Мамаша Кураж и ее дети

Голос из дома. Эй, странники! Идите сюда! Миска похлебки для вас найдется!

Мамаша Кураж. Питер, мне сейчас кусок в горло не пойдет. Рассуждаешь ты вроде правильно, только скажи мне, последнее это твое слово или нет? Мы же с тобой ладили...

Повар. Последнее слово. Решать сама.

Мамаша Кураж. Мне решать нечего. Я дочь тут не брошу.

Повар. Это очень нерассудительно, но я ничего не могу делать. Я не зверский человек, да ведь трактир маленький! А теперь пойдем в дом, а то и здесь ничего не подадут, и мы напрасно горло драли на мороз.

Мамаша Кураж. Я Катрин позову.

Повар. Лучше захватить в доме что-нибудь для нее. Если вломиться втроем, мы их испугать.

Оба уходят. Из фургона вылезает Катрин с узелком в руках. Она оглядывается по сторонам и, видя, что мать и повар ушли, развешивает на колесе фургона старые штаны повара и юбку матери. Покончив с этим, она берет свой узелок. В это время

возвращается мамаша Кураж.

Мамаша Кураж (с миской супа в руках). Катрин, постой, Катрин! Ты куда это с узлом? Ты что, ума решилась? (Выхватывает у Катрин из рук узелок.) И вещички свои собрала! Ты, стало быть, слушала? Я же ему сказала: нет. На кой нам этот Утрехт и трактир его поганый? Чего мы там не видали? Нам с тобой в трактире делать нечего. Война-кормилица нас еще покормит. (Замечает на колесе юбку и брюки.) Ах ты, моя дуреха! Ну подумай, коли бы я это увидела, а тебя уже нет! (Удерживает Катрин, которая пытается вырваться.) Ты и не думай, что я ему из-за тебя отставку дала. Все из-за фургона нашего! Не расстанусь я со своей тележечкой, я к ней привыкла! Ты тут ни при чем. Поехали в другую сторону. А повару оставим его барахло, пусть подбирает, дурак этакий! (Залезает в фургон и выбрасывает оставшиеся веща повара.) Ну вот, он у нас из доли вышел, теперь я никого больше не возьму! Будем с тобой вдвоем тянуть лямку. И этой зиме не век стоять! Впрягайся, Катрин, а то как бы снег не пошел.

Они впрягаются в фургон, разворачивают его и уезжают. Из дома выходит повар.

Остолбенев, глядит он на свои разбросанные вещи.

X

Весь 1635 год мамаша Кураж скитается со своей дочерью по Средней Германии в

обозе потрепанного войска.

Большая дорога. Мамаша Кураж и Катрин тянут фургон. Они проходят мимо

крестьянского дома, из которого доносится песня.

Голос (поет).

О розе, милой розе

Мы песенку поем.

Мы розу посадили

Весной в саду своем.

Она цвела так пышно,

Так радовала взгляд!

О, счастлив тот, кому господь

Послал цветущий сад!

Сейчас шумят метели,

И холод так суров,

Но ветру не пробраться

Под наш уютный кров!

Пускай же злая вьюга

Бушует за окном,

О, счастлив тот, кому господь

Послал уютный дом!.. {*}

{* Перевод Б. Заходера.}

Мамаша Кураж и Катрин остановились, прислушались и поплелись дальше.

XI

Январь 1636 года. Императорские войска угрожают протестантскому городу Галле. Камни возопили. Мамаша Кураж теряет дочь и продолжает одна свои

скитания. А войне все нет конца.

Обветшалый фургон стоит подле прилепившегося к скале крестьянского дома с высокой соломенной крышей. Ночь. Из леска выходят прапорщик и трое солдат

в тяжелых доспехах.

Прапорщик. Шума не подымать! Кто пикнет - тесак в глотку!

Первый солдат. Надо же к ним постучать, раз нам проводник нужен.

Прапорщик. Стук - это не подозрительный шум. Противник подумает, корова в хлеву ворочается.

Солдаты стучатся в двери крестьянского дома. Им отворяет старая крестьянка.

Ей зажимают рот. Двое солдат врываются в дом.

Мужской голос в доме. Что там?

Солдаты выводят из дома старого крестьянина и его сына, молодого парня.

Прапорщик (указывает на фургон, из которого выглядывает Катрин). Там еще одна.

Солдат выволакивает Катрин из фургона.

Кто еще у вас живет?

Крестьяне. Это наш сын. - А она немая. - Мать ее в город пошла за товаром. - Пока беженцы все дешево продают. - Они люди дорожные. Маркитантка мать у нее.

Прапорщик. Предупреждаю - соблюдать спокойствие. Никакого шума, иначе пика в глотку. Проводника мне! Показать тропу в город. (Указывая на парня.) Ты, подойди!

Парень. Я никакой тропы знать не знаю.

Второй солдат (ухмыляясь). Он никакой тропы знать не знает.

Парень. Я католикам не пособник.

Прапорщик (второму солдату). Пощекочи его пикой!

Парень (его поставили на колени и приставили к груди пику). Хоть приколите - не пойду!

Первый солдат. Он у меня сейчас образумится. (Подходит к хлеву.) Две коровы, один вол. Слушай, ты, коли не образумишься, всю скотину перережу!

Парень. Скотину не трожь!

Старуха (плачет). Господин капитан! Пожалейте скотинку нашу, мы без нее с голоду помрем.

Прапорщик. Пропала ваша скотина, если он будет упрямиться.

Первый солдат (старику). С вола начну.

Парень (старику). Идти?

Старуха кивает.

Поведу.

Старуха. И дай вам бог здоровья, господин капитан, что вы нас пожалели. (Продолжает рассыпаться в благодарностях, но старик делает ей знак, чтобы она замолчала.)

