Малой кровью, могучим ударом!

Болгария

Танки выстроились в колонну. Друг за другом. Растянулись на многие сотни метров. Пушки и пулеметы зачехлены. Башни опечатаны свинцовыми пломбами, только головы механиков-водителей торчат из люков. По одному, осторожно переезжая по двухосным платформам, заполняют состав. Танкисты в промасленных комбинезонах, скручивая мягкую толстую проволоку, закрепляют боевые машины на растяжках. Под гусеницы прибивают «башмаки», сделанные из расколотых надвое буковых поленьев. Мимо, шипя паром и обдавая дымом и запахом раскаленного металла и перегретого масла, прокатился маневровый паровоз. Из кабины машиниста на эту ладную, привычную работу лениво смотрели машинист и кочегар.

– Сваливают гансы. На Руссию пошли. Но руссов им не одолеть, – сказал Христо, пожилой уже человек, которого в поселке железнодорожных рабочих уважали за рассудительность и невозмутимость.

– А как же мы? Ведь мы же с турками на конфликт пошли из-за них! Они что, нашу армию развалили, с Грецией нас поссорили, а теперь один на один с турками оставляют?

– Своя рубашка ближе к телу. Мы вчера собирались. Знаешь, что товарищи из Софии говорят? Гитлер с турками договор заключил. Он сам Руссию захватывает. А нас туркам отдает. Отдает за то, чтобы они ему из Кавказа дорогу к Египту открыли.

– А что ему в Египте делать?

– А я почем знаю? Только царь Борис с ними заодно.

– Много ли еще интересного говорят товарищи из Софии?

– Много. Ты человек молодой, смышленый, приходи сегодня вечером к Михайлову, поговорим.

– А я еще и стрелять умею.

– Ну, надеюсь, до этого не дойдет.

Берлин. Рейхсканцелярия

– Начало операции «Барбаросса» откладывать больше нельзя! – подытожил ранее сказанное Браухич и незаметно выдохнул. Он пытался вложить в выступление все свое красноречие, всю энергию, пока Гитлер не запротестовал. Но Гитлер разволновался, начал сжимать кулаки, слегка покраснел.

– Сейчас решается судьба Германии, – начал Гитлер. – Где разведка? Почему не доложили о Болгарии, когда восстание только началось? Что, мой фюрер? – предупредил он открывшего было рот Шелленберга. – Кейтель, передай Гудериану: «ролики» вернуть в Болгарию. Полк «Бранденбург-600» бросить на Софию, Бургас и Варну. Мероприятия по плану «Барбаросса» отложить до 20 июля.

– Но мы не успеем до зимы... – попытался вставить реплику Браухич.

– Браухич, я вас уважаю как стратега, но вы должны понять одну простую вещь. Мы не сможем разбить орды большевиков, когда англичане развели костер в Болгарии, прямо под котлом с румынской нефтью. А большевики из Львовского и Белостокского выступов никуда не денутся. А где стенографистки из Рейхстага? Мне Гиммлер уже докладывал, о чем шепчутся прусские солдафоны. Фюрер им, видите ли, воевать мешает. И запомните раз и навсегда: дело военных – воевать, политика – дело Фюрера. Повторять не буду. Дело военных – воевать, политика – не дело военных, политика – дело Фюрера. Совещание закончено. Пикер, останьтесь.

– Ну как, Генри? – спросил Гитлер Пикера, когда генералы вышли. – Здорово я их выпорол? А ведь Черчилль, хоть и пьянчуга, а хитрец. Чтобы спасти свой остров, даже додумался поднять восстание в Болгарии. Но нашу разведку не проведешь. Вчера мне была представлена записка из абвера. Представляешь!? У Сталина жена – еврейка, Роза Коганович. Хотя сам он не еврей. Это я точно знаю. Но еврейки таковы, что могут управлять любым неевреем.

Поезд

Из Киева до Новограда-Волынского поездом напрямую доехать нельзя. Можно добраться только с пересадкой. Нет прямого сообщения Киев–Новоград-Волынский. Потому-то и приходится гражданам Советского Союза биться в Житомире у касс за заветный билетик до Шепетовки. А оттуда – кто как сможет. Полукруглое окошечко кассира, забранное решеткой, расположено на уровне груди среднестатистического гражданина, и, как в стародавние времена, приходится бить поклоны...

Новоиспеченный лейтенант Игорь Стариков, в новых хромовых сапогах, в скрипучей портупее, с цивильным чемоданом в руках прохаживался по Житомирскому вокзалу. А вокзал невесть какой: окошко кассы, справочная, небольшой зал ожидания, забитый узлами и чемоданами. Осыпавшаяся лепнина на потолке. На стене – бодрая девчонка-пионерка, запускающая модель планера. Пионерка, видимо, по неумелости художника, чему-то злорадно улыбается. Наверное, знает, что моделька при приземлении развалится на куски.

Игорь незаметно рассматривал лица гостей вокзала. Вот очередной счастливчик перешел из категории граждан в категорию пассажиров: тридцатидвухсекундная радость на лице, короткий пересчет мелочи, порыв снова вернуться к кассе, что-то уточнить, прерываемый стоглазым взглядом очереди, и снова напряжение лица: тащить узлы на платформу, биться за места в общем вагоне – ведь все знают: надпись в билете не есть отражение объективной реальности.

Хорошо тебе так думать, Игорь Стариков, лейтенант Красной Армии. У самого, благодаря воинским проездным документам, место в мягком купейном вагоне. И хоть одну ночь ты поспишь спокойно.

Игорь обратил внимание на крестьянина, сидевшего на казенном деревянном вокзальном диване. Тот сидел прямо, как за хозяйским столом и, так же как и Стариков, спокойно смотрел на вокзальную суету выгоревшими синими глазами. В потертом, с аккуратными заплатами на локтях и в районе пуговиц, пиджаке. В стоптанных, но начищенных сапогах. На голове – кепка. Но не такая, какие носят городские модники, а больше похожая на фуражку, тоже поношенная, но чистая. Натруженные руки, огромные, как лопаты, мозолистые ладони лежат на коленях.

Куда его поперла нелегкая? Скоро сенокос. Или частник, лишившийся надела и бредущий искать лучшей доли на виноградниках и в садах Украины? Стариков почувствовал острую жалость к этому спокойному, сильному и самолюбивому человеку. И стыд за знание его дальнейшей судьбы, за знание судьбы всей страны и за невозможность предупредить их всех.

Война!!! Ведь скоро война! Взметет всех, как листья, упавшие осенью, внезапный порыв ветра. Тебя, дядя, скорее всего, загребут в пехоту, в мотострелки. И будет казаться игрушечным в твоих руках пистолет-пулемет. А если дадут винтовку, то по-крестьянски, без надсада и истерик, без горячки, спокойно и беспристрастно ты будешь валить немцев.

А вон тот гражданин в шляпе и с наглым взглядом, скорее всего, будет обеспечивать твое материально-техническое снабжение, приворовывать и по ночам пить водку со своей накрашенной, с масленым взглядом, подругой. И когда в самый важный момент не хватит солярки, его выведут за лесок, да и шлепнут из нагана. Подруга его перейдет по наследству к заму, да так и останется в войсках в качестве полковой бляди.

Занятый своими мыслями, Стариков проворонил объявление о прибытии поезда, и когда в окнах вокзала, закрыв солнце, прокатился паровоз и замелькали вагоны, когда все пассажиры и торговцы снедью ломанулись на перрон, Игорь тоже, забыв свою недавнюю чопорность, втиснулся в толпу.

У вагона № 7 очереди не было. Все чинно. Проводник в черной форме, рядом комбриг в тапочках на босу ногу крутит в руках папиросину «Герцеговина Флор». В уставе не прописано, как приветствовать незнакомого комбрига, если тот без головного убора и в тапках. Игорь на всякий случай переложил чемодан из правой руки в левую, а плацкарту сунул в карман гимнастерки и, не очень четко, не как на плацу, а скорее для проформы, сделал три строевых шага, правой рукой легко отмахнув воинское приветствие.

Комбриг ухмыльнулся, блеснул бритой лысиной:

– Казак! Попутчиком будешь? Куда едешь?

– Следую к месту прохождения воинской службы по случаю окончания Н-ского военного училища.

– Ишь ты какой! Н-ского! Правильно! Военная тайна, она и есть военная тайна!

Стариков подал плацкарту проводнику, на что комбриг распорядился:

– Ты там размести его где-нибудь. Я с ним еще поговорю в коридоре.

– Пятое купе, – вернул билет проводник, и Игорь, чтобы быстрее оборвать общение с неприятным комбригом, взлетел в тамбур. Стариков вошел в купе. С нижней полки навстречу ему поднялся лейтенант в форме ВВС.

– Лейтенант Осадчий.

– Лейтенант Стариков.

– Очень рад.

– Взаимно.

Игорь сунул чемодан под полку, сел за столик, уставился в окно, стараясь не обращать внимания на попутчика. Тот же начал неловко суетиться, что-то двигать по столу, поправлять постель, на которой сидел.

Аза вагонным стеклом, на противоположной платформе, на заборчике палисадника сидела девчушка лет двенадцати. В ситцевом, в горошек, сарафане.

Игорь усмехнулся про себя. Как ее звать? Русая коса, круглое личико, озорные веснушки, коленки в ссадинах... и чего ей здесь торчать, нюхать паровозную гарь да испарения шпальной пропитки...

Настёнка же сидела и смотрела на поезда. Это было ее любимое занятие в первые дни каникул, пока вода в Серете еще не прогрелась да пока не отросли сорняки на грядках. Сидеть на побеленном известью заборчике и смотреть, как красиво одетые люди садятся в поезда, и мечтать, что когда-нибудь и она вот так же сядет и уедет. Уедет в дальний-дальний город, в порт. Туда, где синее море качает на своих волнах белый-пребелый пароход. А на белой трубе его – золотая каемочка. И назван он в честь ее папки. Хоть одним глазком глянуть на золотую каемочку, и можно назад ехать. Рассказать всем. Это ж сколько золота ухлопали! Как на церковных куполах в старое время.. Из одной каемочки сколько ж можно колец сделать! И хоть одно подарить маме. А то мама с бабушкой, когда думают, что Настёна спит, ругаются. Мама Насте говорит, что папка уехал, но скоро вернется. Но Насте уже давно соседи сказали, что его убили белобандиты и что его именем, наверное, назовут пароход.

Так вот, бабушка маму ругает, говорит, что нечего ждать у моря погоды, что Настёне нужен новый папка, что он обязательно подарит маме золотое кольцо и будет хозяином, и жить станет сытно, особенно, если он будет с железной дороги.

Бабушка глупенькая. Она не знает, что мы и так живем сытно. А вот семья Березовских действительно голодно живет. А у них и папка есть, да вот пьет он, и детей многовато. Потому-то и бродят они по вокзальной помойке. А что про кольцо-то? Подарить бы маме колечко, и можно будет сидеть здесь, у вокзала, и ждать папку. Ведь врут, конечно, соседи. Не убили его белобандиты. И пароход его именем не назвали. Ведь, если в честь всех, кого убили белобандиты, называть пароходы, никаких пароходов не хватит. А папка на сверхсекретном разведочном задании. Об этом только мама и дядя Сталин знают, и он просил нас никому-никому не говорить про задание. А соседи не знают, потому и городят чушь про пароход.

И, улыбнувшись какой-то своей мысли, девчонка соскочила с заборчика, раскинув руки, словно крылья, в развевающемся сарафане понеслась с платформы.

Стариков усмехнулся: «Вот коза!», и повернулся к летчику.

– Слушай, лейтенант Осадчий, давай знакомиться. Меня зовут Игорь.

– Павел.

– Ты тоже из досрочного выпуска, тоже едешь в Шепетовку, а значит, в одну из частей 9-го мехкорпуса Красной Армии.

– Да.

– Так что мы здесь мозги парим? Я за свою жизнь много раз убеждался, что земля очень тесная, особенно для лейтенантов, которые мечтают стать генералами.

– Согласен.

– Вот, к примеру, я буду водить в прорывы танки, а ты будешь прикрывать меня сверху. Ведь если ты будешь прикрывать просто танки, бездушные железные коробки, ты не будешь выкладываться. А если будешь знать, что в одной из этих коробок сижу я, твой приятель, ты постараешься!

– Игорь, ехать еще часов шестнадцать, ночь впереди. Пассажиры угомонятся, тогда и поговорим. У меня и смазка для разговора есть.

Дверь открылась, и в купе вошел очередной лейтенант, на этот раз в форме НКВД.

– Так... отделим агнцев от козлищ. Совработники в одно купе, комбриги в другое, лейтенанты в третье... – начал новоприбывший. – Лейтенант Чернышков, следую к месту службы.

Короткое представление, рукопожатия.

– Ребята, а что за клоун встретил меня сейчас у вагона? – спросил Чернышков. Осадчий и Стариков опешили.

– Да какой-то, видно, из «Червонцев».

– Стреляет их Сталин, а они все понять момента не могут, – буркнул Чернышков, закидывая свой чемодан на верхнюю полку, – ишь ты, в купе для лейтенантов. Да наше купе – сила! Правильно я говорю? – на что Осадчий и Стариков, прикусив языки, неопределенно покачали головами.

– Мужики, опомнитесь! Вы куда едете? Вы на войну едете! А этот клоун едет в Шепетовку не воевать! На войну не ездят в тапочках.

Светловолосый, со стальными глазами и сухощавым лицом, стройный, высокий Чернышков наклонился над столиком:

– Зуб даю, его или с поезда снимут, или по приезде в Шепетовку скрутят. А отправили его подальше, чтобы с места насиженного сорвать да сподвижников не спугнуть. А-а, мне один хрен, шкалитесь, так и сидите, тряситесь! Ещё небось честь этому пингвину отдавали. Каз-з-зак! Короче, с меня пузырь, времени еще минут пять есть. Пока поезд стоит, я сгоняю за закусью. Да и, парни, поосторожнее с гражданскими в вагоне. Вот они-то как раз и требуют внимательного к себе обращения.

Чернышков вышел из купе, а Осадчий зашептал Игорю, что это, мол, мы едем на службу, а у энкавэдэшников всегда служба, но Стариков уже думал о своем.

Когда он проходил по коридору к своему купе, он разминулся с одним «совработником». Молодой, лет тридцать-тридцать пять, с аккуратной стрижкой, в ладном костюме, в туфлях, даже шляпа под мышкой – но фигура, но взгляд...

