Маленькие музыканты

1. Балалайка

Митя любил балалайку. Отец рассказывал сыну про свою жизнь в армии, про то, как он играл в солдатском оркестре. У отца были ноты, но он говорил:

— Ты ещё маленький. Пока играй по слуху.

Отец научил сына правильно держать инструмент, и Митя начал наигрывать песни. Но отец уехал на строительство, и трогать балалайку мать запретила.

— Не смей! Вдруг сломаешь!

— Папа же давал! Он же мне позволял…

— Вернется, тогда как захочет. Без него — не разрешаю!

Но тайком от матери мальчик всё-таки играл. И сейчас он запер дверь, прикрыл окно, осторожно снял инструмент. Играл Митя с каким-то особенным чувством.

Стыдно брать балалайку крадучись, но радостно слушать её голос! Задумчиво, тихо перебирал он струны, и балалайка грустила вместе с ним. Потом, незаметно для себя, перешёл на песню, любимую песню отца:

слова превращались в звуки. Песня, как волшебная птица на сверкающих крыльях, парила над ним.

Он видел синеву широкой, спокойной реки. Видел чёлн и гребцов, молодых дядьев, что прежде жили в деревне, а теперь служили в армии. Он играл о них…

Вдруг совсем рядом Ленкин голос смело ворвался в песню:

Мальчик вздрогнул, поднял глаза: окно было распахнуто, опираясь руками о подоконник, как кошка, выгнув спину, сидела Ленка. Космы рыжих волос, точно перья красного петуха, отсвечивали огнем.

Не мигая, на Митю смотрели зеленые глаза.

— Убирайся! — возмущенно крикнул он.

Ленка, прислонив огненную голову к стене, спокойно сказала:

— Я буду петь, а ты играй: «Призадумался, пригорюнился…»

— Убирайся! — повторил он.

Припомнилось, как вчера вмешалась она в игру. Как нахально кричала: «Кто теперь в войну играет? Мы за мир во всем мире, а вы, дураки, в войну играете! Вообще в нашем дворе какие-то отсталые мальчишки!»

— Убирайся!

— А вот не уйду! — под веснушками круглые щеки её покраснели.

— Вон! — задыхаясь, крикнул Митя и, глядя в ненавистные зеленые глаза, левой рукой все ещё прижимая к груди балалайку, замахнулся правой.

— А ну, ударь! — дразнила она.

Взбешённый, он кинулся к окну и выронил балалайку.

С жалобным стоном балалайка ударилась о подоконник. Ленка взвизгнула, спрыгнула с окна. Митя наклонился, схватился за гриф и, потрясенный, стоял, держа в руке какую-то диковинную лопату с обвислыми струнами. Светло-желтые деревянные дольки валялись на полу.

— Вот тебе мать-то задаст! Отцову балалайку разбил, бессовестный! — услыхал он злорадный голос.

Высунувшись из окна, Митя отчаянно закричал:

— Ребята! Ребята!

Ленка исчезла. Митя закрыл окно, с трудом удерживая подступившие слёзы, подобрал рассыпанные дольки, засунул их под комод, запер дверь, спрятал ключ в условное место и выбежал на улицу.

2. Загадочное объявление

моему приходу все перемотай! Слышишь? — После истории с балалайкой мать стала строже и, уходя, всегда давала сыну какую-нибудь работу.

Мальчик понимал, что провинился, и, чтобы загладить вину, выполнял все её приказы. Каждый раз, когда Митя смотрел на место, где прежде висела балалайка, у него тоскливо щемило сердце.

Сейчас так хотелось и поиграть, и побегать с ребятами, а надо перематывать шерсть!

Моток синей шерсти натянут на спинки двух стульев. Он ходил вокруг, осторожно распутывал, ослаблял натяжку, продевал клубок сквозь плотный моток, потом раздвигал стулья и снова ходил и ходил…

Надо внимательно следить, чтобы не было обрыва. Моток худел, клубок толстел.

Хорошо бы этим клубком поиграть в футбол! От удара ногой он, наверное, здорово полетит! Но об этом можно только мечтать.

Пальцы устали крутить клубок. Надоело ходить по кругу.

И все из-за Ленки!

— Рыжая! — зло пробурчал Митя. Наконец нитка соскользнула со спинки стула. Мальчик с облегчением вздохнул, положил клубок на комод, расставил стулья.

— Мить! Скорей! Петр Иванович сейчас придет!

— Иду! — откликнулся Митя.

Еще вчера ребята прочитали наклеенное у входа в дом объявление:

Детей младшего школьного возраста просят зайти в клуб ЖЭК завтра (4-го) в 11 ч. утра.

Зав. культкомиссией.

К 11 часам все собрались у закрытых дверей клуба.

— Как думаешь, что скажет Петр Иванович? — спрашивала Лена свою голубоглазую подружку Олю.

— Может, в детский театр на утренник устроит?

— Нет!

— А что?

— Не знаю! Я голову ломаю, ломаю и не могу придумать.

Подошел Андрюша.

— Ты ничего не слыхал? — спросила Оля.

— Нет!

Вбежал Митя.

— Зачем нас Петр Иванович звал, знаете?

— Нет.

В это время в воротах показался высокий заведующий культкомиссией. «Наш культурник» — так звали его ребята. Он шел, слегка прихрамывая, опираясь на палку. Ребята кинулись к нему.

