Марианна в огненном венке. Книга 2

ЭПИЛОГ. КОНЕЦ СТРАНСТВИЙ. 1813

Как когда-то, обрамленная каменными гигантами черная с золотом решетка словно сама отворилась перед лошадьми. Как когда-то, спокойное волшебство парка ласково окутало проникших в его пределы…

Это была все та же посыпанная светлым песком аллея, убегавшая, подобно реке, между черными перьями кипарисов и пахучими шарами апельсиновых деревьев, чтобы затеряться среди тумана и брызг высоко бьющих фонтанов. Тем не менее у Марианны сразу появилось ощущение, что что-то изменилось, что сад стал не таким, как тогда, три года назад, почти день в день, когда она въехала сюда рядом с кардиналом, как входят в неизвестность…

Восклицание Аделаиды позволило ей определить разницу.

— Господи, как красиво! — вздохнула новобрачная. — Все эти цветы!..

Вот в чем дело! Цветы! Когда-то в парке не было цветов, кроме поры цветения лимонов и апельсинов. Его красота поддерживалась исключительно контрастами деревьев и лужаек, бассейнов с проточной водой, где неподвижные статуи имели такой скучающий вид. Теперь цветы выглядывали повсюду, словно какой-то шаловливый волшебник рассыпал по парку все краски радуги.

Тут были розы, особенно много розовых, высокие олеандры, бледные и душистые, громадные перламутровые пионы из Китая, гигантские фиолетовые рододендроны и незапятнанной белизны лилии… Фантазия цветов! И их великолепие вернуло жизнь в этот громадный сад.

Она играла в сверкающих струях фонтанов, аккомпанировавших пению птиц. Ибо они тоже тут, птицы. Тогда их почти не было слышно, словно нависшая над этим владением давящая тоска пугала их. Теперь они пели от всего сердца.

Забавляясь удивленным видом Марианны, Жоливаль, нагнувшись, коснулся ее руки.

— Вы грезите, Марианна, или проснулись? Можно подумать, что вы никогда не видели этот чудесный сад.

Она вздрогнула, словно, в самом деле только что проснулась.

— Это почти правда! Я никогда не видела его таким. Тогда не было ни цветов, ни птиц, ни настоящей жизни, мне кажется… Все это как удивительный сон.

— Вы были так напуганы. Просто вы плохо смотрели.

И Жоливаль рассмеялся, поворачиваясь к своей жене, словно призывая ее в свидетели. Но Аделаида, просунув руку под руку Марианны, покачала головой.

— Вы ничего не услышите, друг мой. Я полагаю, что все эти перемены связаны с появлением ребенка! А перед ребенком даже сухой пень зацветет.

Уже прошел месяц, как Аркадиус и Аделаида поженились. Вернувшись в Париж в январе, Марианна нашла их обоих, живших практически безвыходно в особняке на Лилльской улице, угнетенных болью, которую они вместе делили и которая мало-помалу сблизила их. Они были уверены, что Марианна погибла, и оплакивали ее.

Прибытие официальных бумаг, делавших Аделаиду законной владелицей фамильного дома вместо Марианны, не внесло ясности, а наоборот. Это неожиданное наследство окончательно убедило их, что Марианны нет на этом свете, тем более что никакой весточки от нее не поступало. И тогда они полностью ощутили свое одиночество и заброшенность, не зная, как жить дальше. Особняк д'Ассельна превратился в своего рода мавзолей, за закрытыми занавесями которого они готовились к неотвратимому концу, пользуясь услугами одного Гракха…

Гракха, больше не оглашавшего воздух своим пением…

Вечером, когда заляпанная грязью карета с Марианной и Барбой остановилась у подъезда, путешественницы увидели, как появились старик и старуха, поддерживавшие друг друга под руки и едва не умершие от радости…

Это неожиданное возвращение действительно было великим и чудесным событием. Начались бесконечные объятия и поцелуи, а Гракх после того, как тоже поцеловал хозяйку, присел на ступеньку и никак не мог остановить слезы.

Ночь прошла в рассказах о пережитых приключениях: Аркадиуса и Гракха с обозом генерала Нансути, Марианны и Барбы — на бесконечной дороге домой. Не обошлось без еды и выпивки. Аделаида, долгие месяцы питавшаяся кое-как, мгновенно вновь обрела свой сказочный аппетит. И в эту памятную ночь она поглотила цыпленка, целый паштет, чашку компота и две бутылки шампанского.

К рассвету она изрядно опьянела, но была счастлива, как королева. Когда она, слегка пошатываясь, ушла на покой, Жоливаль повернулся к смотревшей на портрет отца Марианне.

— Что вы собираетесь теперь делать?

Не отводя глаз от гордого лица, иронический взгляд которого, казалось, следил за ее движениями, она пожала плечами.

