Маньяк

Все смешалось в Белом доме и на площади перед ним. В этом доме, который был исконно советским и исконно российским, да и на всей этой земле, исконно российской и, кажется, уже в прошлом советской. Смешались в кучу люди, техника, выкрики мегафонов, выхлопная гарь, дождевые потоки. Бог миловал, без «рева тысячи орудий» дело обошлось. Хотя «орудий» хватало — ими щетинились «бэтээры» и танки, боевые машины пехоты и моторизованные патрули ОМОН.

Мирные легковушки с трудом пробирались к этому месту. Кто их знает какие там они «мирные». Из сумрака салона в любую минуту могло полыхнуть огнем очереди. На «жигули» и «волги», припаркованные с еще большим, чем обычно у столичных жителей, пренебрежением к запрещающим знакам, с опаской косились с «бэтээров» крепкие парни в форме. Защитники…

«Что они защищают? Каменные физиономии… Хотя, не такие уж и каменные. Озираются, нервничают. И, конечно, готовы стрелять. Готовы, но боятся — ответить придется. Это хорошо: если совести нет, по крайней мере страх остался. Знают или нет, кто их послал? Что ж, и наручников, и камер, и деревянных бушлатов — этого добра у нас всегда на всех хватало. Без дефицита».

Размышления Сергея Углова, крепкого мужчины в самом начале того возраста, что принято называть «средним», грубо оборвал автомобильный клаксон. Наплодили итальяшки сигналов — теперь чуть ли не у каждого музыкальный! Когда-то у него был один из самых первых. «Король ламбады!» усмехнулся Углов невесело. Однако улыбка его застыла и вовсе испарилась при взгляде на беспардонно проталкивающуюся в толпе машину. Ничего особенного — белая «девятка». Здесь ведь и иномарок хватало — разный люд поднялся на защиту Белого дома. И не бесцеремонностью водителя ошарашен был Углов — дни не располагали к церемониям. А уж эта «девятка» и вовсе не отличалась почтительностью ни к пешеходам, ни к своим четырехколесным собратьям. Кто-кто, а он это прекрасно знал, потому что еще час назад эта машина принадлежала ему, Сергею Углову. Сейчас за рулем уверенно развалился тощий, с длинными, свалявшимися в жирные сосульки волосами, в компании такого же засаленного ублюдка. Заметив кипящего яростью Сергея, экипаж белой «девятки» среагировал моментально — выпуклость черного пластмассового бампера машины надвинулась прямо на ее хозяина. Сергей, однако, успел отпрыгнуть, щупая в кармане купленный недавно по случаю «макаров». Рядом посматривал с «бэтээра» узкоплечий солдатик, ворочая над толпой стволом крупнокалиберного ДШК. Не хватало только этого! Углову, лицу, так и не обретшему определенных занятий, вовсе не улыбалось поймать свинцовый «гостинец».

Под подозрительными взглядами патруля Сергей улыбнулся, пожал плечами и отошел в сторону. Из-под стволов автоматов, с пути собственной «девятки». Бывшей. Проводил ее взглядом. Что-что, а вернуть ее сейчас не светило. Если и повезет, то позже, когда пойдет другая борьба за одну-единственную человеческую жизнь.

Дмитрий Юрьевич Шевцов вышел на балкон, чтобы немного размяться после сидения перед ночным телеэкраном, вовсе не по неодолимой потребности, но скорее по привычке. Вопреки врачебным рекомендациям зарядку делал он не только утром, но и поздним вечером. На крепость бицепсов Дмитрий Юрьевич не жаловался. Но не по себе стало и ему, когда возле своих «жигулей» он увидел копошащуюся в едва разжиженной околоподъездным фонарем тьме некую троицу. Близкий к пенсионному возрасту, Шевцов вовсе не отличался легкомыслием, но позднее возвращение домой с еженедельного преферанса, необходимость завтра рано подняться и удаленность гаража сделали свое дело. К политике Дмитрий Юрьевич относился с легким пренебрежением, как к неподходящей для солидных людей теме для разговоров. Политика — дело забавное, пока она не постучалась к тебе в дверь или не вломилась в окошко, что случается чаще. Однако под балконом девятого — последнего этажа тихо возилась вовсе не политика.

Работа велась профессионально, и подготовительный этап в целом близился к завершению. Красная, надраенная «семерка», словно на поводок, была уже взята на трос. Возившийся с креплением негодяй привычно, будто в свою, нырнул в машину, салон которой был ухожен и вылизан Шевцовым. «Не роскошь, а средство передвижения!» С той поры, когда его рыночная цена (а иной, можно сказать, и не существовало) окончательно стала шестизначной, даже последняя развалюха превратилась в предмет роскоши.

— Вы что, мерзавцы, делаете? Убирайтесь, пока милицию не вызвал!

Возмущенный окрик вызвал некоторое замешательство, однако никого особенно не испугал. Те, что копошились внизу, испытали скорее досаду, чем трусливую дрожь.

— Побойся Бога, дядя! Какая сейчас милиция? Все на площади! — гнусная физиономия показалась из салона «семерки». — Их оттуда сейчас за уши не оттащишь — куски делят! И какого пирога! Сколько ты там отстегнешь за свою тачку, старый пердун? Вот то-то! Так что, давай, звони. А то могу и к тебе подняться. Откроешь? Пошуруем, хотя и работа не по профилю!

Донеслось утробное ржание, хорошо слышное с высоты, и внезапно оборвалось — Шевцов не промахнулся, седин не посрамил. Пришлось угонщикам по достоинству оценить результаты поздней зарядки. И соответствующий инвентарь…

Пудовая гиря со свистом прорезала ночной воздух. Грохот при ее приземлении вполне мог посоперничать с разрывом ядра средней убойности. По счастью, осколков не было. Водитель светлой «девятки» — «зубила», взявшего машину Шевцова на абордаж, оказался везунчиком. Не хватило нескольких сантиметров. Пробив капот, вывалив двигатель и едва не взломав слой асфальта, гиря даже не деформировалась при ударе.

Как заяц, до инфаркта перепуганный ружейным выстрелом, рванулся прочь из салона красной «семерки» зубоскал-угонщик, забыв о напарнике, сидевшем за рулем «зубила». Впрочем, водить тому уже было нечего. Откинув дверцу, он буквально выпал из машины, пошатываясь, добрел до бетонной опоры фонаря и вцепился в нее. Постоял, а затем медленно двинулся вслед за пустившимся наутек дружком…

Милиция, поголовно задействованная в районе площади, тем не менее появилась, хоть и не скоро. Видимо, просто патрульная машина проезжала мимо, а руины «зубила» нельзя было не заметить… Но патруль не прогадал работы хоть и прибавилось, но началась она неожиданно удачно и в дальнейшем особых проблем не сулила.

Неспроста не ночевал дома Сергей Александрович Углов. Правда, по имени-отчеству называть его стали совсем недавно, со времени вступления в должность директора. Только что толку от этого? Слишком многое пришлось перетерпеть. Страх, колебания, тоска — то, что было внутри, не было никому доступно и касалось его одного, — теперь становились реальностью.

«Ох, не вовремя это с машиной! Ладно — дорого. Да груз куда дороже! Не деньгами — развеянными жизнями меряется. Да и на это плевать, если бы не развеял он только одну, ту, что всех важнее… собственную, его, Углова. Такую не круглую…»

Сергей криво усмехнулся, вспомнил, как на скорой на выдумки «малолетке» ему, мальчишке, чуть не навесили кличку «Круглый». На жаргоне это означало человека, «опущенного» до самого дна. Педика, голубого, петушка — любовника изобретательных тюремных весельчаков. Но Сергея не удалось «округлить». Умел постоять за себя. А эта способность, если сразу не «обламывают», она только крепнет. Кое-кому не на радость.

Но теперь он испугался сам. Давно этого не было. Но давно не было и полной уверенности в себе. Она ушла вместе со вступлением в «козырную» должность. Казалось бы, все должно быть наоборот — ан нет! Раньше и статьи полегче висели, из тех, по которым к «стенке» не прислоняют! Всегда старался держаться подальше от политики — лошадка темная, случается, насмерть лягает. Теперь куда ни кинь — всюду клин. Не выйти на площадь придется подыхать. И не в одиночку — всем «стенка» построится. Хватит каменщиков. Эта площадь — она же «золотым» кольцом была опоясана. Не голытьбой, которой терять нечего, которая жизни свои на танковые гусеницы мотала, а людьми солидными, серьезными. И помогали они, хоть и не последним, но крепко, так, как мелюзге не по карману. Иначе откуда бы взяться всему этому — от железобетонных блоков до ящиков с шампанским, оружия и самого дорогого, того, что дороже всего стоит, — людей. Тех, кому отступать некуда, у кого за спиной — смерть. Смерть и впереди, если только не свернуть с пути, на который трясущимися руками взялись выводить страну «путчисты». Но уж верная гибель — бездействие. Одно успокаивало — наши бестолочи даже переворот как следует организовать не могут. Решимости, что ли, им не хватило? Могли бы у блатных призанять, коль самим слабо. Жулики бы поделились — хватило бы на дюжину ГКЧП. Только они всегда подальше от политики держались. Но и это кончилось. Хватит. Так на горло наступили, что и мертвый встрепенется…

Углов сидел дома и пил горькую. Правда, карабахский коньяк не горчил — темный, маслянистый. Да и дачка в уютном Заречье если и могла назваться домом, то, увы, лишь временным. Не всегда эти стены радушно принимали Углова. Но в этот раз молодая хозяйка пустила. Друзья посоветовали по месту прописки даже и не соваться, как и во все те квартиры, где его привыкли видеть. Все угодило «под колпак». Благо, в органах остались еще надежные люди, которые думают не только о политических амбициях, но и о том, что семью кормить надо.

«Всех, кто дома, Сережа, приберут. Уже прибирают. Списки без дырок. Так что, в Баланцево и духу твоего быть не должно. Уходи в какое хочешь подполье, причем завтра уже может оказаться поздно. Домой и не заглядывай». Любят, однако, сволочи, живую копейку. Ладно, пусть и не задаром, да вовремя. Впрочем, не исключено, что за свою шкуру трясутся. Покрывать-то их, краснопогонных, — с какой стати? Да, не без головы «гражданин начальник», недаром крупные звезды на плечах носит…

Свет в бревенчатой дачке горел теплый, манящий. И не обманул. Приняла Аленка, не оттолкнула. Еще мягче стала, уютней. Однако пластиковые пакеты из машины не стал вынимать. Не то чтобы побоялся, — девка проверенная, не воровка, — а уж очень ладно умостился под капотом белый порошок, если что — все наготове. Так, с пакетами, и на площадь поехал. События такие, что не до бизнеса — шкуру бы спасти. Только когда угнали машину — вскинулся. На очень большую сумму порошка пропало. Сразу подумал — все, с концами. Однако следы отыскались. А лучше б и не отыскивались. Переворот ли, путч ли, — эти наркотик из рук не выпустят…

Лежал на диване опустошенный. Вяло тянулись мысли. Не хотелось ни коньяку, ни ласки. Хотя Алена это умела, и, как казалось, искренне. Жалела его, интересовалась. Завидная девка. Не верилось, что живет без мужика, одними его нечастыми гостеваниями. Еще работая в гостинице, редко получал от ворот поворот, а если и получал — не больно-то и расстраивался. Когда дела в порядке — ворот много. Это сейчас все кувырком…

— Сережа, ну что ты киснешь? Все образуется! Хуже бывало — ну подумаешь, машину у него угнали! Делов-то! Жил и без машины…

— Машина!.. Много ты понимаешь! Стал бы я из-за этой жестянки дергаться! Хоть и в цене они сейчас, а жизнь дороже… Не пустая она была, Алешка.

— Господи! Запаска в багажнике…

— Не спорь, не заводи ты меня. И тебе бы не говорить, да больше некому! Обложили меня! Да нет, сам… Сам облажался, как щенок…

— Не убивайся ты так, Сережа. Все утрясется. Как в песне: «Все вернется, обязательно вернется. А вернется — значит, будем жить». Ты же любил ее. Помнишь пели…

Устало уронил голову на сомкнутые руки, так, что она едва не провалилась между широко раздвинутыми коленями, просипел глухо, через силу, словно горло стягивало петлей:

— Жить… будем! Хорошо тебе, несмышленой. Позавидуешь… Лишнее там было, в машине. Меня и без того мутило… ну да это от путча, не меня одного — всю страну пучило. Знаешь же — на миру и смерть красна. А тут в одиночку гнут. Хорошо, если этих щенков-угонщиков не повяжут с моей «девяткой». Только начнут номера сверять на двигателе — а там пакеты… Под капотом искать не долго. А если сопляки еще и в аварию влипнут совсем класс. Уж наверняка не корма у них пострадает. До тюрьмы, разумеется.

— Да что ты заладил — тюрьма да тюрьма?

— И верно, чего это я? До тюрьмы еще и дожить надо. Товар не мой платить за него придется. Не здесь, так на зоне. Москва — не Баланцево. Если я у себя в деревне авторитет, то там живо хвост обрубят, отучат перья подымать. Как чувствовал — с машины началось — машиной и кончилось…

Бурные августовские дни благополучно миновали. Впрочем, не для всех. Помимо растасованных по камерам самой известной в стране тюрьмы незадачливых спасителей отечества, пострадал и еще кое-кто. Разворачивался поиск пособников «хунты» — и важных, и помельче, а порой и вовсе мнимых. Не много, правда, отыскалось кандидатов из сфер высокой политики за решетку. Но количество компенсировалось качеством. Со сталинских времен не видывали тюрьмы столь представительных подследственных. Впрочем, были и иные, рангом пониже, но и они в камеры не рвались…

В кабинет следователя Углов вошел ровной, твердой походкой, как и полагается честному, ни в чем не замешанному человеку. Уселся на привинченный к полу табурет основательно, не делая попыток придвинуть его поближе к столу, как человек бывалый, не склонный к пустым усилиям. Однако поговорка «языком молоть — не мешки ворочать» здесь себя не оправдывала Каждое слово давалось с трудом, словно процеживаясь сквозь плотный фильтр. Любое лишнее могло стать роковым.

