Мандаринка на Новый год

Глава третья, в которой наступают последствия поступков героев – неотвратимо и неизбежно, как последствиям и положено

Сначала стало больно. Потом – очень больно. Потом пресеклось дыхание, и она смогла только упереться ему ладонью в грудь. И лишь после выдохнуть – мучительно, через силу:

– Стой!

Он остановился. В тишине комнаты его дыхание было оглушающим. Словно в такт пульсирующей внутри боли. Чёрт подери, почему так больно?! Вспомнились слова тёти Даши о том, что неприятные ощущения во время дефлорации, как правило, связаны с тем, что партнёрша не готова и нет достаточной смазки. Не ее случай – явно. Как бы Люба ни была неопытна, она понимала: физиологически она более чем готова к тому, что должно произойти, она это просто чувствовала. Так какого же ей так хреново?

Ник шевельнулся.

– Нет, пожалуйста! Не двигайся!

Он даже сквозь туман вожделения услышал панику в ее голосе.

– Подожди. Дай мне… привыкнуть.

Ник вздохнул. Очень тяжело вздохнул. Но замер на какое-то время, нависая над ней. Боль не утихала. Да и какого черта ей утихнуть, если ее источник находился по-прежнему внутри Любы! Она начала дрожать. Господи, лучше уж операция, чем вот так вот!

– Люб, легче не будет. – Голос его звучал сдавленно. – Мы еще… не закончили. Ты еще…

– Нет, погоди, пожалуйста!

– Не вижу смысла ждать. Тебе всё равно больно.

– Нет! Стой! Остановись! Я передумала! – Паника заставила ее почти кричать, упираясь руками в его плечи.

– Поздно.

Он резко двинул бёдрами вперёд, и её ослепила вспышка горячей боли. Настоящей боли. Слезы вскипели на глазах, и она инстинктивно зажала себе рот ладонью, понимая, что сейчас не то что закричит – заорёт благим матом. Несколько секунд она захлёбывалась собственным криком и слезами, а потом Ник так же резко вышел из нее.

Ей стало на какое-то время совсем параллельно на всё – на него, на ситуацию. Важной была только потребность тела свернуться калачиком, прижать колени к животу и дышать, дышать. Упиваясь самой возможностью дышать без боли. И чувствовать, что тебя больше ничего не разрывает изнутри. Что ты снова принадлежишь только себе.

Боль уходила странно быстро, оставляя после себя лишь тянущее ощущение – как при месячных. И еще – чувство стыда. Мама дорогая, что же она натворила? Пришла к парню, залезла к нему в постель, осчастливила его «высокой честью», а потом устроила форменную истерику. Щеки начали гореть, но она всё же заставила себя отвернуться от стены, к которой прижималась лбом и коленками. Где ее несчастная жертва?

Ник сидел на краю постели, спиной к ней, его широкоплечий силуэт смутно угадывался в полумраке комнаты. Никогда она не бегала от трудных разговоров, и сейчас не будет!

– Ник…

– Да? – Он даже не повернул головы.

– Извини меня.

Он не ответил, и это было ужасно обидно. Но она упрямо продолжила:

– Я понимаю, что вела себя как идиотка. Я сама предложила, и ответственность целиком на мне. Просто… я не думала, что будет так… Извини.

– Перестань. – Он шевельнул рукой и вдруг накрыл ее ладонь своей. – Это ты меня прости. Я должен был остановиться… наверное. Ты же просила. Но уже… не смог. Чёрт! Я знал, что для первого раза я не…

Он резко замолчал. Она тоже не знала, что сказать. Молчание затягивалось, а Люба стала замерзать. И снова вернулась противная дрожь.

– Очень… больно? – Ник первым нарушил затянувшуюся паузу.

Не собирается она с ним это обсуждать! Слишком стыдно за свою истерику. Не шестнадцать ей лет, в конце концов, чтобы так себя вести!

– Ник, полежи со мной. Мне холодно.

– Конечно.

Он лег рядом, натянул на них одеяло. Но почему-то не оставляло ощущение, что он теперь далеко, очень далеко. А ей хотелось… Толку себе врать! Хотелось тепла, нежности. Чтобы обняли, утешили, пожалели, приласкали. Наверное, нормальное желание для женщины после первой близости с мужчиной. Только вот мужчина, похоже, на эти условия заранее не подписывался. И поэтому он молча лежал рядом, лишь слегка касаясь ее плечом.

