Марина

Глава 2

Она забилась в угол сарая, вся сжавшись, словно хотела исчезнуть, превратиться в точку. Закрыв обеими руками голову, готовилась к нападению. Весь её вид напоминал загнанного, затравленного зверька, не ожидающего ничего иного, как только смерти. Она даже уже больше не сопротивлялась, а лишь ждала… Ждала в который раз проявления жестокости, бессердечия, сродни садизму, от таких же семнадцатилетних ровесников – своих же одноклассников…

– Не бойся, они ушли, их дворник прогнал, – Лёня слегка дотронулся до плеча девушки. Но девушка не отвечала, закрыв лицо руками, она плакала.

– Марина, успокойся, пожалуйста, – молодой человек сел рядом с ней. -Ты меня прости, их много было.

– Ну, что ты, Лёня, я нисколечко на тебя не обижаюсь, – она ладонями вытерла слёзы, затем, немного успокоившись, повернула к молодому человеку лицо.

– Ой, что это? – Марина руками осторожно поворачивала лицо Лёни, рассматривая ушибы и ссадины. – Это они, да? Я же запретила тебе вмешиваться, ты же обещал!

И она вновь расплакалась.

– Ну, ладно, Марина, не плачь, как я мог равнодушно смотреть на это всё?

– Да пойми ты, это же фашисты, просто русские фашисты. Они что хочешь могут сделать, ни перед чем не остановятся. Пойми, ты – еврей, таких, как ты, они тоже не любят.

– Что за люди?!

– Не знаю, Лёнечка, хочу понять, но не могу. Пошли, уже поздно, а то меня в детдом не пустят. Она встала.

Стройная как берёзка Марина была на редкость красива и лицом, и фигурой. Взгляд её прелестных глаз был по мужски смелым и непокорным. У своих обидчиков она никогда не просила о пощаде, не извинялась, при них никогда не плакала. И одноклассницы, которых в стае “волков” было большинство ненавидели и избивали её больше из зависти.

Лёня тоже поднялся. Как ни ворчала Марина, но молодой человек проводил её до детдома. Сторож, дед Матвей, ласково улыбнулся ребятам.

– Нагулялись? Поди, и уроки не сделали? Молодость. Она бесшабашностью славится, – по-доброму сказал старик, пропуская Марину во двор.

– Пока, Лёнечка, – махнула рукой.

– Спокойной ночи, – и молодой человек быстрым шагом пошёл домой.

Лёню дома уже ждали. Мама, Софья Петровна, встретила сына у входной двери.

– Котик, ты почему так долго? Ты же знаешь, как я переживаю, – и женщина нежно обняла сына.

– Мама, что со мной может случится? Успокойся, война давно закончилась. На дворе шестидесятый год, – и молодой человек пошёл мыть руки.

– Если бы это что-то значило, – грустно сказала мать и прошла на кухню.

Там за столом уже сидел глава семейства – Семён Давидович Шнейдер и читал газету «Правда». Через несколько минут на кухню влетел и Лёня.

– Пап, привет. Кушать хочется, – и он, усевшись за стол, взял в руки ложку и принялся есть суп.

–Что у тебя с лицом? – встревожено воскликнула мама.

– Да, на физкультуре, с турника упал, – не отрываясь от поглощения супа, быстро ответил Лёня.

– О чём только учителя думают? – возмущённо продолжила она, но вскоре успокоилась и тоже стала есть. Отец, пристально посмотрел на лицо сына, но ничего не сказал. Он отложил в сторонку газету и придвинул поближе к себе тарелку с супом, но прежде чем начать есть, ласково посмотрев на жену, спросил.

– Софьюшка, как прошёл день?

– Сегодня была в магазине, и ко мне подбежал мальчик, лет так десяти, и ну приставать: «Тётенька, купи у меня рыбку свежую, купи да купи!», – как-то грустно ответила она.

– И что же, ты купила? – видя, замешательство жены спросил Семён Давидович.

Жена о чём–то думала и не сразу услышала вопрос. Лишь когда Семён Давидович повторил его снова, вышла из оцепенения.

– Что ты говоришь? Ах, да, купила, – вспомнив, о чём шла речь, торопливо добавила женщина.

– Какая-то ты странная сегодня. – Семён Давидович обеспокоенно посмотрел на жену. – У тебя всё в порядке?

– Да, дорогой, всё нормально, что-то голова болит. Пойду, прилягу, – и женщина быстро встала и ушла в спальню.

Отец и сын остались за столом доедать суп. Лёня съел первым и, сказав «спасибо», прошёл в свою комнату. Чуть позже к нему пришёл отец. Плотно прикрыв дверь, он прошёл и сел на диван. Лёня сидел за столом и решал геометрическую задачу.

– Сынок, так куда ты намерен поступать после окончания школы, напомни? – начал разговор отец.

– Пап, мне сейчас некогда, если у тебя всё, то давай завтра поговорим. Извини, мне действительно некогда, – на секунду оторвавшись от тетрадки, произнёс Лёня, а потом снова продолжил рисовать чертёж к задаче.

– Лёня, я не страдаю отсутствием памяти, но вот ты, похоже, что да.