Майор Лобекидзе свое дело знал и умел обнаружить даже ничтожную зацепку. Известность среди криминальных элементов Баланцево он приобрел вполне заслуженно. Допрос вел ровно, не повышая голоса, но на эту обволакивающую мягкость беззаботно покупались лишь последние фраера. Да и то редко — Лобекидзе обычно принимал дела особой сложности, с серьезными фигурантами.

— Да, Сергей Александрович, вы совершенно правы — иной раз новички таких дел наворочают, что и корифеям уголовного мира эдаких дров не наломать. Обидно, конечно, что под вас, как вы выражаетесь, такой номер кто-то сооружает. Мало того, что угнали машину, так еще и наркотики подбросили. Два пакета. И, — майор назидательно поднял указательный палец свободной левой руки, — представьте, с вашими отпечатками пальцев.

— На наркотике «пальчики»? Впервые про такое слышу! — искренне удивился Углов, расплываясь в любезной улыбке. — Сдается мне, на номер убрать хотите. Только я локш не потяну — в признанку сроду не ходил. Могли бы и посвежее что-нибудь выдумать, а то зациклились — «пальчики», «пальчики»… С меня хватит и прошлой ходки. Только тогда вы не меня судью убедили, что «на деле» я свечкой капнул на палец, и по капле воска…

— А что — что-нибудь напутали?

— Не напутали, а меня припутали ни за что. Ну да на пересуд после срока я уж подавать не стану, компенсацию не потребую. Однако хватит под меня капканы мочить. Неужто такой гладкий наркотик изобрели? Сам-то я не балуюсь, но вроде не лыком шит. Или ампулы какие-то стеклянные я щупал? Где там эти самые, потожировые?..

— Не надо, Углов. Чего лезть на рожон? Лучше дружить, чем ссориться.

— Я с вами не ссорюсь. Только и дружбе особой взяться неоткуда. Предпочитаю мирно сосуществовать. Я — обыкновенный, вполне лояльный гражданин…

— В машине у которого оказалась партия наркотика. Ну ладно, о лояльности мы еще поговорим. Так вот, отпечатки ваши обнаружены на полиэтиленовой упаковке…

— В которую я заворачивал цветы для девушки, а потом выкинул рядом с урной. Ну да, конечно, нарушил общественный порядок — следовало бы в урну, да поглубже. А то кто-то подобрал, да и в своих целях и воспользовался расхлебывай теперь…

— Плотно, значит, за вами следили враги. Очень хотели напакостить. Что ж, будем искать их, нехороших. И, сдается мне, далеко ходить не придется. Вы мне, Углов, расскажите об этом дне с самого начала.

— Это когда я пленку мимо урны бросил?

— Может быть. Но в первую очередь, как вы с «девяткой» своей расставались. Понимаю, что воспоминание неприятное, но все-таки интересно. Лица угонщиков хоть чуток, а рассмотрели? Вы же говорите, что столкнулись с ними…

— Столкнуться-то столкнулся. Да толком разглядеть ничего не успел. Стекла у меня сплошь тонированные, снаружи и днем ни черта не разглядишь. Знал бы, что эта сволота мне такую пакость подсунет! Точно, нанял их кто-то.

— И до врагов ваших скоро доберемся. Только хорошо бы поменьше этих «не видел, не знаю»…

Не так уж много интересного сообщил любопытному следователю Углов, гораздо больше о своем умении ловко обходить подводные камни, мгновенно, инстинктом, их распознавая. Удивляться было нечему. При его обширной уголовной биографии сомнений в этом и не возникало.

Лобекидзе встретился с начальником райотдела в буфете — пусть и не самом изысканном в окрестностях и не слишком баловавшем стражей закона разносолами, но и умереть с голоду не дававшем. Не случалось там и отравлений — чего не было, того не было.

Угловой, у самой, как всем было известно, теплой стены, столик был отведен начальству. Не то чтобы его поспешно освобождали при появлении обладателей крупных звезд — их и всего-то в райотделе насчитывалось двое. Просто при наплыве народа прочие столы как бы пользовались большей популярностью. Что же до погон, то далеко не все являлись на службу в форме — милиция не слишком заинтересована в шумной популярности. Один только строгий, благообразный и розоволицый начальник райотдела подполковник Сидор Федорович Рева — неизменно был при полном параде.

— Что, Иван Зурабович, позволишь присоединиться? Повоюем вдвоем с винегретом?

— Да уж, Сидор Федорович. Как-то он смахивает на тот набор дел, которыми я сейчас завален. Мало мне прочего добра, так еще и Углов с этими наркотиками.

— Кто, если не ты, Иван? Ряды-то редеют. Старой гвардии раз — и обчелся. Хихикали над кооперативами, а не успели и охнуть, как все эти «апексы» людей сманили.

— Что говорить, с зарплатой там дело серьезно поставлено. Тебя еще как, не зовут туда в начальники?

Ну, начальствовать всегда найдется кому. Они таких, как ты, ищут, помоложе да позубастее.

— А чего меня искать? На профессиональную подготовку, правда, не жалуюсь, да и фигуранты довольны. А вот молодости уже нет. Во всяком случае той, когда взгляды легко меняют. Не гожусь я уже для частного сыска. А на жизнь себе и дочке как-нибудь заработаю. С Татьяной потруднее было — та тратила не глядя. Ну, зато теперь у нее такая возможность есть, да и не тощие же рублишки…

— Что, тянет еще?

— Чего тянуть-то? За рубеж? А что я там буду делать? В полицию подамся со своим прононсом?

— Ну, специалист ты классный, и в ФБР…

— Ох, Федорович, ты лучше помолчи. Вот девчонке моей действительно хочется посмотреть заграницу. Тем более, что сейчас не так уж это и сложно. Только ни черта не поймешь, кто сделал верный выбор десять лет назад: то ли я, чтобы жуликов ловить за гроши (сам знаешь — предлагают иной раз такую сумму, что за всю жизнь не заработаешь), то ли Татьяна, когда сунулась туда за длинным рублем.

— За долларом, майор.

— Верно. За долларом… А я из-за этого до сих пор майор, пока она там «зеленые» пересчитывает.

— Брось. Это раньше: «Родственников за границей имеете?» И тут же прочерк в «кадрах». А сейчас, по-моему, наоборот: перспективный клиент, глядишь, когда-никогда бутылку «смирновской» подбросишь.

— Подбросишь! Тут и самому некогда стопку пропустить.

— Что, на Углова много времени уходит? Ничего, работай. Все-таки старый знакомый.

— Удивляюсь я. Как раз потому, что хорошо его знаю, был уверен, что уже досыта он насиделся. Парень неглупый, прекрасно понимает, что сейчас легально можно нагрести столько, сколько никакому «медвежатнику» и не приснится.

— Да, паренек он у тебя с фантазией. Лихо в свое время режимные предприятия потрошил, пока и сам не угодил на «режим».

— Это на какой именно?

— И действительно, он их все прошел, ни одного не миновал.

— Да, в последние годы мать Углова общалась с сыном исключительно по почте. И, — обратил внимание? — кроме ее писем, ни одного послания от женщин. Только друзья-приятели, и то не часто. А пришлось мне потолковать с одной из дамочек Углова. Сейчас он с ней не живет, но принципов придерживается все тех же. Мол, не высовываться ни при каких обстоятельствах. Отношения не афишировать…

— Ну, сейчас-то Углов на легальном положении, — подполковник покончил с обедом чуть раньше начальника угрозыска, увлеченного беседой. — Странно, что директор совместного предприятия, тем более недавно и с немалым трудом занявший эту должность, вновь полез в уголовщину, причем крайне опасную.

— Однако хорошо оплачиваемую. Наркотики — удел убогих, да только торгуют ими богатые.

— Вот видишь, все-то ты понимаешь, а еще возмущаешься — загружен, загружен… В других районах розыск побольше твоего дел тащит. Так что, от Углова тебе не отвертеться. Ну и, конечно, убийство Спесивцева. Только на тебя и надежда. А то что-то долго раскачиваешься. Не годится. Смерть мальчика такого шуму наделала… Углов… Что это у него с машиной без конца за истории? В принципе, правильно, что задерживать ты его не стал. Улик нет, а на признание рецидивиста рассчитывать… — подполковник безнадежно махнул пухлой рукой и стал подниматься. — Глупо…

Терять время нельзя было не только следствию, но и тому, на кого нацелено его острие. Дичь обязана хоть ненамного, но опережать охотника. При этом особенно туго приходится дичи, которая еще недавно была в роли преследователя. Тигр, угодивший в ловушку, труднее смиряется с положением жертвы, нежели привыкшая к тому на протяжении всей трепещущей жизни лань.

В том, что с такими уликами легко из лап следствия не уйти, Углов не сомневался. Оглядываясь на свою жизнь, он трезво сознавал, что представляет собой лакомый кусочек. Кстати, и выпустили его как-то до странности легко, без особого нажима. Будто понарошку.

Шагая по улице, Углов головой не вертел. Есть «хвост» — не велика беда. Обрубить — минутное дело. И вряд ли розыск будет в открытую присматривать — знают, с кем дело имеют. Не на малолетку-первоходчика нарвались! Ведь отпустили, пусть и под расписку, но чего стоит эта филькина грамота? Чем она может грозить? Хуже тюрьмы не будет. Да и была бы реальная опасность — уже предупредил бы свой человек из райотдела. Он все знает — большой, высоко сидит, но крепко зацеплен, шутник этот. Без него и «жучка» в квартиру не поставят, побоится он, что имя всплывет в разговорах. А Углов в одиночку чалиться не будет — подвинуться «на скамейке» дело простое. И все же поглядывать надо — шнурок там завязать, в витрину глаза скосить… Нет, вроде чисто. Засветить квартиру Алены никак нельзя. Надежное логово, причем из последних. Конечно, если деньги есть, можно и без него какое-то время продержаться, только вот какое — Бог весть. Народ нынче жадный, трусливый. Будто не один у всех нас конец.

Пронырнув узкий «собачий» переулок, где шествовали в сторону парка хозяева со своими питомцами, Углов юркнул в скрытый от неосведомленного глаза пролом в бетонной стене и исчез.

Бывшая генеральская вилла уютно тонула в зелени раскинувшегося едва ли не на гектар ухоженного сада. Строено было с размахом, дармовыми стройбатовскими руками, быстро и добротно. Стройматериалы обошлись еще дешевле, чем солдатский труд. Молодняк в защитных гимнастерках хоть и «топтал» казенный харч, но генеральша нет-нет, да и расщедривалась на бутылочку. Правда, казенный спирт был тоже бесплатным. И все то время, пока шло строительство виллы, кирпич либо какой иной материал на соседние участки завозить было не с руки. Выгруженные вечером соседские кирпичи за время ночной смены нечувствительно превращались во фрагмент стены генеральского «дворца».

— Так кто же из нас вреднее: я, который накапливает деньги и в конечном итоге их приумножает, но при этом ходит под тюрьмой, или эти воры в погонах, рискующие в худшем случае выговором по службе? — седой, подтянутый, похожий на американского профессора нынешний хозяин импозантной дачи говорил без малейшей тени превосходства.

Здесь никого не унижали пренебрежением. В острых ситуациях пуля считалась более приемлемым средством улаживания конфликта. Отвлекшись от надоевших текущих дел, хозяин дачи на минуту погрузился в воспоминания.

— Да, детство — славная пора. Давненько заложили мы фундамент жизни в Баланцево. Ну, Георгий — парень молодой, здесь без году неделю, а вот мы с тобой, дорогой… Здесь ведь не стоит тебя гражданином начальником называть? Тут мы все товарищи, одно дело у нас. Это ты у себя в райотделе начальник, все Баланцево на поводке держишь…

— Да и ты, извини меня, не бедствуешь. Не только статус повыше моего на голову — как-никак председатель районного товарищества кооперативов — а уж по деньгам…

— Зачем чужое считать? Ведь я и на общак даю, да и мало ли куда еще, — добродушно подытожил благообразный Павел Петрович. — Да и крутиться приходится как проклятому: не то что какому-нибудь твоему участковому. Тому просто: закрыл глаза — получи. А ты ведь не какой-нибудь — ты у нас большой участковый. Шучу, не обижайся.

— А мне, Павел Петрович, обижаться не на что. Одно дело, как ты говоришь, делаем. И неплохо делаем, есть молодым чему поучиться. Так, что ли, Георгий?

Крепкий, словно отлитый из светлой бронзы — «кавказской национальности», выражаясь языком протокола, Георгий сверкнул открытой златозубой улыбкой, в которой не было никакого подобострастия.

— Как могу подумать плохое об учителях, старших братьях? Меня Павел Петрович в люди вывел, кусок хлеба дал. Так вот, хлебом клянусь… замолчал, увидев выжидательный взгляд милицейского начальника. — Разве не понимаем, без вас нам никак нельзя. Как не уважать такого человека? На добро мы всегда с добром.

Однако в его голосе скользнула и некая предупреждающая нотка. Может, и помимо воли, но не настолько незаметно, чтобы чуткое профессиональное ухо ее не различило. Ссориться, однако, никому не хотелось. И в первую очередь — Павлу Петровичу, человеку почти всесильному, но от того меньше всего склонному к конфликтам, тем более по пустякам.

— Верно Георгий подметил. Без тебя, дорогой, мы не только без рук без глаз и ушей. Ты у нас голова, наше ЦРУ. Непросто мы сошлись, да, видно, накрепко. Вместе жить, вместе и, не приведи Господь, погибать. Ну да авось вывезет. Так что там, говоришь, с Углом?

Георгий усмехнулся, услышав кличку, от которой ее обладатель взвился бы до небес, мог бы и надерзить, не посчитавшись с авторитетом. Подал голос:

— Да, Павел Петрович, может, и ошиблись мы, когда его в дело брали. Свел он нас с другом — спасибо, но теперь не нужен уже, лишний он здесь. Да и знает много, отпускать нельзя. А в серьезное его брать — с первого же шага провалил. Деньги какие зависли!

— Ну, показаний лишних он не дал, в «источники» не просился, проговорили «глаза и уши» успокоительно.

