Марципанов, или 1001-й научно-фантастический рассказ

Раз в неделю, по пятницам, Марципанов ездил на свидание к ней. Садясь в турбопоезд на Савеловском вокзале. Марципанов словно не замечал толпы, не чувствовал толкавших его кулаков и локтей, не обижался, когда наступали ему на ноги. Битых полтора часа, под гроздьями сумок и сеток, притиснутый к окну, он смотрел на летящие мимо поля, перелески, шлагбаумы — и ничего не видел. Всю дорогу он неотступно думал о ней, только о ней.

И сегодня все было, как всегда.

С тем же остановившимся взглядом, точно завороженный. Марципанов встал, протянул руку за авоськой; тремя минутами позже он съехал по непросохшему лентоходу с платформы. Миновал почту, ларек, трасформаторную будку. Обогнул дачу с верандой, где знакомый пенсионер по обыкновению ковырялся в домашнем радиотелескопе. Дождь начал накрапывать снова. Марципанов не замечал его.

В сумерках, подходя к своей даче, Марципанов никого не встретил. И прекрасно: не надо здороваться. Он нацелился прыгнуть через кювет, но поскользнулся и с трудом выбрался, отряхивая полы плаща. Поправил видавшую виды шляпу. Воровато скрипнул калиткой.

Она ждала его. В полутьме поблескивали ее никелированные панели. Темно светились циферблаты. Она была прекрасна.

Убедившись, что никто в его отсутствие не заглядывал в сарай, Марципанов поспешил по мокрой тропинке к крыльцу. Войдя в дом, вытряхнул из сетки на стол содержимое. Разлезшиеся бумажные кульки с харчами не портили впечатления от обстановки. Напротив, они гармонировали с ней. В комнате изобретателя царил хаос, чтобы не сказать хуже.

Почему-то так получается, что великие люди проводят лучшую часть своей жизни в ничтожестве, одеваются в рубище или в крайнем случае в плащ, заляпанный глиной, покупают на обед ливерную колбасу и ополаскивают стаканы только накануне очень больших праздников. Говорят, Бетховену всю домашнюю обстановку заменял рояль, выполнявший одновременно роль стола: на нем покоились остатки трапезы, письма кредиторов, старые чулки и, между прочим, партитура Девятой симфонии с хором на слова Шиллера.

На рабочем столе Марципанова стояла банка с синтетическими бычками в томатном соусе. Тут же валялись раскрытая бритва, сапожная щетка и патрон с таблетками витамина «Щ» (улучшает умственные способности, укрепляет память, способствует росту больших полушарий и скорейшему выпадению волос). Под столом лежали рукописи… Этот сиротско-холостяцкий натюрморт более или менее удачно дополняли гора окурков, явно превысившая грузоподъемность пепельницы, справочник алгоритмов и ветхая библия, раскрытая на том месте, где говорится об убийстве Авеля.

От Книги Бытия взгляд стороннего наблюдателя естественно обратился бы к книжным полкам; здесь угадывалась некая система, но какая-то странная. Солидные тома векторных исчислений, линейных и рекурсивных функций неожиданно перемежались с сомнительными сочинениями базарных романистов. С обложек фантастических повестей в космическую бездну устремлялись звездолеты, планетоходы, астровозы и галактические дроги. Невинные развлечения ученого отшельника, услада его короткого досуга!

Жуя ливерную колбасу, Марципанов уселся за стол, движением локтя отодвинул в сторону житейский хлам и житейскую суету. Воцарилась тишина, подчеркнутая мерным стуком хозяйкиных цезиевых ходиков. И целых три часа рука мыслителя покрывала рядами значков и цифр замысловатый чертеж, озаглавленный: «Принципиальная схема последовательности событий максимальной невероятности с запрограммированным исходом (при инвариантности событийного правдоподобия по формуле Крювелье-Марципанова d=0,015)».