— Петр Иванович, милый! Мы ждем, ждем, — впиваясь глазами в спокойное его лицо, затрещала Лена.

— А? Петр Иванович, а? — спрашивал Андрюша, вытягивая шею и закидывая светловолосую голову.

— Петр Иванович, миленький! — прыгая возле него, повторяла Оля. — Что?

Боря и Митя молча переглянулись.

— Сейчас, сейчас! — Петр Иванович открыл дверь и сделал рукой пригласительный жест: — Гуси-лебеди, домой! Вот что, друзья мои, — начал он, сев за свой стол. — Разговор будет короткий. Я поговорил в нашем районном отделе народного образования. Сказал, у нас в доме ребята способные: поют, играют, рисуют, танцуют. Одним словом, искусство любят… Так вот. В нашем районе есть Дом художественного воспитания детей. До поступления в музыкальную школу Боря Смирнов там занимался. Он вас туда и отведет. Там все — танец, рисование, музыка, пение, — все искусства…

— Ой! — вскрикнула Лена, всплеснув руками. — Ой, Петр Иванович! Миленький, спасибо! Если бы вы…

— Помолчи! Смотрите, не осрамитесь! Где Вася? Он стихи хорошо читает.

— Ой! — засмеялась Лена, пригнув рыжую голову к плечу. — Мухи дохнут, как он стихи говорит!

— Молчи! — возмутился Митя. — Один раз сама запела так, что всем худо сделалось!

— Спокойно! — скомандовал Петр Иванович. — Без колкостей! Придете туда — с учителями повежливее. Сделают замечание, отвечать — слушаю! Разговаривать деликатно, смотреть приветливо. Не так, как, например, ты, Митя, волком глядишь.

— Я же на Ленку…

— Ни на кого волком не надо!

— Да как же мне на неё глядеть, если из-за неё папкина балалайка разбилась?!

— Я не виновата! — крикнула Лена. — Я твою балалайку пальцем не тронула! Я просила только: поиграй. Ты сам уронил!

— Ваша балалайка у меня в печенках сидит! — перебил Петр Иванович. — Митина мать с ума сходит.

— Балалайку можно починить, — вмешался молча слушавший Боря.

— Милый, — попросил культурник, — узнай, где и сколько стоит!

— Хорошо!

— Я заработаю, — горячо откликнулся Митя. — У нас в доме одна женщина гряды звала полоть. У неё огород на даче. Сказала: «Я заплачу».

— Обсудим вопрос о балалайке. Решим раз и навсегда. По-моему, Лена, твоя доля вины тоже есть, — твёрдо сказал Петр Иванович, глядя ей в глаза.

— Я… — краснея, начала Лена.

— Постой! Он поступил очень плохо. Он виноват: нельзя так раздражаться! Но и ты хороша! Поставь себя на его место: ты поёшь, у тебя душа песней исходит, а тебе бубнят и бубнят, надоедают. Ты ведь рассердишься?

Девочка молчала.

— Ну, отвечай, рассердишься?

Она опустила глаза, и лицо её залилось румянцем.

— Ну вот, ребята, — оглядывая всех, сказал Петр Иванович. — Как по-вашему, Лена виновата?

— Виновата! — крикнули мальчики.

— А ты как? — спросил культурник Олю.

— Не знаю…

— Как так не знаешь? Ведь если бы она к нему не лезла, он бы балалайку не разбил, значит, доля её вины есть!

— Есть, — нерешительно подтвердила Оля.

— Значит, так. Обсудили и вынесли единогласное решение: виноваты оба. Вместе и вину исправляйте. Деньги заработаете и почините балалайку. Он гряды поедет полоть, и ты с ним поедешь.

— Спасибо! — вскинулась Лена. — Он меня там и отколотит!

«Знает кошка, чьё сало съела!» — прищурившись, подумал Митя.

— Мить! — Петр Иванович испытующе взглянул на мальчика. — Драться не будешь? Что же ты молчишь? Неужели, если бы она хотела свою ошибку исправить, работала бы с тобою рядом, ты бы вдруг на неё накинулся?

— Нет! — уверенно сказал Боря. — Он бы её не тронул. Правда, Митя?

Митя молчал.

— А ты как думаешь, Андрюша?

— Думаю, драться бы не стал, — подтвердил Андрюша.

— Ну, как же, Митя?

Мальчик поднял глаза и сказал твёрдо:

— Нет, я бы её не тронул.

Но Лена смотрела недоверчиво.

— Эх ты! — Митя презрительно прищурился. — Боишься?

— Ничего я не боюсь, — краснея, воскликнула Лена.

— Давайте все вместе поедем полоть! — весело предложила Оля. — Что же ему одному-то. Мы у Евгении Александровны выполем, может, и еще у кого. Возьмем, да и поедем! За городом хорошо!

— Ну вот мы и рассудили: значит, балалайку починим. Ну, как? — спросил Петр Иванович. — Справедливый суд?

— Справедливый! — закричали ребята.

3. Настоящий учитель

оря остановился у подъезда большого серого дома.

— За мной!

Дети вошли в просторное помещение. В глубине — барьер. За ним виднелась широкая лестница. У барьера сидела женщина. Боря поклонился.