Георгий только скрипнул зубами, нервно поглаживая, разминая сухими пальцами длинную папиросу. Павел Петрович соблаговолил пояснить то, что для своих в разъяснении не нуждалось.

— Еще бы ему ссучиться! Лучше самому в яму зарыться! Понимает, что не впотьмах живем, есть кому помочь.

— Ну, меня он знает, тут деваться некуда. И не очень мне это все нравится. Может и позавидовать, что вы… то есть мы — высоко залетели.

— Пусть соображает, что не сержантами работаем. Вернее, и с сержантами тоже, — поправился Павел Петрович. — Неплохой диапазон: от сержантов милиции до ЦК родной партии, — заметив, что милицейский друг как бы с легким недоверием поднял густые брови, добавил: — Да чего теперь скрывать! Водились и в ЦК друзья, кровью с нами повязанные. Скажу, что были такие и в Политбюро — так вы не поверите.

— Кому же и верить тогда, Павел Петрович? У крутых людей и связи крутые, и слово с делом не расходится. — Георгий не льстил, говорил с жаром, убежденно. — Не то что у этих, мастеров языком чесать да бабки брать и от наших, и от ваших. Уж наверное, писатели и актеры, которые здесь бывают, люди сортом повыше, чем все эти звонари, а какое уважение выказывают!

— К нам, сынок. К нам ко всем! — Павел Петрович выложил на стол не по-стариковски увесистый кулак, опушенный седой шерстью. — Тем мы и крепки, что держимся вместе. Все равны — и вместе. И пусть друзья у нас такие разные. Я с детства люблю разных людей. И всех стараюсь понять. Врагом можно сделать кого угодно. Но ведь и другом тоже! Есть, конечно, кое-какие люди, которых не хотел бы я иметь под боком. Ну, разве что в качестве тряпки для вытирания ног. Да я их, впрочем, и за людей-то… Был, помню, у нас в школе один хлопчик. Холеный мальчонка! Некий Владлен, отпрыск инструктора райкома. Он и одежкой выделялся среди наших, и повадками. Парикмахерский красавчик, умненький, учителя на него молятся, в комсомоле первый. Апельсины трескал, когда пацаны их и в глаза не видели. Клал на колено и отправлял в рот дольку за долькой. А кто гнулся перед ним — получал полторы дольки. Ты представляешь — не одну, не две, а именно полторы. Оставшиеся полдольки бросал на землю и затаптывал — «чтобы не было диатеза». Ну, я его маленько и потоптал… За него и первый срок схлопотал. Дошел в лагерь бакланом, ничего — не умер. Пустые байки, что только-де по воровской статье человеком становятся. Нет, человеком надо быть с самого начала. Конечно, побакланить и за решеткой пришлось намахался колотухами, нагнуть себя никому не давал. Тут только дай себе на шею сесть — до задницы быстро доберутся. Хе-хе-хе, — рассыпался стариковским смешком Павел Петрович. — Так и пошел — спуску никому не давал, но и старшим почтение оказывал. А вот Углов, видно, об этом призабыл, — голос его зазвучал металлом. — Пропал товар — дай знать тем, кто сверху, разберемся, что делать.

— С кем? С Угловым или товаром?

— Подумать надо, товарищ начальник. А то и у вас совета спросить тут решать сообща надо. Дело-то всех касается. Так касается, прямо до крови. А мы не милиция, на кровь попусту не тащимся. Ладно-ладно, о присутствующих не говорю. Ты ведь уже не мент, ты наш. Значит, считаешь придется органам заняться историей с машиной?

— Да, теперь не замять. Шутка ли — такая прорва наркотика!

— Нет, я первую машину имею в виду. Это хоть улеглось? С мальчишкой этим? — Павел Петрович озорно подмигнул, но лицо его оставалось сумрачным…

Баланцево — городок небольшой, скорее просто пригород чудовищного мегаполиса, расползшегося без меры во все стороны. Вместо тихих частных домиков выросли безобразные многоэтажки, заселенные теми же людьми, что вели на этом месте приусадебное хозяйство. Слухи по городку разносились еще быстрее, чем в бытность его заштатным поселком, а лет сто назад заброшенной деревушкой. И дело тут не в технике связи — не изменился, в сущности, образ жизни. Хороших слухов в Баланцево становилось все меньше, как и повсюду, плохих — прибавлялось. Но таких ужасных не было еще никогда.

С небес на землю люди опускаются по-разному. Процесс не из самых приятных. Но когда с безрадостной земли проваливаешься в преисподнюю вряд ли что может сравниться с таким круизом.

Не сладко приходилось начальнику баланцевского угрозыска под бременем нескончаемых дел. Но это была просто усталость, нервы, перегрузки. Теперь же навалилась такая тяжесть, которая раздвоила, искалечила этого твердого и рассудительного человека. Случилось это под конец одного из дежурств, которое выдалось на редкость спокойным. Лобекидзе и припомнить не мог такую тихую ночь…

Дома майора встретила тишина. Дверь была заперта, и когда он переступил порог, то обнаружил, что вся квартира залита кровью. На днях должна была прилететь на несколько дней из Штатов Татьяна, бывшая жена, и ее сестра, приехавшая, чтобы повидаться с нею, нашла в этой квартире мученическую смерть. Убийца — или сколько там их было? — истязал ее долго. Полосовал, рвал трепещущую плоть, пытался насиловать, но что-то у него не вышло, изнасилования не было — эксперты высказались однозначно. В запале убийца изгалялся уже над трупом. Отрезанные соски, исполосованный бритвой живот — самые безобидные из нанесенных увечий. Опасная бритва валялась здесь же, рядом. Обычная трехрублевая «Заря», каких еще недавно полным-полно было во всех галантерейных магазинах. Соне, дочери майора, «повезло». Если это слово не звучит кощунственно. Она, по крайней мере, не страдала. Той же бритвой убийца полоснул ей, спящей, по горлу. Девушка не дожила неделю до своего шестнадцатилетия…

Все вокруг майора Лобекидзе словно съежилось, почернело от горя. Друзья не оставляли его в эти страшные дни, хотя он и уверял их, что в одиночку, запершись от всех, справляется с бедой легче. Посетителей не гнал, но был сух, молчалив, разговоров не поддерживал. По старой дружбе терпел только Сидора Федоровича Реву.

— Иван, что говорить переговоренное. Я… мы все бы эту гадину разорвали голыми руками. Найти-то найдем, но когда? Знаешь, на тюрьме заключенные поклялись кончить его при первой возможности… Как его перевозить тогда, а?

— Что ты говоришь, Сидор! Он что, пойман? Его еще взять надо. Ты же не собираешься отстранить меня, пока будут искать этого зверюгу?

— Но ты же понимаешь: это твоя дочь…

— Все равно. Ведь от расследования по делу убитого мальчишки ты меня не отстраняешь?

— Ты уверен, что Коля Спесивцев и твои девочки…

— Это один и тот же человек. Ты и сам в этом уверен. Сидор, мы же не дети, не первый год в розыске. Не водились у нас раньше такие гады, а тут за полмесяца два эпизода…

— Иван, я до сих пор не уверен, что кто-то не сработал под маньяка, и этот удар не был нацелен…

— На меня, хочешь сказать? Ну давай, говори! Но и я скажу тебе: нет, пока не знаю. Ничего не знаю. Не уверен. Девочки пару раз заметили, шлялся какой-то под окнами. Заглядывал. Я еще посмеялся — мол, видухи насмотрелись. Вот тебе и видуха…

— Сейчас растровый поиск пошел такой, что наши просто не спят. Все подчистую. Психов на учете и в больницах перелопатили, все картотеки ранее судимых и склонных… Хоть краешком замазанных…

— «Краешком»! Господи, ведь я же звонил в начале дежурства, мы только с лейтенантом заступили…

— Говорил я и с Шиповатовым.

— Нет, ты послушай, Сидор Федорович, ведь чувствовал же я что-то! Шиповатов еще бурчал — время к полуночи, разбудишь своих. Поговорили — и все… с Викторией. Соня уже спала. Хоть бы словом с ней перемолвиться! Когда я с дежурства пришел — они уже были мертвы часов восемь — как раз с полуночи. Считай, сразу после звонка. Дал, сволочь, попрощаться… Нет, свистящим шепотом добавил майор, — все равно через дело Спесивцева я на него выйду. Сейчас действовать надо.

— Смотри, только с Угловым не переусердствуй. Знаю я тебя. И все равно — следовало бы тебе остановиться, передохнуть. Ведь Татьяна приедет, встретить надо. Она ведь от нашей жизни отвыкла…

— Отвыкла… Там тоже дерьма хватает. Она человек открытый, пишет впрямую. Снимается в эротическом кино. Все просто: «Знакомьтесь, Таня. Это Джозеф. А теперь раздевайтесь — и в постель. Камера. Так. Замри. Лицо, лицо! Глубокий вдох — будто ныряешь… Поплыли!». Ох, тошнит. Что-то и не писала давно, завертелась. Деньги-то неплохие, пока дают работу. А вот замуж так и не вышла. Взгляды взглядами, да, видно, за дамами из этой среды не больно гоняются. Впрочем, и возраст тоже. Теперь только одно старость обеспечить. Звонил ей — никто не отвечает. Телеграмму отправить только вчера сообразил. Да… А осталась она там, пожалуй что, и не из-за денег. Хотя здесь на гастролях что ей перепадало? Язва да ломаный грош. Подписав контракт на месяц, съездила, посчитала — вышло как за семь лет работы на сцене. Купили дачку эту. Отремонтировали, обставили. Ну, дальше ты и сам знаешь, как дело было. Недели не прошло, все вынесли. Еще и нагадили так, что войти жутко. Как-то все в ней после этого перевернулось… Славная она была, Танька, и туго ей пришлось на первых порах. Я поначалу думал — любовь у нее там. Ничего подобного, так и осталась одна. А мне писала, все время.

— Ты и с Маркусом переписывался.

— Да. Семен ведь из первых пташек. А у нас в Баланцево — и точно первый. Старый американец. Они с Татьяной соседи на Брайтон-бич. И писал, и звонил когда-никогда. Потом затих. Ну, они там народ занятой. Семен теперь выбился во владельцы бензоколонки.

— Он и здесь не брезговал водички в бензин добавить. Ты ведь его на этом и прищучил?

— Память у тебя, Сидор Федорович! Ты ведь тогда еще в капитанах ходил… Соня, малышка, в первый класс собиралась. Ох, Господи, хватило бы сил сдержаться, если найду я эту тварь…

— Твоя беда, Иван, — наша беда. И нет нам покоя, пока не возьмем его.

Неделю спустя в дом начальника баланцевского уголовного розыска майора Лобекидзе постучался гость. Точнее, позвонил по домофону. Гость оказался ростом чуть более полутора метров, сморщенное обезьянье личико обрамляли редеющие, седые, слегка курчавящиеся волосы, зато глаза были удивительные — глубокие, живые, необыкновенно выразительные. Залоснившийся дешевый костюм неловко сидел на нем, выказывал приезжего из провинции куда более глубокой, нежели Баланцево, которое, что ни говори, а все-таки пригород столицы шестой части света. Выговор у гостя тоже был вовсе не столичным — смахивал на прибалтийский.

— Лобекидзе? Иван Зурабович? Вас легко узнать по фотографиям. У Татьяны Дмитриевны целая коллекция. Может, это и слабое утешение, но она, как мне кажется, любила вас. Мы с ней были друзья. Да вы не думайте, ничего такого. Просто положительный ответ на вопрос: «Верите ли вы в дружбу между мужчиной и женщиной?» С таким потрепанным персонажем, как я, возможны всяческие парадоксы.

— Послушайте, меньше всего меня занимает степень вашей близости. В чем, собственно, дело?

— Дело? 12 августа сего года Татьяна Дмитриевна умерла. Даже американская медицина оказалась бессильной. Увы, подчас и банальная язва убивает…

Майор стиснул челюсти, сглотнул. Потом с трудом выговорил:

— Проходите в дом, не знаю, как вас…

— Зовите просто — Михаил Иосифович… Фамилия Фрейман. Если вас интересует — вот мой паспорт, только там я Майкл, и довольно давно — с десяток лет.

Майор долго разглядывал документ, словно там могло содержаться что-то еще, кроме обычных сведений. Потом заговорил.

Даже не присаживаясь, не прерывая, застыв в скорбном недоумении, слушал его гость. Когда Лобекидзе умолк, осторожно проговорил:

— Бедный ребенок! Всего на две недели пережить мать! Вот и не верь после этого в судьбу. Я преклоняюсь перед вашей стойкостью. Мне известно от Татьяны Дмитриевны, что вы работали в милиции… Вы еще там?

— Да.

— Я совершенно уверен — убийце не уйти от правосудия. Еще раз примите мои глубокие соболезнования. Не стану более мешать. Помочь в вашем горе мне нечем. Но мы еще встретимся, необходимо оформить кое-какие бумаги. Пока что устроюсь в вашей гостинице.

— Еще не устроились?

— Нет, но, думаю, проблем не возникнет. По старой советской памяти знаю, что «зеленые» снимают все вопросы. Или сейчас что-то изменилось по сравнению с тем, как было десять лет назад?

— Это когда доллар у валютчиков шел по три рубля? Сейчас он в сорок раз дороже, во столько же раз возросла и любовь к нему. Вы, что ли, прямо с вокзала?

— Из аэропорта. Какие вещи! Все мое ношу с собой, — кивнул Фрейман на объемистый кейс. — Я ведь ненадолго. Вы знаете, просто не могу прийти в себя. Какое несчастье! Держитесь, вам необходима сейчас твердость духа. До свидания, мне пора. Дела, знаете ли. Точнее, некий замысел, проект… Но, я думаю, вам не до этого.

— Какая разница, — майор тяжело опустился в кресло. — Расскажите. Все что угодно, лишь бы не думать об этом. Мне иногда кажется, что я вот-вот сойду с ума…

— Ну, это сугубо деловой проект — перенести наше юридическое обслуживание, страховой и консультативный бизнес на вашу территорию. Видите, я все-таки уже американец. Надо бы сказать «на нашу», как-никак бывшая родина, да не выходит.