– Ну, что ещё? – бросив карандаш на стол, недовольным голосом воскликнул Лёня, повернувшись лицом к отцу.

Тот, подавшись вперёд, – очевидно, чтобы быть ближе к сыну, – тихим голосом заговорил.

– Ты хочешь на юридический, но ты догадываешься, наверное, что здесь ты не поступишь. Я имею ввиду – в Союзе. Мы с мамой делаем всё возможное, чтобы получить разрешение на выезд. А ты!

– А что я? – раздражённо вставил Лёня.

–Не перебивай. Что за дружба у тебя с этой девушкой? Он с турника упал. Мне-то хоть не ври.

– С какой? – Лёня отвёл взгляд. Он взял в руки карандаш и сделал вид, что намерен продолжить чертить.

– Ты сам прекрасно знаешь. Мне Самуил Семёнович рассказал, что практически каждый день видит вас вместе.

– Откуда он мог нас видеть, цирюльник проклятый?!

– Не ругайся, он желает тебе добра. У неё отец – фашист. Тебе повезло, ты родился в сорок третьем, почти в сорок четвёртом. Я тебе рассказывал, но ты, очевидно, забыл. Так вот, из всего Шнейдеровского рода, из всех проживающих в Союзе, которых насчитывалось восемьдесят человек, в живых остались только мы. Мы – три человека. Понимаешь – три человека… Мы остались живы только потому, что на начало войны проживали в Москве. Все остальные наши родственники, жившие в Белоруссии и на Украине, были уничтожены нацистами в концлагерях или гетто, или убиты на поле боя. Возможно, отец этой девочки нажимал на курок автомата, стреляя по беззащитным людям или отдавал приказы устраивать облавы с целью обнаружить еврейских детей, спрятанных добрыми людьми. Понимаешь ты или нет? Такое не прощают и не забывают. В ней течёт кровь её отца – фашиста. Это, во-первых, а во-вторых, если до Москвы дойдёт, что ты дружишь с немкой, нас не то, что из страны не выпустят, нас в тюрьме сгноят. Я прошу тебя, пока по-хорошему, прекрати всякую дружбу с этой девочкой, иначе мы вернёмся в Москву и там будем дожидаться разрешения на выезд.

– Я не смогу. Чем же тогда мы лучше тех же фашистов, если бросаем в беде? Ей и так не дают жить, дразнят, оскорбляют, угрожают убить.

Отец, ничего не ответив, молча, встал и вышел из комнаты сына. Что мог он сказать ему? Он – Семён Давидович Шнейдер, врач- хирург? Был на войне с первого её дня. Оперировал под бомбёжками, голодал, недосыпал. Работал по восемнадцать и больше часов в сутки. Лишь в конце войны был комиссован и отправлен в Москву. Он видел смерть в самых ужасных её проявлениях, и казалось, уже ничего не должен бояться. Но когда, вернувшись, через несколько лет был осужден по так называемому делу врачей – испугался, потому что был бессилен что-либо доказать. Конечно, он знал о репрессиях, готовился, но, когда пришли – испугался. Даже не за себя – за маленького Лёньку, за Софьюшку. И вот сейчас опять этот животный страх. Стыдно смотреть сыну в глаза, зная, что он прав. Семён Давидович прошёл в спальню. Софья уже лежала в постели и читала книгу.

– Сёмушка, ты где был?

Ничего не ответив, Семён Давидович молча, разделся и лёг в кровать. Жена убрала книгу, выключила торшер и пролезла под руку мужа. Он лежал на спине с открытыми глазами, одной рукой обнимал жену.

– Почему они нас так ненавидят, что плохого мы им сделали? – грустным голосом сказала Софья. – Ты знаешь, этот мальчишка, ну, который рыбу-то мне продал, так вот, он, уходя, меня жидовкой обозвал. И с такой ненавистью… За что?

Муж ничего ей не ответил, а лишь крепче прижал жену к себе…

Лёня пришёл в класс, но Марины там не было. Он прошёл и сел на своё место. Последние два года, они сидели за одной партой. Чуть больше девяти лет назад Леонид вместе с семьёй приехал в Курск. Он тогда учился в первом классе, вернее, только начал. Его отца, имеющего орден Красной Звезды, как врача-вредителя выслали в город Курск, – мама тогда плакала от радости, что не расстреляли.

После смерти Сталина, в пятьдесят третьем, дело врачей признали сфабрикованным и отца реабилитировали, но возвращаться в Москву родители Лёни не захотели.

Марина в Курске жила четырнадцать лет. Со смерти её защитницы Маргариты прошло две недели, и с тех пор жизнь Марины стала невыносимой. Ночевать в детдоме она боялась. На место Маргариты пришёл дед Тимофей. Он, конечно же, не гнал Марину, разрешал ночевать у него в каморке, но дед любил приложиться к рюмке, и частенько к нему наведывались его собутыльники. В такие дни Марина подолгу сидела возле каморки в ожидании ухода «друзей» деда. Лёня не знал, что Марина не ночует в детдоме, она не стала ему этого говорить – пожалела. Чем он может помочь? А переживать будет.