Наконец, стрелки усталых часов, с трудом вскарабкавшись на вершину, сошлись на двенадцати. Кукушка прокуковала Марципанову великое будущее. Холм окурков высился перед ним, точно скифский курган. Он отложил перо и повалился на драную раскладушку, окутанный дымом табака и упоительных грез.

…А почему бы и нет, в самом деле? Что тут особенного?

Марципанов отдавал себе отчет в том, что при всей сенсационности его изобретения оно давно уже, если можно так выразиться, поставлено на повестку дня. Дух времени продиктовал ему свою волю, и он выполнил ее, отнюдь не покушаясь на самый дух.

Впрочем, можно ли с уверенностью утверждать, что технология культуры, усовершенствуясь, не оказывает влияния на самую культуру? Замена гусиного пера стальным — не повлияла ли она на духовные поиски пишущего? Слово, произносимое с телевизионного экрана, не обретает ли иной смысл, чем слово актера на сцене?

Как бы то ни было, справедливость требует отметить, что проблема промышленного производства духовных ценностей — назовем это так — уже была отчасти решена до Марципанова. Кому, например, в наше время придет в голову кропать эстрадные песенки, кто станет тратить силы на сочинение танцевальных пьес? Эту задачу давно и гораздо успешнее, чем кустари-композиторы, решают сочиняющие музыку машины. Достаточно назвать американский «Орфеус-8» или японские «поющие бедра». Ни один телецентр немыслим сейчас без подобных аппаратов… А что сказать о печатных изданиях? Можно ли представить себе в наши дни редакцию иллюстрированного журнала или спортивного обозрения, которая не была бы оснащена машинами для составления кроссвордов, ребусов, картинок для отгадывания «В субботний вечер», литературных викторин и кросс-криппингов — особого рода цветных головоломок, любимого в последнее время развлечения интеллигентной публики. Сравнительно недавно предложены и уже применяются устройства для сочинения научно-популярных статей, заметок из серии «Знаете ли вы», «Сделай сам», заочных медицинских консультаций по вопросам питания, роста волос, половой жизни и пр.

Компьютер «Сократ» отвечает на вопросы по текущей политике. Быстродействующая электронная машина «Ходжа Насреддин» поставляет анекдоты из жизни великих людей. Ограничимся этими немногими примерами, хотя список их мы могли бы продолжить.

…К утру дождь кончился. Субботнее солнце, заглянув в окошко Марципанова, застало его за изготовлением перфокарт — это была уже чисто техническая работа, не требовавшая усилий ума. Труд гения, неслыханный по сложности алгоритм, был завершен накануне. Честолюбие заставило Марципанова отказаться от помощников. Он сам был и конструктором, и программистом, и оператором.

Теперь оставалось только заложить перфокарты в машину и… — и на этом, собственно, вся его работа заканчивалась. Остальное было делом иного разума, иных — сверхчеловеческих — творческих потенций.

Только средневековый алхимик, окоченевший от восторга перед чудом рождения человека в реторте, мог бы понять, что испытывал Марципанов в тот памятный день, сидя за пультом разумной машины, готовой сию минуту по его приказу выполнить дело, которое до сих пор казалось непосильным для электронного ума. И она взялась за него, ни на мгновение не усомнившись в своих способностях, ибо ее мозг не знал колебаний. Скользнув узким лучом по отверстиям шифровальной, карты, она превратила их в стройную последовательность событий. Фабульное устройство отработало экспозицию, завязку, развязку и смоделировало интригу. Контролирующий табулятор зафиксировал эффект неожиданности, исходя из которого машина привела в соответствие показатель невероятности и константы событийного правдоподобия. Воспользовавшись гениальной формулой Крювелье-Марципанова, она выполнила необходимые преобразования за пятнадцать минут.

Далее сюжетный блок передал готовую программу в блок сценарного программирования, где фабульные ходы были развернуты в повествовательную ленту. Касса выдала девятьсот эпитетов, две тысячи сравнений и одну развернутую метафору.

