Малышок

Глава третья

Трудно сказать, что делали старенькие «Буши» до войны. Вероятно, стояли на заводике в каком-нибудь мирном южном городке, точили простенькие детали в час по столовой ложке, и работали за ними седоусые токари, считавшие, что лучше их станочков на свете ничего нет. Разве мог кто-нибудь предположить, что «Буши» попадут в горячие руки молодых рабочих военного времени, которым казалось, что все делается слишком медленно!

На другой день утром Сева сообщил Косте, что Колька Глухих уже достал нужную шестеренку и можно хоть сейчас выполнить задуманное дело.

- А чей станок перестроим? - осторожно спросил Костя.

- Странно, - пожал плечами Сева. - Ты же первый хотел полторы нормы выполнить! Твой станок и перестроим.

- Ловкий ты! -сказал обеспокоенный Костя и чуть не закончил: «Тебе легко чужим станком распоряжаться, а мне что будет, если неаккуратно выйдет?»

Он только подумал это, но Сева понял его мысль и улыбнулся.

- Хочешь плавать не замочившись, - отметил он, порылся в своем инструментальном шкафчике, где было много всякой всячины, и показал Косте два длинных и тонких гвоздика. - Видишь, носик у одного острый, а у другого совсем тупой. - Отвернулся, зажал гвоздики в кулаке, оставив наружу шляпки, и сказал Косте: - Тяни какой хочешь. Если вытащишь острый гвоздик, мы переставим шестеренки на твоем станке, а если тупой - на моем. Понятно?

Нужны ли были еще доказательства, что Сева тоже готов рискнуть! И Косте захотелось непременно вытащить острый гвоздик, выиграть право на перестановку шестеренок. Он протянул руку, призадумался, захватил ногтями одну из шляпки… вытащил острый гвоздик.

- Видишь, твое счастье! - И Сева изо всех сил забросил гвоздик, оставшийся в его кулаке. - Значит, твой станок переналадим.

Получилось так, как пожелал Костя, но он испугался. До сих пор он мог выбирать: «хочу» - «не хочу», а теперь оставалось только действовать.

- Ладно, скажи Николаю, - решил он.

В конце обеденного перерыва девочки привели за колонны Зиночку Соловьеву.

- Вот как мы организовали работу, - сказала Катя. - Теперь у нас совсем не будет простоев!

Посмотрев, как девочки работают, Зиночка загорелась и сразу нашла для всего этого солидное название:

- Девушки, это многостаночничество и взаимопомощь. Определенно! У вас действительно не будет простоев. Вы молодцы, орлицы! Ваш опыт надо подхватить…

Она умчалась и через минуту притащила начальника первого Цеха Тимошенко.

- Так це ж понятно! - сказал он. - При работе на станке есть время машинное, когда сам станок работает, и есть время ручное, когда токарь налаживает станок, снимает деталь да шо еще. На такой крупной детали, как «труба», да еще при таком слабом режиме машинное время получается большое. Свободно можно два станка обслуживать, а то и три…

- Однако мальчики не догадались так сделать, а девочки догадались и уже выполняют норму. Молодцы они или нет? - волновалась Зиночка, обиженная его хладнокровием.

- Молодцы, молодцы! - признал Тимошенко. - Добре, добре, хвалю! Сегодня получите столовые талоны в зал ударника… - Он добавил с сожалением: - Вот погано тилько то, шо эта деталь для нашего цеха не характерная. Мелочь делаем. А на мелкой детали машинное время короткое. На двух станках не успеть.

- Что же ты отстаешь, Малышок? - спросила Зиночка, как только начальник цеха ушел. - На Северном Полюсе ты гремел, ты был новатором производства, а здесь совсем потерялся. Сергей Степанович как-то сказал, что ты стоящий паренек, а ты не оправдываешь доверия. Неужели тебе не обидно? Вы с Булкиным должны перенять пример Кати и Леночки, вызвать их на соревнование и перегнать…

- Ах, как страшно! - вполголоса откликнулась Катя. - Все равно ничего не получится…

- Нет, не размагничивай его! - возразила Зиночка. - Я уверена, что он тоже покажет всем высокий класс… - И при этом она подмигнула Косте, не подозревая, что мальчики задумали нечто совершенно поразительное.

В конце смены за колонны на минуту забежал Колька Глухих и тайком от девочек сунул Косте что-то завернутое в бумагу, а Костя спрятал сверток в инструментальный шкафчик.

Мальчики втроем отправились домой. Заслышав голоса квартирантов, Шагистый высунул нос из берлоги и поскулил, чтобы привлечь внимание Кости, но тот пробежал мимо. Шагистый, должно быть, подумал: «Странно! Если у него сегодня нет корочки, я могу это простить, но почему же он даже не назвал меня хвостатым?» - и забился подальше в берлогу.

Вернулся, вернулся в цех Герасим Иванович Бабин! Каких только ученых слов не наговорили ему доктора, хотели оставить мастера в доме отдыха еще на целую декаду, но мастер улыбнулся, сказал: «Вот как собаку Гитлера побьем, все внутренние гайки и шурупы подтянем. А сейчас, простите, некогда. Работать нужно». И уехал.

Рано утром он побрился, помолодел и задолго до гудка отправился на завод.

- Дывысь, це ж Герасим Иванович! - обрадовался Тимошенко, когда мастер зашел в его контору. - Я ж казав, що Бабин самый неподходящий элемент для отдыха. Сидай, сидай, мастер!

