Мама, не читай!

Я не вундеркинд, и маме очень грустно

Мама с папой удивительно долго не теряли надежды, что из меня все-таки выклюнется нечто гениальное, вундеркиндское. Несмотря на большое отвращение к музыкальной школе, за взятым в кредит пианино под названием «Лирика» я проводила много времени.

Во-первых, подбирала все популярные песенки того времени, чтобы петь в одиночку и с девчонками. Из фильмов, например, из «Трёх мушкетеров»: «Пуркуа па! Пуркуа па! Почему-у-у бы не-е-ет!» – завывала я (голосок-то был не очень, хорошо хоть слух имелся). В нотном магазине я пристрастилась покупать всякие романсики известных композиторов. К примеру, осилила «Светлану» Хренникова из кинофильма «Гусарская баллада». И аккомпанировала себе, и пела, вернее, пищала – трудно было «вытянуть» высокие ноты моими слабыми связками. Кстати, все эти музыкальные развлечения очень даже работали на мою популярность среди подруг: я же подбирала любые, в том числе дворовые песенки и можно было собираться у меня дома или у любого попавшегося инструмента, например, в актовом зале школы, и хором петь! Гитарное увлечение ещё не проникло в наши девичьи ряды… Это случилось несколько позже.

Очень важное… Я страшно благодарна папе за то, что у меня была огромная куча виниловых пластинок: пожалуй, всё, что делала студия грамзаписи «Мелодия», он покупал для меня – сказки, детские театральные постановки, в том числе музыкальные. Слушать их всегда было здорово: оперы «Красная шапочка» Раухвергера, «Белоснежка» Колмановского… Думаю, что отличная детская музыка, которую я крутила целыми днями, развила мой музыкальный слух и вкус лучше, чем все годы, убитые в музыкальной школе.

Во-вторых, я слегка композиторствовала. Если вдруг попадались стихи, которые производили на меня впечатление, я почти всегда бросалась к инструменту – сочинять к ним музыку. В результате, в моем активе образовались два более или менее приличных «романса». Один «менее»: «Стоял он красивый и рослый, на круче у горной реки…» Эдакий гимн свободе через печальную историю свободолюбивого оленя. «Но лучше погибнуть свободным, чем жить, оставаясь рабом». Так себе у меня получилась музычка, но зато с мелодией.

А вот «Тучки небесные, вечные странники…» уже явно на что-то претендовали. Теперь я понимаю: то было типичное подражание (невольное, разумеется) Сергею Рахманинову с тютчевскими «Весенними водами». Ну и что? В общем-то, подражание неплохо удалось. По крайней мере, мой весьма музыкальный папа был в восторге. И загорелся идеей продемонстрировать мои «творения» профессионалам. Мамочка, естественно, вновь обрела надежду, что я все-таки на что-то гожусь…

Как ни смешно, профессионалы были приглашены к нам в дом на обед. Это была моя первая учительница музыки и её муж – самый главный в данном случае профессионал: какой-то там препод из Консерватории. Кажется. Или я что-то путаю, или не помню… Но имелось в виду, что именно он должен был вскричать, воздев руки к небу:

– Боже! Какой талант! Я искал такого ребенка всю свою профессиональную жизнь!

Сначала мы обедали. Потом мне было велено пойти с этим важным человеком в мою комнату и исполнить на «Лирике» свои произведения. Вернее, спеть под собственный аккомпанемент (романсы же!). Страшно волнуясь, я выступила в качестве композитора. Дядя вежливо улыбнулся, сказал «хорошо» и предложил вернуться за стол, что мы и сделали. Дальше произошло то, чего я не должна была видеть (излишняя наблюдательность – несчастное свойство моей натуры, слишком часто я вижу и слышу то, чего не следовало, хотя бы для собственного сладкого сна по ночам). Итак, я вижу: моя бывшая училка, глядя на мужа, вопросительно вздергивает подбородок, а губами делает «ну?». Её муж-профессионал морщит нос, кривит лицо и делает всего лишь одно отрицательное движение головой. Вся эта сцена длилась не более секунды, но я её углядела во всех подробностях. Мне стало всё ясно. Скоро я тихонько исчезла из-за стола.

После ухода гостей ничего не обсуждалось, и мы никогда больше не возвращались к моему композиторству. Слава богу, на сей раз меня никто не ругал, ни в чём не упрекал. Просто тема была закрыта. А самое интересное то, что НИ РАЗУ в жизни у меня больше не возникло никаких позывов что-то там сочинять музыкальное. Прав, наверно, был дядька-то, а может, он просто не любил Рахманинова?

Но мамочка опять расстроилась. Я это видела.

Недавно я пристрастилась к чтению произведений писательницы Елены Колиной. В своём заграничном далёко часто покупаю её книги, к счастью, их здесь продают. Так вот, в одном из её романов перед главной героиней в детстве стояла титаническая задача совмещения двух абсолютно несовместимых систем воспитания – мамы и бабушки. Для бабушки самым ценным в человеке была его особинка, его отличие от других, умение выделиться из толпы, быть нетривиальным, ни в коем случае ни в чём не быть банальным, а всегда не таким, как все. Именно так она воспитывала внучку: будь особенной! Мама же, напротив, больше дочкиных «двоек» и, возможно, даже болезней, боялась того, чтобы дочка её была не как все, особенной, яркой, другой. Девочка, любя и маму, и бабушку, с каждой вынуждена была играть другую роль, чтобы не огорчать родных: с бабушкой – роль самой яркой девочки не из толпы, с мамой – роль обычной школьницы из коллектива. Получалась забавная и немного дурдомовская ситуация, и девчонка росла со слегка странными и сдвинутыми в разные боки понятиями. Впрочем, это не помешало ей стать всё-таки очень даже необычной и особенной. Бабушка победила!

А теперь представьте похожую ситуацию, но только обе роли (и бабушки, и мамы) совмещает один человек – мамочка любимая. С одной стороны, от дочери требуется нечто особенное, то, что выделяло бы её как мамину дочь из толпы (компании, класса, школы, города, страны), но с другой…

– Ма, нас завтра заставляют после уроков идти собирать макулатуру!

– И что? Иди!

– Но у меня же занятия в музыкалке! Я не могу…

– Что значит «не могу»? Чем это ты лучше других? Все же должны собирать макулатуру…

– Но как же…

– Значит, реши этот вопрос! Объясни, что у тебя занятия, ты не можешь. Что ты принесешь из дома макулатуры столько, сколько надо. Милый! – это она кричит папе. – Полезай-ка на антресоли, у нас там миллион газет скопилось! Значит, ты принесёшь макулатуру на следующий день. Но реши эту проблему! Ты ничем не лучше других, и раз надо собирать… – ну, и так далее.

Всякий раз из подобной мутотени приходилось выкручиваться самой. Школьные дела часто входили в противоречия с моим музыкальным расписанием, но мама предпочитала не вмешиваться в эти неприятные разборки. Все конфликты «личного с общественным» (так называли это в школе классная руководительница и пионервожатая) сыпались исключительно на мою бедную башку. Эх, если б то были конфликты «личного»… А то ведь – музыкалка чёртова! Которую я в гробу видала!

А папа… Папа к тому времени совсем не принимал участия в моей жизни, моих проблемах и неприятностях. Ведь я уже не была пупсиком, меня давно вовсю мучили менструации, я вытянулась в кривую граблю, на лице полыхали прыщи… Я больше ему не нравилась. Раздражала.