Манускрипт всевластия

ГЛАВА 14

В половине восьмого Мэтью ждал меня у колледжа, как всегда безупречный — в монохромных черно-сизых тонах, с зачесанными назад волосами. Привратник, дежуривший по выходным, внимательно к нему присмотрелся (Мэтью это вынес безропотно), и со значением сказал мне:

— До скорого свидания, доктор Бишоп.

— Ты пробуждаешь в окружающих стремление тебя защищать, — сказал Мэтью, выходя со мной из ворот.

— Куда отправимся? — Машины на улице не было.

— Сегодня мы обедаем в колледже. — Он показал куда-то в сторону Бодли.

Принимая его приглашение, я ориентировалась на Вудсток или квартиру в бывшем викторианском особняке Северного Оксфорда — мне и в голову не пришло, что Мэтью может жить в колледже.

— За общим столом?! — Чувствуя, что опять оделась несообразно, я нервно одернула черный шелковый топ.

— Этого я избегаю, насколько возможно, — со смехом заверил Мэтью. — И уж конечно не стал бы усаживать за сей Круглый Стол тебя — на место искателя Грааля.

Миновав Камеру Рэдклиффа и вход в Хертфорд, я придержала Мэтью за локоть. Есть в Оксфорде колледж, известный своей эксклюзивностью и строгим соблюдением протокола — как и своим блестящим составом.

— Быть того не может.

— Разве это так важно? Если мой колледж тебя решительно не устраивает… — сказал Мэтью, глядя куда-то вбок.

— Я не опасаюсь, что ты ведешь меня на съедение, — просто никогда не была внутри. — Узорные ворота охраняли колледж, будто Страну Чудес. Мэтью с нетерпеливым вздохом взял меня за руку и помешал туда заглянуть.

— Это всего лишь несколько старых зданий с некоторым числом обитателей. — Но никакие его слова не могли отменить того факта, что он один из семидесяти примерно профессоров в колледже, где студентов нет вовсе. — И мы сразу пройдем ко мне.

Мы вошли в низкую деревянную дверцу. С каждым шагом, ведущим в его родную среду, у Мэтью прибавлялось спокойствия. Привратник безмолвствовал, скамейки на переднем дворе пустовали — настоящее обиталище «душ всех честных христиан, приявших свою кончину в университете города Оксфорда».

— Добро пожаловать к Всем Святым, — с застенчивой улыбкой произнес Мэтью.

Колледж Всех Святых, шедевр поздней готики, своими воздушными шпилями и каменным кружевом напоминал плод любви собора со свадебным тортом. Я смотрела во все глаза, решив, что еще успею потребовать объяснений от Мэтью.

Привратник кивнул нам, глядя поверх очков.

— Добрый вечер, Джеймс. — Мэтью показал ему старинный ключ, надетый кожаной петлей на указательный палец. — Я на минутку.

— Да, профессор Клермонт.

Мэтью снова взял меня за руку.

— Пошли. Займемся твоим образованием.

Он походил на озорного мальчишку, играющего в поиски клада. За древней, почерневшей от возраста дверью он включил свет. Его белое лицо выступило из мрака — вампир, несомненный вампир.

— Хорошо еще, что я ведьма. Человека ты напугал бы до смерти.

Мэтью набрал на пульте у небольшой лестницы несколько цифр и звездочку. С тихим щелчком отворилась еще одна дверь. Из сплошного мрака за ней пахло чем-то знакомым.

— А это уж совсем из готического романа. Куда ты меня ведешь?

— Потерпи еще немного, Диана.

Терпение, увы, никогда не было сильной стороной женщин из рода Бишопов.

Протянув руку над моим плечом, Мэтью нашел выключатель. Престарелые лампочки, висящие как циркачи на своих проводах, осветили нечто вроде стойл для миниатюрных шетландских пони.

— После вас, — поклонился Мэтью, отвечая на мой вопросительный, мягко говоря, взгляд.

Я узнала запах: здесь пахло, как в только что открывшемся пабе.

— Вино?

— Вино.