— А разве она бывает «бывшей»?

— Вы, конечно, правы, Иван Зурабович. Однако, нравится вам это или нет, но по темпу, ритму жизни и во многом другом Америка мне ближе. Я ощущаю с ней внутреннее сродство.

— Нравится, не нравится… Вы говорите, что думаете, это заслуживает уважения, во всяком случае.

— Спасибо, — Фрейман встал, деликатно протягивая руку, словно колеблясь, уместен ли этот жест сейчас.

Лобекидзе остановил его.

— Посидите еще, Майкл. Знаете, вы меня чрезвычайно обяжете, если вместо гостиницы остановитесь у меня. Тем более, что гостиницы вечно переполнены. Стеснить меня невозможно, об этом и говорить не приходится.

— Нет, Иван Зурабович, мне в гостинице удобнее. Я человек тертый, по свету помотался, привык к походной жизни.

— Вы и не представляете себе, что такое наш баланцевский отель. Да и мне не так одиноко. Поговорим. Расскажете о Тане. Мне только и осталось, что воспоминания. Ей-богу, у меня вам будет лучше. Вот ключ, располагайтесь и чувствуйте себя совершенно свободно. А я с вами прощаюсь до вечера. Отдохните. Постараюсь вернуться пораньше…

В эти дни работа захватила майора с головой. Чего-чего, а этого патентованного лекарства от тоски хватало. Поначалу ужасная весть, всполошившая Баланцево, словно заморозила на день-другой активность уголовного мира. Логичным казалось залечь на дно, притихнуть, чтобы не попадаться под горячую руку коллег майора. Те, кто пренебрег этим простым правилом, горько сожалели. Вместе с тем увеличилось и число случаев сопротивления при задержаниях. Ответная реакция стражей правопорядка не заставила себя ждать. Если и обычно добавки никто не просил, то теперь надолго запоминались милицейские объятия.

Словно отыгрываясь за временный простой, уголовники резвились вовсю. Однако теперь было не до ерунды, вроде краж и прочих мелких преступлений, не связанных с угрозой жизни. Внимание начальника баланцевского угрозыска было сконцентрировано на одном. Обыватель давно притерпелся к тому, что уровень его благосостояния медленно, но верно падает. Но до сих пор в этом не было опасности для его существования. Теперь было не то. Поистине верно сказано, что «когда жизнь дорожает, она становится дешевле».

Слухи о маньяке, затопившие Баланцево, обрастали все новыми подробностями. Анализируя их, сотрудники Лобекидзе выуживали по крупицам кое-какие факты. Однако лишенные логики действия преступника не позволяли выстроить сколько-нибудь действенную стратегию поиска. В глубокой тайне формировались группы захвата и заманивания, в которые помимо опытных оперативников входили и хрупкие с виду девушки, почти девочки. Слонялись по темным углам мальчишки — еще более миловидные и нескладные, чем Коля Спесивцев, чей истерзанный труп был обнаружен три недели назад. Но напрасно сидели в засадах и вели наружное наблюдение асы розыска. Душегуб больше не выходил на свою кровавую охоту. Затаился.

Капитан Тищенко все девять лет после института прослужил в Баланцево, из них последние шесть — в уголовном розыске, и все происходящее в городке было ему досконально известно. Источников информации хватало — как тайных, так и явных, известных в округе стукачей. Да и вообще, баланцевская милиция была широко известна в определенных кругах далеко не деликатным обхождением, так что, зачастую допросы заканчивались «чистосердечными признаниями», особенно когда попадался новичок. А уж по части чужих грехов — тут выкладывали все подчистую. Особенно ценные, хранимые в глубокой тайне авторитетные в блатной среде источники информации в отделение не ходили. На то имелись конспиративные квартиры у оперативников и розыскников.

Фильтрацию сведений из общего потока капитан вел скрупулезно, но успех не приходил. В последнее время вообще все шло вкривь и вкось. Было от чего прийти в отчаяние. Однако в кабинете у Лобекидзе капитан собирался, становился сух и деловит, словно решались обычные производственные дела.

— Месяц, Иван Зурабович, только начался, а у нас уже…

— Да, что-то я не припомню такого. Какое-то повальное безумие. Дети гибнут, подростки. Неслыханно урожайный месяц. У тебя ведь там тоже?..

— Да, девчушка семнадцати лет. Только что школу окончила, с медалью. Ее в школьном дворе и нашли.

Мутное дело. Только выродок твой тут ни при чем. Никаких следов насилия, и вообще все это скорее смахивает на самоубийство.

— Это еще надо поближе посмотреть. Сколько таких самоубийств оборачивались крупными делами.

— Вряд ли и здесь такое. С ней парень был. Хлипкий такой паренек. Из тех, что от своей тени шарахаются. Однако — работаем.

Трубку телефона Лобекидзе снял после первого звонка. Говорили из дежурки.

— Иван Зурабович? Тищенко у вас? Тут к нему участковый пацанов привел… Без конвоя. Сами пришли. Показания котят дать… К вам, говорите?..

— Ну, Алексей, ты везунчик. Нет, чтобы за свидетелями бегать, — сами к тебе рвутся. Ну-ка и я послушаю, что за такие добровольцы. Явление нынче редкое.

Вместе со старшим лейтенантом Ковалем в кабинет вошли двое веснушчатых подростков — один пониже, другой худощавый и уже по-юношески стройный. Бросалось в глаза их сходство, так что не требовалось никаких усилий, чтобы определить, что перед следователями стояли братья.

Держались парни одинаково свободно и непринужденно, даже несколько чересчур. Чувствовался наигрыш. Старший плюхнулся на стул, не дожидаясь приглашения, и затараторил:

— Вас, товарищ майор, я знаю. Вы у нас в школе лекцию читали… Нет, правда, интересно было…

— Мы решили идти, как только узнали, что случилось. Ира в нашей школе училась, на класс старше. Ничего девчонка была, только зануда. Вечно эти собрания-заседания… — это уже меньшой, охватив спинку стула, выглядывал из-за брата.

— Садись, садись, Сережа. И, пожалуйста, все по порядку, — Тищенко дружелюбно развел ладони.

— Нет, не хочу. Постою, может, вырасту чуток. Я волнуюсь. И чего там долго говорить. Ну, курили мы в школьном дворике…

— Кто, Сережа?

— Вдвоем. А та беседка рядом с нашей. Ну, знаете, как-то так получается, что в одних беседках с девчонками целуются, в других — нет. Раньше это по бутылкам было заметно, когда они по двенадцать копеек были. Сейчас — на лету подхватывают. Нет, мы не пили. Так вот, смотрю — идет парочка. Хоть и под ручку, но как-то напряженно. Обычно они не так ходят, не оторвать. Иру узнал я сразу даже в темноте. Она заметная девчонка. Который с ней — тоже из ее класса, гнида. Из тех, кто в школе паинька, а на улице — приблатненный. Ползал перед сявками. Как-то и на нас хотел натравить. Ну, мы на пару всегда, я ему и объяснил, что не вечно же его сявки будут провожать, сколько ты им ни лижи. Он и заткнулся. Ну и мы решили без повода в драку не соваться. Хотя вот Сережка рвался…

— Ну, ты… — смутился младший. — Тебе она тоже нравилась.

— Вот. Значит, мы уже и трепаться кончили, да и о чем говорить? Все переговорено. Так, сидели-скучали, покуривали. Дома чего делать? А тут интересно, хоть и нарваться можно. Что-то они там в другой беседке говорили, но не разобрать. Негромко, но вроде как со злостью. Потом этот додик отчетливо, ясно так сказал — не то с испугом, не то с угрозой: «Смотри, и правда не задуши!». Кому — непонятно, кроме них никого там не было. Ну а потом мы узнали…

— И решили идти к вам, — это младший. — Нет, мы не испугались, вы не думайте. Плевать нам на его сявок…

— Гражданин Чуб Валерий Алексеевич, я официально предупреждаю вас об ответственности за дачу ложных показаний. Пожалуйста, распишитесь.

— Пожалуйста, — тощий, прыщеватый юнец с покрытой пушком скошенной, словно недоразвитой нижней челюстью и заметно увеличенным верхним прикусом выцеживал слова с поразительным для его возраста хладнокровием. — Мне бояться нечего. Чист я. Смотри-ка, вешателя нашли! Докажите сначала, а потом пугайте. Кстати, не забывайте, я несовершеннолетний.

Капитан Тищенко смотрел на юного законоведа с хмурой усмешкой. Молчал он недолго, но в этом молчании явственно ощущалось, как самоуверенность сползает с молодого нахала. Помедлив, капитан сказал:

— Разумеется, Валерий Алексеевич, вы несовершеннолетний. И в самом деле, чего подозреваемому в убийстве бояться ответственности за вранье на следствии… Ну-ну, не кипятитесь. Поберегите благородный гнев. Ведь так хочется оказаться маленьким и неподсудным. Нет, Валерий Алексеевич, ответственность за убийство и за соучастие в нем наступает с четырнадцати лет. А вам, если не ошибаюсь, — семнадцать лет и три месяца. Скоро могли бы и в армию пойти.

— Была охота!

— Дело вкуса. Лагерная романтика вас привлекает больше? А напрасно. За решеткой вообще неважно относятся к молодым людям, которые демонстрируют свои крутые замашки исключительно женщинам.

— Убийство — не изнасилование.

— Умный мальчик, хорошо учился. Только одно часто влечет за собой и другое. Уголовный мир — он мальчиков в охотку потребляет. Зависит от того, в какую камеру попадешь.

— Угрожаете, значит?

— Боже сохрани, Валерий Алексеевич! Ведь вы правду-то не хотите говорить?.. Вот, скажем, вас с Ирой у беседки видели. И третьего вашего тоже. Отчего бы вам самому его не назвать?

— Да некого называть! Думаете, раз мне семнадцать, так сломаете, оговорить себя заставите? От вас всего можно ожидать!

— Вижу, вас солидно подковали. К блатной жизни вы, можно сказать, готовы. Ну тогда и толковать не о чем. Будь что будет. Ну а ваши приятели вас встретят с распростертыми объятиями. Изнасилованного, но непобежденного. Настоящий кореш. Свой в доску.

— В тот же день повешусь!

— Ну и как здоровье нашего красавчика? — полюбопытствовал Лобекидзе, когда капитан закончил рассказ о допросе Чуба.

— А что ему сделается? Такого и впрямь не помешало бы «попрессовать». Повеситься не повесился, но и не разговорился. То, что был с девушкой в беседке, не отрицает. Однако утверждает, что у них вышла ссора и они быстро расстались. Братцы Бубенцовы — тоже мне, шерлоки холмсы, не могли дождаться, пока все выйдут из беседки! Чуб-то точно ушел… Нет, не могу я поверить, что девчонка сама в петлю полезла. Да и выглядит все это довольно странно. Длины ремешка не хватило, странгуляционная борозда оказалась внизу шеи. Так что затяжной петли вроде бы и не было.

— То есть получается, что девушка вообще не висела?

— Точно так. Однако Чуб молчит. Сажайте — и все. Боится кого-то.

— Работай окружение.

— Да уж не сижу. Только на мне еще десяток дел. Я уж как люди нормально обедают забыл. Хочешь — не хочешь, а невольно позавидуешь этим, что в КПЗ сидят. Что ни говори, а трехразовое питание.

— Ты что, задержал Чуба?

— И рад бы, да что толку? Он одно твердит — девушка, мол, его чем-то задела в разговоре, он обиделся и ушел из беседки. Опровергнуть мне это нечем. Но и поверить никто меня не заставит, что такая девчонка, умница, энергичная и веселая, повесилась только от того, что поссорилась с таким недоноском. Разве это мужчина? Настоящая тряпка.

— Ну, не знаю. Однако молчит же. Ты, капитан, совсем заплошал, если даже из такой тряпки ничего выжать не можешь. А злиться здесь не на кого. Толку — ноль.

— Я, Иван, как представлю все это…

— Ты дай-ка мне материалы посмотреть, может, и я на что сгожусь. Надо бы мне кое-что у этого парня выяснить. Есть у меня соображения по поводу его досуга. Черт! Мало мне возни с Угловым и компанией!..

Но забот хватало и у Углова. Правда, в угаре деловой активности его контакты с милицией как бы отошли на второй план. Товару пропало на очень значительную сумму и исключительно по его вине. Непредвиденных обстоятельств мафия не признавала. Надеяться на прощение долга, хотя бы частичное, мог только наивный. Косо глянул Павел Петрович, когда Углов заикнулся о том, чтоб хотя бы ожидаемую прибыль с него не требовали. Товар-то не реализован, откуда прибыли взяться? Павел Петрович искренне поразился: «Ты, брат, что ли, хочешь списать по себестоимости? Так у нас не государственный сектор. Видно, ты и взаправду себя директором почувствовал. Вот тут у нас как раз и совет трудового коллектива в полном составе, так что разжаловать тебя недолго. Уж извини, но убытки возместить придется». За его спиной подхалимски ухмылялся Георгий.

