Марк Твен

«ТОМ СОЙЕР» И «ГЕК ФИНН»

Лето 1874 года Клеменсы снова провели на ферме сестры Оливии. Твэну построили для работы специальную, остекленную со всех сторон, беседку. Там было тихо, открывался превосходный вид на долину, и Твэн чувствовал себя хорошо вдалеке от людей. С утра, примерно до пяти часов дня, он работал в своей беседке, а вечером читал родным написанное.

Работая над очередной книгой, Твэн попутно сочинял рассказы, юмористические сценки. Такие вещи писались обычно в один присест — ведь никто не вздумает, рассказывая анекдот, отложить его продолжение на завтра. Так были созданы пародийные описания путешествий, например поездки на Ниагару, шутки с дикими преувеличениями в «западном» стиле. В рассказе «Журнализм в Тенесси» говорится о владельце и редакторе маленькой провинциальной газетки, который был занят не столько литературным трудом, сколько перестрелкой со своими оклеветанными читателями и конкурентами. Одному сотруднику отстреливают ухо, посетителя смертельно ранят. Рассказ этот — такая явная пародия, столь непринужденная выдумка, что заставляет читателя весело и заразительно смеяться. Твэн написал также много бытовых юмористических рассказов — о часах, испорченных часовщиком, о продавце громоотводов, о сборщике податей.

Большинство рассказов Твэна этого периода отличается беззаботным оптимизмом, грубоватой веселостью.

Свойственный им искрящийся юмор, оттеняющий человеческие слабости, глупость и неловкость, проникнут любовью к людям, верой в человека.

Истоки жизнеутверждающего начала твэновского юмора становятся понятными, если учесть особенности развития американского капитализма в относительно ранний период.

В своей работе «Заработная плата, цена и прибыль» Маркс писал: «В колониальных странах закон предложения и спроса благоприятствует рабочему. Отсюда сравнительно высокий уровень заработной платы в Соединенных Штатах. Капитал может здесь напрягать все свои усилия, но он не может воспрепятствовать тому, что рынок труда постоянно пустеет вследствие постоянного превращения наемных рабочих в независимых, ведущих самостоятельное хозяйство крестьян».

Колонизация окраин, подчеркивал Ленин, задерживает «развитие капитализма вглубь в старой, издавна заселенной, территории… Разрешение свойственных капитализму и порождаемых им противоречий временно отсрочивается вследствие того, что капитализм легко может развиваться вширь»[3].

Движение на Запад, мощная колонизация послужили созданию на огромных пространствах фермерской демократии, а также были источником самых широких иллюзий. Твэн впитал в себя демократические представления фермеров, смелых и безденежных искателей минералов, мелких предпринимателей. Он разделял с ними их иллюзии — о неизбежно грядущей сытой, богатой жизни, о безоблачном демократическом будущем Америки — страны равных возможностей для всех, страны, у которой свой путь, отличный от пути старой Европы.

Уже в 1862 году, в разгар гражданской войны, был принят закон о наделах, за который вели долгую борьбу американские мелкобуржуазные реформисты. Этот закон позволил предоставить безвозмездно часть государственных земель местным жителям и пришлым людям.

Длительный период относительной свободы, чувство безграничных просторов никем не занятых земель в сказочно богатой стране, борьба человека с природой создали своеобразные прямолинейные характеры. Примитивная честность и грубоватость нравов были характерны для жителей Запада.

Все, что есть обаятельного в «Простаках», «Закаленных» и ранних рассказах Твэна, а типы простаков у него проходят через все творчество, до конца своей деятельности Твэн не расставался с этими образами, — все это связано с «западным» мироощущением. Недаром в европеизированных штатах Востока Твэна воспринимали как явление экзотическое. И Твэн часто сознательно эпатировал этот ханжески добродетельный Восток. Мерзостей и на Западе было достаточно, но там по крайней ме|ре вещи называли своими именами.

Нельзя переоценить связь мировоззрения Твэна с особенностями развития Америки. Относительная свобода пространств в Америке, где, по выражению Ленина, осуществлялась замечательно широкая колонизация, поставленная на демократически-капиталистические рельсы, долгое время служила источником иллюзорных надежд на счастье людей в условиях капитализма. Впоследствии эти иллюзии начали эксплоатировать сознательно, создавая лживую «американскую романтику», литературу «красной крови».

