вероятностью в девяносто процентов, дочь есть, чуть приступ сердечный не схватил.

Помню, летел, перечитывал сообщение от давнего приятеля своего, с которым по юности много чего веселого пережили и которому, одному из немногих в этом мире, я мог доверять, пусть и не сто процентов, но даже семьдесят — это пиздец, как кучеряво…

И писал мой приятель, что сейчас в его доме находится дочь моей любви единственной, девчонки, которая когда-то очень сильно в голову запала. А потом и сердце вынула, кинув меня и свалив в самый тяжелый момент жизни.

Я давно простил ее, хоть и поступила она, как тварь, конечно же. Но я зла не держал. Просто… Просто помнил про нее. И думал… Иногда. Но не искал.

Зачем я ей? Сиделец, с длинным шлейфом подвигов за плечами. Она всегда моей этой стороны жизни боялась… И вот, когда смогла, воспользовалась моментом, чтоб свалить так далеко, что и след потерялся.

Нет, если б я цель поставил, то нашел бы.

Но я не ставил.

Проглотил, пережил, отпустил…

А зря.

Лара, как оказалось, не одна сбежала. Дочь мою увезла. И воспитывала ее, как умела. И нового папашу ей нашла быстро настолько, что ни у кого не было сомнений, что девочка — его родная дочь.

При одной только мысли, что я мог бы так и не узнать ничего, пот холодный до сих пор прошибает…

Она ведь росла, росла и выросла, моя девочка, моя Василиса. В такую красотку выросла, что взгляда не оторвать… Я и не мог оторвать. Смотрел, смотрел, глазам не верил…

Дочь.

Василиса.

Дочь Лары.

Охренеть…

В тот момент я был до такой степени ошеломлен и сбит с толку, что не сразу просек ситуацию во всей ее полноте. Меня только невероятное, бесконечное удивление переполняло и такая же невероятная, бесконечная радость. Ослепительная, как летнее солнце у нас, на Севере. Белое и яростное.

Я долго промаргивался, долго пытался снова начать дышать, вокруг смотреть… Вопросы задавать.

А когда сумел это сделать, выяснилось, что моя девочка совсем не так уж хорошо жила, со своей мамой. Со своим папашей, которому дико повезло, что он сдох к моменту, когда я нашел Василису.

Узнав, через что пришлось пройти моей дочери, я впервые испытал то самое чувство полного бессилия. И невозможности что-то изменить. Не изменишь трудное детство моей девочки в секте. Не заставишь забыть предательства родителей. Боль от разлуки. Горечь одиночества. Она долго была одна, моя Василиса.

Она сумела выжить.

И в тот момент единственное, что я хотел, это забрать ее с собой и дать, наконец, все то, чего она заслуживала.

И тут выяснилось, что со своими желаниями и стремлениями я сильно опоздал.

Василисе уже все дали.

И саму Василису забрали. Нагло увели у меня прямо из-под носа! Не дали даже насладиться ощущением того, что у меня теперь дочь есть!

Потому что моя дочь, оказывается, уже была чьей-то женщиной! И даже хуже: дважды чьей-то женщиной!

Я тут и одного-то парня едва стерпел, а их у нее, оказывается, было двое!

Два балбеса, два великовозрастных придурка, годных только на то, чтоб кулаками махать и старшим дерзить!

Они забрали мою девочку и не собирались отдавать! Еще и огрызались, щенки!

Ну вот кто такое стерпит, скажите?

Кто?

Да даже человек с ангельским терпением не выдержит!

А у меня терпение вообще никогда не было отличительной чертой!

Привыкал я долго.

Разговаривал с Василисой, убеждал, угрожал, советовал, искушал разными возможностями…

7. Большой. Когда учишься бегать по стенам

За окном ебашит в стекло метель. Ритмично, сука, лупит, прямо можно на ноты накладывать. Или в стук сердца переводить.

Или — в стоны рожающей Васи.

Последнее — просто тупым ножом по нервам.

Режет. Пилит. Выматывает.

И нихуя. И никак не прекратить это… Хуже любой пытки! Реально, была бы возможность, сам бы все сделал! Только чтоб ей не было больно! Или нет! Отправил бы рожать одного из этих мелких придурков, что с совершенно белыми каменными мордами сидят, словно псы, под дверью в комнату Васи.

Только сейчас впервые в жизни понимаю, насколько несправедливо по отношению к женщинам поступила природа.

Потому что мы, мужики, в процессе создания жизни получаем только кайф.

А женщины потом — вот такие жуткие мучения. Нежные, хрупкие создания, которых на руках надо носить и не позволять вообще никаких проблем испытывать… И вот через это проходят!

Несправедливо!

Эти два придурка ее в постель затащили, кайф словили, пусть бы сами и страдали сейчас!

Не могу удержаться, периодами кошусь кровожадно на своих гребанных зятьев. Дико хочется отпустить себя на волю, выдохнуть напряг и уебать их, к херам. Или выкинуть из дома на метель, чтоб хоть чуть-чуть успокоить нервы.

А то по стенам же бегать скоро начну!

Вася вскрикивает как-то очень громко, и мы все, словно по команде, приподнимаемся.

Камень и Лис переглядываются, глаза у обоих — квадратные.