Взгляд человека, не просто понявшего, что такое Власть. Взгляд человека, обладающего Властью. И попытка спрятать Взгляд. Попытка показать его просто взглядом.

Как разительно все же отличаются сталинцы от троцкистов, не знавших ни меры, ни дисциплины и теперь уже безвозвратно уходивших. Тот комбриг был явно из последних, выбитых, точно мамонты, и уступающих землю новой, более сильной породе.

Чернышков вернулся, неся в руках бумажный кулек с вареной картошкой, пук зеленого лука, редиску, вывалил все это на стол. Лейтенанты переглянулись и одновременно достали из своих чемоданов по бутылке «Столичной».

Пашка метнулся к проводнику за стаканами, но тот выдал их только вместе с чаем, который сразу же выплеснули в окно. И под стук колес, под свист пролетающих мимо телеграфных столбов выпили по первой. За Победу За нашу Победу.

– Паш! А что там Рычагов про летчиков женатых говорил? – спросил Чернышков, как оказалось, будущий командир разведывательно-диверсионного взвода Осназа. после того, как водка докатилась до закаленных солдатской пищей желудков.

– А что говорил?

– Ну, что семейная жизнь изнашивает летчиков до предела, что пора прекращать такое халатное отношение, и так далее...

– А-а! Так это он повод искал, чтобы летчиков без мобилизации на казарменное положение перевести. Политика! Понимать надо! Мы же все командиры, а нас в казармы! Ну ладно, мы, молодые лейтехи, а как тех, которые уже давно служат? Вот и начал лепить что-то о вреде женщин.

– Да-а! Вы поосторожнее, с женщинами-то. А то сотретесь все, летать нечему будет.

– Нет! От этого не сотрешься. От этого только мозоль можно натереть. Но с мозолью женщинам больше нравится.

Москва. Кремль

Сталин отложил трубку. Еще раз, не веря глазам своим, прочитал бумагу.

– «Совершенно секретно. Срочно. Товарищу Иванову. Операция „Роза“ проходит строго по плану. Подписал Георгиев».

– Он что, с ума сошел? Какая операция? – отлетел назад стул, и Сталин, как за спасательный круг, схватился за трубку. Быстро отвернулся от стоявшего навытяжку Голикова, достал из кармана френча коробок, вытащил спичку и, давая себе время победить гнев, стал сосредоточенно ковырять табак. О Голикове словно забыл. Тот стоял. Стоял молча. Не нужно мешать товарищу Сталину бороться с гневом. Легко можно гнев его навлечь и на себя, подобно громоотводу. Кого потом винить?

– Димитров не стал бы пороть отсебятину, – размышляя вслух, промолвил Сталин, – следовательно, он получил приказ о начале операции. Где, товарищ Голиков, могла произойти накладка?

– Мы все проверяем, товарищ Сталин.

– Проверяйте и дальше. Список виновных мне на стол. Через сорок минут соберется заседание Политбюро, будете докладчиком. – И, показывая, что разговор закончен, поднял стул, сел, углубился в бумаги.

София. Штаб Болгарской революции

– Как это не было сигнала?! – Георгий Димитров ухватился двумя руками за край стола, словно пытаясь удержать разваливавшийся, только что созданный им мир.

– Как не было сигнала! Тодор, мы же вместе, ровно в назначенное время, слышали по московскому радио и песню про розы, по заказу Георгиева, и Интернационал сразу после этой песни. Тодор, ты ведь слышал? – в штабе Болгарской революции воцарились недоумение и тихая паника.

– Что, Советы не помогут?

– Да Сталин просто подставил нас!

– А я еще в 37-м говорил, что Усатый уничтожает всех настоящих революционеров...

– Тихо!!! – Димитров разом пресек разброд и шатания. – Тихо! Срочно связь с Москвой. Балаков, бери своих очкариков, нужно срочно разработать стратегию действий на случай невозможности получения помощи от Советского Союза. Живков, готовьте переход партии снова на нелегальное положение... и самое главное... если хоть слово отсюда уйдет в революционные массы...

А как здорово все начиналось...

Совершить революцию, взять власть, особенно когда проведена добротная подготовительная работа, – проще простого.

Группа хорошо вооруженных профессионалов подъехала к софийскому радиопередающему центру через два с небольшим часа после получения сигнала из Москвы. Загнали в подвал обалдевших охранников, заняли круговую оборону. Среди нападавших случайно оказался работник Софийского радио. Он включил оборудование, настроил передатчики, и через несколько минут к спящей стране обратился пламенный революционер Георгий Димитров. Это потом, когда-нибудь, былинники речистые в сказках своих расскажут о том, что вся Болгария ждала этого страстного, зовущего в бой призыва. Болгария призыв не услышала. Но его услышали те, кому он, собственно, и предназначался. И началось...

Как правильно учил дедушка Ленин в своем бессмертном труде, сначала нужно захватывать телефонные станции, почту, телеграф. Власть ведь у того, кто держит в руках линии связи. Железнодорожники вмиг парализовали движение по железным дорогам, и страна, в которой не очень густа сеть шоссейных дорог, а автотранспорта мало, стала вовсе неподконтрольна правительству. Сначала восставшие массы попытались громить полицейские участки, но жандармы, уже с красными повязками на рукавах и с красным вином в руках, встретили своих вчерашних клиентов. Порешили так: революция – дело хорошее, революцию делаем вместе, уголовники пусть дальше сидят, а политическим в застенках делать нечего, политических из застенков – в шею.

Когда по стране прошел слух, что будет земельная реформа, армия, вернее, та ее часть, что была в это время в Болгарии, рванула по домам, забыв оставить в казармах коней, оружие, боеприпасы. Причин воевать против греческих и югославских партизан за пределами государства у болгарских солдат резко поубавилось. А вот с немецкими военными специалистами неловко получилось. Убили их. Варвары. А что делать? Надо ведь было кого-то убить. На то и революция.

Эйфория продолжалась недолго. На следующий день в Руссе ворвались части 11-й немецкой армии – той самой, которая у советских границ пряталась от английских бомбежек. Еще через день была потеряна Варна, и тотчас же пришла шифровка из Москвы, от удивленного Сталина.

Революция в опасности! Гидра контрреволюции поднимает свои змеиные головы! Братья славяне! Помогите!

Москва. Кремль

За окном небо из черного уже становится серым. Пятый час утра. Страна готовится вставать со славою на встречу дня. Ворочаются металлурги, досматривают последние сны шахтеры. Скоро заводской гудок, не дай бог проспать.

Только Сталин не спит. Ходит в мягких своих кавказских сапогах по кремлевскому ковру. И наркомы сталинские не спят. Какой уж тут сон. За их спинами Сталин ходит, а они думу думают.

– Если, товарищ Голиков, ваши информаторы не врут, что Гитлер снял с наших границ танковые и мотокорпуса и кинул их в Болгарию, то, может, болгарское восстание и к лучшему, – раздался из-за спин наркомовских голос Сталина.

– Товарищ Сталин, разрешите спросить, – поднялся Шапошников, – а какой нам толк был бы от Болгарской революции после начала «Грозы»? Когда мы ударим, Гитлеру будет не до подавления болгарского восстания. В этом случае он не станет отвлекать войска, а будет бросать их в контратаки.

– Борис Михайлович, наша разведка, вот уже скоро как два месяца будет, убеждает Политбюро в том, что Гитлер нападет то 15 мая, то 22 мая, теперь вот крайним сроком называют 15 июня. Да, они слегка наглеют на южном фланге, на Балканах, но чтобы напасть на нас! Короче, я так понимаю, совещание решило раньше времени не начинать «Грозу». Так, товарищ Жуков?

– Товарищ Сталин, сосредоточение мы не сможем ускорить, ведь все просчитано до минут. Как мы сможем из Забайкалья и из Сибири перебросить недостающие корпуса, если вагоны для них еще только разгружаются под Шепетовкой? ВВС округов только вчера начали переброску самолетов на приграничные аэродромы. Но рассредоточение еще не начато. В районах сосредоточения войск еще не развернуты артдивизионы ПВО, они только перебрасываются из крупных индустриальных центров. Ну а изолированными ударами мы только спугнем немцев. Вы, товарищ Сталин, сами нас учили, что для достижения цели необходимо сосредоточить все силы, сконцентрировать всю энергию, а не расходовать ее попусту.

– Значит, болгар отдаем на съедение немцам?

– Помочь мы им сейчас ничем не можем, товарищ Сталин, – качнул головой Берия, -а навредить себе – еще как.

– Что ж, пусть будет по-вашему, хотя вы меня и не убедили...

Военный городок

В Шепетовку поезд прибыл в предрассветных сумерках. Игорь наскоро распрощался со своими новыми друзьями, удачно нашел попутку до Новограда-Волынского, и когда солнце, поднявшееся над пышными садами, осветило землю, он уже подходил к КПП военного городка.

Дежурный по КПП, старшина в выгоревшей под жарким украинским небом, почти белой гимнастерке, проверив документы, препроводил Старикова в штаб танковой бригады.

– Теперь, отныне и надолго, мне здесь служить. -Игорь с интересом вертел по сторонам головой. Красная фанерная звезда над воротами, портреты Сталина и Ленина. Длинный ряд щитов вдоль плаца, на которых изображены различные формы одежды, строевые приемы с оружием и без. Посыпанные песком, с побеленными бордюрами, дорожки.

Вдалеке, за зданием штаба прозвучал сигнал горна.

спародировал Стариков игру горна. Через минуту мимо него, бухая сапогами, пробежала одна рота солдат, за ней другая, третья. Коротко остриженные, с голыми плечами, солдаты все казались на одно лицо. Властные команды старшин, бегущих чуть в стороне от строя. Военный городок, еще пару минут назад спавший, наполнился движением и жизнью.

Игорь не торопился в штаб. Наоборот, он пытался вдохнуть в себя эту жизнь, жизнь единого воинского коллектива, огромного боевого организма. Прочувствовать пульс этой жизни, войти в резонанс с ним, стать его частью. Вобрать в себя частицу его энергии, его силы.

Чуть позже Игорь остановил шедшего мимо красноармейца, по виду дневального из какого-то подразделения, спросил, как пройти в 1-й танковый батальон, куда его направили из штаба полка. Солдат, представившийся Маратом Султановым, провел Старикова по коридору опустевшей казармы до обшарпанной двери с вывеской «Канцелярия». Подвел и, улыбнувшись так хитро, как это умеют только восточные люди, посоветовал не входить без стука. Постучавшись и получив из-за двери разрешение войти, Стариков предстал перед командиром роты:

– Лейтенант Стариков, представляюсь по случаю прибытия для прохождения воинской службы.

– Проходи, лейтенант.

Игорь одним взглядом окинул канцелярию. Чисто. Новенькие стулья. Почерневший от времени шкаф с корешками книг. Книги в основном Ленина и Сталина. Массивный сейф с пластилиновыми печатями. Портреты Сталина и Суворова на стене. Громоздкий двухтумбовый стол. На столе пепельница в виде тигра, пачка «Казбека». Стопка бумаг текстом вниз. А за столом старший лейтенант, которому Игорь протянул свои документы. Тот, прежде чем посмотреть их, взглянул в окно, затянулся папиросной, короче, выдержал паузу, потом кивнул на ряд стульев у стены – мол, садись.

И тогда Игорь понял, что он жутко разволновался. Вот он – отец командир. Вот он -гарнизон, который неизвестно, на сколько станет его родным домом. А вот и семья, разгоряченная зарядкой и пробежкой рота за окном.

– Значит, Стариков... Игорь Владимирович... – ротный нехотя пошелестел бумагами, часть кинул в сейф, что-то оставил на столе, командирскую книжку вернул Игорю.

– Шеломков! – неожиданно заорал старлей, и Стариков вздрогнул. – Шеломков, твою медь!

Через секунду в двери просунулся розовощекий, круглолицый старшина.

– Да?

– Не да, а так точно... Это, – он указал на Игоря, – командир первого взвода лейтенант Стариков. Отправь красноармейца в столовку, чтобы на лейтенанта тоже накрыли. Вот аттестат на довольствие, – он протянул старшине бумаги со стола, – оформи все, как следует. Через пять минут построение. Вопросы? Нет вопросов.

– Есть, товарищ старший лейтенант...

– Ты чё? Я ж тебе только что сказал, что у тебя нет вопросов! Свободен.

Старшина неловко развернулся и бесшумно скрылся за дверью.

– Товарищ старший лейтенант, – Стариков удивленно поглядел на ротного, – почему сразу командиром первого взвода?

– Стариков, давай договоримся следующим образом. Я твои бумаги посмотрел. Училище ты окончил на «отлично», следовательно, не дурак. Поэтому вопросы ты мне задаешь только такие, на которые не можешь сам найти ответ, и никакие другие. Если мы при зрелом размышлении на твой следующий вопрос вместе в течение минуты находим ответ, я тебя наказываю. Почему? Потому что ты уже не курсант. Ты с сегодняшнего утра командир Красной Армии. И работа твоя – головой думать. И орать изредка. Все понял?

– Да.

– Не да, а так точно. Пошли. Фамилия моя Коротков. Будем служить вместе, – и он по окончании тирады встал, протянув руку.

Когда офицеры вышли из канцелярии в коридор, там уже была построена 1-я рота 1-го батальона. Выслушав доклад старшины, Коротков повернулся и, не отрывая правой руки от фуражки, глядя поверх голов, тихо себе пол нос сказал:

– Здравствуйте, товарищи танкисты.

Ответный рев чудом лампочки не заставил треснуть.

– Вольно. 1-й взвод. Представляю вам вашего командира, – он с разворотом глянул на Старикова. – Теперь это ваш «Батя». Любить и жаловать его я вас не прошу. Любить, потому что натягивать он вас будет в любом случае, даже без ответной любви. Жаловать? Да просто не знаю такого слова. Ему вы просто будете подчиняться беспрекословно. Потому что, если, как в песне поется, «завтра война, если завтра в поход», то это единственный Человек во всем мире, от команды которого будет зависеть, станете ли вы вот так же стоять в строю с наглыми рожами или превратитесь в угольки на днище танка. Все ясно?

– Так точн...!

– Что еще? Про бдительность я сказал?

– Так точн...!

– Про международное положение?

– Так точн...!

– Да... ну что ж... Считаю до ста, чтобы все покинули казарму. Последнему от меня лично, как всегда, пендель. Выходи строиться! Девяносто восемь, девяносто девять, сто!

