Маркиз де Карабас

Глава I ЖЕРМЕНА

Холодным, но солнечным октябрьским днем Кантэн де Морле, который только что прибыл в Лондон, шел по Брутон-стрит по направлению к академии, носящей его имя.

Его возвращение в Англию в обществе Пюизе обошлось без приключений благодаря отлично налаженной системе секретной связи, которой пользовались роялисты. Она охватывала всю территорию Бретани, и у восхищенного Кантэна пробудилось глубокое уважение и доверие к человеку, чьими трудами она создавалась и поддерживалась.

Они путешествовали днем, спали ночью и сделали первую остановку немного севернее Ламбаля в тайном убежище на чердаке дома некоей госпожи де Керверсо, вторую – в Вилгурьо, где их радушно приняли в одном крестьянском доме; третью – в Нантуа, откуда агенту Пюизе в Сен-Брие было передано распоряжение к следующей ночи держать наготове рыбачью лодку. Этот агент встретил их в окрестностях Сен-Брие и незаметно провел через кордон береговой охраны и акцизных чиновников, блокировавших проход к берегу. Взятки, как объяснил Пюизе, также сыграли определенную роль в усыплении бдительности стражей берегов Франции.

На маленькой лодчонке они доплыли до одномачтового рыболовного судна, стоявшего в двух милях от берега; на нем добрались до Джерси, а оттуда – на рейсовом пакетботе в Дувр[87]. Даже в мирное время их путешествие едва ли могло пройти более спокойно.

И вот, снова войдя в свой дом, Кантэн поднялся по лестнице и как ни в чем не бывало появился в фехтовальном зале.

При виде его седой Рамель, который в это время занимался с учеником, издал восклицание, чем привлек внимание О’Келли, отдыхавшего в амбразуре окна.

– Силы небесные! Это вы, Кантэн, или только ваш призрак?

Прежде чем Кантэн успел ответить, О’Келли уже подскочил к нему и, громко смеясь, тряс его руку; Рамель, бесцеремонно бросив своего ученика, крутился вокруг, а старик Барлоу, вошедший в зал, стоял в нескольких шагах от них, дрожа от волнения.

– А мы, было, думали, что уже никогда не увидим вас по сю сторону ада! – воскликнул О’Келли, положив руку на плечо Кантэна. Глаза его сияли от радости.

– Причина тому – недостаток веры.

– Вовсе нет. Причиной тому ложь, которой мы поверили. Разве мадемуазель де Шеньер не приходила сюда с месяц назад сказать нам, что вас убили?

– По ее словам, вы были убиты шуанами где-то в Бретани, – объяснил Рамель.

– Так сказала вам мадемуазель де Шеньер?

– Да, именно она. И в ее прекрасных глазах стояли слезы. Хотел бы я заслужить их своей смертью. Она сказала, что им сообщил об этом… Как его имя, Рамель?

– Дворецкий Шавере, сказала она. Не припомню его имени. Господин Сен-Жиль получил от него письмо.

– Ясно, – сказал Кантэн и на его губах мелькнула горькая улыбка. – Это многое объясняет. Негодяй слишком поспешил.

Затем вспомнив о слезах, упомянутых О’Келли, Кантэн забыл обо всем остальном. Ему очень хотелось подробнее узнать об этих слезах. Но он не осмелился расспросить о них, решив получить исчерпывающую информацию от особы, которая, как утверждали, их пролила.

– Эту ошибку надо немедленно исправить. Я сейчас же нанесу визит на Карлайл-стрит.

– Вы не сделаете ничего подобного, разумеется, если цель вашего визита – встреча с мадемуазель де Шеньер. Они переехали на Перси-стрит, недалеко от Тоттенхэм-Корт-роуд. Я записал адрес. Думаю, их обстоятельства несколько изменились.

После такого заявления Кантэн не стал медлить. Получив от О’Келли адрес перчаточника на Перси-стрит, он отправился разыскивать его дом. Перчаточник направил его на третий этаж, и, поднявшись по скрипучей, мрачной и узкой лестнице убогого дома, молодой человек постучал в дверь, ведшую в задние комнаты.

К немалому удивлению Кантэна, дверь открыла сама мадемуазель де Шеньер в модном сером платье и с изысканной прической. Ее облик явно не соответствовал жалкой обстановке комнаты.

Она стояла перед ним с широко раскрытыми глазами, и краска медленно сходила с ее лица. Затем она вскрикнула и наконец, справившись с волнением, спросила:

– Это действительно вы, господин де Морле? Вопрос был задан почти шепотом.

– Я напугал вас? Простите меня. Если бы я мог предположить, что вы сами выйдете на мой стук…

– О, нет-нет, – перебила она. – Мы думали, что вы мертвы, кузен Кантэн, и… и…

– Я знаю. О’Келли мне говорил. Вы получили письмо от Лафона.

– Лафон написал, что ему сообщил об этом общественный обвинитель Анжера и что Шавере теперь конфисковано.

– Понятно, – Кантэн с извиняющимся видом улыбнулся. – Могу я войти?

Вопрос Кантэна встревожил мадемуазель де Шеньер.

– Ах, нет. Нет. Я… я бы предпочла, чтобы вы этого не делали. Я здесь не одна. Тетушки и Констана нет дома. И это очень хорошо. Пожалуй, им лучше не знать о вашем возвращении. Не знаю. Мне нужно время, чтобы подумать.

– Я ни в коем случае не хочу причинять вам беспокойство.

– Тогда, пожалуйста, уйдите. Сейчас же. Я бы не хотела, чтобы Констан вас здесь встретил. Мне становится страшно при одной мысли о том, что может случиться. Констан никогда не простит вас, пока жив.

– Значит, он должен простить меня? За что?

– За убийство нашего кузена Буажелена. Видите ли, нам все известно.

– Так! Эта история уже обросла слухами! – Кантэн презрительно рассмеялся. – Он погиб от моей руки. Но я не назвал бы это убийством. Единственным убийцей в этом деле был сам Буажелен.

Ее грустный вопрошающий взгляд застыл на его лице, но шум внизу вновь пробудил ее тревогу.

– Ах, Боже мой! Если это они? Уходите, сударь, уходите, прошу вас.

– Мне надо так много сказать вам, – вздохнул Кантэн. Он думал о слезах, про которые говорил О’Келли.

– У вас будет такая возможность. Я сама приду к вам, а теперь уходите.

Она с трудом выговорила эти слова, и Кантэн понял, что ее обещание объясняется желанием поскорее отделаться от него.

– Когда вы придете?

– Когда хотите. Сегодня. Вечером. О, пожалуйста, уходите!

– Я буду иметь честь ждать вас.

– Ждите. Да, да.

Кантэн еще не успел откланяться, как дверь закрылась, и он удалился, размышляя над тем, сдержит ли она данное ею слово.

Кантэн возвратился домой и стал ждать. В шесть часов вечера Барлоу ввел закутанную в плащ мадемуазель де Шеньер в ту самую обитую панелями комнату наверху, куда она уже приходила перед отъездом Кантэна три месяца назад.

Когда она позволила ему снять с себя плащ, он увидел, что страх, который несколько часов назад не позволил ей принять его, сменился суровой непреклонностью.

– Я держу свое слово, – сказала она. – Мне пришлось дать его из страха перед тем, что могло бы случиться.

– И других причин у вас не было? – мягко, спросил он.

– Мне… мне казалось правильным дать вам возможность объясниться.

Кантэн пододвинул ей стул.

– Мой рассказ будет прост, – сказал он, – а выводы из него я предоставлю сделать вам самой.

Мадемуазель де Шеньер села, и Кантэн, расхаживая взад и вперед по комнате, приступил к рассказу. Он начал с визита в Шавере и закончил вмешательством Пюизе, которое спасло его от смерти.

– Можно объяснить сообщение о моей смерти. Раз я оказался в руках шуанов, обо мне никто никогда не услышал бы. Можно объяснить и некоторые другие вещи. Можно объяснить, почему Буажелен обратился ко мне как к маркизу де Карабасу, помня, что именно Констан первым назвал меня так. Вы не улавливаете здесь совпадения?

– Оно не так велико, – во время рассказа Кантэна ее манеры смягчились, но теперь снова стали натянутыми. – Однако я не улавливаю, какие выводы вы делаете.

– В таком случае – я воздержусь от них.

– Если вы предполагаете существование какого-то заговора между моими кузенами и господином де Буажеленом, то эта мысль недостойна вас. Не говорят ли подобные выводы о том, что вы слишком склонны к подозрительности? Разве то, что вы путешествовали с охранной грамотой, выданной вам санкюлотами, не является достаточным основанием для предположений господина де Буажелена?

– Он не знал о существовании этой грамоты. Меня обыскали уже после его смерти. – Кантэн заметил, что мадемуазель де Шеньер вздрогнула. – Надеюсь, мадемуазель, вы вынесете мне снисходительный приговор за способ, который я избрал, что спасти свою шею от петли, уготованной мне вашим родственником. У меня не было иного выбора.

– Я понимаю, – она снова смягчилась. – Какая гнусность! Вы сделали Констана своим непримиримым врагом. Он не должен знать о вашем возвращении.

– А по-моему, должен. Я не намерен прятаться. Он непременно узнает, что я снова в Лондоне.

– Возможно и нет, ведь мы возвращаемся во Францию. Через два или три дня мы уедем из Лондона. Сен-Жиль уже в Голландии с Сомбреем.

– Вы возвращаетесь во Францию? Сейчас? – ужаснулся Кантэн. – Но ведь это опасно!

Взгляд мадемуазель де Шеньер еще более смягчился; ее тронуло такое проявление заботы о ней. Она даже слегка улыбнулась и покачала головой.

– Нам ничего другого не остается. Вы видели, где мы живем. Тетушка не может этого вынести.

– Силы небесные! Но это все-таки лучше, чем французская тюрьма.

Казалось, она не слышала восклицания Кантэна.

– Конфискация Шавере лишила нас средств к существованию. Ими снабжал нас Лафон, который считал Сен-Жиля ближайшим наследником. Тетушка не способна смириться с нищетой. Она всегда жила в роскоши. Террор кончился, и мы почти ничем не рискуем. Декреты против эмигрантов остаются в силе, но на них уже не обращают внимания. Во всяком случае, так нас уверяют.

– Но куда вы поедете?

– Все очень просто, – улыбнулась она. – Не вы один подумали о гражданине Бене. Лафон устроил так, что за крупную взятку из доходов с Шавере Бене приобрел для нас Гран Шэн, когда два года назад, после нашей эмиграции, его продавали как национальную собственность. Нас уверяют, что если мы вернемся, то сможем спокойно владеть им.

– И все-таки это большой риск, – сказал Кантэн, с грустью глядя на мадемуазель де Шеньер.

Она пожала плечами.

– Вся жизнь – риск. Что я могу поделать? Тетушка скорее пойдет на риск, чем будет жить в бедности. Итак, мы собираемся в дорогу и через пару дней уедем. Если здесь и нечему радоваться, – закончила она, – то я довольна хотя бы тем, что наш отъезд устраняет возможность вашей ссоры с Констаном.

– Вы так боитесь за него? – спросил Кантэн.

– За него! – воскликнула она. – За него? За вас, и только за вас я боюсь. Я знаю его безжалостный, мстительный характер.

– За меня! Какое счастье услышать от вас такие слова! Какое счастье думать, что я вам не совсем безразличен!

– Но… но это естественно. Разве не так?

– Я надеялся – о, как я надеялся! – что однажды это случится! – Кантэн приблизился к мадемуазель де Шеньер. – Судите же, как вы мне дороги и сколь ужасает меня одна мысль о вашем возвращении во Францию. Если вы уедете, я возможно, никогда вас больше не увижу.

Она опустила глаза и стала смотреть на свои руки, сложенные на коленях.

– То же самое я говорила вам, когда приходила сюда отговаривать вас от путешествия во Францию.

– Боюсь, что не совсем. Или для вас действительно имело значение, вернусь я или нет?

И здесь, вспомнив про слезы, о которых говорил О’Келли, Кантэн отбросил все сомнения.

– Понимаете ли вы, как это важно для меня? Жермена! Он опустился на одно колено перед стулом, на котором сидела мадемуазель де Шеньер, и обнял ее.

Она слегка напряглась в его объятиях, но не сделала попытки освободиться.

– Вы не поедете во Францию! – воскликнул Кантэн. Она с неожиданным удивлением посмотрела на него, затем рассмеялась, и в глазах ее засветилась нежность.

– Если им так угодно, то пусть госпожа де Шеньер и ее сын вдвоем отправляются навстречу опасности.

– А я? Как могу я не поехать с ними?

– Вы не догадываетесь? – взгляд Кантэна, казалось, проникал в бездонные глубины синих глаз Жермены. – Как видите я вынужден отбросить условности, сейчас не до них. Вы можете не уезжать с ними, выйдя за меня замуж, хоть я и остаюсь простым учителем фехтования и маркизом де Карабасом.

– Кем бы вы ни были, вы остаетесь Кантэном, – ласково ответила Жермена и, наклонившись, поцеловала его.

– Боже мой!.. – едва переводя дыхание, воскликнул Кантэн. – Значит, решено!

– О, нет. Дорогой мой, вы забыли, сколько мне лет, точнее, вы этого не знаете. Еще целый год я не смогу распоряжаться собой. До его истечения госпожа де Шеньер – моя опекунша, и закон на ее стороне. – Если бы не это, – закончила она, – все было бы так просто.

– Но если бы она согласилась…

– Было бы безумием даже заикнуться перед ней об этом. Нет, нет, мой Кантэн. Такое счастье пока не для нас.

– А для меня утрачено даже счастье, дарованное этим часом, ведь его затмевает страх за вас.

Она погладила его по отливающим бронзой волосам.

– Дорогой мой, ваш страх преувеличен. Эмигранты начинают возвращаться во Францию, и нас уверяют, что пока они будут осторожны, им не грозит никакая опасность, особенно на Западе, который правительство всеми силами стремится умиротворить.

– И вы полагаете, что я удовольствуюсь подобными уверениями?

– Что же вам еще нужно? Обещание, что я буду ждать вас? Дорогой, если вы этого до сих пор не поняли, то я даю его вам.

– Ждать? Но до каких пор? – уныло спросил Кантэн.

– До тех пор, пока судьбе не будет угодно дать вам возможность приехать ко мне, или когда я, достигнув совершеннолетия и обретя полную свободу распоряжаться собой, смогу приехать к вам. Ждать осталось меньше года.

Видя, что уныние не оставило Кантэна, Жермена продолжала:

– Милый Кантэн, это совсем недолго, а тем временем нас будет радовать сознание того, что каждый день приближает нас к нашему счастью.

Он обнял ее и крепко прижал к себе.

– Поделитесь со мной вашим восхитительным мужеством.

– Берите, сколько хотите, – сказала она, с улыбкой глядя в его глаза. – Его и мою любовь. И всегда знайте, что она принадлежит вам, Кантэн.

Но здесь стоящие на камине золоченые бронзовые часы прозвенели погребальным звоном по их исступленном восторгу. Звон часов напомнил Жермене, что пора уходить, иначе от нее потребуют отчета за долгое отсутствие. Какие бы препятствия ни встали на ее пути, перед отъездом во Францию она обязательно увидится с Кантэном.

После этого обещания, данного во время прощального объятия, она упорхнула, оставив Кантэна в состоянии, близком к безумию, с перемежающимися порывами восторга и отчаяния.

Глава II ДОВЕРИЕ

С того дня в течение целых четырех месяцев Кантэн, вернувшийся к своим каждодневным обязанностям в академии, приводил в отчаяние О’Келли угрюмым видом и рассеянностью, с какой он исполнял их. Однако, судя по всему, что он слышал от завсегдатаев школы из числа французских аристократов, в те дни умиротворения, как назвала их Жермена, возвращение эмигрантов на родину не представляло почти никакой опасности, и если многие из них еще оставались в Англии, то лишь потому, что ожидали формирования полков под британской эгидой, которые в ближайшее время собирались высадиться во Франции и нанести по Республике последний сокрушительный удар.

Однажды виконт де Белланже с заоблачных высот высокомерного презрения ко всему миру язвительно прошелся по поводу возвращения Констана де Шеньера во Францию:

– Мы можем быть вполне уверены, что природная осторожность Констана никогда не позволила бы ему сунуться туда, если бы советчики во Франции не уверили его, что он может вернуться, не опасаясь быть привлеченным к ответственности за эмиграцию. Клянусь честью, я бы и сам вернулся и ждал во Франции прибытия армии роялистов, если бы не находил жизнь в Лондоне такой приятной.

К тому времени ни для кого не было тайной, что виконт не уехал, поскольку госпожа де Летонг не хотела отпускать его до самой последней минуты.

Несколько позднее тревогу Кантэна умерили письма – три или четыре, – которые Жермена ухитрилась послать ему, но сам он был лишен удовольствия ответить на них.

И все же уныние не покидало его. Как ни парадоксально, причина его заключалась в том, что произошло между ним и Жерменой во время их последней встречи: ведь он оказался в положении человека, которому судьба не позволяла обрести то, что он завоевал.

В одно февральское утро, когда Кантэн пребывал в особенно мрачном расположении духа, он был немало удивлен неожиданным появлением в академии господина де Пюизе. Кантэн не видел графа с того дня, когда четыре месяца назад они вместе вернулись в Лондон, по причине, о которой он узнал из сплетен эмигрантов, часто наведывавшихся на Брутон-стрит. Если верить им, граф почти сразу возвратился во Францию отыскивать блуждающий огонек, с чьей помощью он собирался реставрировать монархию.

– Вот я и вернулся, дорогой Кантэн, – беспечно объявил Пюизе, – к немалому огорчению ваших друзей – наших соотечественников. Нет-нет, все эти бездельники отнюдь не мои друзья. Иногда мне кажется, что они предпочли бы и дальше голодать здесь, лишь бы вернуть свои владения любым иным способом, нежели тот, что предлагаю я. Я, видите ли, недостаточно чист для этих высокомерных господ.

Он говорил громко, не заботясь о том, что некоторые из тех, к кому относился его презрительный намек, находятся в фехтовальном зале. Среди них был граф Д’Эрвийи[88], в последнее время пользовавшийся большим авторитетом среди эмигрантов. Высокий сухопарый мужчина с суровым лицом и жесткими голубыми глазами обернулся и посмотрел на них.

– Недостаточно чисты для чего? – спросил он подходя.

– Чтобы привести вас к победе над этой адовой Республикой.

– Помнится, вы некогда ей служили.

– В таком случае – вам угодно помнить обыкновенную ложь. Я возглавлял армию жирондистов в надежде сокрушить сторонников Террора.

– Вы отличаете одно от другого? Для монархистов и просто честных людей между ними едва ли существует различие.

Оскорбительно-высокомерный тон Д’Эрвийи привлек внимание остальных, и они подошли к нише окна. Их явная враждебность ничуть не смутила Пюизе. Он рассмеялся в лицо Д’Эрвийи.

– Не следует полагать, что все монархисты и честные люди – недоумки. Те из них, кто не лишен здравого смысла, отлично понимают, что вести одну фракцию против другой – значит уничтожить целое.

– Если вести успешно, то возможно и так. Но я, признаться, не слышал, чтобы вы добились успеха.

Пюизе пожал плечами.

– Потому что я вел за собой свору трусов, которые бежали при первом залпе. Но вы, кажется, недовольны самим поступком, а не его результатом.

– А на основании чего вы судите о поступке? Кантэна возмутило высокомерие Д’Эрвийи, и он отважился вмешаться:

– Иногда о поступке судят по намерениям, которыми он продиктован.

– Благодарю вас, сударь, – и Пюизе снова повернулся к Д’Эрвийи. – Именно так судят о нем люди куда более значительные, чем вы.

Д’Эрвийи вскинул голову.

– Чем я?

– Полагаю, вы не станете возражать, если я так скажу о принцах. Что же касается государственной мудрости, то вам волей-неволей придется согласиться с такой характеристикой мистера Питта.

Старый герцог Д’Аркур счел нужным вступить в разговор:

– Вы хотите сказать, сударь, что они оказывают вам честь своим доверием?

Пюизе поднял брови.

– Боже правый! Мне остается предположить, что ваша светлость проспали все последние месяцы. Именно их доверие, господин герцог, позволяет мне хладнокровно сносить отсутствие оного у куда менее значительных особ. Хоть вы и ставите под сомнение мою чистоту, ее безоговорочно признает чистейший из чистых, мой добрый друг его высочество граф Д’Артуа.

При этих словах у некоторых перехватило дыхание. Старый герцог в гневе ударил тростью об пол.

– Какая ни с чем не сравнимая наглость! Господи, я задыхаюсь! Назвать его королевское высочество своим добрым другом!

Пюизе остался неколебим в своей высокомерной учтивости.

– Это определение принадлежит его высочеству, – он вынул из кармана письмо. – Посмотрите собственными глазами, герцог, как обращается ко мне его высочество. «Мой добрый друг», разве не так? Читайте дальше, если пожелаете. Он хвалит меня за труды и пишет о своем нетерпении возглавить собранную мною армию.

Величественный вид и презрительный тон Пюизе заставили смолкнуть неодобрительный шепот, поднявшийся над группой аристократов.

– Надеюсь, доверие его высочества не будет обмануто, – сухо заметил герцог.

– Можете быть в этом уверены, – ответил Пюизе. – Между прочим, у мистера Питта тоже нет никаких сомнений на сей счет.

– Уверенность мистера Питта едва ли поможет нам, – усмехнулся один из присутствующих.

– Думаю, что поможет, когда примет материальное выражение, то есть превратится в корабли и в солдат, не говоря уже о снаряжении и боеприпасах для армии, которая ожидает меня в Бретани.

– Вам удалось убедить мистера Питта, что в Бретани вас ожидает армия? Черт возьми! Вы обладаете редким даром убеждать. Поздравляю.

– Благодарю. Я вполне заслужил ваши поздравления. Армия соберется под моим штандартом, как только я подниму его.

Он взглянул на собравшихся вокруг него эмигрантов и, словно щеголяя своим великолепным ростом, откинул голову.

– Ах, господа, я мог бы стать герцогом Бретонским, если бы захотел, – похвастался он.

– Полагаю, – прокудахтал Д’Аркур, – мистер Питт и в этом уверен. Что за бесхитростный джентльмен, этот мистер Питт!

С видом, исполненным презрения, он отошел от Пюизе, что послужило для остальных сигналом удалиться.

– Вы поверите мне, когда вас пригласят записаться в армию, – бросил им вслед Пюизе. – Неплохая возможность для вас, господа, пролить кровь вместо того, чтобы заниматься пустой болтовней.

Раздраженные аристократы покинули фехтовальный зал, и вскоре в академии не осталось ни одного француза.

Барлоу принес графины с вином, и в глубокой нише окна, выходившего в промокший от февральских дождей сад, Кантэн остался наедине с гостем.

– Не понимаю, какой вам смысл дразнить их своей похвальбой?

– Похвальбой? Разве я хвастался? – Пюизе удобно расположился в кресле. – Но если и так, то я хвастался только тем, чего могу достигнуть. Меня забавляет, когда я вижу, как эти болваны корчатся и брызжут своим бессильным ядом. Каждый из них скорее согласился бы поставить крест на французской монархии, чем видеть меня главой Реставрации[89]. Не ворчите на меня за то, что я не отказал себе в удовольствии прокукарекать перед этими ослами, что мне, наконец, удалось убедить британское правительство поддержать мое предприятие.

