Мальтийская история: воспоминание о надежде

Глава 1. Знакомство

Маршрут рейса «Бретани» предусматривал заход в Дублин, потом в Гавр. Обычные задержки с погрузкой и выгрузкой груза. Затем судно должно было отправиться в Гибралтар.

Я был доволен: мой первый рейс – и такой сложный. Это давало мне возможность пройти очередную хорошую судовую практику: я сутками не вылезал из трюма. Главный механик – Папаша Гийом – оказался неплохим наставником. Под его руководством я копался в топливопроводе, дизеле и прочих узлах двигателя.

В мае «Бретань» уже стояла на рейде Гибралтара. Экипаж сухогруза отправился на берег – отдохнуть и развлечься. А я – как ещё «непросолившийся моряк» – остался на вахте. Единственным развлечением на мостике оставалось радио, передававшее на английском какую-то радиопостановку по Агате Кристи. Я неплохо знал английский: сказывались отсутствие снобизма к иностранным языкам, что присуще коренным французам, и мои посещения боксёрского клуба британских моряков в порту Нанта. Мой взгляд лениво блуждал по серой скале города: «Завтра тоже прогуляюсь по его улочкам. Выпью стаканчик хереса», – сладко потянулся.

Вдруг радиоспектакль прервался. Диктор голосом, не предвещающим ничего хорошего, объявил о чрезвычайных новостях. Я повернулся к динамику, как будто пытался увидеть события, о которых сухо вещал мужской голос: немцы прорвали фронт в районе Арденн и переправились через Маас, ожесточённые бои под Седаном и в Нидерландах… Бомбёжки городов… В зачитываемом списке промелькнул Нант. Я привстал. Неприятный холодок пробежал внутри: как там отец и мать? «Буду надеяться, что с ними всё в порядке», – попытался отогнать неприятные мысли.

Вечером с берега вернулись остальные члены экипажа. Моряки были в недоумении: что происходит? В ответ звучали неутешительные сводки с фронтов: пала голландская цитадель Эбен-Эмаэль, бомбардировка Роттердама, боши подошли к Антверпену, после ожесточённых боёв союзники оставили рубежи на канале Альберта.

Наш сухогруз был зафрахтован английской компанией для перевозки продуктов для армейских частей на севере Франции, но в связи с резким изменением положения на фронте, очевидно, планы командования союзников изменились, что и повлияло на решение британцев по использованию нашего судна: о нас просто забыли на какое-то время. Среди команды росло раздражение и нервозность. В нас горело только одно желание – поскорей вернуться домой, к родным и близким. Я был не исключением и даже представить себе не мог, что скоро стану этим исключением…

Погода на южном побережье Андалузии стояла жаркая – ни облачка, только палящее солнце – но меня бил озноб. Я сидел на палубе, обхватив руками голову, в руках – мятая бумажка с записью телефонограммы на английском: «При налёте на Нант погибли супруги Ракито́ф, Василь и Мари».

Да, я несколько раз ходил в портовое управление. Да, я уговорил послать запрос на уточнение сведений о гибели родителей. Ответ пришёл быстро – спасибо коллегам отца – с той же записью: «При налёте на Нант погибли Ракито́ф Василь и Мари». Мне стало тоскливо: даже похоронить их не успевал – нас разделяли границы и километры.

А потом была апатия. Громкоговоритель продолжал доносить до нас вести с фронтов: Голландия капитулировала, оккупирована Фландрия, немцы форсировали Шо, союзники отступали – мне было безразлично: смотрел на окружающую обстановку словно сквозь иллюминатор подводного скафандра. Мне казалось, что этот мир уже не имеет ко мне никакого отношения, живя по своим законам. Однако скоро и эти законы были нарушены: судно поступало в распоряжение королевских военно-морских сил – так нам объявил представитель английского командования в Гибралтаре.

Радио сообщало о капитуляции Бельгии.

На корабле началась «революция». Если бы не капитан и несколько солдат, сопровождавших британского офицера, то кто-то обязательно бы полетел за борт.

Капитан покинул судно вместе с англичанами. Через пару часов он вернулся и объявил о решении союзного командования (но мы прекрасно понимали, что за всех союзников здесь принимали решения только британцы), что мы имеем право покинуть «Бретань» и вернуться во Францию.

Моряки, злобно ругаясь, бросились в каюты собирать вещи. На палубе остались только я, Папаша Гийом и капитан. Невзирая на присутствие старших офицеров, позволил себе вольность – сел на палубу, опершись спиной на ящик, но никто как будто не заметил моего нарушения субординации. Старший механик смотрел на море, капитан разглядывал судно. Из открытого окна рубки доносился голос диктора: «В результате упорных боёв наши войска…», мой мозг отказывался дальше слушать.

Наконец, командир нарушил затянувшееся молчание:

– Твоё решение, Гийом?

– Разве это что-то изменит? – старый моряк цыкнул зубом. – Лучше, кэп, скажи, что ты будешь делать?

Капитан молчал, потом мягко погладил борт судна и повернулся ко мне:

– А ты, Викто́р, почему не собираешь вещи?

Что ему ответить? Возвращаться во Францию? К кому? Даже на похороны не успел. Из динамика доносился голос английского диктора: «…Доблестный флот Его Величества нанёс сокрушительный удар…». Пустое сотрясание воздуха. А во рту – только горечь.

– Остаюсь, – выдохнул я, не глядя на капитана.

– Кэп, мы остаёмся, – улыбнулся Папаша Гийом, но получалось это у него как-то невесело.

Посмотрел на него: его глаза, выглядывающие из-под морщинистых век, не улыбались.

– Как знаете, как знаете… – капитан развернулся к нам спиной. Немного постояв, направился к мостику, на полпути остановился, обернулся к нам: – Прощайте.

Вдруг он снял фуражку и резким движением метнул её в воду.

«…Французские войска перешли в контрнаступление под Седаном…», – звучал нарочито торжественный голос диктора из радиорубки.

Смотрел на спину удаляющегося капитана. Его летний китель напоминал мне белый флаг, вывешенный исчезающей реальностью. Укол пробил даже мою апатию. Мир в иллюминаторе стал другим: с детства привычные люди вдруг превратились в незнакомых существ со своими законами поведения, которые мне не дано понять…

К вечеру судно опустело: команда отправлялась на берег, капитан спустил французский флаг и, аккуратно свернув его, последним спустился в шлюпку.

Продолжал сидеть на горячей палубе, не поднимая головы. Ещё пять минут назад моряки проходили с чемоданами и баулами, смотрели на нас, обменивались шутками в наш адрес: «Сколько пенсов обещано от «ростбифов»?» В моём мозгу никак не могло уложиться: почему оставшиеся верными долгу остаются в меньшинстве и даже становятся объектами насмешек?

Посмотрел на Папашу Гийома – тот равнодушно смотрел вслед уходящей шлюпке. Уплывающие моряки что-то кричали ему и махали руками.

– Почему ты остался? – спросил его.

Стармех вытер мозолистые руки чистым платком – привычка моториста: постоянно вытирать руки, даже если они чистые, – потом он отвернулся от моря, поднял глаза на пустой флагшток.

– Наверное, потому что я марселец, и бошев не переношу на дух, – ответил Папаша Гийом.

– А англичане лучше? – не удержался я от колкой реплики.

Он не ответил – пожал плечами и отвернулся к морю…

Вечером на «Бретань» прибыла группа матросов. Все они были французами с разных судов. Их всех объединяло только одно: они решили остаться под британским флагом. Но их была настолько мало, что англичане смогли скомплектовать экипаж только нашего небольшого сухогруза. Новые члены экипажа были людьми разными, но настроение у них было одинаковое: угрюмые лица, молчаливость.

Последним прибыл новый капитан и представитель английского штаба в Гибралтаре, который и представил нам командира. Разношёрстный строй потёртых матросов с торговых судов встретил это назначение лёгким смехом и язвительными шуточками в кулак.

Перед нами стоял высокий худощавый мужчина, лет тридцати пяти – сорока в чёрной форме королевского флота. Из-под помятой фуражки торчали вихрастые рыжие волосы. Впалые щёки и нос с горбинкой производили некое впечатление хищности в его облике, однако глаза контрастировали с этим: они улыбались, или, точнее говоря, насмешливо искрились. «Странный капитан», – сделал я свой вывод.

«Лейтенант Джордж Моро», – так представил нашего капитана штабной офицер. «Во всяком случае, корни у него французские», – не мог не отметить я, хотя нельзя было сказать, что у меня возник к этому какой-то интерес: «Из семьи эмигрантов. Впрочем, как и я».

Но среди новоявленных членов экипажа это вызвало очередную волну шуточек и присвистываний: «Под кислым британским флагом ведут вперёд нас беглецы». Однако, как мне показалось, капитан не заметил этого, или просто не обратил внимания. Офицер штаба вытащил из свёртка флаг, и вскоре на флагштоке нашего сухогруза заколыхался «Юнион Джек». Это действие погасило игривость настроения матросов: теперь все окончательно поняли, что они попали в новую для себя роль.

Капитан обратился к нам на беглом французском без малейшего акцента:

– Экипажу быть готовым к выходу завтра в море. О времени сообщу завтра. Старшему помощнику, – он перевёл взгляд на невысокого круглого мужчину с большими залысинами в тропической морской форме, мужчина стоял с краю в нашем строю, – провести распределение матросов по выполняемым обязанностям. Всем ознакомиться с судном, Старпому проверить управление, – он посмотрел на Папашу Гийома: – Старшему механику проверить двигатель, – в девять вечера доложить о готовности к выходу. А теперь Ваша очередь, месье Леруа, – капитан кивнул старпому и отправился со штабистом к трапу, и вскоре катер унёс их к берегу.

Папаша Гийом махнул мне рукой, и мы направились в машинное отделение, остальные матросы, недовольно бурча, остались на палубе выслушивать указания старпома…

В девять вечера Папаша Гийом ушёл докладывать на мостик о готовности двигательной установки к выходу в море. Через час он вернулся. Человек он был немногословный, но немного поделился первыми впечатлениями о новом капитане: как специалист – что-то знает, насмешлив – любит язвить и подтрунивать, завтра в полдень выходим в море – курс неизвестен.

Так прошёл мой первый день под британским флагом.

На следующее утро после погрузки припасов и ящиков со снарядами к зенитным орудиям судно направилось в открытое море – курс зюйд-ост. Мы шли в караване ещё с шестью транспортниками в сопровождении трёх эсминцев и одного крейсера. Через несколько часов хода курс был изменён – ост. Куда точно идёт судно, экипажу не говорили. Об этом знал только капитан, но он молчал.

Но на следующий день бывалые моряки – несколько таких было и в нашем экипаже – уверено прогнозировали: «Марсельская цыганка лучше не нагадает – на Мальту идём». Эту догадку подтвердил и Папаша Гийом. Новость меня не огорчила, не обрадовала: «На Мальту – так на Мальту», – мне было всё равно.

Ночными дежурствами в машинном отделении меня часто посещала мысль: «Почему всё-таки остался, а не вернулся во Францию?» Ответа не находил: «Из чувства патриотизма, о котором по прошествии лет будут говорить с высоких трибун? Или из чувства малодушного приспособленчества, о котором говорили сейчас?» А может, у меня сработало элементарное чувство самосохранения сознания: в Нанте меня ждали могилы родителей и разрушенный дом, где они снимали небольшую квартирку (все деньги шли на моё обучение), там меня ждало чувство вины и тоски. Неосознанно я стремился отвлечься от саморазъедания – служба во флоте давала мне шанс справиться с внутренней болью… Или всё-таки что-то другое?

Через трое суток морского перехода мы увидели Мальту. Из водной глади поднимались отвесные утёсы, лишённые растительности; кое-где виднелись жилые постройки. Но поразила меня столица острова – Ла-Валетта. Её огромные бастионы казались продолжением самой толщи скал, на которых покоился город. Во Франции я повидал немало крепостей, но эта производила особый эффект. Воображение уже рисовало местных жителей циклопами, сумевшими воплотить в камне саму вечность.