— То, что я должна! Пришла и мне пора стать взрослой, Жоливаль! И я уже устала от приключений. В них разрываешься, теряешь силы, а пользы — никакой.

Существует Себастьяно… Я больше не хочу ни о ком думать, кроме него.

— Кроме него… одного? Вспомните, что рядом с ним кто-то есть…

— Я не забываю. Ведь можно обрести немного счастья, принося его другому. А он, Жоливаль, более чем заслужил быть счастливым.

Он подтвердил это кивком, затем после легкого колебания спросил:

— И вы не испытываете никаких сожалений?

Она взглянула на него так же гордо, как при расставании на Бофора. Но в этом взгляде больше не было гнева. Он был спокоен и чист, как волна на солнце.

— Сожалений? Не могу сказать! Единственное, что я знаю, — это то, что впервые за долгое время я в мире сама с собой…

Бесконечное путешествие истощило; ее, . Так что перед отъездом в Италию она решила провести некоторое время в этом доме, который, конечно, всегда будет открыт для нее. Повидалась с некоторыми друзьями. Фортюнэ Гамелен рыдала, как пансионерка, когда Марианна рассказала ей о ее встрече с Франсуа Фурнье. Талейран, по-прежнему сердечный и в равной мере язвительный, был напряженный и нервный, как и сам Париж, который Марианна плохо узнавала.

Город выглядел хмурым. Император вернулся в него почти тайком, затем вслед за ним, неделя за неделей, появлялись выжившие из того, что было самой прекрасной армией в мире: раненые, больные, обмороженные.

Многие не встали с постелей, до которых с таким трудом добрались. И тем не менее поговаривали, что император старается организовать новую армию.

Сержанты-вербовщики приступили к работе, потому что Пруссия, ободренная русской катастрофой, подняла голову, местами восставала, торопливо искала оружие и союзников. Весной со свежими войсками Наполеон выступит… И Париж начинал роптать.

Среди этих довольно мрачных дней Жоливаля нашла добрая весть, переданная его нотариусом. Добрая, хотя и траурная: его невидимая супруга скончалась. Септимания де Жоливаль получила смертельное воспаление легких, сопровождая герцогиню Ангулемскую во время ее визитов милосердия вокруг Хартвела.

Аркадиус не стал лицемерить и проливать слезы.

Он никогда не любил ее, и в его скомканной жизни она играла только роль статистки, но он был достаточно хорошим дворянином, чтобы воздержаться от проявления неуместной радости.

Марианна занялась им. Мимо ее внимания не прошли растрогавшие ее горячие чувства, связывавшие виконта и ее кузину. Жоливаль относился к Аделаиде с уважением и заботливостью, из-за которых проглядывала нежность. И именно она, сообщив о своем намерении в ближайшее время уехать в Лукку, заявила:

— Раз вы теперь свободны, Жоливаль, почему бы вам не жениться на Аделаиде? Вы оба отлично подходите друг другу, и ваше положение в семье станет более солидным, чем роль какого-то заморского дядюшки…

С достойным подражания единодушием оба покраснели. Затем Жоливаль, явно разволновавшись, сказал совсем тихо:

— Я был бы невероятно рад, дорогая Марианна… но я не являюсь завидной партией! Ни положения, ни состояния и еще меньше надежд на них! Кожа да кости, да и то изрядно потрепанные…

— У меня тоже нет ничего… из сокровищ царицы Савской, — подхватила Аделаида, как монашка опустив глаза, — но я думаю, что смогу быть хорошей супругой, если меня хотят…

— Тогда дело решенное! — с улыбкой заключила Марианна. — Вы женитесь. Затем я возьму вас с собой в Италию. Это будет ваше свадебное путешествие.

В конце одного апрельского, еще прохладного дня кюре церкви Святого Фомы Аквинского сочетал в капелле Девы Марии Аркадиуса де Жоливаля и Аделаиду д'Ассельна законным браком в присутствии князя Талейрана и мадам Гамелен, которые были свидетелями.

Рядом с виконтом, вытянувшимся как палка, в костюме, представлявшем великолепную жемчужно-серую симфонию, Аделаида в сиреневом шелковом платье, в шляпке с цветами, с большим букетом фиалок в руке, сияла, помолодев лет на десять. Затем последовал превосходный ужин, ради которого великий Карем соизволил проявить свой гений, в новом особняке Талейрана на улице Сен-Флорентен, где вице-канцлер поселился больше года назад, после того как продал императору Матиньон.

Как-то ночью, после полуночи, мужчина в черном постучал в дверь особняка на Лилльской улице. Он был закутан в большой плащ, маска скрывала его лицо, но он склонился перед молодой женщиной, как перед королевой. Не говоря ни слова, он показал затянутой в черную перчатку рукой золотую пластинку, на которой были выгравированы четыре буквы: «A.M.D.G.».

