Мальчик, который был птицей

Родители мальчика Леро были астронавтами. Ему едва исполнилось четыре года, как они отправились в экспедицию на одну из малоисследованных планет соседней галактики. Взять с собой сына они не могли. Этот полет, как и всякий, был связан с риском для жизни. Пришлось оставить мальчика на Земле и из-за отсутствия другой возможности поместить его в доме ребенка, созданном Звездофлотом специально для таких случаев.

За Леро, как и за всеми воспитанниками дома, был установлен хороший уход. Но, подобно всем приютским детям, он сильно скучал по родителям. Каждый день мальчик склонялся над картой мироздания и синим, как его грусть, карандашом отмечал путь корабля от звезды до звезды к намеченной цели… Ему исполнилось шесть лет, когда экипаж, выполнив задание Звездофлота, повернул корабль обратно. Примерно через год земного времени он должен был приземлиться в точке взлета. Его возвращение домой, от звезды до звезды, Леро отмечал красным карандашом — таким был цвет его радости…

Прошло еще полгода. И вдруг из космоса пришло печальное известие: корабль столкнулся с небольшим космическим телом, в результате чего два его двигателя из трех вышли из строя. Он по-прежнему летит к Земле, но скорость полета снизилась, и теперь его возвращение откладывается на целых десять лет!..

К сожалению, не все в жизни идет, как нам хотелось бы. С чем-то надо мириться. Вот и Леро погоревал некоторое время и перестал. К возвращению родителей на Землю он окончит школу, вырастет сильным, добрым, правдивым человеком — так он понял свой сыновний долг и благодаря этому обрел желание жить и радоваться жизни несмотря ни на что…

Но оставаться в доме ребенка еще десять лет Леро, естественно, не мог. Ему пора было идти в школу. Только вот в какую? Полномочный посол Звездофлота предложил ему на выбор четыре лучшие школы-интерната мира. Одна из них была расположена на благодатном юге, в узорчатой тени пальмовых рощ, другую вместе с зимним садом воздвигли среди чистых сверкающих снегов Крайнего Севера, третья действовала в лесистых, с могучими водопадами горах запада, четвертая укрылась в высоких травах ароматных степей востока. Звездофлот готов был доставить Леро в любую из этих школ специальным самолетом.

— Мне все равно, где учиться, — откровенно сказал мальчик. — И все же я предпочел бы школу, в которой не заставляют спать, когда сна еще нет ни в одном глазу, и не обязывают немедленно вставать, когда так хочется еще немного поваляться в постели.

— Тебе хочется попасть в школу, где не увлекаются всякого рода регламентами? — уточнил посол Звездофлота. — Тогда ничего лучшего, чем Нескучная Обитель, нам с тобой не сыскать. Эта школа-интернат расположена у подножия величественной горы, неподалеку от моря. Воздух там до такой степени насыщен озоном и крепкими запахами моря, что три-четыре часа сна вполне достаточно даже для самого большого любителя подавить подушку. Кроме того, — посол добродушно улыбнулся, — по части соблюдения режима там тебе особенно не с кого будет брать пример. Самого руководителя школы и всю его шумную, непоседливую команду учителей не так-то просто уложить. Как бы поздно я ни приезжал в эту школу, взрослые в ней всегда на ногах. Они читают, занимаются музыкой, рисуют, играют в шахматы, но больше всего, собравшись вместе, любят вслух поразмышлять, как помочь детям поскорее стать взрослыми и как при этом сохранить в них на всю жизнь детскую чистоту души. Расхожая фраза; «Дети, пора спать!» — понятная в других местах планеты младенцам, там будет всеми воспринята как смешная абракадабра. В Нескучной Обители, сокращенно НО, никого и никогда не укладывают спать! Там так уматывают детей умственной работой, купанием в море, играми на полянках, что к вечеру все они сами рады-радешеньки добраться до постели.

Рассказ посла о Нескучной Обители воодушевил Леро. Но чувствовалось, его еще что-то беспокоит.

— А как там относятся к смешливым? — опустив глаза, поинтересовался он.

— Почему ты спрашиваешь об этом?

— Потому что я смешливый, — с грустью признался Леро. — Мне покажут палец — и я хохочу до упаду. Это так смешно, когда тебя хотят рассмешить столь примитивным способом.

— О! — образованно воскликнул посол. — Именно таких жизнерадостных, как ты, руководитель НО и просит присылать в его школу. Скажу тебе по секрету: у него слепнут глаза, уши перестают слышать, пропадает аппетит, если на территории школы с утра до вечера не раздается веселый детский смех. Говорят, он в молодости умирал от какой-то неизлечимой болезни сердца. Врачи посоветовали ему вместо всевозможных лекарств лечиться детским смехом. Он послушался их и не только выжил, но и подрос, окреп и теперь как никто из руководителей школ-интернатов планеты умеет, а главное, любит играть в чехарду!..

— Мне эта игра тоже нравится!.. — воскликнул Леро и, не дожидаясь приглашения, взошел по трапу и сел в самолет типа «зяблик», рассчитанный на взрослого пилота и малолетнего пассажира.

Вел самолет сам посол. Через пару часов они стали снижаться. Но с посадкой не спешили — Леро пожелал досыта насмотреться сверху на Нескучную Обитель, где ему предстояло провести целых десять лет жизни.

Под ними у самого моря на южном склоне высокой, с сахарно-белой от снега вершиной горы расположилась маленькая, но, глаз не оторвешь, симпатичная страна. Она была вся покрыта густыми лесами и лугами с пламенеющими на солнце цветами. Через нее к морю по ложбинам и ущельям белой дымкой стекала мятная снеговая прохлада и бежали потоки чистой ключевой воды. Там и сям сквозь нагромождение живописных камней проглядывали пещеры. Входы в них были отделаны белым галечником, и это делало их похожими на удивленно приоткрытые детские рты.

Но сколько Леро ни вглядывался вниз, он заметил всего лишь одну постройку. Да и она была необычного вида. Чем-то напоминала старинную крепость, современную обсерваторию, бродячий цирк, библиотеку, тепличное хозяйство, завод по ремонту трехколесных велосипедов, кукольный театр, космодром, океанариум и еще многое другое одновременно!

— Что это за штука?! — удивленно показал Леро на постройку.

— Школа, — ответил посол, делая еще один круг над НО.

— Да? — не сразу поверил Леро. — Но в школе ведь только учатся. А где я буду жить?

— Ты задал вопрос, что называется, не в бровь, а в глаз… Здесь все — и учителя и ученики — живут в отдельных домах.