Караван медленно вошёл в Великую Гавань Ла-Валетты для разгрузки, и вскоре наше судно пришвартовалось к одному из транспортных причалов. Портовые краны начали поднимать привезённый нами груз, но рабочих в порту не хватало, и нам пришлось переквалифицироваться в грузчиков и такелажников. Так продолжалось несколько часов, до самого вечера. Разгрузив, наконец, судно, и кое-как помывшись из шланга, я свалился на свою лавку в каюте и провалился в глубокий сон усталости, даже похрапывание Папаши Гийома не могло помешать мне.

Следующее утро принесло мне странное пробуждение, я как будто вынырнул из омута, но это не было пробуждение ото сна – что-то другое, даже поначалу не мог объяснить. Мне показалось, что мир вокруг меня изменился. Я отмахнулся: «Просто хорошо выспался – банальное объяснение». К тому же к нам приехал флотский кассир с небольшой охраной и нам – о, чудо! – заплатили денежное содержание вперёд. В моих руках оказалось целых пятьдесят фунтов. Довольный Папаша Гийом спрятал деньги в свой глубокий карман: «В Марселе я смогу позволить себе кое-что». Он хитро подмигнул мне.

Но я имел иные мысли по поводу траты денег. Наш рыжий капитан построил экипаж и объявил нам о нашей дальнейшей судьбе: судно становится на приписку в Ла-Валетте и участвует в транспортировке грузов для союзнических войск на Мальте; команда может квартироваться в городе с вахтенным дежурством на корабле и утренними и вечерними построениями. Довольные моряки отправились в каюту, чтобы подготовиться для выхода в город. У двигателистов была отдельное помещение рядом с машинным отделением. Папаша Гийом валялся на своей лавке, читая какую-то замусоленную книжку.

– Собираюсь в город, – заявил я. – Посмотрю себе комнату.

– Зачем? Напрасная трата денег, – поморщился мой наставник. – Тебе что, на судне мало места?

Я достал чемодан из-под лавки и начал вытаскивать приличную одежду для выхода в город.

– Не хочу проводить всю жизнь в сырости, – парировал я его, на первый взгляд, разумные доводы.

– Понимаю, – хмыкнул Папаша Гийом. – Дело молодое, хочется погулять, – мужчина похлопал себя по круглому брюшку и снова уткнулся в какое-то бульварное чтиво.

Я надел белые брюки, рубашку точно такого же цвета и парусиновые туфли. Отдыхавший на лавке стармех на минуту оторвался от книжки, смерил меня взглядом и цокнул языком: «Каков щёгол! Местные девицы разорвут тебя при дележе!» Он засмеялся глубоким басом, пока не зашёлся хриплым кашлем. В ответ я вежливо улыбнулся его комплименту и хотел уже покинуть каюту, как Папаша Гийом остановил меня:

– Зайди к кэпу. Может быть, он знает к кому в порту обратиться, где можно снять жильё в городе.

Капитана Моро я встретил палубе – он был в майке и фуражке; жмурясь на солнце, разглядывал бастионы, окружавшие бухту.

– Прошу прощения, сэр, разрешите обратиться, – я смотрел на спину Моро. Тот обернулся, его насмешливый взгляд пробежал по мне:

– Чего тебе?

– Случайно не знаете, где можно узнать что-нибудь о сдаче комнат в городе, сэр? – я задал свой вопрос.

– Ого, Викто́р! Зачем? В этом облачении все комнаты Ла-Валетты будут твоими. Особенно среди дамского общества, а остальные аборигены выселятся сами, – капитан скрестил руки на груди. Насмешка в его прищуренных глазах мешала мне понять, воспринял ли он серьёзно мой вопрос. Я пожал плечами:

– Простите, сэр. Поищу сам.

– Не торопись, матрос, – он сдвинул фуражку на макушку, – зайди в портовое управление, найди сублейтенанта Канинхена. У него есть адреса неплохих квартирок. Правда, после второго стакана виски все комнаты становятся дворцами, – капитан хохотнул, но потом всё-таки объяснил, где находится портовое управление.

Двухэтажное здание, куда я попал по подсказке капитана, напоминало муравейник. Мне с трудом удалось разузнать местонахождение мистера Канинхена: на первом этаже, в дальнем коридоре возле кладовки. В этом направлении я и отправился на поиски необходимого мне офицера.

Пришлось немного поблуждать по запутанным коридорам, прежде чем, наконец, нашёл похожую потёртую дверь. Толкнув её, очутился в крошечной полутёмной каморке. Через несколько секунд мои глаза привыкли к сумраку помещения, и я разглядел – нет, наверное, сначала расслышал по лёгкому похрапыванию – лежащего на столе человека.

Я громко закашлял – никакой реакции. Тогда громко спросил:

– Мистер Канинхен?

В ответ невнятное бурчание.

– Сублейтенант Канинхен? – почти прокричал я.

Человек за столом резко поднял голову.

– Так точно, сэр! – бодрый голос выкрикнул ответ.

Мужчина привстал, стараясь принять бравый вид – насколько это у него получалось. Теперь я мог рассмотреть своего визави: невысокого роста, кругленький мужчина с большой лысиной – только остатки волос над ушами забавно топорщились в разные стороны; морская майка обтягивала заметное брюшко.

Однако, рассмотрев нежданного посетителя, он расслабленно хрюкнул и плюхнулся на стул. Канинхен потряс головой, и на его лице появилось осмысленное выражение. Ещё раз внимательно окинув меня взглядом, он недовольно произнёс:

– Чего надо? – не дожидаясь моего ответа, громко добавил: – Не мешай работать! Чёрт знает, что происходит!

Меня охватило непреодолимое желание рассмеяться, но я с трудом сдержался. Прочистив горло, спросил:

– Мой капитан посоветовал обратиться к Вам по поводу аренды приличной комнаты в городе.

Хозяин каморки строго посмотрел на меня:

– Какое судно?

– «Бретань», – коротко ответил я.

– А тогда понятно, почему говоришь с акцентом. Лягушатник, значит, – на его лице почему-то появилась довольная улыбка, потом он её убрал, снова приняв строгое выражение.

– Кто капитан? – допрос ещё не закончился.

– Лейтенант Моро, – очередной мой ответ.

– Этот сукин сын вернулся? Дьявол его раздери! – глаза Канинхена заблестели.

– Да, он на судне, – я пожал плечами.

– Ух, морская плесень. Он мне должен десять фунтов, – его нос, похожий на сливу, возмущённо зашевелился. Но это длилось недолго. Не прошло и пяти секунд, как он уже довольно потирал руки.

– Пускай, только попробует отыграться, – но потом, вспомнив о моём присутствии, поднял на меня маленькие глазки: – Матрос, ты играешь в покер?

– Нет, не играю, – мой ответ, пожалуй, его удивил.

– Не играешь? Такой большой, а не играешь! Как ты будешь служить на флоте? Не представляю, – Канинхен печально вздохнул.

– Простите, я по-другому поводу, – попытался напомнить ему о цели моего визита.

– Да, помню-помню. Комнату для тебя… – он махнул рукой и полез в стол, откуда достал листок с записями, затем бросил мне карандаш и заляпанную чем-то сальным бумагу. Водрузив на свой мясистый нос маленькие очки, Канинхен принялся диктовать адреса, а я пытался успеть всё записать.

Он начал произносить имена домов, я вскинул голову:

– Дом «Милое местечко»? Здесь у домов нет номеров?

– Ты же в Англии, матрос. Ну, или почти в Англии, – хмыкнул Канинхен.

Наконец, сублейтенант закончил диктовать свой список.

– Прогуляйся, посмотри, – он расслаблено откинулся на спинку стула – стул скрипнул.

– Спасибо, мистер Канинхен. До свидания, – я уже собирался уходить, но был остановлен возгласом хозяина комнаты:

– Как тебя зовут, матрос?

– Викто́р, – назвал своё имя.

Канинхен хохотнул:

– Надеюсь, Гюго?

Я вежливо улыбнулся и покачал головой.

– Да, уж, на горбуна ты не похож. Скорее на этого, как его? – мужчина смешно сморщил лицо в напряжённом воспоминании.

– Фэб де Шатопер, – подсказал я, криво усмехнувшись.

– Вот, вот – де Шатопер, – радостно закивал он головой.

Я развернулся, открыл дверь и вышел, услышав в спину:

– Прощай, Викто́р де Шатопер!

Захлопнувшаяся за мной дверь выключила смех Канинхена. Спрятав бумагу с адресами в карман, я торопливо зашагал по коридорам в поисках выхода. Всё-таки эта сутолока меня раздражала, хотелось покинуть портовое управление.

На улице вздохнул полной грудью: после душного помещения свежий морской бриз принёс приятное облегчение. Раскинув руки в сторону, я потянулся и направился в город, время от времени спрашивая у прохожих дорогу к первому адресу в моём листке. Забавно, но на Мальте, действительно, каждый жилой дом имел своё имя…

Бродил по городу уже несколько часов, заглядывая в разные дома, рассматривая различные комнаты, расспрашивая хозяев. Беззаботная прогулка по незнакомому городу немного отвлекла от неприятных мыслей: узкие мощёные улочки, старинные здания, торговые лавки, магазинчики, странные люди, неспешно проходящие мимо меня по своим делам или сидящие в маленьких кафе на набережной. Почему странные? Ответа у меня не было – просто они были не французы, а это значит – странные. Среди снующих людей встречались и англичане, но к ним я уже привык в Нанте и во время заходов в британские порты, когда проходил стажёрскую практику в морской школе. Но два часа прогулок по Ла-Валетте чудесным образом примирили меня с окружающей обстановкой – всего лишь шумный городок, как где-то в Лангедоке. Но одна деталь городского антуража расстраивала мои мысли: огневые позиции противовоздушной обороны – периметры, обнесённые мешками с песком и торчащие стволы зенитных установок. Тяжёлый след далёкой войны преследовал людей даже здесь – на краю цивилизованного мира. Это действовало угнетающе, а после трагедии с родителями воспринималось особенно болезненно.

Обошёл уже пять комнат, но не нашёл ничего подходящего: то очень маленькие, то неподходящий вид из окна, то плесень в туалетной комнате. Пока, наконец, не наткнулся на мадам Марго, пожилую даму лет шестидесяти, невысокую сухую старушку очень энергичного и делового характера, но не это было главное: мне понравилась сама комната, находившаяся в старом доме «Святой Николай». Это была небольшая меблированная комната с видом на тихую улочку, уходящую к бухте Марсамшетт. Наверное, мне будет приятно пить чашку утреннего кофе, рассматривая кусочек моря вдали. Это соблазнило меня окончательно. Цена, озвученная мадам Марго, окончательно убедила меня сделать свой выбор: восемь фунтов с учётом моих возможных отсутствий как моряка.

По соседству со мной находилась ещё одна комната, которую занимала девушка по имени Найдин – так мне объяснила квартирная хозяйка, сейчас девушка куда-то ушла. «Она тихая и спокойная, и не будет Вам в тягость», – объяснила мне мадам Марго. Я поверил ей (а какие основания у меня не верить ей?), заплатил требуемую сумму и стал обладателем ключа от квартиры в столице острова на целый месяц.

Я, не раздеваясь, в туфлях, вытянулся на мягкой кровати. После каютских лавок это было такое удовольствие. Мой взгляд упёрся в побелённый потолок: «Ещё месяц назад кто мог предсказать мне, что окажусь в центре Средиземноморья и буду рассматривать чёрные деревянные балки, пересекающие потолок, а мои родители и моя страна будут…», – нет, мне не хотелось об этом думать. На тумбочке стоял громкоговоритель, но включать его не хотелось: боялся новостей. Услышал скрипучий звук поворота ключа в замке двери по соседству. Вскочив с кровати, подбежал к выходу из своей комнаты и выглянул в коридор, но успел увидеть только со спины стройную брюнетку в платье с широкой длинной юбкой с цветным рисунком. Дверь в её комнату захлопнулась, так и не дав мне разглядеть детали облика моей соседки, но я не собирался покидать этот мир завтра – у меня ещё будет время познакомиться со своей соседкой. Но, с другой стороны, так ли мне это нужно? С этой мыслью снова упал на койку. За стеной включили радио. «К чёрту!», – я встал и вышел из комнаты. Захлопнув дверь квартиры, направился к лестнице, в это время моих ушей коснулось: «Союзные войска героически отражают наступление немецких войск в направлении Дюнкерка …» Спустился с третьего этажа, на котором располагалась моя комната, и снова попал на улицу, ведущую к набережной бухты. Что делать дальше? Мои ноги затопали по направлению к морю.