– Вы в этом действительно уверены?

– Черт возьми! Неужели вы тоже решили оскорбить меня? Корабли, люди, оружие, обмундирование, боеприпасы и все остальное. Питт дал мне твердое обещание. В Бретани стоит моя армия. Она ждет моего сигнала.

Кантэн, который стоял лицом к графу, вдруг ощутил прилив воодушевления.

– Когда мы отплываем?

– Мы? Послушайте, а вы-то здесь при чем?

– Вы, разумеется, не думаете, что я не захочу присоединиться к экспедиции? По-моему, мне есть за что сражаться.

– В этом нет необходимости, – с некоторым сомнением проговорил Пюизе. – Пока все не закончится, вам лучше оставаться здесь. А там уж позвольте мне позаботиться о восстановлении ваших законных прав. Это увенчает все мои труды.

Кантэн внимательно посмотрел на графа.

– Вам угодно смеяться, – сказал он.

– Но отчего же?

– Еще немного, и вы договоритесь до того, что британские корабли и вашу бретонскую армию должно использовать для восстановления законных прав маркиза де Карабаса.

– Маркиза де Шавере, – с серьезным видом поправил Пюизе. – Клянусь честью, возможно, вы ближе к истине, чем полагаете, – беззаботно рассмеявшись, добавил он, чем привел Кантэна в еще большее изумление.

– Напротив, дальше некуда. Но давайте говорить серьезно. Я поеду с вами. И чем скорее, тем лучше.

– У вас есть на то причина? Какая?

– Сугубо личного свойства.

– Дьявол вас забери! Не хотите отвечать – не надо. Но если вас беспокоит мысль о Шавере, то могу вас заверить, что оно в полной безопасности. Во время моего последнего путешествия я озаботился получить о нем исчерпывающую информацию. Оно было конфисковано и продается. Его можно было бы купить за бесценок, но недоверие к нынешним порядкам делает продажу невозможной. Покупать земли, которые завтра же, с приходом Реставрации, будут возвращены их законным владельцам, дураков нет. Я, собственно, и пришел сюда сегодня, чтобы сообщить вам об этом.

– Не знаю, как вас и благодарить, – интерес, который проявлял к нему Пюизе, был для Кантэна источником все возрастающего изумления. – У моего нетерпения совсем другие причины.

– О которых, как я понял, вы не желаете говорить. Ладно, ладно. Посмотрим, – Пюизе осушил бокал и поднялся, собираясь уходить. – Я дам вам знать, когда буду готов к отъезду.

Целый месяц его не видели на Брутон-стрит. Однако Кантэн слышал о нем, и, поскольку источником его сведений являлись эмигранты, все, что он слышал о графе, было не к чести последнего.

Сперва они попробовали разузнать, что связывает Кантэна с человеком, которого без стеснения называли выскочкой и авантюристом.

– Он мой друг. Во Франции он спас мне жизнь. Думаю, этого более чем достаточно.

Таким или равно холодными ответами Кантэн осадил нескольких любопытных.

На некоторое время злые языки поумолкли. Однако когда по городу разнеслась весть о том, что Пюизе действительно добился поддержки Питта и доверия принцев, они заработали с новой силой. Вспомнили и передавали из уст в уста, что в 1789 году он был избран в Генеральные штаты как представитель дворянства, но предательски голосовал за третье сословие. В душе он всегда был республиканцем, но поскольку даже революционеры отвернулись от него, он объявил Республике войну. Он хитростью втерся в доверие к принцам. Хитростью навязал себя шуанам, воспользовавшись смертью Руэри, стоявшего у истоков этого движения и превратившего его в грозную силу.

Кантэн не скрывал своего презрения к этим слухам, справедливо приписывая их мелочной зависти к человеку, который обладал несомненным превосходством над завистниками и клеветниками.

Защищая доброе имя Пюизе, он создал себе немало врагов, и некоторые эмигранты, в том числе Белланже и Д’Эрвийи, перестали посещать его академию.

О’Келли близко к сердцу принял это дезертирство и с кислой миной смотрел на Пюизе и Кантэна, чье уважение к генералу все возрастало. Однако Кантэна занимали совсем другие мысли. Его нетерпеливое желание вернуться во Францию, чтобы быть рядом с Жерменой, еще более обострилось после того, как Пюизе рассказал ему о растущем духе терпимости и о трудностях, сопряженных с продажей национальной собственности, в которую перешли конфискованные у эмигрантов земли.

Зерно, посеянное Пюизе, проросло, и в голове Кантэна созрел план. Воспользовавшись тем, что на Брутон-стрит часто приходил фехтовать сэр Фрэнсис Бэрдет, который недавно женился на дочери мистера Кауттса, он получил от него рекомендательное письмо к его тестю и отправился в Сити просить совета и помощи знаменитого банкира. Он получил то и другое, и вскоре в академии стало известно, что господин де Морле готовится нанести второй визит во Францию. Не успела эта новость дойти до Пюизе, как пасмурным вечером в конце марта он неожиданно явился к Кантэну и обрушил на него целый поток упреков.

– Вы, кажется, шпионили за мной, – обиделся Кантэн.

– Вы неправильно истолковываете мой интерес к вам, дитя мое.

– Клянусь честью! Иногда вы проявляете ко мне прямо-таки отеческие чувства.

От удивления у Пюизе вытянулось лицо. Затем он рассмеялся и мощной рукой ударил Кантэна по плечу.

– Какое дьявольское бесстыдство! Или я не имею на это права? Разве я не могу похвалиться тем, что вы обязаны мне жизнью? А чем же еще может похваляться отец?

– Кажется, я не забываю об этом.

– Тьфу! Возможно и низко напоминать вам об этом! Но вы сами вынуждаете меня, обижаясь на мое участие к вам. А это тоже низость. Почему вы так спешите вернуться во Францию?

– Чтобы вернуть себе Шавере. Я обо всем договорился. Имение продается. Я намерен купить его.

– Пустая трата денег. Я уже говорил вам, что наши пушки выкупят его для вас. Но если вы так чертовски торопитесь, я не стану спорить.

– Вы бы напрасно потеряли время.

– Будь проклято ваше упрямство! – рассмеялся Пюизе. Затем его тон изменился, и он сказал серьезно. – Отговаривать вас было бы не в моих интересах. Раз вы решили ехать, то можете оказать мне услугу.

Кантэн вдруг понял, что его беспричинная обида выглядит обыкновенной неблагодарностью, и ухватился за возможность хоть чем-то быть полезным человеку, перед которым он в неоплатном долгу.

– Вам стоит только сказать.

– Вот и хорошо. Дело срочное и совершенно особого свойства. Мне надо передать послание Корматену, но обязательно с человеком, лично известном Корматену или Тэн-теньяку, который сейчас находится в его лагере. Содержание этого послания не могу доверить бумаге. Слишком велик риск, что письмо попадет в руки республиканцев. Вы готовы выступить в роли моего посланца?

– Да, разумеется. И с превеликой радостью. Где я найду Корматена?

Пюизе ответил вопросом на вопрос:

– Как вы предполагаете попасть во Францию?

– Моя охранная грамота по-прежнему при мне.

– Слишком опасно. С тех пор многое изменилось. Вы отправитесь на Джерси. Оттуда мой агент, – его имя я вам сообщу позднее – высадит вас на французский берег с окрестностях Сен-Брие. Далее вы поедете от одного надежного дома к другому, их я вам также укажу. А теперь слушайте внимательно.

Далее Пюизе изложил Кантэну суть послания, которое тому надлежало передать. Он обо всем окончательно договорился с мистером Питтом. Флот под командованием сэра Джона Уоррена уже снаряжается для экспедиции. Он будет готов к выходу в море к началу июня; условленное место высадки во Франции – полуостров Киброн. Затем следовали подробности относительно оружия, боеприпасов и снаряжения, которое доставят английские корабли. Эти сведения содержались в записке, составленной таким образом, что ее можно было расшифровать, только пользуясь особым ключом; Пюизе вручил Кантэну эту записку, а также еще одну, написанную аналогичным способом, с подробными сведениями о силах, которые высадятся для подкрепления армии шуанов. Помимо полков, набранных в Англии из французских эмигрантов, численностью до трех тысяч человек, в них войдет около четырех тысяч английских солдат. В дальнейшем к ним присоединится находящийся теперь в Голландии двухтысячный контингент под командованием Сомбрея. Помимо всего прочего, будет проведена вербовка французских военнопленных в Англии из числа тех, кто пожелает таким способом получить свободу. Предполагалось, что их будет около тысячи.

Действуя в соответствии с данной информацией, Корматену надлежало провести подготовку, чтобы триста тысяч шуанов, на которых они рассчитывают, в июне были готовы поднять оружие, как только британские корабли подойдут к Киброну.

– Все это настолько важно, – закончил Пюизе, – что я поехал бы сам, если бы мое присутствие здесь не было так необходимо. Ни одному из здешних несносных эмигрантов я не мог бы доверить представлять меня в Англии. Я с тем меньшими колебаниями прошу вас об услуге, поскольку вы так или иначе твердо решили ехать во Францию. К тому же я понимаю, что, прося вас услужить мне, могу отплатить вам тем, что облегчу ваш собственный путь. По моим каналам связи вы будете путешествовать в полной безопасности, и во время каждой остановки получите поддержку и защиту.

– И таким образом, – сказал Кантэн, – мы будем квиты.

– Не раньше, чем я увижу вас хозяином Шавере на земле, вернувшейся в лоно монархии. Поверьте, мой мальчик, и то, и другое для меня одинаково важно.

Глава III ВОЗВРАЩЕНИЕ

На борту бретонского рыболовного судна, для владельца которого ловля рыбы служила не более чем прикрытием его истинной деятельности, господин де Морле глухой ненастной мартовской ночью добрался до залива Сен-Брие. Бурная погода, специально выбранная для путешествия, с одной стороны, грозила кораблекрушением, с другой, уменьшала смертельную опасность, подстерегающую тех, кто нелегально высаживался на французское побережье.

Ремисоль, хозяин судна и старый контрабандист, вместе с командой из двух человек занимался теперь куда более опасной контрабандой, чем контрабандный перевоз грузов в Англию. Он благословлял дувший в сторону залива неистовый западный ветер и проливной дождь, плотной стеной отделявший его судно от берега.

Ремисоль, идя на немалый риск, примерно в двухстах ярдах от Эрги, велел опустить паруса, оставив их ровно столько, чтобы судно сохранило возможность маневрировать, развернул его бортом к ветру и, пока оно раскачивалось на волнах, с подветренной стороны спустил на воду шлюпку. Пересадка в шлюпку представляла для Кантэна отнюдь не самую малую опасность из тех, с которыми ему предстояло столкнуться. Скользя по залитой водой палубе, хватаясь за все, что попадалось под руку, он добрался до планшира, с помощью Ремисоля взобрался на него, отчаянно ухватился за выбоинку и сквозь окружающий мрак стал искать глазами темное пятно шлюпки на глянцевитой поверхности моря. Затем последовал головокружительный прыжок, и матрос, который спустился раньше Кантэна, поймав молодого человека, вместе с ним припал ко дну, чтобы шквальный ветер не сдул их с жалкой скорлупки, которую огромные морские валы кидали из стороны в сторону.

Пока матрос работал веслом, Кантэн перебрался на корму. Шлюпка развернулась по ветру, и ее стало меньше бросать. Вскоре киль шлюпки зашуршал по гальке.

– Поторопитесь, сударь, – предупредил Кантэна матрос.

Одной рукой он прижал молодого человека к себе, а другую почти неразличимую во тьме, вытянул вперед. – Вон там Эрги. Видите мерцающий свет? Это деревня. Дорога на Нантуа справа от нее.

– Благодарю вас. Я знаю. Я уже бывал здесь и не заблужусь.

– Постарайтесь незаметно миновать линию береговой охраны. Между ее постами не больше сотни ярдов. Скажите спасибо за дождь. Он загнал их под крышу, а раз не видно огней, значит, они спят. Хотя трудно сказать наверняка. Так что идите осторожно. Да благословит вас Господь, сударь. Оттолкните шлюпку.

Стоя по колено в воде, Кантэн выполнил просьбу матроса. Через мгновение шлюпка скрылась во тьме, и скрип уключин потонул в шуме волн, набегающих на прибрежную гальку.

Какое-то время Кантэна меньше занимали ожидающие его трудности, чем как высадивший его на берег матрос отыщет судно, на котором из осторожности были погашены все огни. Прежде чем уйти с берега, он уловил сквозь шум ветра и моря слабый оклик и понял, с помощью какой хитрости шлюпка и судно отыщут друг друга.

Закутавшись в насквозь промокший плащ, он стал медленно подниматься по берегом в сторону палаток береговой охраны. Ливень постепенно стихал, но ночная тьма оставалась такой же непроницаемой.

Неожиданно перед ним появились неясные очертания какого-то строения. Кантэн остановился как вкопанный. Он едва не вошел в одну из палаток береговой охраны, расставленных на определенном расстоянии одна от другой в наиболее удобных для высадки местах побережья Бретани и Нормандии.

Кантэн свернул вправо, но не успел сделать и нескольких шагов, как прямо перед ним тьму ночи расколол светящийся огнем конус. Испуганный этим внезапным и бесшумным взрывом света, он снова остановился, устремив взгляд на освещенную изнутри палатку.

За светящейся парусиной двигались тени двух мужчин; голову одного из них покрывала искаженная до чудовищных размеров треуголка, и Кантэн сразу подумал, что ее обладатель собирается выйти наружу. Он инстинктивно припал к земле, и рука его, тоже инстинктивно, потянулась к курку пистолета в нагрудном кармане сюртука.

Косая полоса яркого света из светящегося конуса вспорола ночь, но ее тут же заслонил силуэт человека, который появился у входа в палатку. Несколько секунд он стоял неподвижно, и Кантэн догадался, что стражник всего-навсего проверяет, не изменилась ли погода. Кантэн ничком лежал на песке и, благодаря судьбу за то, что свет не доходит до него, ждал. Доносились приглушенные голоса, но слов разобрать он не мог. Звуки песни, долетавшие из палатки, успокоили его. Черный силуэт скрылся, откинутый кусок парусины упал на место и яркая полоса потускнела. Но свет в палатке продолжал гореть, и поэтому Кантэн, поднявшись на ноги, боком двинулся в противоположном направлении и обычным шагом пошел не раньше, чем оказался между двумя следующими, погруженными во тьму, палатками.

Благополучно миновав линию береговой охраны, он подошел к подножию дюн, которые зубчатой стеной высились над берегом. Опасаясь в темноте идти по их коварным склонам, Кантэн ползком, работая руками и коленями, стал подниматься наверх. С вершин самой высокой дюны, наконец-то отважившись выпрямиться во весь рост, он стал искать глазами огни Эрги и, увидев их, окончательно воспрянул духом. В темноте он слишком отклонился влево. Однако теперь, когда он полностью восстановил ориентацию, исправить ошибку не составляло труда. Не теряя из виду путеводный огонь, под проливным дождем, который с возросшей силой колотил его по спине и плечам, Кантэн, спотыкаясь, перешел через дюны.

И вот он вышел на дорогу. Огни Эрги остались позади. Но Кантэн проделал ранее тот же путь с Пюизе и хорошо его знал. По дороге он пошел быстрее и на рассвете добрался до окрестностей Нантуа. Он определил свое местоположение по развалинам замка Гэмадек, чей мрачный силуэт четко вырисовывался на фоне светлеющего неба. Свернув с дороги, Кантэн обогнул холм, на котором стоял замок, и отыскал тропинку, ведущую через небольшую рощу к крестьянскому дому.

Крестьянин признал в Кантэне спутника графа Жозефа и охотно дал ему приют. Весь день Кантэн проспал, а с наступлением ночи возобновил путь в сопровождении крепкой молодой крестьянки, которая служила ему проводником до Вилгурьо, где была намечена вторая остановка. Так, путешествуя ночью, отдыхая днем, он нашел дружеский приют сперва в Вильнуве, севернее Ламбаля, на чердаке дома госпожи де Керверсо, затем в Кенуа в скромном жилище сестер дю Гаж и, наконец, в Виль Луэ, в опасном соседстве с брошенным родовым замком Буарди, за которым «синие» вели постоянный надзор.

Там на пятый день после высадки, не дожидаясь ночи, ибо малейшее промедление грозило опасностью, Кантэн нанял коня и поскакал к горному кряжу – Ангий – конечной цели своего путешествия.

Оставив Монконтур, он поехал по проселочной дороге, по плодородным, ухоженным землям. Чем выше он поднимался, тем меньше признаков жизни и следов человеческого труда попадалось на его пути, и наконец с вершины горы он увидел, что в направлении департамента Морбиан перед ним простиралась унылая вересковая пустошь, кое-где поросшая зарослями кустарника, лишь далеко на горизонте виднелся густой, темный лес. Местность становилась все более дикой и пустынной: за несколько часов пути – ни шалаша, ни хижины, никаких признаков деятельности человека.

Наконец, перед самым закатом Кантэн достиг голой вершины горы Бель-Эр, и на кряже Ангий показались одинокие серые строения, в которых он узнал жилище Жана Вильнева по прозвищу «Жан-Гора». Во всей округе он пользовался репутацией головореза, каковой был обязан, скорее всего, тому обстоятельству, что таверна его стояла в пустынной, безлюдной местности. Путешественники, совершающие переход через Мене в Менеак, редко заглядывали в нее.

Когда, поднявшись по извилистой тропе на вершину кряжа, Кантэн остановился перед двумя длинными одноэтажными строениями, домашняя птица с шумом разлетелась, собака злобно залаяла. Одно из строений было таверной, другое служило амбаром и конюшней.

На пороге появилась неряшливая босоногая девушка в красной юбке, неопрятная и смуглая, как цыганка. Недоверчивый взгляд блестящих черных глаз на угрюмом лице смерил Кантэна с головы до пят.

– Вы здесь остановитесь?

Вопрос, заданный резким голосом, скорее походил на оклик, чем на приглашение.

– С вашего позволения, – Кантэн спешился. – Ужин и постель, если возможно.

Девушка отвернулась и позвала кого-то в доме. В ответ появился крупный мужчина в куртке из козьей шкуры, серых штанах до колен настолько широких, что они больше напоминали юбку, и деревянных башмаках. Его голые ноги так заросли волосами, что казалось, будто он в чулках. Плоская обветренная физиономия, покрытая седой щетиной, производила зловещее впечатление в силу отсутствия в ней даже намека на мысль.

– Хм! Ужин! Это можно. Есть свежезарезанный козленок, а может, Франсина и омлет вам поджарит, – он говорил глухим, монотонным голосом на наречии, которое Кантэн разбирал с трудом. – Франсина, отведи коня господина в конюшню.

В полутемной узкой, грязной и дурнопахнущей общей комнате таверны, на полу которой барахтались в пыли несколько кур и индюшек, хозяин подозрительным взглядом оглядел гостя.

– Откуда пожаловали?

Кантэн специально назвал последний связной пункт, где он останавливался.

– Ох! Ах! – на плоском лице хозяина не отразилось ничего, похожего на мысль. – И куда же вы направляетесь?

– Это зависит от того, с кем я здесь встречусь.

– Здесь? И с кем бы вам здесь встречаться? Это заброшенный дом. Мало кто сюда заезжает.

– Мог бы заехать барон Корматен, если бы вы сообщили ему, что я его спрашиваю.

– Какой еще барон? Нет-нет, – мужчина покачал головой и осклабился. – Нет у нас здесь никаких баронов, гражданин. Дом стоит на отшибе. Путешественники и то редки. А уж бароны!.. Я в жизни не видел ни одного барона.

– Я от графа Жозефа, – не обращая внимания на разглагольствования хозяина таверны, объявил Кантэн.

– Кто-кто? Граф… Вы ошиблись, мой господин. Вы заехали не в тот дом. Здесь вас приветят, дадут ужин и постель. Но не думаю, чтобы вы встретили тут своих высокородных друзей. Только не в доме Жана Вильнева.

Настойчивость Кантэна ни к чему не привела, она только разъярила тупицу-хозяина и вошедшую в комнату смазливую, но неряшливую Франсину.

– Должно быть, вы спятили, приятель, – раздражение сделало ее слишком бойкой на язык. – Мы – люди бедные, и этот дом не для знатных особ, если бы они еще и остались в здешних краях. Откуда вы явились со своими разговорами о графах и баронах? Послушай, Жан, он, видно, с луны свалился.

– Я уже сказал вам, что приехал от…

– Ну-ну! – перебил его Жан. – Хватит! Мы сыты по горло. У нас от вас голова раскалывается.

И, словно потеряв последнее терпение, он, шаркая ногами, вышел из комнаты.

Путешествуя с Пюизе, Кантэн не заезжал в таверну и посему стал опасаться, что допустил какую-нибудь оплошность. Наступила ночь, он очень устал. Даже если бы он знал, как исправить ошибку, – а Кантэн был убежден, что совершил ошибку, – то до утра все равно ничего не смог бы предпринять.

Досадуя на самого себя, он съел ужин, от которого его едва не стошнило, прошел в отведенную ему комнату и полуодетым бросился на соломенный тюфяк.

Он проснулся от яркого света, бившего в лицо, в комнате, как ему показалось, набитой людьми, что почти соответствовало истине, поскольку в узкой каморки, где он спал, четыре человека производили впечатление целой толпы. Сперва он узнал Жана Вильнева, который с фонарем в руке стоял в ногах постели. Рядом с ним стоял неуклюжий человек, на плече у него висел мушкет, лицо скрывала тень широкополой шляпы. Лица двух других мужчин были также затенены полями круглых шляп. Кантэн вскочил на ноги.

– Что это значит? Что вам нужно? На его плечо легко легла чья-то рука.

– Все в порядке, господин де Морле. – В бодром голосе говорившего слышались смешливые нотки. – Я – Тэнтеньяк. А рядом со мной Корматен, о котором вы спрашивали.

– Как видите, – прозвучал глубокий голос барона, мы откликнулись на ваш призыв. Можете идти, Жан.

Кантэн стал дышать спокойнее.

– К чему такая поспешность? Я не настолько нетерпелив и вполне мог бы отложить удовольствие встретиться с вами до утра.

– Я не знал, кто меня спрашивает, пока не увидел вас.

– Кроме того, – сказал Тэнтеньяк, – у нас есть основательные причины выходить только по ночам. Перевал находится под усиленным наблюдением.

– Так что, если вы простите нас за неожиданное беспокойство, мы будем рады услышать привезенные вами новости, – добавил барон.

Сев на тюфяк, Кантэн приступил к рассказу и при свете фонаря, оставленного Жаном, прочел детали и цифры из криптограммы, которую вынул из нагрудного кармана.

Тэнтеньяка охватило радостное волнение, однако барон не спешил разделить его.

– Мы действительно можем быть уверены, что граф не преувеличивает, принимая на веру британскую поддержку?

– Не в правилах Пюизе что-либо принимать на веру, не имея на то достаточных оснований! – с легким негодованием воскликнул шевалье.

– Я так не считаю, – возразил барон. – А вы, господин Морле?

– Кантэн немного растерялся, ели бы он решил быть абсолютно откровенным, то признал бы, что бурный темперамент Пюизе вполне предполагает такую возможность.

– Я знаю графа не настолько хорошо, чтобы позволить себе судить об этом, – уклончиво ответил он.

– А я знаю, – сказал Тэнтеньяк. – И уверен, что вы ошибаетесь, барон.