— Надо посмотреть… — решительно говорит Лис и протягивает руку в ручке двери.

— Стоять, блять, — рычу я злобно.

— Но, Виталий Борисович…

— При всем моем уважении…

— Отошли, мать вашу!

Стоны прекращаются, и эта тишина куда сильнее бьет по нервам, чем то, что было до этого. У меня реально сердце останавливается.
Почему она молчит? Что там?

Тяжело иду к двери, каждый шаг ощущается каменным, неловким каким-то.

И страшно мне! Так страшно, как вообще никогда не было!!!

Дверь открывается за пол мгновения до того, как доползаю до нее.

Мама строго изучает нас троих, напряженных, словно псы на охоте, только что лапы не подбираем, поджимает губы.

— Виталик, распорядись, чтоб чаю принесли, сладкого, — коротко говорит она.

И разворачивается, чтоб уйти обратно!

Едва успеваю прохрипеть:

— Мама… Как Вася? Можно мне зайти?

— И мне!

— Мне!

Мама снова по очереди смотрит на нас, трехголовое чудище с одним на троих бешено бьющимся сердцем, затем вздыхает и, повернувшись, коротко спрашивает:

— Валентина Сергеевна, можно я их пущу, на минуту? А то как бы не пришлось еще их реанимировать…

— Да, только на минуту, — коротко отвечает спокойный женский голос.

И мы, даже не переглядываясь, ломимся в дверь одновременно.

Правда, я успеваю чуть пораньше, плечами отжимаю себе преимущество, делаю шаг вперед, жадно выискивая взглядом дочь.

Она сидит на кровати, откинувшись на подушки, бледная, лицо все в бисеринках пота, венка на виске такая яркая, болезненная.

Замираю, не в силах сделать шаг.

А за моей спиной, потолкавшись плечами в дверях, вваливаются в комнату эти два придурка, из-за которых моя дочь сейчас мучается.

Они, в отличие от меня, не тормозят, преодолевают расстояние до кровати буквально в один шаг, синхронно тянут лапы к Васе.

— Малышка…

— Маленькая…

— Куда? — грозно окрикивает их боевая чихуяшка, — грязными руками!

Это так у нее командно получается, что парни мгновенно замирают, словно выученные сеттеры, опускают лапы, только взгляды от Васи не отводят.

— Все… хорошо… — шепчет она, улыбается даже устало, — только устала… И больно очень…

Ее голос подрагивает, и мне физически больно от этого!

И от понимания, что ничего сделать не могу! Помочь никак!

Мы заперты в этом доме, без возможности даже выйти!

В любой другой ситуации я бы сюда уже море врачей нагнал! Но сейчас… Да что же это за выверт такой у судьбы? Ладно, меня, мне — за дело!

Но Васю мою — за что?

Она же — нежная, ранимая, сама невинность! Чистая душа!

Не надо ее! Меня! Меня наказывать надо!

Но не ее!

— Ой… — Вася прижимает руки к животу, запрокидывает голову, — ой-ой-ой…

— Вася!

— Маленькая!

— Так, на выход все нервные мужчины! — снова командует маленькая женщина, единственная из всех, пожалуй, не теряющая силы духа и самообладание. — Валентина Дмитриевна, попрошу вас…

— Вон пошли! — рявкает мама, жестко указывая мне на застывших у кровати Васи парней. — Виталик!

Собираюсь с силами и за шкирку выволакиваю обоих зятьев из комнаты.

Они не сопротивляются и, похоже, вообще не отдупляют, что происходит. Взглядами жадно и отчаянно жрут выгнувшуюся на кровати Васеньку.

Толкаю их на диван в соседней комнате, затем, выдохнув, выглядываю в коридор:

— Эй, кто там? — и командую появившемуся Сашку, — скажи на кухне, чтоб чаю принесли. Сладкого. Черного. — И, подумав, добавляю, — и коньяка бутылку.

Сашок, кивнув, пропадает.

Вася за стеной снова начинает стонать, я смотрю на дверь, на молчаливых бледных Камня и Лиса.

Блять…

Как хорошо было бы по стенам научиться…

Помогло бы мне сейчас, определенно.

Вася стонет все надрывней, все громче, и, клянусь, это — самые страшные минуты в моей жизни! Те, что потом буду в кошмарах видеть. И каждый раз покрываться холодным потом.

Что-то коротко говорит маленькая женщина, что-то бормочет успокаивающе мама…

И Вася снова стонет. Да так жалобно!

Су-у-ука…

Вспоминаю, что хотел поставить церковь рядом в деревне, восстановить ту, что разрушили во время революции, да как-то все не успевал…

Клянусь, поставлю! И купола… Чистым золотом… Только чтоб с ней все хорошо было! Ну, пожалуйста! Я же так редко что-то просил… Пожалуйста!

Резкий, пронзительный крик младенца служит мне ответом на мои молитвы.

8. Мужчина с младенцем на руках

Василиса — боец.

Держится молодцом, не паникует, просто так не кричит, бесполезно тратя силы, правильно дышит, строго следует моим указаниям. И ее бабушка — это, конечно, неоценимая помощница. Подарок небес.