Дойдя до набережной, оглянулся по сторонам и увидел кафе с деревянной вывеской. Большие облезлые буквы – наверное, зелёного цвета – «Кафе у бухты» зазывали присесть за столик с видом на море. Что же неплохое предложение, трудно было отказаться. Полшиллинга, и на моём столе появился бокал вина и кусок ветчины. Полосатый тент слегка колыхался над головой, скрывая меня от яркого мальтийского солнца, но я всё равно жмурился. Иногда открывал глаза, рассматривая бастион острова Мануэля с уже привычными стволами орудий, направленными в такое безоблачное небо; местные мальчишки прыгали с пирса в ещё холодную воду, казалось, что я слышу их радостный визг.

«Время лечит, время лечит…» – повторял как заклинание и даже начал верить в это. На противоположенном берегу увидел церковь, опять неприятно пробежал холодок внутри: родители всегда и везде будут со мной.

Так протекал мой первый день на Мальте. Я продолжал сидеть на уличной площадке кафе, изредка бросая взгляд на проходящих мимо людей. Ничего примечательного я в них не находил. Мне они напоминали итальянцев: озабоченные делами, но не спешащие, коренастые, темноволосые, усатые, но это касалось как мужчин, так и женщин (ну, разве что кроме усов). К тому же, сейчас, в полдень на набережной было немноголюдно, да и за столиками кроме меня никого не было. Поэтому я отвёл взгляд на противоположенный берег, где по оживлённой набережной резво носились повозки, запряжённые ослами и лошадьми. Иногда их расталкивали редкие автомобили.

Когда мой взгляд вновь вернулся к набережной перед кафе, что-то изменилось. Сразу не понял. Прошло несколько секунд, прежде чем сообразил: на тротуаре, недалеко от кафе, появилась девушка с большим чемоданом. С растерянным видом она крутила головой, как будто пытаясь понять, что происходит, потом повернулась к бухте и уставилась на море.

«Странная какая-то дамочка», – пробежала у меня первая мысль. Поскольку окружающая обстановка для меня уже не представляла интереса, то сосредоточил своё внимание на странной девушке. Судя по всему, она устала. Поставив чемодан, девушка села на него. Подперев голову рукой, она смотрела на воду.

Мой внимательный взгляд пару минут изучал новый объект на набережной: девушка среднего роста с неплохой фигурой была одета в летний костюм, состоявший из длинной широкой юбки и приталенного жакета с широкими лацканами, на ногах светлые туфельки на невысоком каблуке. Её лица не разглядел: на голове девушки покоилась небольшая белая шляпка без полей, но с опущенной вуалью, кружевные перчатки дополняли её туалет.

«Возможно, это француженка», – предположил я. Что навело меня на эту мысль? Очевидно, расцветка её костюма: белый в крупный чёрный горошек – на первый взгляд, рисунок для провинциальной обывательницы, но для безупречного покроя и элегантности, с которой костюм сидел на даме, расцветка становилась идеальной. Всё это заставляло подумать о парижском ателье.

Мне стало любопытно, и я решился. В конце концов, мне было двадцать с небольшим, и я был галантен как истинный француз. Встав, направился к сидящей на чемодане девушке. Она сначала не заметила меня, поэтому, когда услышала мой голос, вздрогнула и повернулась ко мне. Посмотрев на меня снизу вверх, она приподняла вуаль шляпки-таблетки. Теперь можно было разглядеть её лицо. На меня смотрела девушка лет двадцати – двадцати трёх с большими карими глазами. Овальное лицо, сужающееся к низу, небольшой подбородок, тонкие тёмные брови, контрастирующие с цветом волос, и прямой аккуратный носик дали мне повод сделать глупое заключение: «Несомненно, она красива! – конечно, в молодости мы все эксперты в таких вопросах. – Только что она делает в этом забытом даже войной месте?»

– Мадам, могу Вам чем-то помочь? – повторил ещё раз свой вопрос по-французски.

Её губки удивлённо приоткрылись, обнажив белые зубы:

– Вы француз? – наконец, вымолвила она, не вставая со своего чемодана. Шапка едва достигавших плеч светлых волнистых волос, собранных в причёску а-ля Даниэль Дарьё, упрямо противостояла налетавшему с моря ветерку. – Боже правый, не думала встретить здесь соотечественника, – она смотрела на меня беспомощными глазами.

Настоящий галл не только галантен, он ещё и рыцарь, готовый умереть ради дамы без раздумий.

– Мадам… э-ээ, простите? – я вопросительно смотрел на незнакомку.

Та смущённо улыбнулась:

– Надэж, – она на мгновение опустила глаза, но потом тут же опять посмотрела на меня. – Надэж Растиньяк.

– Мадам Растиньяк? Э-ээ, Вы из… – сразу на ум пришла избитая ассоциация, хотя я тут же остановил себя, но она всё поняла и сама закончила за меня:

– Вы хотите сказать: из «Человеческой комедии»? Отвечу, нет, у Бальзака был Эжен де Растиньяк», – девушка недовольно нахмурилась, по-видимому, не в первый раз столкнувшись с шуткой по поводу своей фамилии.

Понял всю глупую неуместность своей несостоявшейся остроты. Наверное, мои уши мгновенно покраснели, девушка улыбнулась. Я затараторил:

– О, простите, мадам Растиньяк. Прошу меня извинить. Разрешите представиться: Викто́р Ракито́ф, – мои уши ещё больше покраснели. «Дьявол! Как нехорошо получилось! Тоже мне кавалер!» – корил себя.

– Что Вы! Не стоит, – она продолжала улыбаться мне, и я воспрянул духом.

– Что у Вас произошло? – я переступал с ноги на ногу.

Девушка подперла щёки кулачками и, глядя на рыбацкие лодки, пришвартованные в бухте, поведала свою историю:

– Плыла из Тулона в Триполи через Геную, но наш пароход задержали английские катера, и вот нас препроводили для досмотра в Ла-Валетту: пароход ведь итальянский, – она пожала плечами.

– А что Вы делаете здесь? На набережной? – спросил я, но тут же опять понял бестактность своего вопроса. – О, простите за мой допрос, мадам Растиньяк, – машинально выставил вперёд открытые ладони в жесте извинения.

– О, нет, – Надэж продолжала смотреть на море. – Взяла в порту кабриолет…

«Всё-таки, только парижанка может назвать старую портовую колымагу кабриолетом», – усмехнулся про себя.

– …но гостиница оказалась заполненной, извозчик взял сто франков… – продолжала девушка.

«Сто франков!» – я присвистнул.

– …и, не дождавшись меня, уехал. Вот и всё, – закончила мадам Растиньяк и обернулась ко мне. На меня доверчиво смотрели широко распахнутые глаза.

– Позвольте Вам помочь, мадам Растиньяк, – как можно искренне я изобразил участие в судьбе несчастной девушки.

Она благодарно посмотрела на меня, хотя благодарить меня пока было рано: я ничего ещё не сделал.

– Могу показать комнаты для аренды, где Вы можете остановиться до того, как Ваш пароход отправится в Триполи, – мне нравилась роль спасителя попавшей в беду соотечественницы, и вот, подхватив её чемодан, я повёл свою новую знакомую по адресам сублейтенанта Канинхен.

По дороге беседа у нас не получилась: девушка всё больше молчала, а я рассказывал о погоде и особенностях сдаваемых в наём комнат. Мы прошли дом «Святой Николай», где находилась моя комната, я показал ей свои окна. Она устало пошутила:

– Вам здесь, наверное, лучше, чем в Нанте?

«Лучше, чем в Нанте?» Вспомнил родителей, для которых родной город стал могилой. Возможно… Вслух ничего не ответил.

Ходить нам пришлось недолго: в нескольких кварталах от моего дома мы нашли неплохую комнату с балконом на втором этаже и окнами на тихую улочку. Доброжелательные хозяева – пожилая пара – из соседней квартиры радушно приняли новую постоялицу.

Я не стал докучать мадам Растиньяк – ей надо было привести себя в порядок и отдохнуть – и отправился гулять по городу в поисках новых ощущений от незнакомого места.

Но первое впечатление от мощных рыцарских бастионов уже прошло, милые старинные дома из светло-жёлтого песчаника внушали спокойствие и умиротворение. Хотелось сесть во внутреннем дворике какого-нибудь домика и забыться навсегда – других впечатлений я не нашёл.

Но время шло, и мне надо было возвращаться на судно к вечерней поверке.

После поверки на «Бретани» остался вахтенный, остальные члены команды разбрелись кто куда: по ресторанчикам, кафе или пабам. Я последовал их примеру и, найдя на улице святого Павла рыбный ресторанчик, позволил себе ужин с бокалом белого вина. Шумные людские ручейки, растекающиеся по мостовым, уносили вдаль мысли о войне, грохочущей в моей стране. Да к тому же вино было чересчур великолепным – это уж поверьте мне как французу с берегов Луары. Сидел и пил приятный напиток, бокал за бокалом, пока не почувствовал расслабленность во всём теле, глаза закрывались сами собой.

Глаза закрывались всё чаще и чаще, и к своему стыду передо мной всё чаще и чаще стал возникать образ увиденной на набережной девушки – Надэж (странное имя!) Растиньяк (не менее странная фамилия!). Как я мог вообще думать о девушке, когда ещё десять дней назад погибли мои родители. Действительно, было очень совестно перед собой. Но чем больше думал о ней, тем сильнее рождались аргументы в моё оправдание: одинокое беззащитное создание в незнакомом городе! Какой надо быть скотиной, чтобы не помочь ей. «Всему виной моя отзывчивость, – постановил я, потом вздохнул: – Что же, спасибо родителям: таким воспитали».

Единственное, что меня немного коробило в воспоминаниях о Надэж: она ни разу не поправила меня при обращении к ней «мадам» – значит, она замужем? «Какая разница! Ты же помогал бескорыстно!» – буквально прокричала моя совесть. «Да, конечно. Какая-то чепуха лезет мне в голову, – оправдался я перед собой. – Наверное, из-за вина – вино здесь такое», – снова нашёл причину своих постыдных мыслей.

Вдруг кто-то потряс меня за плечо – это оказался официант:

– Думаю, Вам пора, – раздался его мягкий голос.

Вяло кивнув ему, расплатился и покинул нетвёрдой поступью ресторанчик, намереваясь попасть в дом «Святой Николай» на улице Сент-Джонс, где меня ждала мягкая постель. Но это оказалось не так просто, я петлял по узким тёмным улочкам, иногда спрашивал у прохожих дорогу, они махали куда-то рукой, я шёл, но попадал опять не туда.

«Дьявол! Мою улицу утащили в преисподнюю», – выругался про себя, но от этого нужная улица не появлялась. Тогда решил логически приступить к решению навигационной задачи: необходимо пройти к набережной бухты Марсамшетт, а дальше двигаться вдоль моря и наткнуться на улицу, ведущую к дому. Осталось дело за малым – правильно выбрать направление к западной окраине города. Вскинул голову: небо ясное, полярная звезда хорошо видна. Значит, север там; мои ноги повернули налево, взяв правильный курс на запад. «Лево руля, право руля», – корректировал я траекторию своего движения, пытаясь не наткнуться на углы домов на пустынных улицах. До поры, до времени мне это хорошо удавалось, пока не попал на очередную безлюдную улицу, напоминавшую скорее ущелье. «Зато удобно держать равновесие», – раздвинув руки, я мог почти коснуться противоположенных стен старинных домов.

Свет луны разбился на маленькие осколки, рассыпавшиеся на тысячелетней мостовой. Но любоваться камнями, отполированными до блеска каблуками прохожих, мне не позволили женские возгласы, раздавшиеся впереди.

Вскинул голову: в десяти метрах от меня стояли два матроса. Их фигуры заслоняли от меня, судя по голосу, женщину. Я не мог не возмутиться – но их было двое. Вспомнив свои боксёрские приёмы, незаметно приблизился к морякам, благо их смех заглушил мои шаги, и нанёс сильный боковой удар в голову одного из них. Раздался громкий вопль, и он завалился на своего товарища.