— Здравствуйте! — сказал он. — Мы к Вере Сергеевне.

— Проходите! — ответила женщина, оглядывая ребят.

Поднялись по лестнице.

— Хорошо! — оглядывая украшенный цветами и картинами зал, заметил Андрюша.

— Хорошо! — согласился Митя.

Боря сделал знак. Дети молча пошли за ним. Длинный узкий коридор. Ряды закрытых дверей.

— Ну, друзья, сейчас, как в сказке — перед нами три дороги. Вася! Ты идёшь по рисовальной — иди в комнату номер двенадцать, там спросишь учительницу Марию Фёдоровну.

— Не хочу один.

— Глупости! Дадут бумагу, карандаш, и будешь рисовать. Андрюша и Лена пойдут по хоровой дорожке, а ты, Митя, вон туда, по коридору направо, комната номер семнадцать. Скажешь старосте, что Михаил Николаевич обещал тебя прослушать. Твоя дорожка балалаечная: трень-брень, трень-брень, выше города плетень! — шутливо пропел он, делая вид, будто играет на балалайке. — Оля — в балетную группу. А потом встретимся внизу. Танцы — дело общее!

Митя пошёл по коридору, глядя на таблички над дверями. Вот и семнадцатая комната. На табличке надпись: «Класс народных инструментов». Он услыхал, как за дверью кто-то тихонько наигрывал «Подмосковные вечера».

Приоткрыл дверь.

Огромное, во всю стену, окно. У окна сидел мальчик и с увлечением играл на балалайке.

Митя слушал и разглядывал музыканта. Он впервые видел такого беловолосого мальчугана, больше похожего на хорошенькую девочку.

Почувствовав на себе его взгляд, мальчик поднял голову и недовольно спросил:

— Ты что?

— Я от скрипача Бори Смирнова, — торопливо объяснил Митя. — Он сказал, что Михаил Николаевич обещал меня прослушать.

Митя произнес это твердо, глядя в недружелюбные глаза, и заметил, как сразу изменилось выражение лица маленького балалаечника.

— Ага… — протянул тот и улыбнулся. — У Веры Сергеевны записался? — спросил, разглядывая Митю. — Записался? — повторил он.

— Да.

— А что ты играешь?

— Песни.

— Какие?

— Разные… А ты тоже в кружке?

— Я староста.

Митя понял — мальчик этим гордится.

— По нотам играешь? — спросил староста.

— По слуху.

— По слуху — ерунда. Любительщина! — мальчик пренебрежительно махнул рукой. — Как тебя звать?

— Митя.

— А меня — Валерий. Садись. Подожди. У меня тут один переход не получается.

И он снова начал играть.

В комнату вошел толстый, растрёпанный мальчик. В руках он держал балалайку в чехле. Следом за ним вошли еще трое ребят, тоже с инструментами.

«Они все меня постарше, — определил Митя. — Наверно, уже хорошо играют».

Он с завистью смотрел, как мальчики вынимали свои балалайки.

«А как же я-то? На чём буду играть?» — тоскливо подумал он.

— Ребята, сейчас Михаил Николаевич придёт, — перебивая его мысль, сказал староста. — Приведите себя в порядок!

Мальчики стали причёсываться, оправлять воротнички, куртки.

— Петька! У тебя опять копна на голове! Лень в парикмахерскую сходить! Михаил Николаевич будет недоволен: «Из стада диких!» Сейчас же причешись!

— Я расчёску потерял, — добродушно ответил толстяк, пухлой рукой приглаживая русые лохмы.

Дверь распахнулась. Высокий, стройный человек с гладко зачёсанными темными волосами, с живым взглядом серых глаз остановился и оглядел учеников.

Митя смотрел на него не отрываясь: все было в нём хорошо — широкие плечи, быстрое движение, с которым он вошёл и вдруг замер на пороге, приветливый взгляд умных глаз, уверенность и большая доброта, которой, казалось, светился стройный этот человек.

— Здравствуйте, Михаил Николаевич! — загалдели ребята.

— Здравствуйте! Здравствуйте! — отвечал музыкант. — Уважаемый староста, раздавай ноты.

Староста, окружённый ребятами, подошёл к шкафу.

Музыкант поманил Митю.

— От Бори Смирнова? — тихо спросил он, прищурив блестящие глаза. — Музыку любишь?

— Очень! — так же тихо ответил мальчик. — Очень, — твердо повторил он, вглядываясь в красивое, смуглое лицо.

— Прекрасно! — одобрительно заметил музыкант. — Тебя Митей зовут?

— Да.

— Валерик, дай Мите балалайку. Играй!

Митя переиграл всё, что умел. Закинув черноволосую голову, полуприкрыв глаза, музыкант внимательно слушал, роняя тихо, когда Митя замолкал:

— Еще что?

Вначале Митя смущался, но это прошло. Увлекали любимые мотивы, и он позабыл, что играет не дома.

Музыкант видел в Мите способность погружаться в звуки, отметил гибкость худых, но сильных пальцев, а Митя играл, играл и вздрогнул от неожиданности:

— Довольно!

Мальчик испуганно взглянул на учителя, но увидел доброе выражение его лица и ободрился.

— Во-первых, сидишь ты неудобно и некрасиво. Сядь на край стула. Ноги прямо. Так. Носки раздвинь. Левую ногу выдвинь немного вперёд. Взгляни — все твои товарищи сидят правильно. Встаньте, ребята! Смотри! — сказал учитель. — Садитесь!