Погасли цветные индикаторные лампочки над пультом управления, померкло световое табло в верхней части щита. Вместо него зажглось табло на передней панели. Изобретатель бросил взгляд на стрелку эктометра и от радости захлопал в ладоши: индекс сюжетной занимательности макета оказался 90,6! Это намного превосходило все известные образцы. Достаточно напомнить, что показатель занимательности «Графа Монте-Кристо» равняется в среднем 48,4-48,6 единиц, «Убийство на улице Морг» Эдгара По дает 54, и даже в самых захватывающих новеллах Конан-Дойля уровень занимательности едва достигает 65.

Что же касается научной фантастики, то там такие цифры никому и не снились. Какой-нибудь Уэллс со своим «Человеком-невидимкой» еле-еле набрал 40. Ребяческий лепет Жюля Верна с трудом дотянул до 30.

Марципанов мысленно перебрал современников. Айзек Азимов? — 38. Рэй Бредбери? — 30–32. Стругацкие? Тут и говорить не о чем; от силы 25. А сколько шуму, разговоров! Очереди за подписными изданиями… Подумаешь!

Даже «Фаршированный Йог» — пресловутый бестселлер Геннадия Файбусовича, принесший скандальную славу его автору, не смог дотянуть до 68. Одним словом, кибернетическая литературная машина Марципанова поставила рекорд, абсолютно недостижимый для кустарной прозы.

…Табло с надписью «Блок В» все еще сияло красноватым светом, точно окошко в преисподнюю. Закуривая, Марципанов сломал несколько спичек; рука его дрожала. Предстоял последний, завершающий этап. Он нажал тумблер ввода. Ряды индикаторов, зажигаясь последовательно в верхней части наблюдательного щита, известили его о своевременном включении словарных, грамматических и ритмико-композиционных устройств. Лексиконный табулятор оптимизировал подбор терминов, доведя до предела эмоциональную насыщенность любовного диалога (показатель эмфазы — 100). Электромагнитный редактор умело чередовал эротические сцены и научно-популярные отступления. И, наконец, цитирующий механизм, работая по принципу «фидбэк», срастил для будущего рассказа эффектный халдейский эпиграф, подобранный на основе сходства слов.

Солнце приближалось к зениту, когда изобретатель с окурком во рту вышел из сарая. Он вспомнил, что еще не завтракал. Несколько минут назад автоматическое печатающее устройство, вмонтированное в заднюю часть сочинителя, начало отстукивать на вращающемся барабане готовый текст.

…Мы намеренно опустили рассказ о том, каким образом Марципанов пришел к идее своего изобретения, откуда добыл оборудование и детали для машины и как, неделю за неделей, месяц за месяцем, свозил их в укромный винипластовый сарайчик напротив дачи. Подробности этого рода слишком затянули бы наше повествование. Точно также мы обойдем молчанием события, последовавшие за первым опытом сочинения, вплоть до следующей пятницы, когда Марципанов вновь в урочный час сошел с поезда на тихом полустанке и двинулся по засохшей глине знакомым путем мимо ларька и пенсионера с радиотелескопом.

У калитки поджидал его местный почтальон. Он почтительно вручил Марципанову хрустящий конверт.

На конверте красовалась эмблема ежемесячного иллюстрированного журнала «Научная Мысль»: голый, неправдоподобно мускулистый «Мыслитель» Родена, подперев рукой подбородок, раздумывает над кроссвордом… В сильном волнении Марципанов вскрыл письмо.