Первый солдат. Не знаю я их, что ли! Скотина им дороже головы!

Парень, прапорщик и солдаты уходят.

Старик. Хотел бы я знать, чего они затеяли. Добра не жди.

Старуха. А может, просто лазутчики. Ты куда?

Старик (приставляет к стене лестницу и взбирается на крышу). Погляжу, есть с ними войско или нет. (Сверху.) У-у-у-у! Лес-то весь словно ожил! До самой каменоломни все шевелится! И на просеке латы блестят. Пушку подкатили! Да тут целый полк, а то и больше! Боже, смилуйся над городом и всеми, кто там есть!

Старуха. Свету в домах не видать?

Старик. Нет, спят. (Слезает.) Возьмут город - всех перережут.

Старуха. Часовой ведь есть, заметит.

Старик. Да, видно, часового на сторожевой башне они уже прирезали, а то бы он в рог затрубил.

Старуха. Будь нас побольше...

Старик. Ты да я, да эта немая...

Старуха. Стало быть, ничего не можем, говоришь?

Старик. Ничего.

Старуха. Нам ночью до города не добежать...

Старик. По всей горе ведь их полно. Кабы мы знак могли подать...

Старуха. Это чтобы и нас тут же прикончили?

Старик. Да уж, видно, ничего не поделаешь.

Старуха (Катрин). Молись, убогая, молись! Ведь поделать мы ничего не можем. Сила-то у них какая! Молись, коли говорить не можешь. Никто тебя не слышит, а господь услышит. Я тебе подсоблю.

Все опускаются на колени. Катрин позади.

Отче наш, иже еси на небеси, услышь мольбу нашу - не дай погибнуть городу и всем, кто там есть. Они спят и ничего не ведают. Разбуди их, пусть встанут, на стены городские подымутся и увидят вражью силу, как она на них из лесу идет и с гор, с мечом и огнем. (Обернувшись к Катрин.) Защити мою мать старуху, чтобы часовой не спал, пусть проснется, а то поздно будет. И зятя нашего спаси и сохрани. Он тоже там в городе, четверо малых детей с ним. Не дай им погибнуть, младенцам невинным. (Снова, обернувшись к Катрин, которая стонет.) Старшенькому семь, а одному еще и двух нет.

Катрин подымается. Она вне себя.

Отче наш, услышь нас! Кто поможет, кроме тебя! Ведь силы у нас нет и мечей нет. Мы в руце твоей, и скотина тоже, и все хозяйство, и город тоже в руце твоей, а враг уже под стенами, и числа ему нету.

Катрин незаметно забирается в фургон, что-то достает оттуда, прячет под

передник и по приставной лестнице влезает на крышу.

Смилуйся над детьми, пожалей невинных младенцев, и стариков немощных, и всякую тварь.

Старик. И отпусти нам долги наши, яко же и мы отпускаем должникам нашим. Аминь.

Катрин, сидя на крыше, достает из-под передника барабан и начинает в него

бить.

Старуха. Свят-свят! Что это она?

Старик. Рехнулась девка!

Старуха. Стащи ее оттуда, живо!

Старик подбегает к лестнице, но Катрин успевает втащить ее на крышу.

Погубит нас она!

Старик. Сейчас же перестань, калека несчастная!

Старуха. Католиков на нас накличешь!

Старик (поднимая камень). Я тебя камнями побью!

Старуха. Пожалей нас! Неужто души в тебе нет! Пропали мы, коли они вернутся. Порубят они нас!

Катрин неподвижным взглядом смотрит вдаль, на город, и продолжает бить в

барабан.

(Старику.) Говорила я тебе: не пускай ты этих бродяг на двор. Им и горя мало, что у нас последнюю скотину угонят!

Прапорщик (вбегает с солдатами и парнем). Всех искрошу!

Старуха. Господин офицер, мы не виноватые. Она потихоньку туда залезла. Чужачка она!

Прапорщик. Где лестница?

Старик. На крыше.

Прапорщик (кричит Катрин). Бросай барабан, приказываю!

Катрин продолжает бить в барабан.

Вы все одна шайка! Никто жив не останется!

Старик. Тут на опушке сосновые слеги лежат. Взять бы одну да спихнуть ее.

Первый солдат (прапорщику). Господин прапорщик! Я придумал, разрешите сказать? (Шепчет что-то прапорщику на ухо.)

Прапорщик кивает.

Эй ты, слушай! Мы тебе добром предлагаем. Слезай и пойдем с нами в город. Айда! Укажешь нам свою мамашу - ее никто не тронет.

Катрин продолжает бить в барабан.

Прапорщик (грубо отталкивает солдата). Она тебе не верит. По роже видать, что ты жулик! (Кричит Катрин.) Моему слову поверишь? Я офицер. Слово чести!

Катрин бьет в барабан сильнее.

Ничего святого у ней нет.

Парень. Господин офицер, это она не только из-за матери!

Первый солдат. Долго будет так барабанить - в городе услышат! Пора кончать!

Прапорщик. Надо самим какой-нибудь шум поднять, заглушить ее барабан. Чем бы это нам пошуметь?

Первый солдат. Нам же не велено шуметь.

Прапорщик. Дурья голова! Безобидный какой-нибудь шум, не военный!

Старик. Я могу слегу эту порубить.

Прапорщик. Давай руби!

Старик берет топор и начинает рубить слегу.

Сильней руби! Руби сильней, если жизнь дорога!

Катрин некоторое время барабанит тише, беспокойно оглядываясь.

Прислушавшись, продолжает барабанить с новой силой.

Никакого толку. (Первому солдату.) И ты руби!

Старик. Топор-то у меня всего один! (Перестает рубить.)