Однажды старая веселая негритянка с трагической простотой рассказала Твэну историю своей жизни. Вся ее семья — муж и семеро детей — была распродана разным хозяевам. Из всей семьи она нашла только одного сына. Твэн записал рассказ негритянки, и он был напечатан в журнале «Атлантик». Рассказ был заслуженно оценен очень высоко.

Факсимиле первой страницы пьесы М. Твэна о Томе Сойере.

Узнав о том, что книга «Позолоченный век» инсценирована одним актером, Твэн решил сам принять участие в составлении пьесы по мотивам книги. Героем стал Селлерс. Получилась пьеса о милом, неисправимом мечтателе. Сатирические стороны «Позолоченного века» в инсценировке выпали.

Твэн не впервые пробовал свои силы в драматургии. Еще раньше он задумал написать пьесу о детстве на Миссисипи, о деревенских непоседливых мальчуганах, о девственной природе, о простых, бесхитростных людях Миссури. В последнее время Твэна все сильнее тянуло к воспоминаниям детства. В мыслях, в своем творчестве, он как бы снова проходил свой жизненный путь, но в обратном направлении — от путешествия на «Квэйкер-Сити» к Неваде, от Невады к Миссисипи. Издатель, друзья, критики не раз говорили, что успех книг Твэна зиждется на использовании богатейшего малоизвестного материала о жизни Запада, накопленного им за годы молодости. Тем больше было оснований возвращаться мыслью к прошлому.

В летние месяцы 1874 года Твэн окончательно решил написать книгу о приключениях миссурийского сорванца Тома Сойера. Тема о шалуне и его сердитой тетке была не новой. Еще до гражданской войны Шилабер на страницах газет рассказывал о баловнике Айке. Твэна, однако, привлекала не столько возможность увлекательно описать приключения детей, сколько перспектива отдаться воспоминаниям о солнечных днях на Миссисипи, о жизни в мирном маленьком городишке, о всем, что было так далеко от Америки «позолоченного века», от современной индустриальной Америки с ее миллионерами и безработными, грюндерством и тайной шахтерской организацией для борьбы с голодом — «Молли Мэгуайрс».

Гнет необходимости, вечная неуверенность вместо безграничной свободы, заботы, равнодушие, духовная расщепленность создавали людей несчастных, лишенных подлинной самостоятельности. Твэн же хотел видеть жизнь такой, какой он любил ее, — свободной и радостной.

Мягкий по природе, увлекательно веселый, не умеющий долго сердиться, долго помнить горе, Твэн мог бы излучать океаны солнечного юмора. Но окружающий мир не давал примеров благородного героизма, о котором мечтал Уитмэн, и счастливой удовлетворенности, к которой тянуло Твэна.

Твэн обратился к годам до гражданской войны, к самому, пожалуй, счастливому времени своей жизни — детству и юности. Это была своеобразная романтизация прошлого, — только в прошлом писатель находил вдохновляющие положительные образы, современность их уже не давала. И.не случайно героями своей повести Твэн сделал детей. В этом проявилось чувство реалиста, понимающего, что и в прошлом немного было достойно поэтизации. Только дети, непосредственные, прямые, которых не коснулась еще жестокая проза жизни, тяжелые заботы и нужда, могли стать героями книги, утверждающей радость жизни, в которой автор заразительно и добродушно смеется. Правда, детский мир до какой-то степени ограничивал писателя, лишал его возможности показать человека во всей его духовной глубине. Этот вопрос и встал перед Твэном в его следующей повести.

Желание жить прошлым, просто мечтать о былом даже пересилило стремление работать. Стало трудно придумывать романтические эпизоды из жизни Тома и его приятелей. Твэн временно оставил работу над новой книгой. Он бродил по лесам со своим приятелем Твичелем и рассказывал о Миссисипи, о том, каким уважением пользовались лоцманы на реке, как он — Твэн — водил пароходы из Каира в Новый Орлеан. От Хоуэлса пришло приглашение написать что-либо для очередного номера «Атлантика». Твэн решил отказаться — ему теперь вовсе не до литературы, ему не пишется. Однажды во время прогулки Твичель заметил — почему бы Твэну не написать для журнала о том, что теперь больше всего его занимает, — о Миссисипи, о работе лоцманов. Твэн загорелся мгновенно, его бросило в дрожь от нетерпения. Тотчас же он написал Хоуэлсу, что принимает предложение журнала.