Марианна сообразила, что это посланец, о котором говорил кардинал де Шазей. Она сбегала в свою комнату, принесла и вложила в руку посланца бриллиантовую слезу. Тот снова поклонился, повернулся и исчез, так и не подав голоса. Но когда тяжелая дверь особняка захлопнулась за человеком в черном, Марианна позвала Гракха.

— Ты можешь все готовить для отъезда, — сказала она ему. — Здесь мне больше нечего делать…

Почтовая карета, на сиденье которой с прежним достоинством восседал Гракх, катила через парк. Она достигла огромного зеленого ковра, где царственные павлины по-прежнему совершали величественную прогулку, выехала к дворцу и остановилась наконец у подножия широкой лестницы со стоявшими по ранжиру лакеями в белом с золотом, один из которых поспешил открыть дверцу.

Инстинктивно выглядывая фигуру в тюрбане, Турхан-бея, Марианна спрыгнула на землю, даже не воспользовавшись протянутой Жоливалем рукой. Аделаида и Барба спустились за ней, и последняя вдруг воскликнула, всплеснув руками:

— Езус сладчайший! Какая прелесть!..

Марианна обернулась. По дороге из конюшен приближался удивительный кортеж: Ринальдо, грозный начальник великолепных конюшен Сант'Анна, вел на поводу крошечного серого ослика, на котором донна Лавиния поддерживала мальчугана с темными кудрями. Он смеялся… И Марианна увидела, что Ринальдо выглядел более гордым и счастливым, чем если бы он вел непревзойденного Ильдерима, любимого жеребца князя.

Тем временем донна Лавиния заметила путешественников, и ее изумление было столь велико, что она едва не отпустила ребенка. И Марианна, застывшая на месте от нахлынувших на нее чувств, услышала ее недоумевающий голос.

— Ее светлость! Это ее светлость!.. Боже мой!..

В следующий момент она сняла с седла малыша и бегом понесла его, дрыгающего ножками и протестующего против такого неожиданного обращения.

— Замолчите, мое сокровище, — сказала она ему, смеясь и плача одновременно. — Это ваша мама!

— Ма-ма… ма-ма… — нараспев стал повторять малыш, а от звуков его голоса таяло сердце Марианны.

В свою очередь, она бросилась вперед, охваченная нежностью, и сошлась с Лавинией как раз вовремя, чтобы помешать ей рискнуть сделать реверанс, что с малюткой на руках было довольно трудно. Но она удержала руки, уже готовые принять ребенка.

Прижавшись к плечу старой дамы, он с обычной у детей боязнью смотрел на нее, и Марианна теперь не смела даже пошевельнуться. Она осталась на месте со сложенными руками, пожирая глазами этого ребенка, который был ее ребенком, до глубины души взволнованная, найдя его таким прекрасным.

Себастьяно выглядел большим для своих пятнадцати месяцев. У него было маленькое круглое личико, на котором сияли большие зеленые, как у матери, глаза. Облегавший его белый костюм позволял видеть легкий золотистый загар шеи и пухленьких ручек. Черные локоны поблескивали на его головке, и когда он вдруг улыбнулся, Марианна увидела, как сверкнули белизной три или четыре зуба.

Донна Лавиния осторожно отсоединила его ручки от своей шеи.

— Ну вот, — сказала она тихо, — возьмите же его, госпожа! Он ваш…

Вопреки опасениям Марианны ребенок не сопротивлялся. Он перешел из рук в руки, словно это была для него самая обычная в мире вещь. Марианна ощутила, как к ее шее прикоснулась теплая маленькая ручка.

— Мама… — пролепетал малыш. — Мама…

Тогда, изо всех сил удерживая слезы, чтобы не испугать его, она осмелилась наконец поцеловать своего сына. Волна любви поглотила ее, стремительный поток, смывший последние сожаления, последние сомнения, тогда как в глубине ее затихал пугающий голос, постепенно удаляясь:

«Ты никогда не увидишь его… Ты никогда не возьмешь его на руки… Ты не сможешь…»

Вместе с Лавинией, держа сына с гордостью императрицы, Марианна подошла к ожидавшим, тоже взволнованным до слез этой сценой, которую все, с самого отъезда из Парижа, ожидали с нетерпением и беспокойством. Жоливаль поздоровался с Лавинией на правах старого знакомого и представил свою жену, затем, поскольку все собрались войти во дворец, Марианна решилась наконец задать вопрос, который давно жег ей губы.

— Князь… мой муж… Могу я его увидеть?

Перед сияющей улыбкой экономки она почувствовала себя немного смущенной.