Прапорщик. Надо дом поджечь, выкурить ее!

Старик. Ни к чему это, господин капитан. Городские огонь тут увидят они сразу догадаются.

Катрин, продолжая барабанить, громко смеется.

Прапорщик. Она еще смеется над нами. Не потерплю! Я ее пулей сниму, будь что будет! Принести мушкет!

Двое солдат убегают. Катрин продолжает барабанить.

Старуха. Господин капитан, я чего надумала. Вот ихний фургон стоит. Порубите его, так она перестанет. У них, кроме фургона, ничего нет.

Прапорщик (парню). Руби фургон! (Катрин.) Мы твой фургон порубим, если не перестанешь барабанить!

Парень несколько раз слабо ударяет по фургону.

Старуха. Да перестань ты, стерва!

Катрин жалобно мычит, с отчаянием глядя на свой фургон, но продолжает бить в

барабан.

Прапорщик. Где они пропали, раззявы, с мушкетом?

Первый солдат. Видать, в городе ничего еще не слышали, а то бы мы уж услыхали ихние пушки.

Прапорщик (Катрин). Они ж тебя не слышат! А мы тебя сейчас пристрелим. Последний раз: брось барабан!

Парень (внезапно бросает топор на землю). Бей сильней, а то все погибнут! Бей, бей сильней...

Солдат валит его на землю и бьет древком пики. Катрин, рыдая, продолжает

бить в барабан.

Старуха. По спине-то не бейте! Боже праведный, вы его до смерти убьете!

Вбегают солдаты с мушкетом.

Второй солдат. Полковник рвет и мечет, прапорщик! Нас всех под суд отдадут.

Прапорщик. Наводи! (Катрин, в то время как мушкет устанавливают на сошки.) Самый последний раз: прекрати!

Катрин, рыдая, бьет в барабан изо всех сил.

Пли!

Выстрел. Катрин, раненная насмерть, еще несколько раз ударяет в барабан

и медленно падает.

Утихомирили!

Последние удары Катрин сливаются с громом городских пушек. Издали слышится набат и канонада.

Первый солдат. Добилась своего.

XII

Светает. Слышатся барабаны и трубы удаляющихся войск. Возле фургона сидит

мамаша Кураж, склонившись над телом дочери. Рядом крестьяне.

Старик (сурово). Пора тебе, мать. Последний полк уходит. А то одна пропадешь дорогой.

Мамаша Кураж. Да ведь она, видно, спит еще. (Поет.)

Баюшки-баю!

Солома шуршит...

Другие детки плачут,

Моя - крепко спит...

Другие - все в рогоже

С дырой на боку,

А ты - как ангел божий

Вся в белом шелку!

Другие просят корку,

А ты - ешь пирожки,

А хочешь, дам и торту

Из белой муки!

Баюшки-баю!

Солома под ногой...

Лежит один сын в Польше,

Бог знает, где другой... {*}

{* Перевод Б. Заходера.}

И зачем только вы ей про внучат поминали!

Старик. Кабы тебя самое, мать, в город не понесло, может быть, все бы и обошлось.

Мамаша Кураж. Вот и уснула...

Старуха. Не видишь разве: не спит она - преставилась.

Старик. А тебе пора, пора. Кругом волки, да того хуже - мародеры.

Мамаша Кураж (поднимается). Да. (Достает из фургона мешковину, чтобы укрыть тело.)

Старуха. У тебя еще-то родня есть? Примет тебя кто?

Мамаша Кураж. А как же? Сын остался, Эйлиф.

Старик (пока мамаша Кураж укрывает тело дочери). К нему и подавайся. А ее мы похороним честь честью. Ты не сомневайся.

Мамаша Кураж. Нате вам на похороны. (Дает крестьянину деньги.)

Крестьянин и его сын пожимают ей руку и уносят тело Катрин.

Старуха (уходя). Торопись!

Мамаша Кураж. Даст бог, одна с фургоном управлюсь. Ничего - совсем пустой ведь. Надо опять торговлю налаживать.

Снова слышатся рожки и барабаны проходящего полка.

Эй, и меня прихватите!

Из-за сцены доносится пение.

Война удачей переменной

Сто лет продержится вполне,

Хоть человек обыкновенный

Не видит радости в войне:

Он жрет дерьмо, одет он худо,

Он палачам своим смешон.

Но он надеется на чудо,

Пока поход на завершен.

Эй, христиане, тает лед!

Спят мертвецы в могильной мгле.

Вставайте, всем пора в поход,

Кто жив и дышит на земле!

ПРИМЕЧАНИЯ

После первой постановки "Мамаши Кураж" - это было в Цюрихе во время гитлеровской войны, главную роль играла несравненная Тереза Гизе, и зал был наполнен людьми антифашистских и пацифистских взглядов, в основном немецкими эмигрантами, - буржуазная пресса сочла возможным заговорить о трагедии Ниобеи, о потрясающей, неистребимой живучести материнского начала. Получив такое предостережение, автор, готовя пьесу для постановки в Берлине, внес в текст некоторые изменения. Ниже следует первоначальный текст.

Сцена I, стр. 17.

Мамаша Кураж. Ухо востро держите! И - поехали.

Фельдфебель. Мне что-то не по себе.

Вербовщик. Простыл, наверно. Снял шлем, а стоишь на ветру.

Фельдфебель вырывает свой шлем.

Мамаша Кураж. А ты мне бумаги отдай. Еще кто-нибудь ненароком привяжется - куда тогда без бумаг денусь? (Укладывает бумаги в банку.)

Вербовщик (Эйлифу). Ты хоть погляди, какие ботфорты! Заодно пропустим по маленькой. Пошли, пошли за фургон, деньжата есть, гляди.