Накатывала обида и жалость к себе. Вот же год начался!

– Коль, я, наверное, домой поеду…

– Не глупи, – сказал Ник спокойно. Обидно спокойно для нее! – Смысл сейчас куда-то ехать? Давай завтра утром, а? У меня дома раньше двенадцати никого не будет. Завтра утром спокойно уедешь, чего сейчас ночью метаться?

Обида уже просто комком в горле. И ведь сама виновата! Пока она упивалась жалостью к себе, дыхание Ника стало совсем тихим. Прекрасно! Как и положено бесчувственному животному – после секса тут же заснул. Правда, то, что между ними произошло, сексом назвать сложно, но ей от этого не легче. И тем не менее, несмотря на всю ее обиду, возможно несправедливую, на парня, лежащего рядом, желание простого человеческого тепла пересилило гордыню. Он спит, и не убудет с него! А ей ужасно хотелось обнять и прижаться, что она и сделала. Аккуратно, стараясь не разбудить.

Ник неожиданно вздохнул, и она отпрянула. А он вдруг повернулся на бок и притянул ее к себе.

– Прости. Я думала, ты спишь, – сказала она невнятно ему в грудь.

– Это ты меня прости. – Тёплые губы коснулись ее лба, и он притиснул Любу к себе еще крепче. – Просто я не знаю, как…

Вот тут ей захотелось зареветь, прямо-таки смертельно. От его жеста и какой-то странной, грубоватой, неуверенной нежности, что почудилась ей в его словах. Она закусила губу, пытаясь справиться с противоречивым букетом эмоций. Это помогло, и слёзы сдержать всё же удалось. В итоге она устроила голову у Ника на плече. Он по-прежнему обнимал ее, и Любе вдруг подумалось, что все вышло не так уж и плохо. Уже ничего не болит, а лежать с ним в обнимку оказалось неожиданно приятным. Чувство неловкости испарилось, хотя, возможно, только на время. И последнее, о чём она подумала, засыпая, как же все-таки хорошо, что это у нее случилось с Колькой. Он свой парень, и с ним не так стыдно. А теперь еще тепло и уютно. На этой мысли она уснула. А Ник еще минут десять лежал, боясь шевельнуть правой рукой, но потом и его сморил сон.

– Ящер, ты охренел!

Именно под эти слова он и проснулся. Лениво открыл глаза и первое, что увидел – рыжая голова любимой сестрицы, торчащая в полуоткрытой двери. Выглядела Варька непростительно жизнерадостно для утра первого января. И была очень громогласна – тоже совершенно непростительно.

Ник попытался встать с кровати и понял, что правую руку не чувствует. И тут же вспомнил, почему именно. Повернул голову. Нет, это ему не приснилось. Ее наследное высочество Любаша Соловьёва мирно спала на его плече. Странно, что не проснулась от Варькиного конспиративного ора.

– Варвар, выйди. – Он старался говорить негромко. – Я сейчас.

Люба не проснулась, и когда он вытаскивал из-под нее руку. Отвернулась к стене, натянула на себя плотнее одеяло и продолжала мирно сопеть. В реальность картины верилось с трудом, но подумать об этом не получалось – за стеной демонстративно гремела чем-то на кухне Варька. Ник натянул штаны и секс-инструкторскую футболку, поднял с пола мобильник. Девять утра. Какого Рыжий Орк явился домой в такую рань?

– Коля?! – Младшая только и ждала его появления на кухне. – Чем ты ее опоил?! Или это наркотики? Надеюсь, ты не совершил ничего противозаконного?

– Чайник поставила? – Он проигнорировал ее вопрос. – Чего припёрлась ни свет ни заря?

– Это и мой дом тоже! – парировала Варвара. – Не увиливай! Как ты затащил ее в постель? Успокой меня. Скажи, что до насилия дело не дошло!

– Какие еще есть версии у любящей сестры про любимого брата?

– Господи, да я глазам своим не поверила! Ты – и Люба!

– Прекрати причитать, – попросил он, насыпая в кружку растворимый кофе.

– Я умираю от любопытства – КАК?! Как тебе это удалось сделать? Как ты ее уговорил? Что пообещал?

– Если хочешь знать, то она сама! – не выдержал Ник. – Сама пришла! И сама предложила!

Какое-то время Варька так и стояла с открытым ртом. Потом всё же закрыла.

– Да ты гонишь…

– Честное пионерское.