Не успел Герасим Иванович сесть, как Тимошенко завел разговор о том, что директор сейчас особенно жмет на мелочь, потому что заводам-кооперантам неохота возиться с малыми деталями, а из-за них задерживается сборка.

В то время как они обсуждали вопрос об установке дополнительных револьверных станков, за колоннами появились три паренька, зажегся свет.

- Давай! - прошептал Колька и засуетился, крепко сжав свой ротик и побледнев от волнения.

Отперев шкафчик, Костя, тоже взволнованный, испуганный, достал бумажный сверток; из свертка появилась шестеренка.

Колька, звеня ключом, отпустил гайки, прикрепляющие шестеренки к «гитаре», и вместо маленькой поставил большую шестерню. Теперь ходовой валик, двигающий суппорт, должен был работать раза в три быстрее, чем раньше.

- Готово! - шепнул Колька и своей шапчонкой, зажатой в кулаке, смахнул со лба капельки пота. - Пробуй, Малышок!

- Дыши! - сказал Сева, непривычно оживленный, подвижной, с горящими глазами.

На станке уже была установлена деталь, прошедшая накануне обдирку. Костя включил станок. Он сделал это сам, но казалось, что вместо него работает кто-то другой и тянет его в пропасть. Патрон стал вращаться. Костя медленно подвел резец к детали и застыл, не в силах перевести дыхание.

- Ну! - нетерпеливо сказал Сева и дернул рычаг самохода.

Суппорт двинулся влево, и резец снял первую стружку. Удивительно, замечательно! Стружка стала широкой. «Буш» немного задрожал. Никогда еще старенький станок не работал так резво. Ребята даже рты открыли.

- Видал? - торжествуя, засмеялся Колька. - Ха-ха, деятели!

- Ух, берет! Ух, берет! - сказал Сева. - Вот это да! Щеки Кости запылали, волна радости смыла, унесла камень - нет, целую гору! - с его сердца. Прочь страхи, которые всю ночь мерещились ему, прочь сомнения! Смотрите, что делает «Буш»! Идите сюда, за колонны, и смотрите! Вот вам и подшефный Галкиной! Нет, пускай Галкина поучится у него, так будет правильнее!

- А он дрейфил, - проговорил Сева с завистью. - Мы, Николай-чудотворец, и мой станок переналадим?

- Понравилось? - усмехнулся Колька. - Попросишь, так переналажу…

Вернулся, вернулся в цех Герасим Иванович. Вот, заложив руки за спину, идет он между станками, поглядывая налево и направо.

В общем, надо признать, что в цехе порядок. Правда, кое-кто воспользовался отсутствием мастера. Бастриков не убрал стружку из-под станка - как видно, спешил в драматический кружок; у Получиной шкафчик нараспашку. Но грешно жаловаться на ребят - не подвели мастера.

Возле доски показателей Герасим Иванович остановился, просмотрел итог каждой бригады и нахмурился. Его бригада шла ровно: 120-130 процентов изо дня в день. Хорошо? Да, еще недавно это было хорошо, но вторая бригада вдруг добавила десяток процентов и почти догнала первую. Видишь как? Только зазевайся, и уже тебе наступают на пятки. Что же, галчата, надоело вам в передовиках ходить? Мастер пробежал фамилии на доске первой бригады, взял на заметку Перепелкину, которая почему-то потеряла два десятка процентов и едва вытягивала норму, решил крепко пробрать отставшего Мишу Никулина, а потом повеселел: молодец Катя Галкина, молодец Леночка Туфик и почти молодец Малышок! Вот только Булкин идет неровно, нет в нем упорства…

Герасим Иванович услышал позвякиванье металла, удивился и направился в конец цеха.

- Ставь на обдирку! - сказал Сева.

- Сам знаю! - ответил Костя, снял отделанную деталь, установил заготовку и переменил резец на обдирочный. Теперь он был уверен в станке и даже немного посвистел сквозь зубы, как делал это Стукачев.

- Ух, берет! - снова прошептал Сева, когда резец с шумом врезался в сталь. - Ух, станочек, ух…

Вдруг Костю охватил ужас - он понял, что обязательно должна случиться беда. Кто бы мог подумать, что «Буш», старый и спокойный «Буш», может так дрожать, биться, кричать, как он забился, закричал резким голосом раненого металла!

- Стой! - метнулся Колька.

Станок замер без вмешательства Кости. Патрон вращался, но резец омертвел, не брал стружки. Ходовой валик - толстый полированный шток, обязанный передавать движение суппорту, - застыл.

В ту минуту, когда три паренька окаменели перед лицом непонятной катастрофы, послышался знакомый голос:

- Чего натворили?

Герасим Иванович наклонился к станине «Буша», осмотрел «гитару», снял кепку и опустился на стеллаж. Сначала вся кровь бросилась ему в лицо, потом отхлынула, и губы задрожали в какой-то странной, растерянной улыбке.

- Встретили мастера с добрым утром, - трудно проговорил он. - Где шестеренки возьмешь?

Все это потрясло Костю. Если бы было возможно, он дал бы нарезать шестеренки из себя.

Никогда еще люди не любили машины так горячо, как в те грозные военные дни. Советские люди знали, что каждое орудие, каждая винтовка, гремевшая на фронте, делается станком в глубоком тылу, что без их станков патронные сумки и снарядные ящики опустеют, самолет не поднимется в воздух, а военный корабль не выйдет из гавани. Вот почему они берегли машины как зеницу ока, а тех людей, которые обращались с техникой небрежно и портили ее, называли позорным именем - станколом.