Уходят за фургон.

Фельдфебель. Никак не пойму. Всегда ведь позади держусь. Безопасней места нет, чем наше, фельдфебельское. Знай посылай других вперед - славу добывать. Эх, обед мне испортили! Кусок в горло не полезет.

Мамаша Кураж. Что ж ты так близко к сердцу принимаешь? Уж и аппетит потерял. Ты свое дело помни, держись позади. На-ка вот, выпей, служивый, и не обижайся. (Идет в фургон и наливает ему водки.)

Вербовщик (берет Эйлифа под руку и уводит). Все равно твое дело пропащее. Ты же крест вытащил, чего тебе еще? Десять гульденов тебе на руки, ты герой, сражаешься за короля, от баб отбоя нет! А мне в любое время можешь дать по морде, коли я тебя обидел.

Оба уходят.

Немая Катрин глухо, протяжно мычит, она заметила, что Эйлифа увели.

Мамаша Кураж. Сейчас, дочка, сейчас. Господину фельдфебелю нездоровится, он в приметы верит. Вот уж чего бы не подумала. А теперь поехали. Где там Эйлиф пропал?

Швейцарец. Он, наверно, с вербовщиком ушел. Они там все толковали.

Сцена V, стр. 49.

Мамаша Кураж (второму солдату). Что? Платить нечем? Нет денег - нет водки! Победу трубить - они все тут, а жалованье платить - их никого нет.

Солдат (с угрозой). А мне водки подай! Опоздал я, когда город грабили. Всего на один час нам город и отдали. Командующий сказал - он не зверь какой. Говорят, подмазали его горожане.

Священник (входит запыхавшись). В том дворе еще раненые есть. Целое семейство. Помогите мне кто-нибудь. Бинты нужны.

Второй солдат уходит со священником.

Мамаша Кураж. Ничего у меня нет. Бинты все распродала полковым. А офицерские сорочки я рвать не дам.

Голос священника. Давайте бинты, я же вас просил.

Мамаша Кураж (копаясь в белье). Не дам! Они не заплатят, потому - им нечем.

Священник (вносит раненую крестьянку). Почему вы не ушли, когда пушки начали стрелять?

Крестьянка (слабо). Хозяйство.

Мамаша Кураж. Уйдут они, как бы не так. Ах, какие сорочки! Завтра явятся господа офицеры, а у меня товара нет! (Бросает одну сорочку; Катрин несет ее крестьянке.) И зачем я ее отдаю? Я, что ли, войну начала!

Первый солдат. Лютеране они. И на что им такая вера сдалась?

Мамаша Кураж. Толкуй тут про веру, когда у людей дом развалили.

Второй солдат. Никакие они не лютеране, они сами католики.

Первый солдат. Ядро - оно веры не разбирает.

Крестьянин (входит, опираясь на священника). Остался я без руки!

Из дома доносится жалобный детский плач.

Священник (крестьянке). Лежи!

Мамаша Кураж. Дите спасайте!

Катрин бросается в дом.

(Рвет сорочки.) Полгульдена штука. Разор! Да вы поаккуратней с ней, может, хребет задело. (Катрин, которая появляется с младенцем на руках.) Рада без памяти! Опять младенца приволокла! Все бы тебе нянчиться! Отдай матери сию же минуту, а то потом его у тебя без драки не отнимешь. Слышишь ты?

Катрин не обращает внимания.

От ваших побед мне одни убытки. Да вы поменьше полотна накручивайте, отец, оно денег стоит!

Священник. Давайте еще. Никак не остановить кровь.

Мамаша Кураж (подойдя к Катрин). Полюбуйтесь на нее: кругом беда такая, а эта дуреха рада-радехонька! Отдай его сейчас же, вон мать уже очнулась.

Катрин нехотя отдает крестьянке ребенка.

(Тем временем рвет еще одну сорочку.) Ничего не дам, не могу я, надо и о себе подумать! (Второму солдату.) А ты чего глаза таращишь? Поди лучше скажи, чтобы они свою музыку прекратили, мне и тут видно, что у них победа. Выпей стакан водки, святой отец, не спорь, я и так злая! (Спрыгивает с фургона, чтобы вырвать Катрин из объятий пьяного Первого солдата.) Ты что, скотина? Ишь ты, победитель! Постой, куда? Сперва плати! (Крестьянину.) Цел твой малыш. Ты подложи ей (показывает на крестьянку) что-нибудь под голову. (Первому солдату.) Тогда шубу давай - все равно краденая.

Первый солдат выходит пошатываясь. Мамаша Кураж рвет одну сорочку за другой.

Священник. Там еще кого-то завалило.

Мамаша Кураж. Не волнуйся, все порву.

Сцена VII, стр. 59.

Тракт. Мамаша Кураж, священник и Катрин тянут фургон. Он обшарпан, грязен,

но увешан новыми товарами.

Мамаша Кураж (поет).

Иной хитрит, юлит, хлопочет,

Вовсю противится судьбе,

Себе нору он вырыть хочет

Могилу роет он себе.

Кто отдохнуть от шума боя

Стремится, не жалея сил,

Тот в царстве вечного покоя

Пускай поймет, куда спешил.

Припев "Весна идет" она играет на губной гармонике.

Сцена XII, стр. 82.

Крестьяне. Пора тебе, мать. Последний полк уходит. А то одна пропадешь дорогой.

Мамаша Кураж. Она еще дышит. Может, уснет.