«Многоуважаемый Такой-то…»

(Сердце изобретателя учащенно забилось, рука машинально потянулась за колбасой…)

«Рассказ, присланный Вами, написан правильным языком, читается легко и с интересом» — так начиналось письмо, и Марципанов почувствовал себя на седьмом небе. — «Человек Вы несомненно талантливый, можете и должны работать… Однако замысел рассказа, к сожалению, лишен оригинальности. Использованный Вами сюжет неоднократно встречается в художественной литературе. Так, в XXVI Сборнике Фантастических Новелл за 197… год, в произведениях NN РГ-2768 и РГ-2769 (в художественном прокате выпущены под названиями «Луч смерти» и «Душа поет») имеется аналогичный мотив энергетического шнура, посылаемого на расстояние с целью разрушения крупных объектов. Тот же мотив использован в повести ЩЭ-0788 автора А. Толстого (в прокате — «Гиперболоид инженера Гарина»). Кроме того, в Вашем рассказе встречаются прямые заимствования из вышеуказанных произведений, напр. на стр. 24 от слов: «Муся молча вскинула ресницы на Николая» до слов: «Николай, нахмурившись, включил реле стабилизатора. В топке вспыхнуло и загудело пламя…». Ввиду вышеуказанного редакция вынуждена воздержаться от опубликования Вашей рукописи. Желаем Вам дальнейших творческих успехов, с приветом…»

Марципанов швырнул письмо на стол.

Минут пятнадцать он яростно барабанил пальцами по подоконнику. Затем шагнул к книжным полкам. На пол полетели нагие женщины, грабители, до ноздрей закутанные в клетчатые кашне, алюминиевые лопасти звездных корветов…

Он не мог понять одного: чем он хуже других!

Мысль его лихорадочно работала. Он искал конструктивный просчет. Следовало бы повторить еще раз цикл электромагнитного редактирования… Генеральная формула? Но она была безупречна!

Потом он подумал, что в конце концов это была лишь проба сил. Так сказать, первый блин. И, пожалуй, для первого раза неплохо. Ведь и знаменитые писатели не сразу добились успеха: вероятно, вначале их тоже упрекали в заимствованиях и подражании. Но если говорить серьезно, что может противопоставить кустарь-сочинитель его машине? Ха-ха! Это все равно что заставить клячу бежать наперегонки с ракетным автомобилем. Наследница знаменитого аппарата для составления книг, изобретенного мудрецами Лапуты, машина Марципанова обладает не только фантастической производительностью. Она способна самоусовершенствоваться!

В мгновение ока Марципанов вновь очутился за столом. Всадил обе пятерни в остатки волос. Его челюсти перемололи всю суточную дозу мозгового витамина — тридцать таблеток. Новый алгоритм уже рождался в его уме…

В тишине сухо пощелкивал маятник. Часовая стрелка неслышно пересекла четверть круга, и над головой Марципанова запела кукушка…

История сберегла для потомства клочок бумаги с отчетливым запахом синтетических бычков в томате; на нем торопливым почерком Марципанова выписаны основные показатели:

Время сочинения — 24 минуты.

Объем — 5,5 печ. л.

Число действующих лиц — 30.

Количество любовных коллизий — 30.

В том числе: любовных треугольников — 3

разводов — 1

счастл. романов — 1

Законных браков — 1,5.

Убийств — 1.

Гениальных открытий — 1.

Прочих — 18.

Индекс занимательности — 89,9.

Индекс правдоподобия — 0,00003.

Вероятность использования аналогичного замысла — 1:90000.

Это был третий день работы. Наученный опытом, изобретатель уделил особое внимание последнему показателю.

У калитки почтальон обменивался новостями с хозяйкой дачи. Был конец июля. Утомленный зноем и небывалым ростом интенсивности труда, вестник славы Марципанова, сняв форменный картуз, утирал со лба пот.

— Батюшки-светы, — изумлялась хозяйка, — это ж сколько ж у тебе писем? И все ему?!

Почтальон, кряхтя, стащил с плеч чудовищно распухшую сумку.

— А то кому же?

В голосе его звучало гордое сознание своей миссии.

Хозяйка дачи высказала осторожную гипотезу:

— Небось, от женщин все… а?..

Ответа не последовало. Почтальон загадочно смотрел вдаль. Потом запел: «Без женщин жить нельзя на свете, нет!..»