На заводе было три случая порчи оборудования, но аварию по вине ученика токаря Константина Малышева нужно было признать самой тяжелой: не имел он права так распоряжаться станком, так своевольничать. Это было ни на что не похоже. Молодые рабочие тайком бегали за колонны посмотреть на шестеренки с выкрошенными зубьями. Девочки ахали, а пареньки посвистывали с видом превосходства: с нами-де такое не случится. Явилась Зиночка и сказала, ни к кому не обращаясь:

- Какой тревожный сигнал!

Когда за колоннами раздавалось обидное слово по адресу станколома, Катя и Леночка поеживались и переглядывались круглыми глазами, а Сева… Сева ничего не видел и не замечал, работал бледный, даже какой-то серый. Что же касается виновника всего происшествия, то он отсутствовал. Крохотное, почти незаметное существо, забившееся в уголок, вовсе не было Костей Малышевым. Это было просто маленькое ничто, вычеркнутое из жизни.

Что это говорит главному механику суетливый, горячий Тимошенко? Что отвечает главный механик? Наконец они условились поставить на станок шестеренки с малозагруженного «Буша» из ремонтного цеха, а потом на свободе нарезать новые шестеренки.

Сердце Кости обливалось кровью. Как он изранил свой замечательный, свой любимый станок! Чего бы он ни дал, чтобы сгинул этот тяжелый сон!…

Кто-то наклонился к Косте, заслонил его от цеха:

- Не отчаивайся, Малышок…

Это сказала Нина Павловна. Слезы сдавили горло, и Костя еще ниже опустил голову. Возвращаясь в свой цех и поравнявшись с Катюшей, Нина Павловна что-то сказала. Девочка удивленно посмотрела на нее и увидела серьезное лицо, похудевшее, с добрыми глазами.

- Не оставляй Малышка! - повторила Нина Павловна. - Он сделал это не по злой воле.

До самого обеда Костю никто не трогал, но мастер не позволил ему возобновить работу на «Буше». До самого обеда… А что такое обед? Когда Катя сказала: «Пойдем в столовую, Малышок», он не сообразил, чего она хочет.

- Он абсолютно ненормальный! - прошептала Леночка, готовая прослезиться.

- Пойдем же! - настойчиво повторила Катя. - Надо обедать, понимаешь?

Она схватила его за руку и потащила. Он подчинился.

У цеховых ворот, возле досок показателей, шумели, смеялись, что-то выкрикивали ребята. Среди них стоял завкомовский художник - длинный парень, который только и умел, что рисовать. Он пристроил над доской первой бригады новый плакат и, по-видимому, очень гордился своей работой. Действительно, получилось здорово: на плакате был изображен несимпатичный человек в длинноухой шапке. Приплясывая, он доламывал станок какой-то небывалой конструкции. Во все стороны летели громадные болты, гайки и шестеренки. На плакате вверху было написано большими черными буквами: «Позор станколому Малышеву!» - а внизу еще хуже: «Станколом - помеха производству и фронту».

- Ой, не могу! - выдохнула Леночка.

Тотчас же Костя повернул обратно. Катя схватила его за локоть и попыталась успокоить:

- Ну совсем, совсем не похоже на тебя нарисовано! Только шапка немного похожа, а больше ничего. Идем в столовую!

Не ответив, Костя вырвался и ушел за колонны. Он снова забился за инструментальный шкафчик, прислонился к стене и опустил голову, глядя на ноги… Сева подошел к нему, остановился и долго молчал, не решаясь что-то сказать. Лицо у него было по-прежнему расстроенное.

- Имей в виду, Малышок… - наконец проговорил он отрывисто и глухо. - Имей в виду, что я возьму всю ответственность на себя. Ты тут ни при чем. Понял? Считай, что сломан мой, а не твой станок.

- Картинку на меня нарисовали, - горько усмехнулся Костя.

- Это ничего не значит… Я честный человек… - добавил Сева непонятно почему.

- Не значит? - переспросил Костя. - А вот и значит! - Его глаза зло блеснули. Он закончил: - Уйду с завода! Не нужны мне такие вот! Уйду вот… в тайгу… Скажи Николе…

Не этого ли слова добивался Сева так долго, не это ли слово всячески выманивал у Малышка? Почему же он теперь пошел прочь, еле передвигая ноги?

Девочки постарались скорее вернуться в цех. Катя протянула Косте алюминиевую мисочку:

- Ешь, я для тебя хлеба и каши на свои талоны взяла. Ешь, Малышок, а то не вырастешь, - и ласково улыбнулась.

Он неохотно принялся за еду. Девочек удивило его лицо, в котором все было сумрачно и спокойно.

За колонны прибежала цеховая рассыльная и пропищала:

- Малышев, начцеха зовет! Скорее!

Покончив с кашей, Костя встал, вытер руки, застегнул бушлатик и направился к конторке начальника цеха. За ним в том же направлении двинулся Сева, а к ним присоединился Колька Глухих.

Директора и парторга весь день не было на заводе. Об аварии «Буша» они узнали, когда говорили из обкома партии с главным инженером по телефону. Главный инженер передал трубку начальнику молодежного цеха Тимошенко, и тот рассказал директору, что станколомом является ученик токаря Константин Малышев, что участвовал в этом безобразном деле другой ученик, Всеволод Булкин, а переналадил станок молодой токарь из ремонтного цеха Николай Глухих.