В крестьянских войнах, этом величайшем несчастье в истории Германии, Реформация потеряла свои клыки, лишилась социального содержания. Остались коммерция и цинизм. Мамаша Кураж - да будет это сказано в помощь режиссерам, - как и ее друзья и клиенты и почти все встречные и поперечные, распознает в войне ее чисто меркантильную сущность: как раз это ее и привлекает. Она верит в войну до конца. Ей и невдомек, что тот, кто хочет отрезать кусок от пирога войны, должен запастись большим ножом. Неправы те свидетели потрясений, которые думают, что потерпевшие чему-нибудь научатся. Пока массы остаются о_б_ъ_е_к_т_о_м политики, все, что с ними случается, они воспринимают не как опыт, а как рок; пережив потрясение, они узнают о его природе не больше, чем подопытный кролик о законах биологии.

Задача автора пьесы не в том, чтобы заставить в конце прозреть мамашу Кураж - хотя она кое-что уже видит в середине, пьесы, к концу сцены VI, а затем вновь теряет зрение, - автору нужно, чтобы зритель видел.

КОММЕНТАРИИ

Переводы пьес сделаны по изданию: Bertolt Brecht, Stucke, Bande I-XII, Berlin, Auibau-Verlag, 1955-1959.

Статьи и стихи о театре даются в основном по изданию: Bertolt Brecht. Schriften zum Theater, Berlin u. Frankfurt a/M, Suhrkamp Verlag, 1957.

МАМАША КУРАЖ И ЕЕ ДЕТИ

(Mutter Courage und ihre Kinder)

На русский язык пьеса была переведена С. Аптом, опубликована отдельным изданием и в однотомнике: Б. Брехт, Пьесы, М, "Искусство", 1956. Настоящий перевод Б. Заходера и В. Розанова публикуется впервые.

"Мамаша Кураж и ее дети", носящая подзаголовок "Хроника времен Тридцатилетней войны", написана в Швеции осенью 1939 г. Источником пьесы послужила повесть немецкого прозаика XVII в. Ганса Якоба Кристофеля фон Гриммельсгаузена (1621-1676) "Подробное и удивительное жизнеописание отъявленной обманщицы и бродяги Кураж" ("Ausfuhrliche und wunderseltsame Lebensbeschreiibung der Erzbetrugerin und Landstorzerin Courage" - 1670), которая является своеобразным продолжением прославленного романа Гриммельсгаузена о Симплициссимусе и вместе с двумя другими повестями входит в цикл "Симплицианских сочинений". Гриммельсгаузен показывает читателю события Тридцатилетней войны, участником которой он сам был с 1635 до 1657 г. в качестве конюха, рядового солдата, писца.

Кураж у Гриммельсгаузена - авантюристка, которая путается с полковыми офицерами, богатеет, накапливает имущество, так что ей приходится возить его с собой в фургоне. Но затем она терпит аеудачи и становится маркитанткой. Образ героини Гриммельсгаузена расщепился у Брехта на двух персонажей его пьесы - Иветту Потье и Анну Фирлинг, по прозвищу мамаша Кураж. Последняя приобрела новые черты - она стала символом обывателей, стремящихся разбогатеть на войне и забывающих о той кровавой цене, которую приходится платить за эту кажущуюся выгоду. Трагическая вина мамаши Кураж в непонимании ею происходящих вокруг событий, в ее политической слепоте. Пьеса Брехта учит необходимости понимать общественный смысл событий, - иначе любой, даже внутренне богатый человек может оказаться пособником преступлений и их жертвой. Позднее Брехт признавался: "Когда я писал, мне представлялось, что со сцен нескольких больших городов прозвучит предупреждение драматурга, предупреждение о том, что кто хочет завтракать с чертом, должен запастись длинной ложкой. Может быть, я проявил при этом наивность, но я не считаю, что быть наивным - стыдно. Спектакли, о которых я мечтал, не состоялись. Писатели не могут писать с такой быстротой, с какой правительства развязывают войны: ведь чтобы сочинять, надо думать. Театры слишком скоро попали во власть крупных разбойников. "Мамаша Кураж и ее дети" - опоздала" (цит. по статье;. "Hans Вunge, Brecht im zweiten Weltkrieg. - "Neue Deutsche Literatur", 1962, N 3, S. 46-47).

Первое представление состоялось 19 апреля 1941 г. в театре "Шаушпильхауз" в Цюрихе (Швейцария) с участием немецких и австрийских эмигрантов. Режиссер спектакля - Линдберг, художник - Тео Отто. Главную роль исполняла Тереза Гизе; роль Эйлифа - известный немецкий театральный деятель и литератор Вольфганг Лангхоф, в то время живший в Швейцарии в эмиграции. Здесь, в оформлении Тео Отто, уже предсказан облик будущего спектакля "Берлинского ансамбля" - изменится в основном только задний план сценического пространства. Критика одобрительно приняла пьесу, "о Брехт был огорчен, что "буржуазная печать сочла возможным заговорить о трагедии Ниобеи, о потрясающей неистребимой живучести материнского начала (Lebenskraft des "Muttertiers")", пройдя, таким образом, мимо актуального, общественно-политического звучания пьесы. В связи с этим драматург написал новые варианты картин I и V. Чтобы понять эволюцию замысла, достаточно сопоставить окончательный текст этих картин с приложенным первоначальным вариантом. В картине V (Саксония. 1631 г.) маркитантка Кураж разрывала дорогие офицерские сорочки на бинты для раненых - она скрепя сердце уступала инстинкту человеческой жалости. В последнем варианте верх одерживает другой инстинкт - собственности, и рубашки силой вырывает у нее Катрин, которой помогает священник. Так углублялась социальная характеристика героини.