Прозвенел школьный звонок, но Марины всё не было. Лёня не стал ждать, когда начнётся урок, а схватив портфель, бросил его на соседнюю парту, другу Витьке.

– Вечером заберу, – с этими словами направился к выходу.

В дверях он всё-таки столкнулся с учительницей физики, но бросив: «Здрасьте», – не останавливаясь, выскочил из класса. Уже на улице на секунду задержался, обдумывая, куда бежать в первую очередь.

Беспокойство за Марину увеличивалось в его душе с каждой минутой. Сначала он побежал в детдом, но воспитательница на вопрос, где Марина, грубо ответила ему, что после смерти Маргариты та в детдоме не появляется.

– Кому она здесь нужна? У нас дети героев войны живут или те, у которых родители были зверски убиты. Фашистскому выводку у нас ни место! Пусть убирается к чёртовой матери! – крикнула воспитательница вслед парню

Встревоженный известием, Лёня выскочил на улицу и побежал к сараям. Были за школой подобные сооружения. Когда-то там была конюшня, ещё до войны. Во время войны всех лошадей края вывезли на фронт, после войны было уже не до них. Конюшни окончательно пришли в запустение, всё, что можно было утащить, растащили, осталось лишь то, что совсем не пригодно для хозяйства. Ребятня любила там собираться: кто резался в карты, кто курил, кто выпивал. Вчера Марину туда загнали детдомовцы, и одному Богу известно, чем всё это закончилось бы, не окажись рядом дворника Тимофея. Лёня облазил все углы конюшни, но Марины там не было, он обегал все окрестности, но её не было нигде. Тогда он побежал к морю. Как сумасшедший, бегал по берегу и звал её. Вконец измученный, сел на камни, с трудом сдерживая слёзы.

Вдруг до него донеслись тихие стоны. Вскочив, Лёня бросился к кустам, ругая себя, что не сделал этого раньше. Она лежала прямо в грязи, в разодранном платье. На руках и теле – повсюду были синяки. Лёня уже не сдерживал слёз. Несколько секунд он сидел рядом с девушкой и плакал… Наконец, взял себя в руки и попытался её поднять. Марина стонала от боли.

– Потерпи, Мариночка, – сдерживая рыдания, он поднял её и понёс домой.

Отец пришёл из больницы на обед, и они с мамой сидели на кухне и ели. На звонок открыл отец, и, увидев на руках сына избитую девушку, сразу догадался, кто она. Не говоря ни слова, Лёня, прошёл в зал и положил подругу на диван.

Услышав стоны, прибежала мать. Посмотрев на Марину, она всплеснула руками и заплакала. Вчера ночью глава семейства наконец-то решился и рассказал жене о дружбе их сына с Мариной. Он понимал, что такие отношения могли перерасти в более сильное чувство и, испугавшись этого, понадеялся, что вместе с женой они сумеют повлиять на сына. Семён Давидович рассказал и то, что девушка подвергается издевательствам со стороны одноклассников, а их сын её яростно защищает. И вот сейчас мама Лёни стояла и плакала. Но не о девушке, а о горькой судьбе их семьи, которой теперь уже наверняка откажут в выездной визе, и придётся им влачить жалкое существование в этом мрачном, неприветливом городе. И их сын никогда не будет адвокатом, в лучшем случае каким-нибудь слесаришкой на судоремонтном. Возможно, и того хуже – посадят. Конечно, она не представляла за что, но знала – причина, так она и не обязательна, лишь бы у тех, кто наверху, появилось желание посадить.

Отец осмотрел девушку.

– Её срочно нужно отвезти в больницу, – Семён Давидович вышел в прихожую и стал обуваться.

Жена бросилась к нему, пытаясь помешать его уходу из дома.

– Сёмушка, тебя арестуют, найдут причину, – жена плача повисла у него на руке.

– Софья, что ты такое говоришь! За что меня должны арестовать.? Пусти, ты задерживаешь меня, а девушке нужна срочная медицинская помощь.

– Нас точно не выпустят из страны! Столько сил и денег!.. Всё будет напрасно, – молила она мужа.

– Софья, мне не нужна свобода путём предательства. Я – врач. – и он, высвободив руку, вышел из квартиры.

Марину поместили в стационар. Семён Давидович поставил в известность милицию и протокольно зафиксировал состояние здоровья девушки на момент её поступления в больницу. Лёня после школы бежал к Марине и оставался у неё до поздней ночи. Когда ей стало немного легче, она стала рассказывать.

– Они били… по очереди. Ты знаешь, я видела их глаза, полные ненависти и злобы. Старались бить поточнее: по ногам, в живот. Били долго, пока сами не устали…

– Хватит, Мариночка, не терзай ни себя, ни меня, – целуя и гладя руку девушки, взмолился Лёня.

– Лёнечка, я не хочу так жить, лучше уж умереть, – из глаз Марины катились слёзы.

В палату заглянула медсестра: “Никитина, к тебе из милиции”. Вошёл милиционер, оглянулся по сторонам.

– Смотрю, Никитина у тебя отдельная палата. Хорошо устроилась.