— Конечно, госпожа, вы увидите его, — воскликнула Лавиния, — когда он вернется.

— Вернется? Его нет на вилле? О Господи! Неужели он путешествует?..

Внезапно она ощутила разочарование и непонятный страх. Уже столько месяцев жила она с мыслью встретить этого удивительного и привлекательного человека, остаться с ним, разделить нечеловеческую жизнь, которую он себе избрал… и теперь она узнает, что надо еще ждать, чтобы преподнести ему в дар себя.

Она была так разочарована, что, когда Лавиния рассмеялась, едва не обиделась и не сразу поняла, что она говорит.

— Нет, ваше сиятельство, он не путешествует. Его сейчас нет дома, вот и все! Но он не задержится. Он пошел на выгон.

— Ах, он пошел…

Затем внезапно она поняла.

— Донна Лавиния! Вы говорите, что он вышел? Он снаружи… средь бела дня?

— О, да, госпожа… Покончено с кошмаром, покончено с проклятием. Смотрите! Ради ребенка посадили все эти цветы, и все дурное забыто. Невозможно было дальше жить взаперти. Малыш, который любит его, не понял бы почему. Это было нелегко, но мне удалось с помощью отца Амунди убедить его. Так вот, когда мы вернулись сюда, мы собрали всех слуг, всех крестьян.

Они были все здесь… возле этих ступеней. Отец Амунди поговорил с ними, затем я, ведь я знаю их всех, ибо я одна из них, и, наконец, князь, который перед ними бросил маску из белой кожи в огонь.

— И тогда? — обеспокоенно спросила молодая женщина.

— Тогда? Они упали на колени, как перед Спасителем, и кричали, кричали. Их приветственные возгласы возносились к небу. И два дня они чествовали хозяина, который согласился наконец показать им свое лицо…

Слушайте! Это он!

Послышался лошадиный топот, пробудивший воспоминания в самых глубинах души Марианны. Это были те громовые раскаты, которые преследовали ее ночами в черные часы после ее свадьбы, подчиняясь ритму бешеной гонки белоснежного жеребца. Шум нарастал, приближался, и внезапно Ильдерим с всадником белой молнией возник перед всеми. С легкостью ласточки лошадь пролетела над широким бассейном. На руках у Марианны Себастьяно закричал от радости:

— Папа! Папа-па-па!

Марианна нежно поцеловала его и передала Лавинии. Медленно, но без колебаний она спустилась по ступенькам и одна направилась по травяному ковру навстречу всаднику. Он несся на нее, как пушечное ядро, может быть, не замечая ее… Однако она не шелохнулась, плененная дикой красотой этой скачки, рискуя быть сбитой, если Коррадо не укротит бешеный бег Ильдерима, Но он был подлинным властелином этого королевского животного, так долго остававшегося его единственным другом. В четырех шагах от Марианны конь встал на дыбы, забил в воздухе передними ногами, затем вдруг резко опустился, в то время как всадник гибким движением соскользнул на землю.

И тогда Марианна увидела, что бронзовое божество ее воспоминаний стало действительно живым существом.

Он был одет, как невесть какой дворянин-фермер, объезжающий свои земли погожим летним днем, в облегающие черные панталоны, заправленные в кожаные сапоги, и белую рубашку, раскрытую на мускулистой груди. Но его синие глаза улыбались, полные света, какого она никогда в них не видела…

Она так напряженно смотрела на него, что даже не подумала заговорить. Но ей показалось, что она пробудилась ото сна, когда он осторожно взял ее руку и припал к ней губами, — Добро пожаловать, сударыня, — прозвучал низкий голос, который всегда волновал ее. — Вы приехали… проведать нас?

Она поняла, что он не решается еще поверить в ее возвращение и по-рыцарски оставляет ей путь к отступлению. Но в тоне его слов она услышала растрогавший ее страх.

— Нет! Я приехала, чтобы остаться, если вы по-прежнему хотите этого. Я приехала, чтобы быть вашей женой, Коррадо, вашей женой полностью… всецело. Я не прошу у вас прощения за все то, что вы выстрадали из-за меня, но я отдаю себя в ваши руки! Хотите вы меня?

Какое-то время они стояли молча. Синие глаза князя впились в глаза молодой женщины, словно пытались вырвать тайну из их глубины, но под этим взглядом, в котором внезапно взволнованная Марианна могла прочесть пылкую страсть, зрачки цвета морской волны не дрогнули, не отвратились.

Но вот он нежно, почти робко привлек ее к себе.

— Кто же откажется увидеть осуществленным свой самый сладкий сон? — взволнованно прошептал он.

Этой ночью, исходя блаженной истомой, Марианна узнала, что не первый раз принадлежит Коррадо Сант'Анна и что ее загадочный любовник с Корфу вернулся к ней навсегда…