На этот раз шаги были осмысленнее. Стены уже не вздыхали оттого, что кто-то задевал их плечами, и папин храп не прерывался.



Мальчик лежал с закрытыми глазами, и улыбался себе, думая, как он перепугался бы, если б копытами у них в прихожей стучал кто-то другой. Потому как это существо, кем бы оно ни было вызывало ощущение чего-то родного и доброго. Будто бы какой-то старинный, выдуманный чуть ли не в колыбели приятель карабкается по свитому из грёз канату наверх, к дремучей полуночной яви.



Вот сейчас он возле печки. Наверное, проверяет, сколько искр сбежало оттуда за вечер. Скрипит на своих разболтанных петлях печная крышка... Вот тихо-тихо переставляет стулья. Вот принюхивается к молоку, оставленному в блюдце возле печки для домового духа.



А вот он уже здесь. Стоит на пороге, и покачивается на своих неуклюжих ногах: вправо-влево, вправо-влево. Йен перестаёт дышать, и из глубин памяти всплывает, как отец учил его ловить силком птиц и подкрадываться сзади к жирным усталым голубям.



Совсем рядом окно, в которое совсем недавно стучалась пурга, и дёргала за ставни, словно за уши. Слышно, как скрипит на стекле снег, отваливаясь целыми пластами.



Минута, две минуты тишины. Тумми вытягивает руки под подушку, волосы её скрипят, как едва ставший на реке лёд. Из-под лавки выглядывает сладкая дрёма, сначала просто смотрит вокруг кошачьими глазами, потом вспрыгивает на лавку, и трётся шёрсткой о нос мальчика. Ночной гость её нисколько не смущает, она сама ночная гостья той же природы, и скоро ей понадобится в другой дом, где ещё не спят.



И тут грохот и звон стекла переворачивает весь дом. Йену мерещится, что тот балансирует на крыше, опираясь на печную трубу, а с полок валятся чашки и миски. "Нужно будет собрать отломанных ручек", - думает он, просыпаясь. - "Целая коллекция отломанных ручек, что может быть лучше!"



Сестрёнка взвизгнула. В соседней комнате папа свалился с кровати. Йен садится на лавке, и видит, как в комнату через разбитое стекло вползает зима. Как она передвигает предметы и загоняет своим дыханием в помещение миллионы искорок-снежинок.



Папа врывается с бешеными глазами, следом вползает топор грозного предка. Им в такой тесноте даже не размахнуться. Оглядывается, и видит, что с детьми всё в порядке, а не в порядке только с окном. Прислоняет топор ручкой к стене.



Йен вскакивает с кровати.



- Может, большая сова заблудилась в снегопад, и попала к нам в окно, - говорит папа, хотя совы нигде нет. Да и снегопад уже иссяк.



- Талисман пропал, - говорит Йен.



Папа хмурится. Он голый по пояс, в одних ночных подштанниках, и царапины, которыми его наградила рысь, алеют в полумраке.



- Хочешь сказать, эта зверюшка за ним вернулась? Вот уж не думал - не гадал... Надо было позволить тем ребятам прибить её оглоблей.



- Ой! - воскликнула вдруг Тумми, и мужчины подпрыгнули. - Смотрите, как красиво!



- Отойди от окна, тебя продует, - сказал отец, хотя девочка куталась в одеяло.



Но сестрёнка не обратила на его слова никакого внимания. Она смотрела в окно, и ледышки зрачков покрылись свежим инеем. На миг Йену померещилось, что именно её лица касалась вчера его рука с кистью, и оттенок голубой краски был в точности такой же.



Пурга иссякла, и установилась спокойная тихая погода со свежими сугробами. Где-то наверху пробиралась через заносы луна, и древесные стволы казались фиолетовыми, будто бы их кто-то нарядил нарядным светом к празднику середины ночи. Древние, глубокие тени прорезали каждую впадину, и казалось, на дне каждой копошится, занимается своими повсеночными делами, пирует или пляшет маленький народец из сказок.



- Там же так здорово! - сказала она, и сделала попытку забраться на подоконник, не отрывая взгляда от окна. В одеяле это было не так-то просто. - Я думаю, то была не сова и не рысь.



Она посмотрела на отца и на брата, сказала:



- Была жива мама, она, может быть, разрешила мне побегать босиком по снегу.



Папа растерянно поскрёб ногтями грудь.



- Может быть, дорогая. Может быть.



Он не стал сразу закрывать ставни, а только укутал дочь вторым одеялом, и посадил её на подоконник, чтобы она могла ещё немного полюбоваться ночью.





III.Сэр Оливер и Романтическое Одиночество



Сэр Оливер был иностранцем, но Талисман прекрасно ориентировался в окрестностях. Это была его родная земля. И сколько бы там времени не прошло, она совершено не менялась.



Лорд-странник возил все свои талисманы на шее, и Талисман был ему за это благодарен. Отсюда, да ещё с высоты лошади, можно было отлично изучать мир. Всё лучше, чем пылиться в чьём-нибудь сундуке долгие десятилетия. Сэр Оливер же в минуты одиночества смотрелся в нарисованный глаз и восклицал:



- Ах, если бы найти красавицу с такими глазами!



Затем он делал правильный вывод:



- Невозможно, чтобы художник извлёк столь волшебный образ из головы. Такой долгий грустный взгляд хочется встречать своим, влюблённым во веки веков. Я разгадал это сообщение, этот крик о помощи на лоскуте кожи. Я найду тебя, и спасу, какая бы беда тебе не угрожала.



Единственный глаз вовсе не задумывался грустным. Просто кое-где подтекла краска. Счастье, что он, дух, сумел уберечь остальное, защитив от влаги и выветривания доступными ему чарами.



- Ты опоздал примерно на полтора столетия, - хотел бы ответить Талисман. - Полтора столетия назад девочке исполнилось шестнадцать, и ты пришёлся бы весьма кстати. Я немного знаком с её отцом. У неё хороший отец! Вряд ли он отдал бы дочь за такого странствующего безумца, как ты.



- Я же лорд!



Талисман скрипнул волокнами. Иногда привычка сэра Оливера читать мысли и разговаривать с неодушевленными предметами, вроде болтающихся у него на шее побрякушек, просто выводила из себя. Ему место в застенках инквизиции, не иначе.



- Не разговаривай со мной. Может, тут ещё есть традиция хранить топоры прославленных предков.



Лорд тут же угомонился, и принялся услаждать свой взор приземистой, характерной для этой области мира архитектурой, а Талисман вновь стал размышлять о том, что более безалаберного хозяина у него ещё не было. Как его только носит земля?..



Нужно сказать спасибо Оливеру хотя бы за то, что он показал ему (и всей той куче призраков-паразитов, что путешествуют в складках одежды, в вещах, в многочисленных талисманах лорда) мир. Они познакомились на одном базаре, где запахи благовоний и пряностей вели непостижимую войну друг с другом.


Этот базар располагался прямо во дворе сэра Оливера, и финансировался, когда в дырявом его кармане находилась лишнее песо (это был очень небогатый лорд, а в Испании их было в то время просто пруд пруди). А остальное время не финансировался, а существовал как-то сам по себе. Сэр Оливер очень любил базары и предпочитал вкладывать деньги в любимое предприятие.



Вот так всё и случилось. Лорд остановился возле одного из прилавков, вокруг, словно пчела, с томным жужжанием вился торговец.



- Изволите интересоваться? Всего несколько грошей, и этот прекрасный, дошедший до нас с другого континента и из другого времени, расписанный дикарями-туземцами амулет станет вашим.



- Нет! - сказал Талисман, взглянув на своего возможного будущего хозяина. - Возьмите лучше орешков в сахаре.



- Извольте, - сказал сэр Оливер, - Конечно же, я его беру.



Орешками он не интересовался.



Итак, теперь, спустя по пять лет после судьбоносной встречи, они в стране долгой зимы в самом разгаре долгой зимы. Просто замечательно.



Нет, на самом деле замечательно. Талисман заскучал по родным местам, особенно после того, как в каком-то диком месте на него наступил и два дня таскал на копыте слон. Лорд мёрз, из его рта вырывались облака и тучи пара (должно быть, после полудня пойдёт снег), но был вполне счастлив.



Господин вёл на поводу нервного тонконогого скакуна, больше похожего на гигантскую охотничью борзую даже привычкой держать под брюхом хвост. Это был отличный конь, породистый, но с рождения знакомый с лордом, и потому слишком неуверенный в своём будущем.



Сэр Оливер забросил все дела и посвятил себя приключениям. Возможно, здесь сказался богатый итальянский фольклор и множество сказок, которые буквально висели в воздухе, ожидая, пока их расскажут, возможно, что-то другое... в любом случае - каковы шансы у обычного трудяги-работяги в этом огромном скучном мире отыскать хоть что-то интересное?.. Но приключения, как ни удивительно, находили и находили его, едва он ступил за порог собственного дома. Возможно, дело в том, что он видел приключение там, где никто другой его не видел. Однажды они попытались совершить восхождение на гору, существовавшую только в воображении лорда, и действительно, некоторое время карабкались по воздуху, до тех пор, пока кто-то снизу их не окликнул, и сэр Оливер не спросил: "Как он попал внутрь горы?" Хорошо, что падать было невысоко.



Сюда, в долгие снега, их привела идея отыскать настоящее романтическое одиночество. Кто бы объяснил, что это значит?



- Там, где я родился и вырос, - рассказывал лорд всем, кто готов был его слушать, - одиночества нет и в помине. Вокруг тебя всегда полно людей! Люди, люди, люди... они что-то делают, шебуршатся в земле, казявки-малявки... А так хотелось бы побродить по абсолютно пустому базару, вдоволь попримерять на себя различные штуки-дрюки, и чтобы никто не совал тебе в лицо ломти дыни или орехов в сахаре. Но нет, конечно же, вы правы (хотя ему никто и не возражал), это не романтическое одиночество... Его нужно искать там, где холодно и большую часть суток темно. У меня с собой маленькая ложечка, чтобы попробовать, и небольшая кадка, чтобы немного увезти с собой.



Там, где чёрная земля начала покрываться удивительнейшим снегом, и появились первые приземистые домики, сложенные из едва обработанных камней, дорогу им заступил дюжий стражник.



- Позвольте приглашение.



- Что за приглашение?



- Вы из далёких земель. Вам нужно приглашение, чтобы путешествовать по дороге, идущей через славные земли льдов и фьордов..



- Как вы догадались, что я из других мест? - зачем-то обрадовался лорд.



- Я совершенно вас не понимаю, - признался страж. В его голосе удивительнейшим образом сочеталась смесь брезгливости и раболепия. Господин на скакуне походил не то на разбогатевшего бродягу, не то на владыку, берущего пример с черепахи и таскающего всё своё имущество с собой. При этом он поглядывал на дорогу, ожидая, что по ней вот-вот приедет на спинах рабов, или же сам по себе прекрасный замок. - Что это за язык, так похожий на крики птиц, сошедших с ума во время первой весенней капели. Французский?



Сэр Оливер подумал: "А ведь я тоже совершенно не понимаю их языка! Просто удивительно, что у нас получается изъясняться."



- Я из Италии, - сообщил сэр Оливер, и показал на отпечатки копыт за своей спиной. - Если вы пройдёте по следам, вы увидите, что они тянутся от самой жаркой и самой говорливой земли на свете.



- Приглашение! - потребовал страж более настойчиво. И тоже показал кончиком копья на отпечатки копыт.



- Эта дорога что, кому-то принадлежит?



- Она проходит по земле фьордов и плавающих айсбергов. У нас здесь есть разные богатства, и эти богатства принадлежат только нашему королю.



"Вот оно что", - подумал Оливер. - "Они боятся, что я похищу их романтическое одиночество среди фьордов и сталкивающихся в ущельях льдов. Что же, это веский довод, чтобы меня не пускать!"



Он попытался объясниться:



- Но я еду по дороге. Эта дорога ползёт в вашу сторону, и пока я еду у неё на спине, я часть этой дороги. Где это видано, чтобы, позволив змее втащить половину своего тела через порог, за вторую бы потребовали приглашение?



Стражник посмотрел на свою сторожевую башню, и затряс головой. Махнул копьём, мол, проезжай, и сказал что-то нелицеприятное в спину. Но сэру Оливеру послышалось:



- Счастливого пути.



На самом деле, нам не дано узнать, что же требовал от лорда стражник. Сэр Оливер ведь тоже совсем его не понимал! А те слова, которые слышал наш лорд, имели на самом деле совершенно другое значение. Может, суровый воин всего лишь вышел поздороваться, или узнать цель визита. Но для Оливера разговор состоялся таким, каким мы видим его на этих страницах. Сэр Оливер мнил себя неплохим знатоком языков. Вот Талисман - тот прекрасно знал, что хотел от его господина стражник, но его точку зрения мы оставим за рамками рассказа.



У сэра Оливера была походная тетрадь. Она болталась на шнурке, притороченная к седлу, и перо скрипело над ней по каждому удивительному случаю, на котором лорду удавалось поприсутствовать. Вот и сейчас, он открыл тетрадь, и записал: "За следы иностранцам в Стране Долгой Зимы приходится платить приглашениями. Кто бы знал, что это такое, и где их брать? По дорогам можно ходить бесплатно. Я думаю, я сумею провести немного следов контрабандой, так как приглашениями я не запасся, а если платить наличностью, песо в моём кошельке не хватит даже, чтобы дойти до лесной опушки. Я исхожу из самого хорошего варианта, так как не знаю, тарифицируются ли конские следы, или только человеческие. Конечно, можно попытаться допрыгать на одной ноге, но пока я научу прыгать на одной ноге моего драгоценного скакуна, минует как минимум пол дня, а мне нельзя терять столько времени."