– Что вы такое говорите! – вмешался в разговор Лёня, – Вы посмотрите на её состояние, её же чуть было не убили!

– А вы, похоже, сын доктора Шнейдера.? Кем вам приходится потерпевшая?

– Мы учимся с ней в одном классе. Какое это имеет значение? – юноша негодующе посмотрел на милиционера.

– Ты глазами-то в меня не стреляй. Что-то других одноклассников я не вижу. Почему именно ты, а никто иной? Может, вы родственники?

– Я ещё раз вам повторяю: мы одноклассники.

– Что здесь происходит? – в комнату вошёл Семён Давидович. Увидев милиционера, он сказал.

– Лёня, ты пожалуйста, выйди, милиционер хочет поговорить с Мариной.

– Вот именно, с гражданкой Никитиной, – и милиционер уселся на стул, на котором минуту назад сидел Лёня.

Молодой человек вместе с отцом вышел из палаты. Отец, взяв сына за локоть, отвёл в сторонку. Шёпотом он стал наставлять его.

– Ты что, вообще ничего не понимаешь? Это же милиционер, любое твоё необдуманное слово погубит всех нас, и Марину в том числе. Они же специально провоцируют, вынуждают тебя сорваться, а потом так переиначат твои слова, что на любую статью потянет, и не отвертишься. Пойми, сынок, нельзя поддаваться на провокации. Выдержка – единственное наше спасение. Иди домой, придёшь позже.

А в палате у Марины милиционер, между тем, вёл допрос девушки.

– Итак, Никитина, ты утверждаешь, что за так просто, без причины детдомовцы избили тебя. Почему же они не делали этого раньше?

–Почему, делали, но так сильно впервые… Раньше Маргарита была жива. Она заступалась

– Маргарита – это дворничиха, которая?

– Да.

– Мой тебе совет, и передай своим покровителям: это дело лучше замять. Война закончилась недавно, дети остались сиротами, потому что их родители героически сражались за Родину, а не то что некоторые, вроде твоей мамки. За что им тебя любить? Фашисты издевались над их близкими. Пойми ты это, дура и терпи.

– Чем они сами лучше фашистов, если такое творят? – тихо произнесла Марина.

– Ты что такое говоришь! – лицо милиционера перекосила злоба. – Детей героев фашистами обозвала! Да я тебя сгною в тюрьме! – и он в негодовании встал со стула. – Мало они тебя!..

В это время в палату вошёл Семён Давидович.

– Что за крики, товарищ милиционер? Вы почему нарушаете режим больницы? – и врач строго посмотрел на милиционера.

– На каком основании Никитиной предоставили отдельную палату? Она что, ваша знакомая?

– Ей была предоставлена отдельная палата по медицинским показаниям. Ещё вопросы есть? Если нет, то покиньте помещение. Больная должна принять процедуры. Очень жаль, товарищ милиционер, что во всём этом деле вас заинтересовала лишь отдельная палата, а не состояние больной.

– Чёрт знает, что творится в этой больнице! – и милиционер, хлопнув дверью, выскочил из палаты.

Марина тихонько плакала. Семён Давидович подошёл к девушке и присел на край постели.

– Не плачь, милая. Мы тебя вылечим, краше прежнего станешь, а что касается милиционера, так у него профессия такая – подозревать всех. Всё будет хорошо, – и Семён Давидович вышел из палаты.

Он шёл по коридору, и тревожные мысли не покидали его.

Что всё будет хорошо, так это вряд ли… Что тот служака представит всё в негативном свете, это не вызывало сомнения. Милицейский начальник сообщит в высшие инстанции – это тоже реальность. Машина фабрикации дела закрутилась, она будет лишь набирать обороты. И это тоже факт.

Такие нерадостные мысли тяжёлой ношей легли на плечи доктора, и весь он как-то согнулся, походка стала медленной, взгляд потух. Он боялся, но конечно же, не за себя – за сына, тот уже совершеннолетний. Как он перенесёт эти лживые обвинения, которые будут базироваться на человеческих пороках, таких как трусость, угодничество, желание выслужиться любой ценой? Как он перенесёт открытое проявление несправедливости и собственное бессилие что- либо изменить?.. Не сломается ли?

Марина уже как месяц лежала в больнице. А между тем, занятия в школе закончились и началась подготовка к экзаменам. Для Марины и Лёни они были выпускными, молодые люди заканчивали десятый класс.

Семён Давидович собирался к директору школы. Директрисой была Елена Аркадьевна – женщина пятидесяти лет, в прошлом фронтовичка, дошедшая до Берлина и имеющая множество наград. Семён Давидович хотел попросить у неё разрешение для Марины сдавать выпускные экзамены. Конечно, девушка пропустила много уроков, но к счастью, его сын Лёня учился в школе только на «отлично», и он помог Марине устранить пробелы в знаниях. Опираясь на всё это и надеясь, что Елена Аркадьевна помнит, как он однажды, можно сказать по кусочкам, собрал руку её дочери после неудачного падения с высоты. Он сделал девушке сложнейшую операцию, так хорошо, что лишь пара незаметных шрамчиков остались свидетелями произошедшего. Разумеется, доктор нисколько не кичился подобным успехом. Если говорить честно, то успехов у него было достаточно. Он просто вспомнил об этом случае, лишь собираясь в школу. Семён Давидович надел свой костюм с орденами, которых было у него тоже много. Жена, увидев на муже парадный костюм забеспокоилась.