Бутылки хранились на полках, в ящиках, в штабелях. На грифельной дощечке у входа в каждую загородку был мелом надписан год. Мы шли мимо вин времен Первой и Второй мировой войн и мимо тех, которые еще Флоренс Найтингейл[33] отправляла, вполне вероятно, в Крым. Мимо года постройки Берлинской стены и года ее разрушения. В глубине подвала меловые даты сменились обозначением категорий вроде «старого кларета» или «портвейна».

В самом конце мы уперлись в дюжину запертых дверок. Мэтью отпер одну из них. Здесь электричества не было, но он уверенно зажег свечу в медном подсвечнике.

Внутри все могло соперничать аккуратностью с самим Мэтью, если не считать слоя пыли. Бутылки лежали в деревянных гнездах, позволявших вынуть одну, не обрушив все остальные. На полу виднелись красные пятна от проливаемого год за годом вина. Пахло брожением, пробкой и чуть-чуть плесенью.

— Это твое? — спросила я недоверчиво.

— Мое. У некоторых членов есть свои погреба.

— Что здесь есть такого, чего бы не было там? — Я оглянулась на большой погреб, рядом с которым лучший винный магазин Оксфорда выглядел убогим и каким-то стерильным.

— Много всего, — загадочно улыбнулся Мэтью, протягивая мне тяжелую бутылку с проволочной сеткой на пробке и этикеткой в виде золотого щита. Шампанское «Дом Периньон».

За ней последовала другая, темно-зеленая, где на простой этикетке черным по белому значилось «1976».

— Год моего рождения!

Мэтью извлек еще две. Одна, с изображением французского замка на восьмиугольной наклейке, была запечатана красным воском, другая, кособокая и без наклейки — чем-то вроде смолы. К ее горлышку обрывком грязной бечевки был привязан ярлычок из манильской бумаги.

— Вот так, пожалуй. — Мэтью задул свечу и запер за нами дверь, держа обе бутылки свободной рукой. Мы выбрались наверх из подвала. — Вечер обещает быть славным. — Нагруженный вином Мэтью прямо-таки сиял.

Его комнаты в чем-то превзошли мои ожидания, в чем-то не дотянули до них. Они были меньше, чем моя квартира в Нью-колледже, и помещались на самом верху одного из старейших корпусов Всех Святых, с ангелочками и откосами. Несмотря на высокие потолки, позволявшие Мэтью ходить не сгибаясь, они казались низковатыми для него. Он все время наклонялся в дверях, а подоконники ему приходились не выше бедер.

Но обстановка щедро возмещала недостаток пространства. На выцветшем обюссонском ковре стояла настоящая моррисовская мебель. Архитектура пятнадцатого века, ковер восемнадцатого и грубо отесанный дуб девятнадцатого прекрасно сочетались между собой, придавая квартире атмосферу джентльменского эдвардианского клуба.

В большой комнате был огромный обеденный стол. На одном его конце, помимо газет и книг, лежали аккуратными стопками разные академические бумажки: меморандумы, бюллетени, просьбы написать рецензию или статью. Каждую стопку прижимал к месту свой груз: тяжелое стеклянное пресс-папье, кирпич, бронзовая медаль (не иначе, академическая награда), даже короткая кочерга. Другой конец застилала полотняная скатерть, прижатая георгианскими серебряными подсвечниками — я такие видела только в музеях. Сервировка состояла из простых белых тарелок, разнообразных винных бокалов и георгианского же столового серебра.

— Прелесть какая! — воскликнула я. Ни единой вещи здесь не принадлежало колледжу — во всем чувствовался Мэтью, и только Мэтью.

— Присаживайся. — Он забрал бутылки из моих ненадежных рук и упрятал в резной сервант. — У Всех Святых не поощряется еда в комнатах, — сказал он, видя, что я рассматриваю его скудные кухонные принадлежности, — так что не суди строго.

Я не сомневалась, что меня ждет изысканнейший обед.

Поставив шампанское в серебряное ведерко со льдом, Мэтью сел со мной рядом в уютное кресло у камина, который конечно же не горел.

— Жаль, что в Оксфорде огонь теперь под запретом. Раньше, когда все камины топились, здесь пахло как на пожаре.

— Давно ты в Оксфорде? — Я надеялась, что он не сочтет мой откровенный вопрос вторжением в его прошлые жизни.