— В домах? — переспросил Леро и еще раз посмотрел вниз. — Что-то я не вижу ни одного…

— Видишь ли, сейчас день, и все дома, как носовые платочки, аккуратно свернуты и хранятся в нагрудных карманах своих хозяев. Ты догадался? Дома надувные. Они удобны тем, что их можно ставить там, где тебя застанет ночь.

— А если она застанет меня на берегу моря?

— Ставь на берегу, но позаботься, чтобы твой дом и тебя вместе с ним ночью не слизнуло волной.

— А что это блестит на мысу? — кивнул Леро на большой прозрачный усеченный шар, переливавшийся на солнце, как только что выброшенная волной медуза.

— Это? Столовая. До чего вкусно в ней кормят, ты узнаешь сразу после медосмотра.

Леро проглотил слюнку и с большой заботой в голосе сказал:

— Кажется, мне уже пора проверить свое здоровье.

Понятливый «зяблик» сразу пошел на посадку.

Школьного врача, седенького, невысокого роста старичка, звали доктор Кальцекс. Ничего не скажешь, это был оригинальный человек. Он не спросил у Леро, на что тот жалуется, а сразу, с интересом поглядев на него сквозь круглые очки, начал вслух говорить все, что приходило в голову.

— Смотрю я на этого мальчугана и думаю про себя: какой симпатяга! Сейчас он еще не понимает, поймет позже, до чего это хорошо — иметь такое доброе, открытое лицо и смеющиеся умные глаза, как у него. От скольких хлопот и трудностей в жизни он будет избавлен лишь благодаря своему умению улыбаться от всей души…

Доктор одновременно прикреплял к Леро датчики для взятия анализов и делал ему безболезненные прививки от укусов змей и ожогов медуз. Леро же, слушая его, давался диву, до чего это просто — говорить так, чтобы на языке было то же самое, что на уме!

— И если бы он спросил меня, — продолжал рассуждать доктор в том же духе, — как ему все эти десять лет прожить в Обители счастливо, я бы ему сказал следующее: будь, мальчик, так же правдив, как правдиво бьется твое молодое честное сердце! Конечно, бывают случаи, когда немного приврать не грех. Допустим, такому старому грибу, как я, сказать, что он выглядит намного моложе своих лет. Но если ты уж начал говорить правду — говори ее, милый, до конца! Ибо, — доктор назидательно поднял палец вверх, — неполная, куцая правда бывает опаснее преднамеренной лжи!..

Он немного помолчал, затем, обращаясь уже непосредственно к Леро, сообщил:

— Я тебя осмотрел: ты здоров и долго будешь жить. А теперь иди в столовую. Я же еще немного посижу здесь и подумаю о том, какой я, в общем, молодец: не прочитав тебе ни одной морали, сумел сказать о вещах не менее важных, чем крепкое здоровье…

Да, у Леро все было в норме. Единственное, что Кальцекса смутило как врача, — это микроскопические пузырьки неизвестного происхождения в крови новичка. Он не пожалел времени, особым пинцетом поймал один такой пузырек и, запаяв его в колбочку, отправил в межгалактический центр по разгадыванию всех неразгаданных тайн. Правда, центр находился безмерно далеко от Земли и до того был завален просьбами, поступавшими отовсюду, что получить ответ через двадцать лет считалось большой удачей. Но доктор Кальцекс был уверен, что пузырьки в крови Леро скоро сами по себе исчезнут, и послал колбочку скорее для очистки совести.

А Леро между тем продолжал знакомиться с Нескучной Обителью. Он не пошел в столовую сразу после медосмотра — решил вначале надуть выданный ему отдельный дом. Эта операция оказалась простой, как надувание воздушных шариков. Что его приятно удивило — вместо с домом внутри сразу надувалась и вся обстановка: письменный стол, настольная лампа, телерадиокомбайн, оттоманка и прочее… Но не успел он прилечь на оттоманке, мягкой, как облако, в дом постучали. К Леро пришли двое: высокий, а вернее сказать, долговязый мужчина в коротковатых ему джинсах, коричневый от загара и на вид уморительно серьезный, с ним молодая и тоже очень загорелая женщина с глазами цвета родниковой воды, одетая в белую тунику. Представляя мужчину, она сказала:

— Сансанч, руководитель школы. Ужасно любит напускать на себя строгий вид. Но, не при нем будь сказано, хуже всего ему удается именно это…

— Мария-Анна-Мирафлорес-Айгюль, — называя имена спутницы, Сансанч загибал пальцы, чтобы не сбиться со счета. — Твоя персональная наставница и, между нами говоря, самая большая язва среди самых красивых учительниц.

— Леро! — озорно показав язык Сансанчу, обратилась к новичку женщина. — Мои родители были очень щедрыми людьми и надавали мне кучу роскошных имен. Но я не обижусь, если ты будешь называть одни мои инициалы…

— Получится МАМА! — засмеялся Леро.

— Обещаем сразу: мы не будем стеснять твою жизнь излишней опекой, — сказал Сансанч. — И все же время от времени мы будем приставать к тебе с вопросами типа «Как ты живешь?», «Все ли тебе здесь нравится?», «Как ты чувствуешь себя?» и так далее…

— Не в наших привычках навязывать детям свою помощь, — сказала МАМА. — Но если она тебе понадобится, попроси ее у нас!

— Сансанч и МАМА! — Леро обворожительно улыбнулся. — Слушая вас, я думал про себя: «Какие они добрые, заботливые люди! Но, право, им незачем беспокоиться обо мне. Ведь я гораздо взрослее, чем они думают…»

Гости сразу догадались, у кого новичок успел перенять эту забавную манеру открыто высказывать подспудные мысли. Такая восприимчивость говорила о том, что перед ними способный и к тому же искренний, неиспорченный мальчишка.

— Сансанч и МАМА! — продолжая успокаивать этих беспокойных взрослых, говорил Леро. — Клянусь, все десять лет, что я пробуду здесь, вы не услышите от меня ни одной жалобы и никто, обещаю, вам не пожалуется на меня. Не запрещайте мне спать и есть, сколько я хочу, а в остальном положитесь на самого меня…

— Что ж, по рукам, — после долгого молчания несколько растерянно проговорил Сансанч.

— Я вас чем-то обидел? — затревожился Леро.

— Нет! Просто до встречи с тобой мы полагали, что всем без исключения людям твоего возраста нужны дружеские советы и толковые подсказки старших.