– Сёмушка, сегодня не девятое мая, по какому случаю ты так нарядился? – встревожено глядя ему в глаза, спросила она.

– Не беспокойся, Софьюшка, я всего лишь иду в школу, – ласково ответил он, нежно поцеловав жену в лоб.

– Проблемы у Лёни?

– Нет, нет, я по другому поводу.

– Значит, насчёт Марины… Сёмушка, вылечил и хватит! Выпиши девушку, и всё забудем, как страшный сон. Я прошу тебя! – в её глазах стояли слёзы, и женщина встала на дороге, мешая мужу открыть входную дверь.

– Софья, – серьёзно сказал он, – знаешь, почему не всех евреев уничтожили в оккупации на этой войне? Молчишь? Я тебе скажу. Потому что нашлись добрые, смелые, порядочные люди, – нет слов, чтобы выразить высоту их души, – которые, рискуя своей жизнью, спасали их. Рискуя своей жизнью, помогали. Понимаешь? Я не смогу жить, зная, что не всё, что мог сделать, – сделал для этой девочки. Не смогу смотреть в глаза сыну, – и Семён Давидович, мягко отстранив жену, открыл дверь и ушел.

Был тёплый весенний день. Солнце стояло высоко, но ещё не жарило. Деревья только начинали просыпаться от долгой спячки. И если подойдёшь к ним поближе и прижмёшь ухо к пока ещё чёрному стволу, то услышишь, как внутри, по одному ему известному ходу, поднимается вверх, беря своё начало в Земле, живительный сок, который, проникнув в каждую веточку, в каждый уголок дерева, выльется потом бурным ростом листьев и цветов. Запах весны уже чувствовался вовсю, хотя деревья пока ещё не цвели.

Семён Давидович вошёл в кабинет директора школы. Елена Аркадьевна была одна и что-то писала. Увидев гостя, приветливо улыбаясь, встала из-за стола и пошла ему навстречу.

– Давненько вы у нас не были Семён Давидович, какими судьбами? – сказала она, протягивая мужчине руку для приветствия. – Лёнечка – гордость нашей школы.

– Здравствуйте, – Семён Давидович пожал директрисе руку. – Я не по поводу сына.

– Да вы проходите, садитесь, – и Елена Аркадьевна рукой указала на стул, а сама прошла на своё место. – Что, говорите, вас привело к нам? – напрямую спросила директриса.

– Я по поводу Марины Никитиной. Как вы уже знаете, она лечится в нашей больнице. Я её лечащий врач, – с улыбкой, доброжелательно начал Семён Давидович, но директриса не поддержала его и сухо ответила

– А что Никитина? У неё много пропусков, и она останется на второй год.

Тогда Семён Давидович сменил тактику. Он не любил, когда его держали за простачка. Всем были известны причины пропусков Марины и их последствия, и директриса прекрасно понимала, что не за таким ответом пришёл он сюда. Ещё больше он не любил, когда ему ясно давали понять: тебе ли, еврей, соваться… И потому уже менее доброжелательно, но всё же вежливо Семён Давидович продолжил.

–Понимаете, в чём дело: Никитина не просто болеет, её жестоко избили. У нас – в стране социализма. А ведь мы самая гуманная страна в мире. И тут такое. Я думаю, не дай Бог, информация просочится в прессу, а если в зарубежную?

– У вас какое-то предложение? – холодно спросила Елена Аркадьевна.

– Да, – опять доброжелательно продолжил Семён Давидович. – Вы знаете, мой сын всё это время занимался с Мариной, и потому, может стоит допустить девушку до экзаменов и отпустить с миром. И у всех – гора с плеч.

– Пожалуй, вы правы, – ответила директриса, сделав небольшую паузу. Тем более, что ваш сын занимался с ней, и они, должно быть, ликвидировали все пробелы. Хорошо, я поговорю с учителями, чтобы они лояльно отнеслись к Марине, и учитывали её положение. Передайте, пусть Марина готовится к экзаменам и приходит их сдавать. Я думаю, девушка получит со всеми аттестат о среднем образовании, – вставая со своего места и уже улыбаясь, закончила Елена Аркадьевна.

– Спасибо, всего доброго, –встав, Семён Давидович пожал руку женщине, которую та протянула на прощание.

Марина очень обрадовалась новости, что допущена к экзаменам и сможет вовремя получить аттестат. У неё была мечта – уехать из этого проклятого города. Они с Лёней уже начали строить планы своей будущей жизни после окончания школы. Любовь, которая зародилась в их сердцах больше года назад, со временем окрепла и превратилась в серьёзное, сильное чувство. Лёня трогательно ухаживал за больной девушкой. Он чуть ли не на голове стоял, чтобы поднять ей настроение, упорно занимался с ней, готовя к экзаменам. Они подолгу гуляли в прилежащем к больнице парке, и девушка потихонечку оттаивала, ей начало казаться, что всё плохое осталось в прошлом. У неё никогда не было родных, разве что Маргарита – дворничиха.