Сэр Оливер заложил страницу духом-отшельником. Талисман не знал, видит ли его хозяин всех этих бесплотных существ, но он определенно мог с ними как-то взаимодействовать, например, беря, и закладывая страницу в книге. Возможно, он думал, что это дубовый листик, или полоска бумаги, неведомо как оказавшаяся на одежде.



Талисман ехал не один, а в компании целого вороха сородичей. Лорд любил амулеты, и в каждом уголке мира, где бы ни побывал, непременно находил торгующую нашейными или назапястными украшениями лавку. Даже те, которые были простой безделицей (а таких было большинство), путешествуя с сэром Оливером, обретали какое-то подобие разума. Сама их природа вещей сходила с ума от обилия впечатлений.



Здесь была нитка с мышиными зубами, был крошечный фонарик на шнурке, "пятнадцати секунд горения которого, - как рассказывал сэру Оливеру торговец, - хватит, чтобы выбраться из любого подземелья"; был винтик первой железной дороги, завалившийся случайно в прошлое (так Талисману объяснил дух-хранитель этой замечательной вещи). Молчаливый призрак обитал в деревянных чётках; он любил медитировать, восседая на плоской шапке лорда, где лучше всего принимается солнечная и астральная энергия, ожерелье из перьев населяло целое семейство птичьих духов, которые постоянно ссорились из-за встреченных на дороге хлебных крошек, хотя сами их подобрать не могли. Даже в большом деревянном распятии, в котором астральные существа задерживаться не любили, кто-то жил: на его перекрестии катались бедствующие морские чертенята, которые пересели туда, когда сэр Оливер проезжал пересыхающее соляное озеро на границе с Францией.



Люди выглядывали из дверей посмотреть на неожиданного гостя. Румяные, как пирожки, детишки высыпали на крыльцо, и сэр Оливер махал им рукой в перчатке. От их улыбок снег вокруг покрывался хрустящей коркой. Мужчины носили бороды или обширные усы, женщины - заплетённые во множество кос волосы; вторые были одеты в длинные бесформенные одежды, которые отлично сохраняли тепло, а первые - в штаны и просторные накидки, которые не стесняли движения.



Сэру Оливеру повезло найти постоялый двор, где он вдоволь выпил вина, и пообщался с местными. Они запомнились ему грохотом голосов, таким, как будто где-то рядом грохочет водопад, бесконечными расспросами и смехом. Кажется, все эти суровые мужчины даже не вслушивались в смысл того, что он пытался им отвечать, одно звучание его голоса приводило их в буйное веселье.



Однако его накормили каким-то жёстким горячим мясом, а коня до отвала - сеном. В конце концов сэр Оливер понял, что романтического одиночества в душах этих суровых бородатых мужчин нет и в помине, и стал прощаться.



К вечеру, как раз когда он вышел наружу, все дома неожиданно окутались дымом. Камень стал крупной чешуёй, а крыльцо - коротеньким хвостом наподобие черепашьего, только с шипами-выступами. Один за другим эти существа направили тупорылые морды кверху, и победно выдыхали столбы чёрного дыма, а иногда даже искры.



- Это драконы! Или саламандры... - закричал сэр Оливер. - Они заманили всех людей к себе в желудок, и теперь переваривают их, медленно сжигая желудочными соками. Коварные саламандры!



Под притороченными к седлу коня дорожными мешками он отыскал меч. Обнажил его, и с боевым кличем бросился на ближайшее чудовище. Брызнули искры, сталь загудела в руке лорда. Чешуя казалась непробиваемой, и даже на стыках, там, где одна чешуйка ложилась на другую, получался только бессильный звон металла.



- Так ты их не победишь, - сказал Талисман. Он плясал и прыгал на шее сэра Оливера, словно сам совершал боевой танец. И если бы у него были какие-то человеческие чувства, а также желудок, то его давно бы уже вырвало.



- Точно! - сэр Оливер хлопнул себя гардой по лбу, и скривился. Это было больно. - Я должен уничтожить их изнутри. Поразить в самое пламенное сердце!



- Кто там? - раздался голос, и со стороны хвоста отворилась дверца.



- Истребитель драконов из страны, где драконов давно уже истребили! - закричал прямо в лицо хозяина Оливер. В голове мелькнула мысль, что неплохо было бы представиться полным титулом, но наверное, в другой раз, а сейчас достаточно и сокращённой его версии самой важной, которую, к слову, сэр только сейчас себе придумал и присовокупил к титулу, - Великий тушитель саламандр всея Огненной земли!



- Польщён высоким званием моего спасителя, - прогудел хозяин (для Талисмана это звучало как "Вы сломали мой забор"). - Вот в этом сугробе были рассажены маки, а теперь там только отпечатки ваших ног.



- Не нужно цветов! - воскликнул лорд.



Мужчина был крупнее сэра Оливера на целую голову, и шире в плечах, но сэр Оливер проскочил у него под мышкой, потрясая побрякушками на шее и руках, будто тетерев своим свадебным оперением, с мечом наперевес бросился вглубь дышащего теплом кишечника. Откуда-то выглянула и с ойканьем забилась в угол женщина, разбегались из-под ног детишки.



Кишечник кончился неожиданно быстро, и прямо у сердца. Оливер сразу понял, что это оно. Меч вонзился по самую рукоятку, брызнула огненная кровь, а железо раскалилось так, что сэр Оливер отдёрнул руку, и сунул палец, который больше всего обжёгся, в рот.



Все талисманы на его шее разом закачались, призывая: "беги же оттуда! Уноси ноги!".



Хозяин появился с обоюдоострой секирой, настолько огромной, что застрял в проёме. Он прорычал что-то незваному гостю; сэр Оливер не понял ни слова, но понял, что они ни сулят ничего хорошего. Он бросил меч и ретировался в окно, откуда вывалился, едва не пришибив коня.



- Они сделают из тебя скаковую отбивную, - сказал лорд, и пихнул коня в задницу. Конь заскользил, упёршись всеми четырьмя копытами, и целиком скрылся в сугробе. - Ума не приложу, чего они так переволновались? Я же их спас!



Сэр Оливер нырнул следом, и оказался внутри сугроба. Он немного подышал, чтобы стенки не были такими рыхлыми, погладил по морде опешившего коня, проследил, чтобы ничто не выдавало их укрытия, и уселся прямо в центре.



- Какая удобная вещь этот снег! - сказал он себе. - Здесь они меня ни за что не найдут. Может, стоит захватить с собой ещё и кусочек зимы?.. Буду разбивать её в своих походах по пустыне вместо шатра, и прятаться от скорпионов, и этих настойчивых предводителей караванов, которые всё время стараются мне что-нибудь продать, а я не могу удержаться, и покупаю, покупаю, покупаю...



Он прислушался: не топчется ли кто там, наверху? Но всё было спокойно. Уже достаточно стемнело, и никто не горел желанием покидать брюха своей саламандры. "Должно быть, они ручные", - сказал себе сэр Оливер.



Он открыл свою походную тетрадь, и записал: "Ручные саламандры. Так как спать на снегу в Стране Долгой Зимы очень холодно, местные жители используют вместо жилищ медлительных саламандр, в брюхе у которых обустраивают себе тёплое местечко."



(Если походную тетрадь сэра Оливера когда-нибудь опубликуют, она будет лучшим путеводителем и справочником путешественника... для итальянцев. Для всех остальных, во всяком случае, самым весёлым).



Он с досадой заметил, что чернила почти затвердели на холоде, и спрятал чернильницу за пазуху, чтобы та немного отогрелась.



Ситуация представлялась безрадостная. Там, наверху, задницы всех саламандр уже обклеены афишами с его изображением, и стоит его голове показаться над сугробом, как она неминуемо станет трофеем какого-нибудь заросшего волосами местного жителя.



Сэр Оливер откопал в седельной сумке свою трубку и кисет табаку с перцем (этот табак у него на родине продаётся под слоганом: "Такой горячий, что воспламеняется сам!"), набил трубку, и предался раздумьям. Талисманы уныло повисли на его шее. Все, кроме одного, который продолжал раскачиваться, словно припас где-то в укромном местечке немного центробежной силы.



- Это ты, мой драгоценный Талисман? - спросил сэр Оливер, и выудил из груды украшений нужное. - Ты хочешь что-то посоветовать своему бедствующему хозяину? Знай же, что я вверяю тебе свои потроха и свою душу, коль она у меня ещё есть, и доверяю тебе без остатка.



Талисман помолчал. Ему было, что сказать хозяину, но у него не было рта. Только единственный глаз.



- Как жалко, что ты не можешь мне рассказать, что у тебя на уме, - расстроился сэр Оливер. - Но может, ты сможешь подмигнуть? Хотя постой! У меня же есть чернила, и есть перо.



Он достал чернила, и дрожащей рукой вывел на клочке кожи кривую улыбку.



- Ты улыбаешься, потому что знаешь, как мне помочь, - обрадовано сказал лорд, и принялся выводить губы.



- Если бы ты мог нарисовать мне нёбо, диафрагму и язык, я бы даже спел тебе балладу, - хмуро сказал Талисман.



И сэр Оливер, что удивительно, услышал.



- А что такое диафрагма? - спросил он.



- Такая... - откровенно говоря, Талисман и сам толком не знал, - вроде как змея, которая ползает у тебя в брюхе и управляет твоими лёгкими.



- Змея! Я могу нарисовать змею. Значит, она внутри тебя?



- Она внутри тебя. Я - всего лишь подражательство. Мираж в пустыне, снежный человек, построенный руками людей.



Сложно было путешествовать с сэром Оливером, и не перенять его патетический тон. Бывало, духи его спутники общались между собой в такой возвышенной манере (особенно склочные морские чертенята), чтобы хорошенько высмеять своего хозяина, но никому не приходило в голову, что эти манеры и многие словечки сэра Оливера уже стали частью их натуры.



- Я могу нарисовать её на обратной стороне, - любезно предложил лорд. - Или сделать из папье-маше, и посадить на клей...



Талисман секунду подумал.



- Нет. спасибо. Я всего лишь хочу тебе сказать, что отсюда ты можешь прорыть проход, и выбраться в безопасном месте.



- Подкоп! - обрадовался сэр Оливер. - Помню времена, когда я и другие прославленные лорды, будучи мальчишками, находили бархан посимпотичнее, и изрывали его насквозь сетью переходов, и целым десятком комнат. Мы играли в разбойников. А потом из нашего логовища совершали набеги на идущих с базара служанок, дабы отбить у них сыр, фрукты, и вкусную пахлаву... Всё до тех пор, пока наш вертеп не становился прославленным логовищем зла и отец не посылал конюха его разрушить.



В снегу оказалось копать куда веселее, чем в песке. Он не стремился одновременно сделать подкоп в тебе, осыпаясь за шиворот, в голенища сапог и отвороты рукавов. Сэр Оливер нашёл среди своих вещмешков удобную лопатку, и работал ею, стряхивая со лба пот. Позади, глядя, как растёт между ним и удаляющимся хозяином стена снега, храпел скакун.



В конце концов, сэру Оливеру пришлось копать уже в обратную сторону, чтобы забрать лошадь. Снег некуда было девать из пещеры, и даже если хорошенько его утрамбовать сапогами, и конским крупом, он занимал слишком много места.



Теперь с каждым взмахом лопаты становилось всё темнее и темнее. С чавканьем позади них вырастали ледяные сталактиты, а под ногами вдруг показалась промёрзшая до самых корней земля и замечательный подснежник с хрупкими ледяными лепестками.



- Пора рыть наверх, - решил лорд, и сбил лопатой выросшую перед самым носом сосульку. Перед конским носом вырастали сосульки побольше, и конь знакомился с ними, отламывая кончик зубами или проводя по ним шершавым языком.



К тому времени, как они выбрались на поверхность, наступила ночь. Неба среди деревьев совсем не было видно, его замещала бездонная чёрная дыра, без звёзд, луны, комет и прочих украшательств, которым принято висеть там, наверху, с наступлением темноты. Деревня затерялась где-то во взбитом молоке зимы.



- Какой хороший, всё же, был меч, - вздохнул сэр Оливер.



Но он не привык долго горевать о вещах, хотя большую часть его жизни составляли именно вещи. Он сказал:



- А теперь мы отправимся на исследование новых земель. Снежный покров здесь не тронут, посмотрите-ка, ни одного следа, и быть может, здесь никогда не было людей. А я чувствую, что уже близок к тому, что ищу.



Он взобрался на коня, и обнажил меч. Это был такой же меч, как и тот, что остался в саламандровом брюхе. В оружейном наборе, который лорд получил у придворного оружейника, их было шесть, и сэр Оливер мог ещё сломать или потерять меч ещё целых три раза.



Талисман затосковал о былых временах. Он был здравым и рассудительным духом, но в некотором роде ему был присущ восторженный человеческий взгляд на вещи. Это взгляд слегка поплыл, но, в сущности, не изменился. И эта капля чернил в кружке кристально-чистой воды, эта крохотная часть человеческой души, как подозревал Талисман, изменила его навсегда.