Митя заметил, как легко и ловко ученики вставали, садились, и он старался повторить их движения.

— Балалайку ты держишь правильно. Кто тебя учил?

— Папка.

— Почему «папка», а не «папа»?

— Папа, — поправился Митя, опуская глаза под острым смеющимся взглядом.

— А папа где учился?

— Он когда в солдатах был, так в оркестре балалаечном играл. Да он говорил — у нас в роду все сызмала балалаечники. Вся наша деревня балалаечная.

— А как же называется эта ваша балалаечная деревня? — все так же улыбаясь глазами, спросил музыкант.

— Марьино.

— Так-так, — весело проговорил музыкант. — Стало быть, ты свой род ведёшь от коренных балалаечников? Ноты знаешь?

— Знаю. Я с первого класса в школьном хоре пою.

— А сейчас в котором?

— Перешёл в четвёртый.

— Сколько же тебе лет?

— Исполнилось десять.

— Значит, ты прожил две пятилетки? Солидный мужчина!

Он сказал это серьёзно, но в прищуренных глазах мальчик подметил усмешку.

— Те две пятилетки были простые, — продолжал музыкант, — а эта будет музыкальная. Ладно?

— Ладно, — повторил мальчик.

— Вот мы её сейчас и начнём, — сказал музыкант. Спой, пожалуйста, гамму.

Митя точно и ровно пропел гамму.

— Так. Хорошо. А теперь займёмся постановкой пальцев. У Пушкина Сальери говорит:

Вот и мы будем пока этим заниматься — развивать беглость пальцев да слух. Начнём с самого простого упражнения. Оно состоит всего лишь из трёх нот. Валерий, дай учебник!

Музыкант взял балалайку.

— Смотри!

Мальчик внимательно следил, как легко и ловко задвигались его гибкие пальцы.

— Нота «си» как пишется?

— На третьей линейке! — радуясь, что он это знает, быстро ответил Митя.

— Упражнения для первого и второго пальцев левой руки будешь играть так: ноту «си» надо играть, прижимая струну «ля» на втором ладу.

Митя внимательно смотрел, слушал и старался точно повторять то, что показывал ему учитель. Он обрадовался, видя, как повеселело лицо музыканта.

— Так, — сказал он. — Так! Работать надо, много надо работать! Играй понемногу. Пять минут поиграй, отдохни, а потом опять.

И, заметив, что лицо мальчика стало грустным, музыкант весело сказал:

— Ничего, малыш, это только начало!

Это тоже Пушкин сказал. Дома приготовь хорошенько эти упражнения, а на следующем уроке пойдём дальше.

— Дома… — в замешательстве пробормотал Митя, краснея. Ему стало так жарко, будто его обдали горячей водой. — Балалайка… она… сломалась… Её надо чинить.

— Ну, что ж, пока возьмёшь вот эту нашу балалайку. Но смотри, — прибавил он, строго взглянув на мальчика, — чтобы была в полном порядке. Значит, будешь работать дома. Возьмёшь первые два номера. — Он отметил карандашом и протянул учебник Мите: — Учись играть по нотам. — Взглянул на Митю веселым острым взглядом и обратился к ученикам: — Начнём, ребята!

Мальчики настраивали балалайки. Играли порознь, вдвоём, втроём. Митя не заметил, как прошло время.

— Ну, а теперь отдыхайте. — Михаил Николаевич потрепал Митю по плечу: — Ничего! Дела пойдут! Начинай свою пятилетку!

Митя смущённо пробормотал:

— Я буду…

«Эх, дурак! Надо было спасибо сказать!» — огорченно подумал он, глядя на дверь, в которую вышел учитель.

4. Балалайка оживает

ебольшая светлая комната. На полках — скрипки, виолончели, флейты, куски досок, деревянные бруски. У окна — станок. За станком невысокий старичок обтачивал отрезок дерева.

Молодой рабочий у большого стола, заваленного инструментами, очищал трехгранную дольку балалайки.

Митя стоял возле стола и следил за работой мастера.

Старичок сказал молодому:

— Я пойду обедать.

— Идите, — ответил молодой, продолжая дело.

Старик ушёл. Митя не отводил глаз от руки рабочего.

— Знаешь что, милый, — наконец сказал тот: — Уходи! Хочешь, чтобы балалайка звенела?

— Хочу! — горячо отозвался Митя.

— Тогда уйди. Нашу работу Михаил Николаевич хвалит. А он ведёт класс народных инструментов и понимает в них толк.

Осторожно очищая клей, после некоторого молчания мастер сказал:

— Скрипач Боря Смирнов, что принес балалайку, твой товарищ?

— Да, — ответил Митя.

— Товарищ у тебя хороший. Такую дружбу береги. Не бросайся ею, как этой балалайкой. Балалайку починить можно. А дружба — её не склеишь. Если в ней трещина, это, брат, конец дружбе. Да! Балалаечка у тебя первосортная. Как она к тебе попала?

— Папкина.

— Так… Балалайку эту делал мастер из села Марьина, в бывшей Тверской губернии, Налимов. За свои балалайки он на всемирной выставке в Париже получил золотую медаль. Вот какую балалайку ты мог загубить!