Утешает, все слышит с первого раза, не пытается лезть со своим ценным мнением, аккуратно выполняет все, что я ей говорю.

И явно действует на внучку умиротворяюще.

Втроем мы справляемся.

Тем более, что роды у Василисы проходят, как по учебнику, эталонно, можно сказать.

Единственное, что быстро слишком для первых родов, от начала первых регулярных схваток до полного раскрытия шейки матки и, собственно, потуг проходит примерно часов шесть… Но это тоже вписывается в нормативы.

До моего появления тут, как я понимаю, творилось форменное безумие, ведущую партию в котором играли сумасшедшие мужчины, дед и двое едва держащихся в рамках цивилизованности молодых мужчин, один из которых, как я понимаю, приходился отцом будущему малышу, а второй…

Наверно, группой поддержки? Причем, хреновой такой группой поддержки.

Ее бы саму бы кто поддержал.

Нормальней всех в этом тестостероновом коллективном сумасшествии, как ни странно, выглядел тот самый Зевс Виталик, которого я с первого взгляда определила, как совершенно неадекватного зверюгу.

Что же, первый взгляд не всегда верный.

Сейчас он замирает, словно медведь , выползший из берлоги после зимней спячки и углядевший в опасной близости охотника. Очень настороженно и монументально.

Глаза горят, лицо красное. Полная клиническая картина безумия.

Две его копии по духу замирают на полшага позади, вытягивают шеи, жадно глядя на сверток в моих руках.

Молчание в комнате можно взвешивать и продавать на рынке, настолько оно плотное.

Словно немая тяжеловесная сцена в классической постановке “Ревизора”.

Мне кажется, никто из них троих даже не моргает. И, вероятно, не дышит тоже.

Малышка, укутанная в чистую пеленку, кривит ротик и кричит.

И это служит окончанием немой сцены.

Опомнившись, делает шаг вперед Громовержец Виталик.

Следом за ним, ступая четко в ритм, идут парни.

Виталик смотрит то на меня, то на маленькое личико внучки, то на измученную дочь, с легкой улыбкой без сил откинувшуюся на подушку.

— Дочь? — хрипит тот из парней, что выше и крепче.

— Да, — киваю я, сходу определяя его, как отца. Конечно, сходство на данном этапе — дело условное, но раз задает вопрос…

— Моя… — тут же улыбается второй мужчина, белозубо, настолько счастливо, что тянет улыбнуться в ответ. И я улыбаюсь, хоть и удивляюсь про себя. Надо же… Неверно я определила, значит…

— Вообще не факт… — рычит, оскалившись, здоровяк.

Оба они, не отрываясь, вглядываются в лицо девочки, словно выискивают нужные им черты.

И я понимаю, что чего-то не понимаю.

— Дай… Мне… — Зевс Виталик протягивает большущие свои лапы к ребенку. Я смотрю, как они чуть подрагивают, медлю.

Ситуация странная, конечно…

— Мне! — тут же вклинивается здоровяк.

— Мне! — пытается оттереть его плечом блондин.

Я отступаю на шаг опасливо. Дикие какие дураки. Сумасшедшие абсолютно.

— Так! — выступает на первый план Валентина Дмитриевна, которую эти трое едва не снесли с ног, с такой скоростью влетели в комнату, — а ну, хватит пугать доктора! И малышку! Сдурели совсем! К Васе идите!

Оба мужчины тут же переводят взгляды на лежащую Василису, и лица их меняются, словно изнутри начинают светиться.

— Малышка… — стремительно идет к кровати блондин и тянет к молодой мамочке руки.

А второй, умудрившийся опередить соперника на полшага, гулко падает на колени перед кроватью, хрипит взволнованно:

— Маленькая… Ты как? Больно было?

— Да… — смущенно улыбается она, позволяя блондину взять себя за руку. Он тут же принимается целовать тонкие пальчики, что-то тихо шепча.

А здоровяк просто кладет огромную ладонь на щеку Василисы, гладит.

Эта сцена, длящаяся едва ли дольше одного вздоха, несказанно смущает и удивляет. И кажется невероятно интимной, очень-очень личной, настолько, что становится неудобно, что подсмотрела ее.

Я перевожу взгляд на Валентину Дмитриевну, с материнской нежной улыбкой смотрящую на этих троих. Потом щурюсь на Зевса, которому, кажется, вообще плевать, что там у его дочери и двух мужчин происходит. Он смотрит только на внучку.

И руки его, протянутые к ней, уже не дрожат.

— Дай ее мне, воробышек…

А вот голос подрагивает.

Трогательно так.

И я подчиняюсь.

Аккуратно передаю ему малышку, которая успокоилась уже, только пару раз взревнув в самом начале, чтоб показать всему миру, кто тут, в этой комнате, самый главный человек.

Зевс Виталик берет внучку на руки, неумело, так, словно и не держал никогда младенцев.

— Осторожно, — подсказываю я, поправляя пеленку, — вот так… Под голову. И чуть-чуть. Потом надо отдать мамочке…

— Я чуть-чуть… — покладисто кивает он, не отводя взгляда от малышки, — я просто… Поздороваюсь…

Я отхожу чуть в сторону, чтоб не мешать им.

А сама взгляд не могу оторвать от этой картины.