Сейчас он видел перед собой снега, и вспоминал каменный дом где-то немного западнее, вспоминал тот замерший мир за окном, мир, всё несовершенство которого было съедено метелью. Вспоминал, как впервые среди его немыслимых для человека чувств появилось нечто, под названием зрение.



- Смотри же, какая красота! - сказал сэр Оливер.



Он не обращался ни к кому конкретно, но все духи выбрались из своих укрытий, посмотреть. Они видели поднимающийся от земли холод, повисший на дереве лоскут солнечного света, рваный и неопрятный, глазастого шептуна, выглядывающего из своего дупла. Красивым они нашли разве что то, как шипел и таял мороз, соприкасаясь с корой молодой берёзы, только-только пробившейся через толщу снега и полной внутренней энергии. И только Талисман видел то же, что и его хозяин.



Они выбрались на небольшую полянку, зажатую со всех сторон деревьями. Где-то наверху мерцал золотистый свет, будто бы кто-то забыл на ветвях лампу, только вот источника у него не было. Льдинки, намёрзшие снизу на сосновые стволы, сочились задумчивым голубоватым сиянием. Медленно падал снег, казалось, эти снежинки летели из беззвёздной пустоты, из перевёрнутого колодца над головой целую вечность. Кто-то глядел на них из дупла на ближайшей берёзе. Там, где кончался всякий свет, и солнечный, и бледно-голубой, мелькали большие тени, будто бы там, среди деревьев, кружились в танце таинственные лесные существа.



- Странное дело, - сказал сэр Оливер, и сел в снег. Ему не хотелось нарушать тихую торжественность, этого места, поэтому он сказал, едва шевельнув губами: - Здесь нет одиночества, здесь есть ты, мой доблестный скакун, есть вы, талисмановы духи, есть лесные зверушки... но всё же я его чувствую. Оно где-то совсем рядом.



Он обернулся, и увидел, как падающий снег зависает в воздухе, как будто натыкается на невидимую преграду. Его становилось всё больше, и вот уже обозначился силуэт ребёнка в маленькой смешной шапочке и длинными, до плеч, а может, до пояса, волосами. Амулеты качнулись, впадая в свою обычную дрёму, и только Талисман едва не свалился со своего шнурка: эта фигура существовала только для человеческого зрения. Остальные же видели просто снег.



- Ты меня искал? Ты меня нашёл!



Женский голос лился словно бы ниоткуда. Он гармонировал с тишиной и кастаньетами из древесных ветвей, которыми ветер где-то наверху выводил свою странную музыку.



Девочка наклонилась к сэру Оливеру, и показала язык, само собой, невидимый, который тут же обозначило несколько снежинок. Сэр Оливер забыл, как вставать с сугроба (точнее, он и не знал, ведь каждый ребёнок, живущий там, где каждую зиму можно поиграть в снежки, знает, что чтобы выкарабкаться из глубокого сугроба нужны определенные навыки), он смотрел на гостью снизу вверх, открыв рот.



- Снежная дева, ты ли то чувство, которое возникает, когда поздно ночью остаёшься последний, способный держаться на ногах, в обнимку с наполовину полной бутылкой вина? Ты ли то чувство, которое возникает, когда смотришь на появляющиеся и исчезающие в море паруса? Ты ли то чувство, когда ты просыпаешься, видишь за окном пожелтевший кактус и понимаешь, что пришло время надеть дорожную шляпу?



Девочка рассмеялась. Стряхнула со своих рукавов снег, отчего они сделались невидимыми.



- Да, и там, и там, и там я есть. Почему же ты ищешь меня именно здесь?



- Это уже неважно! - в восторге воскликнул сэр Оливер. - Ведь я тебя здесь нашёл, а значит, я искал в правильном месте! А теперь я присоединю тебя к своей коллекции диковин, чтобы доставать, когда заскучаю где-нибудь в глуши, возле костра. Я могу предложить тебе поселиться в мешке, в который я собираю перья птиц со всего света. Он достаточно просторный, и там очень уютно. Или, может, достаточно обычной лабораторной склянки?..



- Вовсе нет, - девочка всплеснула руками. - Ты такой настойчивый, что я просто не могла не показаться тебе на глаза. Но ты всё не так понимаешь. Я и так всегда с тобой. Я одна, но успеваю побывать везде, с каждым путником и каждым возлюбленным, проводившим свою мадмуазель до дома, и теперь предающим луне свою тоску. Просто создай мне условия, и я вернусь. А теперь, - она хихикнула, - я, пожалуй, пойду, пока ты не упрятал меня в мешок с перьями.



Сэр Оливер только успел открыть рот, чтобы попросить её немного задержаться, или, к примеру, узнать, что это за условия. А девочка по имени романтическое одиночество превратилась в снежный вихрь, и втянулась ему в рот, вызвав приступ кашля.



Весь следующий день у сэра Оливера хрустел на зубах снег. Он не мог говорить, стоило ему открыть рот, как оттуда выпадал снежок. Но взгляд его посветлел, там появилась жажда новых приключений и открытий. Он сказал: "Бвя ввя бявявя", и Талисман понял, что впереди их ждёт поход к самому северному на свете океану, где обитают диковинные медведи белой окраски, и можно покататься на льдине.



А Талисман впал в глубокую задумчивость. Что это, что прячется внутри каждого человека, что осязается только его чувствами, но не просветлёнными шестьюдесятью девятью чувствами духов и магических существ? И много ли их на свете? У него есть только одно человеческое чувство, но что он узнает, если вдруг получит остальные?..



И жизнь представилась Талисману куда более загадочной штукой.





IV.Собиратель диковин.



На этот раз всё началось с магазина редкостей. Талисман закинул шнурок на торчащий из стены гвоздь (конечно, при помощи ловких рук хозяина магазина), и обвёл долгим взглядом помещение. Здесь собрались статуэтки из эбонита, часы самых разных форм и размеров, блестящие ложки и кофейник, похожий на слона с поднятым вверх хоботом. Лежали колоды карт, альбомы с марками и монетами, словно старые фолианты об изгнании ведьм или траволечении, золотые цепочки и изделия из дерева. За окнами - тесный переулок, в который иногда втискивались машины. Дверь открывалась, впуская постоянных покупателей и чокнутых коллекционеров - за неделю всего раз восемь, или около того.



Талисмана так часто покупали и продавали вновь, что он считал это вполне сносным способом путешествовать.



Это было не самое популярное место, но именно здесь появились одновременно два человека, которые вновь раскрутили почти остановившееся колесо событий. Вернее, появилось даже три, но третий не играл в судьбе Талисмана никакой роли.



Сначала дверь открылась, чтобы впустить мальчишку лет семи-восьми в сопровождении мамы, потом - маленького человечка в смешном длинном пальто и шляпе. Хозяин мгновенно проснулся: казалось, он не видел такого количества посетителей с самого открытия магазина.



Мальчик с мамой принялись рассматривать коллекцию фарфоровых солдатиков, а хозяин рассказывал их историю, и предлагал выпить чаю из витринных чашек.



- Возможно, у вас будет больше посетителей, если вы будете поить их чаем, - вежливо сказала мамаша.



- Да, я планирую со временем превратить это место в кафе, а весь этот хлам использовать, как антураж...



Мужчина в шляпе был коллекционером; хозяин его прекрасно знал, и обменялся с ним кивками. Таких ребят лучше не трогать и не донимать разговорами. Они сами прекрасно знают, за чем пришли. Коллекционер отодвинул шляпу на затылок, и оглядывался по сторонам.



Малышу наскучили солдатики. Он подошёл к мужчине в пальто, и спросил:



- Простите! А что вы ищите? Если монеты, то они вон там! Там есть даже одна с африканским диктатором.



- Пётр, не приставай к дяде, - прикрикнула мама.



- Монеты мне не интересны, - ответил мужчина, и наклонился к мальчику. Ему было уже далеко за сорок, а может, и за пятьдесят. Обезьянье лицо светилось хитрецой, большие очки то и дело сползали на кончик носа. - Я ищу что-нибудь необычное. У тебя свежий взгляд, мой дорогой. Что, как ты думаешь, здесь самое необычное?



Мальчишка огляделся, и ткнул пальцем на стену, где рядом с ловцами снов висел простенький амулет.



- Вон та вон штука.



Мужчина поправил очки, разглядывая талисман.



- Ты любишь украшения?



- Украшения для девочек, - сурово сказал мальчонка. - А это для воинов. Может, там есть даже следы крови.



Мужчина уважительно кивнул. Только что ему улыбнулась большая удача. Будь он один, он даже не посмотрел бы в ту сторону. Конечно, вряд ли кто-то из нас прислушается к мнению о деле нашей жизни маленького мальчика, но этот человечек считал, что умеет подмечать знаки свыше.



Он подозвал торговца. Тот снял амулет, показал его поближе, продев обе руки в петлю ремешка, и разведя их в стороны.



- Старинная штука. Ему лет тридцать, не меньше. Кожа неплохо выделана, и рисунок хорошо сохранился. Правда, похоже, его начали, но не закончили. Историю отследить вряд ли удастся, но я вам скажу, он явно не из России. Может, из Америки. Пережиток шестидесятых, дети цветов любили такие штуковины. Одним словом, две тысячи.



Мужчина поторговался, и скинул восемьсот. Мальчик с мамой уже стояли в дверях, и мужчина помахал им рукой.



- Спасибо, что помог, мой дорогой!



- Всё для вас! Вы не пожалеете, - ответил мальчик неведомо из какого контекста выдернутой фразой.



Мужчина пошёл домой, размышляя о мелочах, которые могут запросто двигать крупные вещи. Он был художником, и прекрасно знал, как небольшая деталь может испортить или полностью преобразить рисунок. Одинокие снежинки таяли на голых запястьях. Небо над головой было низкое и серое, отчего Грибоедовский канал казался полным какой-то грязной ваты. Из метро выползали сонные граждане. Суббота, одиннадцать утра, и для работающего, а сегодня отдыхающего народа ещё несусветная рань. Скрипели дворничьи лопаты - снег валил всю неделю, и дворники, разгребая тротуары, возводили из него настоящие замки.



Мужчина жил в трёхэтажном доме на четвёртом этаже. Если точнее, то в просторной мансарде под самой крышей, где прохладно летом, и ужасно холодно зимой, если не включить два обогревателя и не заклеивать окна. С потолка вечно валился всякий мусор, не важно, голуби ли устроили на козырьке очередное заседание, или как сейчас, грохотали своими досками экстремалы-сноубордисты. Они скатывались по крыше и пропадали с глаз долой во дворе, где была свалена нереальных размеров снежная гора.



Усевшись за стол, мужчина первым делом вскрыл коробку из магазина и достал лупу. На него смотрел чудовищно увеличенный голубой глаз.



- Вы странный коллекционер, - вдруг сказал амулет. - Все коллекционеры, которые мне встречались, охотились за какой-то малозначительной чушью, вроде марок. Кому вообще нужны эти марки?



Мужчина медленно отложил лупу. Глаз смотрел прямо на него. Не в потолок, не в пространство перед собой, как всегда бывает с нарисованными глазами - он-то художник, он знает!



- Я охочусь за тайнами мироздания, - сказал он. На всякий случай негромко, чтобы не услышали сноубордисты. - И покупаю их в магазинах редкостей.



- Я старинный тотем, - представился Талисман. - Я изучаю людей.



- Людей! - обрадовался человечек, и затряс головой. Талисман решил, что совсем недавно он носил бороду: слишком уж характерное движение делает рука, поглаживая подбородок и пытаясь пригладить торчащие во все стороны невидимые волосы. - Меня зовут Ярослав. Я изучаю окружающий мир.



Он подумал, передвигая по столу одну из пяти грязных чашек. Этих чашек было три чёрных, и две белых, и ещё примерно столько же отмокало в мойке. Если на столе нарисовать чёрные клетки и половину закрасить фломастером, этими кружками можно играть в шашки. Прибавил:



- Мне кажется, люди ужасно банальны.



Талисман сказал важно:



- Я был знаком со множеством людей. Они достойны того, чтобы путешествовать вглубь них, как вглубь Великой пустыни, в поисках великих открытий и прекрасных миражей. Я открыл, что обладая человеческими чувствами, можно ощутить нечто, сравнимое с дуновением от крыльев взлетающих мотыльков. У меня есть всего одно, но мне его хватает, чтобы удивляться вновь и вновь.



- Надо же, - покачал головой человечек. Стянул и бросил на стол шляпу. - Точно так же я сегодня возблагодарил судьбу, когда моя новая диковина вдруг заговорила. Воистину, наш мир скучен только для слепцов!



- Мы как пингвин и нерпа, встретившиеся на границе между льдиной и водой. Пингвин пытается говорить о бесконечности океана, нерпа - о величии плавучих льдов, - мудро заметил Талисман.



- Ты мудр, - сказал Ярослав, и сверкнул из-под очков искоркой веселья. - Что же, мы можем приблизить друг друга к цели.



- Мне нужны человеческие чувства. Ты можешь их мне нарисовать?



- У тебя уже есть пара.



- Это был глоток из кувшина, который я теперь во что бы то ни стало хочу допить до конца.



- Это очень хорошая метафора для того, у кого нет языка, - сказал человечек, и захихикал.



- Я хочу себе язык. Как у кошки. У одного из моих хозяев была кошка, и язык служит им неплохую службу.