- Та це ж одна шайка-лейка, - сказал Тимошенко. - Дружки-товарищи. Я - на Малышева, а они все - на меня, сами все рассказали, бо вин мовчит, як чугунная тумба. Ой, и впертый же хлопец!

Спустя четверть часа за колонны явился Герасим Иванович и посмотрел исподлобья на Костю, на Севу.

- Малышев, Булкин, сейчас к директору пойдем. Глухих с собой возьмите, - приказал он, круто повернулся и зашагал в цех.

Девочки испуганно глядели на Костю и Севу: к директору - ой, страшно как! Но поразительнее всего было спокойствие, с каким мальчики приняли приглашение. Костя даже не шевельнулся, а Сева, как только мастер скрылся, сказал:

- Взялись прорабатывать, нашли удовольствие… Будто без этого не обойдется…

- Что ты говоришь, Сева? - послышался голос Нины Павловны. - Конечно, без этого не обойдется. Нужно ведь с вами крепко договориться, чтобы вы берегли технику.

В этот печальный день Нина Павловна несколько раз наведывалась за колонны. Теперь она присела возле Кости, взяла его за руку.

- Почему ты молчал у начальника цеха? - спросила она. - Подумай, как можно после всего этого доверять тебе станок?

- Я… я фронту не помеха, - шепнул Костя, встал и ушел в свое испытанное убежище.

- Ты, Сева, старше и грамотнее Малышка, - сказала Нина Павловна. - Конечно, хорошо то, что ты у Тимошенко признал и свою вину, но почему ты так легко говоришь о проработке, почему стараешься ожесточить Малышка? К чему это?

Вдруг Катя выключила станок и сжала кулачки.

- Он лодырь, вредитель бессовестный! - крикнула она запальчиво. - Это он, он так нарочно подстроил, чтобы станок сломался, чтобы Малышка в свою компанию затащить и тоже лодырем сделать. Вредитель такой!

Это было тяжелое обвинение. Правда, казалось, что Костя, уставившийся глазами в землю, ничего не слышит, но Сева все же счел необходимым объясниться.

- Ты, Галкина, в наши дела не суйся! - сказал он твердо. - Конечно, мы с Колькой сделали плохо. Но мы не думали, что так получится… Я искренне хотел, чтобы Малышок полторы нормы выполнил. А теперь я всю вину на себя принимаю. Вот! - Он закончил: - Дура! - и пустил свой станок.

Все это было довольно убедительно, но оказалось, что Нину Павловну интересует не станок, а совсем другое.

- Какая у вас скверная обстановка, - проговорила она задумчиво. - Совершенно невозможная обстановка. Вы ведете себя как враги. Дошло до того, что Катя напустила на Севу собаку. Мне об этом бабушка рассказала. Как это не по-советски - такая вражда! (Катя хотела в ответ сдерзить, но сдержалась и отвернулась к станку.) Нет, подумайте, разве мы могли бы воевать, если бы все жили врозь? А какую дружную компанию вы могли бы составить, и тогда не было бы таких безобразий, как сегодня. Почему вы не дружите?

- Очень приятно с Булкиным-Прогулкиным дружить! - бросила Катя.

- Думаешь, ты мне нужна! - не смолчал Сева.

Нина Павловна досадливо махнула рукой, хотела что-то сказать, но в это время появился Бабин.

- Пошли, работнички! - скомандовал он. Оглянувшись, как человек, неожиданно оторванный от своих мыслей, Костя глубоко вздохнул и двинулся за мастером и Ниной Павловной.

До этого случая мальчикам не приходилось бывать в кабинете директора, но от других ребят они слышали, что в кабинете на письменном столе стоят четыре телефонных аппарата: один - разговаривать с цехами, другой - с обкомом партии, третий - с наркомом боеприпасов, а четвертый, самый важный, к которому никто, кроме директора, не смел прикасаться, - говорить прямо с Кремлем. Может быть, это было так, а может быть, вовсе не так, но Костя даже забыл сосчитать телефонные аппараты.

В кожаном кресле за столом сидел директор, а возле стола в другом кресле, вытянув свою несгибающуюся ногу, - Сергей Степанович. Он просматривал какие-то бумаги, беря их со стола здоровой левой рукой.

Директор приказал секретарше больше никого не пускать и спросил у Нины Павловны, что ей нужно.

- Я знаю этих мальчиков… Мне хотелось бы присутствовать, - ответила она.

- Можете, - разрешил директор. - Ребята, сядьте, - указал он на стулья напротив письменного стола, а как только Костя, Сева и Колька уселись, спросил: - Кто Малышев?

- Посередине сидит, - сказал Сергей Степанович, окинув ребят спокойным, серьезным взглядом.

- Самый маленький, - отметил директор, прикуривая от электрической зажигалки. - Припоминаю, что видел его в цехе. Это тот самый Малышев, который на филиале отличился?

- Тот самый, - подтвердил Герасим Иванович. - И тут, положим, тоже отличился, только на другой манер.

- Да, - признал директор, - расправился со станком. Дико, варварски расправился! - Он спросил у Кости: - Вот ты, Малышев, сколько пудов можешь унести? - Тут он рассердился и прикрикнул: - Встань, я старше тебя!… Так сколько пудов унесешь?

- Два пуда далеко нашивал, - пробормотал Костя.

- Неправда, не унесешь.

- Нашивал… Я тягучий…

- Так вот, тягучий человек, завтра ты должен пронести десять пудов через весь заводской двор. Слышишь?