— Правда? — испуганно спросил Митя.

— Правда.

— Папа этого мне не говорил.

— Может, он и сам не знал. Откуда она ему досталась?

— От его старшего брата, а тому от деда.

Рабочий соединил две дольки по шву и, прищурив глаз, посмотрел на свет.

«Боря рассказал, как я разбил её…» — подумал Митя. Стало неловко. Он вздохнул, наблюдая, как рабочий, соединив части, смотрел на свет.

— Проверяете, плотно ли? — спросил он, хмуря брови.

— Точно, — усмехаясь, отвечал рабочий. — Смекнул? Молодец! Хочешь ко мне в ученики?

— Нет! — решительно сказал мальчик. — Я хочу в музыканты.

— «В музыканты!» — насмешливо протянул мастер. — А как ты думаешь, кто главней, музыкант или рабочий?

— Музыкант! — уверенно ответил Митя, оглядывая фигуру молодого парня в засаленной чёрной шапочке, в синем запятнанном переднике.

— Вот и врёшь! — хитро сощурив глаза и снова проверяя соединённые дольки, ответил парень. Главное — рабочий. Рабочие, допустим, сложат руки, и всё! Инструменты старые поизносятся, а новых не будет! Вот и смерть твоей музыке!

Митя озадаченно посмотрел на него, а тот отложил очищенные дольки на гладкую отшлифованную доску, взял неочищенную и принялся с неё соскабливать клей.

— Ты сказал — главное музыкант. Я сказал — главное рабочий, и оба мы соврали.

— Почему?

— Потому, что как рабочий без музыканта, так и музыкант без рабочего жить не могут. Без них музыки нет! Есть ноты, а музыки нет! Рабочий да музыкант — это, брат, музыка! Наша мастерская маленькая. Мы обслуживаем только консерваторию, да училище при ней, да школу детскую, да Гнесинский, да всех наших музыкантов. А есть большие фабрики, там рабочие делают пианино, баяны, гармонии, струнные инструменты. Таких, как я, музыкальных рабочих тысячи! Страна-то у нас огромная!

— Да, мой папка работает на Востоке, а мама говорит — на краю света!

— Вот видишь, и там тоже школы, консерватории, клубы… Всем инструменты нужны. Мы, рабочие, музыку любим и служим ей, на концертах наших музыкантов бываем. Расти большой, может, и тебя когда-нибудь послушаем…

Он говорил, а мальчик следил, как руки уверенно и быстро снимали ножом старый клей и осторожно укладывали в ряд очищенные дольки. Митя заметил, что концы пальцев и ногти парня темно-желтые. «От лаков и от красок», — сообразил он.

— Так-так, будущий музыкант, — насмешливо, взглянув на Митю, сказал мастер. — Балалаечку мы тебе починим, а сейчас уходи. Разговору у нас с тобой полный ящик, а инструмент оживает в тишине. Приходи недельки через три и получишь балалайку в исправности.

— Через три? Ой! — разочарованно воскликнул Митя. — Почему же?

— А потому, друг любезный, потому, что разбить можно в один миг, а починить в один миг нельзя. Для этого надо много времени.

— Ладно, — упавшим голосом согласился Митя. — Когда?

— После двенадцати.

…Мать встретила словами:

— Письмо от папы. Едет в отпуск!

— Уже едет? — вскрикнул Митя.

— Да что ты! Что ты! Побледнел весь! Вот читай — награжден грамотой. Через три недели будет дома.

Митя читал письмо, а мать смотрела на него покрасневшими от слез глазами.

— Чего ты плакала, мам? — спросил Митя, бережно складывая листок. — Ведь скоро папка будет с нами.

— От радости, сынок. Балалайку-то принеси, чтобы не огорчить.

— Завтра сбегаю в мастерскую, попрошу…

На другой день друзья отправились в мастерскую.

— Прямо делегация! — усмехаясь, сказал старый мастер, после того как они, перебивая друг друга, упрашивали поскорей починить балалайку. — Ладно, для строителя, так и быть, сделаем.

Они ушли обрадованные и ровно через неделю явились в мастерскую. Там был один старик. Митя вынул деньги и стал отсчитывать.

Старик зорко следил за его движениями.

«Жадный!» — подумал Митя, перехватив его взгляд.

— Вот! — солидно сказал он, — проверьте, пожалуйста.

Старик вздохнул, взял одну бумажку, положил под доску. Остальные деньги придвинул к мальчику.

— Беру стоимость клея, — сказал он, — остальные получай обратно.

— Почему? — спросил Митя, удивленно глядя на мастера.

— Потому что знаю, как ты эти деньги заработал. Ты в консерватории бывал?

— Нет.

— На это купите себе билеты в Большой зал консерватории. Будет концерт народных инструментов. Один ученик Михаила Николаевича выступает. Отличный балалаечник! И, — прибавил он, остро взглянув на Митю, — запомни: инструмент надо беречь!

— Спасибо! — тихо сказал Митя, опуская глаза под пристальным взглядом мастера.

Но билетов ребята не достали: все билеты были проданы.

— Знаете что, — предложил Митя, — эти деньги мы спрячем, а потом заранее купим билеты на такой концерт.

Так и решили.

Балалайку торжественно принесли домой. Мать повесила её на прежнее место.