Не видя практически ничего, я схватил руку женщины и – крикнув: «Бежим!», – поволок за собой. Через пару десятков метров понял, что лечу вперёд, и только её рука не даёт мне завалиться лицом на мостовую. Позади нас остались крики английских моряков, но женщина почему-то смеялась. Мы завернули за угол – я полностью потерял ориентацию. Раздался звук открываемого замка, и я попал в тёмное помещение: шаг, ещё один, впереди оказались ступени – падение. Не помню…

Открыв глаза, увидел потолок – тот самый, который рассматривал сутки назад, – побеленный с чёрными деревянными балками: надо мной парил потолок моей съёмной квартиры. Почувствовал некую иллюзорность окружающей обстановки. Пошевелил руками, ногами – всё в порядке, только болела голова.

«Союзные войска мужественно отражают атаки вермахта на оборонительных рубежах вдоль pек Сомма и Эна…» – голос диктора за стеной окончательно привёл меня в чувство. Вспомнил об утренней поверке на «Бретани».

Резко вскочив с кровати, бросился к шкафу – там висела униформа. «Настоящий моряк, – подумал про себя, увидев аккуратно сложенную на стуле вчерашнюю одежду: – Упал без памяти, но брюки лежат как надо». Через полчаса уже был на палубе нашего транспортника. Капитан осмотрел наш неказистый строй. Его взгляд остановился на мне.

– Кто-то неплохо вчера отдохнул, – лицо Моро скривилось, – но теперь у них появится шанс поработать. Пока «Бретань» стоит на причале, мотористы работают в доках – помощь в ремонте судов. Там и отдохнёте, – капитан ухмыльнулся.

Так я с Папашей Гийомом попал в доки Ла-Валетты. В масленой робе и кепке провёл день в сухом доке, где помогал местной ремонтной бригаде копаться в двигателе английского торпедного катера.

Сидя на ведре, промывал прокладки и крепёж в керосине, а мои мысли постоянно возвращались ко вчерашним событиям: кто была эта женщина… или девушка? Разглядеть я её не сумел. Как я попал в свою комнату, а потом и в кровать? Ответов я не находил – одни догадки.

Вечером, приняв импровизированный душ из шланга, обдавшего меня солоноватой водой, отправился в город. На этот раз в мои планы не входили приключения в подворотнях старых кварталов, и я решил навестить свою знакомую – Надэж Растиньяк. Отыскать её дом не составило труда: я запомнил дом «Милый уголок» по моей же улице Сент-Джонс. Темнота ещё не наступила, и дверь в подъезд была открыта, вошёл внутрь и поднялся на третий этаж. Встал перед дверью, немного помялся прежде, чем постучать, но всё-таки, наконец, решился и пару раз стукнул кольцом, висевшим на двери, и… остался ждать, прислушиваясь к тишине.

Вскоре послышались лёгкие шаги, дверь приоткрылась и выглянула женская головка. Это была Надэж. Увидев меня, она улыбнулась и открыла дверь настежь. Мои губы растянулись в ответной улыбке, но это не было данью вежливости: видеть эту милую девушку мне, действительно, доставляло удовольствие. Она пригласила меня войти внутрь.

В маленькой прихожей горела тусклая лампочка, свет от которой позволил мне рассмотреть Надэж: платье в крупную серую клетку с большими оборками на плечах и груди, широкий пояс, серые туфельки. Но не это главное. Казалось, что она искренне радуется моему приходу, даже хлопнула в ладоши:

– Как мило, что Вы зашли, месье Викто́р!

Я зарделся от смущения: «Неужели она ещё помнит моё имя?»

Дверь в её комнату была открыта, и мне не составляло труда увидеть краем глаза открытый чемодан около кровати. В её скромном жилище ничего не изменилось. Заходить туда мне не хотелось: боялся чувства неловкости, оставшись с неё наедине. Поэтому пошёл ва-банк и выпалил:

– Мадам Растиньяк, позвольте пригласить Вас в кафе на чашку кофе.

Она немного удивлённо посмотрела на меня, мне даже показалось, что как-то расстроено. Боясь получить отказ («Может быть, я ей не нравлюсь?») или быть неверно истолкованным («Очередной навязчивый ухажёр?»), тут же продолжил:

– У меня здесь никого нет. Францию мы оставили почти одновременно, и неожиданно попали на остров, о котором никогда не задумывались, – я пожал плечами: – Просто хотел узнать, как Вы устроились.

Облако недоверия слетело с её лица:

– Хорошо, давайте выйдем в свет, – она посмотрела в сторону комнату. – Подождите.

Через минуту мы покинули её квартиру, на моей спутнице появилась шляпка-вуалетка, ажурные перчатки, в руке – маленькая дамская сумочка.

Кафе «случайно» оказалось тем самым – «Кафе у бухты», около которого я познакомился с Надэж. На этот раз заведение было заполнено, и мы с трудом нашли столик в тёмном углу без вида на море. Я галантно выдвинул стул для девушки.

– Всё равно море рядом – оно с нами, – Надэж как будто прочла мои мысли и присела на скрипучий стул, потом добавила: – Разве Вам как моряку не наскучило море? Мне кажется, Вы его должны ненавидеть: бескрайнее и скучное, и ещё – мокрое, – иронично улыбнулась.

Я сел напротив и улыбнулся в ответ:

– Море не может наскучить – оно живое, а всё живое не может быть однообразным. Можно сутками сидеть неподвижно, любуясь океаном.

– Месье Викто́р, Вы романтик! – по её лицу порхала беззаботность.

Официант принёс салат из кролика и налил красное вино.

На этот раз моя знакомая была более разговорчива: она устроилась в новом для неё жилище, узнала, где рынок, но режим экономии воды подействовал на неё удручающе.

– Вместо воды, Вы можете использовать местное вино, – попытался пошутить, Надэж вежливо улыбнулась. «Шутник из меня не очень», – попрекнул себя.

Сама она оказалась, как я и предполагал, из Парижа, её отец служил в министерстве иностранных дел. Взглянул на свои руки: под ногтями виднелись несмываемые чёрные пятна от мазута. «Девушка из высшего общества. Забавно», – невесело подумал.

Невольно вспомнил утреннюю болтовню с сублейтенантом Канинхеном: возможно, ей и шёл образ Флёр-де-Лис, но вряд ли простой моряк мог стать для неё Фебом де Шатопер. Внутренний голос насмешливо подразнил меня: «Лучше ищи свою Эсмеральду!» Что я мог ему ответить? «Нелепые социальные предрассудки, которые мы сами себе создаём», – буркнул про себя. Это всё, что приходило на ум. Однако это было не самое худшее в моей знакомой.

Наша беседа не могла не коснуться цели её поездки в Триполи.

– Да, – она вздохнула. – Мой муж, Жорж, служит во французском консульстве в Триполи. Он работает там меньше года, точнее два месяца. А поженились мы за месяц до его отъезда…

Мне стало не по себе, внутри стало пусто – ощущение падения со скалы: я срывался вниз, а Надэж оставалась. Она что-то говорила, улыбалась, снова говорила, но я ничего не слышал: её губы шевелились беззвучно для меня. То смотрел на неё, то опускал глаза на бокал с вином – хотелось другого. Другого? Другого – это стакан виски, а затем второй… Но их не было – пришлось сконцентрироваться и вернуться в реальность – тоскливую реальность.

– …Вот я и села на пароход из Тулона в Триполи, – снова в моих ушах появился её голос. Она сделала паузу: – …Это Вас расстроило, месье Викто́р? – на её лице появилась тревога.

Это меня расстроило? Мне стало неприятно от самого себя: потерять недавно родителей и ухаживать за милой девушкой? Во рту появился противный привкус, потянулся к бокалу и попытался смыть его вином. Вежливо улыбнулся Надэж:

– Нет, ничего, мадам. Вспомнил о родном городе, – соврал я.

– О, да! Как я Вас понимаю, – она отвернулась в сторону моря. – Знаете… – парижанка вдруг резко повернула голову в мою сторону, её широко распахнутые глаза доверчиво смотрели на меня. – Почему мы на Вы? Для Вас я просто Надэж.

Ещё минуту назад я был бы счастлив от такого предложения Надэж, но сейчас это не имело никакого значения, хотя, конечно, на моём лице появилось выражение признательности.

– Если Вы… – я запнулся. – Если ты позволишь, то для тебя я просто Викто́р.

Очень хотелось добавить: «Простой моряк с торгового судна», но сдержался. Какое я имел право выливать наружу желчь разочарования? Моя знакомая ничего мне не обещала и ничем мне не обязана. И я подавил в себе эту юношескую глупость, попытавшись вести себя как можно более непринуждённо: «Надеюсь, она ничего не заметила». И вскоре снова услышал, что говорит Надэж.

– …Я уже соскучилась по Парижу, – она взглянула мне в глаза, – на этом острове камней и песчаника. Поэтому так приятно встретить здесь соотечественника.

Я сжал вилку в руке: «Ну, как же не обещала? Один только её взгляд – это уже обещание, как для альпиниста – желанная горная вершина».

– Наша квартира – в XVI округе, недалеко от Булонского леса. Мне нравилось там гулять. Сейчас там так хорошо, – она мечтательно закатила глаза, через секунду её взгляд снова вернулся ко мне. – А в Нанте есть городской парк для отдыха?

– Да, горожане отдыхают в Иль-Фейдо, пикники на лужайках, – вздохнул я: XVI округ – не для простых моряков из Нанта.

– О, да. Мы с Жоржем тоже часто устраивали пикники, – она медленно провела пальцем по столу, как будто что-то рисуя. Возможно, что-то из прошлого. Повисла пауза.

– Я познакомилась с Жоржем на работе у отца. Как-то зашла к нему передать книги из дома, а у него в кабинете сидел Жорж – по каким-то вопросам службы. Отец представил его: «Жорж Лаваль из департамента Северной Африки». Жорж был очень мил, – Надэж продолжала рисовать, слегка касаясь пальцем поверхности стола.

Такого рода воспоминания не доставляли мне никакого удовольствия, но я вежливо уточнил, поддерживая беседу:

– В документах, конечно, остаётся девичья фамилия, но почему не представляешься как мадам Лаваль?

Она посмотрела на меня, улыбнулась:

– Слишком привыкла к своей фамилии, – девушка опустила глаза на бокал вина. – Хочу оставаться независимой. Глупо? Да? – она посмотрела на меня вопросительно.

Я пожал плечами:

– Почему же глупо. Если так пойдёт дальше – женщины получат даже избирательные права.

Она беззвучно рассмеялась:

– Понимаю, что глупо … но что делать? – она развела руками, продолжая улыбаться.

Так ещё полчаса порхала наша лёгкая беседа – так могло показаться со стороны, но в моих же ушах звучал скрип старой портовой тележки, набитой рыбой. Поэтому я с облегчением покинул кафе, провожая Надэж домой. Мы шли тёмными улочками, освещаемыми скудным светом, пробивающимся сквозь решётки оконных ставней: «Почти как дома, в Нанте».

Конечно, мадам мне нравилась, даже чересчур. Но всё это должно продлиться недолго: пройдёт день, другой, и она отправится к мужу в жаркий Триполи, я её больше не увижу и скоро забуду. Она как будто подтвердила мои мысли:

– Мой пароход скоро отправится в Триполи. Викто́р, я прошу тебя проводить меня, – повернув голову в мою сторону и не увидев восторга, быстро добавила: – Понимаю, что у тебя работа в порту, но если есть такая возможность … мне будет очень приятно помахать кому-то на берегу. Пароход «Ливорно».

Что я мог ответить? Конечно, я заверил её, что обязательно провожу. Ну, что же, последний жест галантности. В конце концов, я же с берегов Луары.

Мы подходили к двери её дома, настало время прощаться. Она обернулась ко мне.

– Викто́р, если я не уплыву завтра, мы можем посидеть вечером в кафе, – она как будто хотела загладить несуществующую вину, мне стало неловко и стыдно за свои идиотские мысли – я обещал, что обязательно зайду к ней. «Скоро парижанка исчезнет из моей жизни. И мы оба это знаем. Хотя для неё – это просто желание скрасить унылость пребывания на этом островке», – усмехнулся про себя, вспомнив: Фэб де Шатопер останется один! Кто бы мог подумать, что Мальта надолго станет для неё вынужденным пристанищем подобно Собору Парижской Богоматери для Эсмеральды.