- Не осилить, - невольно усмехнулся Костя. - Десять - это много.

- Жила лопнет?

- Может лопнуть.

- Почему же ты решил, что станок, рассчитанный, скажем, на два пуда, должен тащить десять? Доверили тебе надежный, исправный «Буш», который, худо-бедно, может выдавать в смену двадцать «труб», а ты его портишь. «Трубы» - важная часть «катюш». Двадцать «катюш» - это такой залп, который может уничтожить роту или батальон фашистов. Тебе кажется, что ты только шестеренки сломал, а может быть, из-за твоего безобразного поступка мы не успеем отбить на фронте вражескую атаку… Может быть, из-за этого кто-нибудь погибнет… Понимаешь, что ты наделал?

Молчание было тяжелым, но ответить было еще тяжелее.

- Расскажи, как это получилось, и дай слово, что это не повторится, - сказала Нина Павловна.

- Я как лучше хотел, - хрипло, невнятно проговорил Костя, хотя дал себе слово, что после оскорбления, нанесенного ему художником, будет молчать. - Я как лучше хотел… Полторы нормы дать. А они, как черепахи, ползут!…

- Вот в чем дело! - живо откликнулся парторг. - Но почему ты не посоветовался со старшими? Кто тебе позволил своевольничать? Не так вас, кажется, учит Герасим Иванович.

- Не помеха я фронту! - горячо заговорил Костя, мысли которого пошли своим порядком и воскресили чувство острой обиды. - Я фронту не помеха, а они на стенке зачем написали! - Ему стало так горько, что он все забыл, кроме тяжкого оскорбления. - Уйду с завода, не нужны мне такие вот! - крикнул он и отвернулся, вытирая лицо шапкой.

- Что о нем написали? - спросил директор.

- Плакат вывешен, что станколом Малышев - помеха фронту, - пояснил Бабин.

- Ну, это крепко, - поморщился Сергей Степанович и перевел взгляд на Зиночку Соловьеву.

- Это председатель цехкома погорячился, - поспешно откликнулась она. - Я уже сказала ему, что плакат нужно снять…

- Уйду с завода! - упрямо повторил Костя.

- Глупости болтаешь, - остановил его директор. - Сначала станок сломал, а теперь хочешь и рабочие руки забрать? Сбежишь - поймаем, судить будем как дезертира производства.

- В тайге не поймаете, - с чувством превосходства усмехнулся Костя. - В тайге я первый всякого поймаю.

Тут не стерпел парторг. Он рассердился, посмотрел на Костю хмуро.

- Совесть тебя поймает! - сказал он и стукнул своей палкой в пол. - Она поймает, будь уверен! Всю жизнь будешь помнить, как ты фронтовикам в тяжелый год помог… Станок из строя вывел, работу бросил, в тайгу собрался. А я думал, ты самостоятельный, верный человек.

- Так! - поддержал его директор, вынул из стола папку с широкой шелковой завязкой и раскрыл ее. - С тобой, Малышев, мы поступим строго, - решил он. - Ты кое в чем помог заводу. Филиал представляет к награждению нескольких человек за успешную работу в 1941 году. Есть среди них и ты. Вот что написано: «Малышев Константин Григорьевич - инициатор движения «снайперских молотков» в тарном цехе, оказавший филиалу значительную помощь в выполнении декабрьского задания». Просят представить тебя к медали «За трудовое отличие». Да, хорошо бы, Константин Григорьевич, получить медаль, но сам понимаешь - не могу и не хочу я сейчас просить за тебя Михаила Ивановича Калинина. Теперь слушай. Я поставлю вопрос о твоем награждении, как только ты выполнишь следующие условия: ты должен поскорее освоить станок и работать так, как обещал, твой станок должен быть самым чистым в цехе, а инструмент - самым стойким. Стоимость ремонта станка ты покроешь из своей зарплаты… Сколько это составит, товарищ Тимошенко?… Шестьдесят рублей? Вот за три месяца равными долями и внесешь. Что же касается плаката, то его надо снять…

- Да, надо снять, тем более что плакат не совсем правильный, - поддержал парторг. - Конечно, ты, Малышев, фронту не помеха, но ты сделал ошибку, а враг старается воспользоваться каждым нашим промахом. Вот почему не надо ошибаться. Понимаешь? Постарайся, чтобы твои товарищи тоже подтянулись, стали работать хорошо, отлично, по-стахановски. Подумай над этим, Малышев, над этим стоит крепко подумать.

Удивленный, выбитый из колеи словами директора и парторга, Костя опустился на стул. Но тут вскочил Сева. До сих пор он сидел какой-то безжизненный, равнодушный ко всему, что говорилось, как человек, который про себя решил все вопросы, а тут он вскочил…

- Малышев ни в чем не виноват! - заговорил он высоким, срывающимся голосом. - Это я во всем виноват, я его подговорил, а он согласился. Он меньше. И потом, мы жребий метали, но… Это из-за меня он… он медали лишился… Я прошу всю вину переложить на меня, будто я сломал мой станок, а не его… Я очень прошу! - И он умолк, задохнувшись, весь встрепанный, тонкий, дрожащий от возбуждения.

- Слыхали уже эту песню! - отмахнулся Тимошенко.

Положив подбородок на рукоятку своей палки, Сергей Степанович смотрел на Севу внимательно, но не строго, и Косте даже показалось, что в его серых глазах появилась сначала удивленная, а потом добрая усмешка. Но вот парторг перевел взгляд на Костю и посмотрел пристально, требовательно.