Можно и не трепыхаться. Взяли за горло. Прессуют со всех сторон. Давай теперь, изворачивайся, чтобы в лепешку не сплющили. Разговор тут короткий, и на ходу не соскочишь, разве что под колеса. Жил же себе, воровал в одиночку, без суеты, и в общак долю внести никогда не отказывался. Понятно, миллионы не хватал, но и не бедствовал же. Какой смысл уродоваться ради мошны? Украл — трать себе на радость. Рано или поздно все равно тюрьма. И ежу понятно — чем чаще ходишь на дело, тем риску больше. Да и «почерк» в милиции известен до тонкостей. Жаль. На этих «почтовых ящиках» олух на олухе сидит. Разбаловались — охрана у них, видите ли, электронная сигнализация! Конечно, за госимущество порядочно дают, но к «стенке» не прислоняют. Нет, он, Углов, никогда раньше не совался в подрасстрельные дела! Украсть, аферу построить — это дело… Да, показал-таки Павел Петрович, кто здесь главный. И от сладкого бывает оскомина. А вот за историю с мальчиком точно могут «разменять». Все, казалось, рассчитал, да, видать, не до конца. Верхнее чутье подсказало, что боссы мафии недовольны. Когда полжизни прошло в уголовном мире, курсов психологии не требуется. В добродушном взгляде без запинки читаешь угрозу похлеще, чем в автоматном стволе. Но как было пройти мимо? Там, на толкучке этой автомобильной, «зверь» горный сам в руки шел вместе со своей новехонькой снежно-белой «девяткой». Доллары ему, козлу, подавай! И как натурально возмущался: «Такого еще не было! Как это — ребенка в залог? Мы народ честный, сказал слово — камень!». Вот и кинул его на свою голову. Отдал ему мальчишку, а потом, своими же руками, — все, что за год наворовал. Да сгори они, эти деньги! Лучше бы в унитаз их спустить, чем к пацану этому прикасаться. Сам себя под расстрел подвел! Но как же было устоять, когда за спиной такая крыша! Крыша… Крыша как раз и завалилась. Пацана жалко, что поделать. Но себя — жальче…

Не по-сентябрьски сырой и промозглый вечер. Транспорт лавиной прет по трассе. Поток в Москву — более интенсивный. Едва не доставая друг друга бамперами, машины суетливо перестраиваются, меняют ряд, обгоняют. Из столицы поток движется спокойнее, словно копя силы перед дальней дорогой. Здесь много профессионалов, дальнобойщиков, для кого дорога — жизнь, и, как ни торопись, время быстрее не побежит, а укорачивать отпущенное никому не охота.

В белесом сумраке габаритные огни на кабинах автопоездов сливались в прерывистые строчки. Чем ближе к условленному часу, тем напряженней становились лица команды, готовившейся к встрече. Две черных «волги» прикрывали юркий светленький «запорожец», на котором не задержался бы ничей взгляд. Однако двигатель от «шестой» жигулевской модели придавал невзрачной «мыльнице» некоторые дополнительные — и довольно ценные свойства.

Мастер — золотые руки, специалист по волшебным преображениям угнанных машин и прочим техническим нуждам мафии, отрекомендовал Углову свое творение: «Зверь — машина. Если водитель нормальный — «делает» на трассе и «девятки», и иномарки. Про город и говорить нечего. Верткий, неприметный чего тебе еще надо? Конечно, девок катать на «мерседесе» сподручнее. Но по сухому — лучше этой машины и не надо. Зимой, конечно, — ставь на прикол, с печкой беда. Нету ее вовсе. Ставить некуда. Ну да ты парень битый, до зимы заработаешь — будет у тебя и «мерседес». Ко мне от станка не приходят. Налить тебе? Ну-ну, ГАИ боишься? Да они «мыльницы» не трогают. Я, бывало, вдребезги за руль садился, а никто не берет, аж обидно. Его за машину не считают, тебя — за человека. Знали б легавые, сколько эта тележка повидала… Нет, деньги ты убери. Уже уплачено. Шеф сполна рассчитывается, а сверху я не беру — не кусочник. На водку хватает».

И побрел развинченной походкой, потеряв интерес к несостоявшемуся собутыльнику, с наполовину опорожненной чекушкой — от «запорожца» туда, где мягко сиял красавец «фольксваген-пассат». Огромный, серебристо-серый, он разместился в глубине гаража. Угнали его на глазах Углова. Толпа болгарских цыган ввалилась в «Пекин» с шумом и гамом, как от веку все таборные ватаги. Удачно угнанным «пассатом» хвастались в открытую, как мировым рекордом по толканию ядра. Не опасались ни азиатов, сосредоточенно жующих загадочные яства, ни широко известной не только в «Пекине» компании баланцевских «деловых». Народ сидел солидный. Здесь даже Павел Петрович с его непререкаемым авторитетом был всего лишь первым среди равных. Однако не быть бы ему первым, если бы не мгновенная реакция и способность ориентироваться в любых обстоятельствах. Коротко бросил что-то на ухо сидящему рядом Георгию. Тот сейчас же вышел своей мягкой, летящей поступью, ничьего внимания не привлекая, придерживая полы свободно скроенного пиджака. Даже зная, что без «ствола» кавказец не выходит, Углов ничего не смог заметить. За этот месяц он вообще многое узнал. А ведь срок невеликий, и Георгий сыграл в этом особую роль. Навыки у кавказца имелись самые разнообразные. Вот и теперь дверь «фольксвагена», стоявшего под окнами ресторана, подчинилась ему, словно и не была заперта. Цыгане, сидевшие вблизи окна, остолбенели. Тот, который еще минуту назад, когда Георгий приближался к машине, расписывал приятелям хитрую систему сигнализации «пассата», быстрым шагом, памятуя о респектабельности заведения, направился к выходу. За ним двинулись четверо, засунув в карманы тяжелые лапы, унизанные перстнями.

Павел Петрович словно втянул в себя вопросительный взгляд Углова, успокаивающе усмехнулся. Собственно, Углов и сам уже заметил, что за Георгием, не привлекая внимания, последовали двое из охраны ПэПэ. Спортивные парни, не расстающиеся с пневматическими пистолетами, незаменимыми в критических ситуациях. Углов поморщился, представив, что сейчас произойдет за окном. Дело пахло не только разборкой с цыганами, но и неминуемым столкновением с милицией. Вокруг «Пекина» ее в достатке. В горячке, конечно, можно этим и пренебречь, да только потом обернется большими купюрами.

Обнаруживать любопытства не стоило, но все равно он искоса непроизвольно поглядывал сквозь стекло. Правда, смотреть уже было не на что. Одновременно с дверцей Георгий дернул и крышку капота, даже не оглянувшись на возникших позади и справа парней из прикрытия. Замкнул проводку, коротко махнул рукой, прыгнул в машину, и «фольксваген» рванул с места.

Один из цыган кинулся было в сторону милицейского поста, но его удержали более рассудительные товарищи.

Поднимать шум из-за краденого автомобиля резона не было, как не было резона настраивать против себя могущественную группировку ПэПэ. Если обыватели к цыганам относились с известной опаской, то мафия — с нежностью, как к легкой добыче, которая всегда под рукой.

Миновала всего неделя, а «фольксваген», перекрашенный в солидный цвет серого асфальта, с выправленными документами был почти готов перейти в полное и безраздельное владение к Георгию. Еще день-другой, и мастер-золотые руки выдаст кавказцу из гаража машину — новенькую, ни у кого не вызывающую сомнений.

Однако Углов оглядывал аэродинамические зализы «пассата» без особой зависти. «Наверх» он уже не стремился, а драпать из этой истории и на «запорожце» в самый раз. В блатном мире человеческую ценность не маркой машины меряли. Достаточно было одного слова Павла Петровича — и Углов занял место руководителя операции, где была задействована отчаянная братва.

Камазовский автопоезд причалил к месту встречи точно в назначенное время, мягко и для такой громадины почти бесшумно. Грузный пожилой киргиз на удивление легко выпрыгнул из высокой кабины, с наслаждением размял затекшие плечи. Из глубины кабины настороженно ощупывали встречающих взглядами двое сопровождающих.

Груз не располагал к шуткам, все держались настороже, и Углов, невзирая на радость, стремился избегать резких движений, сказал коротко:

— Привет. Точность — вежливость королей. На компьютере режим движения просчитывали? Минута в минуту, просто не верится. Сразу видно профессионалов. Так, это — вам… Зарплата. Не густо, прямо скажем, за такую дальнюю поездку.

Не меняя выражения изрытого крупными оспинами лица, водитель принял оторванную половинку сторублевки, осветил узким лучом фонарика, внимательно проверил номер. Пробежал взглядом по водяным знакам и лишь тогда, удовлетворенный, соединил со своей половиной. Совпадали до мелочей. Довольный, сунул бумажник в карман мятой, припачканной смазкой телогрейки. Такого обращения Углов не стерпел.

— Стоп, приятель. Экзамены не так держат. По-моему, ты еще не предъявил свой пропуск, — и, заметив, что киргиз недоуменно уставился на него, резко добавил: — Дай-ка и мне на купюру поглядеть. Парень ты хороший, только нет такой профессии.

— Смотри, пожалуйста, смотри. Читай, считай, только не очень долго. Груз портится. Яблоки — товар нежный.

И действительно, торопились все. В перевалке ящиков приняли участие и оба сопровождавших груз охранника, оставившие в кабине короткоствольные автоматы. Проверка прошла нормально, и напряжение спало. Да и при прямом контакте два ствола, даже таких крутых, как «узи», погоды не делали.

Водитель автопоезда утомленно развалился за рулем, отдыхал. Углов промолчал — было кому таскать тяжести. Мужик, может, и знать не хотел, что там под этими яблоками. Что ему до денег в ящиках, которые день ото дня теряют покупательную способность и только вот так — сотнями килограммов что-то еще значат. Везут их сюда фургонами, назад — теми же фургонами тонны товара.

К физическому труду, пусть и в блатных мастях, Углов всегда относился с отвращением, и сознание того, что таскает он, в сущности, миллионы, грело лишь поначалу. Последние штабеля воняли уже совсем омерзительно испорченным сыром, затхлостью, овощной гнилью и мерзлой землей.

— Холодно у нас в горах — через всю страну проехали, а денежки не оттаяли, — один из охранников, видно, тоже не в восторге от работенки, замедлил шаги. — У нас в аулах по сберкассам не бегают. В земле — оно надежнее. Без процентов, зато не приходится потом месяцами свое же назад выклянчивать. А у каждого серьезного хлопца — не меньше миллиона.

И, словно подтверждая свои слова, энергично перебросил ящик в руки детины, стоящего, пригнувшись, в кузове микроавтобуса. Как и рассчитывали, ящики с деньгами заполнили как раз три «рафика», которые по сигналу подтянулись к группе на обочине. Казалось, операция длится долгие часы, но неумолимо точная «сейка» на запястье Углова свидетельствовала, что не прошло и четверти часа. За всей процедурой следили со стороны вооруженные охранники, да и себя Углов числил не подарком. И хотя милиция в действительно крупные дела без особой надобности не лезла, но все облегченно вздохнули, лишь когда ящики с их специфическим грузом под внушительным конвоем укатили по назначению. Погрузка компьютеров и прочей техники для братской Киргизии шла уже без Углова. Его задача — обеспечить этап с деньгами. Ответственность за наличные всецело лежала на нем.

Павел Петрович восседал в своем любимом кресле, уставившись невидящим взглядом в лист бумаги с перечнем многоразличных, но непременно дорогих и дефицитных предметов. Казалось, он отрешился от всего. Однако те, кто знал его получше, не сомневались, что роскошь предаваться чистому созерцанию деятель такого масштаба позволить себе не мог. Иначе бы ему просто не вскарабкаться на верхнюю ступеньку, и тем более на ней не удержаться.

Георгий возник как всегда бесшумно, легким покашливанием давая знать о себе.

— Прибыл. Какие распоряжения будут, Павел Петрович?

— Ты же знаешь. Деньги — на базу, Угла — на ковер. Справился молодец, честь ему и хвала. Впусти.

Георгий презрительно сощурился. Помедлив, осторожно заметил, как бы себе под нос.

— Оно, конечно — неслыханный подвиг. Машину с деньгами, видите ли, он встретил! Там и близко опасностью не пахло. Кто бы лапу поднял на ваше?

— На наше, Георгий. Я пока манией величия не страдаю. В этом и сила. Не то бы уже давно все пайку жрали или сами друг друга перекололи. Я сам от Угла не обмираю. Из него блатной — как из свиньи балерина. Фраерок, но пока полезный — пусть живет. Там посмотрим. И ты тоже без глупостей давай.

— Вы же знаете — ваше слово…

— Я-то знаю, главное, чтобы ты об этом не забывал. Не суетись. Дойдет и до него очередь. Но тогда, когда я решу, а не потому, что ты его духа не выносишь. Кстати, без всякого повода. Это ему обижаться надо. Как его наказали — мало кому доставалось. А история эта — его проблемы. Он теперь у нас на поводке. И оторвется только «в ящик». Не ссучится. Паршивая эта порода: вроде — ворик, а тропинку назад, в честняки, сберегает, крови боится. Так что, все-таки не расслабляйся, сынок. Придет его час. Вот ты наш. И верю я тебе, и к советам твоим прислушиваюсь, хоть и молодой ты еще. Ладно. Зови своего друга заклятого, хватит ему там париться. Волнуется, небось, на сколько долг уменьшится. А мы вот выдадим ему еще одно задание.

— Ему, Павел Петрович?

— Вам обоим, дорогой мой. Так что, на время действительно придется подружиться.

Московский скорый проделал уже половину пути от взбаламученного, неспокойного Кавказа до столицы. Как ни печально это признавать, все, что так влекло раньше в дальних поездах, теперь бесследно исчезло. Традиционное кавказское радушие сменилось косыми взглядами, подозрительностью, недоверием. Даже уютные СВ стали какими-то замызганными, пропыленными, а в вагоне-ресторане по соседству официантки лениво предлагали такое, что можно было проглотить только крепко зажмурившись.

Ну и само собой — чаю не допросишься, а если и удастся уломать горделивого проводника, то в стаканах, которые он принесет, плещется мутная бурда, где чайного настоя не больше, чем в Куре весной, не говоря уже о сахаре.

Тем не менее во всем спальном вагоне, заполненном почти до отказа, от чая отказался только один пассажир — тощий желтолицый мужчина с какими-то стертыми чертами лица и в довольно потрепанном костюме. Багаж его состоял из видавшего виды портфеля с обмотанной синей изоляцией ручкой, который изобличал в нем типичного командировочного, пользовавшегося «люксом» на казенный счет. Мужчина с жадностью поглощал лимонад из узких трехсотграммовых бутылочек, не отрывая взгляда от некоего технического издания, испещренного диаграммами. Вскоре, однако, он улегся, но не спал, впрочем, не поддерживая и разговор с соседом по купе — явно деловым человеком «из новых». На столике появились зелень, батон, салями и бутылка «Арарата», но владелец портфеля на приглашение не откликнулся, сославшись на гастрит. Нисколько отказом не огорченный, солидный пассажир, отужинав в одиночестве, довольно скоро захрапел. Командировочный же долго ворочался без сна — то ли от раскатов могучего храпа, то ли от того, что его мучили неясные предчувствия.