— Последний приезд датируется 1989 годом. — Мэтью блаженно вытянул свои длинные ноги. — Поступил в Оруэл как студент, потом стал аспирантом. Выиграл почетную стипендию во Всесвятском и перешел сюда. Когда получил докторскую, меня избрали действительным членом. — Мэтью не переставал меня удивлять: почетная стипендия присуждалась всего двум аспирантам в год.

— В этом колледже ты впервые? — Я прикусила губу, он засмеялся.

— Давай посчитаем. — Он начал загибать пальцы. — Я состоял — по разу — в штате Мертона, Магдалины, Университетского. Дважды — в Нью-колледже и Оруэле. Всесвятский обратил на меня внимание только теперь.

Прибавим к этому Кембридж, Париж, Падую, Монпелье — уверена, что Мэтью Клермонт числился там под тем или другим именем. Сколько же ученых степеней он заслужил на своем веку? Что изучал и кем были его однокашники?

— Диана, ты меня слышишь? — весело вторгся он в мои мысли.

— Извини. — Я закрыла глаза, сжала руками колени. — Это как болезнь: не могу сдержать любопытства, когда ты берешься за мемуары.

— Знаю. Это одна из сложностей, с которыми сталкивается вампир, общаясь с ведьмой и к тому же историком. — Мэтью насмешливо скривил губы, но глаза его мерцали, как черные звезды.

— Чтобы избежать этих трудностей в будущем, не ходи в палеографическую секцию Бодли, — съязвила я.

— В данный момент я могу выдержать лишь одного историка. — Мэтью плавно встал с места. — Я спрашивал, есть ли у тебя аппетит.

Когда это у меня его не было, интересно?

— Еще какой. — Я попыталась выбраться из моррисовского кресла. Мэтью подал мне руку и помог встать.

Мы стояли очень близко, почти вплотную. Я смотрела на вифанийский ковчежец под его свитером, его взгляд осыпал меня роем снежинок.

— Ты чудесно выглядишь. — Я наклонила голову, и неизбежная прядка тут же упала. Мэтью, привычным жестом поправив ее, приподнял волосы у меня на затылке и пропустил сквозь пальцы, как воду. Я вздрогнула от холодного дуновения. — Я люблю твои волосы. В них столько оттенков, даже рыжие с черными. — Он втянул в себя воздух, словно уловил новый запах.

— Чем пахнет? — сипло спросила я, по-прежнему не смея взглянуть на него.

— Тобой.

Я подняла глаза.

— Не приступить ли нам к ужину?

После всего этого сосредоточиться на еде было трудновато, но я старалась. Мэтью пододвинул мне стул с тростниковым сиденьем, и я видела перед собой всю его красивую комнату. Хозяин достал из миниатюрного холодильника две тарелки, где на подстилке из колотого льда лежали звездными лучами по шесть свежих устриц.

— Продолжаем работать над твоим образованием. Лекция номер один — устрицы и шампанское. — Подняв палец, как дон, рассуждающий на любимую тему, Мэтью достал из ведерка вино, одним движением вытащил пробку.

— У меня это не так легко получается, — сказала я, глядя на его сильные пальцы.

— Если хочешь, могу научить тебя извлекать пробки шпагой. Или ножом, когда шпаги под рукой нет. — Он плеснул немного в бокалы, шампанское запенилось, искрясь при свечах. — A la tienne.[34]

— A la tienne. — Я подняла в ответ свой узкий бокал, глядя, как лопаются пузырьки на поверхности. — Почему они такие крошечные?

— Потому что вино старое. Шампанские вина, как правило, пьются гораздо раньше, но я люблю старое, люблю вспоминать его прежний вкус.

— Сколько же ему лет?

— Больше, чем тебе. — Мэтью вскрывал устриц голыми руками — обычно для этого требуется острый нож и большое умение — и кидал скорлупу в стеклянную чашу. — Это урожай 1961 года. — Он протянул мне тарелку.

— Обещай, что ничего более древнего мы пить сегодня не будем. — В бутылке, которую он принес на мой четверговый ужин, стояла на прикроватной тумбочке последняя из его белых роз.

— Если и будем, то ненамного древнее, — усмехнулся он.

Я опрокинула в рот содержимое первой раковины и выпучила глаза от вкуса Атлантики.