- Ты, Малышев, слышал, что сказал твой товарищ? - спросил он. - Булкин хочет принять на себя всю вину. Ты этому рад? Ты согласен - так, что ли? Сказывай толком! - закончил он по-уральски.

Косте стало обидно. Только что Сергей Степанович назвал его самостоятельным человеком, а тут вдруг Сева повернул дело, как с ребенком, и Сергей Степанович будто согласен с ним. Но в душе Костя понял, что это не так.

- Станок-то мой! - проговорил он сердито. - Не маленького нашел. Я сломал, я и в ответе! - И он отвернулся от всех и прежде всего - от Севы.

- Малец-то все же самостоятельный! - отметил директор.

- Да, по своей вине награду потерял, своим трудом и вернет, - сказал парторг. - Сядь, Булкин. Твое предложение не принято. Каждый отвечает за свой проступок, и это правильно, без этого не добьешься чувства ответственности решительно от всех работников. Понял?

Опустившись на стул, будто подкосились ноги, Сева поник, пришибленный, с красными пятнами на щеках. Костя посмотрел на него, на ошеломленного Кольку, который слушал, приоткрыв свой ротик, и тоже сел. Он и слышал и не слышал, как директор распекал Севу и Кольку, как объявил всем троим строгий выговор. Наконец мальчикам разрешили уйти.

- Малышок, задержись немного в цехе, а потом зайди ко мне в лабораторию, - сказала Нина Павловна.

Разговор старших у директора затянулся. Говорили о том, что нужно учить, воспитывать ребят, которые пришли на завод, минуя ремесленные училища, надо учить молодых патриотов, которые ненавидят фашистов так горячо, хотят сделать больше, чем позволяет умение, а вот по-глупому портят оборудование.

- Правда, - сказал Бабин. - Техминимум нужен, курсы, школы стахановские… Моих галчат подучи, так они у черта голову оторвут и себе приставят. Ох, галчата, галчата!

- А Малышев - паренек честный, - отметил парторг. - И этот Булкин не так уж плох. Способен на благородный поступок. Но все-таки нельзя оставлять Малышева под его влиянием… Вы, Нина Павловна, говорите, что знаете этих мальчиков. Давайте поговорим о них.

Нина Павловна, работавшая за столом, оторвалась от книги и подняла голову.

- Хорошо, что пришел. Присаживайся, - сказала она Косте. - Надо побеседовать. Знаешь о чем? Как ты будешь жить дальше.

Костя насупился и постарался оживить в сердце обиду.

- Чего говорить… Заплачу за ремонт станка да и уйду…

- Брось, - спокойно ответила Нина Павловна. - Прекрасно понимаешь, что никуда не уйдешь. С какой стати? У тебя хорошие перспективы - стать квалифицированным токарем, получить правительственную награду. - Она помолчала. - Сергей Степаныч просил меня сказать тебе вот что…

Он сразу почувствовал, что теперь, когда Нина Павловна передает ему слова Сергея Степановича, нельзя дурить и упираться. Он стал уважать парторга с первой же встречи, а после разговора у директора уважение еще возросло.

Нина Павловна заговорила медленно, будто припоминала сказанное парторгом, и глаза на ее похудевшем лице светились, настойчивые и строгие:

- Вот что, Малышок: прежде всего тебе нужно освободиться от влияния Севы. Он неплохой человек, он способен на благородный поступок, но до сих пор не понял своего святого долга - работать упорно, отдавать все силы фронту. Пока он этого не понял, ты должен опасаться его влияния, не идти у него на поводу. Он тебя до того доведет…

- Не маленького нашел! - живо возразил Костя, задетый за живое.

- Хорошо, - кивнула головой Нина Павловна. - Если ты не маленький, то, может быть, ты знаешь, как по-настоящему приохотить Севу к делу?

Этого Костя не знал.

- Как сделать, чтобы у вас за колоннами ребята сдружились и надежно взяли Севу под свое влияние?

Этого он тоже не знал, да и было ли это возможно?

- Если бы ваша четверка сдружилась, как дружит весь советский народ, все было бы лучше, чем теперь. Вы с Севой переняли бы правильный опыт девочек, вы не испортили бы станок. Может быть, и Катя стала бы не такой поперечной. Скажи, положа руку на сердце, могло бы так быть?

- Ясно, - признал Костя.

- Вот и сделай так! -с неожиданной силой произнесла Нина Павловна. - Сделай, чтобы за колоннами вместо глупой детской вражды была хорошая дружба. Сергей Степанович уверен, что ты мог бы добиться этого, потому что ты крепче, устойчивее твоих товарищей. Слышишь? Он надеется на тебя. Сделай так, и ты увидишь, насколько лучше станет жизнь, как успешно пойдет работа.

В дверях появился старший калильщик Дикерман.

- Товарищ инженер, третий цех выдал свежую партию сырых «рюмок»! - доложил он весело. - Будем мы сегодня работать или нет?

- Будем, конечно, будем! - И Нина Павловна на прощание сказала: - Малышок, подумай о том, что тебе говорили… Нужно серьезно думать, Малышок!