По возвращении домой мне хотелось сразу лечь в постель и забыться глубоким сном, но я заставил себя всё-таки зайти к соседке. Постучал в дверь, подождал, никто не ответил. В её комнате тихо бурчал громкоговоритель: «Танковые части вермахта пытаются прорвать оборону французских войск в районе Шалон-сюр-Марна. Союзные армии мужественно отражают…» Шагов или какого-либо движения не услышал. Постояв ещё немного, вернулся в свою комнату, разделся и лёг.

Однако через несколько минут моих безуспешных попыток заснуть за приоткрытым окном послышались шорохи. Я встал, открыл окно настежь и выглянул наружу. На меня смотрели два светящихся близкопосаженных глаза. Пару секунд мы ошарашено смотрели, не мигая, друг на друга, пока я не разглядел, что передо мной кот, обыкновенный кот, лезущий по изогнутому стволу прилепившегося к стене дерева.

– Привет, – поздоровался с ним, животное в ответ фыркнуло.

– Понял, ты не в настроении, – перевёл для себя его ответ: поболтать не получится.

Осознав, что я не представляю для него опасности, кот деловито продолжил свой путь и вскоре заскочил в полуоткрытое окно соседней комнаты, мелькнув рыжей шерстью в отблеске луны.

«Значит, у соседки проживает кот», – сделал нехитрый вывод и отправился в постель. Уже около полуночи раздался хлопок входной двери, шаги в коридоре, затем в соседней комнате.

«Загадочная соседка вернулась», – подумал сквозь сон, перевернулся на другой бок и снова заснул…

На следующее утро, направляясь в портовые доки, спросил у возившихся неподалёку такелажников о пароходе «Ливорно». Те махнули рукой в сторону стоящего на рейде судна с чёрными бортами. «Ливорно» будет стоять здесь ещё тысячу лет», – со смехом добавили они, я понятливо кивнул: «Британская система медлительна и инерционна», и продолжил свой путь в доки. Сегодня мы должны спускать на воду катера, надо торопиться.

Думать о чём-то стороннем не успевал: топливопровод, похоже, забился после нашей чистки – надо же случиться такому «везению». Но лучше этому произойти сейчас, чем в открытом море. Мы провозились ещё полдня, но работу всё-таки выполнили. Я вытирал ветошью блестящие от машинного масла руки.

«В результате ожесточённых боёв немецким войскам удалось прорваться к оборонительным рубежам на Сене. Части экспедиционного корпуса и французская армия перешли в контрнаступление по ликвидации прорыва войск противника…», – вещал громкоговоритель на стене склада. Я сел на раскалённую от солнца бочку. Мой зад ничего не чувствовал: «Значит боши уже на Сене. Всё кончено – это просто агония». Наверное, я всё-таки ненастоящий француз. Мои руки бросили ветошь: «Перекати-поле. Терять свою страну у нас в крови». Побрёл в раздевалку, обернулся – Папаша Гийом остался стоять, засунув руки в карманы робы и запрокинув голову вверх, подставляя лицо средиземноморскому солнцу. Что он говорил? «Бошей в Марселе не будет». Но я уже не был в этом уверен.

Вечером этого же дня я стоял перед дверью Надэж. На этот раз у меня было совсем другое настроение: любящая супруга спешит воссоединиться с любимым мужем. Зачем я здесь? Зачем я ей? Но, может быть, я постоянно путаю собственные желания с действительностью. «Просто помогаю девушке, попавшей в затруднительное положение», – повторял как заклинание.

На пороге появилась Надэж. Она пригласила меня внутрь. На ней было надето тоже платье, что и вчера. Поэтому резкое изменение выражения на её лице по сравнению со вчерашней встречей было особенно заметно. Она машинально посмотрела на подол юбки, потом в сторону чемодана, стоящего около стены, затем отвела взгляд в сторону, стараясь не встречаться со мной глазами. Ни малейшего намёка на улыбку. Я не мог не спросить, что явилось причиной её настроения. Дама отошла к окну, повернулась ко мне спиной. Вытянулась как струна, смотрела молча на окна противоположенного дома.

– Была сегодня в порту, – она опять начала отрешённо водить пальцем по стеклу, – пароход задержан на неопределённое время, итальянцев интернируют на Сицилию или в Ливию. Нас возьмёт на борт пароход, идущий из Александрии в Триполи через Ла-Валетту.

– Прекрасно, Надэж, – я пожал плечами. – Ты уплывёшь к любимому мужу. Только на другом судне.

Девушка повернулась ко мне лицом, сцепив пальцы рук перед собой.

– Ты не понимаешь, Викто́р. Пароход будет только через неделю, – она смотрела на свои руки.

Я был обескуражен такой новостью, но что можно сделать в такой ситуации? Только успокоить. Тем более, что парижанка начала нервно ходить вдоль окна.

– Не надо так расстраиваться, Надэж. Ты всё равно уплывёшь в Триполи, только теперь через семь дней, – высказался я, попытавшись придать своему голосу спокойную уверенность.

Она застыла около окна, снова посмотрела на меня. Надэж приподняла брови, отчего внешние уголки её глаз опустились. На её лице я прочёл скорбное сочувствие уже к себе как к умалишённому.

– Викто́р, ты слышал последние новости? – не дожидаясь моего ответа, она продолжила: – Немцы приближаются к Парижу. Кому теперь нужны какие-то французы, затерявшие на скалах в море?

– Успокойся, Надэж. Двадцать лет назад во время Великой войны боши тоже приближались к Парижу, но были разбиты маршалами республики. И сейчас они призваны премьером снова в строй, чтобы вновь доказать силу французской мощи. Линия Мажино для немцев непреодолимый рубеж, – я вещал этот пропагандистский бред под её пристальным взглядом. Она молчала, пока я говорил.

– Викто́р, ты в своём уме? – её взгляд скользил по моему лицу. – Какие маршалы? Столетние выжившие из ума старики? Линию Мажино уже обошли. А мощь будут демонстрировать в предместьях Парижа беженцы из Пикардии и Шампани?

Её поучения меня разозлили: «В конце концов, что может понимать эта папина дочка из XVI округа о жизни? Её коробит, что она встречает меня в одинаковом платье – вот горе! Я её успокаиваю, как могу, и я же полноценный идиот!»

Мои бурлившие мысли были перебиты очередными её причитаниями. Она опять начала ходить вдоль окна, сжав кулачки:

– Что же будет с родителями? Ведь они остались в Париже!

– Ничего не будет. Столицу не бомбят. Боёв за неё, очевидно, не будет. Подойдут, потопчутся в Венсене, заберут всё вино с Лотарингией и Эльзасом в придачу и уберутся к своим мюнхенским свиньям, как это было семьдесят лет назад при Бадингете, – мне всё это надоело, и я, нарушая все правила приличия, невежливо плюхнулся на стул и вытянул ноги. Хотелось сплюнуть от души, но это был бы слишком даже для меня. Она замерла и уставилась на меня круглыми глазами.

– Викто́р, что ты такое говоришь? Что ты понимаешь?! Они там, в адовом котле немецкой чумы, а ты здесь рассуждаешь об этом, как об очередном историческом анекдоте!

Это было последней каплей переполнившей чашу моего терпения, и я взорвался:

– Исторический анекдот? – зло посмотрел на неё. – Четыре недели назад при бомбёжке Нанта погибли мои родители. Что ты скажешь об этом анекдоте?

Я замолчал, продолжая смотреть на неё. Надэж попятилась назад, к окну, подоконник остановил её. Она схватилась руками за него, несколько секунд молча смотрела на меня немигающим взглядом, затем резко развернулась лицом к окну, распахнула оконные рамы и перегнулась через подоконник. Я испугался: мне показалось, что она хочет выброситься из окна. С возгласом «Надэж, остановись!» бросился к ней. Один миг, и её талия оказалась в моих руках. Она застыла. Несколько секунд мы стояли неподвижно. Наконец, прозвучал её голос:

– Отпусти.

– Да, – тихо ответил я и отошёл назад к стулу.

– Мне стало дурно, – она всё ещё стояла ко мне спиной. – Хотелось свежего воздуха.

– Простите, мадам, я не о том подумал, – я перешёл на «Вы», укоряя себя за излишнюю несдержанность: устроил скандал с практически незнакомой дамой. Глупейшая ситуация! – Пожалуй, я должен уйти. Простите, мадам, – я уже намеревался идти к выходу, когда она развернулась ко мне лицом. Широко распахнутые глаза блестели, зрачки бегали по мне.

– Постой, Викто́р.

Я остановился. Она напряжённо сглотнула, потом истерично выпалила:

– Прости меня, прости меня. Я не знала. Но какая разница! Какая разница! Люди гибнут, гибнут! Родные, близкие, незнакомые! Они безвозвратно исчезают!

Девушка села на кровать, закрыла лицо, раздались всхлипы, сквозь которые слышалось непрекращающееся: «Прости меня, прости меня…» Её плечи тряслись.

Я сделал шаг к ней, но потом остановился, начал топтаться на месте, не зная, что делать. Наконец, решился и подошёл к ней. Обнял её за плечи, она уткнулась лицом мне живот. Я молчал – просто не знал, что сказать, – но через несколько минут она затихла. Слабым движением оттолкнула меня. Я отошёл назад. Посидев немного, Надэж вздохнула, встала, прикрыв руками лицо; сняла полотенце с вешалки и направилась в туалетную комнату, бросив мне по дороге:

– Подожди меня. Прошу.

Я сел на стул, ожидая даму, хотя самое большое моё желание сейчас было уйти и больше не видеть её. Но я остался, и она вернулась. Застенчиво улыбнулась мне.

– Прости, Викто́р. Я сорвалась. Мне надо на воздух, лучше на набережную. Надеюсь, ты проводишь меня?

Что я мог ответить?

– Конечно, Надэж. Пойдём, – прозвучал мой ответ.

Мадам надела вуалетку, прикрепив её заколкой к пышным волосам, припудрила лицо. Я наблюдал за ней: такая милая обыденность – молодая женщина, приводящая себя в порядок. Теперь мне почему-то не хотелось её оставлять. Надэж взяла перчатки, и мы покинули её квартирку…

Молчаливая прогулка вдоль набережной бухты Марсамшетт, пара бокалов вина и чашек кофе. Она думала о своём, я незаметно наблюдал за ней. Надэж смотрела перед собой, иногда шевеля губами, как будто проговаривала мысли. Но истерик у неё больше не случилось. Я проводил её домой и вскоре был уже в своей комнате.

За стеной бодро бормотало радио: «В результате успешно проведённой флотом Его Величества операции удалось эвакуировать через Канал части британских, а также французских и бельгийских войск, находившихся под Дюнкерком…» По-моему, теперь счёт шёл на дни – развёртывалась хроника смерти «милой Франции». Странное чувство тебя охватывает, когда начинаешь понимать, что твоя страна – нет, скорее мироощущение, которое придавала тебе родина, – исчезает. Это чувство я бы назвал пустотой внутри и потерей ориентиров вокруг себя…

Услышал шорохи за окном. «Рыжий кот возвращается в комнату соседки», – догадался я и заснул. Сквозь сон послышались звуки открываемой двери, шаги: «Сама соседка вернулась». И снова – забытьё сна.

Следующее утро не принесло ничего нового: всё та же работа в доках, всё то же солнце, чёрные борта парохода «Ливорно» всё так же маячили на рейде Великой Гавани.

После нехитрого обеда в соседней закусочной – кусок вяленой колбасы и порции бобов – мы, наконец, завершили ремонт катеров. На завтра запланировали ходовые испытания, и нас отпустили домой. Помывшись и переодевшись, заспешил на свою улицу Сент-Джонс. Немного поваляюсь с книжкой, что приобрёл на рыночном развале и пойду слоняться по вечернему городу – все мои нехитрые планы.

Однако жизнь вносит свои коррективы. Войдя в коридор, направился к себе, но не успел вставить ключ, как открылась дверь соседней комнаты, и на пороге возникла её хозяйка (во всяком случае, я так подумал: ну, а кто ещё это мог быть?). Вскоре в этом у меня уже не было сомнения – после её ответа на моё приветствие.

– Здравствуйте, мисс Найдин.