— Я буду гордиться знакомством с тобой, если ты докажешь, что без нас можно обойтись, — ласково и почему-то грустно улыбнулась мальчику МАМА, и после этого гости оставили его одного.

В столовую Леро пришел точно к обеду. Непринужденно занял чье-то место с видом на море и с заразительным вдохновением начал уписывать холодные, чуть теплые и горячие блюда, чем и привлек всеобщее внимание. Особенно он приглянулся Ацтекам. (В Нескучной Обители у каждого класса было право, кроме официального названия, иметь и свое — для внутреннего, так сказать, употребления.) В классе Ацтеков было на одного мальчишку меньше, чем девчонок, и эта диспропорция не очень нравилась девчонкам. Не отрывая любопытных взглядов от Леро, они посовещались меж собой и отрядили для переговоров с ним девочку по имени Солнышко, названную так потому, что от нее со дня рождения исходило серебристо-серое, как цвет ее глаз, сияние, заметное даже днем, а ночью такое яркое, что если Ацтеки во время туристского похода располагались бивуаком в лесу, около нее можно было на сон грядущий почитать или сгонять партию в шахматы.

— Мне ведено спросить тебя, мальчик, согласен ли ты присоединиться к Ацтекам. — Обратившись к Леро, Солнышко вся зарделась и засияла розовым, как ее лицо в ту минуту, светом.

Леро был поглощен вылавливанием ягод из компота без применения ложечки. (Каждый по себе знает, как это непросто!) И он, потягивая компот, даже не поднял глаз на разговаривавшую с ним девочку.

— А с кем я буду сидеть? — поинтересовался Леро, когда настиг все время ускользавшую от него кисло-сладкую черносливину.

— Скорее всего со мной, — смущенно опустила голову Солнышко. — Я сижу за партой одна.

— Почему одна? — спросил Леро в компот.

— Видишь ли, я вся свечусь, ну, прямо точно какая-нибудь святая… а это ни одному мальчишке нашего класса не нравится.

И такая грусть прозвучала в ее голосе, что Леро наконец поднял лицо. И обомлел! Перед ним стояла девочка необыкновенной красоты. Любуясь ею, он молча улыбался. А Солнышку от его взгляда почему-то стало не по себе, хотя Леро ей тоже очень понравился. Ее маленькое, с кулачок, сердце сжалось, заболело — оно непостижимым образом учуяло в этом мальчугане причину и источник своих будущих страданий.

— Не обижайся на мою прямоту. — Отвечая ей, Леро сразу решил все поставить на свои места. — Не пошли твой класс с этим поручением тебя, я бы, наверное, отказался присоединиться к Ацтекам. Есть классы, я слышал, с названиями позавлекательнее: Кроткие Тигры. Пешеходы Морского Дна, например, и другие. Ты, сразу видно, не зазнайка, и с тобой готов я сидеть за одной партой все десять лет, а если захочешь, иногда будем нарочно оставаться на второй год, чтобы сидеть рядом подольше. — Леро посмотрел на часы и деловито добавил: — Короче, передай своим: как только я допью этот компот, попрошу еще одну порцию и выужу из нее все самое вкусное — считайте меня своим верным товарищем!..

Так Леро стал Ацтеком. Правда, потом, повторяя в миниатюре историю человечества он вместе с классом превращался поочередно в Соратника Спартака, Римского Колона, Финикийского Морехода, Карбонария, Коммунара, Паромщика Вселенной и т. д. Но в отличие от истории человечества жизнь Леро складывалась на редкость безмятежно. Он безупречно (то есть не хуже и не лучше других) учился. Как и обещал Сансанчу и МАМА, не совершал никаких предосудительных поступков. Быстро рос, хорошо прибавлял в весе. К четырнадцати годам его худенькая, мосластая фигурка уплотнилась, он стал крепышом, похожим лобастой головой и мускулистой шеей на бычка абердинской породы.

Между тем из центра по разгадыванию всех неразгаданных тайн пришел ответ на запрос доктора Кальцекса. Пришел, надо сказать, тревожно быстро — на седьмой год пребывания Леро в Нескучной Обители. Такая поспешность объяснялась тем, что пузырек, запаянный в колбочку, всполошил и озадачил весь центр. Сначала его приняли за молекулу неизвестного науке элемента в газообразном состоянии. Но эта гипотеза не подтвердилась. Затем одному сотруднику центра пришла в голову мысль, показавшаяся вначале чистой блажью, — проверить, кем были предки Леро. Выяснилось, что в эпоху раннего капитализма предки Леро по линии матери были рабочими угольных копей. Из-за условий труда, существовавших в те рутинные и жестокие времена, они работали в лежачем положении и постоянно изнывали от нечеловеческой усталости и тоски по небу над головой. Алчность хозяев копей загоняла их все глубже под землю. В конце концов шахты стали такими глубокими, что рабочие, не желая тратить свои скудные заработки на подъемы и спуски, стали жить прямо в штольнях. На поверхность земли они выходили лишь по большим праздникам и в случае, если умирала жена (смерть других лиц не считалась веской причиной для бесплатного подъема из шахты). Многие горняки, десятилетиями работая во тьме, слепли, но это обнаруживалось, только когда они, уволенные по старости, пытались понять, на сколько их обсчитали при окончательном расчете. Настоящими испытаниями для рабочего копей были редкие выходы из забоя. Он до того привыкал жить и трудиться лежа, что уже и представить себе не мог, что же такое вертикаль! На поверхности земли он чувствовал себя неуверенно и поскорее, тратя месячный заработок на бутылку спиртного, напивался и на полпути от шинка к дому падал, принимая привычное ему лежачее положение… Но самым тяжелым последствием изнурительного труда глубоко под землей было наполнение крови пузырьками, какие доктор Кальцекс обнаружил у Леро. Это было что-то вроде кессонной болезни, но с другими и не менее тягостными проявлениями. Под воздействием пузырьков люди испытывали непреодолимую тягу к чему-то неведомому. Страх, нерешительность и полное неверие в себя отныне определяли каждый шаг в их жизни. Они замыкались в себе, становились угрюмыми и раздражительными. И это еще не все! Болезнь передавалась по наследству потомкам, которые не то что не работали в копях — в глаза их не видели. Пузырчатая кровь могла миновать сына, дочь и, подобно блуждающему лесному ключу, выскочить в каком-нибудь далеком потомке. Случай с Леро, заключили в центре, именно такой…

Об опасности, грозящей мальчику, доктор Кальцекс немедленно сообщил Сансанчу и МАМА. «С ним, вероятно, уже что-то происходит, а мы про это ничего не знаем, — с убитым видом предположил доктор. Коричневый от загара, Сансанч сразу стал серым от ужаса. — Беда в том, что мы обещали ему в течение десяти лет ни с чем не приставать, — подавленно пробормотал он. — Не знаю, что и делать…» Решительнее всех оказалась МАМА. «Оставим в стороне условности, когда речь идет, возможно, о жизни мальчика, — сказала она. — Надо действовать!..»

