Мальчишки из Нахаловки

У доктора

Уже начало смеркаться, когда телега с Максимом подъехала к дому Гены. Газис и кучер остались у повозки, а Гена скрылся в доме. Прошло несколько минут, и через открытое окно Газис услышал разговор.

— Ведь он в тяжелом состоянии, — говорил Гена.

— Но у меня не госпиталь. Вези в больницу. Хочешь, я дам записку, — это бас доктора.

— Пока мы его довезем, да еще врача на месте не окажется, бог знает что может случиться.

— Ничего с парнем не случится, этот народ живучий.

— Ну, папочка, возьми его, — раздался вдруг голос девочки, — папочка, ты ведь добрый.

«Соня», — догадался Газис.

Гена выскочил из дома.

— Давай, понесли, — скомандовал он Газису.

И вот Максим лежит на широком кожаном диване. Доктор, подняв только что вымытые руки, командует горничной Маше:

— Рубашку долой, штаны тоже. Эка ноги-то какие грязные, потом помоешь. А это что за листья?

— Это я мать-мачеху прикладывал, — ответил Газис.

— Гм, новоявленный эскулап. Смой-ка всю эту гадость, — приказал доктор Маше. — Да-а, тут что-то серьезное. Ну-ка все марш отсюда!

Гена и Газис вышли в столовую. Здесь за большим столом стояла Соня. В ее огромных на бледном личике темных глазах был вопрос, и когда Гена и Газис сели за стол, она спросила:

— Ему больно?

— А ты как думала? Семь дробин в спине, — ответил Гена.

— Ой! Его папа резать будет?

— Наверно. Ты вот что, дай-ка поесть что-нибудь.

Соня с готовностью побежала на кухню. Принесла кусок телятины, несколько холодных котлет, хлеб.

— Больше ничего нет, — сказал она.

«Ого, ничего нет, — подумал Газис, — тут бы на всех нас хватило».

Начав есть, он до боли в желудке почувствовал, как голоден и как вкусна эта господская пища. Со всем этим он наверняка управился бы в пять минут. Но Соня… Каждый кусок, отправляемый в рот, она сопровождала внимательным взглядом, приглядываясь, как Газис жует и даже глотает. Какая уж тут еда! Поэтому Газис, проглотив кое-как котлету, сказал:

— Я больше не хочу, спасибо.

— Как это не хочешь? Давай ешь, — возразил Гена. — Ты ведь целый день возился с Максимом, устал и ел, наверное, давно. А нам еще с тобой на остров шагать.

— Ночью? — воскликнула Соня.

— А что нам ночь.

— А как же Максим? — спросил Газис.

— Останется здесь.

— Ой как хорошо! — обрадовалась Соня. — Я за ним ухаживать буду. И вылечу его.

В столовую вышел доктор.

— Ну, силен ваш приятель, — весело заговорил он, — семь надрезов сделал ему на спине, и хоть бы пикнул. Молодец! Если дело обойдется без заражения крови, то через неделю будет бегать. Вот вам его трофеи, — доктор высыпал из ладони семь дробинок. — Сохраните ему на память. А теперь пусть поспит. Утром отправим в больницу.

— Зачем? Не надо в больницу! — закричала Соня. — Я буду за ним ухаживать.

— Ни за кем ты ухаживать не будешь. Это тебе не игрушки. Утром поедешь к маме на дачу, а молодца отправим в больницу.

Доктор ушел. Газис во что бы то ни стало решил взглянуть на друга. Ведь неизвестно еще, когда увидятся. Подойдя к дивану в полумраке кабинета, едва освещенного ночником, Газис разглядел Максима, ничком распростертого на кожаном диване. Он весь был забинтован, будто на него надели белый жилет. Максим приподнял голову.

— Газис, ты? А я боялся, не увижу тебя. Знаешь что, смотри, маме не говори.

— А может быть, я за ней завтра пошлю коляску. Пусть посмотрит, что ты в хорошем месте, — сказал Гена.

— Что ты! Она же плакать будет. Я завтра поправлюсь и приду на остров. А когда у меня все заживет, наловим рыбы — и домой.

Максима разбудили воробьи. Первая мысль: откуда на острове появилось столько воробьев? Открыл глаза, и они уперлись в белоснежную наволочку, а не в грязную мешковину, на которой он спал в шалаше. Резко, как привык это делать просыпаясь, повернулся на бок и невольно вскрикнул от боли. И тут вспомнил, что с ним вчера случилось и как он попал в эту светлую комнату.