За моей спиной о чем-то взволнованно шепчутся двое мужчин и одна измученная девушка, рядом стоит и украдкой вытирает слезы стойкая железная леди, за все это время ни разу не давшая слабину.

А передо мной огромный бородатый, пугающе серьезный мужчина аккуратно держит на здоровенных татуированных ручищах новорожденного младенца.

И, клянусь, это — самое нежное и трогательное, что я видела в своей жизни.

_________________________________

Ох, девочки, для меня такие вещи писать - невероятный стресс и волнение. Очень сложно в эмоциональном плане. Но мне кажется, получилось хорошо.

Посмотрите на счастливого дедушку. Он такой трогательный!

Танюша, спасибо за арты!

И в моем ТГ канале, девочки, сегодня столько офигенной красоты! Я сама никак не могу перестать пересматривать. Заходите, мои хорошие! Ссылку можно найти вот здесь: https://litnet.com/shrt/9n2D , в самом низу, в разделе Сайты, если тапнуть на значок МЕ

9. Снежный плен

— Выпьешь, воробушек?

— Валентина Сергеевна, пожалуйста.

— Чего “пожалуйста”?

— Обращайтесь ко мне по имени-отчеству, мы с вами не переходили на “ты”.

— Ну, по-моему, после того, что между нами было…

В этот момент меня окидывают очень недвусмысленным, очень таким мужским взглядом, от которого становится жарко.

Или это температура у меня? Вполне вероятно, после пробежки по метели в одной мокрой простыне. И, вот честно, лучше бы температура, да.

Поджимаю губы, не желая переходить на предлагаемый панибратский тон. Этот мужлан задолжал мне, как лошадь колхозу, так что нечего тут добряком прикидываться. И делать вид, что все отлично.

Конечно, после успешных родов, все выдохнули, настроение очень лирическое, радостное, и это понятно.

Василиса — само умиление, особенно с ребенком у груди.

Я кошусь на прикрытую дверь в ее комнату, откуда доносятся тихие бубнящие голоса мужчин, судя по всему, имеющих одинаковые права на молодую мамочку и новорожденную девочку. По крайней мере, ведут они себя именно так, Василиса никого из них не выделяет персонально, девочку подержали по очереди оба, и это тоже было невероятно умилительно.

Конечно, первого образа до невозможности брутального Громовержца Виталика ничего из памяти не вытравит, но и парни тоже до слез просто.

Я не могу сдержать улыбку, вспоминая их серьезные, очень торжественные и очень напряженные физиономии.

Как несмело принимал из рук деда малышку здоровенный широкоплечий молчун, как подрагивали в волнении его губы, как судорожно сжимались пальцы, словно хрупкое, самое драгоценное держали. И страшно даже чуть-чуть себя не проконтролировать. Сжать сильнее. Или слабее.

Как ревниво и жадно смотрел на малышку улыбчивый хитрюга. И никакой улыбки в его глазах не было в этот момент. Только волнение. И слезы. Слезы, которых он сам не чувствовал, не понимал, что они по щекам текут…

Как он вздрогнул, когда девочка закряхтела, решив, что хватит уже терпеть и надо показывать, что она — тоже живая. И у нее — потребности.

Прабабушка торопливо приняла из рук взмокшего от напряжения светловолосого парня внучку, покачала, чисто на опыте, на инстинктах вспоминая, как это надо делать правильно.

— Положите ее на грудь мамочке, — сказала я, — пусть попробует найти сосок. А всех присутствующих, — тут я перевела взгляд на самого адекватного из мужчин, надавила взглядом и тоном, — прошу выйти. Еще ничего не завершено.

— Это как? — искренне изумился светловолосый, растерянно глянул на Василису, — еще?

— Молодой человек, когда появится интернет, погуглите, пожалуйста, процедуру родов. Полную, — вздохнула я, — а пока что — на выход.

Никто не двинулся.

Парни, словно привязанные, стояли и смотрели только на Василису, поудобней укладывающую дочь на животе и пытающуюся всунуть между сомкнутых губок сосок.

Я снова посмотрела на Громовержца, поймала его изучающий взгляд на себе, вскинула бровь.

И он все понял верно.

— На выход, — жестко скомандовал парням и, не став дожидаться, пока они отомрут в достаточной мере, просто схватил их обоих за шкирки и вытащил из комнаты. Ловко очень.

Я, в очередной раз удивившись тому, с каким опытом он это проделал, дождалась, пока за мужчинами закроется дверь, и принялась за работу.

Потому что это только кажется, что рождением ребенка все завершается. На самом деле еще море процедур, о которых не снимают в сериалах про счастливых мамочек и сразу же розовощеких и пухлых младенцев.

Вышла из комнаты я лишь через полчаса, оставив прабабушку бдеть рядом с внучкой и правнучкой и приказав звать меня, если что-то будет беспокоить.

По моему опыту, сейчас их ничего особо беспокоить не должно, лежать мамочке и младенцу вместе надо еще какое-то время, я подробно объяснила процедуру.

А потом надо отдыхать.

Всем.

Василиса отлично потрудилась, правильно тужилась, и я не зафиксировала ни одного разрыва. Молодая здоровая женщина, эластичные ткани, все должно восстанавливаться хорошо.