Парк боевой техники

– Рядовой не должен ни минуты оставаться без дела. Иначе зачем же он нужен? – Игорь записал в блокнот очередную солдатскую мудрость и спрыгнул с крышки трансмиссии БТ.

– Все, хорош курить! – махнул он рукой старшине.

Шеломков сквозь грохот компрессора что-то просигналил солдатам и быстрым шагом пошел к выходу из бокса. В огромном ангаре на ремонте стояли сразу три танка БТ. На первый, крайний от ворот, наваривали дополнительную броню. Назывался этот процесс ученым словом «экранировка». И процесс, и результат. У второго танка ремонт гораздо серьезнее. Распущены гусеницы, сняты ведущие катки, вытащена коробка передач. В трансмиссионном отделении брызжет бенгальскими огнями сварка.

Вокруг этого танка и подпрыгивал сейчас Стариков. Приказ ротного прозвучал так, что неоднозначно его не истолкуешь. В понедельник утром он на этом танке поедет на полигон. И ведь самое смешное, что точно поедет! А впереди лишь суббота и воскресенье. Воскресенье – 22 июня, самый длинный день в году. И, соответственно, самая короткая ночь. Потому-то и нервничал лейтенант Стариков, потому и вынужден был взрыкнуть на старшину, заявить, что не намерен в воскресенье торчать в этом долбаном боксе, что в субботу он, именно он, лейтенант Стариков, намерен проехать на этом БТ по территории парка. Все бы ничего, но, помимо стандартного ремонта коробки передач с заменой нескольких изношенных шестеренок, в ходе ремонта выяснили, что бронекорпус танка из-за неумеренной эксплуатации слегка перекосило в задней части. Что делать, бэтэшка был старый, еще 35-го года выпуска. Тогда их еще делали клепанными, на каркасе. В ходе мозгового штурма решили изнутри каркас усилить вставками, сверху экранировать, так что работы прибавилось вдвое.

Третий танк уже залили краской. Стоит, сохнет, лишь амбразура прицела слепо заклеена старой газетой. Первый после экранировки тоже нужно быстро покрасить, и все танки первого батальона в понедельник будут в полной боевой готовности.

Стариков чуть поторчал у верстака, на котором пожилой зампотех «половинил» коробку, затем бочком вынырнул из пропахшего маслом гаража. Ротного в парке не было. Короткое сейчас на станции должен получать еще три Т-34. Игорь даже и мечтать не смел, что в его взводе будет хотя бы одна такая красавица. С по-настоящему мощной пушкой, с наклоненными плитами брони корпуса, с могучим двигателем. А места внутри – хоть в футбол играй.

На улице ярко светило солнце. От утренней свежести не осталось и следа. Прогрохотал по бетонным плитам парка трактор со сварочным аппаратом на полозьях, привязанным к нему тросом. «Квадратное катаем, круглое таскаем», – усмехнулся про себя Игорь.

– Товарищ лейтенант, – тучный Шеломков, с неожиданной для его комплекции легкостью перейдя с быстрой рыси на строевой шаг, трижды впечатал подошвы сапог в бетон и выдохнул, переведя дыхание: – Ротный, срочно к телефону!

И увидев наигранно изумленный взгляд Старикова, продолжил:

– Разрешите обратиться.

– Где телефон?

– Да вон там, – старшина махнул рукой на помещение дежурного по парку. – Очень ругается, говорит, что полчаса уже ждет.

– А где ты бегаешь? – вспылил Стариков, уже рысью рванувшись к домику.

– Да мне двадцать секунд назад эти олухи пехотные сказали! Я им пригрозил, что Короткое им днище порвет, а они только смеются...

– Стариков у аппарата, – доложил Игорь и сквозь треск помех услышал ажурную конструкцию восьмиэтажного шедевра ораторского искусства.

– Стариков, твою мать! – положил на полотно последний мазок Короткое. – Срочно бери трех мехов и двух башнеров, полуторка уже, наверное, пришла в парк, и дуйте сюда на сортировочную! У тебя возможность появилась на Т-34 пересесть, а ты муму трешь!

– Понял, – промямлил Стариков, хотя и ничего не понял, – а как с «бэтэшками»?

– Да брось ты их на хрен! «Тридцатьчетверки» уйдут!!!

– Понял! – уже более уверенно гаркнул Игорь и рысью метнулся обратно к своему боксу.

Следом за ним грохотал сапогами Шеломков:

– Товарищ лейтенант, что там, дадут Т-34?

– Шеломков! Не задавать вопросов про военную тайну! Бегом трех мехов и одного башнера к воротам. И где хочешь, роди мне полуторку!

А случилось вот что. Случайно, хотя для советских железных дорог это -действительно экстраординарный случай, на станцию Шепетовка пришел лишний состав с новенькими Т-34. Командир 9-го мехкорпуса генерал-майор Рокоссовский быстро утряс вопрос со штабом округа, и кто успел, тот и съел. В этот день технику получала 20-я танковая дивизия, и кто из комбатов первым успел выдернуть из части своих механиков-водителей на внезапно свалившиеся, пахнущие заводской краской новенькие танки, тот и перевооружил не одну роту на качественно новые боевые машины. Хотя чего волноваться-то? «Тридцатьчетверки» потоком идут из заводских цехов в армию, и те, до кого они не дошли сегодня, получат их завтра. Ну, в крайнем случае, через неделю, и всяко – до начала операции «Гроза».

Коротков с командирами взводов стоял на наблюдательном пункте танкового полигона. А внизу на шести параллельных трассах директриссы сразу два взвода -шесть танков, ревя двигателями, стояли, дрожа, словно скаковые лошади перед забегом.

– Первый к бою готов!

– ... к бою готов!

– ... к бою готов!

– ... к бою готов!

– ... к бою готов!

– ... к бою готов! – раздавалось из рации сквозь треск эфира.

Коротков наклонился к микрофону, зачем-то прикрыл его рукой.

– Семь! Семь! Семь! Вперед! Вперед! В атаку!

«Тридцатьчетверки» сначала медленно, потом быстрее и быстрее покатились по дорожкам. Офицеры приникли к двурогим стереотрубам.

– Мишенная команда! – взревел ротный. – Давай пулеметчиков!

– Есть.

Сразу же в поле в нескольких местах поднялись мишени, изображающие пулеметчиков. Башни «тридцатьчетверок» зашевелились, выискивая цель. Затарахтели пулеметы, дымные трассы нащупывали мишени в траве. Бахнула пушка.

– Кто, мать вашу, из пушки стрелял?! – заорал Коротков в микрофон. – Завлюбляетесь очки драить!

И уже командиру полигона:

– Давай танки.

Установленные на тележках мишени, изображающие танки, поднялись метрах в пятистах и двинулись на идущие в атаку «тридцатьчетверки».

– Внимание! Плюс тридцать! Опушка леса! Атака танков противника, пятьсот! Цель обнаружить и уничтожить!

Все шесть Т-34 синхронно повернули башни на тридцать градусов вправо. Из «тридцать четверки» второй справа в сторону мишеней унеслась пулеметная очередь, а следом громыхнул пушечный выстрел.

– Это кто? – спросил молчавший до сих пор командир дивизии полковник Катуков.

– Лейтенант Стариков, товарищ полковник, – не отрываясь от стереотрубы, быстро ответил Коротков.

– Молодец! Присмотри за ним.

– Понял.

А танки вели уже настоящий погром противника, в щепы разнося деревянные мишени.

– Давай БА, – снова команда полигонщикам, и в микрофон:

– Внимание! Минус пятнадцать, мельница! Слева пятьдесят – фронтальное движение вражеских бронемашин! Дистанция четыреста! Приказ – уничтожить!

И снова несколько пулеметных очередей трассерами для целеуказания, и следом хлопки пушек уже удалившихся на порядочное расстояние танков. Когда Т-34 достигли конца дорожек, последовала команда:

– Разрядить оружие! Пушки в поле! Всем на исходную!

«Тридцатьчетверки», покачиваясь и подпрыгивая на ухабах, поползли назад к исходной позиции, подъехали, снова развернулись в сторону поля лобовой броней и пушками.

– К машинам!

Из каждого танка ловко выскочили по четыре фигурки, выстроились у лобовой брони лицом к полю. Короткое сделал паузу, пока связист переключил микрофон с рации на полигонный громкоговоритель-колокол, и рявкнул:

– Экипажи! Ко мне! Бегом! Марш!

Радостные, разгоряченные, еще не успевшие настреляться, но уже ощутившие, что такое по-настоящему мощное оружие, танкисты подбежали к ротному, построились.

– Отставить доклад, – вперед вышел Катуков. – Спасибо, сынки. Впервые на Т-34, и такие грамотные действия. Молодцы! Не ожидал.

Он повернулся к Короткову:

– Майору Третьякову я сам передам, но и вы знайте: с сегодняшнего дня основной упор на полевые занятия. БТ и прочее пусть стоят. Ими займутся другие. Ваша задача – насколько возможно быстро изучить матчасть. Особенно пользование радиосвязью. С поступлением этих танков у нас решаются все старые проблемы со связью. Могут возникнуть новые. Я заметил, что связь была односторонней: вы. – комдив повернулся к Короткову, – командовали, экипажи выполняли, но молчали. Командир группы не руководил боем, только давал целеуказания трассерами. Этого в современном бою недостаточно. Вывод: водить! Стрелять! Пользоваться радио! Вопросы?

– Нет вопросов!

– Продолжайте занятия, – Катуков вскинул руку к фуражке, четко повернулся и пошел к «эмке».

Короткое одними глазами улыбнулся вслед. Потом сделал свирепое лицо и повернулся к своим «ореликам».

В коридоре офицерского общежития с грохотом обрушился стоящий у стены велосипед. Падая, он зацепил висевший на стене таз, и тот, крутясь по полу, добавил свой воющий стон в какофонию звуков.

– Два часа ночи! – раздался голос из-за фанерной двери. Это зампотех третьей роты. -Хорош буянить!

Стариков в темноте (зря не зажег свет!) попытался поставить велосипед на место, но тот упрямо пытался снова брякнуться на пол и, словно в насмешку, позванивал звонком на руле.

Преодолев полосу препятствий, как он обозвал про себя коридор, уставленный всякой рухлядью, Игорь пробрался в свою холостяцкую комнатушку. Спартанская обстановка: стол, примус, пара стульев, вешалка на стене, две кровати, на одной из которых вовсю храпит сосед, старлей из пехотного полка.

Стариков, стараясь не шуметь больше, тихонько разделся, аккуратно повесил форму на спинку стула, мышкой нырнул в постель.

– Хороша! – про себя он вспомнил жгучие очи Оксаны. И все-таки, какой длинный день был, хотя это не так уж и плохо. Можно все успеть сделать: и танки перегнать, и пострелять, и маты от ротного получить в свой адрес, и благодарность. И найти время, чтобы посидеть до полуночи с глазастой и такой мягкой дивчиной...

И когда Игорь уже засыпал, находясь в блаженном парении между явью и сном, в коридоре кто-то снова обрушил злосчастный велосипед.

– Два часа ночи! – в унисон с зампотехом из третьей роты гаркнул Стариков. – Хорош шуметь!

Но спустя несколько секунд в дверь его комнаты постучались.

– Кто?

– Товарищ лейтенант, это красноармеец Константинов. Тревога, товарищ лейтенант.

– Какая, к черту, тревога!

– Боевая, взаправдашняя!

Как подтверждение этому, снова брякнул звонком упавший велосипед, и в соседнюю дверь, к зампотеху, заколотился кто-то более настойчивый.

– Сейчас, – Стариков подскочил, натянул штаны, ткнул пехотного командира в бок, зажег свет. Сосед, кулаками протирая глаза, пробормотал что-то нечленораздельное.

– Вставай, сосед. Тревога, вроде как боевая. Неужели немцы начали!

На улице, осветив окна общежития, подъехала «полуторка», громко засигналила.

– Все! Вперед! – Игорь, подхватив своего подчиненного за локоть, перепрыгнув через велосипед, рысью поспешил к грузовику.

В окнах общежития вспыхивал свет. Легкая суматоха. На крыльцо вышли провожать мужей жены семейных офицеров – в ночных рубашках, в наспех накинутых поверх халатиках. Где-то на втором этаже заголосил ребенок. Подкатила еще одна полуторка. Офицеры с «тревожными» вещмешками через плечо прыгали в кузов и скоро уже неслись к казармам мехкорпуса.

Кто-то заколотил по крыше грузовика:

– Давай в парк!

С разных концов Шепетовки с включенными фарами неслись грузовики, проскакивали КПП и направлялись в большинстве своем в парк боевой техники. А Игорь получки, что если бы он планировал внезапное нападение на нашу страну, то пара пулеметов перед КПП мехкорпуса – и корпус обезглавлен. Что полуторки, везущие сейчас командиров в часть, никто не останавливает на контрольно-пропускном пункте, который не зря называется контрольным, и не осматривает, и в данный момент хоть роту диверсантов можно забросить в танковый парк. А уж диверсанты вполне могут сбить караул и уничтожить танки, стоящие без экипажей.

Полуторка затормозила у входа в КПП парка. Часть командиров спрыгнули и побежали через открытые ворота к своим боксам. Грузовик, круто развернувшись, понесся к штабу. Во всех боксах открыты ворота, один за другим взревывают танковые двигатели.

Навстречу Игорю выбежал старшина Шеломков:

– Товарищ лейтенант, все танки завелись. Огнеприпасы загружены. Топливом заправлены полностью. Весь личный состав, за исключением наряда, у машин.

– Хорошо, – Игорь за руку поздоровался со старшиной, чем немало его удивил. – По машинам!

– По машинам! – продублировал приказ Шеломков.

– Выдвигаемся в пункт сбора полка. Я впереди, остальные – делай как я! Радиосвязь только на прием!

Но не успели они еще занять свои места в танках, как подбежал политрук полка, старший лейтенант Егоров:

– Отставить! Двигатели глуши! Построение на центральной дороге парка!

Стариков быстро отдал необходимые указания, продублировал их второму и третьему взводу. Подбежал Коротков:

– Ну, чё вы стоите?! Не знаете действий по тревоге?! Затренирую, вашу мать!

Стариков быстро объяснил ротному, в чем дело.