– В том, что граф – один из тех, кто принимает желаемое за действительное? Хорошо, хорошо… Итак, британское правительство… Я, со своей стороны, предпочитаю не слишком доверять обещаниям англичан, даже если они настолько определенны, как утверждает господин де Пюизе.

– Можете не сомневаться, что они именно таковы, иначе он не стал бы утверждать этого, – резко возразил Тэнтеньяк.

– К чему пререкаться? – поинтересовался Кантэн. – Вам не приказывают предпринимать конкретные действия, пока не прибудут британские корабли.

– Необходимо сделать соответствующие приготовления на суше, – ворчливым тоном возразил барон.

– А чем же еще вы здесь занимаетесь? Привезенная мною информация должна удвоить ваше рвение; вам следует приложить все усилия, чтобы, когда пробьет час, ваши люди были готовы. Вы не позволите себе медлить из-за воображаемых сомнений относительно помощи англичан.

Корматен пожал плечами.

– Говорить, конечно, легко. Тем не менее, я не верю в нее, ибо не верю, что реставрация монархии во Франции соответствует интересам политики, которую проводить мистер Питт.

– Черт возьми, барон! Кому какое дело, во что вы верите! – взорвался Тэнтеньяк. – Вы сами сказали, что человек верит в то, на что надеется. А если мы отнесем ваши слова к вам же самому?

– Мой дорогой шевалье!

– Неужели здесь, в Бретани, вы можете судить о том, что происходит в Англии, лучше Пюизе, который ведет дела там?

Корматен развел руки умиротворяющим жестом.

– Возможно, я ошибаюсь. Надеюсь, что так оно и есть, и бутоны, взлелеянные господином де Пюизе, расцветут пышным цветом.

– От вас, барон, зависит, чтобы так и случилось, – заметил Кантэн.

– Есть приказ, и нам остается только подчиниться ему, – нетерпеливо согласился шевалье.

– О, согласен! Согласен. Я всего-навсего хотел предостеречь от необоснованных надежд. Господин де Морле, передайте графу мои заверения в том, что я выполню все его распоряжения.

– В этом нет необходимости. Он и так не сомневается, что вы выполните его приказ. Кроме того, я не возвращаюсь в Англию.

Кантэн изложил свои соображения. Барон проявил к ним мало интереса. Казалось, он погрузился в размышления. Однако Тэнтеньяк внимательно выслушал их и с искренним энтузиазмом заявил, что при господствующих в стране примиренческих настроениях Кантэн без труда приобретет во владение свое поместье и сможет мирно жить в нем.

– А если потребуется, – добавил он, – я дам вам для охраны дюжину крепких, надежных молодцов. Пусть они будут среди ваших слуг, в случае необходимости они избавят вас от неприятностей.

Они еще обсуждали дела Кантена, когда Корматен встал и прервал их разговор.

– До рассвета осталось не больше часа, а впереди у нас двенадцать миль пути. Пора ехать.

Кантэн отправился вместе с ними: он совершенно не знал дороги и нуждался в проводнике. Во дворе таверны их ожидал отряд из двенадцати человек верхом на бретонских пони, и вслед за этой надежной охраной они стали спускаться по склону горы в направлении Сен-Юрана. Вскоре склон стал менее крутым, и они поехали быстрее. Отряд уверенно продвигался по суровой и дикой лесистой местности, то здесь, тот там пересеченной глубокими оврагами. Когда небо на востоке окрасилось бледными лучами рассвета, они достигли границ огромного угрюмого леса Ла Нуэ – цели их путешествия.

Убежище Корматена и Тэнтеньяка находилось в самом сердце этого запутанного труднопроходимого лабиринта, в лагере, разбитом вожаком шуанов Сен-Режаном[90], – среди своих сторонников известным под именем Пьеро, – одним из самых деятельных и непримиримых врагов Республики. Его ближайшие сподвижники числом в две сотни человек были, в основном, старые контрабандисты, при монархии промышлявшие контрабандой соли из Англии в соседние провинции, где в те времена она облагалась высокими налогами. Эти грубые, сильные, привыкшие к опасности люди с беспримерным упорством и неустрашимостью вели партизанскую войну против правительственных войск. Сам Сен-Режан, невысокого роста, хрупкий на вид, с живыми, пронзительными карими глазами на остроносом некрасивом лице, пользовался у них авторитетом, заслужить который способен лишь опытный и умелый предводитель.

Квартирой ему служила хижина углежога, тогда как люди его жили в траншеях, вырытых собственными руками и укрытых сверху ветками могучих деревьев, замаскированных торфом и листьями. Обнаружить и уничтожить такие жилища можно было лишь после долгих и тщательных поисков. В лагере Сен-Режана нашли убежище несколько непокорных священников, всегда готовых преодолеть любое расстояние для отправления службы; запрет на деятельность священнослужителей был одним из главных факторов, восстановивших крестьянство против новой власти.

Кантэн прибыл в лагерь воскресным утром и присутствовал на мессе, которую отслужили на большой просеке в присутствии всего отряда. Почтение, выказанное ему как эмиссару Пюизе, явилось для Кантэна очевидным доказательством того, каким почетом пользуется здесь имя графа Жозефа.

– И так повсюду на Западе, – уверил его Тэнтеньяк. – Пюизе для них – мессия, и когда он подаст сигнал, из-под земли поднимется такая армия, что эти мерзавцы в Париже волей-неволей поверят в Страшный суд[91].

– Тем не менее, Кормантен, похоже, не разделяет вашего энтузиазма, – заметил Кантэн.

– Он по природе человек сомневающийся, – серьезным тоном сказал Тэнтеньяк. – В свое время он едва не попал в руки к «синим», и это глубоко потрясло его. Барон не тот, кого следовало бы назначать заместителем Пюизе. Но я делаю все, чтобы до прибытия графа поддержать его. Мы будем продолжать подготавливать почву, хотя, откровенно говоря, она уже хорошо подготовлена. Мы могли бы подняться хоть завтра. Республиканцы знают об этом, знают, что под пеплом тлеет огонь, который они не в силах не только погасить, но и локализовать. Неожиданная вспышка то здесь, то там; внезапный набег на арсенал для пополнения запасов оружия и пороха; захват зерна и скота, предназначенных для республиканских войск; дерзкое нападение на конвой – и все это отрядами, которые, нанеся удар, рассеиваются и бесследно исчезают. Такие вещи изрядно действуют на нервы нашим республиканским друзьям и подрывают их веру в собственные силы. Попробовав осуществить на деле зверский план поголовного уничтожения, теперь они выдают свой страх, прибегая к примирительным мерам, прекращают преследования, с корнем вырывают Древо Свободы, готовы даже признать терпимость в вопросах религии. При нынешнем положении дел вы не встретите сложностей в Шавере. Вашего кузена Константа де Шеньера, которому в сравнении с вами есть за что ответить, оставили в покое, и он живет в свое удовольствие в Гран Шэн.

Новость, услышанная от Тэнтеньяка, пришлась Кантэну не совсем по вкусу.

– Я думал, что он отправился к брату в Голландию.

– Он – офицер полка «Верные трону», набранного в Англии. Видя положение дел на Западе, его убедили остаться здесь и до прибытия полка служить своего рода символом для окрестных крестьян. Вам будет приятно иметь в Шавере ваших кузенов.

– По крайней мере, это будет не лишено интереса, – ответил Кантэн.

Глава IV ОБРЕТЕНИЕ ПРАВ

Ярким весенним днем господин де Морле легким галопом ехал по аллее ломбардских тополей, усеянной золотисто-желтыми крокусами, к воротам Шавере. За ним следовали трое мужчин с виду похожих на грумов[92], это были шуаны из тех двенадцати, которых выделил Кантэну Тэнтеньяк.

Принимая во внимание все вышесказанное, господин де Морле вполне благополучно уладил свои дела с Общественным обвинителем Анжера. Три дня назад он смело явился в приемную сего высокопоставленного чиновника и удостоился немедленного приема.

– Кого я вижу! Если не ошибаюсь, гражданин Морле наконец-то вернулся. Собственной персоной. Но где вы так долго пропадали?

– Я был в Англии.

– В Англии! – Гражданин Бене поморщился. – Это не место для истинного француза. Англичане – наши естественные враги с незапамятных времен. И слава Богу. Я бы не хотел иметь таких друзей. Но, во имя разума, что привело вас туда?

– Необходимость достать двадцать четыре тысячи ливров золотом.

– До некоторой степени это вас извиняет. – Худое иссиня-серое лицо со следами оспы расплылось в улыбке. – Ради такого дела можно съездить и в Англию.

– Друзья во Франции, на которых я рассчитывал, не смогли мне помочь, так что у меня не было выбора. Я привез вам чек на банк в Амстердаме.

Живой огонек в маленьких глазках Бене погас.

– На двадцать четыре тысячи?

– Золотом. Разве мы не сговорились на этой сумме? Бене изобразил негодование.

– Но, друг мой, это лишь компенсация за то, что я не стал бы возражать против вашего вступления в права наследства. С тех пор положение изменилось. Конфискация состоялась и была зарегистрирована. Теперь Шавере является национальной собственностью и как таковое продается.

– Оно и в то время было национальной собственностью; во всяком случае, по вашим словам. Но вы были готовы аннулировать конфискацию. Что было возможно тогда, возможно и теперь.

– Отнюдь нет. С тех пор, вторично эмигрировав, вы окончательно поставили себя вне закона.

– Выехать из страны с целью получить деньги, необходимые для удовлетворения требований закона, не значит эмигрировать.

Лицо гражданина Бене превратилось в сплошную улыбку. Из горла вырывались короткие, похожие на жужжание, звуки.

– Вам бы следовало быть юристом. Вы слишком педантичны. Поверьте, ваш аргумент не выдерживает критики. Но меня, в любом случае, вряд ли обвинили в нарушении долга, если бы я не устоял перед искушением оказать вам услугу.

– Оно при мне.

– Что – при вас?

– Искушение.

И Кантэн достал из шелкового бумажника один из векселей на Амстердамский банк, которые он получил в результате визита, нанесенного мистеру Томасу Куттсу.

– Но он ничего не стоит, пока я не сделаю передаточную надпись. На это не потребуется много времени. Столько же, сколько потребуется вам, чтобы поставить свою подпись под документом, признающим справедливость моих притязаний.

Видя, как перед его глазами пляшет цифра «100 гиней», Общественный обвинитель скривил губы.

– Досадно! – пробормотал он. – Чрезвычайно досадно. Повторяю: конфискация зарегистрирована. Теперь только посредством покупки вы можете стать владельцем своего имения. Но в этом случае оно стало бы вдвойне вашим: на основании покупки и по праву наследования.

Гражданин Бене предложил Кантэну открытую табакерку. Господин де Морле отказался, нетерпеливо взмахнув рукой.

– И какова же цена?

– О, цена, конечно, чисто номинальная. Я мог был повторить уже названную мною сумму – пять миллионов ливров. Тогда, падение курса национальной валюты было бы вам на руку. В золоте это сегодня не больше двух тысяч английских гиней. Сущий пустяк. Смехотворная цена. Меня могли бы упрекнуть за нее. Но что поделаешь! – он пожал плечами. – Покупателей нет, и нации приходится довольствоваться тем, что она может получить. Послушайте, гражданин, вы можете приобрести имение за пять миллионов ливров, или две тысячи английских гиней. К завтрашнему дню я вам все устрою. Ну и, разумеется, небольшие комиссионные в размере тысячи гиней, как мы договорились.

Итак, в обмен на векселя – два с передаточной надписью на Национальное казначейство, один на гражданина Бене, – Кантэн получил документ, подтверждающий его права, и с ним в кармане вновь появился перед высокими чугунными воротами, за которые во время своего предыдущего визита был беспардонно выставлен.

В ответ на звон колокольчика залаяла собака, и вскоре все из той же низкой двери в левом крыле, что и тогда, показался дворецкий Лафон, на сей раз в компании рычащего темно-каштанового мастифа.

Сквозь решетку ворот он внимательно посмотрел на сидевшего в седле Кантэна.

– Кто вы такой? Что вам надо?

– Владелец Шавере. Откройте ворота.

По взгляду Лафона было заметно, что он узнал Кантэна.

– Так это снова вы!

– Память у вас лучше, чем манеры. Откройте ворота, говорят вам.

– Еще чего! Нация – вот кто нынешний владелец Шавере, и мне поручено присматривать за ним.

– С сегодняшнего дня уже нет. Я сам займусь этим вместо вас.

Кантэн нагнулся в седле и протянул бумагу между прутьями решетки.

Лафон вслух прочел ее:

– «Предъявитель сего, гражданин Кантэн Морле, посредством покупки приобретя во владение…»

Дворецкий прервался и, злобно ухмыльнувшись, поднял глаза на Кантэна.

– Понятно. Покупатель национальной собственности. – Он мрачно рассмеялся. – Надеюсь, вы будете пользоваться ею дольше, чем обычно случается в наше время.

– А пока откройте ворота.

– Конечно, конечно. Ворота.

Лафон повернул ключ в замке и, прикрикнув на собаку, отворил одну створку ворот.

Кантэн оставил своих шуанов на переднем дворе, распорядившись отвести коней в конюшню, и в сопровождении угрюмого Лафона, с явной неохотой исполнявшего обязанности проводника, пошел осматривать дом.

Здание было построено во времена Людовика XIII, однако большинство его просторных комнат было заново отделано в стиле Людовика XIV. Исключение составлял широкий вестибюль с элегантными пилястрами, черно-белым мраморным полом и большим камином, верх которого украшал щит герба Шеньеров с изображением дуба. С обоих концов вестибюля широкая мраморная лестница, покрытая выцветшим красным ковром, вела на галерею, окаймлявшую его с трех сторон. Столовая, обшитая потемневшими дубовыми панелями и обставленная массивной мебелью, также сохранила свой первозданный вид. Все остальные помещения были отделаны в более легкомысленном стиле позднейших времен. Кантэн прошел через анфиладу комнат первого этажа, обитых шелком и увешанных гобеленами в причудливых рамах с затейливой резьбой: зеленую комнату, розовую комнату, комнату, известную под названием павлиньей, – по рисункам, вытканным на шелковых панелях стен, обезьянью комнату – ее украшали гобелены с изображением резвящихся на деревьях обезьян. В некоторых комнатах мебель и люстры были затянуты полотняными чехлами, а в других – доступны пыли, которая толстым слоем покрывала все в этом запущенном доме, что наряду с разбитыми зеркалами, поломанными рамами картин к порванными гобеленами портило едва ли не каждую из его великолепных комнат.

В течение ближайших дней основной задачей Кантэна было навести в своем новом жилище хотя бы относительный порядок, что он и поручил молодым крестьянам, предоставленным в его распоряжение Тэнтеньяком. Их выбрали среди тех, кого бурные события того времени лишили родного очага и крыши над головой и кто не просто хотел, но был рад сменить кочевую жизнь лесного обитателя на более комфортабельное существование. Ими руководил пожилой шуан по имени Шарле, в прежние времена служивший чем-то вроде сенешаля в замке Плугастель, сожженном «синими» в девяносто третьем году. Служба в Шавере позволила ему вновь соединиться с женой и дочерью, благодаря чему Кантэн получил еще двух преданных слуг.

После наведения порядка в самом замке пришел через заняться имением. Было необходимо познакомиться с испольщиками и другими арендаторами, а также просить помощи Ледигьера в подыскании нового дворецкого, поскольку Лафона Кантэн немедленно рассчитал. Кантэну предстояло еще одно важное дело: визит в Гран Шэн; он откладывал его со дня на день, ибо отнюдь не был уверен, что ему окажут там радушный прием. Однако вскоре ему стало казаться, что дальнейшее промедление будет выглядеть как забвение и даже предательство истинной цели его приезда во Францию. Поэтому, исполненный решимости ради встречи с Жерменой де Шеньер спокойно отнестись к самому враждебному приему, одним прекрасным апрельским утром Кантэн приказал оседлать коня и выехал за ворота замка.

Он ехал без провожатых. Путь его пролегал по ровной, гладкой местности, испещренной норами полевых обитателей, которых становилось тем больше, чем ближе был берег Майены. Луга зеленели сочной травой – скота почти не было, и ничто не мешало ее буйному росту; пахотные земли, где пустые и заброшенные, где заросшие сорняком, являли картину полного запустения даже на взгляд такого непривычного к сельским трудам человека, как Кантэн. Лишь изредка ему – встречались одинокие селяне, которые хмуро глазели на него и почти никогда не отвечали на его приветствие. Старик, у которого Кантэн осведомился, попадет ли он по этой дороге к броду, пробормотал в ответ что-то нечленораздельное. Языка Кантэн не понял, но по тону и манерам крестьянина догадался, что в любезности его вряд ли можно заподозрить.

Тропинкой, бежавшей вдоль опушки небольшой рощи, он наконец выехал к поющей и сверкающей на солнце реке и, приглядевшись, увидел широкую, покрытую легкой зыбью отмель. Он пустил коня в воду и, преодолев бурный натиск течения, сквозь заросли кувшинок перебрался на противоположный берег. Затем утоптанная тропинка мили через две привела его к строгому зданию из серого камня с одной боковой башней и покатой крышей. Кантэн догадался, что это и есть Гран Шэн.

Видя, что навстречу ему вышел пожилой человек в крестьянской одежде вместо претенциозной ливреи, Кантэн счел более благоразумным объявить о себе на республиканский манер – как о гражданине Морле, и после недолгого ожидания в угрюмом вестибюле его провели в высокую, убранную со строгим достоинством комнату, в центре которой с холодным сардоническим выражением лица стоял Констан де Шеньер.

– Какая честь, господин де Морле! – именно так обратился он к гостю. – Я слышал о вашем прибытии в Шавере. Позвольте вам сказать, что я восхищен вашим мужеством.

Кантэн поклонился.

– Постараюсь не разочаровать вас.

– Вы слишком любезны. Чем могу служить?

– Насколько мне известно, ничем. Скорее наоборот.

– И опять-таки вы слишком любезны. Мы слышали, что вы выкупили Шавере у нации.

– Оказалось, что это самый простой способ получить его.

– Возможно и простой. Но чреватый немалым риском. Вы, разумеется, помните предостережение древних: «Caveat emptor!»[93]

– Едва ли оно применимо ко мне.

– С вашего позволения, сударь, но применимо к любому, кто покупает ворованное добро.

– Но не в том случае, когда оно было украдено у него самого.

– Понимаю, – Констан нагло вскинул брови. – Вы придерживаетесь такой точки зрения.

– А какой точки зрения придерживаетесь вы, сударь?

– Едва ли это имеет значение. А то, что имеет значение, заключается в следующем: в последнее время дела покупателей национальной собственности идут не слишком гладко. Вот и в вашем случае: шуаны могут вспомнить, что наш кузен господин де Буажелен, которого они очень почитали, пал от вашей руки. Ох уж эти шуаны! Они очень памятливы, да к тому же еще и мстительны. Я не хочу вас пугать, – прибавил он, криво усмехнувшись, – и, как я уже сказал, вашим мужеством невозможно не восхищаться.

– Равно как и поколебать его, – любезно ответил ему Кантэн. – А что касается Буажелена, то всем известно, что я убил его в честном поединке.

– Честный поединок! – голос Констана вдруг задрожал от гнева, однако он быстро справился с собой. – Как не прискорбно, но я должен внести резкую ноту в нашу дружескую беседу и напомнить вам, что вы являетесь учителем фехтования.

– Но не в тех случаях, когда я защищаю свою жизнь. Позвольте же и мне напомнить вам, что Буажелен был опытным дуэлянтом.

– Вы знали об этом. Он же о вашей профессии не знал.

– Вполне допускаю. Его друзья проявили странную небрежность или излишнюю откровенность.

– Его друзья?

В глазах Констана блеснул стальной холод.

Но Кантэн уже отвернулся от него. Он слышал, как открылась дверь, и через мгновение оказался лицом к лицу с мадемуазель де Шеньер.

– Кантэн… кузен Кантэн!

Он склонился к руке Жермены и поднес ее к губам; госпожа де Шеньер с важным видом входила в комнату, позади, застыв от удивления, стоял Констан.

– Жермена!

В возгласе пожилой дамы звучало неодобрение и призыв к сдержанности. Затем в выражениях, которые вполне могли быть позаимствованы у ее сына, она обратилась к Кантэну:

– Господин де Морле, если не ошибаюсь?

– Ваш покорный слуга, сударыня.

– Мне сказали, что вы здесь. Интересно, что привело вас к нам?

– Не что иное, как естественное желание засвидетельствовать вам свое почтение, – с холодным достоинством ответил Кантэн.

Жермена стояла рядом с ним. Она все поняла, и ее внимательный взгляд останавливался то на тетушке, то на кузене.

– Вы оказываете нам честь своим визитом, – заявила она таким тоном, будто бросала вызов обоим.

– То же самое говорил господину де Морле и я, – рассмеялся Констан. – Я должен при первой же возможности ответить любезностью на любезность.

– Мы не были там с тех пор, как ваши друзья-республиканцы переселили покойного маркиза, – сказала госпожа де Шеньер.

– Мои друзья-республиканцы! О, сударыня, я и не знал, что заслужил дружбу приверженцев Республики.

– Но раз благодаря ей вы вступили во владение Шавере…

– Нет-нет, – перебил Констан, – вы все забыли, сударыня. Господин де Морле находится там на правах лица, купившего имение. Когда вы вошли, я объяснял ему, с какими опасностями сопряжена покупка национальной собственности.

– Возможно, – сказала Жермена, – для владения им у кузена Кантэна есть и более весомые права.

– Разве могут быть более весомые права, – поинтересовался Кантэн, – нежели те, что подтверждены актом купли и продажи?

– При условии, – напомнил Констан, – что продавец имеет законное право оформлять подобные акты. Именно это и ставит господина де Морле в столь щекотливое положение.

– Вы повторяетесь, Констан, – холодно заметила Жермена.

– Про общеизвестную истину нельзя сказать, что ее повторяют слишком часто.

– И про общеизвестную ложь – тоже.

– Жермена! – в ужасе воскликнула тетушка мадемуазель де Шеньер и с лицемерной улыбкой обратилась к Кантэну: – Извините этого ребенка, господин де Морле. Очень молодые люди излишне категоричны в вопросах, которых они не понимают.

– Смею вас уверить, сударыня, что, на мой взгляд, мадемуазель прекрасно разбирается в вопросе, о котором идет речь.

– Опасная рыцарственность, сударь.

– Где нет опасности, там не может быть и рыцарственности.

– Поскольку вы знаете толк и в том, и в другом, – сказал Констан, – оставим этот разговор.

Наступила пауза. Кантэн мог бы сделать вид, что не замечает враждебных взглядов и нарочитых лицемерных улыбок Констана и его матушки, но не мог игнорировать то обстоятельство, что ему не предложили сесть. Он не жалел, что приехал, но понял, что пора откланяться.

– Не стану и дальше обременять вас своим присутствием, – сказал Кантэн.

Они разразились протестами, каждым словом, каждой интонацией давая понять, что все это пустая формальность. В глазах Жермены зажегся гнев.

– В ближайшее время ждите меня в Шавере, – при расставании уверил Констан незваного гостя, и слова его, сказанные с нескрываемой издевкой, звучали в ушах Кантэна, пока он не вернулся домой.

Глава V ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ

На следующее утро, когда погруженный в мрачную задумчивость Кантэн сидел за завтраком, в столовой неожиданно появился Шарло и доложил о приезде мадемуазель де Шеньер.