Твэн решил ничего не выдумывать. Он напишет не роман, а очерки. Для них, по совету Хоуэлса, он соберет даже мельчайшие обрывки анекдотов и воспоминаний о работе на Миссисипи. Он правдиво опишет былое для интересующихся прошлым страны читателей «Атлантика». В журналисте проснулся поэт, поэт «границы», тоскующий об ушедшей радостной жизни.

Твэн написал о родном Ганнибале, сонном и безлюдном в жаркий летний день, но мгновенно меняющемся с появлением парохода; о том, что нет на свете ничего привлекательнее пароходов, об ученичестве лоцмана Клеменса на судах великой Миссисипи. Рассказал о встрече с Биксби, о постепенном овладении трудным и прекрасным искусством вождения пароходов днем и ночью, в любую погоду, в кромешной тьме и при обманчивом лунном свете. Твэн поведал и о своей стычке с Брауном и пароходной катастрофе, во время которой погиб Генри.

Желание рассказывать о «старых временах на Миссисипи» было непреодолимо. Это «вполне естественно, ибо я такой человек, который бросил бы писательство в одну минуту ради работы лоцманом, если бы мадам согласилась на это», писал Твэн Хоуэлсу.

Твэн много поработал над тем, чтобы передать «атмосферу жизни на Миссисипи», но этот труд был ему по душе, Он писал с упоением, радовался, что нет нужды начинять очерки обязательными остротами, что он не должен для забавы читателей «раскрашивать себя точно клоун и становиться на голову каждые пятнадцать минут».

Серия очерков «Старые времена на Миссисипи» была принята журналом «Атлантик». Твэн снова принялся за «Тома Сойера». Он продолжал рассказ о старых временах. Когда повесть была закончена, Твэну трудно было сказать, для кого она предназначается — для детей или для взрослых. Он начал писать детскую книгу — о забавных и занимательных похождениях Тома и его друзей, о детских шалостях и захватывающих дух приключениях в таинственной пещере, о разбойниках и кладах. Но получилась книга, которую — решил было Твэн — станут читать только взрослые. Твэн чувствовал себя неспокойно— уж очень «Том Сойер» был непохож на все написанное им до сих пор.

«Тома Сойера» Твэн послал Хоуэлсу. Тот должен был определить, что, собственно говоря, вышло из-под пера Твэна — картинки жизни на Миссисипи в более ранний период, нежели описанный в недавно опубликованных очёрках, поэма о юности человека и, юной природе, сатира на быт американских деревушек с их воскресными школами и мещанской моралью или романтическая повесть для детей, заканчивающаяся, конечно, приобретением богатства?

Хоуэлс заявил, что книга предназначена специально для детей. Некоторые особенно резкие сатирические места в повести были смягчены. Так, Твэн уничтожил, по его выражению, все намеки на сатиру в речи, произнесенной в воскресной школе.

К концу книги Тому только двенадцать лет. Он еще ребенок, он живет не только в мире Миссури сороковых годов, но и в мире романтики, навеянной рассказами о разбойниках и пиратах. Самые фантастические планы Тома оканчиваются успешно — это мир беспечного детства, мир книг со «счастливым концом».

«Том Сойер», как и первые книги Твэна, в большей части повесть о Сэме Клеменсе, на этот раз о его детстве. Это книга о привольной жизни на ферме дяди Кворлза с добрыми, заботливыми неграми, о безмятежной Миссисипи, о замечательном острове, сплошь поросшем лесом. Это книга о бегстве от мещанской прописной морали, от чопорности старших, книга, в которой «цивилизации» — четырем стенам классной комнаты, суровым обычаям и религиозным требованиям, скучнейшей воскресной школе с мальчиком, заучившим наизусть три тысячи стихов и ставшим идиотом, — противопоставлена безмятежная жизнь в «бегах», без законов, на лоне природы, в укромном месте у ручья и костра.