40-й танковый полк выстроился на центральной улице танкового парка. Вперед вышел командир полка, поздоровался и разъяснил обстановку. Суть такова: враждебные Советскому государству силы в Британии и Америке замыслили нанести коварный удар по Советскому Союзу. Англичане уже давно лелеют мысль разбомбить Бакинские нефтепромыслы со своих баз в Персии, или Иране, говоря по-новомодному. Поэтому 9-й мехкорпус сейчас совершает марш на железнодорожную станцию Шепетовка, грузится и к вечеру 28 июня выдвигается по железной дороге в направлении Баку. Особо командир полка отметил – не болтать! Для жен и подруг – корпус идет на учения на Гороховецкий полигон, что восточнее города Горького. Пользоваться радиосвязью запрещается, связь визуально, то есть флажками.

– Все всё поняли?

– Как не понять!

К вечеру 28 июня 1941 года 9-й мехкорпус был погружен на платформы. Пятьсот с лишком танков, четыреста бронемашин, 180 стволов артиллерии, две сотни тракторов, под тысячу автомашин, почти 27 тысяч человек. Все было увязано, закреплено, размещено по десятку эшелонов и ушло на восток. Правда, на восток эшелоны шли только до Казатина. А потом, растворившись в сотнях других таких же эшелонов, резко повернули на юго-запад и через пару недель материализовались западнее Черновиц.

Прага. 13 июля 1941 года

Судостроев с удивлением осматривал убогую обстановку. Пожилой человек в потертом пиджаке. Бородка клинышком а-ля Троцкий. Неизвестный и знаменитый, гениальный ученый-геополитик. Его трудами зачитывается сам товарищ Сталин. А он прозябает здесь, в самой захудалой квартире Европы! Вот почему в нашу первую встречу в кафе, под строгим взглядом кельнера. Савицкий все-таки отказал ему в визите в свою квартиру.

– Товарищ Савицкий, вы подумали? Вы согласны ехать?

– Ну, я не знаю, Паша. Я слышал, что многих старых иммигрантов вот так же заманили в ГПУ.

– Товарищ Савицкий, я вас не обманываю. Я представитель Сталина. Не НКВД, а лично товарища Сталина. Товарищ Сталин очень заинтересовался вашей теорией. Он убедительно просит вас об аудиенции. Скажу вам по секрету, если товарищ Сталин о чем-нибудь просит, то уж лучше не доводить дело до того, чтобы он это что-нибудь начал требовать. Ведь вообще-то неудобно получается, такой занятой человек, лидер самой большой страны мира, неужто вы не пойдете ему навстречу? Петр Николаевич, товарищ Сталин вам гарантирует, что, если вам на Родине не понравится, мы вас вернем хоть обратно в Прагу, хоть в Америку. За консультацию мы заплатим любую сумму, в пределах разумного, конечно. Ведь вы сейчас нуждаетесь.

Потомок старинного дворянского рода вздохнул. «Надо ехать, – подумал он. – Ведь все равно увезут, а так, глядишь, и вправду отпустят, может, еще и денег дадут». Он медленно кивнул головой, и Судостроев тоже вздохнул облегченно. Непроизвольно он коснулся рукой кармана, в котором лежал пресс-тюбик с сильнодействующим снотворным и подумал весело – не пригодилось.

Через 47 минут со столичного аэропорта Праги взлетел необычный серебристый длиннокрылый самолет, повернул на северо-восток и исчез в облаках.

Советско-румынская граница.

13 июля 1941 года

– К охране государственной границы Союза Советских Социалистических Республик – приступить! Налево! Шагом! Марш!

Группа отряда Особого назначения Внутренних войск НКВД СССР, проще сказать, Осназ, в составе лейтенанта Чернышкова, старшего сержанта Пилипенко и рядового Волкова сменила пограничный наряд на третьем участке Черновицкого погранотряда на советско-румынской границе. Они и по ведомству одному проходят. Отличаются разве что вооружением. Вместо обычных СВТэшек у Чернышкова – ППШ, у Пилипенко – пулемет ДТ, более легкий, с большим запасом патронов, чем у стандартного Дегтяря – пехотного. У Волкова – винтовка. Не простая, снайперская модификация СВТ-40. Благодаря специальной обработке ствола, кучность у нее на уровне лучших спортивных снайперок, а оптика позволяет бить супостата в сумерках и ночью, при луне, а днем – так вообще за два километра.

У Чернышкова с командиром заставы накануне был «плотный» разговор. Не прав капитан! Да, еще нет войны, но можно сказать, что начался особый, предвоенный период, даром что ли Осназ к вам направили? Эта «особость» периода и меняет правила, сложившиеся на границе. Не как обычно, а как надо следует действовать. Немецкие самолеты летают через границу? И мы летаем! Проскакивают кое-где лазутчики закордонные? Так и нашей разведке знать нужно, не замыслил ли враг коварный нападения вероломного!

Сначала – плотная подготовительная работа. На картах в штабе округа «погадали» уже и указали, где наш основной интерес к румынам и курирующим их немцам. А на местности Чернышкову уже самому решать, где реку переходить, преодолевая контрольно-следовую полосу прибрежного песка, каким маршрутом, под прикрытием каких кустов и в тени каких буераков. Ясно, что подобная программа вызвала негодование командира здешней погранзаставы. За долгие годы службы здесь он в лицо знает всех офицеров румынской пограничной стражи. Разве что река мешает им ручкаться при встрече. А тут приезжает молодой лейтёха и начинает тайно готовить диверсии на той стороне. Мы люди военные, раз надо, так надо. Но попытки уточниться в штабе округа, да и вообще по инстанциям, предприняты были неоднократно, пока не прогремел грозный окрик откуда-то из поднебесья. Хотя все равно трудно привыкнуть к мысли, что относительно мирной жизни приходит конец.

Лейтенант со своим нарядом приблизился к берегу, с которого открывался вид на Румынию. С той стороны к этому месту спешили люди в румынской пограничной форме. Минимум отделение, с офицером, пулеметом и немецкой овчаркой на поводке. Чернышков в бинокль оглядел окрестности. Кроме этих, все мирно. А по рожам, веселым, наглым, отъевшимся, четко определил – не румыны, немцы, скорее всего что-то из аналога нашего Осназа. И гогочут, чего себе не позволяют румынские солдатики в присутствии офицера, и форма румынская мешком. Точно – немцы.

Потом солдаты стали показывать разные неприличные жесты, один даже снял штаны и, повернувшись в сторону нашего берега, продемонстрировал голую задницу. И это командир заставы называл мирной жизнью?

– Не, это немцы, – решительно сплюнул Пилипенко – Славянин бы хрен показал!

– Румыны – не славяне, – в тон ему ответил Чернышков.

– А кто?

– Ну, румыны, они румыны и есть...

Офицер на той стороне что-то сказал, и солдат спустил овчарку с поводка. Мощный зверь одним прыжком запрыгнул в воду, решительно поплыл.

– Нейтральная полоса, командир, что делать?

– Занять позицию. Пилипенко, если что, прижми их к земле. Огонь на поражение не вести. Волчок, следи за офицером. Будь готов его снять.

– Понял.

– Прошла фарватер...

– Спокойно...

– Есть нарушение госграницы...

– Спокойно...

На той стороне с интересом следили, что будут делать русские в этой, явно нештатной, ситуации. Методом проб и ошибок соседи вычислили, что нашим пограничникам дан приказ не поддаваться на провокации, и вели себя, особенно в последнее время, крайне самоуверенно.

Пес выбрался на берег, коротко стряхнул с себя воду и ринулся вверх по круче, но короткая, в три патрона, очередь крутанула его волчком. Он заскулил жалобно, но такова уж оказалась его собачья судьбинушка – играть в жестокие человеческие игры.

Офицер на той стороне медленно вытащил пистолет и направил его на Чернышкова.

– Командир, ложись!

– Спокойно...

Выстрел. Тупоголовая пуля просвистела у виска.

– Командир, на хрена тебе эта дуэль?!

– Я, Пилипенко, еще под пулями не был... мне это надо.

Чернышков от бедра, не целясь, дал короткую очередь, и супостат, когда несколько пуль пронеслись над его головой, кинулся на землю. Александр после этого тоже упал, откатился в сторону и, выставив ППШ, замер. Тишина.

– Пилипенко, я знаю, кто нам нужен.

– В смысле?

– Я о «языке». Этого офицерика мы и умыкнём.

Приграничный лес

Игорь сидел за столом в их новой лесной столовой. Спозаранку, пока не прозвучала команда «подъем», пока не началась ставшая уже обычной в последние дни суета, сидел и писал письмо отцу.

Все нормально. До части добрался. Коллектив хороший. Жильем обеспечен. Что еще написать единственному родному человеку?

Отец – председатель сельсовета в сибирской деревне, затерянной где-то среди степей и березовых перелесков. Нелегко ему. Коллективизация все-таки не сплошняком прошла по стране. Вот и в Горностаеве полно единоличников, которые за свое, за кровное, готовы глотку перегрызть. Игорь вспомнил, как над ним, еще пионером, смеялись пацаны из соседней деревни. Да что смеялись, до драк доходило! И били его больше за отца, а не за собственные детские прегрешения. И все же колхозный строй много принес деревне. Кто раньше видел в Сибири трактор? А лобогрейку-косилку? А молотилку? Недавно, писал отец в прошлом письме, вообще привезли чудо советской техники – прицепной зерноуборочный комбайн. Грузовики, опять же.

Хотя грузовики как пришли в колхозы, так в одночасье и исчезли из них, а появились в Красной Армии. Их, когда в колхозы раздавали, даже красили только темно-зеленой краской, чтобы потом в войсках не перекрашивать. И водители есть, которые за своей машиной следят, знают ее как облупленную и надеются после войны на ней работать, поэтому беречь ее будут на военных дорогах. Понятно, что война долго не продлится. Эти массы грузовиков, уже нагруженные бочками с соляркой и бензином, ящиками с боеприпасами и провизией, с катушками проводов и запчастями, сейчас заполонили все обочины лесных дорог вокруг Черновцов. Сотни тракторов, как специальных армейских тягачей, так и мирных пахарей, стоят с прицепленными к ним гаубицами, пушками больших калибров.

Водители почти все – вчерашние колхозники, призванные на учебные сборы. Хотя и обмундированы по форме, все равно разительно отличаются от красноармейцев срочной службы. У кого пузо свесилось поверх ремня, у кого сам ремень болтается на ладонь ниже, чем положено. Волосы из-под нахлобученных кое-как пилоток падают на уши. Не зря им красноармейцы дали сочное название «партизаны». Они это название оправдывают на все сто. Как ни пытаются молодые командиры навести порядок в «партизанских» автобатах, куда им! Все рядовые им в отцы годятся. Но «партизаны» понимают значимость момента. Машины работают, как часики, и так же надежны. Да и не порезвишься особо. Кругом лес. А вокруг леса плотные заслоны НКВД. Не от солдат, конечно, от грибников и ягодников. От шпионов. Здесь сосредотачивается 9-й мехкорпус. Так что всякие шатания пресекаются сразу и жестко.

Игорь закончил письмо, сложил его, опустил в карман гимнастерки. Солдаты из наряда по столовой, поднятые дневальным, выдернутые из сонного марева палаток, позевывая и потягиваясь, заспешили в кусты, к туалету. Загремел крышкой повар-узбек, прикрикнул на молодых солдатиков:

– Эй, дежюрний! Белий, белий давай!

– Какой белый? Сахар? – переспросил лопоухий красноармеец, поеживаясь от утренней свежести.

– Какой сахир? Соль давай!

– Соль не белый, а белая. Учи тебя, учи.

– Сам турак. Давай, картошка чистий!

Игорь с сарказмом наблюдал за сонной перебранкой важного повара и салаги-первогодка. Этот лопоухий, может, и не знает, что Каримов – герой. А дело было так. Как только призвали его в Красную Армию, началась Финская война. А в своем городке, возле Ферганы где-то, он до армии присмотрел себе невесту. Она ему и написала, мол, станешь героем, отец без калыма отдаст. Тот, понятно, рвется в бой. Но куда прорваться-то повару, да ещё при штурме линии Маннергейма? И вот однажды обстоятельства сложились так, что какой-то генерал, история умалчивает, кто именно, принял возвращавшегося с кухни Каримова за разведчика. Может, принял белый халат повара за маскировочный? Генерал отобрал у сопровождавшего его энкавэдэшника ППД и приказал Каримову сию минуту идти за языком.

Как пролез он к ДОТу, расположенному на второй тыловой позиции, не вспомнит уже, наверное, и сам герой. Затаился, ждал, пока финики пописать выйдут. Двое суток ждал. Не знал ведь, что у них в ДОТе теплые сортиры пол землей! А во вторую ночь (о счастье!) вышел воздухом подышать целый полковник! Его-то и выкрал Каримов. Припер в штаб. Сам уже не белый, а синий от холода, голодный, как волк. И снова на генерала того наткнулся. Сразу рот до ушей, на свадьбу приглашает. А генерал только что втык получил сверху. Ну и мат-перемат на Каримова, мол, на себя посмотри. Тот ответил. И вместо ордена получил в зубы, и рад еще, что легко отделался. Опять кашеварит.

Просигналили «подъем». Солдаты повыскакивали из палаток, побежали умываться, готовиться к завтраку. Подошел Коротков.

– Так, значит. Сейчас завтракайте. Потом возьмешь механиков и на станцию. Найдешь капитана Гладкова. Ему привет от меня, и поступай в его распоряжение. Будете танки с платформы сгонять. Больше ничего не делать! Никаких «копать». Никаких «строить». Понял?

– Так точно.

– К обеду сюда. В обед общее построение полка. Потом баня.

Лесной массив между Черновицами и Коломыей на правом берегу Прута перерезан веткой железной дороги. Всего год назад здесь визжали пилы и стучали молотки, когда европейскую узкоколейку перешивали на широкий советский стандарт. Теперь лес наполнился иным грохотом. С востока в него входили эшелоны, нагруженные танками, орудиями, автомашинами, тракторами, а на запад, на Ивано-Франковск, из леса выходили уже пустые платформы и вагоны. График движения был составлен таким образом, что для стороннего наблюдателя эшелон, вошедший в лес, в нужное время выходил из него, будто и не останавливался. Но он разгружался, а вместо него из леса выходил другой, только уже пустой. На передислокацию корпуса было отведено две недели. Это с учетом того, что составы двигались только ночью, а днем отстаивались в таких же секретках, в изобилии разбросанных по территории страны. И дело вовсе не в шпиономании. Нам действительно нельзя спугнуть Гитлера.