Новый текст был использован в послевоенной постановке берлинского "Дойчес teaTep", которым в то время уже руководил исполнитель роли Эйлифа в Цюрихе Вольфганг Лангхоф. Премьера спектакля состоялась 11 января 1949 г. Режиссеры - Бертольт Брехт и Эрих Энгель, художники - Тео Отто и Генрих Клингер, композитор - Пауль Дессау. Роли исполняли: Кураж - Елена Вайгель, Эйлифа - Эрнст Калер, Катрин - Ангелика Хурвиц, повара - Пауль Бильдт, Иветты - Рената Кейт, священника - Вернер Хинц. С этим спектаклем родился будущий театр Брехта "Берлинский ансамбль". В статье, посвященной десятилетию спектакля и "Берлинского ансамбля", критик Герберт Иеринг писал: "Чем эта постановка принципиально отличалась от других спектаклей? Прежде всего ясностью мысли, которую Брехт противопоставлял патетической косности, утвердившейся во многих спектаклях гитлеровского времени. То было искусство, признававшее, что стиль и народность должны слиться воедино, чтобы вернуть театру в Германии важнейшую художественную функцию". И далее критик, говоря о театре "Берлинский ансамбль", замечает: "Слово, режиссура, актерское мастерство, оформление сцены соответствовали друг другу. Бертольт Брехт, Эрих Энгель, Каспар Неер, Елена Вайгель, Эрнст Буш, Ангелика Хурвиц - все они слились в коллектив, как до того Гергард Гауптман, Отто Брам, Оскар Зауэр, Эльза Леман" ("Sinn und Form", 1959, Э 1, S. 145-146). Названный в этом перечислении Эрнст Буш присоединился к труппе, исполнявшей "Мамашу Кураж", немного позднее. 11 сентября 1951 г. Брехт и Энгель, отмечая сотое представление пьесы, выпустили новый вариант спектакля, несколько обновив состав исполнителей: вместо Пауля Бильдта роль повара стал играть Эрнст Буш, Иветты - Регина Луц и Карола Браунбок, Эйлифа, наряду с Калером, - Эккехард Шалль, а священника - Эрвин Гешоннек и Вольф Кайзер. Слава спектакля еще более возросла. Уже увенчанный в 1949 г. Национальной премией ГДР, коллектив "Берлинского ансамбля" был отмечен в 1954 г. первой премией на Всемирном театральном фестивале в Париже. Спектаклю "Берлинского ансамбля" посвящена огромная критическая литература, причем исследователи единодушно отмечают его выдающееся художественное значение в истории современного театра. "Мамаша Кураж" исполнялась труппой Брехта во многих странах мира - уже к концу 1958 г. спектакль был показан зрителям ряда городов ГДР и ФРГ, Парижа, Вены, Лондона, Праги, Братиславы, Москвы и Ленинграда (гастроли в СССР - май 1957 г.). Советские критики, отмечавшие рационалистический стиль постановки, не совпадающий (как писали некоторые авторы) с традициями русского театра, тем не менее единодушно сошлись в высокой оценке спектакля. Характерен вывод, сделанный Ю. Юзовским на анализе спектакля: "Мы находим, что... в театре несколько нарушен баланс между разумом и чувством, что законное господство и даже, допускаем, диктатура разума перерастают законные рамки, что подозрительность, какую театр обнаруживает к эмоциональной сфере, "е всегда бывает оправдана и что разумнее было бы привлечь эти чувства на службу разуму, оказав им больше доверия, что, конечно, и будет вознаграждено" ("Театр", 1957, Э 8, стр. 164). Впрочем, другие критики рассуждали иначе. А. Аникст: "...в "Мамаше Кураж" разум и чувство органически слиты как в пьесе, так и в спектакле" (там же, стр. 171); А. Мацкин: "В спектакле "Мамаша Кураж" Брехт - драматург, режиссер и теоретик выступает в счастливом единстве; это вершина его эпического, так называемого "антиаристотелевского" искусства. И наша позиция зрителей вполне соответствует идеалу Брехта... Только в драматические минуты действия... вопреки кодексу Брехта, мы из зрителей _наблюдающих_ превращаемся в зрителей _сопереживающих_" (там же, стр. 168); Е. Книпович: "Литературный образ мамаши Кураж неотделим от сценического воплощения его, данного Еленой Вайгель. Запрокинутое ввысь узкое, скуластое лицо удалой маркитантки, поющей песню о войне, и то же лицо, полное гнева, когда, глядя в окровавленное лицо Катрин, мамаша Кураж шлет проклятия войне. А рука ее в это же время жадно ощупывает мешок с военным товаром, который по ее приказу, с опасностью для жизни, принесла дочь" ("Иностранная литература", 1963, Э 4, стр. 211).

Высокую оценку в советской печати получила работа художника. Е. Луцкая писала о великолепном использовании сценической детали, превращающейся в метафору авторской идеи: "Художник (Тео Отто) находит одну деталь и исчерпывающе раскрывает в ней весь смысл спектакля, весь ход его развития во времени... Сцена обнажена, но сама эта обнаженность - образ опустошенной войнами земли... Буквы из обугленных обломков и обрывков проволоки, повисшие над пустой сценой, - таков внешний облик спектакля" ("Театр", 1957, Э 8, стр. 177-478).

Сам Б. Брехт не настаивал на единственности решения, найденного "Берлинским ансамблем", но требовал соблюдения важнейших условий своего замысла, для чего подготовил к изданию "модель" спектакля "Мамаша Кураж", в примечаниях к которой писал под заголовком "Что в основном должна показать постановка "Мамаши Кураж": "Что на войне большую коммерцию ведут отнюдь не маленькие люди. Что война, являющаяся ведением той же коммерции, но другими средствами, уничтожает человеческие добродетели даже самых добродетельных людей. Что можно пойти на любые жерта .1, лишь бы одолеть войну". Когда в Дортмунде в 1949 г. был подготовлен спектакль, не отвечавший этим требованиям Брехта, автор запретил его исполнение, - генеральная репетиция 28 мая 1949 г. была и последним представлением пьесы.