— Теперь запей. — Мэтью смотрел на меня поверх своего бокала. — Как ощущение?

Вино и устрицы сочетались с морской солью абсолютно колдовским образом.

— У меня во рту океан. — Я отпила еще.

Доев устрицы, мы принялись за салат, содержащий все виды дорогой зелени, орехи и ягоды. Мэтью заправил его тут же на месте, смешав винный уксус с оливковым маслом. Крошечные кусочки мяса оказались куропатками из угодий Олд-Лодж. Это блюдо мы запивали вином моего года. Пахнущее дымом и лимонной мастикой для пола, оно имело ирисочно-меловой вкус.

Следующим блюдом было жаркое — телятина с яблоками и сливками, под соусом, на гарнире из риса. Мэтью улыбнулся, когда я раскусила терпкий яблочный ломтик.

— Старый нормандский рецепт. Тебе нравится?

— Не нахожу слов. Ты сам готовил?

— Нет, шеф из ресторана «Олд парсонейж». Он дал мне подробные инструкции, как не сжечь это чудо при подогреве.

— Можешь всегда подогревать для меня еду. Но ты ничего не ешь?

— Потому что не голоден. — Немного понаблюдав за мной, он принес из кухни запечатанную красным воском бутылку, распечатал, откупорил, сказал «превосходно» и перелил алую жидкость в графин.

— Ты уже чувствуешь запах? — Я еще не до конца представляла, насколько сильны его обонятельные рецепторы.

— О да. Это особенное вино. — Он налил понемногу мне и себе. — Хочешь попробовать нечто волшебное? — Я кивнула. — Шато-марго знаменитого урожая. По мнению некоторых знатоков, лучшее из всех красных вин, когда-либо существовавших на свете.

Подражая Мэтью, я сунула нос в бокал. Запахло фиалками. В бархатном вкусе ощущались молочный шоколад с вишней — а еще, как ни странно, давние отголоски прокуренного отцовского кабинета и карандашной стружки в точилке. Самый последний оттенок напомнил мне Мэтью.

— У него вкус, как у тебя! — объявила я.

— То есть?

— Пряный, — уточнила я, покраснев до корней волос.

— И только?

— Нет. Оно пахнет фиалками — я думала, что и вкус будет такой же, но после распробовала. А по-твоему, как?

Его реакция занимала меня куда больше и смущала куда меньше, чем моя собственная. Мэтью понюхал вино, поболтал, попробовал.

— Да, фиалки — тут я с тобой согласен. Пурпурные засахаренные фиалки, из любви к которым Елизавета Тюдор испортила себе зубы. — Он сделал еще глоток. — Дым хороших сигар — такие курили в клубе «Мальборо», когда там бывал принц Уэльский. Ежевика, собранная с изгородей у конюшен Олд-Лодж. Красная смородина, настоянная на бренди.

Вампиры — сюрреалистические создания. Дело не только в том, что Мэтью способен видеть и слышать то, что мне недоступно, а в остроте и точности его восприятия. Не просто ежевика, а собранная тогда-то и там-то.

Пока Мэтью пил вино, я разделалась с мясным блюдом, подставила свой бокал под огни свечей и спросила шутливо:

— А какой, по-твоему, вкус у меня?

Мэтью, побелев еще больше, вскочил. Его салфетка упала на пол, на лбу вздулась жилка.

Я брякнула что-то не то.

В мгновение ока он оказался рядом, схватил меня выше локтей и поднял со стула.

— Мы не обсудили еще одну вампирскую байку, согласна? — Он смотрел странно, его лицо внушало мне страх. Я попыталась вырваться, но он держал крепко. — О вампире, который так влюбляется в женщину, что не может себя сдержать.

Да что я такого сказала-то? Мы обменялись вкусовыми впечатлениями, а потом…

— Ой, Мэтью, — пискнула я.

— Хочешь знать, что я почувствую, отведав тебя на вкус? — Его голос стал до отвращения низким, почти утробным.

Он отпустил меня и тут же погрузил руки мне в волосы, упершись большими пальцами в основание черепа. От этих холодных точек по мне разливалось оцепенение. Не могла же я опьянеть от двух бокалов вина. Он, наверно, чем-то меня одурманил — как иначе объяснить полную невозможность освободиться?