У Старикова получалось руководить разгрузкой. Дело шло быстро. К обеду они уже потеряли счет танкам, которые согнали с платформ. С состава, в торец пристыкованного к пандусу, по одному надо аккуратно вывести боевые машины. Механику, сидящему в глубине танка, не видно его габаритов. А сверни чуть вправо или влево, и тяжелая машина может сверзиться с платформы. Платформа и так скрипит и раскачивается, когда танк по ней проезжает. Метр за метром. Игорь, спиной вперед, с вытянутыми в стороны руками, показывает пальцами куда, сантиметр-два, довернуть. И так машина за машиной. Но чем больше танков убрано, тем длиннее становится новый путь по платформам. И вновь все сначала, запинаясь о брошенные проволочные растяжки, перепрыгивая промежутки между платформами.

К обеду они уже со счета сбились. Но состав, вместе с двумя другими офицерами, разгрузили. А рядом, на соседних путях, солдаты все это время разгружали вагоны со снарядами. Выросла рядом с путями гора из тысяч ящиков. К ним подъезжали «полуторки», выгруженные с третьего эшелона, грузились и уезжали в лес. И так нескончаемым потоком, неутомимым конвейером. А лес, словно прожорливый великан, поглощал все это, чтобы когда-нибудь выпустить на волю.

В юго-западном, южном и юго-восточном направлениях от импровизированной станции шли просеки. И эти лесные дороги постепенно заполнялись техникой, накапливали энергию, как сжимающаяся пружина. Игорь, да и Короткое, видели лишь один небольшой кусочек будущего фронта. Они, конечно, как и все другие бойцы и командиры Красной Армии, догадывались, что в соседних округах происходит то же самое. Но они не смогли и никогда не смогут осознать эту мощь, зримо уплотняющуюся сейчас на всем протяжении западных границ СССР. Десятки тысяч танков и самолетов, сотни тысяч грузовиков и стволов артиллерии, миллионы солдат – все это двигалось к границам и упиралось в них, как водный поток упирается в плотину Днепрогэса. Но когда шлюзы будут открыты, этот поток смоет все препятствия, и остановить его будет невозможно.

Незаметно, в суете и заботах, пролетело еще три дня, и поток платформ и вагонов постепенно иссяк. В обед 15 июля из штаба полка передали в батальоны и роты отбой личному составу до 20 часов.

Короткое вызвал к себе в палатку командиров взводов.

– Поняли, зачем вызвал?

– Так точно, как не понять, – ответили взводные.

– У нас сейчас есть еще пара часов времени, чтобы понять, что еще не доделали, не приготовили.

Лейтенанты, напряженно перебирая в голове события последних дней, замолчали.

– Так, давай сначала. Техника в порядке? Хорошо.

– Боеприпасы, горючее? Порядок.

– Задачи взводам, роте, батальону знаете.

– Карты? Есть. Маршруты, порядок движения? Есть.

– Товарищ старший лейтенант! – Невысокий коренастый лейтенант Тимофеев, командир третьего взвода легких плавающих танков поднял руку. – Может, пока не началось, сгонять быстренько на ту сторону? Посмотрим тихонько, что там и как, подходы разведаем...

– Мужики, я чему вас учу все время? – Короткое сморщился и, глядя куда-то в сторону, продолжил: – Думать! Думать не только перед тем, как что-то собираешься сделать, но и перед тем, как собираешься что-нибудь ляпнуть. Вот ты, лейтенант Тимофеев, расскажи нам подробно и толково, что ты на той стороне собираешься увидеть?

– Сначала войти в воду, определить, насколько течение отнесет «утят». При выходе на берег попробовать грунт, не завязнут ли танки...

– Дальше.

– Потом пройти до рокадной дороги, осмотреть маршрут на предмет наличия минных полей и заграждений, расположение пограничных патрулей и их огневых точек.

– Так ведь войны нет еще! Ты что, собрался пограничный конфликт развязать раньше времени!

– Но, товарищ старший лейтенант, пехота уже вовсю тот берег шурудит, а с нами, я так понимаю, разведанным не спешат делиться...

– Так они тихонечко. Молчком, ползком. Если где и снимут часового, то так, что румыны и не в курсе. И ты на своей тарахтелке туда же. Как ты минное поле определишь? Ты что, потомственный сапер? Да ты мины определишь, когда они под тобой рваться начнут. Быстренько! Тоже мне, скороход нашелся! Все! Тему закрыли! У кого еще есть гениальные предложения? Нет? Хорошо. Тогда все по плану. – Он обернулся к Тимофееву. – Можно продолжать, Кутузов ты наш! Итак. Повторяю. Начинаем выдвижение после получения сигнала «Гроза». Наша задача: ротной колонной быстро миновать дефиле у реки Серет. При достижении берега первый и второй взводы расходятся соответственно вправо и влево, занимают оборону по обрыву берега и, при необходимости, поддерживают огнем третий взвод. Третий взвод форсирует реку, совершает маневр влево на глубину в пять километров и атакует вражескую заставу, расположенную у приграничного моста на шоссе Черновицы – Сучава. Особое внимание обратить на сохранение моста в целости. Если будет возможность, то желательно блокировать пограничную заставу. Она есть у тебя на карте, но, в любом случае, самое важное – мост. После форсирования реки пехотными подразделениями, первый и второй взводы, под моим чутким руководством, выдвигаются нашим берегом к мосту. Если мост будет взорван, лейтенант Тимофеев возвращается назад, к плацдарму. Пользование радиосвязью запрещено. Даже на прием рации не включать. Что еще? – Коротков задумался на минуту, перебирая в голове возможные вопросы. – Ну, ладно...

– Итак. Всем спать. В двадцать ноль-ноль – подъем. Общее построение полка. Немного полалакает политрук, а дальше будет поставлена боевая задача. Поэтому, пока не началось, хочу объявить от себя лично благодарность, – он поднял руку, пресекая робкое тактичное несогласие. – Есть за что. Танки все освоили. Экипажи сколотили. Матчасть в полном порядке. Нарушения режима радиомолчания не было. Воинская дисциплина в порядке. Все это прекрасно для мирной службы. Но сегодня ночью вам предстоит переродиться. Умереть молодым безалаберным мальчишкам и родиться взрослым смелым воинам-богатырям. Я, в отличие от вас, нюхал порох. Знаю, что такое горячка боя и как в этой круговерти можно потерять голову. Поэтому возрождайтесь скорее. Хочу всех вас обнять в освобожденном Париже. Помните слона из песни: «малой кровью, могучим ударом... »? Мне сегодня вот какая мысль пришла: мы и есть та самая МАЛАЯ КРОВЬ. Мы все можем погибнуть, ведь воевать-то идём против всей Европы. Так, может, лучше мы ляжем, но враг не ступит на нашу родную Советскую землю. Хотя запрещаю думать о смерти. Никаких «моменте моро». Думать о Победе! Только о Победе!

Румыния. 15 июля 1941 года

– Эти девчата, поселившиеся в соседней гостинице, ой как не просты, – думал Георгий Ионеско, владелец небольшой сельской харчевни, что при городке Сучава. -А как они обхаживают господ немецких офицеров! И все как на подбор – молодые, красивые. Правда, на мой вкус, худоваты. – Поддерживая двумя руками огромную бутыль с вином, он ногой открыл дверь в зал, и его взгляду открылась ужасная картина. – Надо проснуться, – подумал он. – Это может быть только сон. Ведь сейчас около четырех часов утра, и я сплю. – Столы какие разбиты, какие целы, но все они свалены в угол. Это не самое страшное. Страшнее то, что вокруг все в крови – пол, стены, барная стойка (вернее, то, что от нее осталось). И это не самое страшное. Страшно другое. Страшно, что в груду столов, стульев и их обломков прямо-таки вплетены тела. Тела в серых мундирах. Тела с колотыми ранами в области сердца. Тела с рваными ранами у горла. Тела с проломленными головами. Курт, верно, защищался, у него изрезаны все руки. «Видимо, Бог есть, – подумал Георгий. – Вот вино кончилось, и я жив. А не кончилось бы вино, и я бы лежал там, с ножкой стула в груди. А у меня видно что-то с головой, – корчмарь заметил, что излагает мысли вслух, – что это за гул?»

На негнущихся ногах, с ведерной бутылью в руках, Георгий вышел на крыльцо. В уже почти утреннем небе было видно, как с севера в район военного аэродрома заходило несколько десятков самолетов. Они уверенно встали в круг и приступили к маневру, который Георгий сначала принял за посадку. Он думал раньше, что те девчонки – сербки или болгарки, подрабатывающие на жизнь у господ офицеров. Он бы очень удивился, если бы узнал, что девчонки те русские и украинки. Что, уничтожив офицеров в его корчме, они не успокоились. Сейчас одни из них добивают охрану и зенитчиков на аэродроме, а другие режут линии связи вокруг штаба 11-й германской армии.

В районе аэродрома раздались взрывы. Этот предрассветный час можно будет с полным основанием назвать «час Ч». В 4:15 утра 15 июля 1941 года началась новая эра. Эра Освобождения.

Черновцы. Аэродром ближнебомбардировочного полка ВВС КА.

15 июля 1941 года

Двигатели запущены, прогреты на холостых оборотах. Пулеметы заряжены. Бомбы подвешены, правда, немного, всего шесть «соток». Нам много и не надо. Мы будем воевать на лучшем в мире самолете поля боя, на Су-2. Маруся защелкнула привязные ремни. Рация только на прием. Газ на себя. Эскадрилья выстраивалась в очередь на взлет. Последний взгляд на приборы. Все в порядке. Еще раз попробовала рули. Нетерпеливая отмашка флажком помощника руководителя полетов. Двигателю – взлетный режим. Несколько толчков широкими колесами шасси о землю. Вперед. Маруся оглянулась, как там Женька?

– Все классно! – отсигналила ей ее напарница, стрелок-радист. – Летим бить нацистов.

Самолеты выстроились в две колонны вслед за ведущими. Впереди Марина Рискова, Герой Советского Союза. Цель – аэродром северо-восточнее города Сучава. Нет, ну придумают же название городку. Одно слово – Румыны. Плавное снижение. Пробиваем легкую дымку. Вот и аэродром врага. Снижаемся. Пошла работа. Марусе и Женьке досталась хорошая цель. ВПП. Взлетно-посадочная полоса. Огромная поляна. Бомби хоть с закрытыми глазами, не промахнешься. Сброс. Как только бомбы пошли, Женька сзади дала длинную очередь из пулемёта по остающимся сзади, стоящим на полосе, но не изорвавшимся самолетам.

– Маруся! Я попала, он горит, горит!

– Нормально, Жень. Я сейчас доверну, патроны можешь не экономить. Я уже вижу вторую волну. Там истребители – «Ишачки» и «Чайки», так что прикрытие есть.

На земле был настоящий ад. После первого удара в упор с высоты не более ста пятидесяти метров на аэродроме не осталось почти ничего. Разбиты самолеты, ангары, КП. Пылают цистерны с бензином и бензовозы. Оседает пыль, поднимается дым.

– А нечего, гады, давить народное восстание в Болгарии, нечего было на Польшу нападать. Хотя Польшу не жалко. Поляки ведь такие же агрессоры. Оторвали ведь кусок от Чехословакии, когда ее Гитлер заграбастал. Поперхнулись. Ну, ничего. Мы и вас освободим. А сначала изгоним нацистов из Румынии и поможем братьям болгарам и югославам. Вот и родной аэродром. Плавненько садимся. Мотор не глушим. Новые бомбы – новая цель: железнодорожная станция Пашкани.

Черновцы. Аэродром истребительного полка ВВС КА.

15 июля 1941 года

Лейтенант Осадчий за руку поздоровался с механиком дядей Васей. Выслушал доклад: «Да все в норме, паря» – и приступил к предполетному осмотру самолета. Начал с винта, осмотрел, нет ли царапин на лопастях, погнутости, вмятин. Обошел самолет по кругу, пошевелил элероны и рули, все в норме. Осмотрел люки и капоты, потрогал руками замки, попинал пневматики колес шасси. Запрыгнул на крыло, заглянул в кабину, обратив внимание на переключатель зажигания и предохранители оружия. Все в порядке. Сел. Пристегнул ремни. Пару раз двинул взад-вперед фонарь, проверяя, насколько легко открывается. Пошевелил педалями и ручкой управления. Окинул взглядом приборную панель, проверив заправку самолета воздухом, проверил тормоза, легкость рычага управления двигателем. Выставил высотомер и часы. Дернул ручки перезарядки пулеметов и пушки. Сделал еще множество важных дел.

Первый боевой вылет!

Вчера утром комполка собрал всех летчиков и, словно извиняясь, объявил, что немцы на нас напасть решили. Ему не поверили. Но он все пытался объяснить, напоминая и про полеты разведчиков над нашей территорией, и о том, что перед Польшей немец тоже не кричал, а молча собрал войска и в один миг опрокинул в общем-то неслабую польскую армию.

Ему все равно не верили. Как это, напасть на нас? Да ведь не самоубийцы же они! Разнесем в клочья!

А вечером поступило сообщение, что из Польши немцы начали войну.

И в предрассветных сумерках комполка, уже в совершенно ином настроении, собранный, энергичный и какой-то весело-злой, объявил приказ Верховного Главнокомандующего – разгромить зарвавшегося агрессора!

Взлетела красная ракета. Пашка качнул в цилиндры бензин, открыл кран воздушной магистрали, включил аккумулятор. Дядя Вася подцепил аэродромный баллон к воздушной системе самолета.

– От винта!

– Есть от винта!

– Воздух!

– Есть воздух!

Когда винт сделал пол-оборота, Осадчий включил зажигание и нажал кнопку запуска. Мотор булькнул и, выбросив клубы сизого дыма, заработал. Немного прогрев двигатель, Пашка вновь отдал команду:

– Прижать хвост самолета к земле!

– Есть прижать хвост к земле! – дядя Вася навалился на стабилизатор.

Пашка погонял обороты, проверил наддув двигателя. Снова окинул взглядом контрольные приборы. Ни одной стрелочки вблизи красных зон. Все в порядке, даже страшновато. Занятый этим, в общем-то, рутинным делом, он отвлекся от волнения, которое должно было его охватить перед первым, самым настоящим боевым вылетом.

Дядя Вася, отпустив стабилизатор, еще раз обошел самолет, послушал мотор, потом, подняв большой палец, вопросительно качнул головой. Пашка тоже поднял вверх большой палец, показывая, что все в норме. Тогда дядя Вася, подняв правую руку вверх, повернулся к КП. Когда все механики сделали то же самое, к небу взлетела зеленая ракета.