Маленький человечек трясся от хохота, и Талисман сверлил его взглядом.



- Ты представляешь, как ты будешь выглядеть с постоянно высунутым языком? Это будет выглядеть очень несерьёзно. И всем будет казаться, что ты их дразнишь.



- Я растеряю свой авторитет?



- Об авторитете придётся забыть. Это очень серьёзное слово, и с высунутым языком оно никак не ассоциируется. Я могу нарисовать тебе нос, чтобы ты мог чуять. Не проси, пожалуйста, волчий или лисий, ты же не хочешь выглядеть монстром из детских сказок.



- У животных тоже есть ощущения вроде запаха остывающих углей, который пробуждает воспоминания? (легко догадаться, от кого из своих предыдущих спутников Талисман нахватался таких выражений).



Человечек уже успел сбегать за красками, и набрать в баночку воды, и теперь рассеянно выводил что-то кисточкой в воздухе. Одна из чёрных чашек наполнилась кофе, и теперь истекала паром.



- Конечно. Медведь, который укладывается в спячку, разговаривает с мамой-медведицей через постель из опрелой хвои и листьев. Он чувствует в хвойном запахе её запах, ощущает её тепло, и засыпает. Я не знаю, как это называется. Думаю, сами медведи это никак не называют.



Талисман сокрушённо вздохнул.



- Ну вот, даже звери... а мы... мимо нас, духов и призраков, проходит целый мир. Нарисуй, о, пожалуйста, нарисуй мне ещё какое-нибудь человеческое чувство.



Человечек сказал:



- Давай-ка подумаем. С обонянием нет проблем. Зрение у тебя уже есть, я всего лишь дорисую тебе другой глаз. Про вкус мы с тобой уже говорили, от него придётся отказаться. Осязание... увы, но руки я тебе не нарисую никак. А если и нарисую, толку от них всё равно не будет. И как у тебя со слухом?



- А что с ним?



- Ты меня слышишь. Интересно, как?



Талисман ответил, не раздумывая.



- Бестелесный народец может слышать. Иногда мы слышим больше, иногда меньше, и часто слышим то, что не слышат другие. Заблудившиеся звуки. В пустом доме, например, можно услышать, как пламя пожирает свечной воск. Или отзвуки голосов прежних жильцов. Но в основном мы слышим то же, что и существа из плоти и крови.



- О, - сказал человечек. - О. Вот, значит, где точка соприкосновения между вашим миром и нашим. Вот мы и нашли дверку как раз моего размера. Осталось только подобрать к ней ключи.



Он надолго затих, а когда вновь посмотрел на Талисмана, над его чашкой уже почти прекратил подниматься пар.



- Три из пяти - тоже очень неплохо. Когда я закончу, думаю, ты будешь доволен. Правда, что такое "допить кувшин до конца", всё равно не узнаешь, но поверь мне, тебе будет чем заняться. Разнообразие запахов - это так увлекательно!



Он засмеялся своим странным мышиным смехом. Обмакнул кисть в воду.



- В какой бы традиции тебя нарисовать? Может, майя? Продавец говорил, что ты из Америки... Или тебе больше по душе европейская мозаичная живопись? Разрисовать тебя в индийских традициях, или сделать из тебя тотем африканских племён? Я могу подправить то, что уже нарисовано... не знаю, кто это рисовал, но нарисовано достаточно небрежно. Особенно рот. Когда это рисовали? Десять лет назад? Пятнадцать? Краска будто бы почти не выцвела...



- Около двухсот. Я берёг своё лицо, как мог. Будет лучше, если ты оставишь всё, как есть, просто дорисуешь недостающее.



Таким образом Талисман обзавёлся вторым глазом - пытливым и зелёным, по размеру куда меньше предыдущего, потому что большой бы там не уместился; и носом, который человечек срисовал с картины какого-то итальянского художника, отчего тот получился массивным и внушительным, не смотря на то, что был поменьше оригинала.



- С таким инструментом любопытства тебе будет не занимать, - сказал мужчина, отодвинувшись от стола. - Значит, ты хочешь нащупать своими новыми усиками то, что мы стараемся закопать в себе поглубже? Учти, чувствовать это - прерогатива тех, кто привык ограниченно ощущать мир с самого детства, и не пытался проникнуть за пределы этой ограниченности. Вот я наделён пытливым умом, и меня они посещают сравнительно редко.



- Хотя бы увидеть их проявления.



Человечек рассмеялся.



- Я подкину тебя к студентам в общежитие. Там ты чего только не насмотришься.



Перенеся талисман на мольберт и закрепив лупу на специальном штативе, Ярослав волосяными линиями подвёл ноздри.



- Ну как? - спросил он, когда закончил. Потянулся за кружкой, и поднёс её к мольберту. - Это кофе. Я пью растворимый, а зерновой пахнет куда лучше.



- Мне нужно привыкнуть, - сказал Талисман. - Для этого понадобится десяток-другой лет. Спасибо тебе.



Ярослав критически разглядывал свою работу.



- Чего-то не хватает.



Он порылся в коллекции своих диковин, разложенных по разномастным шкатулкам и коробочкам, и выудил настоящий волчий клык. Он закрепил его нитками, так, будто этот клык торчит из-под верхней губы Талисмана.



- Теперь ты как никогда похож на древнюю диковину.



Он откинулся на спинку стула, и принялся ковыряться деревянным концом кисти в зубах.



- Через чувства мы осознаём мир. В сущности, это инструменты, которыми мы проявляем всё, что нас окружает, из небытия. И чем больше у тебя инструментов, тем больше граней этого алмаза тебе откроется. Я всего лишь исследователь, водолаз который устал плавать над Мариинской впадиной, и хочет погрузится в неё поглубже. Расскажи мне о себе. Кроме этих двух у тебя есть другие чувства?



- Шестьдесят девять. К сожалению, я не смогу тебе их нарисовать. Но ты был прав, мы можем сделать кое-что с твоим слухом.



Ярослав утопил кисть в остывшем кофе.



- Итак, с чего мы начнём, учитель?



- С ужина.



- А потом?



- А потом с завтрака и обеда. Тебе нужно от них отказаться. Это то, что поддерживает твои собственные чувства. Они как верёвка, которая не пускает тебя дальше определённого радиуса.



- В тебе мудрость столетий, - подобострастно сказал человечек. Подобострастность ему удавалась, как никому другому, но в глазах не угасала шутливая искорка. Талисман в очередной раз подумал о сложности людей. Они - как дома, которые они возводят, от фундамента до крыши, и они же люди, которые населяют их, зажигая в одном окне горе и отчаянье, в другом ссору, а в третьем - радость и гирлянды на новогодней ёлке. Зачем же ему возвращаться к строительству муравейников?



На самом деле мудрости никакой в Талисмане не было. Пока художник трудился над его глазом, он собрал совет из рассветных приведений, маленького шапошника, который жил за паутиной и питался эманациями умирающих мух и старого мудрого крылана, который пятнадцать лет назад застрял в трещине в стекле. Он спросил их, что они думают по поводу странного человека.



- Все люди, которые мне попадались, были странными, - прибавил Талисман. - Но этот один из самых необычных.



Насчёт голодания его надоумил именно крылан. Он сказал:



- С тех пор, как я питаюсь только тем, что таскают мне эти безмозглые приведения, да противным запахом корицы, мои чувства значительно обострились. Страшно подумать, что бы я ел, если бы застрял головой наружу. Может быть, воробьиные перья.



А шапошник прибавил:



- А ещё он становится ворчливее год от года. Если бы он застрял головой наружу, на подоконнике бы каждое утро находили голубей, умерших от скуки и уныния.



Но это была хорошая зацепка.



Голод продолжался два дня, а утром третьего Талисман разбудил человечка и сказал:



- Слушай. Сейчас вон туда, у ножки кровати, упадёт солнечное пятно. Сосредоточься на этом месте, и слушай.



Ярослав медленно кивнул. Он значительно ослаб, и чтобы не упасть, облокотился о подоконник.



- Они звенят, - сказал он.



Солнечные зайчики падали с солнца с тихим "дзынь", будто где-то звякал маленький колокольчик.



Человечек помолчал. За время голодовки он перемыл все чашки, и сидел дома, практически не выползая из пижамы. Он казался себе ещё меньше и меньше.



- Когда я служил на танкере, и в японском море нас почти две недели не пропускали через границу, обратно, домой, у нас кончилось продовольствие. В конце концов, япошки сжалились и прислали креветок и рыбы, но до этого мы ничего не ели несколько дней. А там тоже был рассвет! И по палубе плясали солнечные зайчики, и на волнах тоже... Может быть, мешал шум моря, но мне кажется, я должен был что-то услышать. Тем более мы старались сидеть без движения, чтобы сэкономить силы.



Талисман свешивался теперь с настольной лампы. Он сказал:



- Многие вещи сложно заметить, если не указывать на них специально. Про меня тебе сказал мальчик.



Мужчина тряхнул шевелюрой. Сейчас в каждой его черте проступили годы, ясные, как никогда.



- Я не настолько ещё стар, чтобы не услышать голос, который вдруг, в пустом доме, сказал бы мне "привет".



- У вас есть технические средства, - Талисман повернулся к старенькому магнитофону. - Попробуй записать мой голос, и ты увидишь, что произойдёт. Попробуй поставить на запись нашу беседу, и при прослушивании ты сочтёшь себя лишившимся рассудка, потому что ты разговаривал с никем.



Человечек покачал головой. Искорка иронии ушла из его глаз. Он посмотрел на солнечные блики, теперь рассыпанные везде и всюду, и сказал:



- Почему я не догадался раньше? Они ведь даже выглядят так, как будто должны звенеть.



- Теперь можешь позавтракать. Этот звук ты будешь слышать теперь всегда.



- Я в порядке. Ещё рано. Я хочу ещё звуков.



Глаза Ярослава горели теперь лихорадочным интересом. Он оглядывался так, как будто видел здесь всё впервые.



- Что же. За плитой у тебя полный угол мышиных костей. Послушай, как они гремят.



- Почему гремят? - растеряно спросил человечек. Он действительно слышал странный стук за плитой: "кнок-кнок-кнок".



- Даже будучи мёртвой, эта материя всё равно остаётся живой. Она пытается, как это... организоваться во что-то другое, в новую форму жизни. Может, ей это удастся, но пока не получается. В мире есть такой закон: ничего не пропадает зря, всё старое рано или поздно превращается во что-то новое.



По стенке мужчина добрался до ближайшего стула. Ноги дрожали, словно пытались что-то станцевать вопреки хозяйской воле. Несколько минут он сидел молча, потом сказал:



- У меня стена сшита толстыми серыми нитками.



- Ты совершенно прав.



Талисман слегка растерялся. Он не ожидал, что человечек дорос до того, чтобы видеть такие детали.



- Когда-то здесь стояло два дома. Как раз здесь, где ты сидишь, видимо кончалась стена одного и начиналась стена другого. А может, был маленький проулок... Потом архитектор соединил их в один.



Ярослав засмеялся.



- Взял огромную иголку, и сшил?



- Конечно, нет. В материальном мире - руками строителей... но у всех творцов длинные руки, которые они могут протянуть до мира тонкого, а здесь не кирпич и дома, а ткань и декорации. И действовать нужно швейными принадлежностями.



- Шов довольно грубый. Да ещё и обмёточный.



- Не придирайся. Он архитектор, а не швея. Главное, он сделал своё дело. Если бы он мог видеть результаты своего труда с той позиции, в которой мы с тобой сейчас находимся, и действовать здесь, а не там, он мог бы в одиночку перекраивать города.



Ярослав улыбнулся.



- Резать и шить гораздо легче, чем строить.



- Всё правильно! - сказал Талисман. - А потом всё это можно просто раскрасить. Нарисовать окна, двери, что ещё вам, людям, нужно...



- Замечательно. Просто замечательно, - хрипло сказал человек. Талисман чувствовал, как тяжело поднимается его грудная клетка. Он забеспокоился.



- Тебе пора обратно. Тебе нужно что-нибудь съесть.



- У меня что-то сейчас кусок в горло не лезет. Я должен посидеть и подумать.



- Нельзя думать. Нити, которые привязывают тебя к твоему положению в мире, сейчас тонки как никогда. Я слышу, как они гудят от натуги. Лучше не спрашивай, что стало с теми, кто таким вот образом "потерялся".



Но человечек не спрашивал. Он смотрел в одну точку, и светил бледной улыбкой, будто уличный фонарь. Прошло время. Талисман предпринял ещё одну попытку:



- Посмотри на свои настенные часы. Ты их слышишь?



- Нет.



- Ты их не слышишь, потому что ступил за предначертанный тебе круг. Слишком далеко высунулся из своего гнезда. Здесь время идёт иначе, а может быть, и вообще в другую сторону. Механические предметы находятся в самом центре круга, сейчас это ось, вокруг которой вращается человечество. Если не вернёшься сейчас, ты не сможешь пользоваться своим проигрывателем, не сможешь позвонить по телефону или включить телевизор. А рано или поздно не сможешь даже открыть дверь.



- Плевать, плевать! - человечек взглянул на Талисман с тенью эмоций на дне взгляда. Талисман наблюдал, как она медленно поползла вверх. Будто темнота, медленно выбирающаяся с наступлением сумерек из колодца. - А кто это там, в углу? Мне так это нравится!



- Ты не сможешь быть в таком состоянии вечно.