И вот Сансанч и МАМА, не дожидаясь приглашения, пришли к Леро в гости.

— Что случилось?! — испуганно закричал он, увидев их. — Из строя вышел третий двигатель?

— Нет, с кораблем больше ничего плохого не произошло, — поспешил успокоить его Сансанч. — Мы пришли спросить: как ты себя чувствуешь?

— Лучше всего сказать: никак! — мигом повеселел Леро. — Мне здесь до того хорошо, что я забываю, есть ли у меня тело, и убеждаюсь, что есть, лишь когда о чем-то сильно задумаюсь и упрусь на ходу лбом в стену или, приняв падающую сосновую шишку за чей-то пас, по привычке отбиваю ее головой… И во всех остальных отношениях у меня, как говорили мальчишки моего возраста лет сто назад, «нормалек». Мне с каждым годом все сильнее хочется учиться и еще больше знать. Откровенно говоря, я все хуже и хуже понимаю, что имел в виду этот древний чудак Екклезиаст, утверждая, что во многой мудрости есть много печали и кто умножает познания, тот умножает скорбь…

— Значит, тебя в самом себе ничто-ничто не огорчает? — спросила его МАМА.

— Врать не стану: огорчает, — весело ответил Леро. — Давно хочется испытать, что такое хандра. Но мне почему-то никак не хандрится. И что такое валящая с ног усталость, тоже знаю пока что по книгам. Но больше всего я недоволен тем, что у меня не хватает силы воли не просить добавку, из-за чего я ем слишком много и расту темпами фасоли…

— Все это, конечно, недостатки, но с ними можно не бороться: они сами с годами пройдут, — сказал Сансанч, несколько ободренный признаниями Леро. — Но, быть может, тебя в самом деле тревожит что-то такое, в чем бы ты признался только отцу с матерью?

Умные глаза Леро лукаво блеснули. Он с самого начала воспринимал это собеседование как розыгрыш.

— Пока мои водители в космосе, на Земле мои отец и мать вы. Сансанч и МАМА! — с жаром признался он им. — И вам-то я скажу по секрету: есть у меня постыдная тяга к добавке просить еще одну добавку. Но с ней я уже успешно борюсь!..

В конце концов гости, совершенно успокоенные, ушли.

А между тем в жизни Леро уже произошло нечто такое, что его самого встревожило. Нет, нет, рассказывая, как хорошо ему живется, он ничего не прибавил! Но и не сказал полной правды. А она заключалась в том, что накануне визита Сансанча и МАМА ему приснился странный сон. Правда, на его месте многие не стали бы заводить разговора на эту тему: подумаешь, экая невидаль — сон!.. Но для Леро ночное сновидение было событием. До этого дня он вообще не видел снов, спал, точно нырял в черный колодец небытия. Открыв глаза, с удивлением отмечал: солнце, только что севшее за горой, уже взошло и пламенеет над морем, а на подушке под щекой откуда-то появилось влажное пятнышко. А что было между тем, как он закрыл и открыл глаза, Леро не помнил. И когда товарищи в его присутствии пересказывали друг другу свои сны, он уязвленно отходил в сторону. Ему долгое время казалось: либо они, соперничая в умении выдумывать, все сочиняют, либо его сны, не успев образоваться, вытекают у него изо рта на подушку… Но вот как-то, продолжая спать, он сказал самому себе: «Внимание! Мне снится сон!» Снилось ему, что он, стремясь для Солнышка занять самое лучшее место в столовой, бежит вниз по лестнице, ведущей к морю. Он уже отщелкал ногами половину из тысячи ступенек и вырвался вперед (что не раз и было наяву), как вдруг неведомая дерзкая сила, похожая на встречный ураганный ветер, сначала как бы примериваясь, приподняла его над лестницей, а затем вознесла над гурьбой бегущих наперегонки Паромщиков Вселенной, Рыцарей Алых Гвоздик, Больших Друзей Маленьких Букашек и других его товарищей. «Люди! — встревоженно крикнул им он сверху. — Что со мной?» Голос ветер смял, погасил его крик. Тогда, чтобы привлечь к себе внимание, Леро замахал руками и поболтал ногами. Это привело к тому, что он стрелой взмыл еще выше.

Это был сладостный сон! Летать в небе оказалось куда проще, чем ходить по земле. Достаточно было развести руки в стороны, и Леро зависал между небом и землей. А если он взмахивал кистями или даже просто ставил их под острым углом — его резко бросало вперед и выше, в ушах свистел ветер и сотрясались барабанные перепонки. И вот какое неведомое прежде ощущение он испытал, летая во сне: ему казалось, что сам-то он в это время лежит с закрытыми глазами в постели, а высоко в небе реет его двойник, его второе «я»! Так уже в этом сне Леро познал и отравился сладостью двойного существования. В нем заговорила пузырчатая кровь…

Он проснулся, обнаружив себя лежащим на надувном полу. Изумленно потряс головой. Вышел из домика. В ту ночь он спал в горах у небольшого водопада. Утро выдалось кротким, золотистым. В расщелинах камней таинственно и нежно пела вода. Чайки, снежно-розовые в лучах восходящего солнца, расхаживали неподалеку туда-сюда, разогреваясь для взлета. Не залюбоваться этим утром было невозможно! Но вот беда: Леро оно показалось мрачным, недобрым и вызывало у него лишь раздражение, прежде всего тем, что напоминало — ночь прошла и все, что он видел и испытал, было не наяву, а во сне. Он заставил себя принять душ под водопадом. Смыл разбитость и дурное настроение, и скоро все вернулось на свои места: мир Нескучной Обители вновь предстал перед Леро во всей своей красоте, а диковинный сон, отлетая из памяти все дальше, тускнел и меркнул.

Сансанч и МАМА расспрашивали Леро о самочувствии на пятый день после того, как ему приснился этот самый сон. К тому времени мальчик уже почти не сомневался, что никакого сна на самом деле не было, просто ему что-то померещилось. Он успокаивал свою совесть, внушая ей, что скрыл от своих старших друзей не правду, а всего лишь легкое сомнение… Но вскоре на него снова неистовой бурей обрушился все тот же крылатый сон. Пробудившись, Леро затужил, хотел было немедленно пройти к Сансанчу и МАМА и рассказать им все начистоту. И все же не пошел. Ведь прежде чем поведать этим двум симпатичным людям всю правду о странных снах, сначала надо было сказать, что накануне он солгал им умолчанием.