– Убрать колодки!

– Есть убрать колодки... колодки убраны!

Пашка, добавив оборотов, стронул самолет с места, тормознул пару раз, еще раз проверяя тормоза, и змейкой, для улучшения обзора, начал рулёжку.

Впереди комэск, Герман Петрович Атаманов, в летном миру – «Петрович». Сзади весь 139-й истребительный авиаполк. «Рексы», как прозвали их «соседи» и как они уже начали называть себя сами.

Получив разрешение стартера, Пашка добавил газу и начал разбег. Самолет легко оторвался от полосы, Осадчий убрал шасси, но подниматься не спешил, разогнал сначала самолет до скорости 265 километров в час, после чего вслед за Петровичем встал в круг, ожидая взлета всего полка. Чуть позже к нему пристроились его ведомые, и Петрович после очередного круга повел эскадрилью на юг.

Слева уже приподнялось солнце, осветив самолеты, идущие в плотных боевых порядках на полукилометровой высоте. Серой змейкой внизу промелькнул Серет и танки, стоящие на берегу и плывущие по воде. Далее уже не наша земля. Впереди цель – военный аэродром у румынского городка Сучава. Аэродром этот обнаружили сразу. Обнаружили по плотным клубам дыма, поднимающимся вверх, а навстречу прошла эскадрилья «Сушек», видно, они и вмазали по нему первыми.

Ну что, пошла работа!

Осадчий ясно помнил последний разговор с комэском.

– Комполка наш, хоть и летчик, но из политруков, поэтому хочет соблюсти политические приличия. Вы его слушайте, но больше слушайте меня. Мне по херу, думают на нас нападать немцы, не думают. Тем более что стоим мы против румын. А моя задача – приказ боевой выполнить да вас, сосунков, сохранить. Поэтому– в бою не бояться и не спать! Противник, если он опытный, с первого взгляда определит вас, салажат. Мы просто не должны дать ему подняться в воздух. Резче маневры. Если кто из них взлетит, вспоминайте все, чему я вас учил. Ведомым от ведущих не отрываться, что бы ни случилось. Супостат летает парами, мы тройками, поэтому локальное численное превосходство у нас будет всегда. Гитовы должны крутиться, как пропеллер, все вокруг должны видеть! Если кто боится, говорите сейчас. Уж лучше сразу отправить того в пехоту, чем хоронить чуть позже!

Стрельбу вести короткими очередями, и не забывайте во время стрельбы смотреть вокруг себя! И следите за температурой двигателя. Перегреть его ничего не стоит, вернее, стоит вашей жизни.

Над целью, как и было договорено ранее, Осадчий включил настроенную еще на аэродроме рацию и сразу же услышал приказ Петровича.

– Пион-пять, это Пион-один, восточная окраина цели. Прием.

– Понял, Пион-один, восточная окраина цели, это Пион-пять. Прием.

Он резко взял влево, обернулся по сторонам, убедился, что ведомые идут за ним.

На большом военном аэродроме длинными рядами, как на выставке, стояли военные самолеты, многие из них горели.

– Ну точно, немцы! Не врали отцы-командиры! – Осадчего это открытие сразу взбодрило, добавило злости и осознания правоты выполняемого дела.

Из ворот большого ангара вырвался истребитель «Мессершмитт БФ-109. Петляя между воронками, он подпрыгнул, шлепнул колесами по траве и поднялся в воздух. Осадчий уменьшил обороты двигателя и уравнял с ним скорость. Перебросил вперед скобу предохранителя и нажал кнопку на торце ручки управления. Дважды бухнула пушка, снаряды один за другим вошли в плоскость крыла немца, и оно сразу же взорвалось. „Мессер“, такой знакомый по картинкам, крутанулся и рухнул на землю вниз фонарем.

– Есть! Один готов!

– Пион-пять, нанесите удар по ангарам, там у них еще могут быть самолеты. Прием!

– Понял, я Пион-пять, прием!

Пашка развернул звено. Ведомые, которые тоже слышали приказ комэска, подошли поближе. Три «Яка» перенесли пушечно-пулеметный огонь на большие белые строения с огромными дверями. Осадчий краем глаза заметил броневик с трубчатой конструкцией на крыше, удирающий в сторону рощицы, расположенной южнее аэродрома.

– Пион-один, это Пион-пять. Вижу радиостанцию на бронемашине, уходит в сторону леса! Прием!

– Пион-пять, уничтожить! Это Пион-один. Прием!

Они прошли над бронемашиной, обрушив на нее рой снарядов и пуль, но видимого результата не добились. Та упрямо рвалась к леску, который мог послужить хоть каким-то укрытием от атак с воздуха.

– Акробаты! Этого нужно обязательно уничтожить!

Ведомые качнули крыльями.

Второй заход в лоб тоже не завершился полной удачей. Хотя град пуль и снарядов снес рамочную антенну, надстроенную на крыше броневика, он упрямо полз к лесу.

– Пион-пять, оставьте его! Вон идут «чайки», они его добьют «эрэсами». Все! Пионы! Слушать меня! Задание выполнено. Сбор – точка три. Летим домой! Я Пион-один.

Пашка развернул свое звено над разгромленным аэродромом. Горящие и разбитые самолеты на полосе. Горящие машины. Горящие цистерны с топливом. Горящие аэродромные строения. Взлетная полоса перепахана бомбами так, что овес сеять можно. Перевернутые зенитки, валяющиеся тела солдат и летчиков.

Наше дело правое, и мы делаем его с честью и на совесть!

Лес под Черновцами. Раннее утро

15 июля 1941 года

В двадцать часов сыграли «Подъем». Игорь быстро оделся, покидал свои шмотки в вещмешок и выбежал к взводу.

Шеломков уже суетился возле танков, давая последние, или, как сейчас вошло в моду говорить, «крайние» распоряжения. Солдаты быстро свернули палатки, сгрузили их в грузовик взвода управления.

Весь полк через полчаса выстроился на большой поляне, исполняющей роль полкового плаца. Выслушав доклады комбатов, командир полка майор Третьяков обратился к танкистам с короткой речью.

– Воины Красной Армии! Вчера немецкая военщина произвела ряд провокаций на нашей границе. На наше предложение решить дело переговорами ответа не последовало. Эти вояки, завоевавшие всю Европу, решили и нас запугать. Сосредоточили войска во всех соседних с нами странах и готовятся напасть! Но мы начеку! Не на тех попали! Нас не напугать! Это то же самое, что ежа голой жопой пугать! Сейчас не 18-й год, и Советский Союз уже не лежащая в руинах послевоенная Советская Россия!

Товарищ Сталин дал приказ уничтожить врага в его логове и помочь обрести свободу народам Европы, порабощенным нацистской мразью! И я уверен, что мы с честью выполним приказ товарища Сталина и в клочья порвем любого врага!

Равняйсь! Смирно! Слушай боевой приказ!

Игорь из речи комполка вычленил главное – мы наносим удар первыми. А вот агрессоры ли мы? А это узнаем в ближайшее время. Если и вправду в Румынии есть немецкие войска, то это будет доказательством того, что мы начали превентивную войну. Так, кажется, она называется. Ну, а если нет там немцев, то... это их проблемы.

Вспугнув предутреннюю тишину, заревели моторы танков, залязгали гусеницы. Танки роты Короткова, порвав предрассветный туман, выкатились на берег Серета. Взвод Старикова, три Т-34, занял позицию на крутом берегу, а левее три Т-40 взвода Тимофеева с разгону плюхнулись в воду. Второй взвод, еще три Т-34, и Коротков при нем, рассредоточившись, остались чуть в глубине, под прикрытием небольшого пригорка.

«Утята» забулькали винтами, неспешно поплыли к противоположному берегу. Игорь с тревогой смотрел, как сносит их неспешное течение мимо песчаной отмели, прямо к невысокому обрыву, поросшему ивняком. Тимоша, как и командиры других танков, сидевший на крыше башни, что-то скомандовал, перекрикивая шум движка. У берега они повернули и медленно выплыли против течения к косе. Один из танков чуть побуксовал, понятно, что выталкивающая сила воды уменьшила и вес «утенка», и его сцепление с грунтом, но все три выехали на берег. Тимофеев помахал рукой, и они скрылись за зарослями ивняка.

Негромко, на холостых оборотах, бурчали дизеля танков. Но этот рокот был перекрыт внезапно возникшим на востоке гулом.

Гулом, от которого, кажется, даже земля начала мелко вибрировать. На небольшой высоте над лесом показались десятки, сотни самолетов. К танку Старикова подбежал Коротков. С неестественно расширенными глазами, с непривычным для него возбуждением он, показывая Игорю на самолеты, прокричал, перекрывая шум:

– Смотри! Силища-то какая! Конец всем там! Я представляю, что сейчас там начнется!

Со свистом над головами танкистов пролетали эскадрильи только что поступивших в войска, и потому пока непривычных взгляду Ил-2 и «Сушки», под крыльями которых рядами висели реактивные снаряды. Чуть выше шли пикировщики Пе-2, а над ними – дальние бомбардировщики, тоже привлеченные к первому удару.

Позже по этому же маршруту пронеслись краснозвездные истребители, сначала «Чайки», за ними «ишачки», потом самые новые и быстрые «Яки».

В шлемофоне щелкнуло, и раздался голос Третьякова:

– Гиацинт, я Акация! Прием!

– Акация, я Гиацинт, прием, – ответил Коротков.

– Коротков, Тимофеев взял мост, всем к мосту, это Акация, прием!

– Акация, понял, выдвигаемся. Потери есть? Я Гиацинт, прием.

– Потерь нет, Тимофеев молодец, сделал лучше, чем мы на него рассчитывали, прием.

Да, хихикнул про себя Игорь, слушая эти переговоры. Во-первых, похоже, игры с радиомолчанием закончились, а во-вторых, прилипнет теперь к Короткову прозвище «Геноцид», как пить дать, прилипнет.

Ну вот, слава Богу, началось. «Тридцатьчетверки», лязгая траками и выбрасывая выхлопы, переваливали через пограничный мост. Дорога сразу после моста поворачивала на юг, но танки, рассыпаясь на колонны, следовали не только по ней, а, подчиняясь заранее продуманному плану, веером уходили в направлениях, только им одним известных.

Мост охранялся взводом легких танков Т-40. Командир взвода, лейтенант Тимофеев, сейчас, наверное, пробивает дырку под новый «кубарь» да мечтает, как будет смотреться знак «Гвардия» на башнях его танков и на гимнастерках его танкистов. А танкисты на «утятах» славно поработали. Взвод одним броском преодолел водную преграду и двинулся по берегу к мосту. Две машины выкатились на территорию румынской пограничной заставы и навели крупнокалиберные пулеметы на окна казармы. Очередь поверх крыши, и пограничники, в подштанниках, с поднятыми руками, построились во дворе заставы. Сам Тимофеев на своем танке подлетел к мосту, на котором, помимо часового, был установлен пулемет. Короткая очередь вверх, и мост в наших руках. Потерь техники и ранений среди личного состава нет, задача выполнена. Так что «Гвардию» вынь да положь, а может быть, и «Боевое Красное Знамя». Мимо проскакивали хищные, поджарые БТ, кивали пушками Т-34, степенно несли себя KB, натужно ревели грузовики с топливом и боеприпасами. Танкисты, закопченные после скоротечной вылазки, с непокрытыми головами, сидели на броне, а командиры тяжелых боевых машин, грохочущих мимо, отдавали им честь. Теперь их очередь вступать в схватку с врагом. Быстрыми маршами захватывать железнодорожные станции и уничтожать аэродромы, захватывать мосты и переправы, втаптывать в землю колонны противника – и идущие навстречу, и бегущие прочь. Скоро подойдут части НКВД, и, сдав им под охрану мост, взвод легких танков 1-го батальона 40-го танкового полка 9-го танкового корпуса Южного фронта вольется в этот стальной очистительный поток. Впереди еще будут водные рубежи, а значит, и работа легким плавающим Т-40 найдется.

Румыния. Ботошани. 15 июля 1941 года

Курт Векслер, механик-водитель, вынырнул из-под своего танка Т-III. Подожди, папаша, сейчас поменяем тебе пружину, перетянем гусеницы и поедем давить большевиков.

крутилась в голове вчера придуманная шутником Вилли песенка. Уже полдень, пора бы обедать. Он окинул взглядом парк боевой техники танкового полка. Везде кипит работа. Торчат ноги из люков боевых машин, пылит бензозаправщик, сверкает молнией электросварка. Странный звук привлек внимание Курта. Вроде как дизельный экспресс Берлин – Ганновер, на котором он в прошлом году ездил в отпуск. Ух ты, какие-то новые танки, здорово. А почему на них красные звезды? В воздухе что-то прошелестело. У танка, стоящего рядом с КПП парка, башня вдруг подпрыгнула на пару метров вверх, медленно перевернулась в воздухе и упала, придавив собой небольшой забор. И лишь после этого до обомлевших военных донесся треск столкновения бронебойного снаряда с броней. Курт рванулся к казарме. Там оружие, там спасение. Несколько человек рванулись за ним. Но стена казармы вспухла, рассыпаясь по кирпичам, водопадом хлынула вниз, и прямо из казармы навстречу им выехал танк, на ходу разворачивая башню с пушкой чудовищной длины и калибра. Ударил выстрел. Снаряд ушел по направлению к танку Курта и, сделав огромную пробоину, громыхнул внутри. Разом хлопнули все люки, щелкая траками, сползла на землю гусеница, и внутри сразу же полыхнули 400 литров бензина. Безоружные танкисты бросились поперек движения русских танков в переулок, но по параллельной улице двигались уже несколько других танков, а за ними и бронемашины с пушками, калибром поболее, чем у танков Вермахта. Резко вспыхивали где-то за румынскими избами бочки с бензином, ухали пушки, коротко трещали очереди пулеметов. Восьмерых танкистов Вермахта, прошедших Польшу, Данию, Францию Югославию, пленил безусый солдат с автоматом, внешне похожим на финский «Суоми» и с непривычным для европейского уха названием «ППШ».

«Что ж, – подумал Курт, – я часто в последнее время мечтал отдохнуть в лесу. Правда, не думал, что с топором и в Сибири».

Берлин. Рейхсканцелярия. 15 июля 1941 года

Шмундт пристально смотрел на телефон без диска. Прямой телефон из Генштаба ОКБ. Замолчит, гад, или нет? Телефон молчать не желал, и генерал-адъютанту фюрера трубку пришлось снять.