В следующем за «люксом» вагоне от едва теплого чаю отказались двое обитателей одного из купе. Тоже, судя по всему, измотанных, задерганных командировочных. Не привлекла их и беседа с расположившейся внизу молодой блондинкой с дочкой лет пяти. Словно по команде, они забрались на свои полки и затихли. Уже на следующей станции еще одно место внизу заняла бодрая румяная старуха. Молодая мама потеснилась — у них с дочерью был один билет на двоих, угостила старуху яблоком, в ответ получив пару печений для девочки. Утомленные командировочные, казалось, дремали… В соседнем купе компания подобралась сплошь мужская. Хотя этих столь несходных между собой людей и компанией трудно было назвать. Сходство определялось одним — отношением к все тому же чаю. Едва за проводником закрылась дверь, мужчины молчаливо и деловито, с легкой брезгливостью слили жидкость в пустую стеклянную банку. Тщательно закрыв крышкой, ее отправили под нижнюю полку, чтоб не мозолила глаза.

Здесь были люди разных национальностей, наружности и одежды — со всевозможным и у всех довольно объемистым багажом. Потертый, видавший виды рюкзак бородатого геолога и футляр с аккордеоном, принадлежавшим очкастому клубному работнику, уютно расположились по соседству с крепким старомодным чемоданом типичного сельского жителя и увесистыми, облепленными переводными картинками, баулами молодого, спортивного вида путешественника.

Дорога убаюкивала. Сладко спал проводник. Казалось, весь вагон полон сонным дыханием. И только эти четверо в сугубо мужском купе если и подремывали, то вполглаза, по очереди. Иногда перебрасывались короткими, ничего не значащими, как и водится у случайных попутчиков, не стремящихся сблизиться, репликами.

Внезапно из-за перегородки соседнего купе донесся осторожный стук, и одновременно где-то на второй полке, рядом с подушкой «геолога», раздался приглушенный зуммер. Бородатый мгновенно ответил, словно только этого и ждал. Коротко кашлянули все четверо. Все нормально, полная готовность. Сухо щелкнули спущенные предохранители — один, другой, еще — казалось, громко, будто сами выстрелы.

Поправив выбившийся из-под одеяла короткий автоматный ствол, «аккордеонист» приподнялся на левом локте, взглянул на верхнюю полку, неуверенно спросил:

— Георгий, может, стоит выйти в коридор покурить, прикрыть снаружи? Сигнал был точный. Сейчас эсвэ шерстят, сколько там до нас осталось? В купе передавят, как в мышеловке. Наверняка кто-то из провожающих гопников навел.

— Чтобы накрылись деньги? Сиди где сидишь. Двоих снаружи хватит. Прикроют. А если и идти, то не тебе. Может, и пронесет. Что ж это они «на подъем», без наколки «люкс» выставляют? Ладно, еще сорок минут — и Ростов. Там милиция, и вообще — Россия, гопничать не будут. Все, умерли. Ждем.

Минут через пятнадцать дверную ручку снаружи осторожно подергали. Затем дверь бесшумно откатилась, споткнувшись на откинутом язычке стопора, и в щели показались жесткие вихры и из-под них — спокойный, изучающий, цепкий взгляд. Однако его обладатель, судя по всему, был разочарован. В этом купе на серьезную добычу рассчитывать не приходилось. На столике вразброс стояли бутылки из-под дешевого вина, виднелись всклокоченная борода и рваная тельняшка «геолога», пузатый рюкзак у порога, под лямкой которого торчали заскорузлые носки. Отвалив челюсть, храпел «культработник». Бодрствовал только «селянин», который, свесив ноги с верхней полки, торопливо хрустел луковицей, отхватывая время от времени солидные куски от здоровенного ломтя желтоватого сала. Когда дверь приоткрылась, он торопливо сунул еду в газетный сверток и, глуповато щурясь, уставился на тонкую полоску света, ворвавшуюся в купе.

Новый проводник осторожно прикрыл дверь (прежний, неповоротливый толстяк, аккуратно связанный, был выброшен из служебного купе еще на предыдущей станции). Движение это сберегло ему и его напарникам жизнь, так что, даже и знай он о богатейшей добыче, которая таилась в незавидном багаже, ему следовало благодарить Бога.

Перед Ростовом налетчики растворились в ночной тьме, унося добычу. В Ростове по вагонам уныло потянулось ко всему безразличное линейное следствие, суля множеству пострадавших «принять все зависящие меры» и радуясь в душе, что на сей раз дело обошлось без крови…

Москва встретила привычной суматохой, вокзальной грязью и толкотней. На перроне в толпе встречающих, держась несколько поодаль, маячили знакомые лица, принимая иной раз самый неожиданный облик — скажем, помятого носильщика в синей тужурке с жестяной бляхой или железнодорожника с красной повязкой на рукаве.

Честная компания вывалилась из поезда вразнобой. Из купейного — с багажом, из соседнего «эсвэ», наиболее пострадавшего при налете, налегке. Пили порознь, но друг друга из виду не теряли. Впереди Георгий с синей «аэрофлотовской» сумкой, из которой торчала рукоять теннисной ракетки, запрессованной пачками с банковскими бандеролями. Нервное напряжение уже оставило его, и он находился в своем обычном — собранном и спокойном — состоянии. Снова смотрел боссом — пусть и не самым большим, но и не из мелюзги. Недалеко от края перрона, невзирая на запрещающий знак уютно примостился серенький микроавтобус в сопровождении двух «волг».

— Могли бы и к вагону подогнать, не пустые идем, — процедил сквозь зубы Углов идущему рядом Георгию. — Я от этой дурацкой бороды весь в мыле, как лошадь. Говорил же, давно надо было отклеить!..

— Нашелся умник. У проводников глаз наметанный. Приняли бы тебя за участника налета, зацепились, — и поплыл бы наш груз. Тебе, по-моему, и других неприятностей хватает, не говоря уже о долгах. Так что, давай садись и не ной.

Последние слова Георгий произнес, прыгая в «рафик» следом за брошенной на сиденье сумкой. Спутники также не заставили себя ждать. Тронулись, и, сколько ни вертели в дороге головами экипажи конвойных «волг», ничего подозрительного замечено не было. Деньги благополучно прибыли к месту назначения.

На вилле Павла Петровича собралась изысканная публика. Настроение царило благодушное — все были довольны удачным завершением операции. Даже сам Павел Петрович, вопреки обыкновению, расслабился, утопая в удобнейшем кресле с высокой спинкой. Руки безвольно свисали с резных подлокотников; у его ног, задрав лапы и выставив на всеобщее обозрение бледно-розовое брюхо, валялся белый бультерьер Джой.

— Итак, все дома. Хорошо. Ну, денежки найдется кому пересчитать, а вот разобрать операцию, я думаю, следовало бы. Утечка, значит, Георгий? Так получается? Ты ведь за безопасность отвечал?

— Мы с Серегой. Но при чем тут мы? Если что и было — только оттуда. Если вообще было.

Георгий держался почтительно, но с достоинством, не чувствуя за собой вины.

— «Если»!.. — раздражаясь, повторил босс. — Какие могут быть «если» в нашем деле? Утечка — что пробоина в днище, и латать ее приходится свинцом.

Георгий опустил голову.

— Может, что и упустили, Павел Петрович. К тому же и поставщиков я не знаю — ваши ведь люди. Как вы сказали, так все и сделал. А только, думаю, дело тут не в утечке. Если бы кто стукнул, к нам бы и полезли. Газ или еще чего похлеще придумали бы, не понадеялись бы на один только клофелин в вагонном чае. Только бойня там была бы та еще, по крайней мере, за себя я отвечаю.

Павел Петрович одернул его с утрированным недовольством:

— Ну, на Сергея ты не коси. Как-никак, а он был старшим операции, и все прошло нормально, не считая этого налета. Ладно, за тех, кто ездит в «люксе», я не беспокоюсь. Что, не поменялся контингент, небось? Стремщик твой вписался? Не пощипали его?

— Мы его так приодели, что у него даже кошельком не поинтересовались. Зато в купе с ним ехала какая-то шишка — директор СП, что ли, — так того утащили вместе с вещами. Придется фирме чуток покрутиться.

— Лихие ребята. Не было знакомых?

— Нет, Павел Петрович. Пацан-стремщик говорит, что этих никогда не видел. Хотя он недавно с нами, кого ему знать? Его дело шестерить. Хорошо, просигналил вовремя. Большого ума не надо: кнопку на рации нажать.

— Чего ты гонишь на молодого, Серега? Не растерялся парень — и спасибо. Выдашь ему, Георгий, от меня штуку дополнительно. За то, что не спал. А вам наброшу по пять — за нервную работу… Честно? Вижу, что да. А тебе, Серега, учитывая заслуги и, скажем так, — сложное материальное положение, скостим с долга… ну, еще двадцать. С Георгием мы старые друзья, сами разберемся. — Павел Петрович сухо засмеялся и резко оборвал смех. — Ладно, главное — деньги на месте. Отоварим на них родную провинцию по высшему классу. И последнее, ребята. Любая ошибка, любой прокол — для нас смерть. Так что, думайте, смотрите, шевелите мозгами. Условия я вам создал. Ты, Серега, сам знаешь, чем твоя история в другой ситуации закончилась бы. Такое у нас не прощают. Сумма — на десяток трупов. А я нет, знаю людей, знаю — всяко бывает. И простил, и в дело взял. А дело какое! И большое, и, по сути, не криминальное. Меня-то это не волнует, людей с моим положением давно уже не сажают. О вас забочусь… Все. Подводим итоги. Охрана, значит, нас не подвела, будем считать — с безопасностью пока проблем нет. Теперь по твоей части, Сергей. Значит, согласны наши азиатские друзья получить товар на половину суммы?

Углов отозвался, помедлив в раздумье:

— Не то чтобы. Просят хотя бы на семьдесят процентов, скрепя сердце согласны на шестьдесят. А на половину — кричат, что, мол, грабеж…

— Так-таки и кричат?

— Ну, не буквально, но возмущаются, что пользуемся ситуацией. Только ваш авторитет…

— Ладно, дифирамбы потом. Дадим мы им… ну, скажем, пятьдесят пять процентов. Что там насчет акций?

— Просят товар. Электронику, оружие.

— Ты говорил, что акции даем хорошо обеспеченные? Что это в любом случае лучше, чем рубли, которые завтра станут просто бумажками?

— Говорил. Но все в один голос: «Мы же не рубль на рубль, а считай на половину берем. Обеспеченные, не обеспеченные, мы этого у себя не понимаем. Верим Павлу Петровичу, но лучше везите товар. Бумажек у нас своих хватает. Вот доллары — с удовольствием».

— Ты смотри, разохотились! Доллары им подавай. Ладно, черт с ними. В конце концов, их дело. В своих краях они — хозяева. Хотят товар — будет товар. Давайте, ребята, однако, пошевеливаться. Сейчас из республик хлынет такая масса денег в Россию, а значит, прежде всего в Москву, что зевать нельзя. Ничего, Москва все денежки примет, только назад не отдаст. И просить будут, и умолять, и поклоны бить этому всеми охаянному рублику… Ну, иди, Серега, свободен. А мы тут с Георгием еще потолкуем… Ты что-то хотел сказать?

Углов мялся считанные мгновения, но хозяину оказалось достаточно, чтобы понять. Заговорил просительно, робко, словно и не он полсуток назад держал под прицелом «узи» двери купе, готовый выплеснуть смертоносный свинец в лицо любому, кто рискнет вломиться.

— Я вам так благодарен, Павел Петрович… Если бы не вы… Долг списываете, машину вот дали. Только… Ну, понимаете, я же кассами сейчас не занимаюсь…

— Так тебе денег, что ли? Тю, вот дурашка! Сколько надо — дам! Мы же как братья! Насчет скокарства — брось и думать, пока со мной работаешь. А это, полагаю, надолго. Кому я друг — то верный. Того же и от других требую. Уж если дружба — то до могилы! — последнее слово выговорил тихо, но отчетливо. — И не дай Бог никому засыпаться на своем, а через себя и нас потянуть!.. О кассах забудь. Кем ты был? За копейки подставлялся «от пяти до пятнадцати». А за десять штук перевалишь — тут тебе и «стенка». Кстати, насчет «отхожих промыслов» и у меня есть кое-что сказать. Помните, как говорится — «моя милиция меня бережет»? Так вот, в наших делах она и бережет. Прокрутили, смазали, а то и в долю взяли — и все тихо, все с деньгами и беззаявочно. Другое дело, когда случается такое, что ни один начальник не замажет, а легавые по десять лет работают, пока не дороются. Один нагадит, а кругом все в крови по уши. Так вот, чтоб не трепаться, скажу: чем в ящик играть, мы такого, не поленимся, сами туда уложим. Дошло?

Всем, кто видел Лобекидзе в эти дни, казалось, что он слышит загнанное дыхание неведомого убийцы. Еще чуть-чуть, и… Но время шло, а зверь все еще оставался неуловимым. Правда, затаился, затих, ничего не предпринимал.

Дома Лобекидзе теперь почти перестал бывать — что там, голые стены? В общество заморского гостя поначалу не тянуло. Хотя надо отдать должное Фрейману — он искренне старался отвлечь майора от тягостных мыслей рассказами о жизни на Брайтон-бич, да и вообще в Америке, которую мы знаем разве что по газетным статьям да по охам и ахам ошалелых визитеров как страну несметных богатств и невиданных развлечений, ослепительных супермаркетов и простора для делового человека. Возвращался майор домой поздно, но после этих бесед ложился порой в третьем часу. Сидели при притененном свете, говорил, как правило, Майкл. Увлекаясь, развивал планы создания невиданного страхового общества, предлагающего массу услуг в невообразимом диапазоне. И все это здесь, сейчас — среди доживающих за ветхим порогом нищеты стариков, не обращая внимания на истошные вопли из всех углов: «Да помогите же, в стране катастрофа!». Его простодушная вера в будущность этой страны придавала бодрости, и прожекты Фреймана казались вполне осуществимыми. Своим оптимизмом он заражал даже майора, и это был вовсе не беспочвенный оптимизм. Майкл целыми днями разъезжал по столице, набивая пухлые папки различными визами, постановлениями, выписками и резолюциями так, что казалось, хрупкие плечи пожилого человека не выдержат всей этой бумажной тяжести.

