Малоизвестная история Малой Руси

Документ, подписанный 30 (18-го по старому стилю) июля 1863 года царским министром Петром Валуевым давно уже стал притчей во языцех. И в советское время, и, тем более, сегодня о нем говорили и говорят как о чудовищном русификаторском акте. Акте, направленном против украинского языка, украинской культуры, украинской нации. Правда, желающие порассуждать о насильственной русификации Украины царским режимом, как правило, выдергивают из валуевского циркуляра только одну фразу: «особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может». Более подробного цитирования тщательно избегают. Почему? Видимо имеет смысл поговорить об этом документе подробнее и попытаться развеять хотя бы некоторые мифы, сложившиеся вокруг него.

Миф первый: русификаторский акт

Прежде всего стоит заметить, что заявлять о «насильственной русификации» в данном случае, наверное, не вполне правомерно. Русский литературный язык изначально формировался как язык общерусский, общий для всей исторической Руси, в том числе и для той ее части, которая позднее стала называться Украиной. Вклад украинцев (малорусов) в развитие этого языка огромен. Естественно, поэтому, что воспринимался он тут как свой, родной. Вспомним, что даже Тарас Шевченко прозаические произведения писал по-русски и, не отделяя себя от русской литературы, называл (в своем опять же на русском языке написанном «Дневнике») великорусского поэта Алексея Кольцова «поэтом нашим», а Михаила Лермонтова — «наш великий поэт».

Это культурно-языковое единство великорусов и малорусов очень не нравилось деятелям польского освободительного движения. Они делали все возможное, чтобы разрушить его. Для таких действий у польских патриотов были веские причины. Территория Польши была в то время разделена между Россией (ей досталась большая часть), Австрией и Пруссией. Восстановление государственной независимости являлось заветной мечтой поляков. С этой целью готовилось восстание. Возрожденная Речь Посполитая виделась, однако, польским вождям не иначе, как «от моря до моря», с включением в ее состав Правобережной (а по возможности — и Левобережной) Малороссии. А для этого нужно было привлечь на свою сторону малорусов, стравить их с великорусами. И гордые шляхтичи начали действовать.

С конца 1850-х годов в Малоросссии начинает набирать силу энергично поддерживаемое поляками украинофильское движение. Помимо всего прочего, украинофилы (их еще называли хлопоманами или хохломанами) проповедовали необходимость отказа от общерусского языка. Вместо него предлагалось разрабатывать (на основе народных говоров) самостоятельный литературный язык, который должен был заменить русский в сфере образования, культуры, работы государственных учреждений. Дело это было непростое. Малорусское наречие, употреблявшееся почти исключительно крестьянами, включало в себя только слова, необходимые в сельском быту. В литературе оно использовалось в основном для описания жизни простого народа либо для комического эффекта (неправильная «мужицкая» речь забавляла «высшее общество»). Само собой разумеется, что для научной работы, написания учебников, делопроизводства и т. п. простонародные говоры были непригодны по причине элементарной нехватки слов. Крестьяне по этому поводу затруднений не испытывали. Если в разговоре им приходилось затрагивать темы, выходившие за рамки обыденности, недостающие слова брались из языка образованного общества, т. е. из русского литературного. Также поступали пишущие на малорусском наречии литераторы (в том числе Тарас Шевченко). Но украинофилы пошли другим путем.

«Если бы я не боялся наложить грубо палец на недавние факты, на живых и близких людей, я мог бы не мало рассказать фактов из недавней практики украинофильства, которую я видел во всей ее немощи и большой частью которой я и сам был, — вспоминал позднее Михаил Драгоманов. — Обходя такие факты, как то, что началом национального возрождения и пропаганды украинофильства было возбуждение расовых ненавистей (признаемся нелицемерно в этом хоть перед собой), я остановлюсь на таких фактах, как работа над словарем русско-малорусским». По признанию Драгоманова, делалось все, чтобы новый язык получился как можно более далеким от русского. «Для украинской литературы брались слова, формы и т. п. польские, славянские, да и латинские, лишь бы только выработался самобытный язык» — писал он.