А второй сон был еще увлекательнее, чем первый! Взмыв ввысь, Леро с сотню миль принесся над мелко всхолмленным морем, увидел караваны судов и темные силуэты подводных лодок, стада синих китов, колыбели морских смерчей и ураганов, острова, видимые только во сне и потому не отмеченные ни на одной карте, и прибрежные города заморских стран. Он летел — и то ли в нем самом звучала грозная и скорбная, как реквием, музыка, то ли эта музыка и была энергией его полета, все клеточки его тела благодарно пели и легко отзывались на малейший взмах руки и поворот ладоней. И как бы высоко он ни поднимался, повсюду за ним по поверхности моря торопливо бежала причудливая тень, похожая на какое-то слово, прочитать которое из-за высокой скорости полета и зыби волн было невозможно… Наконец он очнулся, открыл глаза. Как и в предыдущий раз, утро предвещало ясный день. Но, удивительно, Леро не воспринимал его ярких красок. Все в его глазах: и сахарно блистающая вершина горы, и леса, облитые розовато-золотым светом утра, и тихо колыхающаяся громада моря — все было покрыто серым пеплом уныния и тоски. Весь день мальчик был угнетен, молчалив и улыбался лишь в ответ на очень удачные шутки товарищей. И, как только выпадала возможность, уединялся. Ему хотелось вновь пережить то самое состояние, которое он испытал во сне, когда, облетав все море, повернул к берегу, вытянулся в струнку, весь затрепетал, как папиросная бумага на ветру, и полетел вперед с такой огромной скоростью, что весь раскалился и, как ему показалось, опалил себе мочки ушей.

В тот день ему необычно часто встречался Сансанч. Снова чем-то обеспокоенный, руководитель НО вопросительно поглядывал на Леро, будто ожидал, что мальчик подойдет к нему и признается в чем-то важном. Под вечер, не дождавшись этого, он сам подошел к Леро, глянул ему в глаза, как сталевар в глазок печи, и с тревогой сказал:

— До меня дошел слух, что сегодня ты отказался от добавки. Это правда?

— Да, — неохотно ответил мальчик. — Я не хочу полнеть.

И тут же торопливо свернул в сторону.

И опять Леро не сказал всей правды! Не полноты боялся он, а того, что возросший вес станет помехой для его полетов во сне!..

Да, все в жизни Леро как бы перевернулось вверх дном: чем изощреннее и красочней были сны, тем неприятней ему становилась явь. Не только природу, но и людей Леро теперь воспринимал через призму ночных видений. Он стал с мрачной снисходительностью поглядывать на своих товарищей. Им снилось, как правило, что-нибудь будничное, прозаическое: один на удочку поймал кита, другой во сне решил математическую задачу… А Леро что ни ночь летал во сне, с каждым разом забираясь все выше и выше в небо. Бывали случаи, он покрывался льдом, подобно стратостату, поднявшемуся в разреженные слои атмосферы, его трясло при переходе звукового барьера, он научился совершать строго вертикальный, как ракета, взлет…

И все же самыми приятными были для него сны, в которых он становился пассажирским авиалайнером со сверхзвуковой скоростью. На его спящем лице появлялась счастливая улыбка всякий раз, когда он видел себя в образе длинной серебристой сигары с короткими, прижатыми к корпусу крыльями и носом в форме клюва клеста. Две огромные силы противоборствовали в нем: одна скрепляла части его конструкции, другая стремилась разорвать его на те же самые части, и именно это противоборство и обеспечивало его надежность. Он любил молча возвышаться над сутолокой аэропорта. Испытывая смесь добродушия с чувством превосходства над крохотными по сравнению с ним пассажирами, он вбирал в себя и их самих и их толстенные чемоданы. Затем выруливал на взлетную полосу, стартовал и уже через несколько секунд был в леденящих взор просторах стратосферы. Но пиком нечеловеческого счастья для него каждый раз был вот этот миг полета: когда посреди равномерного гула двигателей вдруг раздавалась озорная трель звонка. То, снилось ему, в багажном отсеке срабатывал кем-то впопыхах засунутый в чемодан будильник. Спящего Леро охватывала безмерная гордость. И в самом деле: где, когда, кто из людей испытывал такое, чтобы внутри него звенел будильник?!

Спал Леро всегда крепко. Но если прежде он просыпался сам, то теперь просил товарищей будить его по утрам. Но легко было сказать: разбудить Леро! Чтобы он наконец открыл свои сонные глаза, товарищи кричали ему в ухо, лили за ворот ледяную воду, трясли изо всех сил. «Встаю», — недовольно бормотал Леро и, когда товарищи уходили, случалось, опять засыпал.

Пришла пора — крылатым снам мало стало ночей! Леро потерял всякий интерес к книгам, на уроках сидел «сонной мухой» (так выражались, когда на Земле еще водились мухи). Он и ел теперь не со здоровым аппетитом, как прежде, а зло и алчно, от всего, что ему подавали, отрывал и заглатывал кусками и при этом, точно кондор, угрюмо оглядывался по сторонам. Надо ли говорить, что товарищи, любившие Леро за независимый и жизнерадостный характер, перестали его узнавать?

Чтобы он не отстал в своем развитии от сверстников, учителя начали заниматься с ним отдельно. Каждый раз он садился напротив них с внимательным видом. Глядел во все глаза на все, что они для него писали, чертили на доске. Но ничего не видел. Слушал, что они говорили. Но ничего не слышал. Он был весь поглощен рассматриванием приснившегося ночью. Крылатые сны, химеры его ночей, едва он открывал глаза, как тонкий стеклянный сосуд при ударе об пол, разлетались на мелкие части. И теперь самой большой страстью Леро стало собирание и — да будет нам позволено выразиться так — склеивание осколков сна…

Кто бы знал, как ему стало тяжко жить! Он по-прежнему от всех скрывал, что с ним происходит по ночам и чем его ум занят днем. И чтобы как-то объяснить свое равнодушие к книгам и учебе, стал прославлять Екклезиаста и проповедовать его мрачный взгляд на познание как на источник скорби и печали. Наконец, пришел день — Леро совсем запутался и запретил себе думать о том, чтобы пойти и рассказать Сансанчу и МАМА о своих мучениях. Это случилось, когда он увидел во сне ту, ради которой в снах поднимался над землей все выше и выше, — Солнышко.