Сейчас же, общаясь с Лёней, с Семёном Давидовичем, Марина впервые почувствовала, что значит семья. Но она ещё плохо знала, что значит мать. С её безудержной, всепоглощающей любовью к своему ребёнку, с её жертвенностью, которая не знает границ.

Мама Лёни не была исключением. Она неистово любила своего сына, и то, что из-за какой-то там девчонки её сын может быть не выпущен из страны, не давало ей покоя. Чтобы её Лёнечка остался в Союзе, об этом не могло быть и речи. И когда?! Когда её родной дядя, Самуил Львович Цукерман, успевший эмигрировать в тридцать шестом из Берлина в США, теперь делает им приглашение к себе и, можно сказать, уладил все формальности, так что американцы готовы их принять. И вот, когда появилась возможность уехать туда, где не надо будет бояться, что ночью могут прийти и забрать, что могут осудить по навету, что завалят на экзаменах, теперь остаться в Союзе? Да ни за что!

После выписки из больницы Лёня привёл Марину к себе домой, и отец не посмел отказать сыну, понимая, что ей некуда больше идти. Уже как месяц Марина жила с ними.

А Софья Яковлевна, между тем, разработала целую стратегию по выживанию Марины из их семейства. Подключив все свои связи и заплатив нужную сумму денег, к окончанию школы Софья Яковлевна преподнесла Марине новое свидетельство о рождении, где в графе отец было указано русское имя Виктор, а в графе «национальность отца» вместо прочерка, теперь красовалось – русский. Фамилия девушки осталась прежней. Всё было чисто. Конечно, кто захотел бы докопаться до истины, то, возможно, и нашёл бы запись, которую делали сами фашисты на оккупированных территориях в своих «домовых» книгах, и которые изымались СМЕРШниками в момент прихода советских войск. А эта запись гласила, что в сорок третьем в городе Трубчевске Орловской области у фельдфебеля медицинской службы Вильгельма Бакке и врача Никитиной Натальи Юрьевны родилась дочь, которую назвали Мариной.

По новому свидетельству о рождении Марина получила свой первый паспорт. Она была несказанно рада и благодарна Софье Яковлевне за проявленную доброту.

Ближе к окончанию экзаменов к Шнейдерам приехал их московский друг Эдуард Петрович. Он занимал какую-то большую должность в ОВИРе, который и выдавал разрешения на выезд из страны. Приезд Эдуарда Петровича был вызван двумя причинами. Первая – его вызвала Софья Яковлевна, написав ему длинное письмо, где слезно жаловалась на возникшее препятствие их эмиграции из СССР в лице Марины. Вторую причину своего приезда он озвучил сам. Семён Давидович, надо сказать, ожидал вестей из Москвы, но менее добрых, потому, увидев друга, весьма обрадовался.

Эдуард Петрович же, увидев в семье друзей Марину, понял, что приехал не зря. Поужинав, Лёня, Софья Яковлевна и Марина пошли спать, а мужчины остались чаёвничать на кухне.

– Семён, вы что тут творите?! Пришёл на тебя с Лёнькой донос, хорошо ко мне первому попал. Я, конечно же, его уничтожил, но предварительно, прочитал. Та девушка, о которой там шла речь, я смотрю, живёт теперь с вами? Так вот, в доносе ты, Семён, обвиняешься в превышении своих должностных обязанностей, а именно: выделяешь отдельную палату, особое лечение своей знакомой. Ты представляешь, чтобы было бы, если бы не ко мне первому попало письмо? Ты думаешь, кто-нибудь стал разбираться в правдивости этих сведений?

– Эдик, она сирота. Да, её отец – нацист, мать, скорее всего, расстреляли. Судить всегда легче. Девушка жила в детдоме, и её зверски избили свои же детдомовцы. За что -, сам понимаешь. Эдик, я не смог поступить иначе. Лёня дружит с этой девушкой, похоже, у них любовь. Отдельная палата –да, чтобы не травили соседи.

– Жестоко, что говорить… Дети народ безжалостный. Жаль девчонку, но если вспомнить, сколько детей загубили сами фашисты… Как бы там ни было, вам должны дать разрешение на выезд, но надо быть крайне осторожными. От этой девушки надо избавиться. Всё равно с собой вы её взять не сможете.

– Не знаю, что сказать тебе. Скорее всего – нет. Я не смогу так поступить. А если у них серьёзно, как мне потом смотреть сыну в глаза?

– Непростая история. Даже не знаю, что и посоветовать. Утро вечера мудренее, пошли, Семён, что-то спать хочется.

На следующий день вечером Эдуард Петрович уехал в Москву. Семён Давидович, проводив друга, успокоенный вернулся домой. Он не стал рассказывать жене о доносе, он вообще начал подумывать об отказе эмигрировать.