Надо сказать, что усилия украинофилов не находили отклика в народе. К ним примкнули очень немногие представители коренного населения. «У нас в Киеве только теперь не более пяти упрямых хохломанов из природных малороссов, а то (прочие) все поляки, более всех хлопотавшие о распространении малорусских книжонок, — свидетельствовал видный украинский общественный деятель Ксенофонт Говорский. — Они сами, переодевшись в свитки, шлялись по деревням и раскидывали эти книжонки; верно пронырливый лях почуял в этом деле для себя поживу, когда решился на такие подвиги».

Любопытно, что власти украинофильской деятельности препятствий не чинили. Они опомнились только в 1863-м году, когда вспыхнуло польское восстание. Вот тогда и появился подписанный министром внутренних дел Валуевым циркуляр. Циркуляр, направленный не на русификацию, а на борьбу с польской интригой. Чтобы убедиться в этом, достаточно просто ознакомиться с текстом документа.

Миф второй: антиукраинские гонения

«Давно уже идут споры в нашей печати о возможности существования самостоятельной малороссийской литературы, — отмечал Валуев. — Поводом к этим спорам служили произведения некоторых писателей, отличившихся более или менее замечательным талантом или своею оригинальностью. В последнее время вопрос о малороссийской литературе получил иной характер вследствие обстоятельств чисто политических, не имеющих отношения к интересам собственно литературным».

Далее министр касался распространяемых украинофилами идей о желательности обучать школьников в Украине не на русском, а на новом «украинском» языке. «Возбуждение этого вопроса принято большинством малороссиян с негодованием, часто высказывающимся в печати. Они весьма основательно доказывают, что никакого особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может, и что наречие их, употребляемое простонародьем, есть тот же русский язык, только испорченный влиянием на него Польши; что общерусский язык так же понятен для малороссов, как и для великороссиян, и даже гораздо понятнее, чем теперь сочиняемый для них некоторыми малороссами, и в особенности поляками, так называемый украинский язык. Лиц того кружка, который усиливается доказать противное, большинство самих малороссов упрекает в сепаратистских замыслах, враждебных к России и гибельных для Малороссии. Явление это тем более прискорбно и заслуживает внимания, что оно совпадает с политическими замыслами поляков, и едва ли не им обязано своим происхождением, судя по рукописям, поступившим в цензуру, и по тому, что большая часть малороссийских сочинений действительно поступает от поляков».

Исходя из вышеизложенного, Валуев считал необходимым «впредь до соглашения с министром народного просвещения, обер-прокурором священного синода и шефом жандармов относительно печатания книг на малороссийском языке, сделать по цензурному ведомству распоряжение, чтобы к печати дозволялись только такие произведения на этом языке, которые принадлежат к области изящной литературы».

Как видим, министр внутренних дел вовсе не являлся украиноненавистником. Он был знаком с литературой на малорусском наречии, отмечал «более или менее замечательный талант» некоторых писателей и не имел ничего против издания на этом наречии художественных книг («изящной литературы»). Украинская поэзия, проза, сборники народных пословиц как печатались, так и продолжали печататься. Запрет относился только к тем отраслям книгоиздательства, с которыми усиленно экспериментировали украинофилы. Что же касается мнения «не было, нет и быть не может», то оно принадлежало не Валуеву, а самим малорусам и относилось не к народным говорам, а к «новому литературному языку», совершенно не пользовавшемуся популярностью.

«Пробывал я, — рассказывал видный ученый, малорус по происхождению Михаил Максимович, живя на моей горе (хутор Михайловская гора в Полтавской губернии — Авт.) давать нашему деревенскому люду книжицы на нашем просторечии, что же выходило? Каждый раз очень скоро возвращали, прося наших русских книг». «Малорусских книг, кроме Шевченко, почти никто не покупает» — констатировал Михаил Драгоманов. Широкую известность получил и случай с приехавшим в украинское село молодым священником, который обратился к крестьянам с проповедью на народном наречии. Крестьяне очень обиделись, потому что батюшка говорил о Боге тем языком, каким они «в шинке лаются меж собой».