Гость и хозяин приглядывались друг к другу и, к удивлению трудно сходившегося с людьми майора, даже подружились. Скоро исчезло то напряжение, которое присутствует в разговорах едва знакомых людей, к тому же обитателей разных стран и, как вчера принято было говорить, противоположных миров. Фрейман оказался и благодарным слушателем, живо интересовался жизнью майора угрозыска, случаями из практики его коллег.

— В Америке, Иван Зурабович, — говорил Фрейман, — жить интересно, особенно поначалу. И выбиться в люди легче, чем было на трижды благословенной родине. Американец избалован всей этой цивилизацией, избалован и расслабился. Так что энергичным эмигрантам есть где развернуться. Наш эмигрант — живчик с голодухи. Однако здесь вертеться проще. И как только появилась возможность — я вернулся. Сейчас в России для предприимчивого и работящего человека раздолье. Но и мошенникам, уголовной швали тоже. В Штатах они по крайней мере держатся в каких-то рамках, зная, что даже таксой «громила», как я, может ответить из сорок четвертого калибра. Да и полиция им спуску не дает. Нет, я не хочу ничего плохого сказать о вашей милиции, но попробовал бы поднять голос на «копа» хоть нагероиненный пуэрториканец, хоть «белый воротничок» с Уолл-стрит! Поэтому переселенцу стоит с самого начала усвоить почтение к тамошним порядкам. Но нашим на это, как водится, наплевать. Сегодня русская община Бруклина — модернизированная модель мафии универсального профиля. Наказания в Америке для «совков» смехотворные. Кого испугаешь тремя месяцами тюрьмы? Вот и пошло: вымогательства, грабежи, вооруженные нападения, скупка краденого… Предпочтение отдают «своим», нашим то есть. Хватает работы и для «белых перчаток». Они и без «стволов» зарабатывают столько, сколько не каждый грабитель. Нельзя сказать, что американцы такие уж тупые, но есть вещи, до которых они просто не додумались. Скажем, использование ворованных кредитных карточек или получение страховых сумм по фиктивным несчастным случаям. Это самое элементарное. Не говорю уже о супермаркетах. Туда одни ходят тратить деньги, другие — зарабатывать. Полицейские в «русских» районах быстро теряют остатки веры в человечество и традиционные американские улыбки. Все это мне хорошо знакомо, потому что наша фирма занимается не только делами о наследовании, но и страхованием, и многим другим в самых различных сферах бизнеса… Собственно, поэтому глава фирмы и взял меня в отдел — агенты-американцы избегают районов обитания наших соотечественников, будь то Бруклин в Нью-Йорке или Фейрфакс и Западный Голливуд в Лос-Анджелесе. Доходило до того, что некоторые «русские» группировки пытались впрямую угрожать полиции, что для Америки просто неслыханно. Крутые мальчики, всего год как из Союза, отечественных замашек еще не растеряли. Перед этим они раздавили какую-то азиатскую карикатуру на мафию и чувствовали себя, как лисы в курятнике. Ну, ФБР и пришлось им разъяснить, кто есть кто. Главарь первым дал показания. Каких-нибудь шесть часов допроса — и все стало на свои места…

— А следом и остальные пошли колоться? — поднял глаза Лобекидзе.

Довольный, что погруженного в себя майора удалось хоть немного расшевелить, Фрейман воодушевился, словно самолично изловил и расследовал деяния «русских» мафиози.

— Само собой. Знавали они и милицию, и следственные изоляторы на родине, однако близкого знакомства с ФБР не выдержали.

— Действительно кто-то из наших их нанял?

— Какие сомнения? Наши криминальные элементы вообще ассимилируются моментально. Бизнес американцев во многом основан на доверии к партнеру, деловые люди легко идут на контакт, вот тут аферистам и раздолье. Это касается и иммигрантов. Настороженно относятся только к чернокожим.

— Да, и для нас это проблема. У нас место негритянской преступности занимает Кавказ. Землячки! В Москве чеченцев скоро будет больше, чем в Чечне. Соперничать по численности с ними могут разве что азербайджанцы. Но только по численности. Масштаб не тот, да и пожиже они. Чуть нарвутся на отпор, давай Бог ноги. А вот если попадется беззащитная жертва — разорвут, как гиены. У нас что ни сводка, так фигурируют «лица кавказской национальности». А чего удивляться? Не хотят они работать. Зацепился в какой-нибудь «общаге» за взятку, осел, пяток родственников вызвал… те каждый еще пяток… Глядишь — весь клан уже здесь… Если по-газетному, то грех, конечно, целые народы порочить. Есть у них, наверное же, и труженики, и светлые головы. Только здесь их не бывает. Ни одного. За пятнадцать лет работы — не попадались, хоть убей.

— У меня, Иван Зурабович, тоже есть такой опыт. Знаете, в Штатах нет этого — еврей, азербайджанец, украинец, все это — «русские». Тем более чеченцы. Правда, сейчас в Европе полиции уже икается от этого слова. Познакомились с «гостями». Но в Штатах их — единицы. Так вот, один из этих «тшешен», Бахсаев, оказался мужиком на диво ловким. Обычно-то они сперва стреляют, а потом начинают размышлять, но этот — просто уникум какой-то! Приехал в страну, и полгода не прошло, как обзавелся антикварным магазином. Не без того, конечно, — торговал и краденым, которое скупал на месте, а часть доставляли разными путями из Союза. Как говорится, рыбак рыбака, так и Бахсаев мгновенно окружил себя уголовниками. Сгорел же он по причине собственной жадности и наглости. Ехал Бахсаев не на пустое место, как большинство наших. Его и впустил-то госдеп только по причине наличия престарелой родственницы, бабушки, которая спустя два месяца скончалась при довольно странных обстоятельствах и весьма кстати оставила Бахсаеву приличный дом и небольшое состояние. Конечно, теперь, после экстренной кремации старушки, трудно искать доказательства… А дальше сей «тшешен» стал действовать довольно грубо. Было сработано фальшивое завещание местного жителя, предпринимателя и владельца поместья, жившего в прошлом веке, которое меняло волю покойного в пользу некоторых заинтересованных лиц, и подброшено в семейный склеп. Американские эксперты много смеялись. Сделано было с чисто «совковой» безалаберностью, вроде этого вашего нашумевшего «путча».

— Не стоит иронии, Майкл.

— А я ничего и не говорю. Слава Богу, что все это провалилось! Только попомните мое слово: настанет время, когда всю эту «хунту» еще и национальными героями объявят, спасителями отечества.

— Отцы нации, мудрые наставники?

— Само собой. Те самые, которых чтут больше, чем закон. Это и в чеченской традиции так.

— Ради Бога, Майкл! Откуда вы выкопали этот допотопный миф? Может, раньше и существовали твердые понятия о чести и достоинстве, врать не буду, я с Кавказа мальчишкой в Россию попал. Теперь это все только в легендах. Вроде той, что о двух друзьях-горцах, один из которых, находясь в доме друга, случайно прикоснулся к его возлюбленной. Дабы смыть позор с себя и с женщины, юноша выхватил кинжал и отрубил себе пальцы.

— Сумасшедшая романтика. Но сегодня все, видимо, по-другому. Нет, насчет чего-нибудь кому-нибудь отрубить — с этим у них порядок. Так что, судя по всему, хлопот у вас хватает…

Вести допросы в медицинских учреждениях капитан Тищенко терпеть не мог с самого начала своей розыскной деятельности. Но сегодня буквально рвался на допрос. Результатов ожидал весь райотдел. Активность уголовников росла день ото дня, и от отчаянной обороны они все более открыто переходили к нападению.

Среди пострадавших оказались известные люди. В этой роли Георгий Хутаев выступал впервые в жизни. В основном ему приходилось значиться обвиняемым, — правда, как правило, вина его оставалась недоказанной, изредка свидетелем, смахивающим, опять-таки, на обвиняемого. «Но потерпевшим — никогда!»

Последние слова Хутаев повторил вслух, еще не окрепшим, но уже полным сожаления и ядовитой иронии голосом. О чем он сожалел — теряться в догадках не приходилось.

— Ну, даст Бог мне встретить этого гаденыша!.. Да нет, там было темно, и все произошло так быстро, что, боюсь, я его просто не узнаю, если увижу. Во всяком случае, без движения. А вот в деле… У него удар такой странный, не резкий. И сказал бы — не сильный, но на себе почувствовал. А мне не привыкать держать удар. Благо, есть чем, — болезненно морщась, Хутаев напряг литое, обвитое тросами мышц плечо, белая простыня сползла с выпуклой мощной груди. — Поганец этот выскочил из машины и врубился в меня, как паровой молот. Как бадья с бетоном, сорвавшаяся с крана. Давно я так в голову не получал… По ребрам можно было и не добавлять. А ведь я был готов, не стоял, разиня рот. Сам подскочил к машине…

— Что за машина?

— Я уже говорил — «жигули», модель в темноте не разобрал — куда там! Ни номера, ни цвета, одно точно — темные. Еще и фары слепили… Вот и верь после этого, что прогулки перед сном полезны. Здоровье, понимаете ли, укрепляют… Врагам бы моим. Ну что еще? Я этих двоих издали заметил. Идут навстречу. Тут откуда-то сзади несется машина с выключенными фарами. Наскочила на них, врубила фары и пошла слепить. По-подлому. Я туда понадеялся на свои мускулы. Тут он и вылетает, как сплошной кулак… Дальше я не здорово помню… Кого там и как машина эта зацепила…

В соседней палате поместили Лобекидзе. Получив тяжелые ушибы, майор все еще пребывал в шоковом состоянии и говорил с трудом, едва шевеля бескровными губами. К счастью, обошлось без переломов.

— Машину я видел… фары. Нет, ни цвета, ни модели. Сзади ведь. Я шел, встретился с Угловым… Беседовали… А как мне к нему относиться? Неважно, доказано его соучастие в том или в другом… Углов преступник думаю, этого пояснять никому не надо. Но мы столкнулись с ним неожиданно, а поговорить было о чем. Тем более, он любезно соврал, что нам по пути. От стоянки идти десять минут. Хороший разговор пошел. В темноте навстречу фигура, крупный парень. Только я Хутаева опознал, как — сзади фары, и все погасло. По-моему, я услышал удар раньше, чем что-то почувствовал…

Этот удар принял на себя Углов. С ним, после тяжелого сотрясения мозга, пока не работали. Сломанное ребро не помеха, важно, чтобы голова пришла в порядок. Но передышка оказалась короткой. Уже на следующий день Лобекидзе, вопреки всем врачебным предписаниям, покинул больничную койку и присутствовал на допросах вовсе не в качестве пострадавшего. Однако Углов не добавил ничего нового.

— Да кого я мог там видеть?.. Налетел этот, сбил… Слава Богу, не насмерть. Не знаю, на кого они охотились, только я на такие свидания больше не ходок. И вообще, считаете меня в чем-то виноватым — сажайте. И не надо на меня вешать всех собак. Только себе головы забиваете — фуфло потом все равно всплывет. Эх, чуть бы раньше — хлопнул бы я его по лобовому…

— Это затем ты и дубинку с собой прихватил?

— Ну а зачем еще? Не этого, так другого. Развелось мрази, честным блатным проходу не дают. И вы мышей не ловите.

— Да ты что, Углов? Неужто честные блатные в таком загоне? Ты, никак, помощи просить решился? Ну что ж, всегда рады толковому человеку пропуск в тихое местечко выписать. Дорожка известная — чистосердечное признание…

— И много он сообщил? — Фрейман старался устроиться поудобнее в кресле, поводя сутулыми плечами. — Судя по вашим словам, это совсем не новичок в преступном мире, и раскаяния ожидать не приходится. По-моему, слухи о закоренелых преступниках, без особых причин начинающих сотрудничать с правосудием, — это из серии «рассказов о пограничниках». Не удивлюсь, если окажется, что действительно имело место покушение, и скорее не на вас, а на самого Углова. Метили, очевидно, все-таки в него.

— Да, нелепо было бы погибнуть в разборке уголовников. Еще куда ни шло, когда знаешь, что висишь у них на хвосте, что достал, и они готовы на что угодно. Но сдохнуть попутно, за компанию, да еще и такую дрянную увольте. Однако получается, что достал-таки. Двигаемся, значит, в верном направлении. Но что-то уж очень быстро они на меня вышли. Располагают информацией. Тут я пас — если это так, то лучше и не думать, на какие верхи у них есть выходы… Что ж, заповеди заповедями, а другую щеку я им подставлять не стану…

Павел Петрович давно привык большую часть времени проводить в уединении, в своем, как он, кокетничая, говаривал, «загородном сарайчике». О приусадебном гектаре и дворцовых габаритах бывшего генерального гнездовья Павел Петрович из скромности умалчивал. Кому надо — и так знали, что за этим стоит. К сожалению, не только те, кому надо. А в дополнительной рекламе «деловой народ» не нуждался. Любопытствующих моментально отшивали юные друзья босса, маячившие на участке с пневматическими пистолетами наготове. Удаленность дачи, расположенной в лесу, и моментально распространившаяся молва о нелюбви хозяина к непрошеным визитерам способствовали сохранению тишины. Дорога к генеральскому поместью вела неширокая, но асфальт был зеркально гладок, без единого ухаба или выбоины. Павел Петрович любил перемещаться быстро, но с комфортом.

«Фольксваген-пассат» мчался через Баланцево в Москву, сбавляя скорость и тормозя у светофоров с такой яростью, что пешеходы даже и на зеленый виновато трусили рысцой перед негодующей мордой автомобильного дива. Все шло нормально, и только на полдороге за серым красавцем увязался какой-то «жигуленок».