Тетка Полли — это Джейн Лэмптон-Клеменс, какой помнил ее Сэм после смерти отца: требовательная, глубоко религиозная, гроза шалунов и вместе с тем — любящий, сердечный, — живой человек. Добродетельный Сид, противопоставленный шалуну Тому, — это брат Генри. Приключения Тома в значительной мере повторяют факты из детского прошлого Твэна. Тут и побелка забора, и бегство из школы, и недозволенные купанья, и десятки других шалостей. Бекки Тачер — это, конечно, Лора Хокинс. И, наконец, Гек Финн — это Том Бланкеншип, верный друг, встречаться с которым Сэму и Тому Сойеру запрещено, как запрещены купанье и прекрасные ночные прогулки за городом.

В «Томе Сойере» Геку предназначена подсобная роль, он восторгается романтической изобретательностью Тома и пассивно представляет собой тот идеал вольной жизни, о котором мечтают мальчики из воскресной школы. Но Тома — и Твэна вместе с ним — неудержимо влечет к Геку. Вероятно, недаром герой книги назван Томом, как звали младшего из Бланкеншипов.

Большую часть 1875 года Твэн прожил — в воображении — на Миссисипи прошлых лет, в стране, которая, как гора в городе его детства, находилась «как раз на таком расстоянии, чтобы казаться обетованной, заманчивой, безмятежной, мечтательной».

Твэну исполнилось сорок лет. Успех в жизни пришел к нему не сразу, но за последние шесть-семь лет он быстро обогнал своих когда-то более удачливых сверстников. Когда Твэн пригласил к себе в гости старого друга Дана де-Квилла, чтобы помочь ему написать книгу о Неваде, Дан, которому когда-то Гудман предвещал больше славы, чем лентяю Твэну, был потрясен роскошью дворца Клеменсов. Твэн теперь виднейший гражданин города Гартфорда, он живет на широкую ногу, пользуется большой известностью, его анекдоты, подлинные и приписываемые ему, у всех на устах. За Твэном охотятся репортеры и просят его суждения по любому поводу. И он обычно не отказывает.

Твэн активно участвует в политической жизни. Он восхищается Грантом, лучшим из северных генералов и президентом США. Во время очередных выборов он энергично поддерживает кандидата республиканской партии против «демократов», связанных с разгромленным Югом. В то же время он видит, что неслыханная коррупция все, глубже проникает в политическую жизнь Америки, ею заражены представители обеих партий. Исполняется сотая годовщина провозглашения Декларации независимости. Твэн готовит речь о «великой и славной стране», породившей, наряду с Вашингтоном и Франклином, политиканов, вымогателей и мошенников. Он говорит о всемогуществе железнодорожных компаний, на которые не найти управы, о «несчастливом состоянии политической морали» в Америке, о том, что «есть некоторые законодательные органы, которые продаются по самым высоким ценам в мире». Речь Твэна не была опубликована. Получило известность выступление Бостонского писателя Лоуэлла, который в честь столетий Декларации выступил не с торжественной одой, а со словами возмущения по поводу коррупции в правительственных кругах.

Недовольство Твэна «состоянием политической морали» нашло отражение в рассказе «Как я баллотировался в губернаторы», где высмеиваются обычаи кандидатов на политические посты обливать перед выборами друг друга грязью, распространять самую фантастическую клевету.

Положение дел в Америке начинало с каждым годом вызывать тревогу среди все большего числа американцев. Газеты и видные политические деятели в один голос твердили, что Америка — страна равенства, страна одинаковых возможностей для всех, страна, в которой нет классов. Однако многое, говорило о существовании и даже обострении классовой вражды. Американская демократия дала трещину. Твэн чувствовал, что нужна программа для разрешения кризиса демократии.

В «Атлантике» появилась статья под заголовком «Удивительная республика Гондур». В ней рассказывалось, каким образом страна Гондур добилась благополучия.

В республике Гондур установлен новый избирательный закон. Демократия стремится к тому, чтобы каждый гражданин, как бы беден и невежественен он ни был, пользовался правом голоса. Но ведь даже в самых демократических конституциях нет прямого запрещения предоставлять некоторым людям больше одного голоса. И вот по новому закону Гондура низшее образование давало право на два голоса, среднее — на четыре, высшее — на целых девять. Но наиболее широкие возможности открывались перед богатыми людьми. Владелец имущества, оцениваемого в три тысячи сакос, получал право на дополнительный голос; каждые пятьдесят тысяч сакос давали богачам еще один голос.

Статья не была подписана. В ней не было и тени иронии, ни нотки юмора. Кому могло притти в голову, что автор статьи Твэн?!