На уроке Митя сказал учителю:

— Спасибо за вашу балалайку, Михаил Николаевич! — И с гордостью: — У меня теперь дома есть своя.

— Знаю, знаю, улыбаясь, ответил музыкант. — Я был в нашей мастерской и даже поиграл на твоей балалайке. Знаменитый мастер делал— Налимов! Береги её. Здесь играй на этой. Вырастешь — и у тебя такой прекрасный инструмент! На нём и играть надо прекрасно!

5. Концерт

о радио Митя часто слушал концерты из Центрального Дома работников искусств, и сейчас, совершенно для себя неожиданно, попал сюда! Сидит он в переполненном зале, среди взрослых. Ребят только двое — Валерка да он. В руках у Мити пригласительный билет. У многих такие же сложенные книжечкой билеты. На обложке два портрета: его учитель, Михаил Николаевич, и гитарист, которого Митя еще не знает. Валерка шепчет:

— Спрячь, чего мусолишь?

Митя ничего не ответил — потёрся носом о билет и улыбнулся.

Он знает наизусть, что написано на билете, но все-таки с удовольствием перечитывает.

«Уважаемый товарищ! — это он перечитывает дважды. — Правление Центрального Дома работников искусств приглашает Вас на творческий вечер заслуженных артистов и лауреатов Всероссийского конкурса артистов эстрады…»

Билет Мите дал учитель после занятий.

— Ты в ЦДРИ бывал?

— Нет!

— Все мои ученики там были. На! Валерик тебя проведёт.

И вот Митя сидит рядом с празднично разодетым Валериком и нетерпеливо ждёт начала концерта. Но вместо музыкантов на сцену вышел толстый дядя и стал рассказывать, с каким успехом они выступали у нас и за границей.

Наконец появились музыканты, и всё куда-то отступило: и люди, заполнившие зал, и Валерка с его необыкновенным галстуком. Один человек существовал для Мити. Мальчик по-новому видел его. Он ласково обнимал тонкий гриф балалайки, быстрые пальцы левой руки прижимались к струнам, а кисть правой руки летала над ними. Никогда Митя не слыхивал такого веселья! Музыкант встряхивал головой так, что черная прядь плясала над лихо приподнятой бровью, и всё смеялось в нём — и склонённое над балалайкой заостренное лицо, и как бы от смеха вздрагивающие плечи. Казалось, вот-вот он вскочит и понесётся в плясе. А он ладонью ударил по корпусу балалайки, встал, за ним встал и гитарист, и оба низко поклонились. А люди, люди — что с ними делалось! Казалось, что хлопали не людские ладони, а в зал ворвался ураган. Музыканты стояли и улыбались этой всеобщей радости. Публика аплодировала и кричала: «Браво! Браво! Бис!»

Из-за кулисы вышел тот же толстый дядя, что-то спросил у музыкантов и громко объявил:

— Шуберт, «Серенада».

Митя не раз слыхал по радио, как пели «Серенаду», но то, что сейчас услышал, было прекраснее пения. Раздались тихие-тихие, ласковые звуки, и Митя восторженно замер, и грустно было ему и слушать и смотреть, как постепенно бледнели разгорячённые щеки музыканта и как новое выражение печали и нежности появилось на твердом мужском лице. Выражение это напоминало ему лицо матери, когда она напевала тоскливую песню. Мите понравилась и гитара, но балалайка была для него родной — он знал и любил её с тех пор, как помнил себя. Малышом он привык слушать игру своего папки и грустил и улыбался вместе с ним. И сейчас, когда услыхал игру настоящего, большого музыканта, он забыл про всё на свете.

А музыка лилась и лилась, и новое чувство, никогда прежде не испытанное, охватило мальчика. Что-то ширилось в нём, и ему казалось, что он подымается выше и выше, и летит куда-то, и слышит, как под рокот гитары нежно звенит балалайка.

«Вот как надо играть!» — думал Митя, глядя на своего учителя, когда музыканты выходили на аплодисменты и раскланивались. Конферансье объявил:

— Перерыв!

Митя вскочил.

— Побежим!

— Куда? — спросил Валерик, удерживая его за рукав.

— Да к нему же, к Михаилу Николаевичу! — ответил Митя, удивляясь, что Валерик не понимает.

— Да что ты, очумел? Разве к нему пустят? К ним сейчас никто не пройдет! Они отдыхают, готовятся ко второму отделению. Мы с тобой пойдем в буфет, выпьем чаю. Тут яблочный пирог мировой.

Митя молча пошел за товарищем. В буфете было людно. Валерик высмотрел два свободных места, подбежал, положил руку на соседний стул и скомандовал:

— Садись! Если подойдут, скажи — место занято. Я сейчас!

Митя смотрел, как он достал из кармана кошелёк и деловито пересчитал мелочь. Мите было досадно, что чудесная музыка как будто не затронула Валерика. Мальчик презрительно глядел, как Валерик подошел к буфетной стойке. Он принес чай и тарелку с двумя кусками пирога, с аппетитом съел большущий кусок, облизнулся и спросил:

— Может, все-таки хочешь?

— Нет.

Валерик тут же принялся за второй кусок и, запивая чаем, солидно сказал:

— Да! Музыканты мировые!

«И пирог мировой, и музыканты мировые. Обжора!» — с досадой подумал Митя.