– Привет, морячок, – она насмешливо взглянула на меня.

При дневном свете, падавшем из небольшого окна в коридоре, у меня появилась возможность рассмотреть мою соседку. Её слегка прищуренные глаза искрились чёрными угольками, рассматривая меня. Я не остался в долгу и уставился на неё. Девушка лет девятнадцати-двадцати, тёмные волосы вздымались копной на голове, спускаясь волнами до лопаток, прямой тонкий нос, овальное лицо, маленький рот, загорелая кожа. Чем-то она напоминала цыганку, хотя для меня южный тип женщин почему-то всегда ассоциировался (в хорошем смысле, конечно) с этим бродячим народом. «Эсмеральда», – невольно улыбнулся я. В проёме двери около её ног возникла усатая рыжая мордочка. Кот посмотрел на меня равнодушным взглядом и мяукнул: «Мы уже знакомы». Значит, вместо козочки у моей Эсмеральды жил рыжий кот.

– Как тебя зовут, морячок? – насмешка не покидала её лица.

– Викто́р, – ответил я, потом добавил: – Викто́р Ракито́ф, – и почему-то смутился.

– Странно, не могу понять… Ты француз? – по её лицу нельзя было догадаться, это плохо или хорошо? Но простота её поведения заставила меня ответить ей что-нибудь задиристое:

– Вообще-то, русский.

Несколько секунд она недоверчиво разглядывала меня, потом всё-таки изрекла:

– Русский? Откуда ты здесь взялся?

Я был рад: мне удалось поразить заносчивую девицу, причём одним только словом.

– Откуда взялся? – теперь уже на моём лице царила насмешка. – Пришёл на пароходе, – ответ мой был прост.

– На каком пароходе? – на её лице лёгкое недоумение. Чувствовалось, что девушка пытается понять явление здесь странного иностранца.

– На французском – «Бретань», – прозвучал следующий мой ответ.

– Понятно, – наконец, сообразила брюнетка. – Ты из этих, из эмигрантов. Помню в раннем детстве на Мальту приходили пароходы с беженцами из России, какое-то время в городе попадались русские. Затем практически все перебрались во Францию.

Я не ожидал от неё такой эрудиции, поэтому удивлённо приподнял брови.

– Да, примерно так.

Но потом, вспомнив о вежливости, открыл дверь своей комнаты и пригласил Найдин внутрь. В ответ она только заразительно рассмеялась, слегка запрокинув голову назад. Мне казалось, что даже её чёрные кудри хихикали с ней в унисон. Но это продолжалось недолго. Девушка снова стала серьёзной, однако насмешка осталась в её глазах.

– Что я там не видела? – и сама ответила на свой вопрос: – Всё видела, – озорно сверкнув глазами, добавила: – И даже тебя, морячок.

– Меня? – озадаченно уставился на неё, насмешка в её глазах приобрела налёт загадочности.

Но чем больше я смотрел в них, тем яснее мне становилось, кто передо мной. «Ну, конечно», – я хлопнул себя по лбу.

– Ты та самая незнакомка, с которой я убегал от пьяных моряков! –догадался я.

Она ответила коротким смешком.

– Ага. Бедные английские моряки. Пытались проводить девушку домой. В результате они получили по уху, а девушку у них похитили, – она махнула рукой над головой. – Ну, что же. Приглашаю в кафе как своего спасителя, – закончив смеяться, заявила она.

Я не возражал и предложил «Кафе у бухты», на что получил возмущённый отказ.

– Ну, уж нет. Мы не будем сидеть в заведении, где я работаю официанткой.

– Хорошо, – быстро согласился. – Тебе виднее, как местной жительнице.

Она покровительственно взглянула на меня, и мы покинули нашу квартиру, направившись в закоулки Старого города. Петляя среди старинных домиков, я уже потерял счёт поворотам, когда, наконец, мы наткнулись на маленькое заведение, располагавшееся на первом этаже типичного мальтийского домика: обветренный песчаник, синие ставни, дощатые двери. За окнами заметил несколько столиков, покрытых клетчатыми скатертями, плетеные стулья. Хотел уже зайти, когда моя спутница меня остановила.

– Давай лучше посидим снаружи – обожаю наши мостовые, – Найдин указала на пару столиков на улице, а сама зашла внутрь.

Пожав плечами, согласился и занял один из столиков, ожидая её возвращения. Пока, задрав голову, рассматривал окружающие дома, девушка выскочила передо мной как из-под земли – даже не успел вскочить и учтиво выдвинуть ей стул, как она уже всё проделала это сама.

– Здесь неплохо готовят кролика. Я договорилась, ты получишь самый вкусный кусок. Ты рад? – её чёрные глаза требовали только положительного ответа, и я, конечно, его дал.

– Обожаю наших кроликов, – передразнил я Найдин.

Не пройдёт и года, как мне будут сниться в самых сладких снах блокадного города кусочки мальтийского кролика под винным соусом. Но сейчас я не ценил этих подарков судьбы.

Девушка издала короткий смешок:

– Ага, тебе передастся их сила и храбрость.

Однако сначала нас ждали мороженое и белое вино. Официант в белой короткой куртке поставил перед нами по бокалу и розетке холодного десерта. Она одарила высокого худощавого мужчину обворожительной улыбкой.

– Филиппе, ты великолепен сам и то, что ты приносишь, всегда великолепно.

Мужчина, которого она назвала Филиппе, растянулся в улыбке.

– Найдин, ты и есть великолепие нашего острова.

– Ты льстец, Филиппе, – улыбнулась довольная Найдин.

– О, Найдин! Если бы не жена и трое детишек, тебе бы от меня не уйти, – рассмеялся мужчина, потом грозно посмотрел на меня. – Если обидишь её, тебе не сдобровать, – потом улыбнулся и направился внутрь кафе.

Я не удержался и тут же спросил:

– Кто этот официант?

Найдин взглянула на уходящего мужчину.

– Филиппе старый знакомый. Он каждый день приходит на рынок, иногда болтаем с ним, – она кивнула на кафе. – Это его заведение.

– И он работает официантом? – сделал удивлённое лицо.

Девушка пожала плечами.

– Сейчас мало клиентов – он работает за всех, – Найдин опустила глаза к стоящему перед ней мороженому. – Давай лучше попробуем, что он нам принёс.

Она ещё не успела вкусить первую ложку лакомства, как уже зажмурилась от удовольствия.

– Оно сделано по рецептам итальянских Gelateria.

Я последовал её примеру, и попробовал местное мороженое.

– Ну, как? – девушка открыла глаза: они опять от меня ожидали только «Да».

Мороженое – ваниль с апельсиновой цедрой – приятно таяло во рту, но всё-таки нантское – лучше. Однако её блестящие глаза требовали разделить с ней радость наслаждения искусством местных кондитеров.

– Действительно, великолепно. Даже в Париже такого не найдёшь, – польстил я ей.

– Так ты из Парижа? – не дожидаясь моего ответа, она продолжила: – А в Париже все такие вруны, пьяницы и храбрецы? – соседка хитро прищурила глаз, обсасывая ложечку с мороженым.

– Почему? – наверное, на моём лице появилась глупая гримаса непонимания. Возможно, поэтому Найдин улыбнулась.

– В тот вечер ты был изрядно пьян, но бесстрашно бросился на двоих матросов, с которыми я болтала, а мороженое тебе не очень понравилось. Вот так, – торжествующе завершила она свой ответ.

– Вообще-то я из Нанта, – на моём лице выступила краска смущения.

– О, это меняет дело, – засмеялась Найдин и зачерпнула очередную ложечку десерта. – Всё это относится только к жителям Нанта.

– А как ты догадалась, что я твой сосед? – мне захотелось уйти от её насмешек над собой.

– Ещё жители Нанта не очень умны, – она постучала себя пальцем по лбу. – Видела тебя в окно, когда ты выходил из дома, ещё в первый день твоего появления.

Вскоре принесли моего кролика. Блюдо, действительно, оказалось приготовленным со знанием кулинарии.

– Ну, а это тебе нравится? – девушка пристально смотрела на меня.

На этот раз я бесхитростно ответил:

– Вкусно. Мне нравится.

– Вижу, не врёшь, – она положила ложечку в рот и снова зажмурилась от удовольствия.

Из открытого окна на втором этаже негромко вещало радио: «Исходя из гуманных соображений с целью исключения многочисленных жертв при обороне города, правительство Французской республики объявляет с сегодняшнего дня Париж Открытым городом…» Я вскинул глаза вверх к окну, как будто хотел увидеть звук, передающий это известие. Но это были только невидимые колебания воздуха из открытого окна: «Неужели боши войдут в Париж? Невозможно!» Но горькая логика быстро погасила эмоциональную вспышку, мой взгляд снова вернулся к собеседнице. Но она уже заметила перемену на моём лице.

– Но ведь это же не Нант? – сочувствующе произнесла она.

– Нант уже бомбили, – я поднял глаза в небо, голубевшее между крышами.

– Но ведь французы храбрые, как ты. Почему вы их не убили? – Найдин смотрела на меня немигающими глазами, и я уже не знал, она насмехается надо мной или говорит серьёзно.

Такой простой вопрос, но ответа у меня не было. Отвёл взгляд на бокал вина и предложил:

– Давай лучше выпьем.

Но она затрясла головой, наклонившись немного вперёд.

– Нет, ты мне не ответил: вы будете сражаться?

– Париж объявлен Открытым городом, – попытался как-то уйти от вопроса настырной девушки.

Но Найдин проявила настойчивость.

– Потеря столицы – это ещё не потеря всей страны и народа. У вас много городов и огромная армия.

Я только пожал плечами.

– Мы остались. Наше судно приписано к британскому флоту.

– Это правильно, – она закивала головой, как старый профессор, выслушивающий правильный ответ на избитый вопрос. – Ты должен быть на правой стороне всегда.

«Беззаботная девушка-официантка. Что она могла знать о войне?» – я непроизвольно вздохнул. Но мои мысли были перебиты звонким голосом Найдин:

– Вот теперь давай выпьем за бравого моряка, который обязательно победит немцев и выгонит их из Франции, – она подняла бокал и улыбнулась мне.

Глядя на её полное задора лицо, я на мгновение поверил, что эта война – всего лишь случайная болезнь, которая скоро пройдёт; и я вернусь в Нант, увижу живых родителей, и всё будет по-старому. Но, увы, это было только мгновение. Я поднял бокал, сделал глоток, второй, остановился: «Не повторяй ошибок с коварным напитком».

– Мне надо скоро возвращаться на работу, – Найдин доедала своё мороженое.

– Но тебя нет и по утрам, – поинтересовался, вспомнив о её странном режиме появления в нашем доме.

– Всё просто. По утрам продаю на рынке зелень, что привозят из Сицилии, – объяснила она.

– Да, ты работяга, – я пошутил, но получилось как-то грустно. Сделав паузу, я не мог не спросить: – А где твои родители?

Найдин взглянула на пустую розетку из-под мороженого, потом отодвинула её от себя.

– Всегда жила с бабушкой на Гозо, а родители… – девушка продолжала смотреть на пустую чашку. – Когда мне было десять, родители уехали на Сицилию, первый год писали, но потом внезапно прекратили, с тех пор от них ни весточки, – она вскинула на меня глаза, словно ища поддержки. – Но я верю, что они живы и обязательно вернутся ко мне.

Я попытался изобразить серьёзную веру в её надежду.

– Да, конечно, они могли уехать куда-нибудь дальше и устроиться где-то в Неаполе или даже Риме. Но почта! Эта итальянская почта! – возмущённо и как будто искренне покачал головой. – Ты же знаешь!

– Я тоже так считаю, – закивала Найдин.

«Почта теряет письма уже десять лет? – подумалось. – Хотя… В надежде не бывает обмана: не стоит лезть в душу».

– Надо идти, – постановила девушка, и мы отправились домой.

В двери квартиры мы обнаружили записку. Моя спутница ловко выхватила бумажку и развернула её, но потом, обиженно выдвинув нижнюю губу, протянула листок мне.

– Здесь по-французски, – потом, прищурившись, колко добавила: – Это, наверно, от той самой француженки, которая была с тобой в нашем кафе.

– М-даа, – заглянув в бумагу, кивнул я и, пропуская мимо ушей её насмешку, прочёл содержание: «Ещё раз прошу прощения за свою бестактность. Всегда буду рада встречи». И подпись: «Надэж».