Твэн считал, что права состоятельных людей должны быть защищены. Он не ставил под сомнение существующих имущественных отношений. Вместе с тем он выступил с речью в пользу предоставления выборных прав женщинам. Его тревожило будущее американской демократии. Он написал жене шутливое письмо будто бы из Бостона 1935 года. Из письма явствовало, что в Америке установлена монархия, появились герцоги и герцогини, лорды и император. В этом же письме к своей глубоко религиозной жене Твэн выразил презрение «болтливым» миссионерам. «Слава богу, тринадцать миссионеров было искалечено и убито, так что я согласен был терять время».

Миссурийский демократ Твэн мечтал установить в стране очень богатых людей «справедливые» миссурийские порядки.

Повесть «Том Сойер» сейчас же по выходе в свет была признана лучшей книгой для мальчиков. Лишь некоторые засушенные старые педагоги и библиотекари высказали опасение, как бы приключения Тома и Гека не подали дурного примера добрым американским детям.

Твэну захотелось продолжить повесть о жизни мальчиков с Миссисипи, рассказать о подростках, лучше узнавших действительность. Героем новой книги он сделал не Тома, а Гека. Твэн сразу же написал ряд эпизодов для новой книги, но неожиданно работа застопорилась — помешал целый ряд дел. Вскоре «Гек» был окончательно отложен в сторону вместе с другими неоконченными произведениями, как «Автобиография богом проклятого дурака» и «Таинственная комната».

Мимоходом Твэн написал нёсколько небольших юмористических рассказов и одно произведение, не предназначавшееся для печати. Это была «запись» беседы королевы Елизаветы с лучшими людьми ее времени, написанная в духе литературы начала XVII века. С озорным весельем Твэн говорил о вещах, одно упоминание о которых в викторианской Англии и респектабельных бостонских кругах вызвало бы панику. «Вы мечтаете о новом Рабле, вот вам Рабле, которого вы побоитесь признать», записал для себя Твэн, обращаясь к представителям «нежной» школы американской литературы.

Друзьям Твэна, в том числе священнику-атлету Твичелю, «Беседа» понравилась. Издать «Беседу», конечно, никто не осмелился.

Одним из дел, отвлекших Твэна от книги о Геке, была пьеса, которую он решил писать вместе с Гартом. Герой пьесы Твэна и Гарта, А. Синг, помогает распутать тайну убийства; в конце концов оказывается, что убийства вовсе и не было. Пьеса была откровенно развлекательная, написанная ради денег, но денег она не принесла.

Поездка в Бермуду дала материал для новых записок путешественника — самый привычный для Твэна вид литературы. Снова работа над пьесой-комедией о старом сыщике-любителе. Пьеса опять не удалась, ее не поставили.

Д. Твичель.

Зимой случилось происшествие, надолго испортившее Твэну настроение.

Редакция журнала «Атлантик» давала званый обед в честь старого писателя Джона Виттиера, горячего сторонника освобождения негров, поэта фермерской Новой Англии. На обеде должны были присутствовать крупнейшие писатели Бостона — Лонгфелло, Эмерсон, Холмс. Пригласили, конечно, и Твэна; от него ожидали остроумной речи. Твэн хорошо подготовился — он всегда тщательно работал над речами. Он решил сопоставить мир культуры — Бостон, с его рафинированными писателями, и мир жесточайшей действительности — Дальний запад, с золотоискателями, шахтерами, бродягами, грубыми и остроумными людьми. Твэн повел беседу от имени бродяг… Лонгфелло, Эмерсона и Холмса. Эти бродяги говорили своим языком, языком «границы», и вместе с тем цитировали отрывки из произведений писателей, чьи имена они носили. Мистер Эмерсон оказался рыжим «жидковатым парнем», мистер Холмс был «толстый, как шар, и его второй подбородок свисал до живота», мистер Лонгфелло был похож «на профессионального боксера… они были пьяны…»

Присутствующие пришли в ужас от такого поругания имен почтенных писателей. Твэн сразу же, в самом начале речи, почувствовал возмущение аудитории, но остановиться было невозможно. Когда он кончил, в зале воцарилась тишина. Затем раздался истерический смех одного из гостей.

Твэн был разбит. Ему дали понять, что он только грубый, неотесанный провинциал, человек, слишком долго соприкасавшийся с бродягами, бандитами и проститутками. Вернувшись домой, Твэн послал в Бостон письма с извинениями. Получились любезные снисходительные ответы, от которых не стало легче.