Он остался один на один с трудными задачами. Все переплелось, спуталось. По-настоящему было ясно лишь одно: он не имел права бросить завод. Мало того что завод поддержал его в тяжелую минуту, дал жилье и хлеб, - Костю еще научили резать сталь, сделали полезным для фронта. Как же он мог оставить производство, свой любимый станок?… Но от него еще требовали, чтобы он приохотил Севу к работе, установил за колоннами мир. Почему? Разве это его касалось? Разве он отвечает за Севу и Катю? Как будто не отвечает, но если бы Сергей Степанович сказал ему: «Откажись открыто от этой задачи», он не смог бы отказаться. Уже давно он понял, что за колоннами плохо, неладно.

По дороге домой он думал, думал… Мыслей было много, мысли так и мелькали, а решений, кажется, не было.

Окно боковушки светилось.

- У нас Колька Глухих, - сказал Сева, открывший дверь Косте.

На топчане сидел Колька и курил. Делал он это для важности и морщился, щурился от горького, едкого дыма, глаза его слезились. Не торопясь Костя разделся, снял валенки и сел, поджав ноги по-вогульски. Колька заерзал, бросил на Севу быстрый взгляд и начал переговоры:

- Малышок, мне сказал Сева, что ты решил идти в тайгу. Держишь слово?

Наступил ответственный момент.

- Решил было, да вот передумал, - медленно ответил Костя, глядя поверх головы Кольки, будто вычитывал решение с бревенчатой стены боковушки. - Слыхал, чай, что мне директор да Сергей Степанович велели? Никак нельзя мне уходить.

- Вот так здорово! - вскинулся Колька. - Ты же слово дал нас к манси повести. А теперь отказываешься?… Слышишь, Севка? Он отказывается!… Знаешь, что за это среди честных людей полагается?… Скажи ему, Севка!

Сева, сидевший на краешке топчана, равнодушный, будто посторонний, нетерпеливо пожал плечами.

- Мы ведь тоже не сделали со станком того, что обещали. - Он усмехнулся. - Где полторы нормы… Николай-чудотворец?…

- Все равно это безобразие! - волновался Колька. - Он не имеет права! За это надо его так проучить…

- Ты не грозись, - усмехнулся Костя. - Не испугались такого. - Он помолчал и высказал совершенно удивительную мысль, может быть, неожиданную для него самого: - В тайгу не пойду. А коли вам охота, я вас не держу. Головы ваши, ноги не мои. Тамгу дам и письмо к дружку-товарищу напишу. Пускай вас проводит. У меня в Румянцевке дружок верный. Панфил Колыш, дяди Колыша паренек. Что скажу, то сделает.

Колька беспомощно смотрел на Севу.

- Можно и так, - сказал тот неохотно. - Если этот Колыш человек верный, то, в конце концов, все равно… - И снова погрузился в свое раздумье, точно к чему-то прислушивался.

- Тамгу дам и письмо к Панфилу Колышу напишу, - продолжал Костя. - Пока собираться будете, я вам голова, а потом Панфил головой будет. Он парень стоящий, надежный… Вот. Собирайтесь в тайгу, а я посмотрю, чтобы все ладно было.

- В чем дело? Если ты ручаешься за этого Колыша, то… - И Колька сразу перескочил к вопросу, который интересовал его больше всего: - Говори, что нужно для похода?

Теперь Костя почувствовал себя твердо: он знал, как в родных местах люди сговариваются для похода в тайгу, как вожаки учат младших артельной спайке.

- Первое дело - друг за дружку держитесь, - сказал он. - Если у тебя брат меньшой да брат старшой, а артельный голова - твой отец родимый, солнышко красное. Что солнышко - то и ты. Солнышко спать - и ты лег; солнышко гулять - и ты скок. Артель - сто голов, один ум, а сто умов стало - артель пропала. Ну, и снаряжение нужно. Это своим порядком.

- У меня папино ружье есть, - вставил Колька. - Складное, двустволка центрального боя. Можно в мешок спрятать, и никто не заметит. Пороха и дроби достанем. Сами набьем патроны…

Началось обсуждение - что нужно для похода в тайгу. Эта тема совершенно захватила Кольку, но его компаньон не принял никакого участия в совещании, так что Колька даже возмутился:

- Разве тебя это не касается? Почему я должен обо всем думать и заботиться!

- Подумаешь, заботы! - процедил сквозь зубы Сева. Наконец встал самый важный вопрос - срок выхода экспедиции.

- Знаешь, Малышок, мне кажется, что не нужно ждать осенних туманов, можно раньше выступить, - сказал Колька, подмигнув Севе. - Конечно, попасть в синий туман интересно, но ведь нам важно что? Нам важно, чтобы у нас был друг манси, который хорошо знает золотоносные места. Понимаешь? Мы попросим Бахтиарова, чтобы он за тамгу показал нам хорошее место. Пускай оно будет не такое богатое, как Святое озеро… - И Колька снова чуть-чуть подмигнул Севе. - Но лучше взять золота хоть меньше, да быстрее. Ведь война не ждет, Малышок… Ты не думай, что мы не верим в синий туман, но… - Он спутался и замолчал.

- Что ж, ваше дело, - согласился Костя. - Бахтиаров, конечно, всякие места знает…

- Все-таки расскажи про синий туман, - попросил Колька. - Я очень люблю такое…

- Сказывал я уж… Ну, слухайте.

В стены боковушки вошел мир, полный чудес. Участники похода очутились на вершине высокой горы, возле шалаша из оленьих шкур. Наступила минута, которая не повторится никогда.

Темно-зеленая неподвижная тайга лежала внизу без конца и края. Тени облаков скользили по вершинам сосен и кедров, как взмахи легких крыльев, и исчезали в тишине.