– Быть этого не может! – Варя пришла в себя. – Чтобы Люба – и с тобой! Да еще и сама предложила! Ага, как же, размечтался. Не смеши меня. Сестре мог бы и правду сказать.

– А он и сказал правду, – раздался третий голос.

Они обернулись одновременно. В дверях кухни стояла Люба. Первой опомнилась Варвара.

– Привет, Люб. С Новым… годом!

– Доброе утро, Варюш. И тебя тоже… с наступившим.

– Отличная стрижка, Любашик, – Варька поразительно быстро справилась с изумлением. – Кофе будешь? Маман нам торт испекла на утро – творожный.

Пока Варвара ныряла в холодильник, они смотрели – он на нее, она – изучала рисунок плитки над раковиной.

Он прекрасно знал, что девчонки Соловьёвы красивые. Всегда знал. Но именно сейчас он это понял. Почувствовал. Безупречную линию скулы. Черные опахала ресниц. Губы… Неужели он их целовал сегодня ночью? И странную беззащитность натянутой в повороте головы шеи.

– Люб, смотри какая вкуснотища и красотища! – Варька вынырнула из недр холодильника с тортом в руках. – Ты же без сахара пьёшь, крепкий?

– Да. – Люба улыбнулась, но это была очень натянутая улыбка. – Но я не буду кофе. Спасибо, Варь. Я домой поеду.

– Коля, такси вызови. – Варвар сегодня соображает на порядок быстрее его.

– Не надо! – Люба тоже опередила Николая с ответом. – На улице поймаю.

Варька из приличия попыталась поспорить, он же молчал – понятия не имел, что тут можно сказать.

Неловкие «пока», не глядя в глаза – и вот младшее поколение семьи Самойловых остаётся в квартире уже без гостьи.

– Я в душ, – сказал Николай, пресекая новые вопросы сестры.

Но и это не спасло его от еще одной порции расспросов и разборок.

– Ящер, что это?

Он стоял на пороге своей комнаты в одном полотенце на бёдрах. Его личное проклятие, Рыжий Орк, он же Рыжий Варвар, она же Варвара Глебовна Самойлова, любимая сестра, которую он в возрасте четырёх лет слёзно умолял родителей отдать обратно аисту, – так вот, эта чудесная девушка стояла у его кровати с глазами, распахнутыми на максимальную ширину. И смотрела на… Ник выругался.

– Коля, это то, о чём я думаю?

– Какого хрена ты вообще делаешь в моей комнате? – Он подошёл к кровати и резким движением прикрыл одеялом подсохшее тёмно-красное пятно на простыне.

– Зашла презервативы выбросить – ты ж вечно забываешь. А мама потом расстраивается.

Ник не выдержал и нецензурно выругался. Вот же утро – то одно, то другое! Выходные, называется!

– Я папе расскажу, что ты материшься! – годами отработанным тоном ябеды ответила Варвара.

– Папа тоже матерится, еще хлеще меня.

– Тогда маме расскажу, и вам обоим достанется! – парирует Варька. А потом вспоминает о насущном. И спрашивает как-то совсем растерянно: – Коля, это что, получается, что Люба…

Сначала он только вздохнул. Но потом кивнул:

– Да.

– То есть она до тебя никогда… Люба? А сегодня с тобой?.. Почему?

– Не знаю! У меня нет ответов на твои вопросы! И будь человеком – оставь меня в покое!

Варька иногда и правда могла быть человеком.

– Надо постирать, пока мама не увидела. – С этими словами она сдёрнула простыню с постели, и, свернув и сунув ее под мышку, вышла из комнаты.

Люба не плакала. В конце концов, она взрослая умная девушка. И еще – она получила то, чего хотела. Она решила свою «великую» проблему. А это непонятное щемящее чувство внутри – оно пройдёт.

Она не плакала, пока шла по лестнице самойловского дома, а потом по улице. Не плакала и в такси, где ей попался крайне разговорчивый водитель. Впрочем, ей всегда такие попадались. Видимо, всё же во внешности дело – с сёстрами такая же фигня приключалась постоянно. А дома надо было улыбаться родителям, вручать и получать новогодние подарки. И лишь в ду́ше, стоя под тёплыми струями и глядя на окрашивающуюся в светло-красный цвет воду на дне кабины, она все-таки заплакала. В конце концов, она имеет право оплакать свою утраченную девственность. Ну и что, что она сама мечтала с ней расстаться. Всё равно почему-то плакать хочется…