Жермена легкой, решительной походкой вошла в комнату. На ней была одета длинная амазонка английского покроя, голову покрывала элегантная треуголка, из-под которой струились тугие золотистые локоны.

Теперь рядом никого не было, Кантэн не ограничился поцелуем кончиков пальцев, но заключил девушку в объятия, на что она ответила радостным смехом.

– Как мило, что вы приехали ко мне, Жермена! И так быстро! Это просто замечательно.

– Я не могла ждать.

Она осторожно высвободилась из его рук.

Жестом отказавшись от приглашения разделить с ним трапезу, Жермена присела на подлокотник кресла и, держа хлыст под мышкой, стала снимать перчатки.

– Зачем вы приезжали вчера в Гран Шэн?

– Вы, конечно, полагаете, что я хотел повидать госпожу де Шеньер и милого славного Констана.

– С вашей стороны это было неразумно. Неужели вы забыли, о чем я предупреждала вас в Лондоне?

– Но я должен был увидеться в вами. Для этого я и приехал во Францию. Ну а что касается опасности… – Кантэн пожал плечами. – Если Констан замышляет против меня недоброе, то я готов постоять за себя. Мой вчерашний визит не облегчает, но и не усложняет его задачу.

Жермена грустно улыбнулась.

– И все же было бы разумнее проявить побольше терпения. И неожиданно она задала вопрос, показавшийся Кантену довольно странным:

– Кантэн, вы очень дорожите Шавере? Он с удивлением взглянул на нее.

– Он будет вашим домом, Жермена.

– Я не претендую на это. Гран Шэн принадлежит мне и вполне меня устраивает. Тогда как Шавере… Он не принесет вам счастья, Кантэн. С тех пор, как вы предъявили на него свои права, вашей жизни грозит опасность. Мне страшно за вас.

Она бросила хлыст и шляпу на стол и подошла к Кантэну.

– Откажитесь от него. Пусть им владеют те, кто так стремится к этому и кто для достижения своей цели не остановится перед убийством. Возвращайтесь в Англию. Возвращайтесь, если вы меня любите, Кантэн. Пока вы здесь, я не буду знать покоя. Вы занимаетесь почетным ремеслом, и оно позволяет вам жить в полном достатке. Вернитесь к нему. Ждите меня в Лондоне, как и я буду с нетерпением ждать того дня, когда смогу приехать к вам.

Слова Жермены ошеломили молодого человека.

– Покинуть Шавере? Отказаться от своих законных прав только потому, что мне угрожают? Это все равно, что советовать мне праздновать труса. Неужели вы действительно могли бы уважать меня, если бы я склонился перед злом, вместо того чтобы защищать то, что по праву мне принадлежит? Какой совет вы мне даете, дорогая?

– Совет женщины, которая хочет спасти от смерти спутника своей жизни.

– И вы сочли бы возможным, чтобы им стал трус? Умерьте ваши страхи. Меня ничуть не беспокоят угрозы наших кузенов. Я знаю, как к ним относиться. Если господа де Шеньер находят мое существование на этом свете неуместным, то я намерен сколь возможно долго докучать им этой неуместностью, а любая их попытка положить ей конец дорого им обойдется.

– Вы думаете лишь о себе и о своей гордости, Кантэн, – пожаловалась Жермена, – и совсем не думаете обо мне.

– Разве отказ отступить перед их преступной алчностью означает проявление гордости?

– Здесь дело не только в преступной алчности, как вы ее называете, Кантэн.

– А в чем же? – спросил он.

– Они… они не верят, что вы имеете право на титул маркиза де Шавере. Здесь они искренни. Я знаю.

– Не верят! – в смехе Кантэна прозвучал гнев. – Не верят, когда все документы подтверждают мои права!

– С точки зрения закона – да. Но…

– Но что?

– Именно потому, что у них нет надежды одержать победу законным путем и уничтожить ваши притязания, они кончат тем, что уничтожат вас самого.

– Это мне понятно. Но…

– Вы желаете, чтобы я выразилась яснее? – в ее голосе прозвучала боль. – Они не верят, что вы – сын своего отца.

– Вы объясняете одну загадку при помощи другой. Чьим же еще сыном можно быть?

Но едва вопрос слетел с уст Кантэна, как он сам нашел ответ.

– Боже милостивый! – воскликнул он.

– О, простите меня, Кантэн! Я знаю, вам больно слышать такие слова. Но я должна была сказать вам все.

– И я благодарен вам.

Голос молодого человека дрожал от возмущения. Порывистым жестом он показал на висевший над резным дубовым столиком портрет Бертрана де Морле де Шеньера, маркиза де Шавере, работы Буше[94]. Художник писал его, когда Бертран был немного старше Кантэна.

– И они смеют делать подобные заявления, видя вот это! Тот же крючковатый нос, те же серые глаза, волосы с тем же рыжеватым блеском! – он свирепо рассмеялся. – Жермена, неужели вы не видите?

Однако мадемуазель де Шеньер не спешила соглашаться, как он того ждал. Она твердо выдержала его взгляд; лицо ее, казалось, утратило всякое выражение.

– Мой дорогой, – наконец умоляюще проговорила она, – не надо. Прошу вас, не надо.

– Нет, надо! Надо, если эти мерзавцы для оправдания своей воровской жадности порочат доброе имя моей матери. – Кантэн порывисто отошел к окну и снова вернулся. – Вы не могли бы указать мне более вескую причину быть к ним безжалостным и в конце концов расстроить их планы. Теперь это стало моим святым долгом. Ничего, что они знают, какую ошибку допустил Буажелен, этот убийца, их родственник. Я не так беззащитен, как они полагают, чтобы не рассчитаться с ними.

Бледная, испуганная таким взрывом страсти Жермена упала в кресло.

– Господи, смилуйся надо мной! – воскликнула она, когда Кантэн немного успокоился. – Я только все испортила. Но выслушайте меня, Кантэн. Я еще не все сказала. Вы даже не знаете, какой опасности подвергаете себя. Сен-Жиль, возможно, предпочтет сражаться с вами в открытую. Но Констан – никогда. С тех пор, как я случайно позволила ему догадаться о моих чувствах к вам, он сделался еще более хитрым и коварным, еще более мстительны. Он и его мать надеялись, что я когда-нибудь выйду за него замуж. Со временем Гран Шэн и все его земли будут принадлежать мне, если, конечно, восстановится порядок и справедливость. Они составили бы отличное владение для младшего Шеньера, при том что старший получил бы Шавере. Констан не потерпит, чтобы вы помешали тому и другому. Оставаясь здесь, вы отдаете себя в его руки.

– Буажелен тоже так думал, когда мы скрестили шпаги за таверной в Плоэрмеле.

Слова Кантэна только усилили волнение мадемуазель де Шеньер.

– Констан никогда не скрестит с вами шпагу. Он действует иначе. Чтобы поднять крестьян против покупателя национальной собственности, надо совсем немногое. Констан этим уже и занимается с помощью Лафона. Если вы останетесь здесь, банда разъяренных крестьян явится сюда однажды ночью, вытащит вас из замка и убьет. Вот как действует Констан.

Она с мольбой подняла на него глаза и, заметив удивленное выражение его лица, почувствовала пусть слабую, но надежду.

– Что сможете вы сделать против них? – воскликнула Жермена.

Его губы были плотно сжаты, серые глаза горели холодным огнем.

– Они увидят это, когда явятся сюда. Я сумею оказать им достойный прием.

Жермена вскочил с кресла и сжала его руки.

– Дорогой мой, не обманывайте себя. Ради Бога!

– Констану не следует забывать про Буажелена. Тот тоже считал меня ягненком, который безропотно даст отвести себя на заклание.

– Здесь нет ничего общего.

– Есть, и вы скоро это увидите. Пусть приходят. Я предупрежден, – и уже более спокойным тоном Кантэн попробовал успокоить девушку: – Если бы они застали меня врасплох, мне могло бы прийтись нелегко. Теперь же я сам приготовлю им сюрприз. Благодарю вас за предупреждение, Жермена.

– Вы, кажется, смеетесь надо мной. Я пришла, чтобы убедить вас в необходимости уехать. И несмотря ни на что я умоляю вас об этом. Ради меня…

Она внезапно замолкла и отшатнулась от Кантэна, с испугом глядя на дверь. Из вестибюля доносился звон шпор о мраморный пол и шум голосов: «Прочь с дороги, приятель! Я сам доложу о себе!» – крикнул кто-то.

– Констан! – едва слышно произнесла мадемуазель де Шеньер, бросив на Кантэна испуганный взгляд.

Дверь распахнулась, и на пороге появился Констан. Бледность придавала его коже зеленоватый оттенок, глаза налились злостью. Однако через мгновение лицо кузена мадемуазель де Шеньер расплылось в улыбке, словно на него надели маску.

– Полагаю, вы простите меня за внезапное вторжение, господин де Морле.

– Без особой охоты, – холодно-высокомерным тоном проговорил Кантэн, глядя не на гостя, но на Шарло, который покраснев от гнева, стоял у того за спиной. – Возможно, времена не располагают к соблюдению приличий. Тем не менее, мне не настолько плохо служат, чтобы посетители являлись сюда без доклада.

Констан медленно приближался и на его толстых губах змеилась гнусная улыбка, которую Кантэн пообещал себе стереть ударом перчатки.

– Припишите его, – попросил он, – моему нетерпению вернуть вам ваш любезный визит. Каковое, в чем я со стыдом признаюсь, уступает нетерпению моей кузины Жермены.

Он повернул голову в сторону мадемуазель де Шеньер и полунасмешливо, полупочтительно обратился к ней:

– Моя дорогая, учитывая щепетильность нашего мира в вопросах приличий, ваш поступок едва ли можно назвать благоразумным. Если бы вы поведали мне о своем намерении посетить Шавере, я бы с радостью составил вам компанию. Но я исправил положение, немедленно последовав за вами.

– Чтобы шпионить за мной?

– О, нет, – Констан рассмеялся, – чтобы опекать вас.

– От вас не требуется быть моим опекуном.

– Я так не думаю. Еще как требуется! И сейчас это представляется более чем очевидным. Уверен, что господин де Морле согласен со мной. Вы – человек чести, и вас не может не беспокоить то обстоятельство, что, легкомысленно явившись сюда без сопровождающих, дама сама делает себя объектом порицания.

– Вы преувеличиваете, – холодно возразил Кантэн. – И забываете, что степень нашего родства защищает мадемуазель де Шеньер от подобных нападок.

– Степени родства, даже если они существуют, для этого недостаточны.

– Вы говорите «даже если они существуют». Что это значит?

– А то и значит, – ответил Констан с наигранным изумлением и, словно впервые увидев накрытый стол, переменил тему. – Клянусь честью! Вижу, что я явился не вовремя. Вы сидели за столом. В таком случае ave atque vale[95]. Умоляю простить меня за вторжение в столь неурочный час. У нас, сельских жителей, совершенно иное представление о времени, чем у вас, горожан. Нам придется выбрать более подходящий случай. Пойдемте, Жермена.

И он распахнул дверь.

– Охотно, – сдержанно ответила она. – Я сказала все, ради чего приехала. – Затем пристально посмотрела Кантэну в глаза и добавила: – Подумайте об этом, кузен.

– Не беспокойтесь, – ответил он и под неотступным взглядом Констана поцеловал протянутую ему руку. – Я приму меры.

Когда они ушли, Кантэн сел в кресло и задумался. Опасения за Жермену сменились взрывами гнева при мысли о Констане. Излишняя щепетильность, говорил он себе, соблюдать кодекс поведения, предписанный учителю фехтования, в отношении негодяя, который спекулирует на его порядочности. Надо ударить Констана по ухмыляющейся физиономии и таким образом вызвать его на открытый бой и убить, пока он не приступил к осуществлению своих гнусных предательских замыслов. Но пойдет ли Констан на это? Даже если сам он опустится до такого шага?

Отбросив эти мысли, Кантэн посмотрел на портрет отца, чья нежность и ласка были его самыми ранними детскими воспоминаниями. «По правде говоря, старый маркиз, вам не слишком повезло с сыновьями. Зато примите комплименты по поводу ваших племянников».

Затем, обратясь мыслями к опасности, о которой его предупредила Жермена, он вызвал Шарло и сказал ему, что, поскольку местные крестьяне считают, будто он незаконно присвоил себе чужие права, у него есть основания опасаться набега на Шавере.

– Вся эта анжуйская деревенщина – трусливые негодяи, – объявил бретонец. – Ну а что до нападения, то у нас здесь дюжина хорошо вооруженных славных бретонских парней, прочные ворота да высокие стены. Можете спать спокойно, господин маркиз.

Господин маркиз несколько приободрился, но отнюдь не успокоился.

– Они могут взять численным перевесом. Мне необходимо подкрепление, и ближайшие, к кому я могу обратиться, это Тэнтеньяк и Сен-Режан.

Шарло почесал седую голову, и его изборожденное морщинами лицо приняло задумчивое выражение.

– До Ла Нуэ путь неблизкий.

– Сто миль, а у нас и так не хватает людей.

– Можно послать мою дочку. По выносливости Марианна не уступит мужчине, да и ходит она быстро. Но все равно понадобится время.

– Меньше, чем за четыре дня, туда не добраться. Я даже подумал, не послать ли за отрядом в Анжер.

– К «синим»! – ужаснулся Шарло. – Пречистая Дева! Да против нас ополчится вся округа! Тогда и наши парни вам не помогут. И не думайте про это, господин маркиз.

В конце концов в Ла Нуэ послали Марианну; оставалось надеяться, что она успеет вернуться до нападения. Тем временем Кантэн и его люди занимались укреплением дома и каждую ночь выставляли усиленный дозор.

Глава VI ШТУРМ

В тот вечер Кантэн, сидя в китайском салоне, который он особенно любил, просматривал бухгалтерские книги Шавере. Только что закрыли ставни и зажгли свечи. Неожиданно за окнами раздался шум, похожий на гудение пчелиного роя. Едва Кантэн оторвался от счетов, которые Лафон оставил в донельзя запутанном состоянии, в комнату влетел бледный взволнованный Шарло.

– Они идут, господин маркиз! Они идут! Кантэн сразу догадался, о чем речь.

– Ах! – он положил перо. – А я-то надеялся на спокойный вечер. Ну-ну! Ставни заперты?

– Мартов как раз их закрывает. Я послал за парнями.

Мы готовы. Но их целая армия.

– Мы должны сделать все что можем, – его самообладание немного успокоило Шарло. – Соберите людей в вестибюле. Я сам расставлю их по местам.

Окна первого этажа были снабжены прочными наружными ставнями. В тех из них, что закрывали окна вестибюля и столовой, с одной стороны, и «обезьяннего» салона, с другой, днем проделали отверстия для мушкетов. Собравшиеся в вестибюле сквозь ставни наблюдали за приближением шумной орды крестьян, освещенной факелами, которые бросали яркие блики на пики и серпы в руках нападавших. Шуаны Кантэна за два годы партизанской борьбы привыкли к любой опасности, к любой форме ведения боя: наступательной – во время набегов или засад, оборонительной, когда им приходилось отражать нападения республиканских войск. Поэтому перспектива схватки с беспорядочной толпой всякого сброда не вызвала у них тревоги. Если бы нападающие крестьяне были бретонцами, преданность защитников Шавере подверглась бы серьезному испытанию. Ведь бретонцы в известной степени представляют собой отдельную нацию. Их язык и обычаи являются непреодолимым барьером между ними и их соседями. Для них не имело значения, что толпа нападающих состоит из таких же, как и они, крестьян, таких же роялистов; важно лишь то, что они анжуйцы, значит – чужаки, тогда как бретонцы служат тому, в ком они привыкли видеть представителя графа Жозефа – мессии священного дела реставрации трона и алтаря.

Прочные чугунные ворота сдержали напор нападавших, как дамба сдерживает бурную реку. Но в отличие от дамбы, перелиться через них было невозможно. На высокую стену по обеим сторонам ворот, увенчанную острыми пиками, можно было взобраться при помощи приставных лестниц, но нападающим на хватило сообразительности принести их с собой. Злобно крича, они облепили решетку ворот и несколько раз выстрелили из мушкета, дабы у осажденных не было сомнения в их намерениях. Кантэн пересек вестибюль и подошел к Шарло, который стоял на страже с двуствольным ружьем в руке; второе ружье, тоже заряженное, было прислонено к двери.

– Поднимите засов и выпустите меня, – сказал Кантэн.

– Господин маркиз!

Но в эту минуту Кантэн был подлинным маркизом.

– Уж не думают ли эти канальи, что я испугался! Долго они не продержатся.

– У них есть ружья. Они могут выстрелить.

– Если так, то мне остается надеяться, что они не слишком меткие стрелки. Свет им не поможет. Откройте.

У Кантэна был настолько решительный вид, что Шарло с ворчанием повиновался.

Кантэн понимал, что отсиживаться в четырех стенах – значит, дожидаться нападения, которое, однажды начавшись, может привести к самым плачевным результатам. Иногда можно многого достичь личным бесстрашием. Отвага и презрение к опасности порой усмиряют самые дикие страсти.

Массивная дверь открылась, и Кантэн с непокрытой головой показался на крыльце перед парапетом, доходившим ему до груди. По обеим сторонам от него вниз сбегали ступени лестницы.

При его появлении шум мгновенно смолк. Какое-то мгновение его силуэт чернел на фоне ярко освещенного дверного проема. Но лишь только дверь закрылась и свет факелов упал на лицо Кантэна, его сразу узнали, и нападающие вновь разразились проклятиями:

– Санкюлот! Вор! Покупатель национальной собственности! Мы покажем тебе, чья это собственность! Тебя вырвет твоим республиканским банкетом!

Кантэн знал, что именно это он и услышит. Он поднял руку, призывая к тишине, но выкрики продолжались. Сквозь завитки в решетке ворот он увидел нацеленный на него мушкет и при свете факелов узнал в целившемся Лафона. Но он не опустил руку.

Грянул выстрел, и за спиной Кантэна посыпались осколки камня. Он не шелохнулся, и его холодная отвага произвела, наконец, то впечатление, на которое он рассчитывал. Наступила полная тишина.

– Люди Шавере! – голос Кантэна звучал твердо и уверенно. – Я вступаю в переговоры с вами не потому, что испугался. Мы хорошо вооружены и готовы оказывать вам сопротивление, пока не подоспеет помощь, за которой я уже послал, предвидя ваш приход. Я веду с вами переговоры только потому, что вас привела сюда ложь тех, кто преследует свои собственные низкие цели.

– Неправда, что я являюсь покупателем национальной собственности. Мне пришлось заплатить за вступление во владение имением; но Шавере остается моим по праву рождения и наследования, что отлично известно тем, кто настроил вас против меня. Я – маркиз де Шавере, доказательства чего предъявлю любым шести представителям, которых вы пришлете ко мне.

Его уверенный, почти надменный тон возымел действие. Толпа узнала тон представителя привилегированного класса, на своей принадлежности к которому он настаивал. Тон этот соответствовал его подтянутой, мужественной фигуре, его презрительному безразличию к угрозам. Он не мог принадлежать низкорожденному выскочке. Только истинный дворянин мог проявить подобное бесстрашие.

Когда Кантэн замолк, наступила полная тишина и длилась она до тех пор, пока ее не нарушил выкрик Лафона:

– И вы слушаете этого обманщика? Это он-то маркиз? Хотя нет, точно маркиз: маркиз де Карабас, – и он громко пропел:

Лафон снова повернулся к воротам и просунул в решетку дуло мушкета.

– Воздадим же ему по заслугам. Салют в честь маркиза де Карабаса!

Он выстрелил и снова промахнулся. Кантэн громко рассмеялся.

– Рука у тебя такая же неверная, как и язык, Лафон. Но тут прозвучал еще один выстрел. Он был сделан из замка, и на сей раз метким стрелком. Лафон громко вскрикнул и повалился на руки человека, стоявшего за его спиной. Кантэн тихонько выругался. Последний выстрел разрушил все, что ему удалось добиться. Вновь вспыхнувшая ярость приведенного Лафоном сброда подтверждала правильность этой догадки. Кантэн повернулся и пошел к двери. Как только он вошел в вестибюль, Шарло закрыл дверь и задвинул засов.

– Так открывать себя! Слава Богу, эта кровожадная обезьяна в вас не попала.

– Кто стрелял?

– Ах, сударь, не все ли равно, кто стрелял. Скотина получил по заслугам. Надеюсь, пуля угодила прямо в его грязное сердце.

– Не надо было стрелять. Теперь не обойтись без неприятностей.

Кантэн не стал заниматься выяснениями. Не время было расхолаживать защитников замка упреками.

Снаружи, помимо гама и выкриков, доносился звон металла о металл.

– Они пытаются разбить ворота кувалдой, – заметил Кантэн и снова повернулся к решетке в двери.

Один шуан вышел из столовой в вестибюль.

– Вы здесь, господин маркиз? Они сбивают замок на воротах. Может быть, прикажете стрелять?

– Это ты, Жак? – спросил Кантэн не поворачиваясь.

За исключением того места, где кто-то размахивал огромной кувалдой, нападающие толпой обступили ворота. Один-единственный залп по ним уложил бы гору трупов.

– Если мы выстрелим, то сожжем свои корабли, – спокойно проговорил Кантэн. – Мы ввяжемся в сражение, которое закончится бойней.

– Может, один залп обратит этих трусов в бегство? – сказал Шарло.

– Возможно. Но… Что там еще?

Гам, который на мгновение поднялся с новой силой, вдруг перешел в ропот, удары кувалдой прекратились.

За гневным ропотом буйной орды они расслышали быстро приближающийся цокот копыт.

– Конный отряд и, судя по звуку, немалый. Кто бы это мог быть?

– Что если «синие»? – поинтересовался Шарло.

– Пожалуй, больше некому.

– Силы небесные, из огня да в полымя, – пробормотал Жак.

Кантэн не ответил. Он внимательно наблюдал за тем, что происходит снаружи.

Снова поднялся шум, но теперь, как показалось Кантэну, в голосах людей к ярости примешивался страх. В свете факелов он увидел, что они повернулись спиной к замку. Вскоре толпа у ворот заметно поредела. Копыта застучали совсем рядом, и над головами деревенских головорезов Кантэн увидел кожаные каски, украшенные рыжими конскими хвостами, и сверкание сабель.

– Драгуны, – объявил он. – Хотя не берусь отгадать, каким чудом они прибыли настолько вовремя.

Ворота очистились от последних крестьян. Обращенные в бегство республиканской кавалерией, они забрали с собой факелы, и все вокруг ворот на несколько мгновений погрузилось во тьму. Но ночь была ясная, и вскоре, привыкнув к мраку, глаза Кантэна различили призрачные фигуры всадников, а тем временем звон лошадиной сбруи заглушил стихающие вопли крестьян.

Кантэн рассмеялся от облегчения.

– Кажется, мы спасены.

– Спасены? – воскликнул Жак.

Он встречался с «синими» только на поле боя.

– Конечно. Здесь, в Шавере, мы не какие-нибудь изгнанники, а вполне приличные, мирные люди. Во всяком случае постараемся показаться таковыми. Иди к своим ребятам, Жак. Попроси их скрыться вместе с мушкетами. Пусть останется трое или четверо помочь Шарло в его мирных трудах. Послышался стук в ворота и крики: «Откройте! Откройте!»

– Поторопись, Жак.

Кантэн широко открыл дверь, и свет, хлынувший во двор, успокоил тех, кто был у ворот.