Припарковались в столпотворении не менее импозантных транспортных средств на стоянке возле Большого. «Хвосту» же пришлось бросить свои «жигули», наплевав сразу на два запрещающих знака. Место уже поджидало «пассат», поскольку благообразный, аристократической внешности смотритель, прогуливавшийся неподалеку, обеспечил его загодя. Оказать услугу ПэПэ дороже конвертируемой валюты. Да и как забыть, кому отстегиваешь оброк с выгодного места.

Водитель остался в машине, а трое двинулись к боковому входу впереди молодой атлет, исполненная достоинства и тоже весьма заметная фигура — Павел Петрович, и, наконец, второй телохранитель, небрежно опустивший руку в карман твидового пиджака.

Театралом Павел Петрович стал не вдруг. Образ уголовника, крутого парня, прожигающего свободное от грабежей время в притонах за бутылью с мутным самогоном, давно ушел в прошлое, уцелев лишь в блатном фольклоре. Вслед за ним канули в «бытие и казавшиеся незыблемыми законы, предписывавшие общаться лишь с представителями своего мира. Куда престижнее и полезнее стали контакты с людьми во всех отношениях респектабельными. Многие из них и не подозревали о роде занятий почтенного Павла Петровича, предпочитая наслаждаться его изысканным гостеприимством. «Загородный сарайчик» перевидал за это время немало людей незаурядных, пользующихся известностью во всей стране. А уж в Большом театре Павел Петрович раскланивался чуть ли не на каждом шагу — вальяжно, с чувством собственной значительности, окидывая знакомых прохладным, слегка небрежным взглядом.

Оперу слушал расслабленно, полуприкрыв глаза и откинув массивную седую голову. Ни дать, ни взять — старомосковский барин, эстет, завсегдатай Религиозно-философского общества. Охранники, держа под прицелом выход из ложи и зорко оглядывая зал, умудрялись еще и коситься на сцену — вдруг шефу взбредет в голову снизойти, перекинуться парой слов о мастерстве постановщика.

Театральный разъезд в Большом всегда неспешный. Никто никуда не торопится, знатоки сбиваются в кучки, вполголоса делясь впечатлениями. К этому собранию солидных людей как-то и не клеится словечко «толпа». Однако и здесь телохранителям приходилось смотреть в оба — опасность может возникнуть в любой обстановке. Павла Петровича вели деликатно, отработанными движениями чуть-чуть раздвигая плотную людскую массу. Безопасность дороже респектабельности и уж подавно — отрешенного от всего земного искусства. Тем более, что не такое уж оно и отрешенное. Походы в Большой, как и прочие подобные «мероприятия», приносили хозяину пользу, как и все, с чем ему приходилось соприкасаться. Здесь происходили встречи с людьми, до которых обычному человеку не дотянуться, но дух и тон этих встреч показывал, что не они уделяют Павлу Петровичу высокое внимание, а наоборот — сам ПэПэ благосклонно дает им аудиенцию. Очевидно, посещение дачи для них не было возможным по причинам особого свойства — бдительная национальная безопасность могла контролировать подступы к ней, и скандала тогда не миновать. Заметной фигурой был Павел Петрович. Но когда человек на виду — и подозрений меньше. Мало ли кто в театре подходит к знакомому переброситься словечком-другим? Ну а подслушивающая аппаратура в ложе это для дилетантов. Серьезные люди не с пустыми руками в театр ходят. Не в два счета, но все «жучки» ребята найдут, а есть нужда — и обезвредят.

Вот так, розовым столичным дядюшкой, и шагал после спектакля Павел Петрович к «фольксвагену». Другими глазами посмотреть — кровожадный ящер в сопровождении хищников помельче, но не менее лютых, возвращается в логово. Внезапно произошла заминка. Тот, кто шел первым, обнаружил, что водитель машины неподвижен. Безжизненно откинутое лицо смотрит в потолок кабины. Небольшое, с трехкопеечную монету, пятно крови на белой рубашке в области сердца однозначно свидетельствовало, что парню уже не заговорить. Первый телохранитель лишь на мгновение остановил на трупе взгляд в момент, когда распахивал дверцу «пассата». Не спасла и тренированная реакция. Он вздрогнул, рванулся было в сторону, но — опоздал.

Оттолкнув второго охранника, ведомый волчьим инстинктом, метнулся прочь Павел Петрович. Из кабины полыхнуло огнем, багровый вихрь, склубившись, расшвырял людские тела вперемежку с рваными кусками листового металла.

Один из охранников скончался на месте, другой — через два часа в Ожоговом центре. Повреждения, полученные Павлом Петровичем, выразились в том, что полы его пальто из мягкой шотландской шерсти оказались забрызганными жидкой грязью. Однако Павел Петрович сохранял спокойствие. Некогда было праздновать труса. Что бы ни делала блатная жизнь с человеком, но разлениться мозгам она не позволяла. Скорость в принятии решений — это жизнь. Небрежно отряхнув пальто, уже через мгновение он лавировал между машинами на стоянке с видом любопытного зеваки. В поднявшейся суматохе уследить за всем было невозможно, но уходить следовало с осторожностью. Милиция еще только подтягивалась к месту происшествия, приступая к выявлению очевидцев, которые, пренебрегая гражданским долгом, норовили ускользнуть на неповрежденных автомобилях.

Возраст — возрастом, но навыки у Павла Петровича сохранились вполне. В прежние годы ему было не привыкать уходить от «хвостов» под огнем. Однако со взрывчаткой он столкнулся впервые. Колени слегка подрагивали, но сил было еще достаточно. Очень хотелось надеяться, что ускользнул незамеченным, как говорится, «ушел вглухую». Кто-то так стремился избавиться от всесильного босса мафии, что наплевал на то, что могли погибнуть десятки людей.

Сейчас он втирался, ввинчивался в толпу пассажиров вечернего метро и этот навык не утрачен — следя, однако, чтобы и не сближаться вплотную с кем попало. Знал по опыту, что нет ничего легче, чем ткнуть из-под руки ножом в печень того, к кому якобы безразлично стоишь спиной. При этом главное — не удаляться от выхода и отваливать сразу, как только дверь начнет закрываться. Свидетелей в таких случаях не остается.

Многоопытный Павел Петрович вылавливал в толпе лица, хоть мало-мальски походящие на лица профессионалов. В том, что ловушку приготовил не дилетант, сомнений не было. Причем из тех, кто вертится рядом, чужого водитель и близко бы не подпустил. О самых близких и думать не хотелось, однако приходилось. Павел Петрович словно ощущал за спиной дыхание чьей-то холодной ненависти.

Проехав несколько остановок, он сошел на одной из кольцевых станций. Как и ожидал Павел Петрович, пара рослых милиционеров у эскалатора наблюдали за течением людской лавы. Рядом на стене — несколько таксофонов, судя по всему, совершенно исправных. Набрав номер, заговорил коротко и отрывисто, иногда кивая, как бы в тон самому себе. Там не ждали звонка, но не прошло и четверти часа, как прибыли охрана и транспорт.

Никаких иных приключений на долю Павла Петровича в этот вечер не выпало. Столичные коллеги выразили соболезнование по поводу происков неведомого негодяя. Однако предложение помочь в поисках Павел Петрович деликатно отклонил. Место авторитета, принимающего помощь, — на заслуженном отдыхе, то бишь на погосте. В искренность коллег хотелось верить, но опыт твердил, что верить нельзя никому и ни в чем.

На дачу Павла Петровича доставили, как хрупкую драгоценность, сдав с рук на руки его персональным телохранителям, занявшим место выбывших. Не теряя ни минуты, босс, едва ступив за порог кабинета, занялся проверкой всех звеньев. Работа предстояла серьезная, жизненно важная, и вести ее следовало лично.

— Павел Петрович, к вам Георгий.

Жест босса охранник истолковал верно. Отступил на шаг, пропуская ближайшего помощника, лицо которого пылало от обиды и ярости.

— Павел Петрович, что происходит? Вы мне не верите, меня обыскивают, как последнюю суку! Хорошо, я не в обиде, но вы еще увидите, кто вам на деле предан. Сам этих гадов выловлю и глотки порву!

— Спасибо, Георгий, уважил старика. Успокойся, не стоит. Верю я в твою верность, и верю, что ствол с собой ты таскаешь не по мою душу. А только ты все-таки не ходи ко мне со стволом. Не стоит. А ну, как ошибусь, пойму тебя неправильно?..

— Ну Павел Петрович! — Георгий развел руками, улыбнулся. — Я думал, только кодекс запрещает ношение!..

— Ты никак, Георгий, шутишь? Не то время. Потом пошутим. Нет, тебе я верю, и общине твоей тоже. Да и какой резон тебе меня убирать? Сам должен понимать. И вообще, власть не так берут — под корень приходится рубить, если что. А тебе пока не по силам прибрать меня, всех моих друзей и дольщиков.

— Да вы что говорите, Павел Петрович! Как и подумать могли такое? Да я кровь по капле отдам… Кто у вас вернее меня? Чей хлеб я ем?

— Все понимаешь… Тебе за меня держаться крепко нужно. Я всегда на благоразумие рассчитывал больше, чем на благодарность. Так что, давай вместе думать будем, где врага искать. Информация сейчас — на вес золота. Везде, по капле, по словечку. Только это и спасет. Нет такого врага, с которым нам не справиться, кроме, разве что, родного государства. Но тем не до нас. С этим проще — если что серьезное затеется, друзья из уголовки стукнут. Но и сейчас стоит их поспрошать, а ну как к ним что-нибудь просочилось? Но спрашивать надо так, чтобы не раскрываться. В этом наша защита. Действовать будем без суеты, скрытно, но наверняка.

Валерий Чуб превратил подписку о невыезде в домашний арест совершенно добровольно. Он и раньше не пользовался у дворовых ребят популярностью, а после того, что произошло, шансы его нарваться на крепкий кулак многократно увеличились.

Иру лучше знали в школе, чем в округе. Милая, немного застенчивая девушка, к ней как-то не прилипали циничные взгляды и словечки. Оказавшись в центре внимания, она так славно смущалась, розовея и вскидывая густые бархатистые ресницы, что таяли даже сердца местных хулиганов, отнюдь не склонных к романтическим чувствам.

Трагическая смерть девушки потрясла ее поклонников. Даже те, кто, казалось, и не замечал ее, теперь припоминали какие-то трогательные мелочи, связанные с нею, а сознание того, что какой-то прыщавый щенок добился ее благосклонности, возмущало. Будь это свой, ровня, крутой парень — другое дело. История день ото дня обрастала слухами, в которых Валерию отводилась самая паскудная роль, и дворовое сообщество накалялось.

Все это прекрасно сознавая, он и заперся в собственной спальне, пробавляясь чтением детективов, откуда черпал разные полезные рекомендации, да крепким кофе, который превосходно варила мать. К телефону она звала его с разбором, и потому посулы «подрихтовать морду» Валерий слышал значительно реже, чем того можно было ожидать, Но этого хватало, чтобы безнадежно испортить настроение. Бывали угрозы и посерьезнее, такие, что будущее представлялось ему совсем в мрачном свете.

Народ в микрорайоне подобрался жесткий, упрямый. Покуривать и выпивать начинали, как говорится, немного позже, чем говорить, но немного раньше, чем писать. Неподалеку находилось трамвайное депо, куда забирались с податливыми девчонками «обжиматься» в вагонах, поставленных в отстойники. Далеко не у всех была своя комната и терпимые родители. Мать Валерия тоже не была склонна поощрять рано пробудившуюся чувственность сына. Так было до трагедии. Теперь же она совершенно разбушевалась, и самое ласковое из того, что приходилось слышать ему, было: «Маленький подлец!»

«Эх, накачать бы мускулы! — тоскливо размышлял Валерий. — Но ведь не возиться, в самом деле, по утрам и вечерам с железом! Или отжиматься… Уж лучше на кровати — занятие поприятнее. Жаль только, опыта маловато. Только было начали мы к практике переходить, как… Нет, нет, ничего не помню! Не надо! Из-за этой дурищи все! И не объяснишь ни черта этим… юным мстителям!.. Они и слушать не станут. Конечно, девчонка всегда права! Особенно, если успела в ящик сыграть! Такая умничка, красавица… А я кому я нужен, точно и впрямь выродок какой-то!»

Снова настойчиво зазвонил телефон. Проклиная себя за слабохарактерность, ведь решил трубку не брать — хорошего ждать не приходится, потянулся к аппарату, взялся за него, как за притихшую, в любую секунду готовую ужалить змею.

На этот раз обошлось. Звонил Кеша Бубликов — одноклассник и в некотором смысле единомышленник, в гонениях на Валерия участия не принимавший. Любимой темой разговоров Кеши было его мифическое сексуальное могущество, а из приятелей только у Валерия хватало терпения выслушивать его эротические фантасмагории. Однако после случившегося и он звонил редко, а сам отвечал сухо и коротко, ссылаясь на какие-то спешные дела. Ну что ж, теперь друзьями не приходилось разбрасываться, даже такими.

— Эй, Валерка, ты чего, там, совсем закис? Не помирай раньше времени, не надо.

— Хорошо тебе говорить! Тут впору и взаправду в гроб ложиться, если не помогут.

— А что, есть кому?

— Будто ты не знаешь. Кончай, Кеша. Ты и сам мог вляпаться — и как бы не глубже. Хихикает он!

— Да ты что! Я же помочь тебе хочу.

— Помог волк кобыле!

— Нашел волка! Друг я тебе или нет? Не веришь — делом докажу, чего трепаться.

— Да чем ты можешь помочь?

— Я, может, и ничем! А вот один человек — может.

— Да кончай ты загадки загадывать. Что еще за человек объявился? сказал, а внутри затрепетала, забилась надежда.

Кеша запел еще слаще:

— Слушай, ты его знаешь, парень классный.

— Кто?

— А вот выгляни в окно — и увидишь.

— Ты что, в самом деле издеваешься?

— Нет, ты только выгляни — и сразу все поймешь. Успокойся и жди сигнала. Какого сигнала? Автомобильного.

Верилось с трудом — уж больно невзрачной личностью был сам Кеша: такой хотя бы за себя постоял, и противно было думать, что сам он впал в такое ничтожество, что стал зависеть от Бубликова. Однако через пару минут под окном засигналила машина. Валерий перевесился через подоконник.