Марсианка

«Завтра придешь?»

– Гусев, сколько будет дважды два?

– Четыре.

– Почему же вы пишете этот размер? – Шеф коснулся карандашом чертежа. – И вот здесь ошибка. Надо быть внимательней.

– Хорошо, Лев Евгеньевич.

– В нашем деле нельзя быть рассеянным. Каждая ошибка дорого обходится производству.

– Понятно, Лев Евгеньевич.

Олег взял рулон чертежей и пошел на свое место.

На кульман падал ослепительно белый квадрат света. Олег сел, и на приколотом ватмане возник контур его взлохмаченной головы. Точно такой, как ночью от фонаря, когда он шел домой.

Прощаясь, она спросила:

– Завтра придешь?

– Не знаю… – ответил Олег.

– Почему?

– Мне надо подумать.

– О чем? – удивилась она.

– О том, что произошло.

– Что же здесь думать? Разве я тебе не нравлюсь?

– Все как-то неожиданно.

– Ах, вот ты о чем. Ты, оказывается, с предрассудками. Терпеть не могу все эти ахи да вздохи, прогулки при луне, а кончается все равно одним. Зачем терять время на чепуху?

– Ты говоришь пошлости.

– Другой был бы счастлив на твоем месте, а ты рассуждаешь. Терпеть не могу тех, кто рассуждает.

У Глебыча выпала из рук логарифмическая линейка. Олег вздрогнул и заметил, что нарисовал на чертеже возле третьей проекции женскую головку. Он покраснел, оглянулся и быстро стер рисунок. Нет, все было не так, если вспомнить с интонациями и не лгать, не рисоваться перед самим собой.

– Завтра придешь? – спросила она, скорее для того, чтобы что-нибудь спросить. Она была уверена, что он придет.

– Не знаю, – ответил Олег. Он рисовался, набивал себе цену.

– Почему? – спросила Ида лениво, без интереса.

– Мне надо подумать, – эта фраза прозвучала напыщенно, театрально.

– Что же здесь думать? Разве я тебе не нравлюсь?

Нет, она сказала не так.

– Пожалуйста, можешь не приходить, если я тебе не нравлюсь. – Она была немного обижена.

Синеоков, у которого, по общему мнению, были самые точные на заводе часы (привез отец из Швейцарии), возвестил:

– Братцы, обед!

Конструкторы задвигались, зашумели. Олег пошел вслед за всеми в столовую. Стоя в очереди, он продолжал вспоминать.

…Когда она смотрела на закат, у нее было вдохновенное лицо.

– Вот единственное, что не обманет, – закат, – сказала она печально.

– Ты любишь природу?

Ида посмотрела на него с презрением.

– Не терплю, когда в такие минуты мне говорят банальности.

Олег глотнул из горлышка бутылки вина и стал молча жевать батон. На их ноги накатывались прохладные серебристые волны полыни. Со стуком, грохотом проносились поезда. Ида поднялась, расправила юбку.

– Мне завтра рано вставать, – сказала она. – Я и так потеряла день. – Лицо ее было тупым, грубым, плебейским.

Олег шел сзади и с ненавистью смотрел в узкую спину, на широкую покачивающуюся юбку. «Потеряла день!» Он для нее пел, дурачился, рассказывал в лицах про голубую девушку, водил купаться в родник, стоял целых полчаса отвернувшись, пока она там топталась, словно корова, а потом ему пришлось лезть в жидкую грязь. И за все это обозвала его дураком (ясное дело: банальный – значит дурак) и заявила, что потеряла день. Это он потерял день. Мать все глаза высмотрела, ожидая своего сыночка, а он протаскался с первой встречной дурой все воскресенье.

Олег разжигал себя все больше и больше. Он промолчал до самой станции, молчал и когда ехали в поезде, а потом в автобусе. Ясное дело – они больше не увидятся. Всю дорогу Олег подбирал язвительную фразу, которую он скажет ей на прощанье. У ее дома он протянул Иде руку.

– Ну что ж, до скорой встречи на Марсе.

Она задержала его ладонь.

– А ты интересный. Ты мне еще в автобусе понравился. Особенно глаза. Честные, как у теленка. Ха-ха-ха! Нет, серьезно. Хочешь, я покажу тебе свои альбомы?

– Но ваши уже спят…

– А мы в окно…

– Неудобно…

– Неудобно на голове ходить.

– Кто твои родители?

– Полковники. Ужасно отсталые люди. Если нас застанут вдвоем, из ружья стрельба будет. Но мы не будем зажигать света. Полезем?

– Нет, мне пора домой.

– Струсил? Эх ты, теленок!

Он дошел до остановки, дождался автобуса, а потом вернулся и постучал в Идино окно…

– Ты последний?