А через пару дней, когда метель утихнет, можно и в больницу. В любом случае, туда надо.

Это я тоже объяснила, но кратко.

Пока что лишняя информация им не нужна.

А вот хозяину дома — вполне пригодится.

Да и разговор, конечно, серьезный назрел.

Потому что я ничего не забыла и забывать не планировала.

Сразу за дверью меня встретили сторожившие у порога парни. И спокойно и задумчиво сидящий в своем кресле Громовержец Виталик. Он вертел в лапе бокал с темной жидкостью и, судя по всему, лечил нервы.

Парням бы тоже не помешало, но тут только опыт поможет.

— Доктор… — несмело шагнули они ко мне сразу с двух сторон. Боже, высоченные какие! Василиса примерно моего роста, рядом с ними совсем малышкой, наверно, смотрится. Я посмотрела на того, кто говорил, очень симпатичного яркого блондина с цветными тату на всех открытых участках тела, — можно, мы…

— Одним глазком… — прохрипел широкоплечий массивный брюнет, с очень темными, взволнованными глазами, — мы не помешаем… Чуть-чуть…

Я глянула на одного, потом на второго…

— Хорошо, — кивнула я, — только мамочке не докучать. Она должна отдохнуть. Сейчас очень важный период.

— Да-да… — торопливо замотали головами оба и, словно хитрые опытные котяры, шмыгнули мне за спину.

А я осталась стоять, как-то сразу почувствовав себя неловко под тяжелым внимательным взглядом Зевса Виталика.

И вот сейчас мне одновременно хочется принять его приглашение, то есть, сесть и выдохнуть, потому что напряженные это часы были.

И получить компенсацию, в первую очередь моральную, за то, что со мной сделали его люди.

Вот только имеет ли смысл ругаться прямо тут, у дверей Василисы?

— Я бы хотела прийти в себя, посидеть в тишине, — коротко говорю я, решив не отвечать на откровенную попытку в панибратство.

— Пойдем, — кивает Виталик, поднимаясь с кресла.

10. Большой. Падение

Я в жизни много косячил и вполне искренне считаю, что все то дерьмо, что потом случалось периодически, вполне себе заслужил. В том числе, и предательство единственной женщины, к которой вообще что-либо испытывал… Может, еще и потому особо не искал ее тогда? Думал, что так мне и надо?

Именно из-за моей полной уверенности, что человек я — плохой и неправильный, когда происходит что-то хорошее, начинаю напрягаться и неосознанно оглядываться, ища подвоха.

Потому что не может в моей, практически полностью проебанной жизни, внезапно начаться светлая полоса.

Если она началась, значит, жопа ждет своего часа.

Моя дочь, внезапное солнышко в моей гребанной реальности, новая сверхзвезда, проходит по категории чуда.

Опасность домашних родов — это как раз резкий скачок на дно.

Маленькая женщина, чисто случайно оказавшаяся в такой жуткий период, когда не то, что Лисенок, я сам готов был на лыжах рвануть в город и притащить врача на закорках — взлет к солнцу.

Ожидание, когда дочь рожала, дикое, мучительное осознание, что нихрена не можешь сделать, вообще ничего от тебя не зависит — полет в пропасть… Если бы с Васей что-то случилось, я бы там и остался, на дне.

Но Вася родила.

И момент, когда впервые взял на руки свою сверхновую звезду, острыми лучами пронзившую сразу до сердца… Это — ослепительное ощущение взлета!

С пропасти — вверх! Ух! Аж уши заложило!

Я никогда в жизни не держал что-то, настолько хрупкое. Настолько драгоценное… Это было новым ощущением в моей реальности.

Тем самым, за которым, вероятно, опять последует пинок в пропасть…

Ну что поделать, это моя гребанная судьба.

Но вот чего я не ждал, так того, что так быстро это случится.

Я смотрю на испуганного воробушка, поджавшую ножки с себе, и понимаю: лечу.

Вниз, блять.

У нее — маленькие пальчики без краски на ногтях. И — на большом крошечный узор тату. Какой-то иероглиф? Или цветок? Не разобрать. А очень хочется. Потянуть к себе за ногу, рассмотреть поближе.

Острые коленки, обтянутые домашними Васиными штанишками.

Взъерошенные непослушные темные волосы.

Поджатые сурово пухлые губы.

И — совершенно неуступчивый, неожиданно тяжелый для такой крохи взгляд. Только он и выдает ее возраст, предупреждает, что не двадцать ей, как показалось в самом начале. И не двадцать пять даже. Постарше барышня.

И от этого диссонанса внешне детского, кукольного даже личика и взгляда жесткого, много чего повидавшего человека, еще больше торкает. И полет превращается в падение.

Я сижу у ее ног, на корточках, не могу взгляда от нее оторвать.

Говорю что-то про метель и про то, как мы попали, а сам понимаю, со всей отчетливостью, стремительно и ясно: это я попал. Я. Хочу ее. Вот такую: испуганную, взъерошенную, неуступчивую. Жесткую даже.

Хочу.

Просто взять ее за ноги и потянуть на себя, сразу сажая на бедра, заставляя вскрикнуть от неожиданности и вцепиться в мои плечи в поисках равновесия.