Теперь Твэн чувствовал себя менее уверенным в своих литературных способностях, чем когда-либо. Все его произведения нуждаются в правке — говорил он в письме к Хоуэлсу. Хоуэлс обучает Твэна литературным манерам, Подобно тому, как городской метранпаж учит убогого провинциального печатника. Роль редактора выполняла также и Ливи. Она, как и Хоуэлс, пристально следила за тем, чтобы в печать не проходили такие выражения, как «к чорту», «дьявольщина» и т. п. Но Оливия в качестве редактора не ограничивалась только устранением отдельных крепких выражений. По ее требованию рукопись о путешествии капитана на небо все еще лежала без движения вместе с другими статьями и рассказами, не получившими ее одобрения, главным образом, из-за не совсем уважительного отношения к религии. Недаром старшая дочь Твэна Сузи заметила однажды: «Разница между мамой и папой заключается в том, что мама любит мораль, а папа — кошек».

Уильям Дин Хоуэлс.

Семья Твэна собралась совершить поездку в Европу, а Твэн решил путешествовать пешком по Германии и написать об этом книгу.

Твэн рад был уехать подальше от людей. «Теперь они не будут говорить про меня дурное, — записал он в своей книжке, — так как знают, что я их не услышу и не почувствую боли… Вот почему мы не говорим дурно об умерших». Веселый юморист, шутник начинал плохо отзываться о человеке.

Уже с Гейдельберга Твэн начал собирать материал для новой книги, записывал интересные случаи, отмечал красоты природы. В конце Лета Твэн и священник Твичель отправились пешком в горы.

Вопросы духовной жизни сильно занимали Твэна. Одно время он увлекался спиритизмом. Случаи совпадения мыслей, «телеграфии мыслей», как он это называл, обычно служили предметом самого внимательного обсуждения в его семейном кругу. Путешествуя, Твэн порою присоединялся к Твичелю во время молитвы. Но однажды ои сказал своему другу:

— Джо, я сделаю признание. Я вовсе не верю в вашу религию. Я просто лгал, когда притворялся, что это не так. На минуту, иногда, я почти становился верующим, но вера снова уходила от меня.

Когда материал был накоплен и нужно было приступать к непосредственной работе над книгой, Твэн почувствовал, что устал от странствований, что писать ему не хочется. Он просто возненавидел свое подневольное путешествие. Твэн старался избежать работы над книгой. Вот утеряна записная книжка с заметками, можно «написать издателю и предложить какую-нибудь другую книгу». Но проклятая записная книжка отыскалась.

Дом Твэна в Гартфорде.

Мюнхен, Париж. Холод, скука, нескончаемая мало привлекательная работа над новой книгой. Утешением были только отдельные интересные посетители, например, Тургенев, с которым Твэн познакомился еще раньше в Лондоне.

Бельгия, Голландия, Англия. Встречи с знаменитостями. Званые обеды. Дожди, холод. Несколько слов в записной книжке: «Говорил с великим Дарвином…»

Клеменсы вернулись в Америку. Их дом в Гартфорде всегда полон гостей. Принимали весело, радушно. Иностранцев поражало, что этот американский юморист живет так богато. Между тем американский писатель-богач продолжал мучиться над безразличной ему книгой. Ему начинало казаться, что он приговорен к пожизненной каторжной работе над «Бродягой за границей», он чувствовал, что этой книге не хватает молодости, свежести, которые были в «Простаках».

Как и в «Простаках», Твэн осмеивает в новой книге европейскую культуру, главным образом юмористически разоблачая феодальные пережитки и традиции, еще существующие в Европе. Но янки уже не так кичится пре-. имуществами своей здравомыслящей, рассудительной родины. «Бродяга за границей» — книга довольно скучная, написанная неровно, без подъема и задора.

Закончив «Бродягу», Твэн облегченно вздохнул. В письменном столе лежала рукопись о Геке. Там же были первые наброски и для новой повести о принце и нищем. Простенький сюжет одной детской книжки подал Твэну мысль написать книгу, в которой принц и нищий меняются ролями, — принц живет жизнью народа, нищий получает возможность управлять государством.

Твэн еще раз отложил «Гека» в сторону и с увлечением принялся за работу над книгой «Принц и нищий».