Сзади послышался шум. Изобретатель сбежал с крыльца, не взглянув на почтальона, схватил в объятья гору писем и бандеролей и потащил в дом. Чело его было нахмурено, он не произнес ни слова.

Прошло минут десять. Коробейник, с пустой сумкой, вызывающе насвистывал выходную арию Сильвы. Но Марципанов больше не появлялся. Отчаявшись, почтальон плюнул и двинулся восвояси.

В своем закутке хозяйка глубокомысленно качала головой.

«Вот и верь после этого людям, — думала она. — А прикинулся таким тихоней. Я, говорит, наукой занимаюсь, мамаша. Вот она ихняя наука.»

То был день неожиданностей или неудач — Марципанов не сразу угадал странный смысл сюрприза, который преподнесло ему его детище. Как обычно, из сарая доносилось равномерное гудение, сегодня оно прерывалось время от времени легким треском. На мгновение вспыхивал зеленоватый сполох… Затем вновь монотонно жужжали гаустроновые батареи.

Тайпер принялся отстукивать текст нового рассказа. Изобретатель закурил. Потирая руки, ждал, когда остановятся барабаны.

…На этот раз эпиграф был заимствован из берестяных грамот древнего Новгорода. Он изобиловал загадочными символами, знаками интегралов и дифференциалов и фамилиями языческих богов, состоящими из одних согласных.

«Глава первая, — прочел Марципанов. — Таинственный незнакомец».

Он уселся поудобнее, в предвкушении долгожданной удачи.

«Однажды в студеную зимнюю пору я из лесу…»

Кажется, он уже читал что-то в этом роде… Но что? Однако звучало неплохо. Что там дальше?

«Однажды в студеную зимнюю пору я из лесу вышел. Был сильный мороз. Мороз! Бр-р-р. Однажды я из лесу вышел. Из лесу однажды я вышел. Из-лесу-вышел. Однажды.»

Марципанов поскреб в затылке. Очевидно, машина решила начать повесть в современной манере, с подтекстом и сверхзадачей.

Но дальше шло нечто совершенно невразумительное.

«Крон Штейн, чертыхаясь, нажал на ручку атомного дровокола. В иллюминаторе вспыхнуло и загудело пламя. Браво! — воскликнул в ярости профессор Семечкин. — Кукареку! — отозвалось эхо. Парабола анаболизировала гиперболу. Гипербола катапультировала крышку. «Мю-мезоны, мю-мезоны, мю-мезоны! К вашим услугам, — проговорил незнакомец и вытащил из-под ногтя лучевой пистолет. Шагнув, робот подмял под себя изумленную Мусю. Любимая! — проскрежетал он. — Звезды меркнут и гаснут. В огне облака. Крр… сигнал подан. Четыре, три, два, один: бух! Т-т-т-т-т-т-т. Кукукукуку. 1234567. + глава XII пролог эпилог диалог подлог».

Внезапно Марципанов схватился за голову. Он понесся в сарай. Минут десять, сняв заднюю панель, он ковырялся в сложном переплетении разноцветных проводов, прежде чем обнаружил, что замкнулись батареи табулятора. Ему пришлось потратить добрую половину драгоценного выходного дня на ликвидацию поломки.

Марципанов сидел в комнате и, наугад тыча вилкой в консервную банку, просматривал очередное письмо. Писал врио замзава худотдела научно-беллетристического альманаха «Крестики и Нолики»:

«Уважаемый тов. Имярек,

Редакция поручила мне ознакомиться с Вашей рукописью… Повесть, присланная Вами, написана правильным языком, читается легко и с интересом. Вы, несомненно, талантливый человек. Можете и должны работать. Об этом свидетельствует ряд мест Вашей повести, напр. на стр. 24 от слов: «Николай, волнуясь, отодвинул заслонку. В самоваре вспыхнуло и загудело пламя…» Однако образ Николая не самостоятелен, он создан Вами под влиянием образа Ермолая из повести «Луч из-за туч» (регистрационный N Л-670/12) автора Лукошкина, напечатанной в нашем альманахе. Сюжет заимствован Вами у автора Жюль Верна, который использовал его в романе… (дальше было неинтересно). Ввиду всего вышеизложенного…»

Марципанов отложил листок и долго расхаживал из угла в угол. В окно косо светило заходящее солнце. Щелкали ходики.