Боль, будто проснувшись вместе с ним, не унималась. Она волнами ходила по спине и убедительно внушала: лежи, не шевелись. Ну нет, ему здесь незачем оставаться. Судя по теням за окном, сейчас еще раннее утро, значит, все спят. Окно невысоко, через него можно легко выбраться.

Стиснув зубы, Максим осторожно повернулся на бок, спустил ноги с дивана, посидел, ловя момент, когда очередная волна боли отхлынет, и встал. И тут обнаружил, что никуда уйти не может: ведь он совсем голый, если не считать бинтов, обмотавших его от плеч до пояса. В этот момент распахнулась дверь, и в комнату заглянула горничная Маша.

— Что ты наделал! — громким шепотом заговорила она. — Тебе нельзя вставать. Смотри, кровь выступила. Надо будить Илью Ильича.

— Не надо, подсохнет, — виновато ответил Максим.

— Да нельзя допускать, чтобы кровь сочилась сквозь бинты, заражение может быть.

— Не будет. В прошлом году я, знаете, как ногу рассадил, и ничего, прошло.

— Ну-ка дай я тебя хоть подбинтую, чтобы кровь не проступала. А вы, барышня, зачем сюда? — сказала Маша, оборачиваясь к двери. Это вошла Соня. — Чего это вы поднялись в такую рань?

— Я пришла ухаживать за раненым… Ой, кровь! — воскликнула Соня и подбежала к Максиму. — Тебе больно?

— Нет, почти не больно. Ты только не кричи, а то доктора разбудишь.

— Конечно, надо его разбудить. — Соня убежала.

Через минуту, завязывая на ходу пояс халата, появился хмурый, невыспавшийся Илья Ильич.

— Что случилось?

— Да вот, — объяснила Маша, — встал, и кровь проступила.

— Ты мне прыти не проявляй, сказано лежать, и лежи. Когда можно, будет вставать, скажу. Подбинтуй, Маша, и до завтра не трогать.

Доктор пощупал Максимов лоб, посчитал пульс.

— Есть жарок. Все нормально. Дайте ему сейчас кружку простокваши, в завтрак хорошую котлету. Кормите его шесть раз в день. А ты, молодой человек, лежи и, как это говорят у вас в Нахаловке, не рыпайся.

Доктор ушел.

Соня вернулась с кружкой простокваши.

— Знаешь, ты остаешься у нас, и я буду за тобой ухаживать, буду тебе давать лекарства, сидеть около тебя.

— А зачем около меня сидеть?

— Около больных всегда сидят сиделки. Я буду тебе рассказывать что-нибудь, читать книги. Хочешь, я тебе сейчас почитаю интересный рассказ, хочешь?

— Давай читай.

Соня сбегала в другую комнату, принесла книгу, забралась с ногами в широкое кресло и начала:

— Рассказ называется «Господин Могусам».

Читала Соня довольно бойко, но как-то однотонно, и рассказ был нудный, «господский». В нем шло повествование о том, как один барчук решил жить самостоятельно. И оказывается, без помощи взрослых не смог толком ни одеться, ни поесть, а ушел из дому и заблудился. Посмотрела бы эта госпожа писательница, как живут ребята в Нахаловке. Им родители помогают разве что в грудном возрасте. Вот Коля, четыре года ему, а для себя все делает сам. А Васек и Катя даже матери помогают. Неинтересный рассказ! И сколько Максим ни тужился, не сладил с навалившейся на него дремой, уснул. Тут же проснулся от наступившей вдруг тишины. Первое, что он увидел, — это полные слез глаза Сони.

— Ты что, Соня?

— Какой ты противный, я тебе читаю, а ты спишь. Ты невоспитанный.

— Не серчай, Соня, я нечаянно. Рассказ больно скучный, все про вас, богатых. Знаешь что, дай я сам буду читать, тогда не усну.

— А мы и не богатые. Мама все время жалуется, что денег не хватает. Она мечтает съездить в Италию. Целых три года собирала деньги. А ты говоришь — богатые.

— Ты еще не знаешь, что такое бедно жить.

— А ты знаешь?

— Ха, я-то знаю.

— А ты бедный?

— Да не богатый. Ну ничего, вот скоро свергнем всех буржуев и будем так жить, ого! Не хуже вашего.

— А как «не хуже нашего»?

— Ну как, я, например, пойду учиться в гимназию.

— А сейчас почему не учишься?

— Так деньги же надо, чудачка, а тогда бесплатно будет.

— Я тебе дам денег, спрошу у папы, и дам, вот ты и учись в гимназии.