— А ты и чай не пьёшь? — удивился Валерик.

Митя отхлебнул. Чай показался невкусным.

— Когда мы к ним пойдём?

— Кончится концерт, и пойдём. Поблагодарим Михаила Николаевича за билеты, — наставительно сказал Валерик, аккуратно вытер губы и встал: — Пошли!

И снова перед Митей распахнулся прекрасный мир звуков. Мальчик не отводил глаз от своего учителя.

Аплодисменты. Потом тишина. Музыкант замер над балалайкой. Длинные его пальцы прикоснулись к струнам, и на слушателей обрушился поток радостных звуков. Рука летала над струнами, трепетала, как огромная светлая бабочка. Мелодия убыстрялась и становилась все громче и громче. Звенящим звукам балалайки басовито вторила гитара. Казалось, плясовой вихрь захватил всех. Митя раскачивался в такт, сам того не замечая. Глаза его впились в музыканта. Низко склонившись над балалайкой, музыкант раскачивался в такт музыке, пальцы его летали, трепетали над струнами, и казалось, что каждый из них жил самостоятельно. Но вдруг они собрались вместе, ударили по струнам, и всё закрутилось в бешеном вихре звуков. Митя не заметил, как внезапно наступила тишина. Мгновение — и она раскололась от грома и криков. Все неистово хлопали и что-то кричали, и он тоже стал бешено хлопать и кричать «браво!».

Долго играли музыканты. И старинный романс, и цыганский танец из «Кармен», а потом всем знакомую песню «А я иду, шагаю по Москве». Но что бы они ни играли, всё казалось Мите необыкновенно прекрасным. Они снова и снова выходили на вызов. Зрители вскакивали с мест, окружали эстраду, кричали, аплодировали.

На эстраде появился мужчина в сером костюме.

Пышные седые его волосы казались серебряными. Эта седина оттеняла смуглое лицо с орлиным носом, с большими тёмными глазами под дугами чёрных бровей.

Он смело подошёл к музыкантам, улыбаясь, подал им букеты цветов и, когда смолкли аплодисменты, заговорил.

— Кто это? — шёпотом спросил Митя у Валерика.

— Эх ты, балалаечная деревня! Это знаменитый композитор!

Валерик назвал фамилию, и Митя сразу вспомнил чудесную музыку — её он часто слушал по радио.

— Знаю, знаю, — торопливо ответил он.

— То-то же! — откликнулся Валерик. — Слушай!

Знаменитый композитор поздравил исполнителей с большим успехом, сказал, что их концерт — праздник для всех работников искусства. Что они — создатели неповторимого дуэта, что, выступая в колхозах, на фабриках и заводах, в рабочих клубах, они несут народу его музыку, освещённую их высоким мастерством. Слушая композитора, Митя не спускал глаз со своего учителя и увидел новое выражение его лица: почтительность, уважение и счастье светились в его глазах. Композитор пожал музыкантам руки. Публика аплодировала.

Митя сидел как заколдованный. Валерик потянул его за рукав:

— Пойдем!

Он крепко сжал Митину руку, пробился сквозь толпу, остановился возле самой сцены, и Митя увидел музыкантов совсем близко. Он не хлопал в ладоши: он смотрел на лицо учителя, видел, как ярко блестели его глаза и как счастливая улыбка делала его совсем молодым.

— Михаил Николаевич! — тонко во весь голос закричал Валерик. — Браво!

Музыкант взглянул вниз, заметил мальчиков, и Мите показалось, что его взгляд необычайно ласково задержался на нем. Это было одно мгновение, но Митя вспыхнул от радости, поднял руки над головой и громко зааплодировал.

— Концерт окончен! — объявил конферансье.

— Пойдём скорее! — Валерик, ловко проскальзывая между людей, тянул за собой товарища.

Артистическая полна народу. Гул восторженных приветствий. Из-за толпы мальчики не видели музыкантов. Валерик крикнул:

— Михаил Николаевич! Мы тут! Только мы к вам не можем пройти!

— Идите, ребятишки, идите! — весело откликнулся голос учителя. Взрослые расступились, и Валерик, таща за руку Митю, подошёл к музыканту.

— Поздравляю вас, дорогой Михаил Николаевич, от всех ваших учеников! — твёрдо отчеканил староста и зааплодировал. Взрослые подхватили аплодисменты и заулыбались, глядя на малышей.

Митя не аплодировал. Исподлобья молча смотрел на музыканта. Тот ласково взглянул на него.

— А тебе интересно было?

Мальчик не мог ничего ответить — он задыхался. Он бросился и крепко-крепко прижался к учителю. Он ощущал его тепло, приятный запах и испытывал радость, от которой сладко сжималось горло. Повторял:

— Вы… Я… Вы… Я…

И услышал сердитый шёпот Валерика:

— Костюм концертный мнёшь, псих!

Почувствовал, как Валерик тянул его за рукав, и услыхал ласковый голос Михаила Николаевича:

— Не тронь!

Митя поднял голову. Над ним склонилось улыбающееся лицо.

— Понравилось?

Митя молчал: боялся, что заплачет от счастья.

Горячей рукой Михаил Николаевич потрепал его по щеке.

— Спасибо, что пришел. До свидания, милый!

Митя не успел ответить: Валерик схватил его за руку и потащил к выходу.