– Говорит генерал-фельдмаршал Кейтель, герр Шмундт, соедините меня срочно с фюрером!

– Фюрер просил не беспокоить его до 13 часов, – ответил адъютант и положил трубку. Телефон в третий раз принялся разрывать тишину залитого утренним солнцем кабинета.

– Шмундт, черт возьми, русские ударили, срочно Гитлера, урод, к телефону! – проорал Кейтель, и Шмундту показалось, что из телефонной трубки летят слюни.

– Что известно? Докладывать по порядку, Браухич!

– Мой фюрер, связи со штабами нет. Известно, что в 4:15 утра местного времени нанесены бомбовые удары по расположению 11, 17 и 9-й армий. Бомбежке подверглись Данциг, Кенигсберг, Констанца, Галац, Бухарест и Плоешти в Румынии. По всей вероятности...

– Браухич, вы еврей? Это вы написали теорию вероятности... (прошло 27 минут)... А ведь я предупреждал, что не зря Сталин оттяпал Буковину, влез в Белостокский и Львовский выступы. Его ведь так манит наша румынская нефть. Кейтель, а где Гудериан?

– По последним сведениям, он вылетел из Софии через Югославию в Рейх, мой фюрер.

– А танки он болгарам оставил?

– Мой фюрер! – в зал заседаний, тяжело дыша, ввалился Йодль. – Русские танки проскочили Тарнув и подходят к Кракову.

– Как?! Геринг, – тихо сказал Гитлер, – всю бомбардировочную авиацию с севера генерал-губернаторства срочно перебазировать в Катовице. Предварительно узнайте, не дезинформация ли это противника, этот поход на Краков. Я помню, в двадцатых годах они уже на Краков ходили. Прибудет Гудериан, отправьте его воевать. И вы, Кейтель, займитесь, в конце концов, прояснением обстановки. Съездите, что ли, в Польшу. Йодль, вы подготовьте директиву, ну, с содержанием нанести контрудары там, разбомбить, что там еще, беспощадно и все такое. Пусть Кейтель по возвращении ее подпишет. Совещание закрывается, всех приглашаю на обед.

Черновцы. 16 июля 1941 года

Евгения Саламатова, стрелок-радист 1-й эскадрильи 2-го ближнебомбардировочного полка, гладила лаковую шкуру своего боевого товарища. Прощалась. Видно, генная память бесконечных поколений предков подсказывала ей слова, которые нужно сказать умирающему от смертельной раны другу. Тяжко раненному боевому коню. Убитому самолету. Какой длинный сегодня день, сколько всего было: и боевая работа, и поединок с фашистом, и поздравления от комполка. Вспоминать страшно. Утром взлетели с задачей – уничтожить в ближнем тылу противника подходящие со стороны Бистрицы румынские танки. Противника обнаружили быстро, сначала накрыли его ракетами. Женька засмеялась, вспомнив летную школу, где молодой лейтенант-инструктор травил байки, что какие-то ботаники-ученые пытаются приспособить ракеты РС-8 к шасси полноприводного грузовика. И куда же они стрелять собираются ими? За горизонт? Другое дело с самолета. Нажал на кнопку, и море огня внизу. Сам себе и наводчик, и корректировщик. Если промазали, можно повторить. На кнопку нажимала вообще-то Маруся, а задача стрелка-радиста – слушать эфир и следить за задней полусферой. После первого захода эскадрилья развернулась и на обратном пути от души полила пылающую технику фашистов пулеметным огнем. Уже загадывали, какой будет следующая цель, когда из облаков, с расстояния не более пятидесяти метров, выскочил тот шальной «лаптежник». Маруся даже не успела среагировать, а вражеский летчик, видно, с перепуга, долбанул почти в упор из всех видов оружия и прошел метрах, может быть, в двух над ними. Она и теперь видит, как в замедленном фильме, вращающиеся колеса с комьями налипшей глины, ломаный крест на желтом руле направления, клепаное брюхо, в котором медленно исчезают трассирующие пули из ее пулемета. Нехотя выпрыгивающие из окна гильзолриемника дымящиеся гильзы, которые, падая, раскатываются по полу кабины. Потом снова все задвигалось в обычном ритме, обрушился вой «Юнкерса», загрохотал пулемет, а Маруся, удерживаемая привязными ремнями, вдруг отпустила штурвал и свесила голову набок. Действия стрелка-радиста отработаны на многочасовых тренировках еще в летной школе. Турельную установку на стопор, штурвал на себя, от себя, доклад командиру эскадрильи.

– Девчата, мамочки, Марусю убило!

– Спокойно, Женя, мы тебя посадим, не паникуй! -это Рискова, комэск.

– У тебя пробоины в крыле, работай только рулем высоты и педалями, газ сбрось. Могу тебя поздравить, того гада ты сбила, мы видели парашют. А теперь садимся... Что?

– Ой, мамочки, у меня кусок обшивки с крыла сорвало, я сквозь крыло землю вижу.

– Посмотри, лонжерон целый?

– Я не вижу.

– Ладно, шасси не выпускать, садишься на брюхо, после касания дави ручку от себя изо всех сил, чтобы она тебя не нырнула в живот. Дальше просто, быстро отстегиваешься, вытаскивай Маруську и беги подальше от самолета. Все поняла?

– Да.

– С Богом, девочки.

Женька аккуратно, под присмотром десятка внимательных глаз, блинчиком развернула СУ-2 вдоль посадочной полосы, осторожно приподняла нос самолета и, убирая газ, коснулась земли. Винт рубанул землю, подбросив куски дерна и комья глины на крылья, согнулся, и самолет, словно сани, проскользни по траве еще метров сорок. Вот и все. Маруся в госпитале, тяжелое ранение живота, построение, благодарность и известие о том, что их родной, политый потом и кровью самолет восстановлению не подлежит. Очередь из трех пулеметов прошла по фюзеляжу и центроплану. Броня вокруг пилотских кабин спасла летчиц, лишь одна шальная пуля срикошетила от фонаря и тяжело ранила Марусю. И вот теперь Женька Саламатова, двадцатилетняя комсомолка, стоит и прощается с самолетом.

– Так, значит, Адольф Галланд, летчик-истребитель, эксперт, сбивший на Западном фронте 83 самолета противника?

– Да.

– Что ж ты, Адольф Галланд, летчик-истребитель, эксперт, а летаешь на допотопном Ю-87?

– Но мой самолет был сожжен вчера на аэродроме, вот я и летал в интересах сухопутных сил. Это вообще мой первый боевой полет на этом самолете в этом конфликте. Я даже сам не знаю, как выпрыгнул из самолета, в котором остался убитый борт-стрелок.

– Раненый, Галланд, раненый. – Майор НКВД устало потер переносицу. – И это лучший летчик Люфтваффе, любимец Гитлера и активисток из Союза немецких девушек? – А знаешь ли ты, Адольф Галланд, что сбила тебя девчонка двадцати лет, что самолет, поврежденный тобой, через неделю восстановят и что тебя, Адольфа Галланда, летчика-истребителя, любимца Гитлера и Геринга, мы завтра на рассвете расстреляем?

Пригородное шоссе. Предместья Берлина. 16 июля 1941 года

Гейнц Гудериан несся в машине по пригородному шоссе в Берлин.

«Идиоты, сейчас каждая минута дорога! Что мне делать в Ставке, часами слушая Гитлера? Мне нужно быть там, вместе с погибающим моим детищем, вместе с бронетанковыми частями Вермахта!».

В том, что детище его сейчас безжалостно убивали, он не сомневался. Удар был нанесен (специально или случайно) в самый страшный момент для танковых дивизий, то есть за неделю до того момента, когда они сами готовились напасть. Он зримо представлял тела расстрелянных танкистов у полуразобранных танков, с которых вчера или сегодня должны были быть выгружены боеприпасы, слито топливо и масло. Танкисты должны были сейчас менять фильтры после пыльных дорог Болгарии, изношенные за сотни километров военных дорог гусеничные траки. Одна надежда, что у большевиков мало танков и все они устаревшие. Из оружия – шашки да наганы, да винтовки, говорят, одна на троих. Но и при таком вооружении бед они натворить могут. Во всяком случае, Галацкий проход в Румынии они взяли за полтора часа. Румыны же обещали прикрыть его всеми своими силами. Нефть! – Гудериан аж подпрыгнул на заднем диване «Мерседеса».

– Фельдфебель! – крикнул он водителю. – Срочно в штаб ОКХ!

Из штаба ОКХ за подписью Гудериана по адресу: Болгария. Велико-Тырново, штаб 39-го танкового корпуса, генерал-полковнику Шмидту, ушла шифрованная радиограмма: «Разгрузить корпус с железнодорожных платформ, своим ходом занять рубеж Кымпина-Бузэу, оборонять мосты, при невозможности их отстоять – взорвать, делать что угодно, но на нефтяные поля Плоешти русских не допустить!»

Москва, Кремль. Ставка ВТК. 17июля 1941 года

– Товарищ Сталин, мы обработали данные, поступившие со всех фронтов. Вот результаты. – Филипп Иванович Голиков, начальник Главного разведуправления, положил из папки на широкий, покрытый зеленым сукном стол Верховного несколько документов.

– Вывод однозначен. Гитлер хотел напасть.

Сталин молча вчитался в бумаги, потом долго набивал трубку, прошелся по кабинету, раскурил трубку и после этого чуть искоса, исподлобья посмотрел на Голикова.

– Рамзая простить, – и после паузы продолжил: – Если сможет внятно объяснить, ЗАЧЕМ Гитлер хотел напасть. А что думает по этому вопросу Главное разведуправление?

– Товарищ Сталин, я свое мнение уже высказывал. Я уверен, Гитлер ненормален. А поступки идиота предсказать трудно, и только, наверное, историки смогут когда-нибудь в будущем объяснить их.

«Фолькишер Беобахтер» № 28. Экстренный выпуск от 16 июля 1941 года

Вчера, в четыре часа утра, вероломно, без объявления войны, полчища большевиков вломились на территорию Третьего Рейха. В связи с этим Фюрер германской нации обратился с воззванием к немецкому народу.

Правительство Германии объявило Советскому Союзу войну. Славные части Вермахта, Люфтваффе и Кригсмарине в данный момент добивают зарвавшегося агрессора. В ближайшее время война будет перенесена на территорию противника. Недочеловеков ждет самая суровая кара. Вермахту поставлена задача еще до наступления холодов уничтожить большевистские орды и 7 ноября провести парад на Красной площади в Москве. Границы Рейха к 1942 году на Востоке будут проложены по линии Архангельск – Горький – Астрахань. Да здравствует Гитлер! Да здравствует Вермахт! К победе – вперед!

«Правда», 16 июля 1941 года

14 июля послу Германии в СССР господину фон дер Шуленбургу была вручена нота Советского правительства, в которой говорится о недопустимости концентрации сил немецкой армии вблизи Советской границы. В ноте перечислены номера частей, которые вели военные приготовления в районах: Тильзит, Сувалки, Бело-Подлески в Польше; Сучава, Яссы, Галац в Румынии. В ноте Советского правительства было выражено требование: в трехдневный срок вывести указанные части с занимаемых ими рубежей на расстояние в сто пятьдесят километров от границы, а также приступить к экстренным переговорам на самом высоком уровне по данной проблематике.

Вместо этого немецкими войсками был атакован ряд советских укреплений в районе городов Брест и Гродно. Вторгнувшиеся войска были уничтожены силами погранотрядов. Подоспевшие 15 июля из глубины части Красной Армии завершили разгром противника и на плечах бегущих врагов перешли границу, продолжая преследование противника на территории оккупированной Польши. Одновременно нанесен удар по приграничной группировке фашистского сателлита, по боярской Румынии.

«Таймс», 16 июля 1941 года

Свершилось! Сталин наконец-то вступил в войну. Многомесячные увещевания дипломатов «Форрин – офиса» достигли цели. Господин «Нет», «товарищ» Молотов уступил нашим требованиям и объявил нацистам войну. «Дядюшка Джо» уверенно продвигается вперед. Черчилль сияет и пьет виски стаканами, как и любой портовый грузчик, за здоровье «великого и мудрого дядюшки Джо».

«Таймс», там же

Правительство Румынии обратилась в «Форрин -офис» за посредничеством в установлении перемирия с Советами. Посол по спецпоручениям господин Криппс отбыл на пароходе в Румынию. Успеет ли он прибыть в Бухарест раньше танков «дядюшки Джо»?

Румыния. 16 июля 1941 года

Темно-зеленые «тридцатьчетверки», поднимая пыль, неслись по полевой дороге в направлении городка Бузэу. Задача простая. Захватить и удержать до подхода основных сил автомобильный мост в городке. Особого сопротивления не было нигде. Да и приказ командования однозначно гласил: не ввязываясь в затяжные бои, обходя очаги сопротивления, брать мосты, переправы, железнодорожные станции. При подходе мотострелковых частей, которые не очень-то отстают, выдвигаться дальше. Исключение – самолеты и танки. При обнаружении аэродромов – все силы на их разгром. Это профаны думают, что господство в воздухе создается в небе. Господство в воздухе создается на земле. «Вот такой каламбур», – думал Стариков, сидя на башне движущегося танка и обозревая бескрайние поля кукурузы вокруг, мелькающие вдали домики хуторов, скрытые фруктовыми садами, крестьян в белых холщовых рубахах и широкополых соломенных шляпах. В общем-то, он прозевал, прошляпил момент, когда из очередной балки показались танки противника. Наверное, потому и прошляпил, что танками эти сооружения назвать можно было только условно.

Танки разом повернули вправо. Ломая придорожный кустарник, Т-34 первого взвода рванули левее, окружая противника. Третий взвод через кукурузное поле двинулся назад и, забирая широким полукружьем, вышел в тыл и на левый фланг румын.

Основную тяжесть боя принял на себя второй взвод. Протарабарил пулемет, рявкнула 76-мм пушка. «Тридцатьчетверки», наращивая скорость, вели беглый огонь. Первые снаряды, подняв фонтаны земли, легли рядом с румынскими FT-17. Противник двигался в колонне и, заметив наши танки, начал перестраиваться в линию. Но закончить маневр так и не успел. Через прицел Старикову было видно, как снаряд с красным трассером, почти без сопротивления пробив головной FT, взорвался позади. Снаряды, выпущенные из других танков, отшибали башни, отрывали гусеничные ленты вместе с катками, разваливали бронекорпуса. Сразу же появился огонь, ярко-красной змеей скользнула очередь трассирующими. Пули рикошетили от металлических частей бронетехники и по самым причудливым траекториям разлетались в стороны.