– Шарло, спустись и открой ворота.

– Вы знаете, что делаете, господин маркиз?

– Нет. И ты тоже не знаешь. Но мы будем надеяться на лучшее.

Замок на воротах был так помят ударами кувалды, что открыть их удалось лишь после того, как Шарло вынул вертикальные болты из каменных креплений и сильно рванул на себя обе створки одновременно.

Драгуны, однако, не двигались. Они продолжали стоять двумя рядами по обеим сторонам аллеи. Между ними к воротам звонкой рысью подъехала группа всадников. На некотором расстоянии позади всадников были видны покачивающиеся огни экипажа.

Всадники въехали во двор. Их было пятеро, один – закутанный в плащ и в шляпе, украшенной красными, белыми и синими перьями, ехал немного впереди остальных.

Он остановил коня и, с поразительной легкостью спрыгнув на землю, обратился к Шарло:

– Что это за дом?

Его повелительный голос звучал на удивление любезно.

– Замок Шавере.

– Шавере? Шавере? Мне знакомо это имя. Кто здесь живет?

– Господин мар… – Шарло осекся, вовремя вспомнив, что обращается к проклятому санкюлоту.

Но солдат рассмеялся.

– «Господин мар…» Продолжай, приятель.

Шарло демонстративно повиновался:

– Господин маркиз находится в своей резиденции.

– Будь любезен, проводи меня к нему.

С видом дворецкого старого режима Шарло осведомился:

– О ком я буду иметь честь доложить?

– О генерале Гоше, командующем армией Шербура. Шарло поклонился:

– Потрудитесь следовать за мной, мой генерал.

Вслед за новоиспеченным дворецким генерал прошел в ярко освещенный вестибюль, где его ждал Кантэн. Четыре офицера в шляпах с перьями не отставали от него.

Кантэн сразу узнал эту блистательную персону.

– Генерал Гош! – приветливо улыбаясь, он сделал несколько шагов навстречу посетителю и поспешно добавил: – Вы прибыли настолько кстати, что можете быть уверены в самом радушном приеме.

– Шавере! Черт возьми! Я знал, что мне знакомо это имя. Мы рады, что смогли быть вам полезны. Ваши слова облегчают мою задачу, ведь мы прибыли с тем, чтобы обложить ваш дом данью гостеприимства. Нет-нет! Не беспокойтесь! Не мой эскорт. Мои драгуны станут бивуаком в лесу. Обозные фургоны последуют за ними. Я прибыл просить гостеприимства, не подозревая, что буду просить его у старого друга, для себя, вот этих офицеров моего штаба и дамы, которую мы сопровождаем в Ренн. Ее экипаж сейчас въезжает во двор замка. В ее лице вы тоже встретите старого друга, признаться, еще более старого, чем я. Госпожа дю Грего де Белланже.

Заметив удивленный взгляд Кантэна, он счел необходимым пояснить:

– Так уж вышло, что ей оказалось с нами по пути. Кантэн поклонился:

– Мой дом всегда к вашим услугам, господин генерал. Но сегодня мы приветствуем вас как нашего избавителя.

– Но от чего, позвольте спросить, я вас избавил? Ах, я слышу экипаж виконтессы. Прошу извинить меня!

И, взмахнув складками своего синего плаща, генерал удалился.

Оставшиеся в вестибюле офицеры обменялись понимающими взглядами. Один из них отделился от группы и, звеня саблей, подошел к Кантэну. Это был Умберт.

– Надеюсь, вы окажете мне честь узнать меня, господин де Шавере.

Крестьянский выговор Умберта явно не соответствовал его изысканной речи и элегантному виду.

– С удовольствием, мой генерал. Добро пожаловать в Шавере.

– Благодарю вас. Позвольте представить вам моих товарищей.

Когда он завершил церемонию представления, проведенную с изысканностью, достойной придворного церемониймейстера, в вестибюль вошли генерал Гош и виконтесса де Белланже.

Откинув капюшон плаща со своих блестящих иссиня-черных волос, она торопливой походкой направилась к Кантэну, ее прекрасное лицо горело нетерпением.

– Господин де Шавере! Какое счастье не просто видеть вас, но видеть в вашем собственном замке. Такая встреча снимает бремя с моей души и притупляет боль упреков, которыми я ежедневно осыпаю себя за то, что не смогла помочь вам в его обретении. Я завидую более достойным друзьям, сумевшим сделать для вас то, в чем мне было отказано силой обстоятельств.

Кантэн поднес к губам длинные, унизанные кольцами пальцы виконтессы.

– Сударыня, если вы не даровали мне удовольствие обрести этот дом, то ваше прибытие сохранило его для меня, что почти одно и то же.

– Ах, нет! За это вы должны благодарить генерала Гоша.

– Но от чего мы вас избавили, мой друг? – снова спросил генерал Гош. – Рассказ за вами.

– Он не слишком занимателен.

Стоя в центре окружившей его группы, Кантэн кратко, без лишних подробностей, рассказал о случившемся. Полагая, что он купил Шавере, местные крестьяне пришли расправиться с ним, как обычно расправляются с покупателями национальной собственности.

– Если после нашего отъезда они снова примутся за свое, – заметил Гош, – вы сможете воспользоваться плодами нашей помощи лишь временно.

– Да, если они не решат, что отряд республиканских драгун пришел мне на выручку по чистой случайности.

– Урок был суров, – рассмеялся Умберт. – Мы разбили несколько голов ударами наших сабель.

– Сабель, – добавил Гош, – которые, благодарение Богу, больше не будут применяться в этой братоубийственной войне.

Объяснения этого туманного высказывания пришлось ждать, пока не закончился ужин, прошедший гораздо лучше, чем можно было рассчитывать, принимая во внимание его неожиданность и политические убеждения домочадцев Кантэна.

Чтобы накормить республиканских офицеров и сопровождаемую ими даму, из кладовой пришлось извлечь почти всю имевшуюся там провизию. Мартон с помощью Шарло и одного из бретонцев подала на стол, пусть непритязательный, но вкусный ужин, а Кантэн украсил его несколькими бутылками испанского вина, с незапамятных времен хранившегося в погребе замка.

Когда с едой было покончено и грубоватые республиканцы из свиты Гоша под влиянием винных паров стали утрачивать внешний лоск, виконтесса попросила разрешения удалиться. Кантэн вскочил из-за стола, чтобы проводить ее. Гош поднялся вместе с ними.

Оставив остальных за столом под опекой Шарло, виконтесса и двое мужчин прошли в «павлиний» салон, где в канделябрах уже горели свечи, а в камине пылал яркий огонь. Виконтесса, высокая, гибкая, в коротком, наподобие мужского, золотисто-коричневом жакете, с восхитительной грацией двигалась по прекрасной комнате, где зеленые, голубые и золотые тона украшавших ее гобеленов повторялись в парчовых портьерах окон и в мягком обюссонском ковре на полу.

– Похоже на покои в Версале, – сказала виконтесса. Гош, знакомый с Версалем не дальше конюшни, улыбнулся в знак согласия.

– Не ирония ли судьбы, – сказал он, – что толпа, которая не так давно сожгла бы этот замок лишь потому, что в нем обитает дворянин, сегодня вечером едва не сожгла его на том основании, что нынешний его обитатель дворянином не является? Впрочем, кто стал бы искать последовательности у толпы?

– Неужели этот вопрос задает республиканец? – шутливо заметила виконтесса.

– Республиканец, который оставил свои иллюзии в тюрьме Консьержери[96], когда жалкие демократы, которым он служил, страшась его популярности, хотели отправить его на эшафот. Их преемники мне также не по душе – те, кто послал меня умиротворять эту страну, заливая землю кровью французов.

– Умерьте ваше озлобление, – попросила виконтесса. – Ведь теперь вас избавили от этой гнусной задачи.

– Она никогда не годилась для человека, стяжавшего лавры в битвах с врагами Франции. Такие вещи я не забываю. Даже сейчас примирение диктуется соображениями сиюминутной целесообразности, а не здравым смыслом, как должно быть.

– Но раз все-таки примирение, к чему такая горечь? Поменьше думайте о том, что вы должны были бы делать, и побольше о том, что вам делать предстоит.

Гош снисходительно улыбнулся и обратился к Кантэну:

– Редкая женщина, господин де Шавере. Та, чьи глаза различают лишь главное направление.

– Главное направление? Что это значит?

– Да то, что я еду в Ренн, чтобы заключить мир пером, а не шпагой, и вместо моря крови пролить немного чернил.

– Но с кем вы намерены заключить мир? – спросил Кантэн в замешательстве.

– С кем? А с кем мы воевали? С роялистами, разумеется. Неужели Шавере такая глушь, и вам неизвестно, что происходит в мире?

– С роялистами? – у Кантэна вытянулось лицо. – Интересно, кого вы имеете в виду?

– Я имею в виду роялистов Бретани, Нормандии, Мена и Анжу. Разве есть еще и другие?

– И Республика надеется заключить с ними мир?

– Надеется? – Гош беззаботно рассмеялся. – Берите выше. Объявлено перемирие. Созвана конференция. Граждане представители Республики едут на встречу с роялистскими вожаками, трехцветная и белая кокарды вот-вот сольются в братском объятии.

Кантэн недоверчиво улыбнулся.

– Мое отношение к чудесам во многом совпадает с отношением к ним святого Фомы[97].

– И тем не менее, оное чудо свершилось. На мирном договоре недостает только наших подписей.

– Боже мой! А условия?

– Всеобщая амнистия, свобода вероисповедания, прекращение рекрутских наборов – с нашей стороны; признание Республики и подчинение ей – с их. Таким образом, конец разбоям и гражданской войне и восстановление спокойствия в стране.

Кантэну вдруг показалось, что и комната с гобеленами, и грациозная женская фигура в золотисто-коричневом жакете на фоне зелено-голубых портьер, и подтянутый, мужественный солдат в облегающем синем сюртуке – не более чем призрачные видения, а слова Гоша – порождение того же фантастического сна. Пюизе в Лондоне, Корматен – его представитель в Бретани – были реальностью, перед которой рассеялись ночные грезы.

Но вот Гош снова заговорил, и его голос вернул Кантэна к подлинной реальности.

– Я только что из Нанта, где Шаретт уже подписал мир. Стоффле, который командует католической армией Анжу, еще упрямится и, чтобы уговорить его, к нему отправили Буарди.

Это было невероятно. Но впереди было нечто еще более невероятное.

– Что касается Королевской католической армии Бретани, то я уже обсуждал предварительные условия мира с господином де Корматеном, их генерал-майором, как он себя называет. Он ведет всех главарей шуанов, человек двести, чтобы встретиться с нами в Ренне.

– Господин Корматен! Это с ним вы обсуждали предварительные условия мира?

Увидев, на лице Кантэна ужас, Гош рассмеялся.

– Дорогой господин де Шавере, кажется, я поверг вас из изумления в еще большее изумление.

– Вы правы. Чтобы господин де Корматен согласился вести переговоры с Республикой…

– Согласился! – перебил Гош. – Да он сам обратился к нам с таким предложением. Он оказался хорошим французом, много делающим для мира. Именно он был главным посредником в умиротворении Шаретта и с тех пор старается добиться тех же результатов на правом берегу Луары.

– Корматен! Это сделал Корматен! Невероятно!

– И тем не менее, можете мне поверить, что это так.

– Должен верить, поскольку вы говорите так определенно.

– И я уверена, что вы вместе с нами радуетесь, что кровопролитию пришел конец, – вмешалась виконтесса.

– О, разумеется, разумеется, – согласился Кантэн.

Гош и виконтесса занялись беседой. Кантэн словно не замечал их. Его мысли обратились к последней встрече с Корматеном и Тэнтеньяком в Ла Нуэ, и он вспомнил, с каким пессимизмом отнесся барон к усилиям Пюизе. Тогда Кантэн приписал это упрямству Корматена. Но теперь он понял причину. Барон уже тогда ступил на путь предательства. В то самое время, когда Пюизе в Лондоне подготавливал военную экспедицию для поддержки армии Бретани, Корматен, его агент во Франции, прилагал все возможные усилия, чтобы развалить эту армию.

Кантэн задумчиво посмотрел на виконтессу. Откинув голову, томно улыбаясь, госпожа дю Грего не сводила пристального взгляда с лица Гоша, облокотившегося о спинку кресла, в котором она сидела. Он о чем-то шутил с ней, перебирая пальцами локон ее блестящих черных волос. Кантэн подумал о Белланже, который вступает в один из формируемых в Англии эмигрантских полков, предательством обреченных на неминуемое поражение, и еще раз удивился безразличию к нему этой высокородной дамы, в своем ослеплении красавцем-плебеем готовой одобрить планы, приближающие крах святого для каждого роялиста дела.

Заметив холодный взгляд Кантэна, виконтесса почувствовала неловкость.

– Вы о чем-то задумались, господин маркиз?

– Извините, сударыня. Зная, каких взглядов некогда придерживался Корматен, я никак не могу понять, какие побуждения заставили его изменить им.

Гош как-то странно засмеялся.

– Я уже говорил вам, чего требуют роялисты и на что готовы пойти республиканцы. Но есть еще один дополнительный пункт, касающийся возмещения понесенных убытков. По нему после подписания мирного договора Корматен положит в карман миллион ливров.

– Понятно. Побуждения Иуды. Гош пожал плечами:

– Все зависит от точки зрения.

– И Республика готова заплатить ему миллион за услугу.

– В конце концов, те, кто сейчас стоят у власти, дабы упрочить свое положение, стремятся загладить деятельность вдохновителей Террора. А средства, которыми они располагают, абсолютно ничтожны. Когда страна со всех сторон окружена врагами, внутренний мир – первейшая необходимость. Возможность восстания шуанов не дает спокойно спать по ночам господам из Конвента. Вот Корматену и представился удобный случай, которым он не преминул воспользоваться к немалой для себя выгоде. Будем же благодарны. Но виконтесса, кажется, зевает.

– Просто ваш рассказ не является для меня такой же новостью, как для нашего хозяина.

– И не вызывает у вас такого же отвращения, – тоном упрека заметил Кантэн.

– Ваше отношение объясняется тем, что вы еще не поняли, какую пользу можете из этого извлечь, – сказал Гош, обращаясь к Кантэну. – Не исключено, что вы как эмигрант могли бы оказаться вне закона. Подобная опасность устраняется амнистией для всех вернувшихся эмигрантов. Амнистия – одно из условий, на которые мы готовы согласиться.

Трагическое разочарование, ожидающее Пюизе, жестокое крушение всего, чего он достиг, – это и только это занимало мысли Кантэна, остальное не имело для него никакого значения. Он понимал, что обнаружить свои мысли перед гостями было бы крайне опрометчиво, и сдержал обуревавший его гнев.

Ночью тот же гнев не давал ему заснуть. Он прибыл во Францию, чтобы передать Корматену приказы Пюизе, и считал, что предательское нарушение этих приказов обязывает его предпринять определенные действия. Но какие именно? Первое побуждение – вернуться в Англию и предупредить Пюизе – он отбросил, сочтя его бессмысленным. Слишком поздно. Мирная конференция, на которую ехал Гош, состоится задолго до того, как он доберется до Лондона. Если Пюизе и все, кто связал свою жизнь с затеянной им доблестной авантюрой, не будут предупреждены и, веря, что их встретит громадная армия шуанов, собранная графом, прибудут во Францию, их ждет окончательный крах. Кантэн не мог спокойно сидеть в Шавере и наблюдать за осуществлением этого дьявольского плана. Единственный выход, который сам собой пришел ему на ум, прежде чем он уснул, заключался в том, что надо немедленно отыскать Тэнтеньяка и держать с ним совет.

Глава VII ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ

Ранним утром Гош отбыл из замка вместе со своим штабом, своей виконтессой и своим эскортом после ритуала прощания, являвшего собой образец любезности и сердечности.

– Настоящий символ объятий старого порядка с новым порядком, – рассмеялась виконтесса.

Усадив ее в экипаж, Гош немного помедлил.

– Вам следует принять меры для обеспечения своей безопасности, – посоветовал он Кантэну, обратив на него взгляд, исполненный самых дружеских чувств.

– Они приняты. Не тревожьтесь, мой генерал. Я собираюсь на некоторое время покинуть Шавере.

– Это благоразумно. Как только будет объявлено о примирении, здесь воцарится совершенно иной дух, и вам нечего будет опасаться. Простите за беспокойство и всего доброго.

Генерал вскочил в седло и в окружении офицеров своего штаба поскакал за экипажем. У ворот он обернулся и помахал шляпой с трехцветными перьями. С верхних ступеней лестницы Кантэн наблюдал, как они скачут по аллее между двумя рядами драгун. Затем он пошел отдать Шарло последние распоряжения перед тем, как отправиться на поиски лагеря шуанов в лесу Ла Нуэ.

Кантэн еще не отпустил Шарло, когда стук копыт во дворе замка возвестил о прибытии нового посетителя, и он с радостным изумлением увидел, как Жермена нетерпеливо бросает поводья одному из его бретонцев.

Вид мадемуазель де Шеньер несколько умерил его радость. Она была не только бледна, но и холодно-сдержана.

– Вы чем-то встревожены, – сказал Кантэн, поцеловав ей руку.

– Да, и очень. Я приехала поговорить с вами. Здесь? Жермена показала хлыстом на столовую, из которой он только что вышел.

– Если вы простите мне беспорядок, который там застанете.

– Ах! Следы пребывания ваших республиканских друзей. Ее тон подсказал Кантэну ответ:

– И моих спасителей.

Пока он закрывал дверь, Жермена подошла к столу, с которого еще не убрали остатки завтрака. Пылкая, придерживающаяся ультрароялистских взглядов дама удостоила стол многозначительным взглядом и внимательно посмотрела на Кантэна.

– Должно быть, вы поддерживаете самые тесные отношения с санкюлотами, если смогли призвать себе на помощь отряд драгун. Это лишний раз подтверждает справедливость всего, что про вас говорили, и объясняет события вчерашнего вечера.

– Вы имеете в виду то, что говорил про меня Констан? Ему придется отказаться от своих слов, как только он явится сюда вслед за вами, в чем я нисколько не сомневаюсь.

Жермена покачала головой.

– Сегодня он не последует за мной. Он опасно ранен. Один из ваших драгунов рассек ему голову.

– Боже правый! Я полагал, что он был лишь вдохновителем нападения, но не мог допустить, что он сам его и возглавил. Это не в его правилах.

– Поступки Констана имеют для меня куда меньшее значение, чем ваши. Но вы не ответили на мой вопрос. Скажите мне правду о ваших отношениях с этими негодяями. Почему вы то путешествуете с их охранной грамотой, то вызываете для защиты их солдат?

Краткий миг изумления, – и Кантэн рассмеялся.

– Неужели все выглядит именно так? Но я не вызывал солдат. По пути в Ренн Гош случайно остановился здесь и потребовал дать ему ночлег.

– Почему Гош искал ночлега не где-нибудь, а в Шавере?

– У этих господ принято реквизировать то, чего им не хватает. Он даже не знал, что замок, в который он приехал, – Шавере.

– Итак, все было чистой случайностью, на диво своевременной случайностью?

На ее недоверчивую и слегка презрительную улыбку Кантэн ответил тоже улыбкой, но понимающей и ласковой.

– Именно так, как вы говорите.

– И я должна поверить этому?

– Должны, поскольку так говорю я, – сдержанно ответил он.

Некоторое время она стояла в нерешительности, опустив глаза и поигрывая хлыстом. Затем подняла голову и встретила терпеливый взгляд молодого человека.

– Послушайте, Кантэн. Так это или не так, но вчера вечером вы выходили к крестьянам и обращались к ним.

– И друг Констана Лафон дважды выстрелил в меня. Эту подробность стоит упомянуть.

Последнее она оставила без внимания.

– А правда ли, как говорили некоторые, будто вы предупредили их, что послали за помощью?

– Это почти правда, – ответил он после недолгого раздумья. – Я действительно сказал, что, ожидая нападения, послал за помощью.

– К кому же, если не к генералу Гошу?

– К шевалье де Тэнтеньяку. Вчера утром, получив ваше предупреждение, я немедленно отправил гонца в Ла Нуэ.

– Но Ла Нуэ в ста милях отсюда. Как могли вы вчера вечером сказать, что помощь уже в пути?

Кантэн пожал плечами.

– По-моему, все довольно понятно. Мне надо было что-нибудь сказать, дабы угрозой заставить их отказаться от нападения.

– И помощь прибыла почти сразу. Поистине счастливое совпадение.

– На редкость счастливое. Разумеется, если вы не предпочитаете, чтобы меня зарезали. Уж не в этом ли причина вашего огорчения, Жермена, что я остался в живых?

Этот ироничный вопрос превратил враждебность Жермены в подлинное душевное страдание.

– Все оттого, что вы не откровенны со мной; оттого, что стечение обстоятельств подтверждает слухи, будто вы – санкюлот в душе. Мне постоянно напоминают, что сперва вы прибыли во Францию с охранной грамотой, выданной вам санкюлотами, потом их благосклонность позволила вам получить Шавере; и вот, когда из-за всего этого ваш дом подвергается нападению, республиканские солдаты спешат вам на выручку.

– Внешне все так и выглядит, – признался Кантэн. – Но я могу дать объяснения по каждому из перечисленных вами пунктов. И все-таки не вижу, чем я заслужил ваши обвинения.

– Не видите? Вы заявляете, что вы – маркиз де Шавере. В таком случае, где ваше место, как не рядом с французским троном?

– Согласен, но лишь в том случае, если существует сам трон. Но где сейчас трон Франции?

– Да, я знаю, трон повержен в прах. Но он вновь поднимется, как и алтари, поверженные и оскверненные.

Вспомнив, о чем говорил Гош, Кантэн вздохнул.

– Если бы я мог разделить вашу уверенность! Но, по меньшей мере, я могу развеять клевету относительно моих республиканских симпатий.

– Что значат отрицания, когда на другую чашу весов положены дела!

– Дела? Ну-ну… О некоторых из них вы скоро услышите. Я уезжаю, чтобы заняться ими. Позвольте мне надеяться, что они не будут превратно истолкованы.

– Что вы имеете в виду? Вы уезжаете? – в голосе Жермены зазвучали властные ноты. – Куда вы едете?

У Кантэна был ответ, который развеял бы все ее подозрения. Но он вовремя сдержался, представив себе, как она, в свою очередь, делится услышанным с Констаном. Он понимал, что Констан, движимый непримиримой враждебностью, без колебаний использует против него полученные таким образом сведения, даже сознавая, что тем самым вносит свою лепту в крах дела реставрации монархии. Констан предупредит Корматена, и, десять против одного, что те, кто предал Пюизе, уничтожат Кантэна, прежде чем ему удастся осуществить задуманную попытку нарушить их планы.

Ему любой ценой необходимо держать свои намерения в тайне, пока он не отыщет Тэнтеньяка.

– Куда я отправляюсь – не суть как важно. Не думаете же вы, что я буду спокойно сидеть в Шавере и ждать повторения вчерашнего набега!

– Но вы говорили о делах.

– Естественно. Я и не буду предаваться праздности. Надо все довести до конца и потом спокойно пользоваться тем, что мне принадлежит по праву.

– Если вы не решаетесь рассказать мне, что это за дела, нам не о чем говорить до тех пор, пока они не завершатся.

И Жермена взяла со стола хлыст и перчатки.

– Если только вы не желаете поздравить меня со вчерашним избавлением.