– И что там? – Найдин не уходила, её заинтересованный взгляд – на листке в моей руке.

Я с напущенным равнодушием махнул бумагой.

– Сообщает, что с ней всё в порядке, – небрежно свернув бумагу, сунул её в карман.

– Х-мм, – она театрально изобразила обиду, жеманно отвела руку в сторону. – Изменщик! – но тут же прыснула в коротком смехе и скрылась в своей комнате.

Немного постояв, задумчиво смотрел на захлопнувшуюся за ней дверь, потом ушёл к себе и упал на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Зайти к Надэж? Честно говоря, чувство неловкости не проходило. Я раздумывал. Мои мысли были нарушены шагами соседки в коридоре, хлопок входной двери. «Ушла». Мои глаза закрылись, и я забылся во внезапно накрывшем меня сне.

Пробудился от шагов и стука дверей. Понял, что уснул в одежде. Встал, выглянул в коридор: Найдин входила в свою комнату. Увидев меня, помахала рукой и исчезла у себя.

Я медленно разделся. Судя по звукам, соседка прошла в туалетную комнату. Вскоре послышался звук льющейся воды. Думать об Эсмеральде («Тьфу, глупые ассоциации. Конечно, о Найдин»), принимающей душ, совсем не хотелось: хотя я и был совсем молод, но как-то это постыдно. Однако вскоре почему-то шум стих, зато раздался голос соседки, зовущий меня. «Какого дьявола?» Медленно покинул постель и, едва открыв глаза, направился на ощупь в туалетную комнату. Машинально с силой толкнул разбухшую от влаги дверь. Она распахнулась, и я сделал шаг. В одно мгновение сон слетел с меня. Мои глаза, наверное, стали величиной с чайные блюдца: передо мной появилась Найдин – из одежды на ней была только мыльная пена. Вид девушки заставил меня остолбенеть – но ненадолго. Её крик быстро вывел меня из ступора.

– Убирайся вон, идиот! – в меня полетело то, что было у неё под рукой – мокрый кусок мыла прокатился по моему лицу, заставив меня вылететь из душевой. Дверь с треском захлопнулась за мной.

– Прости, Найдин. Что произошло? – закрывшаяся за моей спиной дверь молчала, но всё-таки вскоре раздался голос соседки – очевидно, девушка начала приходить в себя:

– Идиот! Куда ты лезешь?

– Ещё раз прости, но ты сама меня позвала, – я продолжал в замешательстве смотреть на дверь.

Небольшая пауза.

– Кончилась вода. Надо накачать. Я вся в мыле, – голос девушки успокоился.

– Уже понял, – буркнул я.

– Что? – раздался голос соседки.

– Уже иду, – недовольно ответил я и направился в подвал: там располагался насос. Так что ещё четверть часа я крутил колесо, накачивая воду в резервуар нашей душевой.

– Спасибо, Викто́р, – высунулась её головка из-за двери.

– Не стоит благодарности, – шутовски поклонился и вернулся к себе. Через секунду снова плюхнулся в кровать. Какое-то время сон не шёл: с улыбкой вспоминал только что увиденный образ прекрасной Эсмераль… – нет, Найдин. Хотя… пусть будет Эсмеральда – в конце концов, я был молод, и, конечно, чувство романтики мне было не чуждо.

Видение девушки приятно витало в моей голове. Но затем мои мысли перескочили к услышанным днём новостям: «Они сдали город, в Париж входят боши…» И тут меня больно резануло: «Они, они…» Вдруг понял своё одиночество в этом мире: потеряны не только самые близкие мне люди, потерян социум, в котором родился и вырос, – он оказался оборотнем. В моих мыслях теперь есть «Я» и «Они», «Мы» исчезло.

Даже нашу французскую команду «Бретани» нельзя было назвать «Мы». Группа самоизгнанных людей: сумасброд Папаша Гийом, два еврея, один поляк, бежавший с разгромленной родины, несколько французов, разыскиваемых полицией за пьяную поножовщину в Бресте или за долги, и всё это под командованием эмигранта в британской форме – вот такая «Непокорённая Франция»! Да, забыл… и я – сын не очень удачливых русских эмигрантов, только что ушедших в мир иной.

Заснул только под утро. Мозаика образов крутилась в голове: Надэж, детские воспоминания о Париже, Найдин, скалы с высящимися фортами, родители, собор Сен-Пьера и Сен-Поля в старом Нанте. Проснулся – в глазах «песок» от недосыпа. По дороге перехватил чашку кофе и кусок свежевыпеченного хлеба, десять пенсов на бочку, служившую столиком в закусочной – и в гавань.

В этот день на капитане надет китель. Видимо, он уже не первый час крутился в порту. Но его рыжая шевелюра и заломленная набекрень фуражка внушала уверенность в нашем будущем (в каком только?). Нас ожидало короткое объявление капитана.

– Сегодня весь экипаж занимается погрузкой. Завтра выходим в море.

– Куда идём кормить рыб? – выкрикнул бретонец Жиль, зевая.

Моро пренебрежительно взглянул на нарушителя дисциплины.

– Тебе это не грозит – акулья печень не выдержит такого удара.

Экипаж дружно заржал.

– Зато может задница будет цела, – буркнул под нос Жиль.

Но слух Моро не подводил.

– Твоя задница всегда имеет шанс получить хороший пинок от меня.

Насмешливый взгляд кэпа переместился с развязанного бретонца на Папашу Гийома.

– Провести проверку двигателя.

Мы полезли в трюм, нам предстояла рутинная работа: запуск, проверка режимов.

На причале орало радио, сообщая о последних новостях. Наши чумазые лица торчали из люков, когда диктор холодным тоном начал читать сообщение: «Диктатор Италии Бенито Муссолини сделал сегодня заявление об объявлении Великобритании и Франции войны. Соответствующие ноты переданы послам стран-союзниц…» Мы замерли. У меня как-то всё сжалось внутри, предчувствуя недоброе: итальянская Сицилия всего лишь в сорока морских милях от нас.

Тем временем по сходням перевозились и перевозились ящики, тюки, мешки. Всё это загружалось в грузовые трюмы нашего судна.

Несмотря на всю секретность проводимой операции, в среде моряков трудно что-то скрыть, и Папаша Гийом уже поделился последними новостями: завтра уходит очередной конвой в Александрию, в состав которого входит наша «Бретань». Штаб восточно-средиземноморского командования эвакуируется с Мальты в Египет – таково решение Черчилля.

Уже к вечеру удалось разместить и закрепить весь груз. Судно было готово к завтрашнему отплытию. Усталые, но довольные члены экипажа после вечерней поверки разошлись кто куда.

На зенитных точках возились солдаты. Объявлена полная боевая готовность; угроза атаки со стороны фашистов стала реальностью. Но я в это не очень верил: вряд ли макаронники так быстро смогут провести серьёзные операции против британских войск.

Кругом ходили рабочие и прибивали, где только можно, указатели к бомбоубежищам. Самих подземных катакомб на острове было немало благодаря строительным гениям ещё рыцарей мальтийского ордена, в том числе и в Великой Гавани: несколько входов в стенах окружавших бухту фортов давали возможность жителям скрыться в случае бомбового удара фашистов по острову. Теперь над входами в бомбоубежища висели большие таблички на английском и мальтийском.

Помывшись, побрёл домой, на улицу Сент-Джонс. Всё-таки решил попрощаться с мадам Растиньяк перед нашим отплытием. Сначала зашёл на свою квартиру – соседка как обычно отсутствовала – надел белую рубашку и отправился знакомой дорогой к Надэж. К счастью, мадам Растиньяк была дома. Открыв входную дверь, она сразу узнала меня, несмотря на сумрак в коридоре.

– О, Викто́р, какое счастье, что ты зашёл! – она прижала руки к груди. – Я так виновата перед тобой. Заходила к тебе, но…

– Не стоит, Надэж, – перебил её, махнув рукой. – Не принимай так близко к сердцу, я по другому поводу…

– Конечно-конечно. Проходи, пожалуйста, – она суетливо отступила назад, приглашая меня внутрь.

Я немного помялся прежде, чем объяснить причину своего визита. Она ожидающе смотрела на меня. В её комнате горела керосинка, в кастрюльке шуршала вода и стукались яйца. Отблески от огня играли в её глазах (может, мне это казалось?).

– Завтра наше судно уходит из Ла-Валетты. Пришёл попрощаться, – я отвёл взгляд от девушки.

– Как уходите? – Надэж выдохнула. – Этого не может быть!

Но, поняв глупость своего заявления, замолчала и прошла в комнату, я последовал за ней. Включила тусклую лампочку в облезлом торшере. Повернулась ко мне.

– Здесь пьют английский чай. Сойду с ума, если пробуду на этих скалах ещё немного. У меня есть бутылка вина. Выпьешь со мной?

Я открыл рот, чтобы ответить, но не успел: мадам сжала кулачки и дёрнула руками.

– Пожалуйста, не отказывай.

Она была так мила – смиренная просительница, не принимающая отказов. Невольно улыбнулся.

– Конечно, не откажусь.

– Тогда открывай, – она вытащила из шкафа бутылку и хлопнула по ней. – Хочу напиться, – Надэж передала мне бутылку, сама села за маленький столик, грустно добавив: – но у меня нечем её открыть.

Подперев голову рукой, она смотрела, как я тщетно пытаюсь открыть бутылку без открывалки.

– Если бы у тебя была шпага, то ты бы отрубил горлышко.

Она как-то отстранённо вздохнула и подпёрла подбородок уже обеими руками, приготовившись к длительному ожиданию.

– Вместо шпаги у французских моряков трезубец Нептуна! Зачем же портить бутылку? – я выудил из лотка со столовыми приборами, лежавшего на полке, вилку. Удивлённо посмотрел на неё, потом на хозяйку и снова на вилку. Театрально изобразил на лице замешательство. – Пожалуй, у мальтийского Нептуна четырёхзубец.

Надеж рассмеялась. Два удара ручкой вилки по пробке, и она провалилась внутрь бутылки.

Секунда удивлённых глаз девушки, затем её радостный вскрик:

– Урей! Да здравствует флот Республики! – она захлопала в ладоши.

С чувством достоинства поклонился и разлил по глиняным кружкам бордовый напиток. На столике появился хлеб, масло, вареные яйца. Мы шутливо чокнулись и выпили.

Она поставила на стол почти пустую кружку. Посмотрела на меня невесёлым взглядом.

– Когда вы вернётесь обратно?

– Не знаю, – я сказал правду. – Даже не знаю, вернёмся ли мы вообще.

Она отломила кусочек хлеба и начала его разглядывать.

– У меня здесь нет никого из знакомых, – Надэж продолжала смотреть на ноздреватый кусочек в своей руке. – Сегодня депортировали на Сицилию всех пассажиров с «Ливорно» – там были все итальянцы. Пассажирское сообщение с Ливией прекращено, с Францией приостановлено, – она подняла на меня глаза. Мне показалось, что её большие карие глаза смотрят сквозь меня. – Я застряла здесь навсегда.

Она сжала зубами свой кусок хлеба, потом резко потянула оставшийся в руке край куска вниз. Тягучий мякиш разорвался, её рука, упав вниз, ударилась об стол. Надэж как будто этого не заметила.

– Как у тебя с деньгами? – мне хотелось вывести её из прострации, перейдя на прагматичные темы.

Надэж, молча, жевала свой ломтик хлеба. Затем до неё начал доходить смысл моего вопроса. Она сглотнула.

– С деньгами? – в глазах появилась осмысленность.

– Да с деньгами, – повторил я.

– Хорошо, – она говорила как-то медленно, растягивая слова. – Поменяла все франки на фунты. У меня теперь их много, – она кивнула на тумбочку.

– Тогда ты продержишься до восстановления сообщения с Францией, – ободряюще заявил я. Потом добавил: – Дам тебе на всякий случай ещё двадцать пять фунтов, – и полез в карманы.

– Нет, не надо. Мне надо попасть к Жоржу, – Надэж покачала головой и снова отломила кусок хлеба.

Я выложил несколько банкнот и монет на стол. Она равнодушно посмотрела на них.