- Я тебе завидую. Видишь суть вещей, ничем не приукрашенную, не пропущенную через призму чувств. Вечно наблюдающий, вечно спокойный и беспристрастный... я искал пути стать тобой.



Он загрустил, сложив руки на коленях и разглядывая запястья. А потом сказал:



- Мне нравятся лакричные леденцы. Получается, я не смогу чувствовать вкус лакрицы?



- Ты не сможешь даже развернуть фантик.



- Они у меня в коробке, - забеспокоился человечек. Может, мне стоит заранее отвинтить крышку? А древности и диковины вроде тебя? Я уже не смогу ими восхищаться?



- Вряд ли ты сможешь вообще употреблять это слово. "Восхищаться".



- Всё ясно, - сказал Ярослав, и обхватил голову руками. - Я ещё не готов. Меня держит лакрица и старый хлам, о боже! Ну вот, я уже здесь. Уже готов что-нибудь перекусить. Ты рад?



- Если то, что ты собираешься перекусить, как-нибудь пахнет, то да. Я готов возобновить своё обучение.



- Я собираюсь выпить молока. Сомневаюсь, что его запах произведёт на тебя впечатление. Не лучше ли тебе начать так же, как и я - со слуха?



- Что такого я могу не услышать? - высокомерно заметил Талисман. - Мне нет нужды голодать. И вряд ли ты сможешь указать мне на что-то, что я не слышу.



Человечек добрёл до холодильника, касаясь кончиками пальцев стены и словно опасаясь, что она может порваться. Достал бутылку молока, и выпил её почти целиком прямо из горла. За окнами ручейки непрерывно сигналящих, сочащихся раздражением пробок стекались в одну большую реку, которую торопливо, по светофорам переплывали пешеходы.. На Исаакиевском звонили колокола.



Человечек не собирался отходить от холодильника. Он достал кусок сыра, и грел его между ладоней. Жизнь возвращалась в его глаза.



- Слышать ты можешь всё. А вот слушать... Ты слушал когда-нибудь музыку?



- Конечно. Это набор звуков, призванный задать ритм. Иногда там есть слова, отягощённые какой-то бесполезной, однообразной информацией, иногда нет. Не понимаю до конца, зачем он людям. Может быть, чтобы синхронизировать как-то свой ритм... заставить сердца биться вместе. Но опять же - для чего? Это загадка.



Талисман задумчиво покачался на своём шнурке. Ярослав улыбнулся.



- Что же. Думаю, я смогу тебя удивить.





V. Талисман и его способы познавать мир.



Сегодня! Наконец-то! Первый раз -- зимой!



Томми скатился вниз по перилам и нырнул, словно в прохладную воду, в суету сборов. Точнее, всё было собрано ещё накануне вечером, но всё равно, не посуетиться как следует перед большой поездкой -- значит лишить её половины очарования.



Папа пил кофе; удивительно, как это он не заполняет крошечную чашку своей бородой. Мама делала им в дорогу бутерброды. За окном -- настоящая ночь, казалось, воздушный шарик её ни в одном ещё месте на планете не проколол лучик света.



- С добрым утром! - хором сказали все трое. И улыбнулись друг другу, только мама прибавила:



- Вот сейчас отправлю вас и пойду досыпать. Я не досмотрела один занятный сон.



- Буди брата, - сказал папа, стирая кофейные усы салфеткой. - Завтракаем и выезжаем.



И Томми, набрав полную грудь воздуха и обратив лицо в сторону лестницы на второй этаж, с удовольствием крикнул в нутро сонного дома:



- Йеен! Йен, крошка! Мы едем в лесную усадьбу! Поднимаю свою задницу, иначе останешься дома!



В ответ послышался грохот; он нарастал, казалось, все сочленения, все стропила и перекрытия дома проверяют, не заржавели ли за десятилетия из суставы -- это младший брат выскочил из постели, и на ходу влезая в дорожные штаны, скатывается по лестнице.



- Так-то лучше, - удовлетворённо сказал Томми.



Большое приключение началось.



Ни разу ещё они не выезжали в лесную усадьбу посреди зимы. Летом -- да пожалуйста, хоть на весь сезон, но потом навесной замок защёлкивал до новых тёплых деньков мальчишеские сердца. Так и приходилось -- всю зиму жить без сердец. Знали бы вы, как это тяжело. Как мучительно иногда чешется грудная клетка!



Поэтому когда рождественский лютефиск в холодильнике подошёл к концу и отец вдруг неосторожно предложил съездить проведать лесной домик, прогремел взрыв. Всё равно как если бы он попробовал закурить в гараже и стряхнул пепел в канистру с бензином, даже, может, сильнее.



И вот теперь в скрипучем, но надёжном "форде" они стремительно удаляются прочь от цивилизации, минуя заправки, многочисленные пригородные озёра, которые, если посмотреть на них на карте, напоминают всякие внутренности из учебника по анатомии. Кажется, это из их глубин медленно, степенно выплывает рассвет.



Ехать часа три -- это если летом. Зимой на дорогу уйдут все пять; они утекают, словно мелочь из карманов на ярмарке. Мальчишки ели, пялились в окна, дремали, привалившись друг к другу, вновь прилипали к окошкам. Наконец, отец объявил, что цель близка, и действительно -- вот вроде бы знакомая опушка, но её совсем-совсем не узнать, там, где когда-то было поваленное над оврагом и зелёное от сырости бревно, россыпь крошечных луж с лягушками, которые смешно разбегались от грохота автомобильного глушителя, теперь только сугробы. Указатель тот же самый, только обзавёлся пышной снежной причёской и стал похож на подтаявшее мороженое.



Дорога шла в какую-то отдалённую лесную деревушку, ездили по ней нечасто, и то и дело приходилось пускать в ход лопаты.



- Здесь машину придётся бросить, - сказал папа. - Дальше пойдём пешком.



У них с собой: баллоны с газом, тёплые сменные вещи, мороженая рыба и мясо. У них на ногах: подбитые мехом сапоги до колен, а на голове -- шапки с пумпонами. У Томми с голубым, у Йена с малиновым, а у папы -- с коричневым. В общем, жизнь по-прежнему прекрасна.



То один брат, то другой вставали на цыпочки, забирались на пеньки, брёвна, словом, куда только можно, вытягивали шеи, пытаясь первыми разглядеть крышу усадьбы. Первому это удалось отцу, и пока малыши пыхтели за спиной, пытаясь выкорчевать из снега ноги, он тихо ухмылялся в бороду, радуясь, что победил в мальчишеском споре, в котором даже не принимал участия.



Вот, наконец, повернулся ключ в замке (его прятали почти на виду, в нише над дверным проёмом, на случай, если дом вдруг понадобится кому-то из охотников, или кто-то заблудится в лесу. Отец на такой случай всегда оставлял на столе карту с указаниями, как добраться до дороги и в какую сторону по ней идти, чтобы выйти к ближайшему посёлку), и дом встрепенулся, скрипнул мышцами, стряхивая с боков и с загривка снег.



По внутренностям, холодным и пока что почти неприятным, жадно забегали лучи карманных фонариков. Отец разулся, сунув ноги в тапочки и надеясь, что шерстяные носки помогут сохранить тепло до того, как дом достаточно протопится. Втащил баллоны, раздвинул тяжёлые шторы на окнах, впуская немного зябкого света. Складывалось впечатление, что лучики его возвращаются после войны -- редкие, хмурые, иные хромые или какие-то калечные.



- Здесь кто-то был! - вернулся с докладом Йен.



- Знаю, - ответил отец, - Ключ лежал не там, где я его положил. Чуть-чуть правее.



- Они оставили записку!



- Да? И что же там?



- Том читает. Томми, читай вслух!



- Тут и чита-ать-то нечего, - растягивая слова, сказал Томми, поворачивая бумагу то так, то сяк. Это клочок из папиной усадебной тетрадки, в которую он записывал всё, что касалось лесного домика: начиная с того, во сколько в начале мая встаёт и заходит солнце, и кончая звериными тропами, которые он нашёл возле крыльца и сожалений о разбитой чашке, которой нужно найти замену. Эта тетрадь хранилась на антресолях, вместе с ручкой, в которой давно засохли чернила, и карандашом. - Это карта.



- Карта? - младший брат протянул руки. Он обожал всяческие карты и головоломки. -- И ты мне ничего не сказал!.. Дай посмотреть, а?



Расположившись прямо на полу, ребята принялись изучать бумагу, обдавая её, будто драконы пламенем, паром изо рта.



- Это не что иное, как карта нашего дома, - наконец, провозгласил Томми, а Йен накинулся на него с криком: "Это я первый хотел сказать!"



Помещение тем временем преображалось. Затрепетал над газовой горелкой огонёк, его тут же принялся высиживать, точно большая клуша своё потомство, пузатый чайник. Из поленницы в прихожей отец извлёк охапку дров, старая зола выпорхнула из камина, точно стая летучих мышей, и из больших, как петарды, охотничьих спичек родился настоящий огонь, который прежде всего захрустел обёрткой из газетной бумаги.



Мужчина с любопытством сверкал очками в сторону мальчишек. Кто же такой был у них в гостях, что вместо привычной записки с благодарностями оставил карту?..



- Папа, тут крестик, - дрожащим от возбуждения голосом сказал Йен. - Если представить, что вот это крыльцо, а вот это камин, а это -- мамина ваза для ромашек, крестик получается где-то в дальней комнате. Папа, в нашей дальней комнате спрятана тайна!



За прихожей, в которой могло уместиться всё, что угодно душе -- от дровницы до шкафа с сушёной полынью против моли и целого набора осенних сапогов, следовала гостинная, она же кухня. Степенно, будто городская барышня, она угощала тебя запахами картошки и рыбы в кляре, которую жарили здесь на протяжении десятка лет, предлагала присесть на минуточку в кресло-качалку - подлокотники и пол вокруг неё темнели пятнышками от табака - и спроваживала дальше, в комнату такую мягкую и уютную, что кажется, в ней можно заснуть даже прислонившись к стене. Хрустальная люстра росла прямо из потолка, как сталактит в пещере. Справа большой диван, на котором спит отец, а прямо по курсу, как огромный айсберг, выплывающий из тумана голубых обоев, двуяъярусная кровать. Всё застелено разноцветными, но всегда приятно пахнущими одеялами. Ведь на них падали, вдоволь набегавшись по полянкам, накупавшись в озере и вспотев, всласть полазавши по деревьям. Как такой запах может быть неприятным?..



Там ещё много мелочей, все их выдуло из голов ребят новой, будоражащей мыслью. Вся дальняя комната представлялась им террой инкогнитой, неизведанной, дикой землёй, полной приключений.



- Держите меня в курсе, - крикнул отец, когда дети бросились к двери. -- Подавайте сигнал каждые двадцать секунд и рассказывайте обо всём, что видите.



Хлопнула дверь, и сразу раздалось:



- Здесь большой плюшевый заяц. А у него иней на ушах!



- Здесь кто-то сидел на кровати! Смотри-ка, отпечаток на одеяле.



- Здесь на окне пауки почти сплели нам новые занавески!



- А обогреватель заржавел...



- И солярки нет!



- Дурачок, папа же всю её слил...



- Смотри, птичьи перья!..



- Здесь мои машинки! Может, их кто-то трогал, мы с Томми сейчас проверим отпечатки пальцев...



- Здесь половица скрипит сильнее, чем летом. Я зуб могу дать, что летом она скрипела меньше...



- Давай свой зуб! Скрипела она точно так же!



Из отцовского рюкзака появились банки с фасолью, а из тюкзака Тима -- с кукурузой. Чайник закипает, а значит, время ставить на его место сковородку и готовить обед. Дети скоро проголодаются: независимо от времени года воздух здесь обладает способностью щекотать желудок, возбуждая аппетит.



После продолжительной возни дети появились в дверном проёме с одинаковым на двоих немного растерянным выражением на лицах.



- Там ничего нет, - сказал Томми, и плюхнулся на один из стульев.



Стулья здесь выглядели так, как будто их застали в момент побега из дома -- у одних заплетаются ноги, как у новорожденных оленят, другие уже трутся линялой обивкой о подоконник.



- Просто абсолюшеньки ничего, - подтвердил Йен.



- Ничего значимого, - подхватил старший брат. - Новшеств полно, но кому взбредёт в голову ради них рисовать карту?



- А вы бы их заметили, если бы карты не было? - спросил отец, и вышел в морозный январский день, чтобы набрать в кастрюлю снега и натопить из него воды для похлёбки.



Дети переглянулись и пристыженно промолчали. Кто бы мог подумать, что чтобы найти столько чудесных вещей им понадобится какой-то клочок бумаги?..





- И всё-таки, - сказал Томми, расправляя на подушке тетрадный лист. - Всё-таки. Кто же это нарисовал?



Он занимал нижний ярус кровати, в то время, как младший братик безраздельно властвовал на верхнем. Отцовская кровать была уже разобрана, но самого его не было -- отправив детей спать, он устроился с книгой и чашкой кофе в кресле в гостинной, отпивая немного того, немного другого - чуть кофе, чуть книги, немного ночи и скрежета еловых лап по стеклу.



- Это какой-то бродяга решил нас разыграть, - сонным голосом сказал Йен.