– Существуют вещи, Кантэн, высказывать которые нет необходимости, – ее лицо стало серьезным, почти грустным. – Я буду ждать от вас вестей… вскоре.

И она протянула ему руку.

Кантэн резким, порывистым движением оттолкнул руку Жермены и схватил девушку в объятия.

– Хоть немного веры, Жермена! – умоляюще проговорил он. – Хоть немного веры! Что значит без нее любовь?!

– Ничего, Кантэн, я знаю, – се глаза были печальны. – Вы должны пробудить ее во мне.

– Очень хорошо, – он выпустил Жермену из объятий, вздохнул, и лицо его снова затуманилось. – Я надеюсь представить вам противоядие.

Видя, что она направляется к выходу, Кантэн поспешил открыть перед нею дверь. Когда он помог Жермене сесть в седло, она снова заговорила, но лишь для того, чтобы еще раз повторить:

– Я буду надеяться… я буду молиться… вскоре получить от вас какие-нибудь вести.

Кантэн смотрел ей вслед, пока тополя аллеи не скрыли ее из виду, затем с унынием в сердце пошел готовиться к отъезду.

Глава VIII ЛА ПРЕВАЛЕ

Через день после описанных в предыдущей главе событий, в полдень, усталый Кантэн въехал в лес Ла Нуэ, где его немедленно остановили двое, выросших словно из-под земли, шуанов.

Кантэн заявил, что он – эмиссар графа Жозефа и что ему надо видеть шевалье де Тэнтеньяка.

– Его здесь нет.

– А где он?

– Мы проводим вас к тому, кто ответит на ваш вопрос, – тон говорившего слегка обнадежил Кантэна. – Сойдите с коня.

Ему завязали глаза, и один из шуанов пешком повел его на довольно значительное расстояние, второй, ведя коня под уздцы, следовал за ними. Пока они шли, тишину леса трижды нарушал крик совы.

Когда ему, наконец, сняли повязку с глаз, он обнаружил, что находится на той самой просторной вырубке, куда его впервые привели Корматен и Тэнтеньяк. Кантэн увидел там сборище человек в триста: кто готовил пищу, кто возился с оружием и снаряжением, а кто и просто бездельничал. Немного поодаль, на краю вырубки, несколько десятков облезлых бретонских пони щипали скудную траву.

В низком дверном проеме хижины углежога стоял невысокий человек в гусарском доломане с белыми кантами; его блестящие темные глаза пристально наблюдали за новоприбывшими. Но вот он узнал Кантэна и, повелительным взмахом руки отпустив его провожатых, легкой походкой поспешил ему навстречу. Это был Сен-Режан.

– Господин де Шавере! Сам Бог хранит вас!

– Верно замечено, – сказал Кантэн, здороваясь с Сен-Режаном. – Я разыскиваю шевалье де Тэнтеньяка.

Темные глаза сверкнули на смуглом лукавом лице, испещренном морщинами, словно иссохшее яблоко.

– Черт возьми, сударь, чтобы найти его, вам потребуется перебраться за море. Шевалье в Англии с графом Жозефом.

– Когда он уехал?

– Да уже с месяц.

Ответ разбил надежду, с которой был задан вопрос.

– Значит, он уехал слишком рано.

И Кантэн в нескольких словах рассказал Сен-Режану о предательстве, которое готовит в Ренне Корматен.

Веселость слетела с лица шуана. Он фамильярно схватил Кантэна за руку и потянул его в хижину.

– Жорж должен услышать ваш рассказ.

В маленькой грязной каморке спал Кадудаль. Разбуженный криком Сен-Режана, он с ворчанием сел и инстинктивно потянулся за мушкетом.

– Что за дьявол?

– Друг. Господин де Шавере.

– Вот чума! Зачем так кричать? Я думал – «синие».

Он с усилием поднялся на ноги.

– Подходящий прием, Кадудаль. Я – гонец дурных вестей. Но прежде чем я начну, дайте мне смочить горло. У вас найдется что-нибудь выпить?

– Сидр, – Сен-Режан вышел наполнить кружку из бочки, что стояла рядом с хижиной. – Добрый бретонский сидр прошлогоднего урожая так и ударяет в голову.

Кантэн с благодарностью осушил кружку, устало опустился на табурет у стола, вытянул обутые в сапоги ноги и рассказал о том, что он услышал от Гоша.

Изумление Кадудаля сменилось бурным протестом.

– Это все республиканские выдумки, – заключил он.

– Гош не похож на лжеца, – сказал Кантэн.

– Значит, он – сумасшедший.

– На сумасшедшего он тоже не похож. В разговор вмешался Сен-Режан.

– Во всяком случае, встреча в Ренне, назначенная на среду, реальный факт.

– Но не ее цель! – взорвался в ответ Кадудаль. – Силы небесные! Перемирие – тоже факт. Но кто его добивался?

– Гош говорит, что Корматен.

– Он лжет. Разве все они не лжецы, эти демократы? Сами факты опровергают их заявления. Не они ли умоляли о перемирии? Оно им отчаянно необходимо. Республика рушится и вынуждена идти на соглашения. Жалкие республиканские войска, которые Конвент может выкроить для отправки на Запад, движутся здесь с риском быть уничтоженными. Они прекрасно это понимают и перемещаются только тогда, когда им это удается. Все остальное время они сбиваются в кучу, как стадо перепуганных баранов, почуявших запах волка. Волков ли это дело – блеять им о мире?

– Нет. Но волк, почуявший собственную выгоду, может пойти на такой шаг. По словам Гоша, Корматен получит от сделки миллион ливров.

Негодование Кадудаля возросло пуще прежнего:

– Неужели вы верите таким россказням о человеке, которого граф Жозеф назначил здесь своим представителем? Или вы думаете, что человек, чей талант создал огромную организацию, способен совершить детскую ошибку при назначении своего генерал-майора?

Сен-Режан, однако, был менее уверен в Корматене.

– Все предатели обязаны открывшимися перед ними возможностями доверию, которое им было оказано. А в наши дни… Ба! Кто бы поверил, что Шаретт, самый благородный из генералов-роялистов, подчинится Республике?

– Еще неизвестно, – сказал Кантэн, – не работа ли это господина де Корматена.

– Гош наверняка вам так и скажет, – съязвил Кадудаль.

– Мы можем спорить без конца, – сказал Сен-Режан. – Давайте поедем и сами посмотрим, что там происходит.

– Ну что ж, и посмотрим в Ренне в среду, когда приедем послушать, что имеют нам предложить эти щенки. Если предложат признать их непотребную Республику, то – будь я проклят! – они увидят, что впустую потратили время. Или шуаны побеждены, чтобы склонить голову перед врагом? Разве мы не клялись сражаться за трон и алтарь до полной победы или умереть? Неужели мы изменим своей клятве в тот самый час, когда Республика агонизирует, а измученный народ во всех концах Франции молится за реставрацию монархии? Когда прибудет господин де Пюизе с английской Помощью, из-под земли поднимется такая армия, какой мир не видывал.

– К чему так много слов, Жорж, – заметил Сен-Режан. – Мы едем в Ренн.

Накануне той знаменательной среды в конце апреля они прибыли в прекрасный город Ренн в сопровождении охраны из сотни шуанов, открыто выставлявших напоказ свои белые кокарды на круглых шляпах и эмблему Святого Сердца на лацканах курток.

Толпы людей переполняли город, всюду царило праздничное возбуждение, вызванное надеждой на близкое прекращение вражды и восстановление мира на измученной земле.

Сен-Режана забавляло зрелище шуанов в куртках из козьих шкур или темно-серых тужурках, пьющих вместе с затянутыми в синие мундиры республиканцами, или белых кокард бок о бок с кокардами трехцветными; и он смеялся, слыша на улицах новый вариант «Марсельезы»[98]. Кадудаль, лишенный иронического взгляда на жизнь, свойственного его товарищу, сверкающими от негодования глазами взирал на повсеместное братание роялистов и республиканцев. Такие картины наполняли его душу недобрыми предчувствиями. Но его взгляд становился особенно свирепым, когда проходившие мимо республиканцы отдавали им честь. С такими настроениями нельзя готовиться перерезать друг другу глотку, недовольно говорил он.

В поисках Корматена они исходили весь город, но нигде его не нашли. Наконец они узнали, что Корматен находится в Ла Превале, замке на берегу Вилены милях в трех или четырех от города вместе с роялистскими предводителями, созванными на конференцию, которая должна открыться завтра утром.

Они переночевали в гостинице в Ренне и едва рассвело отправились в Ла Превале. Там они нашли несколько сотен шуанов, разбивших в окрестностях замка лагерь, над которым реяли белые штандарты. Республика предоставила в их распоряжение палатки и щедро принимала за свой счет. Созванные со всех концов Морбиана, с вересковых пустошей Пэнпона и Лавэна, из гущи лесов Камора и Берне, эти люди, которые со времен Ла Руэри покидали свои убежища и цитадели только для схватки с неприятелем, были ошеломлены и опьянены воздаваемыми им почестями.

В стенах пышного замка Ла Превале, некогда принимавшего самого Генриха IV[99], в течение нескольких дней собирались предводители отрядов роялистов – члены знатных семейств, многие из которых прошли боевую выучку в королевских полках или на военном флоте его величества. Здесь их принимали и потчевали члены штаба генерала Гоша и офицеры армии Шербура, не жалея затрат из общественных фондов.

Под крышей Ла Превале разместилось около четырехсот роялистов и республиканцев, пылающих самыми братскими чувствами друг к другу, над пробуждением коих немало потрудились, с одной стороны, Корматен, с другой – генерал Гош. Там же находился и сам Гош, его штаб и веселый, галантный Умберт, проявлявший неустанную заботу об удобствах своих гостей-роялистов.

В предвкушении блестящего осуществления своих миротворческих прожектов Корматен сиял от удовольствия и во все стороны расточал милостивые улыбки. Его плотную фигуру обтягивал серый мундир с высоким жестким воротником вокруг белого галстука, талию перепоясывал белый кушак, на шляпе покачивались белые перья, грудь украшала эмблема Святого Сердца, в петлицу была продета белая лента.

Созданию атмосферы светской непринужденности, царившей в замке, в немалой степени способствовало присутствие дам, хоть республиканцы и не внесли в это своей лепты, если не считать таковой виконтессу де Белланже из-за ее игриво-открытой привязанности к блистательному Гошу. Десятка два благородных дам, – жен и сестер роялистских предводителей, до той поры из соображений безопасности державшихся в тени, радовались случаю пережить нечто, отдаленно напоминающее веселые дни старого режима.

Картина, промелькнувшая перед глазами Кадудаля по пути на конференцию, в значительной степени поколебала его упорное нежелание поверить, что здесь затевается недоброе. С хмурой гримасой на круглом раскрасневшемся лице он покачивающейся походкой вошел в зал заседаний, где его сразу оглушила трескотня множества языков. Большинство собравшихся хорошо знали Кадудаля, и на него со всех сторон посыпались дружеские приветствия. Сен-Режан тоже встретил здесь немало знакомых. Кантэна никто не знал и поэтому на его появление почти не обратили внимания. Он остался стоять в стороне и внимательно наблюдал за тем, что происходит вокруг. Тем временем люди все прибывали, и вскоре в просторном и довольно обветшалом зале собралось человек сто пятьдесят.

Человек двадцать были, как и Кадудаль, из крестьян, что подтверждалось их громкой речью, грубой одеждой и не менее грубыми манерами. Остальные были благородного происхождения; осанка многих из них свидетельствовала о военном прошлом, у некоторых это проявлялось даже в одежде – мундирах в обтяжку, высоких воротниках, белых галстуках. Многие, как и Корматен, носили серые мундиры с черными нашивками, перепоясанные белым шарфом, – форма, по которой роялисты узнавали друг друга. Другие носили короткие шуанские куртки поверх зеленых или красных жилетов, некоторые – широкие бретонские штаны и кожаные гетры.

Единственной роялистской эмблемой в одежде Кантэна была белая кокарда на шляпе с конусообразной тульей, и ему казалось, что в своем коричневом рединготе, лосинах, сапогах и с туго перевязанными каштановыми волосами он слишком выделяется из основной массы собравшихся. Однако то, что рядом с ним стоит Сен-Режан, служило вполне достаточным ответом на любопытные взгляды.

Они видели, как Кадудаль старается проложить себе путь сквозь окружившую Корматена толпу и как его постоянно задерживают те, мимо кого он пробирается. Ему так и не удалось добраться до барона, когда тот решительно направился к длинному столу в конце зала. С ним шло с полдюжины офицеров его штаба; в одном из них Кантэн узнал Буарди, что подтверждало сведения о связи с пацифистами самого доблестного из роялистов.

Корматен добрался до центрального стула из тех, что стояли у стола, и резким, как пистолетный выстрел, голосом призвал к тишине. Затем жестом предложил офицерам штаба занять места справа и слева от себя. Сам он остался стоять.

Разговоры смолкли, движение по залу прекратилось, и Кантэн снова увидел рядом с собой Кадудаля.

– Господа офицеры Королевской католической армии, сегодня мы собрались на наше заключительное совещание, по завершении которого этому собрания предстоит назначить десять его участников, чтобы завтра в Ла Мабле они довели наше решение до сведения десяти представителей Конвента, прибывших для выработки совместно с нами условий примирения.

После короткой паузы он продолжал:

– Стремление к миру должно жить в сердце каждого из нас. Вот уже три года мы видим, как прекрасные земли Бретани, Нормандии, Мена и Анжу разоряет братоубийственная война. Мы видели целые селения, деревни и даже города преданными огню и мечу. Мы видели угнанный с земли скот и бесплодные поля; голод прибавился к тем ужасам, которыми надеялись склонить нас к капитуляции. Но напрасно. Нас не удалось сломить, ибо наша воля к победе непреклонна.

Неожиданный взрыв аплодисментов вместо возгласов одобрения, которых ожидал Корматен, казалось, привел его в замешательство. Тем не менее, он взял себя в руки и продолжал:

– Но если все это и не сломило нас, то опустошило, опустошает и будет опустошать нашу землю; и мы не были бы достойны звания французов, если бы спокойно смотрели на эти бедствия. Возможно, нам следует признать, что республиканцы подали нам пример, предложив перемирие, которое всем нам позволило встретиться здесь, как подобает братьям…

Кадудаль, стоявший рядом с Кантэном, почти с самого начала речи Корматена проявлял явное неудовольствие, но он не выдержал и резко прервал его:

– Мы не братья цареубийцам!

Реакция на это заявление показала, что мнения собравшихся в зале далеко не однородны. Многие зааплодировали словам, прервавшим речь Корматена, однако большинство встретило их шумным неодобрением и потребовало тишины.

Корматен терпеливо ждал пока восстановится порядок.

– Господа, прошу не прерывать меня, а когда я закончу, откровенно обменяемся мнениями. Я говорил, что уставшие от кровопролития и беспорядков республиканцы призвали к перемирию в надежде достигнуть соглашения, которое позволило бы положить конец ужасам гражданской войны. Они встретили нас с чувствами, которые я, генерал-майор Королевской католической армии, расцениваю как самые великодушные.

– Рядом со мной вы видите господина Буарди, который известен как самый стойкий и доблестный защитник нашего святого дела: он недавно вернулся из Вандеи, куда ездил, чтобы постараться убедить Стоффле принять участие в нашей конференции. Стоффле заявил, что не может оставить свою армию. Но он, по крайней мере, не отказался подчиниться условиям договора, который нам предстоит заключить.

– Он дал согласие? – спросил кто-то.

– Вскоре господин Буарди сам расскажет об этом. У меня нет оснований сомневаться, что он с готовностью сложит оружие по моей рекомендации, высказанной по поручению принцев, чьим представителем я являюсь.

– Это ложь! – звонко выкрикнул Кантэн.

По собранию пронесся ропот удивления. Адъютанты Корматена с шумом вскочили на ноги, злобными взглядами обшаривая зал в поисках места, откуда раздался этот возглас. Над собранием, объятым благоговейным страхом, с вызовом прозвучал голос Корматена:

– Кто это сказал?

– Я!

Рядом с Кантоном стоял стул, и он взобрался на него, чтобы все могли его видеть. Зал приглушенно зашумел: многие вполголоса спрашивали соседей, кто этот незнакомец.

– Вы обвиняете меня во лжи?

Лицо Корматена побагровело.

– Прямо и определенно.

– Вас собственной персоной, – добавил стоявший рядом со стулом Кантэна Кадудаль.

– Клянусь Богом… – начал Корматен, но сдержался. – Кто вы такой, сударь?

В глазах полутора сотен людей, устремленных на Кантэна, застыл немой вопрос.

– По-моему, меня хорошо видно. Уверен, что вы узнали меня а потому признаете, что я имею право сказать то, что сказал. Вы были представителем господина де Пюизе. Я говорю «были», ибо с того момента, как вы нарушили его приказы и обманули его доверие, вы перестали являться таковым.

Теперь Корматен узнал его. Бледный от гнева, он усилием воли заставил себя проговорить:

– Вы – Шавере.

– Для вас я – эмиссар Пюизе, который привез вам из Англии его последние распоряжения. Ваши поступки доказывают, что вы изменили им. И вы усугубляете свое преступление, давая понять, что действуете от имени принцев. От имени принцев действует господин де Пюизе, который передал вам их приказ, запрещающий вступать в какие бы то ни было переговоры с цареубийцами.

Вокруг поднялся такой шум, что он не мог продолжать.

Тайное сопротивление примирению с республиканцами, до сих пор дремавшее в сердцах большинства собравшихся в зале под влиянием изощренной работы, которую с каждым в отдельности провели Корматен и его помощники, теперь вырвалось наружу и привело к взрыву.

Барон, стоя в окружении офицеров своего штаба, несколько раз ударил по столу рукояткой пистолета, чтобы прекратить гвалт. Его оглушительный, срывающийся от гнева голос летел над залом:

– Господа, выслушайте меня! Выслушайте меня!

Когда его призыв наконец был услышан и снова наступила тишина, он заговорил, маскируя смятение показным спокойствием и подчеркнутым достоинством:

– Сейчас не время обсуждать наши личные взаимоотношения с господином де Шавере. Случай слишком серьезен, моя ответственность слишком велика, чтобы обращать внимание на личные оскорбления, забывая о главном. Меня обвиняют в неисполнении приказов господина де Пюизе. Столь поспешное обвинение прозвучало до того, как я огласил условия предполагаемого примирения. Прежде чем я оглашу их, позвольте мне заметить, что даже рискуя быть обвиненным в пренебрежении инструкциями господина де Пюизе, полученными из Англии, я, будучи облечен полномочиями генерал-майора, имею полное право судить, какие шаги принесут плоды делу, которому мы служим, а какие нет.

– Этот добряк слишком много разглагольствует, – громко проговорил Сен-Режан.

Такого же мнения придерживалось большинство собравшихся в зале, и со всех сторон раздались возгласы: «Условия! Условия!»

– Я перехожу к ним. Конвент предлагает амнистию всем, кто с оружием в руках выступал против Республики. Также получат амнистию эмигранты, вопреки запрету вернувшиеся во Францию. Будет восстановлена свобода отправления религиозных культов, снят запрет с деятельности священников, не присягнувших на верность конституционному строю. Республиканские войска выводятся из западных провинций, лицам, чья собственность пострадала в ходе гражданской войны, выплачивается компенсация за понесенный ущерб.

– Вот что предлагает Республика за мир, к которому должны стремиться все честные люди. Таковы условия, приняв которые мы, по моему глубокому убеждению, окажем стране неоценимую услугу.

Корматен сделал паузу. По наступившей тишине ему показалось, что великодушие условий произвело впечатление на собравшихся. Но тут прозвучал чей-то голос:

– Вы рассказали о том, что предлагают санкюлоты. И ничего не сказали про то, что они требуют взамен.

– Их требования логически вытекают из их предложений. Мы должны сложить оружие и признать республиканское правительство.

– И вы призываете нас принять такие условия? – спросил тот же голос.

– Призываю, тщательно взвесив все «за» и «против». Если вы согласитесь, то я искренне надеюсь, нам останется только избрать делегацию, которая завтра посетит конституционалистов в Ла Мабле и подпишет с ними договор.

Кантэн ожидал следующего взрыва. Но его не последовало. Участники собрания встретили предложение господина де Корматена, потупив глаза, но без удивления, поскольку с каждым из них была заблаговременно проведена соответствующая работа. Люди, разбившись на группы, стали обсуждать оглашенные генерал-майором условия, и в зале поднялся шум, который становился все громче. Корматен уже занял свое место за столом, когда Кантэн снова возвысил голос:

– Граф де Пюизе уполномочил вас давать подобные рекомендации?

По волнению, охватившему собрание, Кантэн понял, что многие из присутствующих не склонны возвращаться к этому вопросу, полагая, что барон уже ответил на него, о чем напомнил Кантэну и сам барон.

– Вы ответили, сударь, – возразил молодой человек, – что не имеете таких полномочий. Поэтому позвольте спросить, на каком основании вы их себе присваиваете?

– На основании собственного суждения. Что до остального, сударь, то принятие решения – за настоящим собранием, как было бы и в том случае, если бы сам господин де Пюизе занимал мое место.

– Но вы навязываете собранию решение, с которым господин де Пюизе никогда бы не согласился. Вы злоупотребили оказанным вам доверием.

– Позже я с удовольствием обсужу этот вопрос с вами наедине.

– Вы обсудите его сейчас и при всех.

По нетерпеливому, враждебному гулу в зале Кантэн понял, что большинство не на его стороне. Он снова порывисто вскочил на стул и обратился не к одному Корматену, а ко всем присутствующим:

– Господа! Тем временем, как господин де Корматен убеждает вас здесь подписать мирный договор с цареубийцами, сложить оружие и признать Республику, господин де Пюизе, от чьего имени он берет на себя смелость говорить, собирает в Англии подкрепление делу реставрации монархии. В любую минуту мы можем увидеть паруса кораблей, которые британское правительство по настоянию графа направило в Бретань. На из борту находится оружие, боеприпасы; прибывают английские солдаты и полки, составленные из французских эмигрантов, под командованием одного из принцев крови. Сообщил ли вам обо всем этом господин де Корматен, прежде чем стал убеждать вас в необходимости подписания мирного договора, что я открыто называю предательством?

Корматен снова вскочил и ударил рукояткой пистолета по столу.

– Утихомирьте этого Ромодона![100] – крикнул он. – Он в своем неведении истинного положения дел готов снова залить эту землю потоками крови!

Но сердитые требования дать высказаться эмиссару господина де Пюизе утихомирили самого Корматена. Кантэн страстно продолжал:

– Эта экспедиция рассчитывает встретить здесь армию из трехсот тысяч шуанов, преданных господину де Пюизе. Спросите себя, славные представители Бретани, Нормандии, Мена и Анжу, время ли сейчас распускать армию, которую господину де Корматену через меня было поручено держать в состоянии готовности?

– Да, господин де Шаретт сложил оружие, сбитый с толку точно такими же советами, которым теперь и вас убеждают последовать. Но Стоффле, как вы все слышали, отверг подобное предложение. Он по-прежнему находится в Вандее и готов соединиться с войсками, которые прибывают из-за моря под командованием самого господина Д’Артуа. Можно ли сомневаться, что с таким подкреплением ваши силы оставят далеко позади республиканские батальоны, чьи командиры согласились выслушать мирные предложения господина Корматена лишь потому, что они отлично сознают свою слабость? Неужели вы предадите короля Людовика XVII, все еще томящегося в Тампле[101], делу которого вы поклялись служить до конца? Задайте себе эти вопросы, господа, и когда найдете ответ, доведите его до сведения господина Корматена.