– Убери, они тебе нужнее. Давай лучше выпьем, – Надэж кивнула на бутылку, я снова разлил вино по кружкам.

Откровенно говоря, мне не нравились перепады её настроения от веселья к тоске и наоборот. Да и кому это может понравиться? Хотелось хоть как-то её поддержать, оживить. Мы выпили. Опять она поставила на стол почти пустую кружку.

– Тебе надо возвращаться в Тулон, – я опять взял деловой тон.

Отрезав кусок хлеба, намазал его маслом и положил бутерброд ей на тарелку.

– Мне надо вернуться к Жоржу, – она упрямо замотала головой, глядя на бутерброд в своей тарелке.

– Ну, пойми, Надэж. Все дипломаты после объявления войны будут депортированы во Францию, в том числе твой муж. Ты встретишься с ним только во Франции. Ты меня понимаешь?

От неё не было никакой реакции.

– Домой пароходы уже не идут, – наконец, произнесла Надэж. Она подняла на меня глаза.

– Ты можешь договориться о транспортировке на военном борте, – попытался предложить выход из ситуации.

– В Ла-Валетте нет французских кораблей, – Надэж сложила руки на столе и положила на них голову, упёршись подбородком. Взгляд отстранённый. Затем она снова заговорила: – Ты знаешь, Викто́р, кроме французской литературы я ещё изучала в Парижском университете сестринское дело.

Я молчал, ожидая продолжения: «К чему это она?»

После паузы парижанка продолжила:

– Литература здесь никому не нужна, особенно французская, – я протестующе замахал руками, но она не обратила на это никакого внимания. – Поэтому должна устроиться в клинику или больницу. Мне надо на что-то жить.

– Нет, не надо так, Надэж, – я придал голосу ободряющие нотки. – У тебя всё будет хорошо. Ты скоро вернёшься домой. Там тебя встретят муж, родители. Поверь мне. Ты будешь вспоминать Мальту как весёлое приключение.

Она покачала головой как китайский болванчик.

– Налей вина, пожалуйста, – она смотрела на свою пустую кружку.

– Думаю, нам достаточно, – попытался урезонить её.

– Тогда я сама. Это не вежливо с твоей стороны, – Надэж протянула руку к бутылке. Потом встретилась с моим укоряющим взглядом. Вздохнула, уронила руку на полпути. – Ты прав, – она взяла бутерброд и начала его жевать. Понемногу её глаза снова заблестели. – Куда уходит ваш корабль?

Несмотря на величайшую тайну, окутывающую наш маршрут, я ей рассказал всё, что знал: только бы отвлечь её от упаднических мыслей.

– Скорее всего, мы идём в Александрию, перевозим имущество штаба командования в Египет.

– В Египет? – озадаченные глаза бегали по моему лицу. – Значит, остров будет сдан? Флот уходит? Скажи правду, Викто́р.

– Нет. Успокойся, Надэж, – я уже начал раздражаться от нервозности, исходящей от неё. – Никто не бежит. Просто уходит запланированный конвой: группа транспортных судов и кораблей сопровождения. Это необходимость. Только в стратегических интересах.

– В стратегических интересах уже сдали Париж, – глаза парижанки требовали хоть какое-то опровержение её страхов, но не находили их на моём лице. И пока я собирался с мыслями, её взгляд упал на чемодан.

– Поплыву с вами. Не хочу попасть в плен, а потом в концентрационный лагерь.

– Но с нами нельзя, – я растерянно смотрел на Надэж, – мы не берём на борт пассажиров.

– Спрячусь и буду сидеть в трюме, как мышь, до самой Александрии. Ты же двигателист – значит, хозяин трюма. Ты мне поможешь пробраться на корабль? – теперь её лицо было полно решимости. – Или бросишь здесь на милость фашистов? – она вскочила, схватила чемодан и, открыв его, поставила посередине комнаты.

– Прекрати, пожалуйста, Надэж. Это просто смешно, – попытался её урезонить.

Девушка вскинула голову.

– Смешно? Ждать, когда они придут и расстреляют нас как твоих родителей, – её прищуренные глаза с вызовом смотрели на меня.

Я не знал, как её успокоить. Оставалось только с сожалением вздохнуть: «Лучше бы она напилась и заснула».

– Викто́р, так ты будешь мне помогать?

Она стояла около чемодана, держа руки на талии. У меня появилось несколько секунд полюбоваться ею: горящие глаза, высоко поднимающаяся грудь – с неё можно было лепить Марианну. Несмотря на её столь завораживающий образ, первым позывом было желание выкрикнуть: «Нет, помогать не буду!» Однако благоразумно пожал плечами: «Её надо успокоить». Мой мозг лихорадочно искал соответствующие доводы. Наконец, попробовал:

– Что тебе даст Александрия? Это же не Париж. Это ещё дальше от Франции, чем Мальта, – я откинулся на спинку стула, она не слушала меня, открыв шкаф, где была развешена одежда, начала там копаться. Я продолжил: – Если ты покинешь остров инкогнито, то никто не будет знать об этом. В том числе твой муж, – подчёркнуто громко сказал я последнюю фразу. Женщина остановилась и повернулась ко мне, прижимая к груди тёмную блузку из шкафа: она начала меня слушать. Вдохновлённый этим эффектом снова продолжил: – А он, между прочим, и я в этом уверен, знает, что ты задержалась на Мальте. И куда, как ты думаешь, он бросится на поиски тебя? А ты исчезнешь в неизвестном для него направлении.

Она молча уставилась на меня, потом сделала пару шагов назад и села на кровать, так и прижимая к груди кофточку.

– Дева Мария! Как я могла забыть о Жорже? Ведь он, действительно, будет меня здесь искать. Я уверена, что он уже плывёт ко мне. В портовом управлении телеграфировали в Тулон. Родители и Жорж знают обо мне.

Её руки опустились на колени, пальцы сжимали ткань блузки, я невольно прилип к ней взглядом: поразительная метаморфоза – теперь передо мной беззащитная женственность с печалью в глазах. Я облегчённо выдохнул: бегство в трюме сухогруза отменяется.

– Простите меня, Викто́р, – Надэж посмотрела на открытый чемодан уже потухшим взглядом. – Сегодня сама не своя. Конечно, я должна ждать.

«Её бросает из стороны в сторону как потерявший управление баркас». И я пошёл ва-банк. Взглянув на стол, протянул руку к бутылке. Пока разливал вино по кружкам, Надэж молчала – равнодушие в глазах. Мы смотрели на льющееся вино. Булькающие пузырьки бордовой жидкости, прорывающиеся через болтающуюся в бутылке пробку, создавали впечатление уходящих событий нашей жизни («Мои мысли приняли философский характер – значит, Надэж с ещё одной порции вина должна окончательно успокоиться», – наблюдательно сделал вывод). Мадам отбросила блузку на кровать и приняла обеими руками протянутую кружку. Она долго держала её перед собой, почти закрывая ею лицо, только широко открытые глаза виднелись над краем этого импровизированного «глиняного кубка».

Мы молча делали глотки. Наконец, Надэж нарушила молчание.

– На самом деле всё понимаю. Ты можешь не вернуться. Мне будет очень, очень жаль.

– Конечно, наше судно вернётся, – с жаром начал я врать, – Нам объявили, что Ла-Валетта – порт приписки «Бретани», и мы будем обязаны вернуться на Мальту.

Затем мне пришла в голову идея.

– Но в случае трудностей, Надэж, ты можешь обратиться к моей соседке по квартире – Найдин. Она мальтийка и хорошая девушка, – я улыбнулся, вспоминая непоседливую брюнетку. – Думаю, она поможет, если тебе что-то понадобится.

Мои слова немного развеселили собеседницу.

– О, Викто́р, ты зря времени не теряешь, – она тихо рассмеялась, как будто не слышала моих последних слов, – Ты на острове только несколько дней, а у тебя уже появилась подруга? Она красивая? – тут же продолжила, очевидно, видя моё возмущение и не давая мне ответить. – Нет, не говори. Дай, мне самой угадать. Она высокая стройная и длинноволосая девушка? С гордо поднятой головой. Она похожа на Кармен? Расскажи мне.

– Нет, конечно… – я начал выплёскивать своё искреннее негодование, но тут же был перебит её смешком:

– Как? Она не такая экзотичная девушка? – Надэж сделала круглые глаза, в них появилось напускное разочарование. Но долго она не выдержала и снова засмеялась.

– Нет. Она, конечно, красивая, – я, наконец, смог подать голос после своего возмущённого фырчанья во время её речи. – Но Найдин просто соседка для меня. Очень отзывчивая девушка. И ничего такого.

– Очень отзывчивая девушка. И ничего такого, – передразнила меня Надэж. – Признайся, Викто́р, что ты уже думаешь остаться на острове навсегда, – она скорчила молящую гримасу. – Пожалуйста, признайся, – протяжно произнесла парижанка.

Лицо её раскраснелось от выпитого вина. Надэж уже улыбалась, глядя на меня. Такой она мне нравилась больше.

Но время идёт, и мне надо было уходить. Я стал прощаться.

– Хорошо, иди, – улыбка слетела с её лица. Она вздохнула: – Понимаю. Завтра вы уходите в море. Увижу ли тебя снова?

Я открыл рот, чтобы уверить её в самом оптимистичном исходе – новой встрече после моего возвращения, но она покачала головой:

– Я покину Мальту – вернусь во Францию. Надеюсь, ты навестишь нас с Жоржем на родине?

– Да, Надэж, желаю тебе поскорей вернуться, – я изобразил на лице саму уверенность в исполнении её надежд, собираясь покинуть комнату, но она задержала меня. Надэж быстро схватила со стола деньги, оставленные для неё, и сунула их в карман моей рубашки. Я попытался что-то возразить, но она только покачала головой и подтолкнула меня к выходу.

Выйдя на улицу, взглянул вверх, Надэж стояла около открытого окна балкона. Женский силуэт выделялся на фоне тусклого света из комнаты. Мы помахали друг другу, и я направился к дому.

По дороге усмехался про себя: «Странная дама. После этой встречи с ней мне кажется, что держал в руках синее пламя газовой горелки, оно играло, затухало и вновь вспыхивало». Даже посмотрел на свои ладони, но в сумраке позднего вечера ничего не увидел. «Интересно было бы посмотреть на её мужа. Чтобы жить с таким «чудом» надо быть особенным человеком, – наверное, уже открытая усмешка появилась на моих губах. – Но вряд ли его увижу. Разве только в Париже…»

«В Париже? – спросил сам себя. – Смогу ли вообще вернуться на родину?»

Дома меня ждала кровать, и вскоре мне уже снились пляшущие синие огоньки вокруг чёрных корабельных бортов. Стук входной двери спугнул эти огоньки из сна. «Найдин вернулась», – хотелось повернуться на другой бок и продолжить сон, но надо было попрощаться и с ней.

Кряхтя и зевая, поднялся с постели, натянул штаны и вышел в коридор. Девушка ещё не успела захлопнуть за собой дверь и, заслышав скрип, оглянулась. Увидев в темноте мой силуэт, остановилась.

– Не спится, морячок? – опять насмешка в голосе: она неисправима.

Я потряс головой, желания пикироваться с соседкой не было.

– Хотел сказать: «До свидания», – сонно произнёс.

– Ты куда-то уезжаешь? – её голос стал серьёзным.

– Да, наше судно уходит из Ла-Валетты. Так что прощай, – махнул рукой.

– Зайдёшь ко мне? – она сделала движение к своей комнате.

Я тут же вспомнил прощание с Надэж и резко замотал головой.

– Нет, благодарю. Завтра, точнее уже сегодня, мне рано вставать: в пять надо быть на судне. Много будет работы – надо выспаться.

– Буду надеяться, что у меня не появится новый сосед, я привыкла к тебе, – в темноте не было видно, но, наверное, Найдин улыбнулась.

– Можешь рассчитывать на меня в этом, – прозвучал мой ответ.

– Только, когда ты не лезешь в душ, – опять ехидная реплика с её стороны.

– Я отработал свою вину по́том и мозолями, – проворчал я.

– Вот поэтому мне и не будет хватать тебя. Семь футов под килем и попутного ветра, морячок, – дверь за ней захлопнулась.

– Прощай, Найдин, – ответил я вслед исчезнувшей девушке и вернулся в постель…