Все эти годы они, как и условились во время первой встречи в столовой, сидели за одной партой. С первого же дня оба почувствовали, что им хорошо быть рядом. А почему, не знали. Да и где им в ту пору было знать, что с людьми многое происходит помимо их сознания и воли? Сердца Леро и Солнышка, точно два маленьких колокола, которые нашли, что они созвучны, без устали и самозабвенно переговаривались в то самое время, когда мальчик и девочка, занятые на уроках делом, сосредоточенно молчали, и даже тогда, когда горячо спорили, кто из них на чью половину парты залез локтем… Чем старше становился Леро, тем больше он открывал в Солнышке достоинств. Она была не только красивой, но и доброй, неспособной обидеть комара девчонкой. Леро любил смотреть в ее серебристо-серые глаза и ради этого, бывало, легонько дергал соседку за косичку на уроке. А на переменке выкидывал какое-нибудь смешное коленце, чтобы вызвать у нее улыбку. Он уже слабо помнил, как выглядит его мать. Зато где бы ни был, повсюду видел перед собой светозарное лицо Солнышка, оно словно вторым изображением было наложено на весь полуденный мир. Все стройные, красивые девчонки стали ему чем-то напоминать соседку по парте. Со временем он начал находить общее с ней в птицах, облаках, цветах, а очертания самых живописных скал округи навели его на мысль, что ветры за образец для разрушения твердых пород приняли милый, с чуть вздернутым носиком профиль Солнышка…

Ему, конечно же, хотелось, чтобы Солнышко узнала, как дорога ему. Но каким образом это сделать? Сказать о своих чувствах, что называется, открытым текстом, не утаив, как советовал доктор Кальцекс, ничего? Однажды Леро набрался храбрости и проводил ее после уроков аж до дверей спортзала — Солнышко занималась гимнастикой. «Ты самая хорошая девчонка на свете, и давай с тобой дружить до самой смерти», — хотел он сказать ей на прощание. Но не смог вымолвить ни слова! Дикий страх вдруг обуял Леро: что, если он ей ни капельки не нравится?! Хуже того: он ей противен и, кроме смеха, его предложение дружить до самой смерти ничего у нее не вызовет? «Я потопал!» — довольно грубо сказал он ей на прощание и ушел.

Страх быть отвергнутым и осмеянным загнал его чувство в сны. Едва он засыпал, серебристо-серые глаза Солнышка вспыхивали, как две путеводные звезды в небе его мрачных снов. Он до острой боли в предплечьях вытягивал руки и, сотрясаемый миллиардами лошадиных сил воображения, устремлялся ввысь. Трудно сказать, сколько продолжались эти полеты. Во сне время течет по-особому. Но, что не подлежит сомнению, они изматывали его до предела. Он беззвучно плакал, продираясь во сне сквозь ледяной мрак и твердую пустоту космоса, вскрикивал от боли и метался в постели, когда сквозь него пулями проносились малые метеориты… Верно, Леро еще бы и не то вынес, лишь бы близко, на расстояние вытянутой руки, подлететь к Солнышку, прекрасное лицо которой, озаренное синими солнцами соседних галактик, печально светилось в беспредельной вышине. Нет, этого ему никак не удавалось сделать. Как бы долго и быстро он ни летел, Солнышко ближе не становилась!

Это в снах. А в жизни Леро обращался с ней день ото дня грубей и бесцеремонней. Его теперь раздражало, что девчонка вся светится кротостью и чистотой, — завидев ее, он стал демонстративно надевать темные очки. Теперь ловил момент, когда соседка, задумавшись о чем-то на уроке, нечаянно залезала локтем на его половину парты. Брезгливым щелчком пальца он водворял ее локоть на место…

Все же после каждой выходки ему становилось стыдно за себя. Просыпаясь по утрам, он давал клятву: сразу после завтрака подойти к Солнышку и громко ей сказать: «Ты меня извини, но я жить без тебя не могу!» Однако заканчивался завтрак, подходил обед — Леро молчал. Страх быть непонятым и непрощенным запаивал ему губы. Бывало, он с решительным видом подходил к ней. И с таким же решительным видом, промолчав, убегал прочь.

Однажды он тайком пробрался в кабинет доктора Кальцекса и для храбрости выпил месячный запас валерьянки. Главным теперь для него было признаться Солнышку в своих чувствах, а там, как говорится, будь что будет! Прямо из кабинета Леро отправился на поиски соседки по парте. Кто-то ему сказал, что она играет в вечно цветущих садах Нескучной Обители. Но уже по дороге туда он почувствовал, как у него все реже и реже бьется сердце, деревенеют губы — валерьянка давала о себе знать… Солнышко стояла на зеленой лужайке под вечно цветущей яблоней и крутила хулахуп. Она сразу догадалась, зачем он пришел. Вся напряглась и застыла в ожидании, но обруч продолжал вращаться вокруг нее, как спутник по заданной орбите.

— Ты… — начал Леро произносить заранее заготовленные слова и надолго замолчал, глядя себе под ноги. В нем почти остановилась жизнь. Голос был глухим и враждебным. Слово «ты» в его одеревенелых устах прозвучало как угроза жестокого оскорбления, — …меня.

С огромным трудом он договорил фразу до конца. Поднял голову и по безжизненно лежавшему на траве обручу догадался: Солнышко, испугавшись его вида, давно ушла.

Детской душой будущей женщины она догадалась, что Леро сражен каким-то недугом, но как и чем помочь ему, не представляла. Ее доброе сердце, истерзанное предчувствием беды, теперь не знало, о чем говорить с сердцем Леро. Лишь изредка горько жаловалось ему то на ужасную тесноту, то на безмерную пустоту в груди…

А что Леро? Болезнь продолжала в нем свою разрушительную работу. Крылатое существо, почти вытеснившее из него человека, сделало крен, в результате чего с мальчиком произошло самое печальное за все это время: он стал неправильно воспринимать положение вещей! Все доброе ему теперь казалось подозрительным. Во взгляде, обращенном к нему с любовью и жалостью, он видел дерзкую насмешку. Отныне он стал избегать всякого общения. Уже не просил товарищей будить его по утрам. Спал теперь и ночью и днем. Просвет между сном и бдением катастрофически сужался. На его сознание надвигалась полярная ночь Летаргии — покровительницы всех измученных и всех измучивших себя…

Сансанч посадил вялого, дремлющего Леро в корзину аэростата, сбросил балласт, и они полетели в клинику физического бессмертия, расположенную на заснеженной вершине горы.