— Меня пленяет не только твой запах. Я слышу, как струится по жилам твоя ведьмина кровь. — Мэтью приблизил холодные губы к моему уху, обдавая меня сладким дыханием. — Она поет — известно это тебе? Твоя кровь, подобно сирене, завлекающей моряка на скалы, может привести к гибели и меня, и тебя. — Его тихий, интимный голос проникал прямо в мозг.

Губы вампира двинулись вниз вдоль моей челюстной кости. Кожа под ними леденела и тут же вспыхивала огнем.

— Мэтью, — выдохнула я стиснутым горлом и закрыла глаза. Я ждала, что он вот-вот вопьется мне в шею, но шевельнуться не могла, да и не хотела.

Вопреки ожиданиям, его губы прижались к моим, руки обняли меня, пальцы бережно охватили голову. Мой рот приоткрылся; ладони, прижатые к его груди, ощутили один-единственный удар сердца.

Когда оно ударило, поцелуй стал другим. Мэтью больше не нападал — его голод преображался в сладость и горечь. Он медленно взял в ладони мое лицо и нехотя отстранился. Я впервые услышала его дыхание, совсем не похожее на человеческое — могучие вампирские легкие тихо и прерывисто пропускали через себя ничтожные порции кислорода.

— Я воспользовался твоим страхом. Каюсь, — прошептал он.

Я стояла, не открывая глаз, все еще чувствуя себя одурманенной. Его гвоздика с корицей разогнали запах фиалок.

— Тихо, — резко сказал Мэтью, когда я шевельнулась в его объятиях. — Я могу не совладать с собой, если ты начнешь вырываться.

В лаборатории он предупреждал меня об отношениях между охотником и добычей — теперь заставлял притворяться мертвой, чтобы хищник в нем потерял ко мне интерес.

Но я была живой, а не мертвой.

Открыв глаза, я увидела его лицо, выдававшее алчность и голод. Сейчас он повиновался инстинкту, но инстинкты были и у меня.

— Ты для меня не опасен, — выговорила я замерзшими и в то же время пылающими губами, не привыкшими к вампирскому поцелую.

— Вампир не опасен для ведьмы? Не будь так уверена. Здесь все решает мгновение. Если я нападу, то уже не остановлюсь, и ты меня тоже не остановишь. — Одна пара немигающих глаз уперлась в другие. — А ты смелая, — удивленно промолвил Мэтью.

— Отродясь такой не была.

— А кто сдавал кровь вампиру? Кто без страха смотрит ему в глаза? Кто выпроводил из библиотеки иных и просто ходит туда день за днем, отказываясь подчиняться кому бы то ни было? Это все называется смелостью.

— Простое упрямство. — Сара давным-давно объяснила мне разницу.

— Я уже встречал такую отвагу — большей частью у женщин. Мужчины только бравируют, прикрывая этим свой страх.

Его взгляд порхал по мне, оставляя на коже тающие снежинки. Протянув палец, он снял с моей ресницы слезу, осторожно усадил меня и присел на корточки перед стулом. Его руки — одна на подлокотнике, другая на моем колене — охватывали меня, как заветный круг.

— Обещай никогда не шутить с вампирами — даже со мной — на предмет крови и того, какова ты на вкус.

— Прости, — сказала я шепотом, заставив себя не отводить взгляд.

— За что? Я уже понял, что о вампирах ты почти ничего не знаешь. Запомни одно: ни у одного вампира нет иммунитета против такого соблазна. Совестливые вампиры почти все свое время стараются не думать о том, каковы на вкус их братья по разуму. Если же ты встретишь бессовестного — которых полным-полно, — то помоги тебе Бог.

— Я сказала, не подумав. — Думать я не могла до сих пор — меня переполняла память о его поцелуе, его ярости, его почти осязаемом голоде.

Он прислонился головой к моему плечу. Вифанийский гробик выпалу него из-за ворота и закачался, блестя при свечах.

— Вампиры и ведьмы не созданы для таких чувств, — заговорил он так тихо, что я напрягла слух. — Я ничего подобного еще…

— Знаю. — Я прижалась щекой к его волосам, на ощупь таким же шелковистым, как и на вид. — Со мной то же самое.