Кантэн спрыгнул со стула, приведя зал в состояние крайнего возбуждения.

– Вы приперли его к стене, – сказал Кадудаль, схватив Кантэна за руку. – Ему понадобится поистине сатанинская хитрость, чтобы ответить на все ваши вопросы.

Сен-Режан улыбался Кантэну.

– Вы вылили на него целый ушат. И да поможет ему Бог, а выпить придется.

Но они не учли изобретательности Корматена, а также отчаяния, которое тут же заставило его пустить его в ход. Он с презрительным видом выпрямился и, прекрасно владея собой, если не считать бледности, отчего его глаза казались почти черными, ждал, пока в зале наступит тишина.

– Вы несправедливы ко мне, – пожаловался он, когда наконец добился, чтобы его услышали, – если полагаете, будто у меня нет ответа.

– В таком случае – отвечайте! – крикнул кто-то. – Отвечайте, и покончим с этим. Какие приказы вы получили от графа де Пюизе?

– Позвольте мне ответить по-своему.

Высокий смуглый мужчина с властными манерами, Пуаре де Бовэ, офицер, отличившийся в Вандее, снова прервал его:

– Король? Что в ваших прекрасных прожектах говорится о короле? Или вы вообще не берете в расчет его величество?

– Вы оскорбляете меня подобным вопросом! – гаркнул Корматен и, от волнения глотая слова, ответил: – Достигнута договоренность, что королю будет возвращена свобода после подписания договора и в сроки, каковые для этого покажутся наиболее приемлемыми.

– Почему вы не сказали об этом раньше? – требовательным тоном спросил Бовэ. – Чего стоит эта договоренность? Каким образом удалось ее достигнуть? Выражайтесь точнее.

– К чему? – горячо воскликнул Кадудаль. – К черту его договоренности! С меня довольно! Он признался, что говорил, не имея на то полномочий от графа Жозефа. А значит, что бы он ни сказал, не имеет никакого значения. Кто желает, пусть остается. А я ухожу.

Эти слова завершили дело, начатое Кантэном. Многие тут же направились к выходу, и Корматен понял, что конференция провалилась. В бешенстве стуча по столу и крича до хрипоты, он потребовал, чтобы его выслушали. Сперва по его адресу сыпались насмешки, но в конце концов ему удалось добиться своего. Окончательно потеряв рассудок перед опасностью крушения всех своих планов, он взволнованно взывал к рассудку остальных:

– Немного спокойствия! Немного спокойствия, господа! – молил он.

Он чуть помедлил и наклонил свою элегантную голову к Буарди, который, бледный и встревоженный, что-то шептал ему на ухо, прикрывая рот рукой. Затем откашлялся и снова заговорил:

– Ваше недоверие, ваша предубежденность, ваша готовность прислушиваться ко всем, кто порочит мое имя, вынуждают меня открыть то, что я хотел на время сохранить в тайне, ибо подобные вещи опасно высказывать даже среди своих.

Он нервно жестикулировал, неуклюже держа перед собой руки, то сжимая, то разжимая пальцы.

– Я сказал, что мы должны признать Республику. Но… но это – чистая формальность. Не более. Мы соблюдаем ее, делая про себя определенные оговорки, всегда оправданные в тех случаях, когда действуют по принуждению.

Объяснение Корматена всем показалось настолько нелепым, что на него со всех сторон посыпались гневные вопросы и взволнованные, возмущенные восклицания.

Корматен нервно вытирал платком лоб и губы. Наконец восстановилось относительное спокойствие, и он смог продолжить:

– Разве я неясно выражаюсь? Неужели надо объяснять, что такой шаг дает партии роялистов время собраться с силами и подготовиться к победоносному продолжению борьбы? – И пылая яростью, добавил срывающимся голосом: – Вы вынудили меня быть до конца откровенным с вами. Возможно, вы хоть теперь поняли, насколько я далек от того, чтобы обмануть доверие господина де Пюизе?

– Если бы то, о чем вы говорите, было правдой, вы вдвойне предали бы его. Он никогда не одобрил бы подобных действий.

– И почему же? В конце концов, целесообразность…

Корматену не дали закончить. Кадудаль прервал его возгласом гнева и отвращения и с угрозой потряс в воздухе кулаком.

– Сударь, от имени каждого честного человека, от имени роялистов Бретани и Вандеи я запрещаю вам продолжать.

Он круто развернулся и, сердито расталкивая соседей, порывисто вышел из охваченного возбуждением зала. Окончательно сокрушенный выходкой простого землепашца Корматен бессильно опустился на стул, а тем временем многие вслед за Кадудалем шумно покидали зал заседаний. Примечательно, что начало исходу положили люди незнатного происхождения, именно они подали дворянам пример, уйдя с конференции, на которой соображения чести были столь беззастенчиво попраны.

Кантэн задержал Сен-Режана, как задержал бы и Кадудаля, если бы успел. Он понимал, что хотя многие были расположены покинуть зал, примерно столько же участников заседания предпочли остаться, и решил еще раз обратиться к ним, дабы не дать Корматену возможности склонить их на свою сторону.

– Господа, еще одно слово! – крикнул он, и пребывающий в состоянии полной прострации Корматен даже не попытался остановить его. – Все мы одинаково стремимся к миру. Но не к миру, купленному ценой трусости и предательства. Можем ли мы признавать Республику устами и отрицать ее сердцем? Можем ли мы заключать договор с тайным намерением вскоре нарушить его? Такое вероломство должно вызвать отвращение в душе каждого дворянина Франции, которая в вопросах чести всегда служила примером всем нациям и народам.

Корматен наконец поднялся на ноги и остановил бы Кантэна, если бы громкие выкрики из зала не заглушили его самого и не заставили снова сесть.

Кантэн продолжил свою речь:

– Я предлагаю вам задуматься над тем, что действия, которых от нас требуют, навсегда закроют для принцев двери Франции именно тогда, когда один из них со дня на день прибудет со значительным подкреплением из Англии, чтобы возглавить ваши ряды.

Возбуждение зала достигло крайних пределов. Офицеры штаба Корматена во главе с Буарди обрушили на участников собрания поток оскорбительных обвинений, вызвавший со стороны последних ответную брань. Еще немного, и в ход пошли бы шпаги, но Кантэну удалось заглушить голоса спорящих:

– Господин де Корматен имеет честь командовать армией Бретани в силу полномочий, полученных от нашего главнокомандующего – господина де Пюизе. Ему, при всем старании, не удастся убедить нас, будто он получил оные полномочия от имени принцев с целью признать Республику.

Последнее заявление Кантэна потонуло в громе аплодисментов, к которым не присоединилось всего несколько человек. Офицеры Корматена обменивались полными отчаяния взглядами.

– Именем вашего генерала, господина де Пюизе, я призываю вас, господа, отстранить господина де Корматена от командования впредь до получения дальнейших распоряжений.

Сотня голосов ответила дружным согласием, и на сем конференция завершилась.

Люди протискивались поближе к Кантэну, обращались к нему по имени, которое теперь было на устах у всех, хвалили за то, чего ему удалось добиться, и поздравляли с тем, каким образом ему это удалось. Его отпустили лишь когда более половины собравшихся покинуло зал заседаний.

– Вы выдали им обратный пропуск в их укрытия, – сказал Сен-Режан. – Уже к ночи они будут в пути, и Корматену придется объясняться с господами из Конвента, которых он вызвал из Парижа для определения условий договора. Ему повезло, что гильотина нынче вышла из моды.

Глава IX ИЗБАВЛЕНИЕ

Действительность превзошла все прогнозы Сен-Режана. Предводители шуанов не стали дожидаться наступления ночи для возвращения в свои цитадели. Вслед за Кантэном зал покинуло около сотни дворян. Они составили авангард отбывающих и шумной толпой хлынули из замка в сад, где дамы наслаждались пронизанным солнцем воздухом в обществе несколько меньшего числа республиканских офицеров. Гоша среди последних не было, но красавец-адъютант с успехом справлялся с ролью заместителя генерала при виконтессе де Белланже, охотно откликавшейся на его веселые любезности.

Оба подозрительно уставились на возбужденных роялистов, которые, едва ответив на приветствие, прошли мимо: одни – распорядиться, чтобы им привели коней, другие – вызвать из палаток и увести за собой тех, кто прибыл вместе с ними.

Кантэн и Сен-Режан столкнулись лицом к лицу с Кадудалем, который с угрюмым видом дожидался их выхода.

– Мне было любопытно, сколько вы еще там пробудете после того, как этот маньяк показал зубы. Чего вы ждали?

– Нужно было разбить яйцо, которое он снес, – сказал Кантэн.

– Да так, чтобы вонь от этой тухлятины заставила всех разбежаться, – добавил Сен-Режан и в нескольких живописных фразах описал случившееся.

Взгляд Кадудаля стал не таким угрюмым.

– Нам лучше поскорее уехать. Клянусь честью, оставаться здесь небезопасно. Особенно вам, господин маркиз. Когда произойдет взрыв, он сметет этот кажущийся мир в ад, где его и задумали.

– И господа республиканцы захотят узнать, кто поджег запал, – согласился Сен-Режан.

Кантэн равнодушно пожал плечами. Но ему тут же довелось убедиться, что опасность ему грозит не только со стороны республиканцев. В дверях, под сенью белых перьев, колыхавшихся на шляпе, появился Корматен с офицерами своего штаба. От них отделился сам полковник Дюфур; он крупными шагами приблизился к Кантэну и дотронулся до его плеча.

Кантэн обернулся, и полковник, высокий худощавый мужчина, отвесил ему подчеркнуто официальный поклон.

– От имени господина барона де Корматена, – представился он.

– Ваш покорный слуга! – И Кантэн, в свою очередь, поклонился.

– Вас не удивит, что господин барон считает себя оскорбленным некими выражениями, которые вы опрометчиво высказали по его адресу?

– Отнюдь.

– Тем лучше. Значит, для вас не составит труда догадаться о цели моего прихода.

– К черту вашу… – начал Кадудаль, но Кантэн поднял руку и прервал его:

– Я не могу отказать барону во встрече с ним, если он настаивает. Но, учитывая данный случай и все привходящие обстоятельства, вы оказали бы ему куда большую услугу, если бы убедили его не слушать дурных советов.

– Позвольте мне, сударь, самому решать, каким образом я могу лучше услужить ему.

– В таком случае – говорить больше не о чем.

Тем не менее, Кадудаль мог бы многое сказать и сказал бы гораздо больше того, если бы Кантэн ему позволил.

Дюфур поспешил сообщить барону о результатах своей миссии, и спустя десять минут они встретились за замком на небольшой площадке, со всех сторон огражденной высокими тисами и освещенной мягким рассеянным светом.

Полковник Дюфур и господин де Нантуа приняли на себя обязанности секундантов барона; два взволнованных, негодующих шуана поддерживали Кантэна.

Одна из многих иллюзий господина де Корматена заключалась в том, что он мнил себя отличным фехтовальщиком и посему явился на поединок с твердым намерением убить господина де Шавере. Опасение, что им могут помешать, подстегивало нетерпение барона, о чем полковник и сообщил его противнику.

Завязывая на затылке волосы, Кантэн вежливо улыбнулся.

– Передайте господину барону мои уверения в том, что, поскольку он спешит, я сделаю поединок как можно короче.

– Бахвальство не в моде среди людей благородных, – холодно заметил Дюфур.

– Думаю, вы меня неправильно поняли. Но ничего, скоро поймете. Я готов, сударь.

Судя по разъяренному выражения лица и не менее яростной атаке, барон мог показаться опасным противником. Но Кантэн едва ли мог точнее сдержать свое обещание и сделать поединок менее продолжительным. Он принял первый же выпад барона на отклоненный клинок и ответным ударом пронзил руку, в которой тот держал шпагу. Таким образом, свидетели поняли, что схватка началась и закончилась не раньше, чем увидели, что барон обезоружен, его шпага валяется на земле, а с пальцев левой руки, сжимающей правую, капает кровь.

Эффектно взмахнув шпагой, Кантэн отдал честь противнику.

– Ave atque vale, – пробормотал он и взглянул на Дюфура. – А теперь отдайте мне должное и признайтесь, что вы неправильно меня поняли.

– Сегодня удача на вашей стороне, господин маркиз. – Корматен говорил сквозь зубы. Даже столь молниеносная расправа с его персоной не рассеяла иллюзий барона относительно несокрушимости его клинка. – Но мы еще встретимся. Это еще не конец.

– Думаю, что все-таки конец, – сказал Кадудаль. – Продолжения мы ждать не намерены. – Он взял Кантэна за руку. – Мы уезжаем, господин маркиз. У барона слишком много друзей среди этих проклятых республиканцев, а то, что вы сделали, может вызвать их раздражение.

Они нашли своих коней и все вместе рысью выехали из Ла Превале, вокруг которого быстро пустели палатки роялистов. Только тогда спутники Кантэна обратили внимание на вопрос, который он задавал уже не в первый раз.

– Куда мы едем? – отозвался наконец Сен-Режан. – Куда же еще, как не в Ла Нуэ, землю роскоши и изобилия? И вы едете с нами. После сегодняшних трудов лес – самое подходящее для вас место, пока мы не возродим эту страну.

Кантэн запротестовал и объявил о своем намерении возвратиться в Шавере.

– Значит, вам надоело жить, – сказал Кадудаль. – Как вы полагаете, сколько времени им нужно, чтобы вас там разыскать?

– Наверное, день или два, – не задумываясь, ответил Сен-Режан. – Они непременно захотят предъявить вам счет за то, что вы нарушили их радужные миротворческие планы.

– Корматен сделает вас козлом отпущения, чтобы отвести гнев Республики от собственной персоны, – уточнил Кадудаль. – Возможно, их это не удовлетворит, и дай-то Бог, но и вам не поможет. Если вы попадете в руки к санкюлотам, они покажут вам, что значит милосердие по-республикански.

Спорить тут было не о чем. Итак, Кантэн отправился вместе со своими спутниками на юг. Однако на следующее утро Кадудаль их покинул, сообщив о своем намерении вернуться в Ренн, дабы убедиться, что всей этой истории с мирными переговорами положен конец.

Кантэн вместе с Сен-Режаном продолжил путь в Ла Нуэ, которому предстояло стать его домом на ближайшие два месяца. Оттуда он сообщил Шарло о положении, в котором оказался, и попросил его в случае возможных осложнений покинуть замок вместе с семьей и людьми и самим позаботиться о себе. Теперь ему оставалось только ждать прибытия Пюизе. Первым порывом молодого человека было принять на себя обязанности Корматена и до появления графа Жозефа побуждать роялистов поддерживать состояние боевой готовности. Однако от такого шага его удержало незнание страны и отсутствие – несмотря на славу, приобретенную в Ла Превале, – знакомств среди наиболее деятельных роялистов. Кроме того, оказалось, что в этом не было необходимости, поскольку Кадудаль, посетивший их через две недели после провала конференции в Ла Превале, уже взялся за эту задачу.

Кадудаль привез новости о Корматене. Несмотря на случившееся, барон, упрямо цепляясь за обломки рухнувшего плана, в то же утро с рукой на перевязи предстал перед десятью республиканскими депутатами, которые ожидали результатов конференции. Из офицеров своего штаба и нескольких руководителей роялистов, которых ему удалось ввести в заблуждение, он набрал депутацию для подписания мирного договора от имени всех инсургентов[102] северного берега Луары.

Из двухсот роялистских предводителей, собравшихся в Ла Превале, и ста пятидесяти, откликнувшихся на созыв конференции, только двадцать сопровождали барона в Ла Мабиле, где предстояло подписать договор.

Истории известно немного примеров безрассудства, подобных тому, с каким Корматен привел своих сподвижников с белыми кокардами на шляпах в шатер, где их ожидали граждане-представители – вульгарное, фиглярское сборище якобинской черни, украшенной трехцветными перьями, широкими поясами и свисающими с перевязи саблями, которыми они так и не научились владеть.

Процедура длилась недолго. Корматен объявил, что он и его сопровождающие уполномочены подписать договор в качестве представителей всех роялистов северного берега Луары за исключением нескольких особенно несговорчивых, которые, тем не менее, также сложат оружие, когда увидят, что остальные отвернулись от них. Он даже обратился к собравшимся с напыщенной речью, выдержанной в тоне дешевой театральности, столь любезной сердцу каждого санкюлота.

– Нас вдохновляет свойственная всем французам любовь к родной земле, страстное желание искоренить из наших душ и деяний гражданское несогласие, забвение прошлого; вдохновляет наша общая, дорогая сердцу каждого представителя обеих партий слава, общее радение за все то, что обеспечит безопасность, счастье и процветание Франции.

Барон закончил торжественным заявлением: они подчиняются Французской Республике, Единой и Неделимой, признают ее законы и обязуются никогда не поднимать против нее оружие.

Граждане-представители были более чем удовлетворены. Теперь они могли известить Конвент о триумфальной победе своей дипломатии там, где оружие оказалось бессильным, и предвкушали бурные излияния благодарности со стороны признательной нации. В свою очередь, они с готовностью пошли на такие уступки, как признание свободы отправления религиозного культа, вывод войск из западных провинций, амнистия вернувшимся эмигрантам и возмещение убытков. Последнее было выделено в особый пункт.

Обе стороны подписали договор. Мир был заключен. Грянули орудийные залпы, реяли флаги, звуки военных оркестров наполнили воздух, возвещая миру радостное событие. Корматен, теперь увенчанный не только шляпой с белыми перьями, но и лавровым венком, въехал в Ренн как победитель во главе своей двадцатки и их смущенных приверженцев, отмеченных белыми кокардами. За ними следовали граждане-представители. Гош и его драгуны составляли блестящий арьергард этой триумфальной процессии. Шеренги национальных гвардейцев выстроились вдоль реннских улиц; били барабаны, заливались трубы, голоса людей сливались в дружных криках: «Да здравствует мир! Да здравствует союз! Да здравствует Франция!»

Роялисты и республиканцы отпраздновали знаменательное событие на братском банкете, данном за счет нации. Здесь Корматен излился в пространных славословиях по собственному адресу. Барону вторили граждане-представители, чья словоохотливость возрастала пропорционально степени их опьянения и иссякла лишь тогда, когда выпитое вино окончательно лишило их способности говорить более или менее членораздельно.

Однако с приходом утра наступило отрезвление, и по городу поползли слухи. С каждым часом они звучали все громче. Отнюдь не все роялисты, с отвращением покинувшие Ла Превале, считали необходимым проявлять осмотрительность. То там, то здесь слышалось имя маркиза де Шавере. Сказанное им в замке Ла Превале передавалось из уст в уста, и наконец всем стало ясно, что он внес раскол между участниками конференции и что сторонники Корматена составляют ничтожное меньшинство.

Неутешительная новость дошла до Парижа, и Конвент содрогнулся от гнева, узнав о том, что его представители стали жертвой откровенного мошенничества. На Запад полетели распоряжения, и пока Корматен, перед тем как покинуть сцену, которую он стол блистательно украсил, в ожидании обещанного возмещения убытков важно расхаживал по городу, щеголяя белым оперением своей шляпы, с ясного по всем признакам неба грянул гром.

В тот самый момент, когда на стенах домов в городах и селениях Бретани расклеивали прокламации, провозглашавшие среди прочего свободу отправления религиозного культа, Конвент издал декрет – это произошло первого мая, – по которому все упорствующие священники, найденные на территории Республики, приговаривались к смертной казни. Далее последовал приказ об аресте всех предводителей шуанов.

Услышав о распоряжениях Конвента, Буарди понял, что ошибся. Дальнейших известий из Парижа он ждать не стал: исполненный самого жестокого раскаяния, собрал своих шу-анов, напал на конвой республиканцев и с захваченным оружием скрылся в лесах Монконтура.

Менее проницательный Корматен, который к тому же не желал покидать Ренн без миллиона, заработанного с таким трудом, позволил себя схватить и бросить в тюрьму, благодаря чему обнаружил, что одурачить роялистов куда проще, чем республиканцев.

Таковы были новости, привезенные Кадудалем в Ла Нуэ. Он рассказывал их с юмором, не лишенным цинизма, пока в конце не добавил, что имя Кантэна де Морле де Шеньер де Шавере стоит первым в списке тех, за чью голову назначена награда. В Шавере направлен военный отряд республиканцев с приказом захватить его живым или мертвым и заодно очистить эмигрантское гнездо, каковым, по выражению республиканцев, является Гран Шен, поскольку Шеньеры – родственники главного мятежника Шавере. Но основная причина такого решения в том, что недавние события не только аннулировали амнистию для эмигрантов, но и положили конец терпимости, с которой после событий Термидора относились к их возвращению.

Когда Кантэн услышал последнюю новость, улыбка, с которой он слушал про злоключения Корматена, сбежала с его губ.

Кадудаль поспешил успокоить молодого человека:

– Я уже распорядился принять меры. Это одна из причин, почему я явился сюда с тремя сотнями моих ребят. «Синие» конвоируют пленников в Сен-Брие.

– Каких пленников?

– Констана де Шеньера, его мать и мадемуазель де Шеньер. Охрана, пешие национальные гвардейцы, движется медленно. Они идут по дороге на Шатобриан. Мои разведчики следят за ними и дадут знать, как только они доберутся до Плоэрмеля. Пусть санкюлоты не воображают, будто могут безнаказанно производить аресты в этой стране.

Весть о прибытии республиканского отряда в Плоэрмель пришла лишь на следующее утро. Ее доставил шуан, прискакавший верхом, и состояние бедного коня подтверждало быстроту, с какой он покрыл довольно значительное расстояние. Шуану удалось разузнать, что «синие» проведут ночь в Жослэне и утром продолжат путь по дороге на Понтиви.

Для разработки плана операции Кадудалю не требовалось карты. Он знал местность, как свои пять пальцев. Двенадцать миль дороги между Понтиви и деревушкой Пон Авион пролегали через вересковые пустоши, каких много во Франции. Примерно в четырех милях за Пон Авионом дорога огибала лес, который покрывал небольшую возвышенность к северу от нее. Именно здесь Кадудаль намеревался дать бой «синим».

– Я приму в нем участие, – заявил Кантэн.

– Наши приемы ведения войны не совсем обычны, – с сомнением проговорил шуан. – Они не похожи на то, что вам приходилось видеть.

– Мне они не покажутся необычными, поскольку других я тоже не видел. Я владею шпагой и умею обращаться с мушкетом.

Кадудаль почувствовал облегчение.

– Я боялся, что вы пожелаете взять на себя командование. Но если вам захотелось развлечься, милости просим.

Развлечься Кантэну хотелось менее всего, но он не стал возражать.

Незадолго до того Гош писал в своем донесении Конвенту: «Я веду войну с неуловимым врагом. Перед тем как дать бой, шуаны вырастают словно из-под земли, а когда он заканчивается, столь же непостижимым образом рассеиваются и исчезают. Даже если мы отражаем их нападение, невозможно определить, сколь весома наша победа и сколь значителен понесенный ими урон».

Со всем этим и предстояло познакомиться Кантэну.

Вечером небольшая армия выстроилась на вырубке в сердце Ла Нуэ и преклонила колено перед дубом с висевшим на нем большим бронзовым распятием. Объявленный вне закона священник в белом стихаре и в епитрахили[103]кроваво-красного цвета, символизирующей мученичество – высшее проявление любви, – обратился к воинам с кратким благоговением. Он напомнил им, что павшие во имя алтаря Господня получают отпущение грехов и обретают вечное спасение.