Отчего-то Томми знал, что всё вокруг младшего сейчас заливает настоящее море, океан с блестящей водой, какая, может быть, есть где-то возле исландских берегов, и уносит его на летающей яхте. Йен пристраивает на голове капитанскую фуражку, спрашивает у кого-то, сильно ли проржавело днище. Яхта парит в свинцовом небе, и только тень скользит по серым волнам, иногда вспрыгивая на комья льда, и следом за тенью якорь, который никто не удосужился поднять, с грохотом колет льдины на более мелкие куски.



Он почти всегда откуда-то знал, какие сны снятся брату, и даже мог иногда составить ему в них компанию. Сейчас, когда он, да и Йен, подрос, такое случается всё реже.



- А помнишь, папа когда-то рассказывал про погреб? -- ни с того ни с сего вдруг спросил Томми.



- Нет у нас никакого подвала, - пробормотал Йен.



Прошлая, а может, позапрошлая атлантическая зима увлекала брата на гребне своих волн -- кажется, с каждой секундой он становился всё моложе.



- Это было ещё до твоего рождения, - зачем-то сказал Томми, хотя совершенно точно Йен уже был на свете. - Папа говорил, что туда давно уже никто не спускается. Потому что он совершенно без надобности, в прихожую и в гостинную прекрасно поместится всё, что нужно: вещи хоть на всё лето, продукты.... а в шкаф в прихожей - так и вообще половина страны! Ещё он говорил: "Бог знает, в каком состоянии там перекрытия?"



Йен спал.



Кажется, во всём мире было только два источника света -- жёлтая полоска перед приоткрытой дверью от папиной лампы, да голубой ночник в их комнате, который Томми повесил рядом с собой, чтобы ещё раз посмотреть дневную находку. Вдруг на ней проступят водяные знаки, или тайна потеряет бдительность и поддастся пыливому взгляду...



Томми хотел ещё что-то сказать, но передумал. Вместо этого он выкарабкался из глубин ватного одеяла, скормил ноги тапочкам и вышел в гостинную.



- Помнишь, ты говорил про погреб?



Папа хотел спросить "что тебе не спится", или "тише, не разбуди брата", но запнулся уже на первом слоге. Кивнул:



- Говорил.



Он сменил очки для чтения на свои обычные, а инструмент с блестящими, будто стрекозиные крылья, стёклышками убрал в чехол. Книга улеглась на колени, словно большой чёрный кот.



- А что, если карта на самом деле указывает на что-то под нами? - с жаром сказал Томми. Он испугался, что отец в свойственной ему манере пожурит его за фантазии, за пустое сотрясание воздуха, и прогонит спать, но тот, к удивлению мальчика, слушал внимательно, и даже запустил в бороду обе ладони. - Может, человек, который её нарисовал, спустился в подвал, и спрятал клад там?



- Почему нет? Не хочешь это проверить утром?



- Ни за что! - воскликнул Томми.



И умчался будить Йена.



Люк оказался под ковром в гостинной. Тиму показалось, что утопленная в дерево железная ручка ещё хранит тепло чужих ладоней. Дальше -- винтовая лестница в темноту. Отец взвесил в руках керосинку: фонарики остались в карманах курток.



- Пойду первым, посмотрю, как лестница и стены.



- Туда же спускались совсем недавно, -- хором взмолились дети. - Нашь гость. Всё в порядке с этой лестницей.



- Обещаю проверить стены -- и сразу обратно, - хмыкнул отец. - Даже смотреть, что там за клад, не буду.



Часы отсчитали полторы минуты, а может, и вовсе сорок секунд, когда над люком показалась папина голова. В волосах запутался иней и паутина. Лампу он оставил внизу, так что мальчишки, подгоняя и подзуживая друг друга, трогали ногами ледяные ступени с полным ощущением, что лезут в полный золота сундук.



- Я и забыл, сколько там у меня всего, - сказал им вслед папа, и растерянно почесал затылок.



Стены здесь укреплены досками, а низкий потолок подпирали, точно колонны, древесные стволы. Между ними низкий столик с красным от ржавчины и живого света станком -- тисками -- рядом какие-то незаконченные поделки из дерева. На врезаных в стены полках глиняная утварь, в которой давно уже развелись колонии грибов и коричневого мха. Всё это как будто вморожено в зимний воздух; до одури пахнет землёй.



Рядом со станком стояло что-то, что выбивалось из общего фона. Небольшая круглая коробка, в которой папа хранил швейные принадлежности, и которую Томми иногда брал (естественно, без спроса), чтобы спрятать в неё какого-нибудь занятного жука.



Никто даже не заметил пропажи.



- Нашли, - прошептал Йен. Не смотря на тёплую ночнушку, он подпрыгивал на одной ноге и явственно мёрз. Странно, что в этой же ночнушке он не мёрз над Атлантическим океаном. Возможно, всё дело в капитанской фуражке. Любой, надевший её, становится капитаном, а капитана не волнуют такие мелочи, как холод.



Они схватили клад, фонарь, и поспешили покинуть негостеприимное место. Любой ребёнок знает -- когда его где-то нет, там исчезает даже солнечный свет и жизнь прекращает свой безудержный галоп, но это место, казалось, существовало всегда, и будет существовать, когда крышка люка встанет на своё место.



Коробку они водрузили на стол в гостинной и открыли в торжественном молчании, словно опасаясь, что там может оказаться какой-нибудь редкий, и без сомнения драгоценный звук.



- Что это? - первым спросил Йен.



- Какая-то безделушка, - ответил отец, но, видимо, спохватившись, что может испортить сыновьям впечатление от находки, прибавил: - Но может, он хотя бы старинный...



- Ты даже не представляешь, какой, - ответил Талисман.



- Ай! - воскликнул Йен.



- Ой, - сказал Томми. - Кто вы?



- Странник поневоле и исследователь человеческой сути, - печально сказал Талисман. - Не могли бы вы меня куда-нибудь повесить? Смотреть на вас снизу вверх не слишком-то комфортно.



Отец осторожно поднял волшебную вещь за шнурок; он смотрел на неё с таким выражением, с каким смотрят на подброшенного на крыльцо котёнка -- будто ещё не до конца для себя решил, как к ней относиться.



Зато дети были в восторге. Четыре горящих глаза смотрели, как отец осторожно привязывает шнурок к оконной ручке. Вот так так! Чудеса существуют!



- Это ты рисовал карту? - спросил Томми.



- Мой предыдущий учитель. Он принёс меня сюда, упрятал в подземелье и нарисовал карту, чтобы меня можно было найти... Прежде чем продолжить свой поиск я поведаю вам одну вещь. Вы готовы слушать?



- Может, стоит отложить до утра? - промямлил папа, но дети зашикали на него с двух сторон. Ему наверняка казалось, что он спит, или что-то вроде того.



- Ну, ладно, - папа положил свои огромные ладони на столешницу. - Я понимаю, что зимней ночью в домике посреди леса не может происходить ординарных вещей. Но, по моему мнению, неординарным следует хоть немножко прятаться. Всё-таки, говорящая вещь -- это не кусок чёрного хлеба, и даже не рассыпанные по полу кофейные зёрна.



- Так он и прятался, - воскликнул Йен.



- Мы сами его нашли, - прибавил Томми.



И отец сдался.



- Я учился слушать, - доверительно сообщил Талисман. Круглые глаза смотрели то на одного брата, то на другого, то куда-то между ними. По спинам мальчиков под пижамами струился пот, нагретый за день воздух трепетал вокруг масляного фонаря и казалось, от резкого движения он мог разрешиться грозой. - Всю свою жизнь я находился рядом с вами, странные, непостижимые существа, именующие себя людьми. Более того, принять эту самую форму мне помог человек, а каждый последующий из моих учителей как-то помогал моему поиску. Я обнаружил, что у людей не совсем схожие с нами (Йен тотчас же поднял руку) чувства. Более того, их всего пять, тогда как у всех разумных духов, ками, ксей и призраков... да, малыш, что ты хотел узнать?



- А вы на самом деле существуете? - застенчиво спросил Йен.



- Конечно существуем, - царственно ответил Талисман. - Не только я, но тысячи других форм жизни, которые остаются и навсегда останутся за гранями вашего восприятия.



Дети не могли понять, откуда звучит его голос. Гримаса на "лице" Талисмана не менялась, и Томми подумал, что голос вполне может существовать только в их головах. Или, может, его выцеживает из себя, как что-то чужеродное, простой и логичный окружающий мир: движение кофе в папиной чашке, стук сердец, потрескивание остывающих в камине углей, иней на стёклах, и даже вялый, непонятно откуда взявшийся мотылёк, ползущий по стене, имеет к голосу непосредственное отношение.



- Так вот, я выяснил, что люди, комбинируя свои куцие способности, могут получать что-то совершенно новое, что-то... прекрасное. Они называют это разными словами, один из людей, с которыми я путешествовал, посветил свою жизнь собиранию таких ощущений. Он умер, пытаясь заполучить в свою коллекцию "трогательные воспоминания о былом".



Йен посмотрел на Томми, Томми посмотрел на Йена, и лишь папа зашевелился, как будто именно эта часть истории Талисмана чем-то его тронула.



- Не так давно, - продолжил Талисман, - один человек начал учить меня человеческим чувствам. Один из моих глаз, а ещё нос и моя способность наслаждаться музыкой -- его работа. Но я глубоко ошибался, полагая, что заполучив к своим сорока ещё четыре-пять, как-то продвинусь в понимании людей. И тогда я понял: не особые органы чувств заставляют их по-особенному ощущать окружающий мир, нет! Всё дело в количестве этих органов. Чем их меньше, тем впечатлительнее они становятся, тем больше заостаряются. И здесь, в этой коробке, ещё раз повторю, я учился слушать. Вы спросите, что?



- Что? - послушно спросил Йен, и Талисман, повернувшись к нему и, обозначив на стекле чёрную, как будто отпечаток ноги на вулканической земле, тень, изрёк:



- Я слушал, как, отсчитывая неизмеримо малые величины, вылезают из земли грибы. Как играется сама с собой потерянная в этом подвале тобой, старший мальчик, игрушка и бормочет недоделанная тобой, хозяин дома, берёзовая маска. Как слепые черви точат свои проходы, как наверху, в доме, заснувшем до весны, происходят какие-то первозданные, непостижимые процессы. Я сумел заглушить все остальные свои чувства, заткнуть их, вроде как пробкой бутылку, и только и делал, что вслушивался. Какие ещё сюрпризы преподнесёт мне окружающий мир?



- Что, вы сидели в этой коробочке в абсолютной темноте? - вмешался Томми.



- И совсем ничего не кушали? - прибавил Йен. Он взобрался с ногами на стул рядом с отцом и грыз оставшийся с ужина бублик с кунжутом.



- Абсолютно, - подтвердил Талисман. - И... в это сложно поверить, но какие-то звуки начали меня пугать, от каких-то восторг поднимался во мне, как будто вода во время половодья. Раньше никогда такого не было, я просто слышал -- и всё. Тогда я понял, что я на верном пути. Теперь, когда я достаточно услышал, пришло время присоединить к слуху зрение, и вы, два человеческих детёныша, можете мне помочь в её осуществлении.



- Вам нужно, чтобы мы нашли вам такие же очки, как у папы? - наивно спросил Йен.



- Нет-нет. Просто чтобы вы дали мне увидеть то, что стоит увидеть. Чтобы вы показали мне что-то очень красивое. У вас, детёнышей, свежий взгляд на такие вещи.



Братья озадаченно переглянулись, а потом посмотрели на отца, который скромно сидел за столом, сцепив руки. Как же быть? У них здесь нет прекрасных лугов, величественных водопадов, скал, которые дырявят небо своей макушкой. Чтобы попасть на центральные улицы мегаполисов с неоновыми вывесками, с потоком ярких, как лампочки в новогодней гирлянде, машин -- или на европейские улочки, которые часто изображают на открытках, с булочными, на витринах у которых свежий хлеб в корзинках - требуется лететь на самолёте, или не одни сутки ехать на поезде.



Отец почувствовал замешательство сыновей, и сказал:



- Я бы, например, хотел посмотреть, как меняется местами сезоны. Интересно увидеть, как начинают расти сосульки, или как желтеют с краёв листья. Как будто блины на сковородке. А наилучший пост наблюдения -- здесь, прямо за окном.



- Ура! - сказал Томми, и приник к стеклу, так, будто надеялся продышать там отверстие.



- Я доверюсь вашей мудрости, - важно сказал Талисман. - Век людей короток, но вы часто видете и ощущаете то, что недоступно другим существам. Я попрошу вас отыскать для меня какой-нибудь вяз, или осинку. А ещё лучше старую сосну, чтобы под корнями её прятались маленькие чёрные мохнатки, а между лап резвилась по вечерам мошкара.



- Но это мы уже совершенно точно отложим до утра, - сказал папа, и одним махом допил кофе. - Отыщим именно такую, как заказывали. Правда, дети?



Йен уже вовсю зевал; он снова был одной ногой на палубе своего летающего корабля, остатки бублика с кунжутом казались ему далёкими берегами или кромкой закатного солнца, а то, что происходило сейчас вокруг, было куда менее чудесным, чем подступающий сон.



- Обязательно, - негромко сказал Томми. - Можно мы возьмём твой блокнот, и ещё цветные карандаши? Составим новую карту до самой сосны, и летом принесём туда мамин сливовый пирог с апельсиновой цедрой. Ведь вы, господин Талисман, тогда, наверное, уже вдоволь налюбуетесь на пейзаж, и вам захочется что-нибудь понюхать?..