Откинулась пола шалаша, и вышел Бахтиаров - старый, морщинистый, темнолицый, в казакине, расшитом тусклым, потемневшим галуном, с волосами, заплетенными в тугую косичку.

Он остановился над обрывом, заслонил глаза рукой от солнца и стал смотреть. Обладатели тамги ждали его слова.

Все туманнее и мягче становился парной, неподвижный воздух, все бледнее небо. И вот в темно-зеленом таежном покрове земли обозначилась узкая, извилистая, синяя-синяя трещинка. Она была очень узкая… нет, немного шире… нет, очень широкая. Такие трещины прошли по всей тайге, разделив ее на острова и островки.

Это над лесными речушками поднимался синий туман, овладевал долинами и логами, молчаливо наступал на гору. Не стало ничего, кроме светлого неба, да бледного солнца, да синего-синего моря, подступавшего все ближе к вершине горы. Бахтиаров обернулся к трем смельчакам, глухо проговорил:

- Айда!

Трое двинулись за ним. Теплая мгла охватила их, скрыв солнце, а впереди смутно, призрачно маячила фигура проводника. Путешествие к Святому озеру началось, но переживали его в своем воображении лишь Костя и Колька, а Сева машинально перелистывал какую-то растрепанную книжку.

Поздно ушел Колька Глухих домой. Закрыв за ним дверь, Сева вернулся в боковушку, опустился на топчан возле столика.

- Ты ровно занедужил, - сказал Костя, готовясь забраться под одеяло. - Сам не свой…

- Нет, - шепнул Сева, - это просто так. - И через силу, будто делал опасный шаг, продолжал: - Я тебе сейчас скажу такую вещь, что ты… меня убьешь. Но я должен сказать…

- А может, и не убью. Зачем тебя убивать, ты не зверь, - пошутил Костя.

- Я перед тобой подлец, - так же трудно проговорил Сева. - Это из-за меня ты лишился медали…

Напоминание было тяжелым, Костя омрачился.

- Ты за старое не берись, - сказал он. - Я потерял, я и обратно заработаю. Слыхал, что Сергей Степанович сказал? Не маленькие тут, не твоя печаль.

- Нет, моя!…

Он сорвался с места, полез в карман своего ватника, висевшего у двери, что-то достал и протянул Косте на ладони. Это был тупой гвоздик. Тот самый гвоздик, который остался в кулаке Севы после того, как Костя вытащил свой жребий. Сева с досады забросил тупой гвоздик - почему же гвоздик снова очутился у него? Зачем Сева его показывает? Сначала Костя ничего не сообразил, а потом сразу сообразил и похолодел: Сева смошенничал, Сева перед жеребьевкой подменил тупой гвоздик острым, у него в кулаке было два острых гвоздика. Костя переналадил свой станок по фальшивому жребию.

- Ты… ты зачем так сделал? Так нахально? - спросил он, еле ворочая языком. - Злодей ты, проклятый ты человек! - крикнул он с отчаянием.

- Я был уверен… я был уверен, что мы переналадим станок правильно, - тусклым голосом ответил Сева. - Я не хотел тебя подводить. Я только хотел, чтобы ты свои полторы нормы выполнил, от обязательства освободился, чтобы тебе некуда было податься от синего тумана. А когда ты медали лишился, я почувствовал… Медаль ни за какое золото не купишь! - глядя на Костю темными, неестественно большими глазами, он сказал облегченно и в то же время с болью: - Теперь все знаешь. Хочешь - убей, хочешь - на мороз выбрось. Как хочешь…

С гудящей головой, разбитый, Костя лег и отвернулся к стене. Сева остался сидеть у столика.

- Ложись… Свет потуши, - сказал Костя.

Свет в боковушке погас, но Сева не лег спать, и сон не пришел. В голове Кости метались самые разнообразные мысли: тяжело, очень тяжело было то, что он глупо доверился Севе, а тот обманул, надул его, как маленького, сделал станколомом, подвел под строгий выговор в приказе, который завтра будет вывешен в цехе на черном щитке возле доски показателей. И в то же время почему-то стало особенно жаль Севу, стало жаль этого мальчика, который пережил так много и теперь все метался, все тревожился.

- Не могу, не могу я на заводе! - вдруг выкрикнул Сева, сделал резкое движение, и что-то скрипнуло, порвалось - как видно, он рванул на себе рубашку. - Я не могу так больше! Принес бы золото, всем бы доказал, что могу много сделать… - Помолчав, он с горькой усмешкой кончил:- Теперь ты, конечно, тамги не дашь.

Костя сказал медленно, будто искал что-то в темноте:

- А я от своего слова не отказ… Делай как знаешь… Тебе на заводе скучно, а мне ничего. Я останусь… Только пока я тебе тамгу не дам, ты будь мне друг-товарищ… понятно? А то нет у меня друга-товарища. Только Миша один…

- Малышок, разве я когда-нибудь от этого отказывался! - воскликнул Сева даже как-то испуганно.

- … Что я, то и ты, - проговорил Костя, додумывая свою мысль.

- Честно, что ты, то и я!…

Не зажигая света Сева стал раздеваться и делал это так осторожно, точно боялся неловким движением нарушить решение Кости.

- Малышок, ты великодушный человек, - сказал он тихо. - Я тебя не раз обижал, а ты не мстил… Ты меня даже защищал… Помнишь? И сегодня ты опять поступил великодушно… Я не хочу быть перед тобой низким подлецом, Малышок!

- Ладно, спи знай, - ответил смущенный Костя.