Лёня и Марина успешно сдали все экзамены и получили аттестаты. В домашней обстановке и отметили столь радостное событие

Ужинали в их семье обычно с приходом Семёна Давидовича домой. Он знал, что домочадцы без него не сядут за стол, потому старался позже шести вечера не задерживаться. Сегодня было всё, как всегда. В шесть вечера сели ужинать.

– А что, Лёня, не съездить ли нам с тобой на выходные на рыбалку? Я узнавал, места в доме отдыха «Родник» есть. И даже забронировал на эти выходные. Что скажешь, сынок? Поедем, давненько мы свои удочки не доставали.

– Здорово, папа! – обрадовано подхватил Лёня. – Все вместе поедем. Маму и Марину возьмём.

– Нет, нет. На меня не рассчитывайте. Часами сидеть и смотреть на удочку? Нет уж, увольте. Я думаю, и Марине там делать нечего. Мы с ней дома останемся.

– В этом я с мамой соглашусь, – в разговор влез Семён Давидович. – Очень жаль, Мариночка, но ты, похоже, простудилась. Вчера всю ночь кашляла, лучше тебе с нами не ехать, – Семён Давидович, заботливо посмотрел на девушку. – Выздоравливай, тогда и все вместе съездим. А пока, Мариночка, обязательно выпей на ночь горячего молока, если не поможет, будем лекарствами лечить, – добавил он и ласково похлопал девушку по руке.

Молодые люди с грустью в глазах переглянулись, но уже через каких-то двадцать минут весело смеялись, обсуждая фильм, который накануне смотрели в городском кинотеатре.

Наступила долгожданная пятница, и отец с сыном уехали на рыбалку. Марина с Софьей Яковлевной, проводив их, разошлись по своим комнатам. Марина, взобравшись с ногами в кресло, углубилась в чтение.

– Я в магазин. Не теряй меня, – Софья Яковлевна приоткрыла дверь.

– Хорошо.

Вернулась она вся какая-то возбуждённо-радостная. Что-то напевая себе под нос, принялась готовить обед. Позже они вместе с Мариной пообедали, и когда, помыв посуду Марина прошла в свою комнату, к ней через полчаса постучала Софья Яковлевна. Приоткрыв дверь, спросила.

–Марина я хотела поговорить с тобой, можно войти?

–Да, конечно, Софья Яковлевна, проходите, – доброжелательно воскликнула девушка и встала с кресла.

–Ты сиди, сиди.

Женщина махнула рукой в её сторону и, войдя в комнату, села на стул.

Держалась она как-то неловко, старалась не смотреть Марине в глаза. В руках у неё была газета и железнодорожный билет. Напряжение от мамы Лёни передалось и Марине. Она почувствовала опасность. Слегка отступив, растерянно смотрела на Софью Яковлевну. Та, неловко пряча глаза, протянула ей билет и газету. Марина, пока ещё хорошо не осознавая, что происходит, молча взяла их. На первой странице газеты красовалось объявление крупным шрифтом, в котором девушки и юноши, закончившие десятилетку, приглашались на комсомольскую стройку. Билет на поезд был на её имя.

–Ты должна уехать, – тихо сказала Софья Яковлевна и мельком взглянула в лицо девушке.

Она увидела глаза Марины. Этот взгляд будет преследовать её всю жизнь. Столько страха, горя, беспомощности было в нём, что ей на мгновение стало не по себе. Она готова была вырвать билет из рук Марины, разорвать его, броситься к ногам девушки и просить прощения за столь жестокий поступок, но она пересилила себя и молча осталась сидеть на своём месте.

–Когда я должна ехать? – тихим, мёртвым голосом спросила Марина.

– Поезд через два часа, я помогу тебе собраться.

Софья Яковлевна, радуясь возможности двигаться, быстро принесла сумку и стала складывать в неё вещи Марины, которых практически и не было. Она также положила в сумку еды. Всё время, пока Софья Яковлевна собирала вещи, Марина неподвижно стояла посреди комнаты. Ужас собственного положения парализовал её, она была не в состоянии мыслить, как-то проявлять эмоции и, словно каменное изваяние, стояла и смотрела в одну точку, забывая даже моргать. Через полчаса всё было собрано: и документы, и личные вещи девушки.

–Вот ещё что, – вспомнив о самом главном, Софья Яковлевна сбегала в другую комнату и принесла Марине деньги.

– На первое время хватит, – и она сунула часть денег в сумку, часть заставила её убрать в бюстгальтер.

Софья Яковлевна пошла провожать Марину. Та шла следом как собачонка, не проронив ни единого слова. Посадив девушку в нужный вагон, она задержалась на секунду возле неё и тихо произнесла.

– Если сможешь, прости, – развернулась и ушла….

Марине хотелось побежать за ней, броситься в ноги, умолять разрешить остаться, кричать, что она любит Лёню и не представляет своей жизни без него. Что ей страшно! Но она лишь безмолвно стояла, широко открыв глаза, из которых горе лилось через край, и смотрела вслед уходящей женщине.

Пришла проводница и попросила всех занять свои места. Видя беспомощность Марины, она показала ей её место – это была верхняя полка, и помогла даже поднять туда её сумку. Расстелив постель, Марина поднялась к себе и почти сутки не спускалась оттуда.