— На кой мне твои деньги, я сам заработаю.

— Как ты заработаешь?

— А так, поступлю в главные мастерские слесарем и буду зарабатывать.

— А кто такой слесарь?

— Слесарь — это мастер, все может сделать. Вон в двери замок, кто его сделал? Слесарь. А ключ к замку — тоже слесарь. Да что там ключ, паровозы слесарь делает, машины всякие.

— И ты будешь делать паровозы?

— А ты как думала? Конечно, подучусь сначала.

Маша принесла завтрак. Придвинула к постели табурет и поставила тарелку с двумя большими котлетами. На другой тарелке лежали кусок белого хлеба и нож с вилкой.

Максим зажал в горсть вилку, в другую взял нож, воткнул вилку в котлету и начал ее резать.

— Ой, Максим, ты и правда невоспитанный, — рассмеялась Соня, — ну кто так ест!

— А че? — удивился Максим.

— Разве так вилку держат? Вот так надо. И котлету ножом не режут.

— А зачем же тогда нож?

— Нож положено подавать, а резать им не все можно. Ты еще вздумаешь рыбу резать.

Когда Максим управился с котлетой, Маша принесла кружку сладкого чая.

«Ну если меня так будут кормить, я тут ожирею. Недаром Котька Гусаков такой толстый. Жрет, наверное, еще лучше», — подумал Максим.

Маша сказала, что и больному, и сиделке надо отдохнуть, и увела Соню. Максим попытался читать, но веки налились тяжестью, сами собой закрылись, и он уснул.

Может быть, он проспал бы до самого вечера. Но пришел Гена, начал рассказывать, как хорошо его отряд провел время на острове, а потом спросил:

— Скажи, кто в прошлом году с вами жил на острове?

— А откуда ты знаешь, что мы там жили?

— Твои друзья сказали.

— В прошлом году мы жили одни, как и это лето.

— Не ври, с вами жил хромой старик.

— Ну как же, дедушка Кожин был с нами… Иногда приезжал.

Максим догадывался: Гена неспроста расспрашивает его о прошлогодней жизни на острове, что-то хочет выпытать. Поэтому сразу насторожился и решил ничего ему не говорить. Но интересно, что Гена узнал?

— Вот видишь, дедушка Кожин. А скажи, он курит?

— Нет, не курит.

— И ты и твои друзья не курите? Так откуда же там прошлогодние окурки? И папиросные, и махорочные. Особенно много их возле землянки.

— Почему же ты думаешь, что они прошлогодние? Может быть, они позапрошлогодние.

— В позапрошлую весну было большое половодье, все смыло, а в эту разлива не было, и окурки остались целенькими.

— Ну тогда я не знаю. Может быть, кто без нас жил.

— Значит, не знаешь? А вот это тоже не знаешь?

Гена достал из кармана измятую, запачканную типографской краской бумажку и бережно развернул ее. Максим узнал листовку, которую Вася печатал в прошлом году. По всему видно, это был пробный экземпляр. Им Вася стер откуда-то краску и бросил в угол землянки.

— Ну откуда я могу знать? — смутился Максим.

— Хорошо, и этого ты не знаешь. А скажи, куда вы дели ружье, из которого ты ранен? Газис его унес вместе с тобой.

— Разве он унес? Вот молодец, а я и не видел, ведь мне очень плохо было. Куда же он его дел?

— Значит, тоже не знаешь. Имей в виду, за хранение огнестрельного оружия может очень попасть. Ну ладно, папа говорит, что ты еще больной, лежи. А я иду знаешь куда? В юнкерское училище. Офицером буду. Революции нужны свои офицеры. Котька Гусаков тоже идет. Да почти весь наш отряд бойскаутов. Нас охотно берут. Ведь мы подготовлены.

От этого разговора у Максима на сердце остался неприятный осадок. Ему было очень неловко от того, что он обманул Гену, не признался про жизнь на острове. Но как он мог сказать? Ведь это не его тайна. Нет, нельзя было ему говорить.

Вечером в столовой у Ильи Ильича собрались люди. О чем-то спорили. До Максима доходили обрывки фраз: «Мы социал-демократы!», «Наша партия эсеров», «Локаут», «Стачка», «Большевики»… Из всего этого Максим мог только понять, что и эта семья революционеры.

«Им-то что надо? — подумал Максим. — Богатые люди, а тоже о революции говорят. Наверно, Илья Ильич за рабочих. Хорошо бы подружить отца с Ильей Ильичом. Он такой хороший».

С такими мечтами Максим и уснул.