В 1950 г. Брехт при участии художника Тео Отто поставил "Мамашу Кураж" в мюнхенском театре "Каммершпиле", повторив в основном берлинский спектакль, но приспособив егр к индивидуальным особенностям актеров: Кураж - Тереза Гизе, Эйлиф - Ганс Христиан Блех, Катрин - Эрни Вильгельми, повар - Фридрих Домин, священник - Петер Люр, Иветта - Ирмгард Лапслен.

Вслед затем "Мамашу Кураж" поставили многочисленные театры ГДР и ФРГ. Отметим наиболее известные постановки.

Гамбург, октябрь 1952 г. Режиссер - Ганс Лицау, художник - Конярский. В ролях: Кураж - Ида Эре, Катрин - Хильда Краль.

Маннгейм, май 1953 г. Режиссер - Пауль Риди, художник - Ганс Генрих Палич. В ролях: Кураж - Клара Вальдбрель, Катрин - Альдона Эрет.

Бремен, декабрь 1955 г. Режиссер - Ганнес Рацум, художник - Манфред Милгер.

Геттинген, сентябрь 1956 г. Режиссер - Эбергард Мюллер-Эльмау, художник - Вильгельм Преториус. В ролях: Кураж - Грета Вурм, Катрин Альдона Эрет, повара - Гильперт.

Штутгарт, май 1958 г. Режиссер - Э. - Ф. Брюкльмайер, художница - Лени Вауэр-Энн. В ролях: Кураж - Мила Копп, повара - Манке.

Особо следует выделить спектакль во Франкфурте-на-Майне, 20 мая 1958 г. Режиссер - Гарри Буквиц, художник - Тео Отто. В ролях: Кураж - Тереза Гизе, священника - Вольфганг Ширлиц, Катрин - дочь Брехта Ханна Хиоб. Этот спектакль, поставленный по брехтовской "модели", имел, по отзывам прессы, большое общественно-пропагандистское значение в борьбе за атомное разоружение, вокруг проблем которого в то время велась ожесточенная полемика.

Следует отметить еще одну постановку "Мамаши Кураж": в марте 1960 г. известный немецкий режиссер Эрвин Пискатор, в двадцатые годы соратник Брехта в области революционного искусства, поставил пьесу в театре г. Касселя. Несмотря на большую творческую близость в течение ряда лет, Пискатору до того не пришлось ставить ни одной пьесы Брехта. Рецензент Вилли Фец, отмечая отдельные слабости в игре Риты Мош - Кураж и Эрики Хельмерт - Катрин, хорошее исполнение ролей повара Гансом Музеусом и священника - Гербертом Пробстом, указывает на предпринятые режиссером изменения текста (сокращения очень важной картины V, появления крестьянки с сыном в VIII и целиком всей картины X), он пишет: "Об уважении Пискатора к Брехту и о его скромности говорит тот факт, что, он в основном придерживался знаменитой модели "брехтовской постановки... Пискатор преследовал ту же цель, что и Брехт: показать, что война не что иное, как совокупность коммерческих предприятий, несущих гибель маленьким людям, которые и до сих пор у нас еще думают, что на войне можно нажиться, ничего за это не платя" ("Deutsche Woche", 1960, 9 марта).

За двенадцать лет, с 1949 по 1961 г., в театрах ГДР были осуществлены двадцать три постановки "Мамаши Кураж".

Триумфальное шествие пьесы Брехта по сценам всего мира началось в пятидесятые годы. Отметим спектакли в Польше: Варшава, Еврейский государственный театр, июль 1957 г., переводчик, режиссер и исполнительница роли Кураж - Ида Каминская: варшавский "Театр Народови", 1961 г., перевод Станислава Ежи Леца, режиссер - Сбигнев Саван, художник - Эугениуш Марковский, в ролях: Кураж - Ирена Эйхлеровна, Катрин - Иоанна Вальтеровна, Эйлифа - Мечислав Каленик, повара - Анджей Жалавский, Иветты - Барбара Фийевска. Пресса оценила этот спектакль как большое достижение польской театральной культуры (ср. статью Марии Чанерле в польском журнале "Театр", 1962, Э 7, стр. 8-9, и газету "Трибуна люду", 1962, 17 февраля).

Болгария, театр г. Бургаса, 1958-1959 гг. Режиссер - Николай Фолл.

Венгрия, драматический театр им. Катона Иожефа в Будапеште, 1958.

Голландия. В Амстердаме пьеса была поставлена при участии Брехта с Ааф Боубер в главной роли (см. подробно в кн.: "Theaterarbeit", Dresden, о. J., изданной "Берлинским ансамблем"). "Сын самой Ааф Боубер был депортирован нацистами, она так его больше и не увидела. Каждый раз, когда на репетициях она стояла у трупа, ей становилось дурно и она не могла владеть собой. Ааф Боубер сорок лет играла в натуралистическом театре, пользуясь только методом перевоплощения. Регистр чувств у нее богатый, как орган... Для многих исполнительниц роли Кураж самое трудное - так подавать свою жалость к многострадальной торговке, чтобы можно было представить ее асоциальную позицию, ее причастность войне и неспособность чему-нибудь научиться..." ("Theaterarbeit", стр. 328). В процессе репетиций Ааф Боубер и усвоила новую систему актерской работы.

Франция. В 1951 г. Национальный Народный театр (ТНП) поставил "Мамашу Кураж" (перевод Ж. Серро и Б. Бессона). Режиссер - Жан Вилар, художник Эдуард Пиньон. Роль Кураж исполняла Жермен Монтеро, которая, как писал один из критиков, "несмотря на игру, далекую от брехтовских принципов, создала незабываемый образ". Спектакль несколько лет шел на сцене ТНП с неизменным успехом.