Там мальчика обследовали и пришли к заключению, что он будет спать свыше восьмидесяти лет.

— Не хотел бы я быть на его месте, — хмуро заметил Сансанч. — Проснуться, когда все твои друзья и подруги уже будут глубокими стариками…

— Можем еще предложить вечный сон, — бессильно развели руками врачи.

— Чем он отличается от смерти?

— Спящий один раз в столетие глубоко вздыхает, открывает глаза и тут же засыпает еще на сто лет. И так далее.

Сансанч отказался усыплять Леро и вместе с ним полетел к подножию горы, в Нескучную Обитель. Он надеялся, что по дороге домой что-нибудь придумает. Но ничего стоящего не пришло в голову. Приземлившись, он отнес спящего мальчика в его надувной домик — последнее время Леро ночевал в самом глубоком и темном ущелье округи. А сам пошел к себе в кабинет, чтобы по космическому телефону связаться с родителями ученика и испросить их волю…

Увы, он не знал, что Леро сквозь дрему слышал приговор врачей. И как только руководитель НО, заботливо прикрыв его одеялом, ушел, мальчик принял решение, которое ему показалось до того простым и мудрым, что он впервые за много дней слабо улыбнулся.

Он встал за час до рассвета. Ночью, как ни странно, ему ничего не приснилось. Но это не повлияло на его решимость исполнить задуманное. Он вышел из домика и в последний раз, как бы запоздало возрождаясь к жизни, сделал утреннюю гимнастику, почистил зубы, ополоснулся ключевой водой. И начал восхождение в гору.

Шел он быстро и за это время всего один раз остановился, чтобы полюбоваться на оцепеневшую на листе магнолии черную бабочку со светящимися во тьме серебристыми каплями росы на бархатных крылышках. Встреча с этим прекрасным видением неповторимой жизни заставила его покрепче стиснуть зубы, чтобы не заплакать над своей судьбой. Он ускорил шаг.

Ровно через час он стоял на самой высокой в округе скале с острыми, как ножи, зубьями. Однажды он уже поднимался на нее и бросал отсюда камни в море. Но так и не дождался, когда они упадут в воду. По всей видимости, их относило ветром куда-то в сторону.

Он отсчитал от края пропасти сорок шагов. В последний раз огляделся. Чем-то место для разбега ему напомнило взлетную площадку его крылатых снов. Но какое значение это имело теперь? Он побежал к пропасти без капельки страха в душе. Оттолкнулся от края скалы, изогнул тело дугой, чтобы затем выпрямиться и начать падение строго вертикально.

Но ураганный ветер, ринувшийся Леро навстречу из бездны, не дал ему падения. Он развел его устремленные книзу руки и расставил так, будто они были крыльями. Леро завис над бездной.

— Это не сон?! — потрясенно вскричал он, когда воздушная подушка подкинула его выше скалы и понесла в синеющем просторе рассвета. Крик мальчика обвальным эхом отозвался в ущельях горы.

— Это не сон! — утвердительно ответило ему эхо, вообще, как известно, неспособное передавать сомнения.

Леро, независимый по натуре, попытался вырваться из цепких объятий ветра. Тот поднял его еще выше и закружил, как сережку ясеня, затем как бы расступился под ним. Леро мог камнем полететь вниз. Но налетавший во сне много часов, он обнаружил сноровку: извернулся, выполз из воздушной ямы и начал свободный полет на руках. А ветру, казалось, лишь этого и надо было: тонко засвистел в пальцах летающего мальчика.

Еще не совсем рассвело. Предутренний мрак пока что толстым слоем лежал на всей земле. Но Леро был высоко в небе, в тот день он первым из людей увидел рождение солнца. Сначала это был тонкий жгутик ослепительного света, проклюнувшийся сквозь черту горизонта. Несколько мгновений он, радостно извиваясь, плескался в черных волнах далекого безлюдного моря. Затем из него образовался полый, как будто бы дышащий шарик розового света. Его первые лучи промчались сквозь толщу мрака и зажгли в нем розовые угольки утра. А вот и вся гора, одетая зелеными, в росе, лесами, засверкала как изумруд и вновь предстала в своей вечной женственной красоте. Леро стремительно понесся над гранью, разделяющей сушу и море. Зеркала укромных бухт стреляли по нему зарядами золотисто-синего огня. Тело мальчика приятно покалывало иглами пустоты. Его молодой, гибкий позвоночник прогибался подобно грифу гавайской гитары и чуть слышно пел. Хотя Леро летел высоко в небе, его ноздри уловили вполне земной запах свежего огурца. То в устья здешних чистых рек входила для нереста серебряная рыбка корюшка, которой природа моря по странному капризу зачем-то даровала этот самый огуречный запах…

Кружа над сахарной головой горы, Леро отчетливо увидел под собой ту самую причудливую тень, похожую на какое-то слово. Он сбросил скорость, завис над тенью и с удивлением прочитал; орел… С минуту он ничего не понимал. Наконец до него дошло: его имя состоит из тех же букв, что и имя гордой и смелой птицы!

Ободренный этим открытием, он сделал несколько сильных взмахов и полетел вверх, потом вниз, барахтаясь в сиянии утра, как в воде. Кровь далеких предков, загубленных тяжелой работой в кромешно темных шахтах, теперь победно звенела в его жилах. Их мечта о синем небе над головой, погребенная глубоко под землей, через века взошла в потомке ненасытной жаждой и способностью к свободному полету, а пузырьки в крови придали его телу летучесть водорода. Леро изначально умел летать! И, знай об этом, он уже мог бы — не во сне, а наяву — налетать миллионы километров… Наверстывая упущенное, он делал круг за кругом над горою. Летая, видел караваны надводных кораблей, стада синих китов, заморские страны — все то, что видел в снах, конечно, кроме островов, видимых только во сне.

Из живых существ в небе Леро первой повстречалась чайка. «Сейчас она упадет в обморок», — весело подумал он, поставив себя на место птицы. Но чайка продолжала спокойно лететь. Она сразу смирилась с фактом появления человеко-птицы.

— Доброе утро! — резким, как у всех чаек, голосом поздоровалась она и бросилась вниз, к устью реки, где на бреющем полете стала выхватывать из волн и судорожно заглатывать живое серебро корюшки…

Еще немного погодя Леро услышал позади себя надсадный свист реактивного двигателя. Его нагонял самолет типа «колибри», рассчитанный на одного человека. Когда их скорости сравнялись, Леро положил руку на крыло «колибри» — ему захотелось еще раз убедиться, что не спит. Покрытая инеем плоскость крыла обожгла его холодом.