Родным понравилась эта тема; каждый вечер дочери с нетерпением ждали продолжения повести — Твэн все еще придерживался привычки читать вечером семье то, что написал за день.

Средние века давно интересовали Твэна. Феодализм для Твэна был символом отсталости, деспотизма, произвола, угнетения и бесправия.

«Принц и нищий» — прекрасная, захватывающая сказка. Это сказка о том, как маленький эгоистичный и самолюбивый принц, ничего не знавший о страданиях народа, окунулся в гущу народной жизни. В мире бездомных бродяг и нищих, среди крестьян и ремесленников Лондона он встретил сердечное участие и внимание: Он почувствовал суровость и несправедливость государственных законов. Перед избалованным ребенком прошли страшные картины народных бедствий, безысходной нужды. На себе самом он испытал всю тяжесть жизни народа, и это не прошло для него бесследно. «То, что я видел здесь, никогда не изгладится из моей памяти, я буду помнить это все дни моей жизни, а по ночам я буду видеть это во сне до самой смерти, лучше бы я ослеп!», — думал принц, сталкиваясь с вопиющими несправедливостями, которые переносили бедняки.

Глубоко демократическая идея заложена в этой сказке. Мягко и справедливо решал все государственные вопросы нищий Том, сделавшись королем. Человек из народа, знающий жизнь и нужду народа, понимающий его страдания, смело идет наперекор традициям, против лицемерных обычаев и побеждает своей прямотой, правдивостью и трезвым умом.

В «Принце и нищем» Твэн раскрыл большую тему о величии народа, о силе, заключенной в его страданиях и бедствиях.

«Гек Финн» покрывался пылью. Только летом 1880 года Твэн снова начал просматривать рукопись. В это время Твэн написал рассказ «Эдвард Миллз и Джордж Бентон» — о торжестве злодеяния и поражении добродетели. Эдвард в детстве посещал воскресную школу, помогал миссионерам и был честным и исполнительным работником. Но, когда он был убит бандитом Джорджем и того приговорили к смертной казни, все жалели Джорджа, хвалили его и приносили ему цветы. Это был рассказ о несправедливости.

Жизнь на широкую ногу, открытым домом требовала все больших средств. Сумма годовых расходов семьи Клеменсов уже превысила ту цифру, которой непрочь был похвастать шахтовладелец Лэнгдон. Литературных доходов не хватало. Твэн пришел к убеждению, что издатели платят ему слишком мало. Когда умер Блис, Твэн стал искать более щедрого издателя. А почему бы ему самому не издавать свои книги? Твэн решил стать акционером одного издательства.

В Америке появлялись все новые миллионеры, люди, одним удачным делом обеспечивавшие себя и своих детей на многие годы. Это были владельцы земель, на которых находили нефть, уголь или серебро, строители железных дорог, банкиры, скотопромышленники, изобретатели или их компаньоны.

Твэн любил чудесные творения «механического века». Он одним из первых приобрел пишущую машинку, вечное перо. Твэн неоднократно говорил, что любит не искусство, а науку. Американская деловитость была ему вполне по душе. Твэну не чужд был и спекулятивный азарт. Он начал все чаще вкладывать средства во всякого рода деловые предприятия, он финансировал постройку парогенератора нового типа, изобретение в области морского телеграфа, купил акции часовой фабрики, стал совладельцем страховой компании, ассигновал средства на новый метод воспроизведения иллюстраций. Пока, однако, дела шли плохо. Однажды Твэн не принял предложения купить за бесценок большой пай в изобретении некоего Грэхэма Белла, а Белл оказался изобретателем телефона. В деловом мире Твэну явно не везло.

В это время Твэн писал матери: «Жизнь стала для меня весьма серьезным делом. Добрую часть времени у меня чувство тревоги, затравленности. Это вызвано, главным образом, деловыми обязанностями и раздражениями».

Против ожиданий, книга «Принц и нищий» не разошлась достаточно большим тиражом. Нужно было немедленно же писать новую книгу. Твэн вспомнил об очерках жизни лоцманов на Миссисипи, напечатанных в «Атлантике» несколько лет тому назад. Он решил продолжать работу, чтобы получилась целая книга. Для этого надо было посетить старые, знакомые места. Твэн отправился в путешествие по Миссисипи.