– Да…

В затылок шумно задышал Ивлев. Он, как всегда, успел в буфете выпить кружку пива и теперь стоит, обливаясь потом, полный, добродушный.

– Гусев, ты знаешь, что сегодня комсомольское собрание? – Ивлев запыхтел над самым ухом, приятно дыша пивом.

– Не знаю…

– Ну так вот, я тебя предупредил, явка строго обязательна. Будем обсуждать план работы.

– Я не могу сегодня…

– Никаких «не могу».

– Серьезно. По семейным обстоятельствам.

– Вечно ты, Гусев, находишь то, се. – Ивлев вздохнул. – И на дежурства не ходишь. Ты ведь дружинник?

– Какой я дружинник…

– Ну, ну. Избрали, значит, молчи. Чего они, умерли там? Тетя Маша, шевелись, миленькая, а то умру, то, се.

Очередь засмеялась. Начали острить.

– Ты, Ивлев, как верблюд, месяц прожить можешь за счет собственных отложений.

– У него в одном горбу пиво, а в другом – каша перловая.

– Га-га-га! – смеялся громче всех Ивлев, тесня Олега своим большим горячим телом.

Вот у кого здоровая, счастливая жизнь, думал Гусев, замечательная квартира в центре города, красивая жена и бутуз – уменьшенная копия своего папаши. В КБ все любят Ивлева за веселый, общительный характер, добродушие и отсутствие зазнайства, хотя он отличный конструктор, секретарь комсомольской организации заводоуправления и чемпион города по шашкам.

– Ивлев, – сказал Олег, – ответь на один щекотливый вопрос: ты знал женщин, кроме своей жены?

– Еще бы! – загрохотал Ивлев над самым ухом. – Сотни! Тысячи! Я был знаменитый донжуан.

– Я серьезно, – сказал Олег.

– И я серьезно! Ха-ха-ха!

– Видишь, Ивлев. Мне это очень важно знать… Встречал ли ты, понимаешь… таких девушек… легкого поведения.

– Еще бы!

– Нет, правда…

– Правда.

– Ну, скажи, Ивлев… я очень прошу тебя.

Секретарь перестал смеяться.

– Ты что, чокнулся?

– Скажи… вот ты, умудренный жизнью человек, много ездил и все такое… Скажи, может девушка быть легкого поведения и любить Бернса?

– Отвяжись с чепухой.

– Ну, скажи, Ивлев!

– Советую заниматься, Гусев, гимнастикой и обтираться по утрам мокрым полотенцем. Говорят, помогает. Ваня! Бери и на меня! Котлета, щи и кофе! А то тут люди уже с ума от голода стали сходить!

Жуя отбивную, Олег думал. Безусловно, он пойдет к ней, что бы ни сказал Ивлев, что бы ему ни посоветовали.

СЛЕДОВАТЕЛЬ:

– Гусев – ваш комсомолец?

А. ИВЛЕВ:

– Да.

СЛЕДОВАТЕЛЬ:

– Он хороший комсомолец?

А. ИВЛЕВ:

– Да так… Знаете, сейчас трудно различить: хороший, плохой… Членские взносы платит исправно, дружинник, то-се.

СЛЕДОВАТЕЛЬ:

– Вот как. И часто он ходит на дежурства?

А. ИВЛЕВ:

– Да нет. Дружина у нас не так давно образовалась. Ни разу еще не дежурил. Он еще в хор записан. Мы хор решили на заводе создать. Наше КБ первое место пока держит по массовости. Гусев также член бюро ДОСААФ. Казначеем, кажется. Минуточку… Сейчас я уточню.

СЛЕДОВАТЕЛЬ:

– Что вам известно о личной жизни Гусева?

А. ИВЛЕВ:

– Молодожен. Я его недавно поздравил с законным браком. Стоит в очереди на квартиру. Ходит часто в кино, любит читать книги, учится в университете культуры, то-се. В общем, жизнью доволен. Все поручения мои выполняет добросовестно. Это его отличительная черта – добросовестность. Хотя инициативы и не проявляет.

СЛЕДОВАТЕЛЬ:

– С кем Гусев дружил в КБ?

А. ИВЛЕВ:

– Со многими. С Синеоковым, например, со мной. Мы часто с ним разговариваем на разные отвлеченные темы. О любви, например, недавно интересно говорили, о квартире, то-се. Он парень вроде ничего, но идеалист.

СЛЕДОВАТЕЛЬ:

– Как вел себя Гусев вчера?

А. ИВЛЕВ:

– Был очень оживлен, весел. Он только что женился. Мы с Синеоковым поздравили его, то-се, и Гусев ушел домой очень довольный.

СЛЕДОВАТЕЛЬ:

– Как вы считаете, мог ли Гусев убить человека?

А. ИВЛЕВ:

– Что?!