Едва опустились сумерки, воодушевленные проповедью шуаны Кадудаля выступили из лагеря. Движение отряда противоречило всем общепризнанным правилам. Ни знамен, ни барабанов, ни труб, ни строгого марша воинов, плечом к плечу шагающих по дороге. Их движение напоминало раскрывающийся веер: небольшие группы из трех-четырех человек незаметно пропадали из вида тех, кто следовал за ними.

Кадудаль находился примерно в середине этой невидимой линии. Кроме Кантэна с ним шло трое шуанов. Настоявший на участии в операции Сен-Режан находился на крайнем левом фланге. Он командовал отрядом, которому во время схватки предстояло напасть на противника с тыла, между тем как находившейся на крайнем правом фланге группе под началом опытного предводителя шуанов по имени Гиймо надлежало выступить в роли головного отряда.

Когда маленькая группа Кадудаля вышла из леса, наступила ночь, и хотя луны не было, яркий свет звезд заливал опушку и раскинувшиеся впереди просторы. Кантэну показалось, что только он и четверо его спутников движутся среди всеобщей тишины и неподвижности. Ни малейшее движение, ни самый приглушенный звук не выдавали близости еще четырех сотен человек.

Они пересекли дорогу, затем луг, кое-где засаженный фруктовыми деревьями, вышли на тропу между двумя глубокими оврагами, обогнули небольшое селение и, преодолев поросший чахлым кустарником склон, поднялись на вересковое плато. Через час утомительного пути они подошли к группе массивных монолитов – каменных столбов святилища друидов[104]. Чуть дальше тропа снова спускалась вниз, растительность становилась гуще: и вот, двигаясь с уверенностью людей, которым знаком каждый ярд дороги, каждый камень под ногами, они свернули в сторону и по крутому откосу, поросшему густыми лиственницами, начали спускаться в лощину, на дне которой Кантэн явственно расслышал журчание ручья. Они продолжали спуск, пока снова не оказались на ровном месте и впереди смутно не замаячили служебные постройки крестьянской усадьбы.

Здесь Кадудаль остановился и трижды прокричал совой. Подождав ровно столько, чтобы можно было сосчитать до двадцати, он повторил тройной клич.

Почти сразу на некотором расстоянии от них распахнулось окно, в нем мелькнула и тут же погасла вспышка желтого света. Еще дважды свет мелькнул и погас, но на четвертый раз остался гореть.

По выложенному булыжником двору они направились к двери, которая распахнулась, как только они приблизились. На пороге показался плотный мужчина с фонарем в руках.

– А вот и ты, Жорж! Входи!

Было уже далеко за полночь. После скромной трапезы, состоявшей из хлеба, сыра, ветчины и кружки сидра, Кадудаль и его спутники легли отдохнуть. На рассвете хозяин разбудил их. На ферме, одном из многочисленных пунктов связи шуанов, Кадудаль держал двух коней, на которых он и Кантэн продолжили путь. Они миновали прилегавшее к ферме поле и в розовых лучах занимающегося рассвета стали подниматься по склону холма. Перевалив через вершину, они въехали в лес, полого спускавшийся к дороге на Понтиви в том месте, где она сбегала в лощину. В лесу они слышали периодически повторявшиеся крики совы, извещавшие их о том, что отряд, который рассыпался на группы, выступая из лагеря за двенадцать миль отсюда, вновь собрался воедино. Вскоре стали видны отдельные группы людей, отдыхающих перед сражением.

Вместе с Сен-Режаном и Гиймо Кадудаль вышел из леса и спустился в лощину, чтобы осмотреть участок дороги, на котором шуаны собирались поймать «синих» в ловушку. Его указания были кратки и точны. Гиймо было приказано отвести своих людей в укрытие в том месте, где заканчивался подъем из лощины, а когда приблизятся республиканцы, перекрыть им путь. Сен-Режан получил приказ поставить свой отряд у противоположной вершины, то есть там, где начинался спуск, и напасть на противника с тыла. Отряду самого Кадудаля надлежало устроить засаду на дне лощины.

Выставили дозорных, и люди стали подкрепляться скромными запасами пищи, взятыми из лагеря.

Лишь около полудня на кромке холма показалась голова колонны республиканцев – шесть разведчиков, значительно опередивших основные силы. За ними следовали два барабанщика с барабанами через плечо. Поскольку отбивать шаг пока не требовалось, солдаты не соблюдали строя и тащились нога за ногу, как, впрочем, почти всегда выглядели на марше войска, сражавшиеся за Свободу, Равенство и Братство.

В целом их насчитывалось около ста человек, но не национальных гвардейцев, как сообщали разведчики, а солдат линейной пехоты в синих мундирах с белыми нашивками и черных гетрах. Запряженная двумя лошадьми карета пленников ехала в середине отряда, и рядом с ее левой дверцей скакал командир.

Зоркие глаза разведчиков-республиканцев не различали ни малейшего движения в немой неподвижности леса, и отряд продвигался вперед, не подозревая об опасности. Когда авангард отряда поравнялся с мушкетами Кадудаля, шуаны открыли беглый огонь.

Грохот выстрелов отдаленным эхом отозвался в лесу; колонна синих мундиров поредела: кто-то повалился на землю, кто-то стоял, пошатываясь, некоторые пытались снова подняться, некоторые остались лежать там, где упали. Те, кто не был ранен, остановились, развернулись в ту сторону откуда грянул огонь, и с громкими проклятиями навели мушкеты на противника.

Не дожидаясь команды, республиканцы инстинктивно ответили на залп шуанов беспорядочной стрельбой. Однако пуля, наугад выпущенная в сторону деревьев, настигла Кадудаля, который с Кантэном находился за таким ненадежным укрытием, как заросли куманики. Отпустив смешанное со стоном проклятие, он развернулся вполоборота и упал бы, если бы Кантэн не успел подхватить его на руки. Он осторожно посадил Кадудаля на землю и прислонил спиной к дереву.

– Оставьте меня, – приказал ему Кадудаль. – Примите вместо меня командование отрядом. Вы знаете, что надо делать. Это пустяк. Кровопускание мне не повредит. Я слишком полнокровный. Так говорит отец Жак, а он не только священник, но и лекарь.

Кадудаль обнажил рану. Она находилась в левой верхней части груди и сильно кровоточила.

– Пошлите ко мне Лазара. Он разбирается в таких вещах. Не тратьте времени. Примите командование над людьми.

Тем временем взбешенный командир республиканцев выехал из-за кареты, служившей ему надежным укрытием, и зычным голосом приказал развернуться с единственной мыслью: вывести свой отряд из западни.

Для шуанов это послужило сигналом выйти из укрытия.

Люди Сен-Режана высыпали на дорогу, чтобы отрезать республиканцам путь к отступлению, а Гиймо тем временем выдвинул вперед свою фалангу. Шуаны, находившиеся в первых рядах каждого подразделения, опустились на одно колено и приставили мушкеты к плечу; те, кто находился за ними, целились поверх их голов.

Оказавшись под прицелом с фронта и с тыла, солдаты начали терять самообладание. Однако их командир, которому явно не хватало способностей, чтобы выйти из создавшегося положения, не испугался. Он сразу понял, что, атаковав обнаружившие себя отряды, ускорит появление основных сил противника, скрывающихся среди деревьев на склоне холма, и те ринутся вниз, прежде чем ему удастся вступить в настоящую схватку с шуанами, окружившими на дороге его солдат. Он решил атаковать отряд в лесу. Среди деревьев они были бы в равных условиях с сидевшими в засаде и имели бы явные преимущества перед теми, кто находился на открытой со всех сторон дороге.

Итак, он развернул своих людей к лесу.

– В атаку! – проревел он и взмахнул саблей.

Те из солдат, что поняли, какие шансы давала им тактика, избранная их командиром, с готовностью повиновались. Но их бросок был остановлен залпом пятидесяти мушкетов. Более дюжины «синих» полегло на землю.

– Вперед! Вперед! – подгонял командир дрогнувшие ряды своих людей. – Вперед!

Но здесь раздался выстрел, и конь рухнул под ним. Он соскочил с него и бросился вперед.

– Дети мои, за мной!

В ответ грянул продольный огонь с обоих флангов, который уложил еще с десяток республиканцев и окончательно сломил боевой дух офицера.

Он оказался в ловушке и численное превосходство противника лишало его малейшей надежды из нее выбраться. Почти половина его людей была выведена из строя. Его мушкеты могли уложить с десяток шуанов, но не иначе, чем ценой уничтожения уцелевшей части его отряда.

– Стоять! – в отчаянии крикнул он.

Он сделал несколько шагов навстречу невидимому врагу и, обнажив голову, поднял вверх шляпу.

– Это бойня. Пощады! Я прошу пощады!

Кантэн, в котором не было ничего, напоминающего шуана, кроме белой кокарды на конусообразной шляпе, выскользнул из-за ствола дерева на самой опушке леса и бесстрашно выступил вперед.

Кантэн мало видел шуанов в бою, но успел понять, что полагаться на милосердие Сен-Режана или Гиймо бессмысленно. Поэтому как заместитель Кадудаля он решил взять дело в свои руки.

– Мы проливаем кровь французов только в тех случаях, когда того требует наша безопасность. Бросьте ваши мушкеты и патронные сумки.

Командир республиканцев, крепкий седой мужчина лет сорока, судя по виду – профессиональный военный при старом режиме, возможно, имевший младший офицерский чин, несколько мгновений стоял в нерешительности, на его посеревшем лице отражались боль и негодование. Затем с явным неудовольствием он пожал плечами.

– Дьявол меня забери! Услышав такое предложение, впору умереть от злости! – он повернулся к своим солдатам: – Вы все слышали, дети мои. Этих бандитов слишком много. Что проку, если нас отправят на тот свет. Бросайте оружие!

Молодые необстрелянные новобранцы с радостью услышали такую команду.

Шуаны кинулись собирать брошенное оружие и боеприпасы. Среди них было немало завзятых шутников, всегда готовых поиздеваться над побежденными, однако большинство занималось своим делом в угрюмом молчании.

Кантэн, который одним из первых вышел из леса, проложил себе дорогу к карете.

Из окна на него внимательно смотрели три пары глаз: насмерть перепуганные глаза госпожи де Шеньер, радостно-изумленные глаза Жермены и подчеркнуто-ироничные глаза Констана.

– Черт нас возьми, – рассмеявшись, воскликнул он, – если это не господине де Карабас!

– К вашим услугам, – суровым тоном сказал Кантэн и открыл дверцу кареты. – Соблаговолите выйти.

Глава X БЛАГОДАРНОСТЬ.

Лишь после возвращения отряда Кадудаля в Ла Нуэ мадемуазель де Шеньер представилась возможность рассказать о своем замешательстве, которое достигло высшего предела, когда она увидела Кантэна в спасательном отряде.

Возвращение шуанов в лесную цитадель ничем не отличалось от их выступления из нее. Предоставив разоруженным республиканцам позаботиться о своих раненых и похоронить мертвых, они разбились на небольшие группы и исчезли.

На импровизированных носилках, которые на скорую руку смастерили из веток, Кадудаля отнесли на ферму, где они ночевали. Там его уложили в постель, и хирург отряда занялся его раной, по счастью, неопасной.

Путешествие в Ла Нуэ подвергло серьезному испытанию выносливость не только мадемуазель де Шеньер, но и еще не совсем выздоровевшего Констана. По пути приходилось не раз останавливаться, и когда, окончательно измученные, они прибыли в лагерь, все, принимавшие участие в деле под Понтиви, уже разошлись по квартирам.

Для приема дам подготовили хижину углежога. Под руководством Сен-Режана земляной пол застелили свежим камышом, под часами устроили постели их охапок свежего папоротника.

Констана, который добрался до Ла Нуэ в полном изнеможении, поселили в одной из бревенчатых построек.

Мадемуазель де Шеньер перенесла путешествие гораздо легче, чем ее тетушка и кузен. Освеженная несколькими часами сна, она бодро вышла из хижины. На ней была темно-зеленая амазонка, гладко, почти по-мужски причесанные волосы покрывала простая треуголка. Девушка решила осмотреть при дневном свете непривычное для нее окружение и познакомиться с одним из лагерей шуанов, про которые ходили самые невероятные слухи. Но смотреть было почти не на что, кроме трех бревенчатых построек, большого бронзового распятия на дубе и кучки шуанов – людей довольно свирепого вида, одетых в рубахи и штаны до колен, расположившихся вокруг костра, над которым с высокого треножника свисал огромный котел. Над котлом вился пар, и легкий утренний ветерок доносил до мадемуазель де Шеньер аппетитный запах.

При ее приближении мужчины поспешно встали. Сколь дикими ни казались они на вид, им не подобало сидеть в присутствии знатной дамы, какие бы новые правила приличия ни были заведены в республиканской Франции.

Мадемуазель де Шеньер ответила на их приветствия с любезным достоинством, которое превращало большинство мужчин в ее добровольных слуг. Она несколько минут поговорила с ними об их стряпне, о том, как они живут, хотя с трудом понимала ответы даже тех из них, кто гордился своим умением говорить по-французски. Затем, бросив взгляд в сторону бревенчатых хижин на краю вырубки, спросила про господина де Шавере. Ей ответили, что он недавно отправился в лес с ружьем, видимо, желая подстрелить себе на завтрак какую-нибудь дичь. Ах, да вот он и возвращается и, право слово, похоже, он, как и все, будет доволен тушеным козленком, что готовится в котле.

С охотничьим ружьем через плечо Кантэн неторопливо шел по вырубке, и она радостно поспешила ему навстречу.

– Знаете, что меня больше всего обрадовало в нашем освобождении, Кантэн? Мысль, что им я обязана вам.

– О нет. Не мне. План спасения принадлежит Кадудалю. Слишком учтивый тон молодого человека задел мадемуазель де Шеньер, и в ее глазах мелькнула тревога.

– Вы сердитесь на меня. Возможно, у вас есть на то причины. В Шавере я была с вами не великодушна.

– Мое участие в вашем освобождении отнюдь не доказывает, что вы были не правы.

– И то, что вы совершили в Ла Превале, тоже? Неужели вы воображаете, будто мы ничего не слышали?

– Я не совершил ничего особенного.

– Ничего особенного? С тех пор, как мне стало известно об этом, я сгораю со стыда оттого, что слушала лживые сплетни и на их основании сделала такие досадные выводы.

– Они были вполне логичны, во всяком случае – по видимости.

Она стояла перед ним, очаровательная в своем смирении.

– Тогда вы напомнили, что дали мне слово. Оно должно было перевесить любую видимость. Оно не требовало доказательств, которые вы потом представили мне, и какой ценой для себя… Вы должны были знать, что вас объявят вне закона и станут преследовать за то, что вы сделали. Вы уезжали именно с такой целью и ничего не сказали мне. Из гордости вы оставили меня терзаться неоправданными сомнениями на ваш счет.

Сердце Кантэна растаяло при виде искреннего раскаяния мадемуазель де Шеньер.

– Не из гордости. Нет. Из осторожности. Я не смел рассказать о своих намерениях даже вам.

– Вы не доверяли мне? Вероятно, я не имею права жаловаться. Я заслужила это своим недоверием. Вот чего я стыжусь больше всего.

Кантэн улыбнулся:

– В формировании наших мнений главное – очевидность, если… Но послушайте! Это уже другой вопрос.

– Если… Если что?

– Если интуитивная вера – назовем это так – не отвергнет очевидность, а с ней и неблагоприятные выводы. Видите ли, я говорил, что люблю вас.

Мадемуазель де Шеньер опустила голову.

– Да, – едва слышно ответила она. – Вы имеете право так говорить. Моя вера могла бы сделать меня более проницательной.

Она снова подняла глаза, в них блестели слезы.

– Что я могу еще сказать, Кантэн?

Он был побежден, и если не обнял ее на виду у стоящих вокруг костра шуанов, то его тон вполне заменил объятия.

– Мне не следовало вынуждать вас говорить об этом. Но я хотел, чтобы вы сами осознали заблуждения, которые заставили меня страдать.

– Кантэн!

– Теперь это не имеет значения. Вы поняли, как лживо может быть то, что кажется совершенно очевидным. В следующий раз вы не повторите своей ошибки. Все, что я вам сказал, правдиво, как сама истина: охранная грамота, смерть Буажелена, вступление во владение замком и имением Шавере, случайное прибытие Гоша. Что касается моего поведения в Ла Превале, то, по правде говоря, я действовал скорее из чувства долга перед графом де Пюизе, чем из политических пристрастий. Здесь я хочу быть с вами таким же честным, как и во всем остальном.

Она протянула к нему руки.

– Значит, мир?

Кантэн взял руки Жермены в свои, его глаза сияли.

– И, надеюсь, навсегда.

Затем, словно собственные слова напомнили ему об опасностях, которые могут сократить для них этот срок, Кантэн заговорил о необходимости проводить Жермену и ее родственников на берег и переправить обратно в Англию, где им следует оставаться до окончания гражданского раздора во Франции.

Жермена покачала головой.

– Это невозможно. Госпожа де Шеньер не вынесет тягот морского путешествия. Для него нужны мужская выносливость и сила. Кроме того, мы уже приняли решение. Когда нас арестовали, мы собирали вещи, чтобы уехать в Кэтлегон. Должно быть, госпожа де Белланже знала про приказ о нашем аресте. Она предупредила нас и настоятельно советовала приехать в Кэтлегон, где, по ее уверению, мы были бы в полной безопасности. И если бы не колебания тетушки и ее личная неприязнь к виконтессе, мы не стали бы медлить с отъездом.

Кантэн подумал, что ему понятны как неприязнь госпожи де Шеньер к виконтессе, так и причина, благодаря которой Кэтлегон пользуется неприкосновенностью. И то и другое проистекало из одного источника. Впервые за время их знакомства он одобрил госпожу де Шеньер. Но не до такой степени, чтобы оправдать ее пренебрежение покровительством генерала Гоша.

– Арест, – закончила Жермена, – положил конец колебаниям тетушки. В конце концов, она всего лишь человек.

– Признаться, я тоже никогда не считал ее ангелом.

Жермена улыбнулась и вздохнула. Они не спеша пошли по вырубке.

– Ни в самих Шеньерах, ни в их женах нет ничего ангельского. Странное, необузданное, несчастное семейство, раздираемое внутренней ненавистью, которая не однажды приводила к братоубийству. Так было всегда.

– Вот и объяснение всему, что со мной случилось. Такова традиция Шеньеров.

Их разговор прервало появление Констана. Он приближался, тяжело опираясь на палку. Бледность придавала его смуглому лицу зеленоватый оттенок. Он приветствовал их с сардонической улыбкой.

– О, Жермена! Вы воспользовались возможностью поблагодарить своего спасителя. Очень достойно с вашей стороны.

– Разве он также и не ваш спаситель, Констан?

– Дитя, вы смешите меня. Я еще слишком слаб от раны, нанесенной его друзьями. Вот и ответ.

Однако рассмеялся не младший де Шеньер, а Кантэн.

– С каким смехотворным упрямством вы цепляетесь за эту любезную вашему сердцу выдумку!

– С тех пор вы, как вижу, сменили компанию. Полагаю, что нынешняя при сложившихся обстоятельствах вам более удобна. Что же, бегать с зайцами и одновременно охотиться на них с собаками можно лишь до тех пор, пока собаки не разгадают вашу хитрость и не разорвут вас. Этим обычно и кончается.

– Вы известили Сен-Режана о ваших умозаключениях?

– Ах, сударь! Не в моих правилах платить добром за зло!

– О, нет! – поправила его Жермена. – В ваших правилах платить злом за добро. Что вы сейчас и доказываете.

С ехидной усмешкой Констан посмотрел на Кантэна.

– В лице мадемуазель де Шеньер вы имеете стойкого защитника. Поздравляю.

– Благодарю вас. В подобном деле я вполне удовольствуюсь защитой дамы.

– Вот как? Я не слишком сообразителен, а посему не будете ли вы любезны объяснить мне, что значат ваши слова.

– Все достаточно просто, – сказала Жермена. – Он слишком вас презирает, чтобы ссориться с вами. И не без причины. Вы – обыкновенное ничтожество.

Констан по-прежнему улыбался.

– Если красота – в глазах смотрящего[105], то и уродство – тоже. Вы видите во мне то, что желаете видеть. Я очень сожалею, что подобный подход вводит вас в заблуждение.

– Господин де Шеньер имеет в виду, что он непроницаем для оскорблений. Какой возвышенный склад ума!

– О, едва ли я претендую на столь многое. Все зависит от того, откуда исходит оскорбление. Язык женщины не способен оскорбить наше достоинство; язык мужчины способен, но только в том случае, если оный мужчина сам обладает достоинством.

Жермена вскрикнула и в негодовании отвернулась от кузена. Однако Кантэн предпочел ответить Констану в его же тоне:

– Очаровательная точка зрения. Очаровательная разборчивость. Интересно, остались бы вы верны им, если бы оный мужчина поспешил бы отодрать вас за уши?

– Ваш намек слишком груб, – надменно проговорил Констан.

– Кантэн, зачем вы берете на себя труд отвечать этому пустому, набитому оскорблениями болтуну?

– О, женская непоследовательность! – усмехнулся Констан. – Будучи пустым, я не могут быть набит оскорблениями.

– Разумеется, нет, – снисходительно согласился Кантэн.

– Ах!

– Просто пустому.

– Вы меня выручили, но, конечно же, я не предполагал, что вас невозможно оскорбить.

– На редкость безопасное предположение, господин де Шеньер.

– У меня не было времени подумать о безопасности, господин… Господин де Карабас.

Вспыхнув, Кантэн сделал порывистое движение в его сторону; усмешка слетела с губ Констана. Возможно, он даже спросил себя, не слишком ли далеко за пределы осторожности зашла его дерзость. Возможно, почувствовал облегчение, видя, как Жермена проскользнула между ними и излила на него все презрение, накопившееся у нее на душе:

– Какой же вы жалкий, ничтожный, наглый трус, Констан! Опираясь на палку, строя из себя несчастного больного и прикрываясь своей болезнью, вы злоупотребляете терпением человека, не далее как вчера спасшего вас от смертельной опасности!

Констан прервал мадемуазель де Шеньер:

– Вот уж нет! Что угодно, но только не это. Все, о чем вы говорите, не более чем предположения, поверхностные предположения молодой девушки. Но, думаю, и сам господин де Морле не станет притворяться, будто он был движим мыслью о моем спасении. Это было бы слишком даже для него.

– Справедливое утверждение, – согласился Кантэн. – С моей стороны было бы столь же странным прийти вам на помощь, как с вашей – признать ее.

– Премного обязан за вашу откровенность, сударь, – сказал Констан.

Здесь их разговор прервал Сен-Режан; надетый на нем гусарский доломан еще больше подчеркивал стройность его худощавой фигуры. Он пригласил всех троих на завтрак и вместе с господином де Шеньером первым пошел по направлению к хижине. Жермена под руку с Кантэном не спеша последовали за ними.

– Ваше терпение не уступает вашей храбрости, – похвалила она молодого человека.

– Дорогая, – ответил он, – мой гнев здесь не требуется. Господин Констан собственным языком выроет себе могилу, прежде чем успеет хоть немного состариться. Каковой судьбе я его и препоручаю.