Скоро все было кончено. С десяток румынских танков горели. Вокруг лежали тела убитых, раненые и обгоревшие танкисты. Десятая часть танковых войск боярской Румынии погибла за две минуты. И рекорда здесь никакого нет. Ну не мог пулемет взять противоснарядную броню «тридцатьчетверки». Ее не может взять даже лучшая немецкая 37-мм противотанковая пушка Pak-35. A снаряд 76-мм танковой пушки Т-34 прошибает любой танк насквозь. 5-мм броня FT-17, созданного в год Великой Октябрьской Социалистической Революции, не выдерживала попадания даже винтовочных пуль. Слабенький двигатель FT-17, работающий к тому же на высокооктановом бензине, обеспечивал ему скорость всего 9 км/ч. Уйти от обстрела он тоже не мог.

Когда бой затих, Коротков оставил взвод Старикова с ранеными румынами дожидаться подходивших следом мотострелков. Коротко лязгнула коробка передач, и танк легким рывком, качнувшись, устремился на запад. За коротковским танком ходко пошли «тридцатьчетверки» танковой роты.

Москва, Ставка ВГК 18 июля

– Прошу вас, Борис Михайлович. – Сталин предоставил слово маршалу Шапошникову.

– Спасибо. По данным с фронтов, положение на 17 июля таково: ударной группировкой Западного фронта достигнут рубеж Варшава – Кенигсберг. Юго-западный фронт продвинулся дальше. Подвижные группы 4 и 5-го мехкорпусов достигли линии Бреслау – Легница. От Кракова части 4-й армии повернули на север. Передовые отряды находятся в районе г. Радом. Южный фронт: 18-я армия соединилась с частями 9-й и Отдельной Приморской армий в районе г. Бузэу и приступила к ликвидации сопротивления окруженных 3 и 4-й армий Румынии и 11-й германской армии.

9-я армия достигла рубежа Джурджу – Тырговиште. В Бухарест войска не входили, хотя все дороги вокруг столицы Румынии блокированы. Румыно-болгарскую границу наши войска не пересекали, но мосты через Дунай в районе Силистры и Джурджу захвачены. Ленинградский военный округ: провокации со стороны финнов и немцев пресечены. По-моему, они просто не поняли, какая именно война началась. Наше предложение: с финнами решать по дипломатическим каналам.

Мы в Генштабе обработали все данные. Товарищ Сталин, мы упредили немцев на одну-две недели. Поэтому ни полосы обеспечения у границы, ни особого сопротивления немцев не было. Можно с уверенностью сказать: авиации у Германии больше нет. Гитлер перебросил всю авиацию под Краков, где её уничтожили на земле наши танки. Он перебросил туда даже торпедоносцы из Норвегии вместе с торпедами и морскими минами. Потери противника огромны. Нужно все уточнять, но сейчас ясно, что в ближайшее время проблемой может стать конвоирование и размещение пленных. Наши потери невелики. Они касаются в основном летчиков второй и последующих волн – от зенитного огня. Сейчас господство в воздухе над всеми фронтами завоевано. Оправдало себя использование легких танков типа Т-38 и Т-40. Практически все мосты и переправы были захвачены и удержаны с их помощью. БТ подтвердили свои отменные боевые качества. Танки KB и Т-34 пока себя никак не проявили. Из-за стремительности наступления в передовых частях, несмотря на все предварительные расчеты, может начаться нехватка топлива. Пока еще можно обходиться трофейным бензином, но его тоже скоро перестанет хватать. Предлагаю: часть мотопехоты ссадить с автотранспорта, автомобили использовать для подвоза горючего к танкам.

– В чем причина? – Сталин, прохаживавшийся с трубкой по кабинету, остановился. Взгляды всех присутствовавших на совещании наркомов устремились на Кагановича, наркома железнодорожного транспорта.

– Товарищ Сталин, делается все возможное: протянуто порядка 270 километров трубопроводов в Польше, порядка 50 километров в Румынии. Перешивается узкая европейская железнодорожная колея в Польше. На румынское направление сейчас отправлены железнодорожные цистерны с узкой колеей. В них и дизтопливо, и бензин.

– Вы ручаетесь, товарищ Каганович, что задержки из-за нехватки горючего не будет?

– Ручаюсь, товарищ Сталин.

– Хорошо. Борис Михайлович, продолжайте.

– Спасибо. Товарищ Сталин, у нас в Генштабе родилось вот какое предложение: что если румынские войска в окружение не загонять, в плен не брать, а вытеснять их в Болгарию и Венгрию?

– Интересно. Продолжайте.

– Это дезорганизует управление войсками в Болгарии и Венгрии, а мы воспользуемся неразберихой и даже без воздушных десантов протолкнем их дальше, в Грецию, Австрию и Югославию.

– Хорошо. Вы там у себя в Генштабе посчитайте все, предложения мне на стол завтра. Товарищ Голиков, а вы знаете, что у товарища Сталина жена – Роза Каганович?

– Нет, товарищ Сталин, – Голикова этот вопрос заспи врасплох.

– Плохо, товарищ Голиков, плохо. Почему немецкая разведка знает, кто у товарища Сталина жена, а советская разведка не знает? Кстати, а где Савицкий?

– Он, товарищ Сталин, уже пятый день в Москве. Ходит как лунатик, глазам не верит. Вчера полдня ездил в метро, любовался станциями. Сегодня с утра был в Большом театре, покупал билет на «Лебединое озеро». Пришлось ему помочь незаметно.

– Хорошо, выберите время завтра, назначьте ему встречу. Да, товарищ Голиков, товарища Димитрова, я думаю, уже можно вытаскивать из Софии. Пора ему организовывать народно-революционную армию Болгарии. Я думаю, это будет правильно. Армия, которая освобождает свою страну от фашистов – это народно-освободительная армия. Болгарам нужно снова совершить революцию, зачем нам царь Борис, значит, пусть будет народно-революционная армия. Столицы своих стран пусть сами освобождают. И пусть там сильно не лезут под пули, а то из кого потом нам формировать народно-революционное правительство.

– Товарищ Сталин, польские товарищи очень просят назвать их армию Войско Польское.

– Что ж, им, наверно, виднее. Всем спасибо, совещание закончено.

Румыния

После передачи пехоте раненых румынских танкистов Стариков получил от Короткова по рации приказ: отправить танк для уничтожения противотанковой позиции противника, обнаруженной авиаразведкой. Для Игоря это был хороший повод отличиться. Не успел его танк углубиться в степь, как замаскированная пушка немцев была обнаружена. «Ну, ептыть, замаскировались! Если бы я так в училище маскировался, я бы замучился сортир чистить. Вояки, блин», – подумал Игорь и вслух добавил:

– Марат, Андрей, видите гадов?

– Так точно.

– Марат, третья передача, полные обороты. Андрей! Осколочно-фугасный, товсь...

– Баммм... – Танк глухо застонал.

– Ах ты, сука! Попали! Мужики, как вы?

– Нормально! – это башнер.

– Марат, ты как, Марат?

– Да нормально, командир. Видно, со связью что-то...

– Командир, огонь!

– Получай, сука!

– Да здравствует Мировая революция!.. – снова щелчок в наушниках, и словно невидимая рука на секунду придержала танк за корму, снова отпустила, выстрел, зазвенела гильза, столкнувшись с гильзоуловителем...

– Готовы, гады... откат нормальный...

– Осколочно-фугасный... товьсь...

– Товарищ лейтенант, им уже хватит, все лежат... – Марат сбросил обороты двигателя, но танк по инерции бронированным лбом ударился в орудие и, подмяв его под себя, подпрыгнул.

Это был первый выстрел в боевых условиях из 88-мм противотанковой пушки, созданной на базе зенитки Flak-41. Попасть было несложно, танк шел прямо на орудие, расстояние было не более 700 метров. Пушка плюнула дымом, оглушила расчет грохотом выстрела, колыхнула траву перед срезом ствола. Но выстрел вряд ли можно было признать удачным. Снаряд высек сноп искр из лобовой брони Т-34 с бортовым номером 9-421, свечой ушел в небо и. изорвавшись на высоте метров сорока, осыпал несущийся танк осколками, вреда ему не причинив.

Румынские солдаты, едва увидев советский танк, мигом исчезли. Немецкий офицер, командир расчета, успел заметить только мелькнувшие обмотки и с сожалением вспомнил о том, что румыны всегда испытывали уважение к великой соседней державе и ее солдатам.

Ответный выстрел тоже можно признать удачным лишь условно. Наводчик ошибся. Снаряд, не долетев метров двадцать, отрикошетил от земли и, приподнявшись в воздух, рванул.

Противотанковое орудие было новенькое, только из крупповского цеха. Оно еще пахло краской под жестоким румынским солнцем. А вокруг не очень живописно лежал посеченный осколками расчет. Кто ничком, уткнувшись в жесткую степную траву, кто гладя невидящими глазами в небо, кто переломившись через одну из трех станин орудия, кто в обнимку с уже ненужным снарядом. Танк, чуть сбросив скорость, опрокинул пушку набок, чуть пробуксовал на стволе правой гусеницей, проехал ещё несколько метров и остановился. Хлопнула крышка люка. На башне появился командир танка, осмотрел поле боя, что-то пометил в блокноте и дал команду по внутренней связи. Танк плавно устремился вперед, забирая вправо. Ветер продолжал катить волны по траве, в глубоком, не по-летнему синем небе звенел самолет-биплан. В километрах трех севернее поднимали клубы пыли танки 9-го танкового корпуса.

– Механик, давай оборотов побольше, наших догнать надо...

– Товарищ лейтенант, анекдот новый, сейчас пехота рассказала...

– Давай, трави.

– Ну, в общем, в танковых частях Польской Народно-Освободительной Армии в экипажах по пять человек.

– Зачем?

– Ну, четыре танкиста и польский освободитель. После первого боя он вылазит из башни – танк целый, а у него все руки перебинтованы. К нему сестричка сразу бежит, мол: «Что такое, руки, что ли, крышкой люка прибило»? А он: «Нет, пани, дзякую, это пан лейтенант по рукам хлопал: „То не трогай, это не трогай“.

– Старо, я то же самое про монголов еще два года назад слышал. Марат, я тебе по секрету скажу, поляки лучше, чем узбеки!

– Чем лучше, товарищ лейтенант, чем?

– Чем узбеки! Да ладно, не обижайся, я пошутил.

– А я и не обижаюсь. Я татарин, хоть и из Самарканда.

– Кстати, товарищ солдат, почему во время боя не отвечали на вызов по внутренней связи?

– Товарищ лейтенант, когда по нам гансы попали, у меня из шлемофона тангента выпала.

– Если она еще раз в боевой обстановке у тебя выпадет, я ее тебе, знаешь, куда вставлю? Рядовой Константинов! Что за ржанье?

– А вы, товарищ лейтенант, ее вставлять будете плашмя или как?

– Ладно, проехали. Андрей, а что ты там про Мировую революцию кричал?

– Да это вчера комиссар нам по секрету объяснял цели войны. Мол, в Болгарии контрреволюция восстание подавила, вот мы и идем на помощь.

– Андрей, а он не говорил, КТО в Советском Союзе больше всех кричал про Мировую революцию? Не говорил, что это был Троцкий? А чуть поменьше проститутки Троцкого к Мировой революции призывали Каменев, Зиновьев, Бухарин и прочие враги народа, пособники вражеских разведок.

– Да он, сука, троцкист скрытый!

– Успокойся. Товарищ Сталин знает, каких Комиссаров на полки ставить, и что им говорить. Но я ни разу не слышал, чтобы товарищ Сталин давал задание рядовому Константинову агитировать за Мировую революцию. Если комиссар – агитируй, а ты военный, воюй себе на здоровье. И вообще, за политическую неграмотность – смирно! Два наряда вне очереди. По возвращении в места постоянной дислокации мне напомните.

– Есть.

– Вольно, балбесы.

СССР. Черновцы. Аэродром ВВС КА. 18 июля

Марина Рискова, командир женской эскадрильи, тридцатидвухлетняя «старуха», статная женщина с орденом Ленина на груди, внимательно смотрела на застывшую перед ней по стойке «смирно» девчонку в летной форме.

– Вот так, Евгения. История о том, как ты одной очередью сразила наповал немецкого аса, дошла до генерала армии Жукова. Он приказал пересадить тебя на самолет и как мастера воздушных боев отправить в качестве летчика-разведчика в штаб 9-й армии. Через два часа самолет перегонят, сутки тебе на облет машины, и прощай. До встречи в Мадриде. Но мое личное мнение: я бы тебя в полет не пустила. Какой налет у тебя? Ну и что, что самолет посадила, у которого в крыле была дыра с дверной проем? Жалко мне вас, девки.

Комэск резко отвернулась, чтобы Женька не заметила влаги, наполнившей глаза. Только что пришло сообщение из госпиталя, что ее напарница, молоденькая совсем девчонка, скончалась. Не помогли светила медицинские.

– У меня все. Вопросы? Нет вопросов. Свободна.

Новоиспеченная летчица ушла. Проблем не убавилось. Одна умерла, вторую как невесту украли. Сейчас пять минут поплачу, и вперед. Ладно. Повоюем.

Берлин. Рейхсканцелярия. 18 июля

– Браухич! Как вы, медная башка, могли додуматься до того, что нужно отходить до границ Рейха? Если окруженные армии израсходовали боеприпасы, так доставьте им их. Геринг, организуйте воздушный мост.

– Но, мой фюрер, у нас для организации моста не хватит самолетов.

– Геринг, вы все еще маршал авиации?

– Да, мой фюрер.

– А по-моему, вы уже где-то полковник авиации.

– Но, мой фюрер...

– Геринг! – Гитлер уже не говорил – кричал: – Вы баран, Геринг! Вы, не успеете оглянуться, станете ефрейтором авиации! Кейтель! Что слышно о Гудериане?

– Мой фюрер, Гудериан сейчас собирает танковую группу из 39-го корпуса и болгар с задачей выбить красных из Румынии. Мой фюрер, это очень важная задача. Я думаю, не нужно ему сейчас мешать.

– Думать буду я, Кейтель, вы будете выполнять!

– Да, мой фюрер.

– Хорошо. Пусть проводит контрудар по направлению на Плоешти, только побыстрее.