— Давно занимаешься этим видом спорта? — спросил у него пилот.

— Только начал, — застенчиво ответил Леро.

— В твои годы я занимался дельтапланеризмом. Увлекательное занятие. Но после того, как дети, принимая меня за бабочку необычных размеров, стали гоняться за мной с сачком, я, от греха подальше, пересел на самолет…

— На ваш взгляд, у меня что-то получается? — вежливо поинтересовался Леро.

— Для начала ты летаешь очень неплохо!.. — искренне похвалил его пилот и дал несколько советов: — Почаще отдыхай на восходящих потоках. Заставляй работать ноги, пользуйся стопами как хвостовым оперением…

— Скажите, а что лучше иметь — крылья или?..

— Умную голову и крепкую веру в себя! — не дал ему договорить пилот, засмеявшись.

— Да, но без крыльев далеко не улетишь…

— Будем откровенны: ни у меня, ни у тебя их нет, но мы же летим! В том и штука: человеку мало быть человеком! Ему хочется побыть и птицей и рыбой… Сдается мне, он и богов когда-то для себя придумал, чтобы потом самому стать богом и все невозможное сделать возможным…

— Согласен с вами! — горячо воскликнул Леро. — Хоть тресни, но верь в чудо, и оно обязательно свершится!

— Э-э… — шутливо погрозил ему пилот пальцем. — Не приписывай мне мыслей, которых я не высказывал. Уж если в кого-то и верить, так только в человека, потому что он и есть самое большое чудо во всей Вселенной…

— Здорово сказано! — пришел в восторг Леро. — Сами придумали?

— Это знают все, — снова засмеялся пилот и тут же немного взгрустнул. — Но не все живут, помня об этом. Много еще людей, которые тратят жизнь на безделье, грошовые удовольствия, пьянство, ссоры, интриги — на все то, что убивает в человеке человека…

Они еще немного поговорили о том о сем.

— Нажми на кнопку под крылом, и тебе кое-что перепадет, — сказал пилот под конец разговора. Посмотрел на часы и добавил: — Извини, я опаздываю на симпозиум по проблеме предутренних снов.

Леро не заставил себя уговаривать, нажал на кнопку и получил в руки блок с горячим кофе и бутербродом с сочной ветчиной. Пока он раздумывал, с какой стороны ему откусить, «колибри» прощально махнул крыльями, набрал высоту и быстро скрылся из виду.

Подкрепившись, Леро полежал на спине в теплеющей лазури неба. Потом взобрался на розовое пухлое облачко и крепко уснул на нем…

На земле его хватились во время завтрака. Самые быстроногие мальчишки сбегали в ущелье. Надувной дом Леро был пуст. На ноги была поднята вся Нескучная Обитель. Обследовалась каждая пядь земли. Аквалангисты старших классов прочесывали морское дно… Кто же знал, что Леро был в небе?

Сансанч и МАМА находились в смотровой вышке штаба по спасению Леро. В который раз просматривая окрестности, они по очереди глядели в подзорную трубу. Отчаявшись найти мальчишку, Сансанч горестно запрокинул голову в небо. Легкие утренние облака сменились черноватыми и точно в какой-то битве порванными тучами. По всему небосводу прокатывалась дрожь отдаленных бурь. И какая-то смуглая щепочка носилась под днищами туч.

— Соринка, что ли, попала? — недоуменно пробормотал Сансанч. Протер платком красные от бессонницы глаза. Щепочка никуда не делась. — Самое интересное: она не трет глаз, но и не исчезает.

МАМА тоже взглянула вверх.

— И мне попала соринка! — удивилась она. — И я тоже не чувствую ее…

— Странное совпадение, не правда ли? — с забившимся сердцем сказал Сансанч.

— Очень! — согласилась с ним МАМА. Она приставила подзорную трубу к глазам и направила ее на мятущуюся под тучами щепочку. А затем с потрясенно-счастливым видом передала трубу Сансанчу…

Леро сам явился к обеду. Сел за стол как ни в чем не бывало. Ел с большим удовольствием, оживленно переговаривался с товарищами. Никто у него не допытывался, где он пропадал, и сам он этого не касался. После обеда, как заведено, наступил тихий час. Леро поставил свой домик на берегу моря и под рокот волн и крик чаек уснул.

Вместо одного часа он спал трое суток. Ему снились сны, в том числе и крылатые. Но теперь они приносили ему отдых, он играл ими, как усталый пловец, достигнувший берега, играет красивыми камешками.

Доктор Кальцекс, не будя Леро, обследовал его и взял анализы. Больше всего он опасался резкого увеличения пузырьков в крови. Их не оказалось вовсе! По всей видимости, на большой высоте они улетучились из крови Леро.

Проснулся он свежим, бодрым. Выбежал из домика и первым делом искупался. А потом решил немного полетать. Упругий ветер с моря как бы зазывал его в полет. Он долго взмахивал руками, яростно, как пропеллерами, крутил ими. Но так и не смог оторваться от земли.

Леро разучился летать. Грех сказать, что мальчика это ничуть не огорчило. Кто хоть раз в жизни, пусть лишь во сне, летал на собственных руках, знает: это почти счастье, если не само счастье!.. Но он был в том возрасте, когда у человека расцветают все способности, в том числе и способность не слишком близко принимать к сердцу утраты. А кроме того, теперь он знал: если быть правдивым, как сама правда, много трудиться, верить в себя и в человека как самое великое чудо Вселенной — можно сделать свою жизнь прекраснее любого сна…

Дела у него пошли как до болезни и даже лучше. Он хорошо учился. Каждый день менял места ночевки. Перестал, приучая себя к умеренности, просить добавки. Больше того, от каждого блюда теперь оставлял толику для птиц — их изучению и охране он решил посвятить свою жизнь… И был счастлив только тем, что живет на одной планете с Солнышком. Девочка не напоминала ему об обидах, которые он ей нанес. И Леро не докучал ей своими раскаяниями. Молча сев после небольшого перерыва рядом с ней, он положил свою руку на полсантиметра ближе, чем обычно. И с волнением ждал, как она отнесется к этому. Солнышко промолчала. Но и руки своей не отодвинула! А когда ее вызвали к доске и затем разрешили сесть на место, она положила свою руку тоже на полсантиметра ближе, чем обычно…