Ведь все знают -- ничто не пахнет столь же приятно, как пирог с апельсиновой цедрой.







Палочный человечек



Овраг стелился по краешку селения, словно мама-кошка, свернувшаяся вокруг котят.



Жили в этом селении семьи, в которых было много детей. И один из мальчиков -- наш герой -- полагал, что этот овраг является самым таинственным, самым интересным местом на земле. И не без основания: что ещё может занять маленького пострелёнка в деревне, где три десятка домишек, заборы, грушевые деревья -- но и только.



Вот почему малыша тянуло к оврагу. Он ходил туда гулять -- когда один, а когда с мамой. И представлял, будто земной шарик на самом деле огромный апельсин, а здесь надрез в его упругой кожуре. Соком были листья, что устилали овражье дно, сглаживая неровности.



Кто может жить в прошлогодней палой листве, в проталинах зарождающейся весны?



Наш мальчик, к примеру, откопал там деревянную, с ручками-палочками фигурку.



-- Привет, -- сказал он. -- Ты кто?



И получил ответ:



-- Я человечек.



Мальчик пожал плечами и сказал:



-- Что-то ты очень маленький для человечка.



Человечек как будто бы обиделся.



-- Я, может, просто мало ел, -- сказал он. -- Обычно я питаюсь землёй. Но сейчас это не земля, а, знаешь ли, хляби от оттаявшего снега.



Мальчик засмеялся и сказал:



-- Я буду звать тебя палочным человечком!



Палочный человечек смотрел на мальчика снизу вверх и хмурил брови, а мальчик разглядывал крошечное, с наморщенным лбом личико.



-- А из какого сорта древесины ты сделан? -- спросил он.



--Уж точно не из того, из которого делают зубочистки, -- ответил палочный человечек. Если принимать во внимание его острый язычок, то на зубочистку он как раз был похож больше всего. Или, если угодно, на маленькую шпагу.



Человечек осведомился:



-- Ты знаешь, что нашёл меня не просто так, а с определённой целью?



Мальчик запыхтел, будто паровоз.



-- Да нет. Я нашёл тебя просто так. Вон там, наверху, на скамейке сидит моя мама, и я вывел её погулять.



Относительно всего вокруг у малыша имелось своё мнение. Нет, конечно, вопросы "Что?" да "Почему?", как и любой мальчишка, родителям он задавал, но исключительно для общего развития.



Палочный человечек засопел, но спорить с малышом не стал. С первого взгляда понятно, что перед ним самый упрямый малыш на земле.



-- Кто же тебя тогда сделал? -- спросил тем временем мальчик. -- Какая-нибудь старая колдунья?



-- В самое яблочко, -- проскрипел человечек. -- Ты знаешь, что по этому оврагу когда-то текла медленная, важная река?



Малыш этого не знал, но, чтобы не выглядеть глупышом, важно кивнул. Палочный человечек продолжал:



-- Водились здесь лягушки, водомерки, комары... на самой глубине, в иле, рыбы, а над водой -- выпи и призраки. А потом пришла колдунья. На том берегу реки она увидела очертания домов и подумала: вот то, что мне нужно.



-- Что за колдунья? У неё была борода?



Малыш хихикнул в кулачок, и палочный человечек строго сказал, втайне довольный, что наконец-то сумел увлечь рассказом малыша:



-- На самом деле здесь нет ничего смешного. Она действительно была стара, и у неё не было детей. Колдунья эта хотела, чтобы река проводила её в последний путь. В общем-то, так и случилось, но прежде она смастерила меня.



-- Ты был её ребёночком? -- спросил малыш.



Человечек ответил печально:



-- Я просто составленный из палочек человечек. Колдунья наказала: "Приведи ко мне малышей, чтобы хотя бы по ту сторону жизни у меня были дети".



И исчезла под водой. Течением меня вырвало из её рук и прибило к плотине, которая некогда преграждала путь реке. Скажи, вот ты бы полез в воду, чтобы меня выловить?



Малыш ещё раз изучил палочного человечка: гладкое дерево без коры, палочки-ручки. Сказал:



-- У меня есть игрушки.



Человечек сказал:



-- У детей того времени игрушек не было. Но никто не пришёл. В деревне на той стороне реки жили только лесорубы, а им деревянные куклы не интересны. Так я и лежал здесь, пока река не заболотилась и не пересохла... Когда пришла вторая волна поселенцев и застучали молотки, поднимая обрушившиеся стропила, от реки остался лишь овраг.



-- Тебя никто ни разу в жизни не находил? -- спросил малыш.



Палочный человечек сказал:



-- До тебя никто. Но может, это и к лучшему. Ведь в прежние времена меня никто бы не смог даже взять в руки -- как ты сейчас. Чёрная вода была глубока, и даже свет блуждающих огоньков не доставал до дна.



Малыш засунул в рот большой палец, что означало глубокую задумчивость. А потом великодушно сказал:



-- Если хочешь, я заберу тебя домой! У меня соглашение с котом, согласно которому я могу брать его в руки только раз в день, а мне очень хочется почаще держать на руках кого-то живого.



Палочный человечек как будто сначала не поверил: сморщившись, личико его потемнело ещё больше. А потом осторожно сказал:



-- Власть колдуньи всё ещё удерживает меня. Я же не привёл ей ни одного малыша!



Мальчик поворошил ногой листву.



-- Что там, под этими листьями?



-- Ил и песок. И скелеты рыб.



-- Давай, я сделаю вид, что утонул. Мама будет ругаться, если я испачкаю курточку, но зато у меня будешь ты. Мы сможем ходить сюда гулять хоть каждый день -- кроме тех дней, когда у дедушки день рождения, ведь тогда мне надо возглавлять стол. Дедушка всегда говорит, что я там, за столом, самый главный.



Они решили попробовать. Малыш раскопал яму, стараясь производить как можно больше шума, чтобы мама наверху подумала, что он играет, а не занимается чем-то серьёзным: родители всегда уверены, что серьёзные дела они умеют решать куда лучше малышни. А потом лёг и как смог забросал себя листвой. Наступил полумрак.



-- Здравствуйте, тётя колдунья! -- сказал малыш. Листья лезли в рот, хотелось кашлять и чихать. -- Я встретил вашего палочного человечка.



Малыш прислушался, но ничего особенного не услышал. Только недалеко шуршало какое-то проснувшееся от зимней спячки насекомое.



-- Вы ищете настоящих, живых детишек, чтобы усыновить их, но у меня уже есть мама. Наверное, вам очень одиноко, и я пришёл вас проведать.



Хотя вся вода ушла давным-давно, слизняки и улитки засохли и превратились в землю, пахло сыростью. Лёжа на спине, малыш рассказывал, что подружился с палочным человечком и как он хочет показать ему свою комнату, познакомить с мамой и дедушкой. Сквозь листья сочился неровный свет. Чтото упиралось под лопатки, и нет-нет да и посещала мысль: вдруг это ведьмины кости?



И вдруг эти кости разревелись. По-настоящему. Они плакали, тряслись и кололись даже сквозь одежду. А потом возник голос, тихий и робкий:



-- Ты говоришь о нём, как о моём настоящем сыне.



Ни жив ни мёртв малыш ответил:



-- Я думал, он и есть ваш сынишка. Ведь река пересохла, а он до сих пор верно вам служит. Он любит вас! Да и внешне, наверное, похож: такой же тонкий и костлявый.



Малыш затаил дыхание, выслушивая ответ, а потом завопил, срывая с себя покрывало из листьев:



-- Тебя отпустили! Отпустили погулять! Только завтра днём мы зайдём проверить твою маму. Она говорит, что к тому времени успеет уже соскучиться.



Он взял палочного человечка под мышку и принялся карабкаться по склону, даже не позаботившись отряхнуть со штанин песок. А человечек молчал, слушая как под массой древесины, в такт пробуждающейся весны, делает первые осторожные удары сердце. Такое же, как у его нового друга.





Как маленькую птичку весь лес обсуждал



Жила на свете одна птичка, которая мечтала побывать во множестве мест. Она не была перелётной - перелётные птахи следуют своим инстинктам. Инстинкты, как верёвки, тянут их из одного места в другое, следом за солнцем, за уходящим теплом, прочь от лап мороза, что закупоривает пруды и заставляет дым валить из труб, а пар - изо рта. Это была просто странная птичка. Странная - от слова странница. Сегодня она здесь, завтра там. Потому-то её никто не понимал. Мышка-полёвка спрашивала у ежа: "Чего хочет эта птичка? У неё нет дома, семьи и птенчиков тоже нет". "И в спячку она не впадает", - возмущался ёж и надувал щёки, как свойственно ежам.



Птичка эта была маленькая, с острым клювом, красной шапочкой и красной же грудкой, с цепкими лапками, которые позволяли ей лазать по коре и доставать из расщелин насекомых. И, в общем-то, ничем не примечательная. Разве что любопытством. Везде ей хотелось заглянуть, со всеми поболтать. Попытаться склевать самую большую гусеницу и посмотреть, кто живёт в тёмной глубокой норе. И так каждый день, каждый день на новом месте. В общем-то, кроме любопытства у неё ничего не было. Даже распорядком дня - и тем пренебрегала.



Иногда она спала по ночам, укрывшись в густой дубовой листве, поближе к стволу. Иногда, напротив, днём пряталась в высокой траве и дремала там, пока не наступали сумерки. И тогда она просыпалась и с удовольствием проветривала крылья на ночном холодке. Глаза у неё как крошечные икринки, и ночью всё казалось одинаковым и очень чёрным. Чёрные деревья, такие, что не отличишь одно от другого, даже вода - чёрная! Захочешь сесть на травинку, а потом окажется, что это камыш, который так и норовит искупать тебя в пруду. А оттуда смотрит какое-то чудо-юдо, разевает рот и шевелит плавниками.



"Привет! - чирикает птичка. - Извините!"



Она зажмуривается, бьёт крыльями и, поднимая тучи брызг, взлетает. Ночью, конечно же, страшно, но ещё и страшно интересно. Неизвестные создания выползают из своих нор, шевелят многочисленными ногами и чистят пёрышки. Летучие мыши кажутся удивительно гладкими, когда касаются тебя в полёте крыльями. Вороны становятся дырами в полотне ночи. Сидит на суку такая дыра в форме ворона, закрывает звёзды, и только по движению клюва можно понять, что это ворон и есть. Птаха проносится над их головами, трепеща всеми пёрышками от страха, а вороны переговариваются хриплыми голосами:



"Чего эта дневная пигалица забыла в такое время? Это время только для нас, больших страшных птиц, которые знают, что ночные мотыльки самые мясистые, как раз для наших клювов", - проговорил один ворон.



"И для соловья", - отвечал другой.



Первый сказал:



"Я давно ему пытаюсь втолковать, что песни его лучше подойдут к дневной поре или к закатной. Там у него будет более благодарная публика, чем мы".



Тем не менее право соловья вести ночной образ жизни никто даже не думал оспаривать. Соловей честно спит днём и просыпается от гудения ночных стрекоз. А эта птица - ни то ни сё. И днем глянешь - сверкает своей малиновой грудкой, и ночью надо ей скакать по веткам и ронять на головы спящих семена-вертолётики.



Третий ворон вмешался:



"Я слышал, эта же птаха летала вчера в предрассветный час: самый мрачный и тихий, когда даже соловей не решается петь. Самого сыча она напугала так, что тот теперь заикается. Икает, то есть. Вместо "ух, ух" говорит "ик! ик!".



Вороны замолчали. Только перья, возмущённо топорщась на головах, выдавали их отношение к этой маленькой птице.



Днём тоже не до сна. Высоко в небе клин журавлей начинает свой полёт. Птичка видит их и захлёбывается от восторга. Такие большие! Такие гордые! Вот бы с ними улететь. Она устремляется вверх, каждую секунду ожидая, что проткнёт клювом облака. Но едва она оставляет позади макушки лесных великанов, как порыв холодного осеннего ветра подхватывает её и сносит прочь.



Журавли уже далеко. Птаха сидит на верхней ветке осины, провожает их, поворачиваясь то одним, то другим глазом, пытаясь разглядеть, не пойдут ли где на посадку. Вот бы долететь и расспросить обо всём, что видели они в дороге.



Смену сезонов она видит впервые, и всё, даже самая малюсенькая мелочь, которой не было вчера и которая вдруг настала сегодня, её восхищает. Вода в лужах холодная и сладкая, по утрам она покрывается корочкой льда. Наступает зима. Первый снег в этом году выпадет и сразу почувствует, что природа уже его заждалась. Помурлычет немного, устраиваясь на листьях увядших папоротников, похрустит да уснёт до весны. Вместе с ним уснёт и ёж в своём доме под трухлявым пнём. Ещё до снега у ежа всё готово к зиме. Пол устлан листьями уходящей осени, кладовые набиты ранетками и желудями. Со спокойной душой он укладывается, забывая снять с иголок последнюю партию грибов. В его доме пахнет опилками и сушёными грибами, личинки светлячков ползают по стенам и слабо-слабо светятся, создавая атмосферу уюта и тепла.



Когда на пень присаживается отдохнуть лесник и раскуривает трубку, старое дерево скрипит до самых корней, паучки отваливаются с потолка и падают ежу в постель, но он в полудрёме только переворачивался на другой бок. Спать ещё долго, и нужно использовать это время с толком. Некогда думать о такой мелкой помехе, как лесник. Даже если он в плечах два аршина. Даже если у него борода до пояса, а пальцы такие, что могут гнуть железо.