В первый же день, когда Твэн поднялся в лоцманскую рубку, его узнали. Так как Твэн не хотел назвать себя, то лоцман, по старому обычаю, наговорил ему всяких небылиц о Миссисипи, а в завершение оставил Твэна за рулем. Бывший лоцман Клеменс пережил несколько довольно тревожных минут. Потом были тихие дни в рубке, восходы солнца, которые Твэн встречал вместе с лоцманами, величественная река. Лоцманы рассказывали старые чудесные истории о хвастунах, вралях, неукротимых выдумщиках с Миссисипи. Одну такую историю Твэн записал для «Гека», но решил перенести ее в специальную книгу о Миссисипи.

Твэн, конечно, повидался с Биксби. Он даже перешел на пароход, капитаном которого был его старый учитель. Где-то в устье реки повстречался маленький пароходик, который назывался «Марк Твэн».

Путешествие навеяло тяжелую грусть. Былое ушло безвозвратно. Даже река уже не та, что прежде. В Ганнибале Твэн встретился с пожилыми друзьями детства. Каждое утро он просыпался мальчиком («во сне я видел все лица опять молодыми»), а «отправлялся спать Столетним стариком, ибо за день… успевал насмотреться на их лица, какими они стали теперь».

К своему удивлению, Твэн убедился, что те места, которые он знал с детства, захирели. Правда, пещеры, где он бродил мальчиком, теперь были превращены в прибыльные известковые разработки, но жизнь в Ганнибале не стала от этого счастливей. И люди в нем оказались скучные, они как-то опустились, поглупели. Эти люди были глубоко разочарованы. То, чего они ждали от реки, от жизни, не пришло. Казалось, что жители крохотной столицы сельскохозяйственной округи потеряли веру в грядущее счастье, сжались, осели, стали менее весомы в этой огромной шумной стране. Процветание прошло мимо маленьких городков и ферм. Удовлетворенности, обеспеченности, уверенности в завтрашнем дне, которые должны были, казалось, притти со зрелым возрастом, не было. Сила не у людей, близких к земле, а у железнодорожных компаний, владельцев зернохранилищ, спекулянтов. На смену патриархальным обычаям пришли иные, не очень радостные порядки.

И у Твэна, баловня судьбы, с его огромной славой, неслыханно высокими гонорарами, чувство неудовлетворенности окружающей жизнью стало расти, сделалось, как никогда раньше, осознанным.

Дома Твэна ждали новые литературные муки. Первую часть «Жизни на Миссисипи» он писал с восторгом, но теперь надо было нагонять строки, чтобы сделать книгу максимально пухлой, в соответствии с требованиями издательского дела. «Подстегивание и обуза договора стали невыносимы», написал Твэн Хоуэлсу. Все же он продолжал выжимать из себя скучные страницы, цитировал, сколько мог, чтобы увеличить объем книги.

Во второй части «Жизни на Миссисипи» Твэн переходит к описанию своего только что завершившегося путешествия. Здесь он применяет ту же привычную манеру, в которой написаны «Простаки» и «Закаленные». Очерки о новых лоцманах на Миссисипи, о посещении Ганнибала чередуются с анекдотами, фактическими справками, рассказами, например о кровавой мести, существующей еще на юге среди аристократов-помещиков. В некоторых главах, например в тех, где он вспоминает прошлое Ганнибала, Твэн поднимается до уровня высокого художественного мастерства. Порою он явно пишет о вещах, мало его интересующих.

Твэну исполнилось сорок восемь лет. Он записал в своей тетради: «Человек, который делается пессимистом до сорока восьми лет, знает слишком много; тот, кто оптимист после сорока восьми лет, знает слишком мало».

«Жизнь на Миссисипи» вышла в свет. Твэн съездил в Канаду, чтобы обеспечить там свои авторские права. Изобрел и решил запатентовать игру для запоминания хронологических таблиц, придумал несколько тем для рассказов, все о крупных деньгах — о банкноте в миллион фунтов, попавшем в руки нищего, о том, как бедняк собирался продать бисквит за сто миллионов долларов голодающему богачу, вместе с которым носился по морю на плоте.

В это же время была основана издательская фирма Чарльз Л. Вебстер и компания. Фирма целиком принадлежала Твэну. Первой книгой, которую фирма собиралась выпустить, должна была быть повесть о приключениях Гекльберри Финна.