— Ты совсем спятил, — ворчал Валерик, — обниматься полез, как пьяный какой-то!

Мите невыносимо было слушать эту воркотню. Он ускорил шаги.

Мальчики вышли на улицу.

— Поздравил бы, как я, — ворчал Валерик, — а то выскочил, сумасшедший!

Митя увидел, что тридцать первый троллейбус заворачивает у «Детского мира», и побежал к остановке. Он слышал, как Валерик крикнул:

— Куда ты? Погоди!

Но он добежал до остановки, вскочил в вагон, троллейбус тронулся. Митя сел у окна, перевел дыхание. В ушах звенела и пела балалайка…

6. Напрасное огорчение

нетерпением Митя ждал урока. Когда учитель появился в дверях, Митя поднялся ему навстречу, но увидел холодное, строгое лицо и замер. Учитель сделал общий поклон, а Митю будто и не заметил. Даже и не взглянул на него.

— Сегодня займемся только упражнениями, — объявил он.

Первым играл Валерик.

— Хорошо, очень хорошо, — спокойно отмечал Михаил Николаевич.

Потом играл толстяк Петька, потом другие ученики. Митя сидел, опустив глаза, вслушивался в ровный голос учителя:

— Плохо. Повтори ещё разок.

Мите стало грустно. Он поднял голову и встретился взглядом с Михаилом Николаевичем. Ему показалось, что взгляд этот был какой-то недоверчивый. Но учитель сразу повернулся в сторону играющего и строго сказал:

— Додерживай, додерживай! Не обрывай! Давай певучий звук!

«И смотреть на меня не хочет! — понурясь, раздумывал Митя. — Вдруг заниматься со мной сегодня не будет?» — И тут же услыхал:

— Митя, гамму и арпеджио.

Митя взялся за балалайку, но, хотя и знал урок, не смог играть так свободно, как дома.

— Играй спокойно, — сказал учитель и что-то доброе послышалось в этом голосе. Митя взглянул на него, но Михаил Николаевич сидел, опустив глаза. Лицо его было серьёзным. Но сами звуки успокаивали мальчика: играя, он позабыл о своем огорчении.

Послышалось требовательное:

— Повтори еще раз.

Митя играл свободно, и ничего для него не существовало, кроме звуков. Играл долго.

— Довольно, — сказал наконец учитель. — Друзья, к следующему занятию хорошенько проработать гаммы и арпеджио. Кроме упражнений, пока дома ничего не играть! Валерик, инструменты надо почистить! До свидания, друзья! — И он быстро вышел, не взглянув на Митю.

Валерик начал распоряжаться, а Митя стоял у окна, смотрел на густую зелень лип и раздумывал о том, что Михаил Николаевич после концерта стал совсем другим.

«Может, рассердился на меня, что я тогда так ткнулся к нему?»

А за спиной староста бушевал:

— Безобразие! Надо перед уроком руки мыть обязательно! Я-то всегда мою! Вон как зацапали грязными пальцами!

Митя выскользнул из класса, побежал в учительскую. Там Михаила Николаевича не было. Помчался на улицу и увидел учителя, когда тот, замедляя шаги, поднял руку, останавливая такси.

«Уедет! Сейчас уедет!»

Митя громко закричал:

— Михаил Николаевич! Михаил Николаевич!

Музыкант обернулся и с удивлением посмотрел на бегущего к нему мальчика. Митя добежал, ухватился за его рукав. Он задыхался от бега и от волнения и не мог выговорить ни слова. Широко раскрытые карие глаза тревожно смотрели на учителя. Музыкант сделал знак шоферу, чтобы подождал, и наклонился к мальчику.

— Что ты, что с тобой?

Голос и выражение лица его были так дружелюбны, что Мите сразу стало легче.

— Михаил Николаевич, вы на меня не сердитесь?

— Что ты, милый, за что же мне на тебя сердиться?

— За то, что я к вам тогда бросился, а я… — Митя хотел объяснить, но учитель ласково перебил его:

— Ты сделал так, как чувствовал, успокойся, голубчик!

Светлые глаза смотрели как тогда, на концерте.

— На уроке, мальчик, надо быть серьёзным и очень, очень внимательным.

Музыкант улыбнулся, ласково погладил мальчика по голове. Митя почувствовал себя счастливым.

— Я очень тороплюсь, малыш! До свидания! Помни: только упражнения!

Он сел в такси, махнул рукой. Улыбка и легкое движение пальцев… Мальчик смотрел вслед машине, пока она не скрылась за углом.

Митя торопливо пошел домой. Он думал о том, какой прекрасный у него учитель и как он сказал о музыкальной пятилетке.

«Через пять лет мне исполнится пятнадцать».

Навстречу, весело разговаривая, шли двое юношей.

«Они, наверное, студенты, — подумал мальчик, — и я вырасту такой же высокий, и у меня будут такие же большие руки…»

Он посмотрел на свои руки, сложил пальцы так, будто держал их на струнах балалайки.

«В пятнадцать лет я уже буду играть пьесы. Поступлю в музыкальный техникум, — мечтал мальчик, — потом в институт… В концертах буду играть на папиной балалайке! И вдруг я сделаюсь музыкантом, как Михаил Николаевич!»

И Мите так захотелось заниматься, что он бегом помчался домой.