После лесника на пенёк усаживается птичка. Она прыгает, стуча коготками по коре, но ежу уже всё равно.



"Ты спишь, спишь, спишь?.. - чирикает она. - Выгляни, выгляни, посмотри, какой чудесный снег!"



Нет ответа. Птичке стало холодно, и она распушила перья. Нигде не осталось приветливо шуршащей листвы, в которой можно укрыться даже от сильного ветра. Деревья стоят голые, как огрызки яблок, и такие же тёмно-коричневые. Только ели остались зелёными, да ещё накинули на плечи снежные косынки, но ели - такие создания, что никого к себе и близко не подпускают. Колючие, ууу...



Но птичка не унывает. Она прыгает по снежной шапке на пеньке, а потом оборачивается и рассматривает свои следы.



В это время мимо снова проходит лесник, на этот раз с маленькой внучкой. Увидев птичку, дерзко чирикающую посреди мрачного леса, лесник останавливается. Поглаживая бороду, он говорит девочке:



- Посмотри-ка вон туда. Видишь? Это очень необычная птичка.



- Наверное, совсем ещё птенчик, - говорит девочка. - Да, деда? Такая же бойкая, как я!



- Вовсе нет, - отвечает старик. - Эти птахи выводятся из яиц в середине весны, а живут только до зимы. Так что эта птичка - старушка. И жить ей недолго, до холодов.



Хотя я лесник, но ни разу не видел, как она откладывает яйца. Но когда сойдёт снег, их можно обнаружить в траве, такие маленькие, как фасолины. А высиживает сироток солнце. Оно растапливает на скорлупе лёд, а потом растапливает и саму скорлупу.



- Бедная птичка, - расстраивается девочка. - Что она успеет сделать за одно лето? Только чуть-чуть погреться на солнышке.



Старик смотрит на внучку с хитрым прищуром, а потом показывает на пенёк.



- Здесь, под корнями, живёт ёж. Ему уже пять лет, это поживший и солидный зверь. У него полный гардероб шляп из шапочек жёлудя, и есть даже одна выходная, из ружейной гильзы, которую я как-то здесь обронил. Но эта птичка видела гораздо больше, чем он. Смотри, какая непоседливая! За день она успевает побывать во множестве мест.



Девочка взяла старика-лесника за руку.



- Знаешь, деда! Давай откроем сегодня в какой-нибудь комнате окно да насыплем семян. Может, она заглянет и к нам в гости?..



А птичка, поддавшись настроению, которое несли с собой порхающие снежинки, кружилась вокруг угрюмых дубовых стволов, беспокоя сон лесных обитателей.









Про Волчонка, который подружился с мальчиком



Однажды волчонок подружился с мальчиком. Они часто вместе бродили по лесу. Один раз, ранней весной, когда расставались на опушке и стали договариваться о следующий встрече, мальчишка сказал: "Ты говорил, твоя стая уходит вслед за дикими козами на восток. Через сколько мы встретимся? Через неделю? Через две?..". Волчонок указал носом на молодую ёлочку, чахлую после суровой зимы, и произнёс: "Я не знаю, что такое неделя. Встретимся здесь, когда в тени этой ёлки сможет укрыться семейство лис из двух взрослых и трёх детёнышей. Вот когда я вернусь".


И мальчик стал ждать. Он несколько раз в день мерил шагами тень деревца. Иногда тень была широкая и короткая, как лужица, оставшаяся после дождя, иногда лежала на траве едва видным длинным росчерком, но всё ещё недостаточно длинным или недостаточно полным. И однажды, спустя месяц и четыре дня, когда ёлочка подросла и опушилась, тёплым ранним утром мальчик нашёл в её тени волчонка, тоже подросшего и окрепшего.


"Считать время днями и неделями гораздо удобнее", - сказал тогда мальчик.


"Зачем что-то считать? - удивился волчонок. - Если можно смотреть, как растёт трава или падают листья? Они всегда точны и никогда не обманывают. Эти цветы распускаются ровно, когда кроличий молодняк начинает выбираться из норок, а вот эти ягоды наливаются цветом, когда болотные птицы снимаются с мест и летят в теплые края на востоке".



И мальчик задумался. А где всему этому можно научиться? Наверное, у волков есть своя, звериная школа, решил он, и нам, людям и зверям, надо уметь слышать и слушать друг друга. Тогда жизнь на земле будет намного богаче и интересней.







Призрак осени



Человек распахнул дверь, щурясь, ступил наружу. И застыл. В лицо будто плеснули ледяной водой.


На улице властвовал туман. Плотный, как сгущённое молоко, он забивался под одежду, маслянистыми каплями оседал на ресницах.


- Вот тебе и осень, - пробормотал Человек, растерянно поправляя на плече гитару. Ещё вчера он недоумевал по поводу тёплой солнечной погоды в октябре. Вот... дождался.


Часы показывали шесть утра. Угораздило же остаться ночевать в студии. Пол ночи проворочался, не в силах заснуть, и собрался под утро идти домой... зачем?.. всё равно днём сюда возвращаться.


Но ничего, дома хоть имеется завтрак.


Он нырнул в туман. И едва не полетел кубарем по ступенькам - из-под ног с "мявом" рванулось что-то маленькое и лохматое.


Подняв с земли упавшую гитару (хорошо, что в чехле), Человек обернулся. К стене жался котёнок, белый с чёрными ушами. И весь мокрый.


- Фу... ну и напугал же ты меня!


Человек подхватил существо, засунул за отворот куртки. Котёнок удивлённо высунул голову наружу.


- Считай, что мне страшно идти одному, - серьёзно объяснил ему Человек. - Сейчас же ваше время. Кошачье.


Впереди ничего не видно, но он помнил дорогу наизусть. За три года протоптал в высокой колючей траве свою тропинку, петляющую меж деревьев и проходящую мимо старого развесистого дуба. Вот он и дуб. Человек пристально вгляделся во мгу в ожидании увидеть очертания гаража. Каменная постройка, сложенная здесь, наверное, еще во времена пещерных людей, одним углом застревала в стволе дуба так, что рыжий камень и бурая кора в какой-то точке стали одним целым.


Что за чёрт... вот же он, памятный дуб. Шелестят скрученные ветки, похожие на каких-то мелких зверьков, маслянисто поблёскивает на листьях роса. А гаража нет. Неужели сбился с дороги?.. Шёл на шум ветвей не того дерева?.. Да нет, великан в округе один. Человек представил, как дерево перебежало на новое место, покачиваясь на изломанных лапах, и неуверенно хихикнул.


Котёнок спрятал голову под куртку. Затих, перестал даже дрожать.



- Эй, ты там живой? - Он тихонько придавил тёплое тельце к груди, и в следующий момент острая боль, помноженная на шестнадцать коготков, заставила Человека согнуться и едва не провалиться в чёрный колодец у ног. Совсем забыв о наглом зверьке, он смотрел на глубокий провал, в жидкую темень которого водопадом низвергался туман, на присыпанные буро-жёлтой листвой морщинистые камни.



Раньше его здесь не было.


Мяукнул за пазухой зверёк. Вокруг зашевелились какие-то призрачные силуэты, вздыбили загривки из листьев, сплели из вьюнов причудливые плети. В какой-то миг ожили, и вот уже на него нацелились десятки немигающих взглядов.


Человек никогда не видел столько кошек в одном месте. На дереве, за спиной, справа и слева - хвостатые тени, а эпицентром странного, невозможного живого круга оказался он.


Осмысленные взгляды со всех сторон. Именно взгляды, ничуть не испуганные, ничуть не звериные.



"Что ты здесь делаешь в наше время, человек? - вопрошали десятки вертикальных зрачков. - Мы ждали тебя.... Настал твой черёд делать выбор".


Голос возник в мозгу, тихий журчащий голос. Человек качнулся, взгляд заметался в панике. И остановился на большом рыжем коте, сидящем по другую сторону колодца.


- Какой выбор? - попятился Человек. - Зачем?


"Не бойся. С тебя не убудет, - обнадёжил кот. - У тебя есть то, что нужно нам. Наш сородич".


Котёнок показал мордочку из отворота куртки. И тут же спрятался обратно. Человек почувствовал, как забилось в панике маленькое тельце.


- Зачем вам мой кот?


Пришло ощущение, что вокруг разворачивается какой-то странный сон.


"Дело не в нём. Дело в тебе".


Он ждал продолжения, но рыжий кот молчал. Молчал и сверлил его взглядом.


- Что вы хотите с ним делать?


"Алтарь перед тобой".


Взгляд скользнул к тёмному провалу.


- Я не живодёр...


"Просто представь, что у тебя есть хвост. Невидимый, чтобы не мешался. И совершенно ненужный. Как это, по-вашему, называется - рудимент. Ты бы отдал его, чтобы мы тебя отпустили?"


Человек покачал головой. Повторил:


- Я не живодёр. Я просто уйду... ладно?


Он проклял себя за невольный трусливый вопрос. Сдвинул брови - чего здесь бояться? Говорящих кошек? Развернулся, стал выбираться из круга, лавируя меж неподвижных хвостатых теней.


"Выбор даётся всего раз. Ты уже не сможешь вернуться в свой мир"


- Что за чушь... - буркнул Человек.


И застыл, не в силах поверить глазам. Сырые "многоэтажки" превратились в яркую, праздничную рощу, разбросанные пустые бутылки и пачки из-под сигарет стали папоротником, а осенние лужи слились в озеро, зажатое в узкой расщелине.


Осенний лес купался в дожде. Дождь разметал последние клочья тумана. Деревья возбуждённо шумели. В такт лесной музыке на деревьях покачивались не то гигантские жёлуди, не то какие-то экзотические фрукты. Вялый, но всё ещё густой папоротник качался под каплями. Озеро как бы кипело, яркие лодочки-листья чудом уворачивались от падающей с неба воды.


Спину сверлили жёлтые глаза.


"Ты останешься здесь. Уже не сможешь вернуться".


Речь была едва слышна за шумом дождя... или шумом в голове? Зато в груди поднималось ликование, смешанное с лихорадочным поиском нужных слов - как он раньше жил в серости, жил без этого великолепия?..



- Ну и ладно, - ломким голосом сказал Человек. Поправил на плече гитару. - Меня там ничего не держит. Всё, что мне нужно, со мной.


Кот молчал. И лишь когда мягкий ковёр из листьев просел под сапогом и о губы разбились последние капли дождя, чистые и прохладные, Человека догнал затихающий голос.


"Что же... может быть, этому миру ты подходишь больше. Здесь осень - это праздник жизни".



Конец?


Для этого Человека - да. Он выбрал свой путь. Но что, если на распутье он пошел бы другой дорогой?..


------------------


"Выбор даётся всего раз. Ты уже не сможешь вернуться в свой мир"


- Что за чушь... - буркнул Человек.


И застыл, не в силах поверить глазам. Перед ним сияла под каплями росы опушка. Дикая. С пожелтевшей, но настоящей, не втоптанной в землю сапогами и шинами, травой. Воздух звенел от странных криков, не понять, птичьих или звериных, а в воздухе витали какие-то незнакомые, будоражащие сознание запахи.


- Где я? Что вы от меня хотите? - выдохнул он.


"Я уже говорил".



- Здесь... кто-нибудь живёт?


"Тебя интересует, есть ли здесь люди? Есть, но возможно ты будешь искать их всю жизнь".


"Я могу умереть здесь в полном одиночестве, - с содроганием подумал Человек. - Буду в исступлении молить небо вернуть меня обратно, или рыскать среди деревьев в поисках кошачьего круга".


Он попятился.


- Я... я лучше вернусь.


- Ты готов отдать нам часть себя?


Котёнок под курткой задрожал сильнее.


- Я не живодё...


Человек запнулся. Дикий лес без людей наползал, уже пустил жёлто-зелёные ростки в нормальный, привычный мир. Скрылась под папоротником дорога. Чахлые городские деревья заметно выросли, подстраиваясь под гордого древнего соседа, их ветви рвали в клочья туман.


- Хорошо...


Он достал животное, маленький комочек страха. Рыжий кот смотрел бесстрастно, только когда тельце исчезло в колодце, чуть заметно дёрнул хвостом.


- Всё? - чужим голосом спросил человек. Внутри росло странное, непостижимое чувство потери.


"Обернись".


Котёнок сидел в двух шагах. Недвижный, как все остальные, только стегает по бокам хвост. Жёлтые глаза смотрят насквозь, и от этого взгляда внутри заворочался холод. Поднялся к груди, попытался объять нечто, но вместо этого заполнил лишь пустоту.


"Он теперь один из нас. А теперь возвращайся. Твой выбор сделан".


Голос затих, растворялись в белом мареве деревья, туман и хвостатые силуэты с жёлтыми глазами, а человек всё лихорадочно шарил внутри себя, искал, чего же не хватает, что он оставил на поживу этим равнодушным жёлтым глазам...



- Ты что, дрых здесь всю ночь?


Студия медленно наполнялась звуками. Пришли люди, забулькала кофеварка, кто-то наигрывал на синтезаторе простенький мотив. Стоящий у окна барабанщик, не дождавшись ответа, оглянулся на гитариста. Тот рассеяно прохаживался по заставленной аппаратурой комнате, задевая то один, то другой инструмент. Иногда останавливался и грел озябшие руки дыханием.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги