Машина памяти

23

Я давлю пальцем на серую пластмассовую кнопку, замыкается электрическая цепь, в квартире меланхоличное «дин-дон», будто игрушечный колокольчик звонит. По ком звонит колокольчик?

Стена подъезда грязно-зеленая, штукатурка отваливается, отпадает струпьями, видны бесчисленные рубцы времени на камне. Лампочка выкручена. Потолок усеян черными звездами подпалин. На стене помимо извечных матюгов и сплюсованных в мифическое слово «LOVE» русских имен косые строчки: «Пей вино — не горюй! Горе — медленный яд. А лекарство — вино! Мудрецы говорят…»

Воняет мочой и безысходностью.

Мозг, все еще одурманенный алкоголем и грибами, гоняет мысли вхолостую. Я давлю на кнопку, но «дин-дон» тонет в музыкальном грохоте и чужих пьяных выкриках. Мозг размашистыми мазками воссоздает эту картину: она никакая в объятиях хохочущего сброда…

Твоя уверенность тает, как шоколад в руках. Зачем ты здесь?

Я давлю на кнопку, а потом бью ногой в дверь.

Музыка чуть стихает, я слышу чьи-то неуверенные шаги. Раз-два, раз-два.

Щелчок замка, дверь с чмокающим звуком распахивается. На пороге бледный чмырь, комплекция, как у дождевого червя, ширинка на вельветовых брюках расстегнута, из коротких рукавов голубой рубашечки торчат руки-спички. Синяки на локтевых сгибах похожи на чернильные пятна.

— Ты — Артур? — спрашивает чмырь, прищуриваясь.

— Ланселот.

— А-а, заходи…

Отпихнув его, я прохожу в комнату.

На меня не обращают внимания. Прибавляют музыку. Соседи стучат по батарее. Где-то сверху плачет ребенок.

Пьянка остается пьянкой, результат один, и не важно, что ты пьешь: жидкость для очистки стекол, портвейн или «Джим Бим», — если твоя цель состоит в том, чтобы забыть об окружающем мире.

Просто стекломой более эффективен.

Втирая в десны чудодейственное вещество, которое рождает иллюзию силы, быстроты и выносливости; обмениваясь кислотными марками, чтобы заслонить разум ширмой; прокладывая кокаиновые магистрали в страну грез…

Мы лопаемся, словно мыльные пузыри. Мы — радужные брызги.

— Трам-пам-пам! — наш боевой клич.

В комнате накурено. Слова вгрызаются в уши:

— Хей, есть такая маза…

— Есть такая маза — факать водолаза!

— Нажраться водки и трахнуть бабу…

— Неинтеллектуально!

— … но снимает напряги! — подпевают хором.

Длинноволосый юноша методично забивает косяк.

— ГДЕ ОНА?

— Кто она?

— ГДЕ ОНА?

— Че ты пристал? — он поднимает голову. — Ну, на кухне может… или в сортире…

На кухне кто-то кому-то делает минет.

Может, в ванной?

Я дергаю ручку: заперлись изнутри!

— Открой!

Ответа нет. Тусклый, какой-то маргариновый свет пробивается сквозь щели.

— ОТКРОЙ! — я продолжаю дергать ручку: она отваливается.

— Эй, рыцарь, не сходи с ума! — говорит чмырь, хватая меня за локти.

Разворачиваюсь, бью с крюка в подбородок.

Чмырь приземляется спиной на тумбочку, где стоит телефон. Трубка падает на пол. Я включаю свет на кухне, парочка шарахается в сторону.

В мусорном ведре — панцири. На плите — варится импровизированный черепаховый суп. Беру табуретку и с размаху бью в стеклянный прямоугольник над головой, который отделяет кухню от ванной… И еще! Осколки летят внутрь.

Я с опозданием понимаю, что осколки могли задеть ее…

Конец музыке.

— Уходите! — отчетливо говорю я. — Вы все, валите отсюда!!!

Их не надо долго убеждать. Сами торопятся на выход.

Кому нужны проблемы?

Стекло хрустит под ногами.

Она лежит в ванне: голая, без сознания, с черными потеками туши на щеках. Голова запрокинута. Вода остыла, вода розовая, как слабый раствор марганцовки. От ее крови. На запястьях распускаются лепестки ран. Я вытаскиваю ее. Бегу в комнату за аптечкой. Нет аптечки. Раздираю на бинты белую скатерть. Порезы не очень глубокие, крови она потеряла немного, я успел, успел, успел…

— Не надо было, — шепчет она. — При-вет.

— Привет, Камикадзе.

На кафельном бортике — использованный тест на беременность.

Результат положительный.

Сердце заиндевело.

Его вынули из грудной клетки, швырнули в ведерко с колотым льдом. Операция проводится без наркоза. Чтобы я прочувствовал прикосновение холодного скальпеля, представил, как расступаются под ним податливые ткани, выступает кровавая роса. Хирург разводит костодержателем ребра, прижигает кровоточащие сосуды, извлекает орган, причиняющий мне боль и неудобства. И вот сердце подпрыгивает в ведерке, сокращается глупая неутомимая мышца. Острые края режут его в безумной ледяной надежде завладеть каплей света, пролить ее на бесплодное пространство.

Но лед умеет только хранить трупы и таять.

НЕТ! Это я кричу: нет!

И теперь, одумавшись, послушный хирург пихает сердце обратно. Перемотка на начало. В зеркале отражается перекошенное лицо, посиневшие губы и расширенные зрачки.

— Кит?

— Да?

— Увези меня отсюда.