«Несмотря на литературное предложение, несмотря на весьма замечательные таланты, предлагавшие свои услуги, народ упорно игнорировал свою народность, — сокрушался украинофил Федор Уманец. — Ему твердят о том, что из него может выйти нечто великое, а он упорно держится набитой дороги. Даже в Подольской губернии, как известно, всего менее испытавшей великорусское влияние, народ не только не стоял за малорусскую грамотность в народных школах, но, как положительно известно людям непредубежденным и поставленным в близкие отношения к народу, был почти против нее».

«Поднимать малорусский язык до уровня образованного, литературного в высшем смысле, пригодного для всех отраслей знания и для описания человеческих обществ в высшем развитии — была мысль соблазнительная, но её несостоятельность высказалась с первого взгляда, — признавал крупнейший малорусский историк Николай Костомаров. — Язык может развиваться с развитием самого того общества, которое на нём говорит; но развивающегося общества, говорящего малороссийским языком, не существовало; те немногие, в сравнении со всею массою образованного класса, которые, ставши на степень, высшую по развитию от простого народа, любили малорусский язык и употребляли его из любви, те уже усвоили себе общий русский язык: он для них был родной; они привыкли к нему более, чем к малорусскому, и как по причине большего своего знакомства с ним, так и по причине большей развитости русского языка перед малорусским, удобнее общались с первым, чем с последним. Таким образом, в желании поднять малорусский язык к уровню образованных литературных языков было много искусственного. Кроме того, сознавалось, что общерусский язык никак не исключительно великорусский, а в равной степени и малорусский… При таком готовом языке, творя для себя же другой, пришлось бы создать язык непременно искусственный, потому что, за неимением слов и оборотов в области знаний и житейском быту, пришлось бы их выдумывать и вводить предумышленно».

Многим ли отличается мнение выдающегося ученого от точки зрения высказанной в министерском распоряжении?

Миф третий: многолетний запрет

Разглагольствуя о валуевском циркуляре историки и публицисты (как советские, так и современные) упорно обходят вопрос о сроке его действия. Выходит, будто бы украинский язык оставался под запретом чуть ли не до революции. Между тем, Валуев однозначно заявил о кратковременности этой меры. И действительно: циркуляр утратил силу сразу же вслед за подавлением в середине 1864-го года польского мятежа. Уже во время судебной реформы (начатой в ноябре того же года) на малорусском наречии вышла брошюра, посвященная новым принципам судоустройства. Брошюру издали в Екатеринославе (нынешний Днепропетровск). Цензура пропустила ее беспрепятственно.

В 1865-м году, после принятия нового закона о печати, действие положений циркуляра прекратилось официально. «По тому закону — разъяснял Драгоманов, — совсем запретить книгу мог только суд, и такой порядок сохранялся до 1873 года (после этого мог уже задерживать книгу и кабинет министров). А суд был гласный и обязан был опираться на законы. Таким образом, про украинские книги не было (да нет и до сих пор) явного закона, чтобы нельзя было их печатать, — а валуевский запрет 1863 г. был только тайный циркуляр цензорам от министра».

Как отмечал Драгоманов (которого никак нельзя заподозрить в желании обелить тогдашние порядки), достаточно было сочинить книгу на украинском языке и отдать ее в печать. «Пусть цензор, если хочет, в суд посылает, чтобы задержать. Суд не мог бы найти закона, чтобы такую книгу задержать. Но украинофилы оказались не в состоянии сделать такую попытку».

Несостоятельность тогдашнего украинофильства была вполне объяснима. Разгромленные в 1863–1864 годах польские революционеры уже не могли активно ему помогать. Движение пошло на спад. В беседе с Драгомановым один из крупнейших украинофильских деятелей (Драгоманов не называет его фамилии, но исследователи полагают, что это Василий Белозерский) рассказывал, что узнав о валуевском циркуляре украинофилы «не очень печалились по этому поводу, и даже обрадовались, так как книг готовых не было и они думали избежать позора и наготовить книг». Но без польской поддержки ничего не получалось. Вот и пришлось прикрывать свое бессилие жалобами на давно утратившее силу запрещение.

Новый подъем украинофильства наметился лишь в середине 1870-х годов. Оно вновь оказалось тесно связано с революционным движением (на этот раз с великорусским народничеством). Что и стало причиной следующего запрета — Эмского указа 1876 года. Но это уже другая история.