Неуклонно повышая индекс занимательности, машина довела его до предельного уровня — 100,0. Она добилась максимального насыщения текста художественными деталями, доведя их количество в последнем, тысячном по счету рассказе до 35 тысяч на один печатный лист. Научилась закручивать интригу на десять с половиной оборотов… Но словно какой-то рок преследовал изобретателя.

Журнал «Физика и Жизнь» отказался печатать великолепную, захватывающую повесть о том, как было открыто вещество, не подчиняющееся закону всемирного тяготения: ловкач Уэллс, чтоб его черти на том свете пощекотали электромагнитной катушкой, уже использовал эту идею в барахляной книжонке под названием «Первые люди на Луне».

«Химия-сила» вернула Марципанову рассказ о лекарстве, которое излечивает рак: оказывается, об этом уже писал какой-то Чапек.

Каждый раз повторялось одно и тоже. Уже использовано, уже было… Буквально все сюжеты были израсходованы. Обыграны все варианты. По меньшей мере на триста лет вперед не осталось ни одного открытия, ни одной мало-мальски приличной идеи, которая не была бы обсосана, облизана и до последнего хрящика обглодана авторами научно-фантастических повестей и рассказов. Этих авторов было так много, что пришлось завести особый учет. Можно было подумать, что все человечество превратилось из читателей в писателей!

Марципанов чуть не плакал от досады. Он опоздал со своей машиной! Писаки-кустари, точно жуки-короеды, объели всю литературу, растащили по крохам всю фантастику!

Нехотя он спустился с крыльца и побрел по тропинке к сараю. Отомкнул ржавый замок. Писательница уныло поблескивала панелями. Марципанов вставил очередной комплект перфокарт, нажал на кнопки. В окошке вспыхнуло и загудело… впрочем, нет. Ничего не вспыхнуло и не загудело. Садилось солнце. Все было, как обычно.

Фабульное устройство отработало экспозицию и изобрело сюжет. Табулятор, помигав цветными лампочками, выдал эффект неожиданности. Эротизатор сляпал любовную интригу. Хрустнув, словно орехом, формулой Крювелье-Марципанова, машина передала программу в сценарный блок, и вот, наконец, печатающее устройство в тысяча первый раз принялось отстукивать текст. Завертелись барабаны…

Внезапно Марципанов нахмурился. Он вырвал из барабана кусок ленты и выбежал из сарая. Всходила луна. Марципанов помчался к дому. Через минуту он уже лихорадочно пробегал глазами текст.

И тут его осенило: перебрав все сюжеты, машина нашла то, что искала. Нашла нечто, никем доселе не использованное…

Давно погасли огни в дачном поселке. Умолк лай собак, утихли вопли радиоприемников. За фанерной перегородкой сладко посапывала хозяйка. Спал весь состав почтового отделения, спал владелец радиотелескопа, мирно спали редакторы столичных еженедельников. Спал весь мир.

Марципанов сидел за столом и взахлеб читал…

«Раз в неделю, по пятницам, Марципанов ездил на свидание к НЕЙ. Садясь в турбопоезд на Савеловском вокзале, он словно не замечал толпы… Битых полтора часа он смотрел на летящие мимо поля и думал о ней, только о ней.

С тем же остановившимся взглядом Марципанов встал; тремя минутами позже он съехал по непросохшему лентоходу с платформы. Миновал почту, ларек… Дождь начал накрапывать снова, но Марципанов не замечал его…»