Лёня с отцом отлично порыбачили и довольные уловом, весёлые вернулись домой. По дороге Лёня ещё умудрился нарвать для Марины букет полевых цветов. У порога их встречала только мама. Она была какая-то странная, и всё время отводила взгляд.

– Мама, а где Марина? – с порога спросил Лёня.

– Марины нет

– А где она? – не унимался Лёня, на время прекратив раздеваться.

– Действительно, Софьюшка, не томи, скажи, где Марина? – обеспокоенно спросил Семён Давидович.

– Не знаю, тут вот она оставила записку, – и женщина, пряча глаза, протянула её сыну.

Лёня, в предчувствии плохого, взял записку из рук матери и молча развернул. В записке было всего несколько слов: «Семён Давидович, Лёнечка, простите, но я должна уйти, так будет лучше». Больше в записке не было ни слова.

– Когда она ушла? Где ты была, почему не помешала?! – Лёня сыпал вопросами. – Её надо вернуть! – и он, как был – в резиновых сапогах, в куртке, выскочил на улицу.

Семён Давидович пристально посмотрел на жену. От него не ускользнул и её какой-то виноватый взгляд, и желание вообще не смотреть в лицо мужа, и её чрезмерная суетливость, да и в записке, девушка не упомянула её имени. Всё это могло означать лишь то, что Софья Яковлевна каким-то образом повинна в исчезновении Марины.

– Софья, – строгим голосом сказал Семён Давидович, – где Марина?

– Не знаю, я была в магазине, прихожу – записка. Я выглянула во двор, никого не увидела, – она неуверенно стала оправдываться.

– Софья, расскажи правду, иначе я подниму на ноги всю милицию, – сурово сказал Семён Давидович, решительно взяв жену за локоть и пройдя вместе с ней на кухню.

Усевшись за стол, он повторил свой вопрос. Софья Яковлевна пыталась обидеться на столь суровое обращение, но видя строгий взгляд мужа, расплакалась и всё рассказала. И что сама купила билет, и что сама же посадила девушку на поезд. Семён Давидович, не перебивая слушал жену, на его лице суровость сменилась негодованием.

– Как ты могла?! Ты же женщина, мать, неужели тебе не было жалко Марину? Ты ведь была свидетельницей её страданий, как же так, Софья. Как ты решилась на такой чудовищный поступок? Страна всё ещё кишит беспризорниками, хулиганами, везде неразбериха, развал. Молодой девушке одной вечером в магазин выйти опасно, не то, что в поездах ездить чёрт знает куда. Что мы скажем сыну, как будем смотреть ему в глаза? Они же любят друг друга.

Женщина, закрыв лицо руками, плакала. Семён Давидович нервно ходил по комнате. Прошло почти двое суток с того времени, когда Марина уехала. Где её искать? Что делать? Он задавал себе эти вопросы, но не знал ответа. Между тем, заговорила Софья Яковлевна.

– Сёмушка, у Марины чистый паспорт, может, всё и обойдётся, устроится как-нибудь, будет работать. Стройка как-никак, обязаны принимать приезжающих, сами же звали. Ты, пожалуйста, только Лёнечке ничего не рассказывай, обойдётся как-нибудь.

– Не знал я, Софья, что ты такая жестокая. Ради заграницы ты предала сына и ту девочку ещё совсем, которая нам доверилась, поверила. Эх ты! – хлопнув дверью, Семён Давидович ушёл в спальню…

Лёня пришёл домой поздно ночью. Убитый горем, не раздеваясь, лёг на кровать. Молодому человеку хотелось одного – умереть, так невыносимо болела душа. Тихонечко в комнату сына вошёл отец. Он молча сел на краешек кровати и тихим голосом заговорил.

– Лёня, я догадываюсь, что ты сейчас представляешь себе самое ужасное, что могло случиться с Мариной. Ты напрасно это делаешь. Я много беседовал с ней и убедился, что она умная, ответственная девушка. Она понимает обстановку в стране, понимает, как надо себя вести, чтобы лишний раз не привлекать к себе внимание. И потом, у неё хороший паспорт. Я думаю, что ничего плохого с ней не случится. Она ушла, это её решение. Ты должен набраться мужества и терпеть.

–Папа, она не могла просто так уйти, мы с ней строили планы о нашем совместном будущем. В восемнадцать лет хотели пожениться. Что-то случилось, кто-то вынудил её уехать. На вокзале её видели. Она уехала. Но кто дал ей денег, своих у неё не было. Я догадываюсь, что это маминых рук дело. По какому праву нашей судьбой распорядились?

– Сынок, я разделяю твоё негодование, но факт остаётся фактом. Надо смириться.

– Папа, что ты говоришь?! Я буду искать Марину, пока не найду. Пусть даже на это мне понадобится целая жизнь.

Лёня изменился до неузнаваемости. Он стал дерзким, можно сказать, даже грубым в отношениях с матерью, несколько раз намеревался уйти из дома, но всякий раз отец терпеливо беседовал с сыном и находил нужные слова, и он оставался. Лёня практически не ел. Он целыми днями либо бродил по городу, либо лежал на кровати, отвернувшись к стене…