Хочу растерянности в этих глазах.

Хочу видеть, как меняется их выражение, когда поймет, чего я хочу от нее. И что планирую сделать.

Хочу…

Хочу, чтоб у нее все эти усталые мысли из головы вылетели, оставив только жар. Только желание. Похоть.

Хочу смотреть, как она покачивается на мне, тонкая, хрупкая, такая, что тронуть страшно: вдруг, переломится? И наблюдать, как мой член в ней появляется и исчезает…

Пах ломит внезапной острой тяжестью, и мне приходится сделать над собой усилие, чтоб сейчас же все свои неожиданно появившиеся в башке образы не реализовать в реальности.

Она не понимает, в какой опасности.

Не знает меня.

И это хорошо.

Пусть не понимает.

Себя я сдержу, не животное же.

А вот если будет реакцию жертвы выдавать, то… То все может быть.

Но вообще… Какого хрена я так повелся-то? Не понять теперь. Но повелся. И ведусь.

— И что же делать теперь? — растерянно спрашивает Воробушек, обхватывая тонкими пальчиками колени беззащитным, напряженным движением, — у меня же работа… Пациенты могут быть…

— Да кто доберется-то? — удивляюсь я, и Валентина лишь хмыкает устало.

— Вы не представляете себе…

— Ну… — пожимаю я плечами, даже не желая углубляться и представлять, — кому будет надо, доберутся и сюда. А пока что давай отдыхать, Валентина Сергеевна.

Последнее я произношу с юморком, давая понять, что не такой уж я медведь, как она наверняка решила, и вполне способен запоминать имена. Когда мне это нужно.

— Как именно? — настороженно уточняет она.

Ох, рассказал бы я тебе, как. И показал бы…

— У меня хороший спа-комплекс тут, — говорю я спокойно, — бани, турецкая, финская, русская… Джакузи. Бассейн большой крытый. — Делаю паузу и бросаю камешек наудачу, — могу сделать массаж. Говорят, я в этом неплох.

Она вздрагивает отчетливо, в огромных глазах мелькает замешательство.

— Эм-м-м… Спасибо. Я бы хотела просто отдохнуть.

— Нет проблем, — я поднимаюсь с корточек, протягиваю ладонь, — пойдем, покажу тебе комнату.

— Я бы сначала хотела посмотреть на Василису…

Киваю и настойчиво предлагаю свою ладонь.

Хочется, чтоб коснулась.

Пусть дотронется, блять!

Просто дотронется!

И Воробушек, чуть поколебавшись, аккуратно вкладывает свои тонкие пальчики в мою лапу.

Сдерживаюсь изо всех сил, чтоб не сжать, не дернуть на себя, впечатывая хрупкое тело в свою, превратившуюся в горячий камень, грудь.

Прикрываю на мгновение глаза.

Падение. Это падение.

________________________________________

Девочки, визуалы от Танюши. Кто просил мальчиков с дочерью, в следующей главе. А в этой - Большой и Воробушек...

11. Кровать большого медведя

В комнате новоиспеченной мамочки полная идиллия.

Василиса спит, ее дочь — тоже, а ее мужчины, если я, конечно, верно понимаю суть этих тройственных отношений, сторожат их сон.

Темноволосый здоровяк в кресле покачивается чуть-чуть и смотрит, не отрываясь, на малышку, уютно устроившуюся в его лапах.

Умилительно до безумия.

Светловолосый котяра обнимает Василису, так бережно, с такой любовью, что мне даже смотреть на них неловко становится.

Дед малышки лишь заходит в комнату, окидывает настороженно дислокацию хмурым взглядом, щурится предупреждающе на вскинувшегося темноволосого, затем строго — на приоткрывшего один глаз блондина, скользит тепло и ласково по спокойным умиротворенным лицам дочери и внучки…

И выходит за дверь.

А я тихо, надеясь не разбудить мамочку, инструктирую здоровяка, чтоб, я пока в доме, обязательно звали, когда Василиса проснется. И, если малышка завозится, то ее надо положить мамочке на грудь.

Парень кивает солидно.

И снова смотрит на крошечную девочку в своих грубых лапах.

А потом — на тихонько спящую девушку.

И то, что эту девушку сейчас очень даже по-хозяйски обнимает другой парень, вообще никого не тревожит, похоже.

В этом тандеме всем хорошо и уютно. А если так, то кто я такая, чтоб думать о том, что меня, по сути, никак не касается?

Выхожу за дверь.

Зевс Виталик стоит и терпеливо дожидается меня.

— А где ваша мама? — спрашиваю я, решив, что дополнительный контроль не помешает.

В целом, все прошло замечательно, но я, все же, не акушер, и могу что-то не распознать. Первые сутки — определяющие. А мы тут отрезаны от внешнего мира… Короче говоря, я неуверенно себя чувствую.

Хорошо, что с Василисы и ее малышки не сводят глаз, но…

Хочется лишнего контроля. Не помешает.

— На кухне была, — говорит Зевс, — я ее отдыхать отправлял, но мама…

Тут он замолкает, вздохнув тоскливо.

Понятно.

С такой мамой сложно быть Зевсом, да… Учитывая, что для нее ты всегда будешь сладким маминым пирожочком Виталиком.