Руки Мэтью, ограждавшие меня, сомкнулись на моей талии. Холод пробрал меня сквозь одежду, но я не дрогнула и придвинулась еще ближе, положив руки ему на плечи.

Вампиры, очевидно, могут оставаться в такой позе сутками, но для простой ведьмы это не вариант.

— Совсем забыл, — смущенно сказал Мэтью, когда я зашевелилась, и встал. Кровообращение понемногу восстанавливалось в моих затекших ногах.

Мэтью подал мне мой бокал. Когда он вернулся на место, я попыталась направить его мысли в другое русло — отвлечь от предположений, какова я могу быть на вкус.

— Когда ты сдавал на почетную стипендию, каким был пятый вопрос?

Кандидатам, умудрившимся ответить письменно на четыре немыслимо глубоких и сложных вопроса, задают знаменитый пятый. Это всего одно слово, например «отсутствие» или «вода». Кандидат сам решает, как отвечать, и лишь ответивший с блеском выигрывает стипендию.

Мэтью перегнулся через стол, не загоревшись при этом, подлил мне вина и сказал, избегая смотреть мне в глаза:

— Желание.

Отвлекла, называется.

— И что же ты написал?

— Наш мир, как я полагаю, держится только на двух эмоциях. Одна — это страх, другая — желание. Так примерно и написал.

О любви он не упомянул. Довольно жуткая картина — перетягивание каната двумя противоположными, но равными по силе импульсами. Однако похоже на правду в отличие от расхожего штампа «миром правит любовь». Мэтью продолжал намекать, что желание — в его случае жажда крови — способно принести в жертву все остальное.

Но не только вампирам приходится перебарывать свои импульсы. Многое из того, что именуется магией, представляет собой желание, обращенное в действие. Чародейское ремесло требует ритуалов и заклинаний, но чистая магия — это желание, нужда, мучительный голод.

И раз уж Мэтью готов открыть мне свои секреты, нечестно умалчивать о своих.

— Помнишь тот вечер, когда мы с тобой впервые увиделись? Я тогда осуществила свое желание, достав «Ноутс энд квайериз» с полки. Ведьма, сосредоточившись на том, чего хочет, и представив, как это можно осуществить, может добиться желаемого. Вот почему мне приходится соблюдать такую осторожность в работе. — Я подняла дрожащей рукой бокал, отпила глоток.

— Значит, ты, совсем как я, все время стараешься ничего не желать. По тем же, в общем, причинам. — Снежный взгляд Мэтью порхнул по мне.

— Хочешь сказать, что я боюсь не остановиться, если начну? Это верно. Не хочу возвращаться к прежнему, когда получала незаслуженно все, что хотела.

— И потому заслуживаешь все это дважды. В первый раз — отказываясь что-то взять просто так, во второй — трудясь и прилагая усилия, — с невеселым смешком подытожил Мэтью. — Не так уж здорово быть сверхъестественным существом, правда?

Предложив перейти к камину, он поставил на столик рядом с диваном ореховое печенье. Потом принес с кухни последнюю бутылку, уже откупоренную, и вручил мне бокал с янтарным напитком.

— Закрой глаза и понюхай, — распорядился он в манере университетского дона.

Я послушно зажмурилась. Вино показалось мне старым и в то же время живым. Пахло оно цветами, орехами, засахаренными лимонами и чем-то давним, минувшим, известным мне только из книг.

— Пахнет прошлым, но не мертвым, а полным жизни.

— Теперь открой глаза и попробуй.

С первым же глотком в мою кровь влилось нечто древнее и могущественное. У этого вина вкус вампирской крови, подумала я, но благоразумно не стала говорить это вслух.

— Скажи наконец, что это.

— Мальвазия, — усмехнулся Мэтью. — Очень старая.

— Насколько старая? — спросила с подозрением я. — Твоя ровесница?

— Нет, — засмеялся он. — Такую старину никто не захочет пить. Этот урожай был собран в 1795 году на Мадейре. Мальвазия, когда-то столь популярная, теперь уже вышла из моды.

— Вот и хорошо, мне больше достанется.

Мэтью опять засмеялся и сел в моррисовское кресло.