"Мамаша Кураж" шла и идет также в театрах Англии: первая постановка "Тиетр Уоркшоп Компани", 1955 г.; в 1958 г. - спектакль "Юнайтед Тиетр Сосайети", перевод Э. Бентлея. Режиссер - Хайнц Бернард, художник-Роберт Дайсон.

США, премьера в "Клайвлэнд Плейхаус", 1959 г., перевод Э. Бентлея. Режиссер - Бенно Франк. В роли Кураж - Гаррит Бразье,

Финляндия, 1959 г. В роли Кураж - Кундель Хенриксен, а также в Греции, Аргентине, Израиле (1951 г., театр "Габима"), Японии и др.

Пьеса Б. Брехта начинает завоевывать подмостки Советского Союза. В 1960 г. ее поставил Московский театр им. Маяковского, перевод Б. Заходера и Вс. Розанова, текст песен С. Болотина и Т. Сикорской. Режиссер - М. Штраух, художник - К. Кулешов. В ролях: Кураж - Ю. Глизер, Эйлифа - А. Ромашин, Катрин - Т. Карпова, повара - П. Аржанов, священника - С. Морской. Спектакль по своим постановочным принципам далек от брехтовской "модели" и от принципов эпического театра; он доказывает возможность различных режиссерских трактовок драматургии Брехта, в большой степени удовлетворяя требованиям главного режиссера театра им. Маяковского Н. Охлопкова, стремящегося создать "театр потрясения".

"Давно на нашей сцене не было такого острого, современного, масштабного спектакля", - писал А. Анастасьев ("Правда", 1961, 29 марта). Характеризуя постановку, критик Н. Толченова писала: "Здесь Брехт звучит грозно, мрачно. Он объемен и торжествен, словно музыка Бетховена в органном исполнении. За обличьем людей средневековья - участников Тридцатилетней войны - отчетливо видишь словно саму человеконенавистническую сущность агрессии. На сцене оживает в образах страшная философия грабежа и насилия, возникают ее уродливые порождения, вызванные хищническими стремлениями к наживе... Художник К. Кулешов работал над постановкой, осуществляя все ее детали картинно, восстанавливая на сцене эпоху в добротной реалистической манере". Далее критик задает себе вопрос: "Мешает ли это зрителю улавливать вполне современный смысл разговора, который ведет Б. Брехт?" И отвечает - с несколько преувеличенной категоричностью: "Да нисколько". Преувеличенной потому что традиционность декораций и мизансцен в известной мере противоречит стилистике брехтовской. пьесы, а игра Ю. Глизер, сама по себе превосходная, напоминает то, что мы знаем о первоначальном стиле игры голландской актрисы Ааф Боубер - стиле, впоследствии преодоленном под руководством Брехта-режиссера. В. Комиссаржевский допускал правомерность обеих манер исполнения. "В решении Е. Вайгель, - писал он, - своя огромная сила обвинения войны, у Глизер - своя. Большая талантливая работа большой актрисы. Удивительно хороша в этом спектакле актриса Т. Карпова - Катрин. Ее безмолвная жизнь на сцене поразительно красноречива" ("Московская правда", 1961, 8 февраля).

О постановке "Мамаши Кураж" в Таллинском академическом театре им. Кингисеппа (премьера 21 октября 1962 г., перевод В. Крууспере, режиссер Илмар Таммур, художник - Ахти Индов, в ролях: Кураж - Айно Талви и Лиси Линдау, Катрин - Ита Эвера) критик Ю. Мююр писал: "...увиденный спектакль автору этих строк показался наиболее близким Брехту по духу и манере исполнения... Режиссер исходил из верных предпосылок - спектакль в основном выдержан в строго повествовательной манере. И лишь местами (сцены смерти сына, похороны Катрин) постановщик, словно убоявшись, что спектакль может показаться зрителю слишком не. привычным или скучным, отходит от верно взятого тона" ("Советская Эстония", 1962, 17 ноября).

В последние годы "Мамаша Кураж" с успехом ставилась также в Новосибирском театре "Красный факел" (1961), в Приморском краевом театре им. Горького во Владивостоке (1962), Хабаровском краевом театре драмы (1962), в театре им. Марджанишвили в Тбилиси (1963) и др.

Стр. 6. Тридцатилетняя война (1618-1648). - Для Германии, которая была главным театром военных действий, война стала национальной катастрофой. В течение тридцати лет Германию опустошали войска Франции, Швеции, Дании, а также и собственные армии, как протестанты, так и католики. Брехт, желая выступить против разорительной для народа, губительной для страны войны, избрал Тридцатилетнюю войну, в которой фактически не было победителей - все участвовавшие в ней стороны потерпели поражение.

Стр. 9. Военачальник Оксеншерна Аксель (1583-1654) - шведский полководец и политический деятель.

Стр. 23. ...песня про солдата и его жену. - Брехт написал первый вариант этой песни в 20-х годах. Она входила в состав сборника "Домашние проповеди" (Bert Brecht's Hauspostille, 1927), в раздел "Хроники". Вторая строфа, которую поет Кураж, отличается от раннего варианта.

Стр. 30. Император всех поработил... - Имеется в виду император Священной римской империи Матвей (1612-1619). Король - шведский король Густав II Адольф (1594-1632).

Стр. 45. Bouque la Madonne! - французское ругательство.

Стр. 51. ...пся крев! - польское ругательство.

Стр. 72. Знаком вам мудрый Соломон... - См. примечание к стр. 229 I тома.

Е. Эткинд