Ты можешь быть здоровенным, брутальным, зубастым и крайне опасным для всех окружающих зверюгой. Но мама смотрит на тебя и видит мелкого толстенького карапуза, грызущего игрушки. И шебутного упрямого пятилетку со сбитыми вечно коленками. И хмурого подростка в стадии протеста… Короче, понимаю я Зевса Виталика.

У меня с папой те же отношения были.

Вечно стремилась что-то доказать, чтоб увидел уже, что я давно выросла, что я кое в чем и покруче него буду… А он смотрел так понимающе…

Сердце колет привычной болью, которую я так же привычно смиряю.

И иду за громилой Виталиком к его маме.

Валентина Дмитриевна крутится на кухне у подоконника, что-то выговаривая пестрым фиалкам, буйно цветущим, наплевав на сезон и погоду за окном.

— О, Валентина Сергеевна, — поворачивается она ко мне, — почему не отдыхаете? Виталик, ты что, не показал комнату для отдыха? Там уже все подготовлено.

Зевс Виталик, чуть сжавшись до габаритов, при которых нормально можно пройти в проем двери, что-то бормочет себе под нос. Вероятно, не особо лестное по отношению ко мне.

Но я не вслушиваюсь, не до него.

Коротко инструктирую Валентину Дмитриевну о том, на что обращать внимание, когда Василиса и ее дочь проснутся, и что меня надо сразу же приглашать, а не ждать, пока отдохну и так далее. Отказываюсь от перекуса и иду уже за хозяйкой дома в отведенную мне комнату.

— Вы не переживайте, ребята глаз с них не спустят теперь, конечно же. Но я тоже буду смотреть, а то мужчины… Сами понимаете… Вот сюда, — Валентина Дмитриевна открывает дверь, приглашая меня зайти. — Комната небольшая, но здесь есть ванная, там все принадлежности. И, если захотите отдохнуть и расслабиться, то вот эта дверь, — она кивает на дверь рядом, — в крыло спа-зоны. Там очень хорошо. Даже я, с моим давлением, захаживаю. Не парюсь, конечно, но бассейн люблю. И джакузи тоже. Так что обязательно посетите. Обычно там дежурит массажист, но тут Виталик всех лишних людей по домам отправил. Только охрану оставил, да обслугу в отдельном домике. И Сашу с Сеней, конечно…

Она вздыхает, улыбаясь виновато, а затем продолжает:

— Вы их извините, дураков. Мужики же, что с них возьмешь… Старательные и даже умные, но, когда дело касается родов, могут совсем головы отключать. А тут на них еще и Виталик наорал, запугал…

Я вспоминаю здоровенные широкоплечие фигуры мужиков, которые тащили меня, конечно, уступающие по габаритам их начальнику, но все равно крайне пугающие и внушительные, и только киваю.

Ну что тут скажешь?

Силен Громовержец Виталик…

— Ну, все, заболтала вас! — Валентина Дмитриевна идет к двери, — отдыхайте! Приходите в себя. Напитки вот тут, в баре. А покушать — на кухню в любое время. Или утром уже — завтракать. Я вас приглашу.

Она выходит, и я остаюсь одна.

Наконец-то.

Прохожу к огромной дубовой кровати, настолько массивной, что поневоле закрадывается ощущение, что в доме медведей нахожусь из сказки про Машеньку и медведей.

Сейчас зайдет медведь Виталик и спросит грозно: “Кто сидел на моей кровати и помял ее?”

Это почему-то кажется смешным, и я, тихо всхрюкнув, падаю спиной на покрывало.

И закрываю глаза, мгновенно проваливаясь в такой глубокий сон, что медведю, вздумай он прийти и что-то предъявить мне за неприкосновенность кровати, придется сильно постараться, чтоб разбудить…

______________________________

Девочки, по вашим просьбам, наши мальчики с малышкой. Это умилительно до невозможности!

12. Чем заняться в метель...

Прихожу в себя, словно на поверхность воды из омута всплываю: без дыхания и с бешено бьющимся сердцем. Пару секунд оторопело смотрю в деревянный белый потолок, с качающейся посреди строгой люстрой, очень похожей на советский раритет семидесятых годов, светлый, матового стекла шар с медным ободом, пытаясь осознать, где нахожусь.

Моргаю, приходя в себя. Сон мне снился странный, такой… Непонятно-тягучий… Наполненный горячим дыханием и невнятными образами.

В окно лупит метель, и я вздрагиваю, посмотрев на улицу. Боже… Ни одного просвета. Сплошная серость. Сколько времени сейчас?

Телефон мой остался в больнице, понять, какое время суток, решительно невозможно.

В комнате — ни одного опознавательного знака. Телевизора, электронных часов и прочего нет.

Это место — исключительно для отдыха.

Сажусь, повожу плечами, морщась от легкой боли. Надо размяться, налицо крепатура после нервного и физического напряжения. Отец, помню, страдал, особенно после многочасовых операций.

Причем, не в тот же день, а на следующий. Нагоняло его.