Мы говорили о Всесвятском колледже, о Хэмише — ставшем вторым почетным стипендиатом в один год с Мэтью, — об их приключениях в Оксфорде. Я хохотала, слушая, как Мэтью, отобедав за общим столом, каждый раз сбегал в Вудсток, чтобы избавиться от вкуса тушеной говядины.

— У тебя усталый вид, — заметил он через час, после второго бокала мальвазии.

Я в самом деле устала, но перед уходом должна была сказать ему еще кое-что.

— Мэтью, я приняла решение. В понедельник попробую заказать «Ашмол-782» еще раз.

Мэтью, привставший было, так и упал в кресло.

— Я не знаю, как тогда сняла чары, но попытаюсь сделать это опять. Нокс не очень верит, что у меня получится, но откуда он может знать? Ему-то ни разу не удалось. А ты, возможно, сумеешь прочитать скрытый текст волшебного палимпсеста.

— Не знаешь, как сняла чары? — наморщил лоб Мэтью. — Но ты же что-то делала, произносила слова…

— Я сняла их, сама об этом не ведая.

— Господи боже, Диана. — Он вскочил на ноги. — Нокс знает?

— Если и знает, то не от меня. Разве это так важно?

— Да. Если ты не ломала чары сознательно, значит, рукопись сама открылась тебе. Все иные сейчас следят за тобой в надежде подглядеть твои заклинания, скопировать их и самим заполучить книгу. Сообразив, что ты ни к чему такому не прибегала, они не будут столь терпеливы.

Передо мной возникло сердитое лицо Джиллиан, вспомнились ее рассказы о чародеях, пытавшихся выведать у моих родителей их секреты. С чувством дурноты я отмела это в сторону и стала думать, что возразить Мэтью.

— Это невозможно. Чары наложили за целый век до того, как я родилась.

— Невозможно — не значит неверно. Ньютон хорошо это знал. Нельзя предугадать, что сделает Нокс, открыв связь между тобой и этими чарами.

— Нокс все равно не оставит меня в покое, закажу я рукопись или нет.

— Не оставит, — нехотя признал Мэтью. — И не задумываясь применит магию против тебя, даже у людей на глазах. Я могу не успеть вмешаться.

Да. Магия действует быстро, даже вампирам за ней не поспеть.

— Мы с тобой сядем поближе к выдаче. Как только рукопись доставят, все станет ясно.

— Не нравится мне это, — хмурился Мэтью. — Есть граница между смелостью и безрассудством, Диана.

— Это не безрассудство, я просто хочу вернуть себе прежнюю, нормальную жизнь.

— А если для тебя нормальна как раз эта жизнь, новая? Если ты не в силах сдерживать свою магию?

— Придется кое с чем примириться. — Вспомнив его поцелуй, бурлящий жизненной силой, я посмотрела ему прямо в глаза: пусть знает, что это относится и к нему. — Но терроризировать себя я не позволю.

Мэтью, все еще обеспокоенный, пошел меня провожать и не пустил на Нью-колледж-лейн, к заднему входу.

— Ну уж нет. Видела, как на меня смотрел ваш портье? Он должен знать, что я благополучно доставил тебя домой.

Мы свернули на неровный тротуар Холлиуэл-стрит, миновали паб «Скачки» и проследовали мимо бдительного портье рука об руку.

— Пойдешь завтра грести? — спросил Мэтью у входа на мою лестницу.

— Нет, — простонала я. — Надо написать тыщу рекомендательных писем. Буду сидеть дома и разделываться с долгами.

— А я поеду в Вудсток охотиться, — небрежно сообщил Мэтью.

— Удачной тебе охоты, — с той же легкостью ответила я.

— Тебя не волнует, что я буду травить оленя? — опешил он.

— С чего бы? Я иногда ем куропатку, а ты — оленя. Не вижу особой разницы.

Мэтью медленно поднял мою руку к губам и поцеловал в ладонь, в самую ямку.

— Ну все, отправляйся спать. — Его глаза осыпали меня снегом с головы до ног.

— Спокойной ночи, — выдохнула я, пораженная интимностью этого невинного поцелуя. — До понедельника.

Тот, кто ремонтировал мой замок, сильно поцарапал и дерево, и металл. Я включила свет — автоответчик, конечно, мигал, — помахала Мэтью в окно.

Когда я пару секунд спустя выглянула на улицу, его уже не было.