Интересно, как бы он поступил, если б оказался в моей ситуации. Ну, понятно, что первым делом принял бы роды. А затем… О-о-о… Сто процентов раздал бы всем сестрам по серьгам! И в первую очередь, брутальному и нахальному Громовержцу Виталику. У моего папы в госпитале такие вот здоровяки по струночке ходили и вели себя тише воды, ниже травы.

Прикусываю губу, привычно смиряя боль. Я тоже все правильно сделала, правда, пап?

Теперь выбраться из этой медвежьей берлоги надо.

Но в первую очередь, выяснить, что там с пациентками.

Хотя, если не разбудили меня, значит, все в порядке.

Решив пока не докучать уставшей мамочке и ее малышке, еще раз осматриваю комнату и нахожу взглядом круглую медную мордяху механических часов.

Ого! Пять утра? Ну, явно не вечера, не могла я так много спать…

Встаю, пью воду, найденную в баре. И снова повожу плечами. Тянет… Что там Валентина Дмитриевна про бассейн говорила?

Понятно, что сауна не работает уже, не круглые же сутки они ее кочегарят. А вот бассейн…

Сомневаюсь, раздумываю, все же, неправильно это: в чужом доме идти без сопровождения в зону релакса… Но, с другой стороны, меня настойчиво звали и хозяин дома, и его мама… И, наверняка, там нет никого сейчас.

Хозяева спят, утомленные долгим тяжелым днем и мучительным вечером, так что никто меня не увидит. Не помешает…

Белья на мне нет, но длинная футболка, выделенная мамой Громовержца, вполне подойдет…

Накидываю поверх нее халат, всовываю ноги в одноразовые тапочки и иду в зону спа.

На пороге замираю удивленно, потому что ожидала привычной комнаты с диванами и шезлонгами для отдыха после бани и спа и дверей, ведущих в другие помещения. А вместо этого попадаю в большой зал с длинным, метров двадцать пять, не меньше, бассейном на три полосы. Здесь легкий полумрак, стены белые, потолок — с изысканной мозаикой, на дне бассейна с голубой водой — тоже мозаика. Все выглядит очень достойно, очень дорого и совершенно не пошло.

Замечаю рядом с основным входом две двери, судя по всему, душевые и раздевалки. В другом конце бассейна — зона с шезлонгами и диванами и еще несколько дверей с матовыми стеклами. Это, наверно, как раз сауна, баня и хамам. И еще что-то имеется, смотрю. Может, комната для массажа?

Вообще, очень круто, конечно.

Как-то даже не ожидаешь встретить здесь, в глухом карельском лесу, далеко от цивилизации, настолько стильную и качественную спа-зону. У нас тут больше баню уважают, да прорубь…

А здесь, ты посмотри-ка…

Щурюсь, приглядываясь.

Точно! Джакузи имеется! И бочка фурако!

Какой, однако же, Громовержец Виталик гедонист…

Обвожу взглядом еще раз помещение, убеждаясь, что я тут точно одна.

Ну и прекрасно.

Быстро проплыву хотя бы пять раз туда и обратно, и плечи перестанут болеть. А потом, может, душ холодный… Жаль, что сауна не работает, хорошо было бы после расслабиться…

Стягиваю халат, оставляю его на стуле рядом с дверью, и, выдохнув счастливо, ныряю в воду.

И о-о-о-о, мой бог!!! Какой сказочный, невероятный кайф! Первые два бассейна я проплываю, только пару раз вынырнув на поверхность, чтоб захватить воздуха. Затем еще два — быстрым брассом, кайфуя от скорости и давно забытого ощущения правильно работающих мышц. И еще два — на спине. Уже лениво, никуда не торопясь, рассматривая пристально мозаику на потолке. Там, кстати, что-то из астрономии… Звезды, красиво складывающиеся в созвездия… Значит, астрологическое? Или это просто карта звездного неба? Надо же, какой затейник Зевс Виталик…

На последнем круге обращаю внимание на то, что дверь в сауну чуть подсвечена изнутри. Надо же, работает? Это удача…

Выхожу из бассейна и, подхватив чистое полотенце из стопки, находящейся на стойке рядом с дверью, быстро скидываю с себя мокрую футболку и обматываюсь.

Настроение после заплыва самое мирное, на губах улыбка.

Сейчас в сауне посижу… И сразу в душ и спать. Как раз утром проснусь к тому моменту, когда мамочку надо будет осматривать. И ее дочку тоже. Да и метель, может, закончится…

Открыв дверь в сауну я понимаю сразу две вещи.

Первое — это не сауна, а баня.

И второе — она занята. И все это время была занята.

Прямо передо мной, заняв сразу половину всего немаленького пространства, сидит Зевс Виталик. В одном полотенце, небрежно наброшенном на бедра.

Оторопело наблюдаю, как влажные дорожки пота скользят по широченной волосатой груди, ниже, к крепкому животу, настолько мощному, каменному даже на вид, что понятным становится — туда можно долго бить кувалдой. И фиг пробьешь.

Осознав, куда смотрю, пугливо вскидываю взгляд на лицо Зевса.

Замираю пойманным в силок зайцем, сглатываю, ощущая мучительную сухость в горле.

И все же не могу перестать смотреть в эти темные, мрачные, невероятно жесткие глаза. Что-то настолько тяжелое оттуда на меня льется, давит, заставляя забыть о дыхании.